Четвертого июля 1776 года в Филадельфии была подписана Декларация независимости.
Двадцать четвертого июля генерал-лейтенант сэр Уильям Хау высадился на Стейтен-Айленд и расположил полевой штаб в таверне «Роза и Корона» в Нью-Дорпе.
Тринадцатого августа генерал-лейтенант Джордж Вашингтон прибыл в Нью-Йорк для усиления обороны города, удерживаемого американцами.
Двадцать первого августа лейтенант Уильям Рэнсом, лорд Элсмир, прибыл в «Розу и Корону» в Нью-Дорпе, явившись, несколько запоздало, на службу в качестве нового и самого молодого члена штаба генерала Хау.
Двадцать второго августа …
Лейтенант Эдвард Маркхэм, маркиз Клэрвелл, наклонившись, внимательно всматривался в лицо Уильяма, открыв тому вид на свой сочный – готовый лопнуть – и весьма неаппетитный на вид прыщ, красовавшийся на лбу.
- Ты в порядке, Элсмир?
- Вполне, - выдавил Уильям сквозь сжатые зубы.
- Выглядишь довольно … позеленевшим, - Клэрвелл с заботливым видом полез в карман. – Хочешь пососать соленый огурец?
Уильям в очередной раз собрался наклониться через перила. За его спиной раздалось множество шуток относительно огурца Клэрвелла, кто может его сосать, и сколько его владелец должен заплатить за эту услугу. И это вперемешку с заверениями последнего, что его престарелая бабушка клянется, что нет ничего лучше от морской болезни, чем соленый огурец, и это очевидно работает. Посмотрите на него, твердый, как скала …
Уильям моргнул слезящимися глазами и сфокусировал взгляд на приближающемся береге. Вода не особо волновалась, хотя погода начинала портиться. Впрочем, это не имело значения, даже короткое путешествие по совершенно спокойной воде заставляло его желудок выворачиваться наизнанку. Каждый проклятый раз!
Желудок до сих пор бунтовал, но поскольку уже был полностью опустошен, Уильям сделал вид, что все в порядке. Он отер рот, чувствуя холодную влажность, несмотря на жаркий день и расправил плечи. Они бросят якорь в любую минуту, и сейчас ему нужно собрать и построить свои роты, прежде чем они усядутся в лодки. Он рискнул взглянуть поверх перил и сразу за кормой увидел «Ривер» и «Феникса». «Феникс» - флагманский корабль адмирала Хау, на его борту также находился брат адмирала. Неужели им придется ждать, покачиваясь, как пробки, на все более неспокойных волнах, пока генерал Хау и капитан Пикеринг, его адъютант, не сойдут на берег? Боже, он надеялся, что нет.
Но им разрешили высадиться сразу же.
- Со всевозможной скоростью, жентмены! – проорал им сержант Каттер во весь голос. – Мы должны, как снег, свалиться на головы этих сукиных сынов! Горе тому, кто станет валять дурака! Вы там …! – Он зашагал прочь, чтобы пришпорить провинившегося младшего лейтенанта, заставив Уильяма облегченно вздохнуть. Действительно, ничего страшного не может произойти в мире, где есть сержант Каттер.
Он последовал за своими людьми вниз по лестнице в лодку, от возбуждения полностью забыв о своем желудке. Где-то на равнинах Лонг-Айленда его ждала первая битва.
Восемьдесят восемь фрегатов. Столько кораблей, как он слышал, привел адмирал Хау, и он этому верил. Весь залив Грейвсенд был усеян парусами, а вода кишела лодками, доставляющими войска на берег. Уильям почти задыхался от предвкушения. Он чувствовал, как оно висело среди солдат, которых капралы собирали в команды и уводили в организованном порядке прочь от лодок, освобождая место для следующей волны прибывающих.
Офицерских лошадей переправили на берег вплавь, а не на лодках, так как расстояние было невелико. Уильям отпрянул в сторону, когда поблизости из воды выскочил огромный гнедой и отряхнулся, залив водой все в радиусе десяти футов. Висящий на узде конюх выглядел, как утонувшая крыса, но также отряхнулся и с усмешкой взглянул на Уильяма. Его лицо было бледным от холода, но искрилось возбуждением.
У Уильяма тоже была лошадь … где-то. Капитан Грисуолд, старший адъютант штаба Хау, одолжил ему мерина, искать еще что-нибудь не было времени. Он полагал, что тот, кто ухаживал за его лошадью, найдет его, хотя не понимал как.
На берегу, представлявшем из себя приливную отмель, царила организованная неразбериха. Группы красных мундиров роились среди водорослей, словно стайки куликов, а рев сержантов звучал контрапунктом к крикам чаек над головой.
С некоторым трудом, так как он был представлен капралам только этим утром и нетвердо запомнил их в лицо, Уильям собрал свои четыре роты и повел их маршем от берега в песчаные дюны, поросшие какой-то проволочной травой. День был жаркий, особенно изнуряющий в тяжелом обмундировании и полном снаряжении, и он позволил солдатам расслабиться, попить воды или пива из фляг, съесть немного сыра и печенья. Скоро они отправятся на позицию.
Куда? На данный момент его занимал только этот вопрос. На быстром совещание в штабе – его первом - в основных чертах был изложен план вторжения. От залива Грейвсенд половина армии направится вглубь материка, повернув на север к Бруклинским высотам, где, как предполагалось, закрепились повстанцы. Оставшаяся часть распределиться вдоль Мантаука, образуя линию обороны, и при необходимости сможет двинуться внутрь страны через Лонг-Айленд.
Уильям страстно желал оказаться в авангарде, возглавлявшем атаку. Но сознавал, что это не реально. Он совершенно не был знаком со своими ротами, и их вид не впечатлил его. Ни один здравомыслящий командир не пустит таких солдат на передовую, разве что в качестве пушечного мяса. Эта мысль заставила его на мгновение заколебаться, но только на мгновение.
Хау не рисковал людьми напрасно. Он был известен своей осторожностью, иногда даже излишней. Это сказал ему отец. Лорд Джон не упомянул, что это соображение было главной причиной его согласия на вступление Уильяма в штат Хау, но Уильям и так догадывался. Хотя ему было все равно; он посчитал, что его шансы стать участником важных действий были гораздо выше с Хау, чем в болотах Северной Каролины с сэром Питером Пакером.
И в конце концов … он медленно повернулся, осматриваясь вокруг. Море было заполнено британскими кораблями, земля перед ним кишела солдатами. Он ни за что бы не признался вслух, как сильно впечатлило его это зрелище, но шток[1] туго сжал его горло. Он понял, что задерживает дыхание, и медленно выдохнул.
Пушки переправлялись на берег на плоскодонных баржах, управляемых матерящимися солдатами. Лимберы, кессоны[2], а также тягловые волы и лошади были выгружены южнее и теперь толпились на берегу с протестующим мычанием и ржанием. Это была самая большая армия, которую он видел.
- Сэр! Сэр!
Он взглянул вниз и увидел рядового с пухлыми щеками, вероятно, не старше его самого.
- Да?
- Ваш эспонтон[3], сэр. И ваша лошадь, - добавил рядовой, указывая на стройного светло-гнедого мерина, поводья которого он держал. – Приветствие от капитана Грисуолда, сэр.
Уильям взял семифутовый эспонтон с блестящим даже в облачный день стальным пером и почувствовал дрожь возбуждения в руке.
- Благодарю. А вы …?
- Перкинс, сэр, - рядовой коротко отсалютовал. – Третья рота, сэр. Рубаки, как нас называют.
- Да? Хорошо, будем надеяться, что представиться множество возможностей оправдать ваше название. Благодарю, Перкинс.
Уильям отослал его взмахом руки и взял поводья лошади, чувствуя поднимающуюся в груди радость. Это была самая большая армия, которую он видел, и он был ее частью.
Он был удачен больше, чем рассчитывал, но не настолько, как надеялся. Его роты должны были находиться во второй волне, следуя за авангардом для охраны пушек. Не гарантия для активных боевых действий, но с хорошими шансами, если американцы окажутся наполовину столь хорошими бойцами, как считалось.
Был полдень, когда он поднял эспонтон высоко в воздух и закричал: «Вперед, марш!» Удушливая жара сменилась долгожданным моросящим дождиком.
Вдали от берега заросли уступили место широкой красивой равнине. Перед ними колыхалась трава, усеянная полевыми цветами, яркими в тусклом дождливом свете. Далеко впереди он мог видеть стаи птиц: голубей? перепелов? – слишком далеко, чтобы разглядеть. Они поднимались в воздух, несмотря на дождь, когда марширующие солдаты выгоняли их из укрытия.
Его собственные роты шли близко к центру наступающей линии, и он с благодарностью подумал о генерале Хау. Как младшего штабного офицера, его должны были использовать в качестве курьера, снующего туда-сюда между ротами, передавая приказы из штаба Хау, доставляя информацию двум другим генералам, сэру Генри Клинтону и лорду Корнуоллису, и обратно.
Однако из-за своего позднего прибытия он не знал ни других офицеров, ни диспозиции армии; совершенно не знал, кто есть кто, не говоря уже о том, где они могут находиться в любой момент. В качестве посыльного он был бы бесполезен. Генерал Хау, каким-то образом найдя момент в суете приближающегося вторжения, не только приветствовал его с большой любезностью, но и предложил ему выбор: сопровождать капитана Грисуолда, действуя в соответствии с указаниями капитана, или взять на себя командование несколькими роты, потерявшими своего лейтенанта, который заболел лихорадкой.
Он ухватился за этот шанс и теперь гордо восседал в седле, ведя людей на войну. Он повел плечами, наслаждаясь ощущением нового красного мундира на плечах, аккуратной косичкой на шее, давлением кожаного штока на горле и небольшим весом офицерского горжета[4], этой небольшой серебряной пластины, оставшейся в наследие от римского доспеха. Он не надевал форму почти два месяца и, независимо от того, промокла она от дождя или нет, с восторгом приветствовал ее.
Рядом с ними скакал отряд легкой кавалерии. Он услышал крик их командира и увидел, как они рванулись вперед к отдаленной роще. Они что-то увидели?
Нет. Огромная стая черных дроздов вылетела из рощицы с таким оглушительным шумом, что многие лошади вздрогнули и испугались. Конные солдаты рыскали по лесу, петляя между деревьями с обнаженными саблями, и ради забавы рубили ветки. Если кто-то там и прятался, они ушли, кавалеристы поскакали обратно, чтобы присоединиться к маршу, перекликаясь друг с другом.
Он расслабился в седле, и его хватка на эспонтоне ослабла.
Никаких американцев в поле зрения, да и не могло быть. Он видел достаточно в своей разведывательной миссии, чтобы знать, что большинство американцев не воюют в организованном порядке. Он видел тренировки ополченцев на деревенских площадях, делился едой с людьми, которые принадлежали к ним. Ни один из них не был солдатом. Они были смехотворны во время муштры. Едва ли могли идти в строю, не говоря уже о маршировке, но почти все они были опытными охотниками, и он видел, как многие из них стреляли диких гусей и индеек на лету, и потому не разделял презрения большинства британских солдат.
Нет, если бы американцы были поблизости, то первым признаком этого стали бы падающие мертвые солдаты. Он подозвал Перкинса и приказал передать капралам, чтобы держали людей наготове, а оружие заряженным и взведенным. Он видел, как плечи одного капрала напряглись при получении этого приказа, который он явно посчитал оскорблением, но, тем не менее, исполнил его, и чувство напряжения Уильяма немного ослабло.
Его мысли вернулись к прошедшему путешествию, и он задумался: когда и где он встретится с капитаном Ричардсоном, чтобы передать ему результаты разведывательной миссии.
В дороге большинство своих наблюдений он фиксировал в голове, записывая только то, что нужно в закодированном виде в маленьком экземпляре Нового Завета, который подарила ему бабушка. Книжка все еще оставалась в кармане его штатского сюртука на Стейтен-Айленде. Теперь, когда он благополучно вернулся в лоно армии, может быть, ему следует изложить свои наблюдения в соответствующих отчетах? Он мог бы …
Нечто заставило его привстать на стременах. Как раз во время, чтобы уловить блеск и треск мушкетного выстрела из леса слева.
- Отставить! – скомандовал он, увидев, что его люди взяли ружья на изготовку. – Ждать!
Выстрел был произведен слишком далеко, и другая колонна пехоты была ближе к лесу. Ее солдаты встали в боевой порядок и дали залп по лесу. Первый ряд встал на колени, а второй выстрелил поверх их голов. Из лесу раздались ответные выстрелы. Он увидел, как один или два человека упали, но строй держался.
Еще два залпа, искры ответного огня, но более спорадические. Краем глаза он заметил движение и повернулся в седле, чтобы увидеть бегущих с дальней стороны рощи мужчин в охотничьих рубахах.
Рота впереди него тоже увидела их. Крик сержанта, и солдаты, пристегнув штыки, бросились в погоню. Однако Уильяму было совершенно очевидно, что поймать убегающих охотников они ни за что не смогут.
Такого рода случайные стычки продолжались весь день во время движения армия. Убитых подбирали и уносили в тыл, но их было мало. В один из моментов одна из рот Уильяма была обстреляна, и он почувствовал себя богом, когда отдал приказ атаковать. Они, примкнув штыки, хлынули в лес потоком разъяренных шершней и сумели убить одного мятежника, тело которого вытащили на свободное пространство. Капрал предложил повесить его на дереве в назидание другим мятежникам, но Уильям решительно отверг это предложение как неблагородное и приказал положить человека на опушке леса, где его могли найти друзья.
К вечеру пришел приказ от генерала Клинтона. Они не станут разбивать лагерь на ночлег, лишь короткий привал с холодным перекусом, движение продолжится.
В рядах раздались удивленные голоса, но никто не роптал. Они пришли воевать, и после привала марш возобновился с еще большим рвением.
Время от времени шел дождь, и недовольство застрельщиков увядало вместе с меркнущим светом. Было не холодно, и хотя его одежда все больше намокала, Уильям предпочитал холод и сырость вчерашнему зною. По крайней мере, дождь усмирил нрав его лошади, что было хорошо. Это было нервное, пугливое существо, и у него были причины сомневаться в доброй воле капитана Грисуолда, одолжившего его. Теперь утомленный долгим днем, мерин перестал шарахаться от качаемых ветром ветвей и дергать поводья, а брел вперед, свесив уши в усталой покорности.
В первые часы ночного марша было совсем не плохо. Однако после полуночи на мужчинах стали сказываться усталость и бессонница. Солдаты начали спотыкаться и замедляться, им казалось, что до рассвета им придется преодолеть огромное пространство тьмы и приложить при этом немало усилий.
Уильям подозвал Перкинса. Пухлощекий рядовой, зевая и моргая, шел рядом с ним, ухватившись за стремя, пока Уильям объяснял, что ему нужно.
- Петь? - с сомнением произнес Перкинс. - Ну, думаю, я могу петь, сэр. Но только церковные гимны, сэр.
- Это не то, что я имею в виду, - сказал Уильям. – Иди и скажи сержанту … Миликину, не так ли? Ирландец? Любое, что ему нравится, но только громкое и живое. – В конце концов, они не скрывали своего присутствия, и американцы точно знали, где они находятся.
- Есть, сэр, - сказал Перкинс с сомнением и, отпустив стремя, сразу растаял в ночи. Уильям ехал несколько минут, потом услышал очень громкий ирландский голос Патрика Миликена, который запел весьма похабную песенку. Среди мужчин пробежала рябь смешков, и когда сержант подошел к первому припеву, к нему присоединились еще несколько голосов. Еще два куплета, и припев орали уже все, включая Уильяма.
Они, конечно, не могли идти часами на большой скорости при полном вооружении, но к тому времени, когда запас любимых песен иссяк, а дыхание совсем потерялось, они были бодры и оптимистично настроены.
Прямо перед рассветом Уильям почувствовал в дождливом воздухе запах моря и приливной грязи. Уже промокшим солдатам пришлось пересекать небольшие заливы и устья ручьев.
Через несколько минут гром пушки разбил ночь, и в небо поднялись вопящие стаи напуганных птиц.
В следующие два дня Уильям совершенно не понимал, где находится. Названия, такие как «Ямайский проход», «Флэтбуш» или «Гованус-крик», мелькали в депешах и сообщениях, распространяемых в армии, но с таким же успехом они могли звучать для него, как «Юпитер» или «обратная сторона луны» по своему смыслу.
Наконец, он увидел континентальную армию. Орды ополченцев хлынули на них из болот. Первые два столкновения были ожесточенными, но роты Уильяма держались в арьергарде, открыв огонь только один раз, чтобы дать отпор американцам, которые приблизились к ним достаточно близко.
Тем не менее, он был в состоянии постоянного возбуждения, стараясь слышать и видеть все сразу, опьяненный запахом порохового дыма, даже когда его тело вздрагивало от выстрелов пушек. Когда на закате стрельба прекратилась, он взял немного галет и сыра, но не съел их, а от полного истощения ненадолго заснул.
Ближе к вечеру второго дня они расположились за большим каменным фермерским домом, который британцы использовали, как артиллерийскую позицию. И сейчас дула пушек торчали из верхних окон, поблескивая под непрерывным дождем.
Мокрый порох теперь стал проблемой. С гильзами все было в порядке, но когда засыпанный в капсюли порох оставался там несколько минут, он слипался и становился бесполезным. Значит, приказ заряжать ружья должен быть отдан непосредственно перед выстрелом. Уильям обнаружил, что скрипит зубами, волнуясь, когда отдавать приказ.
Но иногда сомнений не оставалось. С громкими криками группа американцев выскочила из леса перед фасадом дома и бросились к дверям и окнам. Мушкетным огнем изнутри дома были убиты несколько нападающих, но некоторые из них уже достригли дома и лезли в разбитые окна. Уильям пришпорил коня и отъехал вправо, чтобы взглянуть на заднюю часть дома. Конечно же, большая группа ополченцев была уже там, и некоторые из них карабкались вверх по стене, по покрывающему ее плющу.
- Сюда! - заревел он, развернув лошадь и указывая эспонтоном. – Олсон, Джефрис, сзади! Заряжайте и стреляйте, как только подойдете!
Две его роты побежали к дому, разрывая зубами концы гильз, но рота гессенцев в зеленом опередила их. Они подбежали к дому и, хватая американцев за ноги, стягивали на землю, где добивали прикладами.
Он развернул лошадь и помчался посмотреть, что происходит с передней стороны дома. Он появился как раз в тот момент, когда британский артиллерист вылетел из одного из верхних окон. Он упал на землю с подвернутой под телом ногой и громко кричал. Один из людей Уильяма бросился к нему и схватил упавшего за плечи, но был поражен выстрелом изнутри. Солдат согнулся и упал, его шляпа отлетела в кусты.
Остаток дня они провели возле этого фермерского дома, и за это время американцы четыре раза совершали набеги. Дважды им удавалось одолеть засевших там британцев и ненадолго захватить орудия, но оба раза новые волны британских войск отбивали их. Уильям к самому дому так и не приблизился меньше чем на двести ярдов, но однажды ему удалось расположить одну из своих рот между домом и толпой отчаявшихся американцев, одетых как индейцы и вопящих как банши. Один из них поднял длинную винтовку и выстрелил прямо в него, но промахнулся. Уильям выхватил шпагу, намереваясь сбить человека с ног, но чей-то выстрел попал в человека, и тот покатился по склону небольшого холма.
Уильям направил свою лошадь поближе, посмотреть, мертв человек или нет. Сподвижники мужчины уже скрылись за дальним углом дома, преследуемые британскими войсками. Мерин был приучен к мушкетному огню, но не к пушечной пальбе, потому, когда именно в этот момент заговорила пушка, прижал уши и рванулся.
Уильям, который держал в одной руке шпагу, а вокруг другой были намотаны поводья, потерял равновесие, и когда лошадь скакнула влево, его правая нога соскочила со стремени, и он вылетел из седла. Ему едва хватило присутствия духа, чтобы выпустить шпагу; он приземлился на одно плечо и покатился.
Он встал на четвереньки, благодаря бога, что его левая нога не застряла в стремени, и одновременно проклиная мерина. Сердце его стучало в горле, а мундир покрылся травой и грязью.
Пальба пушек из дома прекратилась. Скорее всего, американцы снова были в доме и вступили врукопашную с артиллерийскими расчетами. Он выплюнул изо рта грязь и стал осторожно отступать. Как он понимал, он находился в зоне ружейного поражения из верхних окон.
Слева он увидел американца, который пытался его застрелить. Тот все еще лежал в мокрой траве неподвижно лицом вниз. Бросив настороженный взгляд на дом, он подполз к мужчине. Ему хотелось, непонятно почему, посмотреть в его лицо. Он встал на колени и, взяв мужчину за плечи, приподнял и перевернул его.
Американец с простреленной головой был мертв. Рот и глаза полуоткрыты, а тело казалось странно тяжелым и инертным. На нем была некоторого рода униформа с деревянными пуговицами, на которых были выжжены буквы «ПАТ». Они что-то означали, но его потрясенный разум не мог понять что. Мягко положив человека обратно на мокрую траву, он встал и пошел подобрать свою шпагу. Колени его немного подрагивали.
Пройдя половину дороги до шпаги, он остановился, развернулся и возвратился к трупу. Опустившись на колени, он холодными пальцами закрыл глаза мертвецу.
К радости войска этой ночью они стали лагерем. Были вырыты ямы для кухонных костров, подогнаны фургоны с поварами, и влажный воздух наполнился запахом жареного мяса и свежего хлеба. Уильям только уселся поесть, как Перкинс, этот вестник рока, появился рядом с ним с извинениями и сообщением – немедленно явиться в полевой штаб генерала Хау. Схватив ломоть хлеба и дымящийся кусок жареной свинины, он пошел, жуя на ходу.
Он нашел трех генералов и всех штабных офицеров, погруженных в обсуждение результатов дня. Генералы сидели за небольшим столом, заваленным депешами и наскоро нарисованными картами. Уильям нашел место среди штабных офицеров, скромно стоящих вдоль стенок большого шатра.
Сэр Генри приводил аргументы в пользу атаки на Бруклинские высоты наступающим утром.
- Мы можем их легко выбить, - говорил Клинтон, указывая на депеши. – Они потеряли половину своих людей, если не больше, а их с самого начала было немного.
- Нет, не легко, - возразил лорд Корнуоллис, поджав толстые губы. – Вы видели, как они сражаются. Да, мы можем выбить их оттуда, но какой ценой? Что вы скажете, сэр? – обратился он к Хау.
Губ Хау практически не было видно, и только белая линия отмечала место, где они должны были быть.
- Я не могу позволить себе еще одну победу, подобную последней, - отрезал он. - Даже если бы я мог, я этого не хочу. - Его взгляд оторвался от стола и скользнул по младшим офицерам, стоящим у стены. - Я потерял всех штабных офицеров на этом проклятом холме в Бостоне, - сказал он уже тише. - Двадцать восемь. Всех. - Его глаза задержались на Уильяме, самом молодом из присутствовавших младших офицеров, он покачал головой, словно что-то решив про себя, и повернулся к сэру Генри.
- Остановить наступление, - приказал он.
Сэр Генри был недоволен, как мог видеть Уильям, но кивнул головой.
- Предложить им переговоры?
- Нет, - коротко ответил Хау. – Они потеряли почти половину людей, как сказали вы. Только сумасшедший будет драться без причины. Они … Вы, сэр? Что вы думаете?
Уильям вздрогнул, поняв, что Хау обращался с этим вопросом к нему; эти круглые глаза вонзились в его грудь, как дробины.
- Я … - начал он, но взял себя в руки и вытянулся. – Да, сэр. Здесь командует генерал Патнэм. Он, вероятно, не сумасшедший, - добавил он осторожно, - но у него репутация упрямого человека.
Хау сузил глаза.
- Упрямый человек, - повторил он. – Да, следует признать это.
- Он был одним из командующих на Бридс-Хилл, не так ли? - заметил лорд Корнуоллис. – Американцы сбегали оттуда довольно шустро.
- Да, но … - Уильям остановился, парализованный пристальными взглядами трех генералов. Хау нетерпеливо махнул рукой, велев ему продолжать.
- Со всем моим уважением, лорд, - сказал он, радуясь, что голос его не дрожит. – Я … слышал, что американцы не побежали в Бостоне, пока не истратили весь боезапас. Я думаю … здесь не тот случай. А что касается генерала Патнэма … на Бридс-Хилл за ним никого не было.
- А вы думаете, что сейчас есть.
Это не был вопрос.
- Да, сэр, - Уильям старался не смотреть на кипу донесений на столе. – Я уверен в этом, сэр. Думаю, что почти вся континентальная армия находится на острове, сэр. – Он пытался, чтобы предложение не звучало, как вопрос. Он слышал об этом от проезжающего майора вчера, но это могло быть неправдой. – Если Патнэм командует здесь …
- Откуда вы знаете, что это Патнэм, лейтенант? – прервал его Клинтон с недовольным видом.
- Я недавно вернулся из … разведывательной экспедиции, сэр, в ходе которой прошел через Коннектикут, и слышал там от многих людей, что ополченцы собирались, чтобы последовать за генералом Патнэмом, который должен был присоединиться к силам генерала Вашингтона под Нью-Йорком. И я видел пуговицу на одном из мятежников, убитых возле ручья, сегодня днем, сэр, с вырезанным на ней словом «ПАТ». Так они называют его, сэр … генерала Патнэма. «Старина Пат».
Генерал Хау выпрямился, прежде чем Клинтон или Корнуоллис могли вмешаться.
- Упрямый человек, - повторил он. – Вероятно, это так. Тем не менее, мы приостановим наступление. Он находится в невыгодном положении, и должен это осозгавать. Дадим ему возможность все обдумать … посоветоваться с Вашингтоном, если захочет. Вашингтон, пожалуй, более разумный командир. И если мы сможем добиться капитуляции континентальной армии без дальнейшего кровопролития … Я думаю, что это стоит риска, джентльмены. Но мы не станем предлагать ему переговоры.
Что означало, что если американцы имеют разум, это будет безусловная капитуляция. А если нет? Уильям слышал истории о сражении на Бридс-Хилл – конечно, истории, рассказанные американцами – и поэтому воспринял их с долей скептицизма. Но по слухам, тамошние повстанцы вытащили гвозди из заграждений и стреляли ими в англичан, когда у них закончились патроны. И отступили только тогда, когда им пришлось бросать камни.
- Но если Патнэм ждет подкрепление от Вашингтона, то будет только сидеть и ждать, - нахмурился Клинтон. - А потом мы получим кипящий котел, не лучше ли …
- Это не то, что он имел в виду, - прервал его Хау. – Не так ли, Элсмир? Когда вы сказали, что никого не было за ним на Бридс-Хилл?
- Нет, сэр, - произнес благодарный Уильям. – Я имел виду … сейчас у него есть что защищать. За своей спиной. Я не думаю, что он ждет армию, которая придет к нему на помощь. Я думаю, он прикрывает ее отход.
Изогнутые брови лорда Корнуоллиса приподнялись. Клинтон мрачно посмотрел на Уильяма, который слишком поздно вспомнил, что Клинтон был полевым командиром во время пирровой победы на Бридс-Хилл и, похоже, был весьма чувствителен к теме Израэля Патнэма.
- И почему мы спрашиваем совета у мальчишки, у которого еще молоко … Вы когда-нибудь видели бой, сэр? - спросил он у Уильяма, который сильно покраснел.
- Я бы дрался сейчас, сэр, - сказал он, - если бы меня не призвали сюда.
Лорд Корнуоллис рассмеялся, а на лице Хау мелькнула быстрая улыбка.
- Мы позаботимся о том, чтобы у вас была хорошая возможность пролить кровь, лейтенант, - сухо сказал он. - Но не сегодня. Капитан Рамсэй? - Он сделал знак одному из старших офицеров, невысокому мужчине с квадратными плечами, который выступил вперед и отдал честь. - Отведите Элсмира, и пусть он расскажет вам о результатах своей … разведки. Сообщите мне все, что покажется вам интересным. А пока, - он снова повернулся к двум своим генералам, - приостановите боевые действия до особого распоряжения.
Уильям не слышал дальнейших обсуждений, так как его увел капитан Рамсэй.
Он сказал слишком многое не к месту, задался он вопросом. К счастью генерал Хау задавал прямые вопросы, требующие ответа. Но противопоставить свои жалкие данные месячной разведки объединенным знаниям столь многих опытных старших офицеров …
Он высказал некоторые свои сомнения капитану Рамсэю, который казался холодноватым человеком, но настроенным вполне дружественно.
- Ну, у вас не было иного выхода, как и что говорить, - успокоил его Рамсэй. – Хотя …
Уильям обошел кучу лошадиного помета, чтобы не отстать от капитана.
- Хотя? – спросил он.
Рамсэй некоторое время не отвечал, ведя его по лагерю мимо палаток, и изредка махал рукой сидящим вокруг костров людям, которые приветствовали его.
Наконец, они прибыли к палатке Рамсэя, и он придержал полог для Уильяма, приглашая того войти.
- Слышали о леди по имени Кассандра? – спросил он, наконец. – Какая-то гречанка. Не очень популярная.
Армия крепко спала после напряженных дней, и Уильям тоже.
- Ваш чай, сэр.
Он дезориентировано моргнул, все еще погруженный в сон, где прогуливался по частному зоопарку герцога Девонширского рука об руку с орангутангом. Но его приветствовало круглое и встревоженное лицо рядового Перкинса, а не обезьянья морда.
- Что? - глупо произнес он. Перкинс, казалось, плавал в каком-то тумане, но не рассеивался при моргании, а когда он сел, чтобы взять парящую чашку, то обнаружил, что весь воздух пропитан густым туманом.
Все звуки были приглушены. И хотя лагерь был полон обычных утренних шумов, они звучали как бы издалека. Не удивительно, что высунув голову из палатки десятью минутами позже, он обнаружил, что вся земля была покрыта стелющимся туманом, который вытекал из болот.
Хотя это не имело значения. Армия выступать не собиралась. Депеша из штаба Хау официально приостановила боевые действия; ничего не оставалось делать, как ждать, пока американцы одумаются и сдадутся.
Армия потягивалась, зевала и искала развлечения. Уильям был занят азартной игрой с капралами Ярнеллом и Джеффрисом, когда снова явился запыхавшийся Перкинс.
- Приветствие от полковника Спенсера, сэр, и вы должны явиться к генералу Клинтону.
- Да? Зачем? – спросил Уильям. Перкинс смутился; ему и в голову не пришло спросить об этом вестового.
- Ну … Я думаю, вы нужны ему, - промямлил он.
- Премного благодарен, рядовой Перкинс, - сказал Уильям с сарказмом, который прошел мимо Перкинса. Тот просиял от облегчения и удалился без разрешения.
- Перкинс! – проревел Уильям, и рядовой развернулся с удивлением на круглом лице. – Где?
- Что? Э-э … я имею в виду, что, сэр?
- В каком направлении находится штаб генерала Клинтона? – спросил Уильям со всевозможным терпением.
- Ой! Гусар … он приехал … - Перкинс с сосредоточенным видом медленно, как флюгер, поворачивался. - Оттуда! – показал он. - Я видел ту верхушку холма позади него.
Туман все еще был густым у земли, но гребни холмов и высокие деревья время от времени проявлялись в нем, и Уильям без труда заметил пригорок, о котором говорил Перкинс. Холм имел странный комковатый вид.
- Благодарю, Перкинс. Свободен, - добавил он торопливо, пока Перкинс не успел снова уйти. Он смотрел, как рядовой исчезает в движущейся массе тумана и тел, затем покачал головой и пошел, чтобы передать командование капралу Эвансу.
Мерину туман не нравился. Уильяму тоже. Он вызывал у него тревожное ощущение, как будто кто-то дышал ему в затылок.
Но это был морской туман: тяжелый, сырой и холодный, но не удушающий. Он утончался и уплотнялся, создавая ощущение движения. Уильям мог видеть лишь на несколько футов вперед и мог различить только смутные очертания холма, на который указал Перкинс. Его вершина то появлялась, то исчезала, словно по волшебству в какой-то сказке.
Зачем он мог понадобиться сэру Генри? И призвали ли его одного, или это было совещание, чтобы проинформировать полевых офицеров об изменении стратегии?
Может быть, люди Патнэма сдались? Они определенно могли. В данных обстоятельствах у них не было никаких надежд на победу, и им это должно быть ясно.
Но он полагал, что Патнэм захочет посоветоваться Вашингтоном. Во время битвы в старом фермерском доме, он видел маленькую группу всадников на дальнем холме, над которыми развевался незнакомый флаг. Кто-то указал на них и сказал: «Вон там Вашингтон. Жаль, у нас нет двадцати четырех фунтовых пушек, научить его, как глазеть на нас!» и рассмеялся.
Разум говорил, они сдадутся. Но у него было тревожное чувство, никак не связанное с туманом. За месяц, проведенный в дороге, ему довелось выслушать много американцев. Большинство из них тревожились, не желая конфликта с Англией, особенно не желая участвовать в вооруженном противостоянии. Весьма разумная позиция. Но те, кто решился на восстание … действительно были очень решительны.
Может быть, Рамсэй довел часть его сведений до генералов. Его не особо впечатлила информация, собранная Уильямом, не говоря уже о его мнении, но может быть …
Мерин споткнулся, и он покачнулся в седле, нечаянно дернув поводья. Разозленная лошадь повернула голову и укусила его, оцарапав сапог большими зубами.
- Ублюдок! – он хлестнул мерина по носу поводьями, и повернул его голову с такой силой, что вращающиеся глаза и оскаленная пасть животного оказались почти у него на коленях. Затем он медленно ослабил поводья. Лошадь фыркнула и сильно тряхнула гривой, но продолжила идти без сопротивления.
Он, казалось, ехал уже достаточно долго, но время, как и расстояние, в тумане было обманчиво. Он взглянул в сторону пригорка, являющегося его целью, но только обнаружил, что он снова исчез. Хотя, без сомнения, он снова появится.
Только он не появился.
Туман двигался вокруг него, и он слышал падение капель с листьев деревьев, которые внезапно появлялись из тумана и также внезапно исчезали. Но пригорок упорно оставался невидимым.
Ему пришло в голову, что уже некоторое время не слышит людских голосов.
Он должен был их слышать.
Если бы он приближался к штабу Клинтона, он не только услышал бы обычные лагерные звуки, но и должен был столкнуться с какими-то людьми, лошадями, кострами, фургонами, палатками …
Но сейчас вокруг него не были никаких шумов, кроме журчания воды. Проклятие, он проехал лагерь.
- Черт тебя побери, Перкинс, - произнес он вполголоса.
Он на мгновение остановился и проверил заряд пистолета, понюхав порох на полке. При намокании он пах по-другому. Пока он сухой, подумал он; пахло остро и щипало в носу, а не запахом тухлых яиц и серы, характерном для мокрого пороха.
Он взял пистолет в руку, хотя не видел ничего угрожающего. Но туман был слишком густой, чтобы видеть дальше нескольких футов перед собой. Кто-нибудь может внезапно появиться из тумана, и у него будет мгновение, чтобы решить стрелять или нет.
Было тихо. Их артиллерия молчала, и не было случайных мушкетных выстрелов, как вчера. Без сомнения, враг отступил. Но если он столкнется с ополченцами, также заблудившимися в тумане, должен ли он стрелять? Эта мысль заставила его ладони вспотеть, но он должен. Ополченцы не станут колебаться, увидев человека в красном мундире.
Немного больше его беспокоило унижение быть застреленным собственными солдатами, чем реальная перспектива смерти, но он также не забывал о риске встречи с противником.
Проклятый туман стал еще гуще. Он напрасно искал солнце, чтобы сориентироваться; небо было невидимым.
Он подавил небольшую дрожь паники, которая отдалась в его копчике. Действительно, на этом чертовом острове находятся 34 тысячи британских солдат, и в этот момент он может быть на расстоянии пистолетного выстрела от кого-то из них. А также на расстоянии пистолетного выстрела от какого-нибудь американца, мрачно напомнил он себе, продираясь сквозь заросли лиственниц.
Он слышал поблизости шорохи и треск ветвей; без сомнения, лес был обитаем. Но кем?
Во-первых, британские войска не станут двигаться в таком тумане. Проклятый Перкинс! Если он уловит движение группы человек, то остановится и спрячется. Иначе … Все на что он мог надеяться, это наткнуться на роту солдат или услышать что-либо явно военное, например, командирские приказы …
Некоторое время он медленно двигался в тумане и, наконец, убрал пистолет, вес которого показался ему слишком тяжелым. Боже, как долго он блуждает? Час? Два? Ему следует повернуть назад? Но он не знал, в какую сторону. Он мог ездить кругами; местность выглядела всегда одинаковой: размытые серые пятна деревьев и травы. Вчера он был постоянно взвинчен, готовясь к атаке. Сегодня рвение к битве значительно ослабло.
Кто-то внезапно вышел перед ним, и его мерин встал на дыбы. Уильям даже не успел хорошо разглядеть мужчину. Однако заметил, что тот был не в британском мундире. Он выхватил бы свой пистолет, если обе его руки не были заняты укрощением лошади.
Та, в панике скакала кругами, вскидывая зад, и при каждом ее приземлении позвоночник Уильяма болезненно сотрясался. Окружающее пространство кружилось серыми и зелеными пятнами, но он осознавал выкрики то ли насмешливые, то ли ободряющие.
Казалось, что через вечность, но должно быть через полминуты или около того, Уильяму удалось остановить проклятую лошадь, которая тяжело дышала и все еще задирала голову с влажно блестящими белками глаз.
- Ты гребаный кусок кошачьего дерьма! - прорычал Уильям, заворачивая мерину голову. Дыхание лошади проникло влажным и горячим воздухом сквозь кожаные штаны, и ее бока тяжело вздымались под его ногами.
- Не самая послушная лошадка, которую я когда-либо видел, - согласился голос, и рука схватила уздечку. - Зато вид здоровый.
Уильям увидел человека в охотничьем костюме, плотного и смуглого, а затем кто-то схватил его сзади за талию и стащил с лошади.
Он сильно ударился о землю и распластался на спине, задохнувшись, однако отважно попытался выхватить пистолет. В грудь ему уперлось колено, и большая рука вырвала пистолет. Бородатое лицо ухмыльнулось ему.
- Не очень вежливый, - укоризненно произнес мужчина. - Думал, вы, британцы, должны быть более воспитанными.
- А ты позволь ему встать и наброситься на тебя, Гарри, и я полагаю, он тебя хорошо повоспитывает. - Это был еще один мужчина, невысокого роста и худощавого телосложения, с мягким, поставленным, как у школьного учителя, голосом, который заглядывал через плечо человека, упершегося коленом в грудь Уильяма. - Хотя, полагаю, ты мог бы дать ему подышать.
Давление на грудь Уильяма ослабло, и он набрал в легкие воздуха. Однако воздух был снова вытеснен, когда удерживавший его мужчина, ударил кулаком в живот. Тут же в его карманах принялись рыться руки, а горжет сдернули через голову, больно оцарапав нижнюю часть носа. Кто-то расстегнул его ремень и с довольным свистом аккуратно снял прикрепленное на нем снаряжение.
- Очень хорошо, - довольно произнес второй мужчина. Он взглянул вниз на Уильяма, который лежал на земле, по-рыбьи открывая рот. – Благодарю вас, сэр. Премного обязаны. Все в порядке, Аллан? – обратился он к мужчине, держащему лошадь.
- Да, он у меня, - произнес гнусавый шотландский голос. – Уходим!
Люди исчезли, и на мгновение Уильяму показалось, что он остался один. Но затем мясистая рука схватила его за плечо и перевернула. Одним лишь усилием воли он вскочил на колени, и та же рука схватила его за косичку и дернула голову назад, обнажая горло. Он уловил блеск ножа и широкую ухмылку мужчины, но у него не было ни дыхания, ни времени на молитву или проклятие.
Нож резанул вниз, и он почувствовал рывок в затылке, от которого на глазах выступили слезы. Мужчина недовольно хмыкнул и рубанул еще дважды. Затем, наконец, победоносно отошел, держа косичку Уильяма в ладони-окороке.
- Сувенир, - сказал он с ухмылкой Уильяму и, развернувшись, отправился догонять своих друзей. Сквозь туман до Уильяма донеслось насмешливое лошадиное ржание.
Ему страстно хотелось, чтобы он убил хотя бы одного из них. Но они взяли его так легко, как ребенка, ощипали, как гуся, и оставили лежать на земле, как дерьмо! Его переполняла такая огромная ярость, что он должен был остановиться и врезать кулаком по стволу дерева. Боль заставила его задохнуться.
Он зажал раненую руку между ног и, шипя сквозь зубы, переждал, пока боль утихнет. Шок смешался с гневом, и он почувствовал себя еще более дезориентированным. Голова его кружилась. Потрогав рукой затылок, он обнаружил колючие корни волос вместо косички и, охваченный новой волной бешенства, со всей силы пнул дерево.
Ругаясь и прихрамывая, он ходил кругами, пока, наконец, не упал на камень и, тяжело дыша, опустил голову на колени.
Постепенно дыхание его успокаивалось, и способность мыслить разумно начала возвращаться.
Ладно. Он все еще потерян в дебрях Лонг-Айленда, теперь за минусом лошади, еды и оружия. И волос. Эта мысль заставила его выпрямиться и сжать кулаки, призывая ярость. Ладно. У него нет времени гневаться. Если он когда-нибудь увидит Гарри, Аллана или маленького мужчину с поставленным голосом … Что ж времени для этого достаточно.
А теперь, самое важное, это найти какую-либо часть армии. Его первым импульсом было тут же дезертировать и сесть на корабль до Франции, оставив армию думать, что он убит. Но он не мог сделать этого по разным причинам, и не в последнюю очередь из-за отца, который, вероятно, предпочел бы, чтобы он был убит, а не трусливо сбежал.
Ничего не поделаешь. Он неохотно встал, пытаясь радоваться тому, что, по крайней мере, ему оставили мундир. Туман понемногу поднимался тут и там, но на земле был все еще влажный и холодный. Не то, чтобы его это тревожило. Его кровь кипела.
Он пристально огляделся вокруг. Окружающие деревья и камни выглядели точно так же, как и те гребаные деревья и камни, которые попадались ему весь этот несчастный день.
- Ладно, - громко сказал он и, нацелив палец, стал поворачиваться кругом. – Эни-мини-майни-мо, поймать француза за пальто. Если станет он пищать[5] … О, черт с ним.
Слегка прихрамывая, он отправился в путь. Он не имел понятия куда идти, но должен был идти, иначе взорвется.
Некоторое время он развлекал себя, переписывая в уме недавнюю встречу. Где он с удовольствием хватает толстяка по имени Гарри, превращает его нос в кровавую кашу, а потом разбивает его голову о скалу. Выхватывает у него нож и режет маленького ублюдка, вырывая у него легкие. У древних германцев был ритуал, назывался «кровавый орел», когда у человека делали надрезы на спине и сквозь них вытаскивали легкие, так что они висели, как крылья, пока он не умирал.
Постепенно он становился спокойнее и только потому, что не мог поддерживать такой уровень ярости.
Его нога стала лучше, ободранные костяшки пальцев уже не пульсировали от боли, и его фантазии об отмщении стали казаться ему несколько абсурдными. Не такова ли ярость в бою, подумал он. Ты хочешь убивать не потому, что это твой долг, но тебе это нравится? Желать этого, как желаешь женщину? И не чувствуешь ли себя по-дурацки после этого?
Он думал об убийстве в бою время от времени. Не часто. Он пытался представить его себе, когда собрался вступить в армию. И он понял, что сожалеет об этом шаге.
Его отец рассказал ему, открыто и без утайки об обстоятельствах, при которых он убил первого человека. Не в бою, а после. Расстрел в упор шотландца, раненого и оставленного на Каллоденском поле.
- По приказу, - сказал его отец. – Никакой пощады, таков был письменный приказ Камберленда. – Взгляд его отца был зафиксирован на книжных полках, но в этот момент он взглянул прямо на Уильяма.
- Приказ, - повторил он. – Ты исполняешь приказ, конечно. Ты должен. Но будут времена, когда у тебя не будет приказов, или ты обнаружишь, что ситуация внезапно изменилась. И будет время, Уильям, когда твоя собственная честь диктует тебе не следовать приказам. В таких обстоятельствах ты должен следовать своим суждениям и быть готовым к последствиям.
Уильям торжественно кивнул. Он только что принес отцу комиссионные документы, требующие подписи лорда Джона как своего опекуна. Однако полагал это подписание простой формальностью; он не ждал ни исповеди, ни наставления, если оно было наставлением.
- Мне не следовало делать этого, - внезапно произнес его отец. – Я не должен был стрелять в него.
- Но … приказ …
- Он не относился напрямую ко мне. Я еще не получил свою комиссию. Я отправился на битву вместе с братом, но еще не был солдатом. Я не был под воинской клятвой, я мог отказаться.
- Если не вы, его застрелил кто-нибудь другой, не так ли? – резонно заметил Уильям.
Его отец улыбнулся, но не весело.
- Да. Но дело не в этом. Мне совсем не пришло в голову, что у меня есть выбор. Дело в этом. У тебя всегда есть выбор, Уильям. Запомни это.
Не дожидаясь ответа, он наклонился вперед, достал перо из бело голубой китайской вазочки и открыл кристаллическую чернильницу.
- Ты уверен? – спросил он, глядя серьезно на Уильяма, и на кивок последнего подписал бумагу размашистым подчерком. Потом поднял взгляд и улыбнулся.
- Я горжусь тобой, Уильям, - сказал он тихо, - и всегда буду.
Уильям вздохнул. Он не сомневался, что отец всегда будет любить его, но что касается того, чтобы гордиться … Эта кампания, кажется, не покроет его славой. Ему повезет, если он попадет в свою роту, прежде чем кто-либо заметит его долгое отсутствие и поднимет тревогу. Боже, как позорно заблудиться и быть ограбленным в первом своем значительном деле!
Хотя лучше, чем быть убитым.
Он продолжал осторожно пробираться сквозь заполненный туманом лес. Земля была достаточно твердой, хотя встречались заболоченные места, где дождь заполнил низины. Однажды, он услышал треск мушкетов и помчался туда, но выстрелы прекратились прежде, чем он смог выйти на стрелявших.
Он мрачно брел вперед, размышляя, сколько времени потребуется, чтобы пешком пересечь весь чертов остров, и насколько он был близок к этому? Земля под ногами стала резко подниматься; и теперь он карабкался вверх; пот заливал его лицо. Ему казалось, что туман рассеивается по мере того, как он поднимается, и действительно, в какой-то момент он вышел на небольшой скалистый мыс и мельком увидел внизу землю, полностью покрытую клубящимся серым туманом. Это зрелище вызвало у него головокружение, и ему пришлось на несколько мгновений присесть на камень, закрыв глаза.
Дважды он слышал голоса людей и лошадей, но звуки были неправильные. В них не ощущалось армейского ритма, и он поворачивался, осторожно пробираясь в противоположном направлении.
Он обнаружил, что земля резко изменилась, став чем-то вроде кустарникового леса, полного чахлых деревьев, торчащих из светлой почвы, которая скрипела под его сапогами. Потом он услышал воду, волны, плещущиеся о берег. Море! Ну и слава богу, подумал он и ускорил шаги.
Двигаясь в сторону шума волн, он внезапно услышал другие звуки.
Лодки. Много. Скрип корпусов о гравий, поскрипывание уключин, всплески. И голоса, скорее сдерживаемые, чем возбужденные. Кровавый ад! Он нырнул под ветку низкорослой сосны, надеясь найти дыру в движущемся тумане.
Внезапное движение заставило его рвануть в сторону, рука потянулась за пистолетом. Тут он вспомнил, что пистолет утерян, и сразу же осознал, что его противником была большая голубая цапля, которая посмотрела на него желтыми глазами, прежде чем взлететь в небо с оскорбительным криком. Из кустов, не более чем в десяти футах от него, раздался тревожный крик вместе с выстрелом из мушкета, и цапля взорвалась дождем перьев прямо над его головой. Он почувствовал на лице капли птичьей крови, гораздо теплее холодного пота, и резко сел; черные точки закружились перед глазами.
Он не осмеливался двинуться не то, что бы крикнуть. Из кустов доносились тихие голоса, но он не мог разобрать ни слова. Через некоторое время он услышал, что звуки стали удаляться. Стараясь не шуметь, он перевернулся на четвереньки и пополз в противоположном направлении, пока не смог встать на ноги.
Ему казалось, что он все еще слышит голоса. С бьющимся сердцем подполз ближе, учуял запах табака и замер.
Однако рядом с ним ничего не двигалось; голоса все еще звучали в отдалении. Он принюхался, запах табака исчез, вероятно, ему показалось. Он двинулся навстречу звукам.
Теперь он мог слышать их отчетливо. Приказывающие, тихие голоса, стук уключин и шлепанье ног в прибое. Шарканье и ропот людей, почти смешивающийся с шумом моря и травы. Он бросил отчаянный взгляд на небо, но солнца все еще не было видно. Он должен быть на западной стороне острова; он был в этом уверен. Почти уверен в этом. И если это так …
Если это так, то звуки, которые он слышал, принадлежат американским войскам, отступающим с острова на Манхеттен.
- Не двигаться, - шепот за его спиной совпал с давлением ствола в области почек. Он замер. Затем ствол отодвинулся и со всей силой ударил в спину с такой силой, что в глазах у него помутилось. Он издал задушенный стон и выгнул спину, но прежде чем смог говорить, мозолистые руки схватили его за запястья и вывернули назад.
- Не стоит, - произнес глубокий хриплый голос. – Отойди, и я его пристрелю.
- Нет, - произнес другой голос, такой же глубокий, но не такой злой. – Это только юнец. И к тому же хорошенький. – Одна из мозолистых рук погладила его шею, и он замер, но кто бы это ни был уже связал ему руки.
- И если бы ты хотела его застрелить, уже застрелила бы, сестра, - добавил этот голос. – Повернись, мальчик.
Медленно он развернулся и увидел, что его захватили две пожилые женщины, короткие и приземистые, как тролли. Одна из них с ружьем курила трубку, табачный запах которой он учуял. Увидев потрясение и отвращение на его лице, она приподняла один уголок морщинистого рта, крепко сжимая трубку остатками коричневых зубов.
- Человека дела красят, - заметила она, оглядывая его с ног до головы. – Все же не стоит тратить выстрелы.
- Мадам, - сказал он, собравшись с силами и пытаясь выглядеть очаровательным. – Полагаю, вы ошибаетесь. Я солдат короля, и …
Обе расхохотались, скрипя, как пара ржавых петель.
- Никогда бы не догадалась, - сказала курильщица трубки, усмехаясь. – Думала ты золотарь!
- Помолчи, сынок, - прервала его попытку заговорить вторая сестра. – Мы не сделаем тебе ничего плохого, пока ты не шевелишься и не говоришь. – Она осмотрела его.
- Побывал на войне, да? – сказала она не без сочувствия. Не дожидаясь ответа, она усадила его на камень, обильно усеянный мидиями и влажной водорослью, из чего он сделал вывод о своей близости к берегу.
Он не говорил не потому, что боялся пожилых женщин, а потому, что нечего было говорить.
Он сидел, прислушиваясь к звукам исхода, понятия не имея, сколько людей могло быть задействовано, поскольку не знал, как долго это продолжалось. Ничего полезного не было сказано; были только приглушенные разговоры работающих людей, и тут и там раздавался тихий смех, порожденный нервозностью.
Туман над водой истончался. Теперь он мог видеть не более чем в сотне ярдов небольшую флотилию весельных лодок, плоскодонок и рыбацких кечей, плавающих взад и вперед по гладкой, как стекло, воде, а также неуклонно уменьшающуюся толпу людей на берегу, которые держали руки на оружии и постоянно оглядывались через плечо.
Мало же они знают, подумал он с горечью.
В данный момент он не думал о своем будущем. Его волновало то, что он оставался беспомощным свидетелем бегства американской армии, и мысль о том, что он обязан вернуться и доложить об этом событии генералу Хау, была такой настоятельной, что его не заботило, что собирались делать с ним эти старухи, даже если бы хотели поджарить его и съесть.
Сосредоточенный на сцене на берегу, он ни на миг не задумался, что если он видит их, то и его тоже видно. На самом же деле, ополченцы и континентальные жители были так сосредоточены на своем отступлении, что никто не заметил его, пока один мужчина не повернулся, высматривая что-то в верховьях берега.
Мужчина напрягся, а затем, бросив беглый взгляд на своих ничего не подозревающих товарищей, целеустремленно направился в их сторону, не сводя глаз с Уильяма.
- Что это, мать? – спросил он. Он был одет в униформу континентального офицера, приземистый и широкий, как и обе женщины, но значительно крупнее. И хотя его лицо оставалось невозмутимым, в налитых кровью глазах отражалась расчетливость.
- Рыбачили, - сказала курильщица трубки. – Поймали красноперого окуня, думаем бросить его назад в воду.
- Да? Может быть, не стоит?
Уильям напрягся с появлением мужчины и уставился на него, держа по возможности суровое выражение на лице.
Тот кинул взгляд на редеющий туман за спиной Уильяма.
- Ты один, парень?
Уильям сидел молча. Мужчина вздохнул, размахнулся и ударил юношу кулаком в живот. Тот согнулся, упал с камня, и его вырвало на песок. Мужчина схватил его за воротник и поднял, словно он ничего не весил.
- Отвечай, парень. У меня не так много времени, и тебе не понравится, если я буду торопиться, - он говорил спокойно, но рука его лежала на рукоятке ножа на поясе.
Уильям утер рот, как мог, о свое плечо и посмотрел на мужчину горящими глазами. Ладно, подумал он и почувствовал, как на него опустилось спокойствие. Если я должен умереть здесь, по крайней мере, умру не напрасно. Мысль принесла ему облегчение.
Сестра курильщицы, однако, положила конец драматической сцене, ткнув допрашивающего мушкетом в ребра.
- Если бы был кто-нибудь еще, мы бы с сестрой услышали, - сказала она немного раздраженно. – Их солдаты довольно шумные.
- Верно, - согласилась курильщица и вынула трубку, чтобы сплюнуть. – Он лишь заблудился, ты же видишь, и он не хочет с тобой разговаривать. - Она фамильярно улыбнулась Уильяму, показав торчащий желтый клык. - Лучше умереть, чем говорить, а, парень?
Уильям наклонил голову на дюйм, и женщины захихикали. Да, именно так, они хихикали над ним.
- Давай иди, - сказала тетя мужчине, махнув в сторону моря. – А то они уплывут без тебя.
Тот даже не взглянул на нее, не сводя глаз с Уильяма. Однако через несколько мгновений он коротко кивнул и развернулся.
Уильям почувствовал, что что-то острое коснулось его запястий за спиной, и концы веревки, связывающей его руки, упали. Ему хотелось потереть запястья, но он не стал.
- Иди, парень, - сказала курильщица почти ласково. – Пока еще кто-нибудь не увидел и ничего не придумал.
Он ушел.
На конце пляжа он обернулся. Старые женщины исчезли, мужчина сидел на корме лодки, уходящей от берега, сейчас практически пустого. Мужчина смотрел на него.
Уильям отвернулся. Солнце, наконец, стало видимым, бледно-оранжевый круг, горящий за дымкой. Оно уже прошло свою высшую точку на небосводе, наступил ранний полдень. Он пошел вглубь острова, придерживаясь юго-запада, но еще долго чувствовал на своей спине взгляд, даже когда берег уже не был виден.
Его желудок ныл, а в голове билась единственная мысль о том, что сказал ему капитан Рамсэй. «Слышал о леди по имени Кассандра?»
Примечания
1
Галстук «Stock» - это сложенный в узкую ленту кусок белоснежного муслина, какой оборачивался 1-2 раза вокруг шеи, а потом скреплялся спереди булавкой.
2
Лимбер - это двухколесная тележка, предназначенная для поддержки артиллерийского орудия спереди. Кессон - двухколесная тележка, предназначенная для перевозки артиллерийских боеприпасов.
3
Эспонто́н — колющее древковое холодное оружие, состоящее из фигурного пера, тульи, крестовины между ними, помочей и длинного древка.
4
Горжет первоначально был стальным или кожаным воротником, служащим для защиты горла. Позднее, особенно начиная с 18 века и далее, горжет стал декоративным элементом, представляя собой металлическую пластину (медальон), висящую на груди.
5
Американская детская считалка (Eeny-meeny-miney-mo, catch a Frenchy by the toe)