Роджер лежал в постели, прислушиваясь к писку случайного комара, проникшего в хижину через промасленную кожу, натянутую на окно. Кроватка Джемми была накрыта марлевой сеткой, но у него и Брианны такой защиты не было. Если бы это проклятое насекомое село на него, он смог бы его прихлопнуть, но комар неустанно кружил где-то верху, иногда спускаясь, чтобы пропеть ему в ухо свое высокое "нииии", и снова исчезал в темноте.
Он должен был чувствовать себя страшно усталым после нескольких дней сумасшедшей деятельности, чтобы уснуть под вой тучи москитов. Два дня безостановочной поездки по горным хребтам и долинам в близлежащие поселения с распоряжением о сборе. Весенняя посевная, завершенная в рекордно короткие сроки; все мужчины с рассвета до темноты работали в поле. Но его тело все еще было заряжено адреналином, и быстрые импульсы выстреливали в его мозгу и мускулах, словно ему внутривенно ввели кофе.
Сегодня целый день он помогал готовить усадьбу к их отъезду, и отдельные фрагменты хозяйственных работ стояли перед его глазами, стоило ему только прикрыть веки. Ремонт забора, перевозка сена, срочная поездка на мельницу за мешками с мукой, которой будет питаться отряд на марше. Ремонт расколотого обода фургонного колеса, сшивание порванных постромков, помощь в поимке белой свиньи, сбежавшей из загона, рубка дров и, наконец, интенсивный час копания грядок перед ужином, чтобы Клэр до отъезда могла посадить ямс и арахис.
Несмотря на спешность и значительные усилия, рытье земли в сумерках показалось ему долгожданным отдыхом от организованного безумия дня, и даже теперь при мысли об этом он почувствовал облегчение и надежду на то, что сможет успокоиться и уснуть.
Был апрель, теплый не по сезону, и огород Клэр буйно шел в рост: зеленые отростки, раскрывшиеся листочки и маленькие сверкающие цветы, лоза, карабкающаяся по палисаднику и раскрывающиеся белые трубочки цветов над его головой.
Запахи растений и свежей земли поднимались вокруг него, прохладные, как воздух, сильные, как фимиам. Мотыльки прилетали из леса к белым раструбам цветов, мелькая, словно белые, серые и черные тени. Налетели также облака мошек и москитов, притянутые запахом его пота, а за ними истребители москитов, стрекозы, темные и беспощадные с узкими крыльями, ворвавшиеся в тучи мошек с шумом и треском, как футбольные хулиганы.
Он потрогал длинными пальцами стопы одеяло и вспомнил твердый край лопаты под ногой и чувство удовлетворения, когда лезвие входило в землю, перерезая в ней корни, выворачивая влажно поблескивающую землю с белыми корневищами растений и случайным блеском дождевых червей, отчаянно стремящихся зарыться обратно в почву.
Гигантская бабочка кекропия пролетела над его головой, притянутая ароматами растений. Ее бледно-коричневые крылья размером с его ладонь, украшенные павлиньими глазками, выглядели неземными в их беззвучной красоте.
Кто возделывает сад, тот в согласии с Богом. Так было написано по краю солнечных часов в саду пастора в Инверннессе, где он вырос. Ироничная надпись, потому что у священника не было ни времени, ни таланта к возделыванию сада, и он представлял собой джунгли некошеной травы, а старые розовые кусты, за которыми никто не ухаживал, разрослись повсюду и превратились в длинные прутья. Он улыбнулся и пожелал про себя доброй ночи тени пастора.
"Доброй ночи, отец. Да благословит тебя, Бог".
Прошло много времени с тех пор, как он утратил привычку желать перед сном доброй ночи своим родным и знакомым - детская молитва, которая заканчивалась обычным списком: "Бог да благословит бабушку и дедушку Гая на небесах, и моего лучшего друга Питера, и собаку Лилиан, и кота бакалейщика ..."
Он годами не делал этого, но сейчас память о порождаемом этим ритуалом умиротворении подвигла его создать новый список. "Лучше, чем считать овец", - решил он. Умиротворения он жаждал больше, чем сна.
"Доброй ночи, миссис Грэхем, - подумал он и улыбнулся, вызвав в памяти краткое, но яркое изображение старой домоправительницы священника, которая, обмакнув пальцы в воду, брызгает капельки на раскаленную сковородку, проверяя будут ли они плясать. - Господи, благослови".
Преподобный пастор, миссис Грэхем, ее внучка Фиона и муж Фионы, Эрни ... его родители, хотя это была лишь формальная дань двум безликим фигурам. Клэр в большом доме, и - после небольшого колебания - Джейми. Потом его собственная маленькая семья. Его сердце потеплело при мысли о них.
"Доброй ночи, малыш, - подумал он, поворачивая голову к колыбели, где спал Джемми. - Боже, благослови тебя. И Брианну".
Он повернул голову в другую сторону и открыл глаза, всматриваясь в темный овал спящего лица, повернутого к нему. Он перевернулся на бок, изо всех сил стараясь не шуметь, и лежал, глядя на нее. Они позволили огню погаснуть, так как выезжали рано утром, и в комнате было темно; он мог разобрать на ее лице только слабый намек на брови и губы.
Брианна никогда не лежала без сна. Она ложилась на спину, потягивалась, удовлетворенно вздыхала и через три дыхания уже спала. Может быть, она уставала, может быть, это был дар великолепного здоровья или чистая совесть, но иногда ему приходило в голову, что это было нетерпеливое стремление попасть в какой-то свой мир, туда, где она, свободная, неслась за рулем автомобиля, и ее волосы развевались по ветру.
"Что она видит сейчас?"- задался он вопросом, ощущая тепло ее дыхания на своем лице.
"Вчера ночью я видела во сне, что занимаюсь любовью с Роджером". Память об этой записи все еще терзала его, как бы он не стремился изгнать ее из памяти. Он уже скатывался в сон, навеянный его монотонным списком, но воспоминание о ее дневнике снова ввергло его в бессонницу. Проклятие, ей лучше не видеть сейчас такие сны! Не после того, что он дал ей.
Он снова закрыл глаза, концентрируясь на ее регулярном дыхании. Его лоб находился всего в нескольких дюймах от ее лба. Возможно, он мог уловить эхо ее сна сквозь кости черепа? Но он ощущал только эхо ее плоти, отражение их прощания со всеми его сомнениями и удовольствиями.
Она и мальчик уедут этим же утром; вещи их были уже упакованы и сложены грудой возле двери. Мистер Вемисс отвезет их в Хиллсборо, где она, по-видимому, будет в безопасности ... и с выгодой займется портретом миссис Шерстон.
- Ты должна быть чертовски осторожна, - повторил он ей в третий раз в течение вечера. Хиллсборо находился в центре территории регуляторов, и у него были большие сомнения в необходимости туда ехать. Она отмахнулась от его тревоги, не принимая всерьез предположение о том, что она или Джем могут подвергнуться опасности. Вероятно, она была права, и все же ... он сомневался, что она отнеслась бы к этому по другому, если бы опасность действительно существовала. Она была столь возбуждена открывшейся перед ней перспективой, что не побоялась бы вооруженной толпы, чтобы оказаться в Хиллсборо.
И она продолжала напевать эту проклятую песню "Возле озера Лох-Ломонд".
"Пойдешь ты горами, а я по долинам
и к озеру выйду родному.
Я раньше приду, но не встречу любимой,
где дремлет синий Лох-Ломонд".(2)
- Ты слышишь меня? - спросил он, хватая ее за руку.
- Да, дорогой, - пропела Бри, хлопая ресницами с насмешливой покорностью. Это его рассердило, и он развернул ее к себе.
- Я серьезно, - сказал он, глядя в ее широко открытые синие глаза, в которых все еще таилась усмешка. Он сжал запястье Брианны, и в его широкой ладони ее пальцы показались ему тонкими и хрупкими, несмотря на ее высокий рост. Внезапно ему привиделось, как кости проступили сквозь ее кожу: широкие высокие скулы, купол черепа и длинные белые зубы в вечном оскале.
Он дернул ее к себе и сильно поцеловал, стукнувшись зубами об ее зубы, не обращая внимания на боль, которую мог причинить.
Она была в одной рубашке, и он не потрудился снять ее; просто толкнул жену на кровать и задрал ей подол. Она потянулась к нему, но он не позволил ей дотронуться до себя, прижав ее руки к одеялу и навалившись на нее всем весом своего тела, вдавливая ее в матрац, двигаясь на ней и ища уверенности в тонкой плоти, прикрывающей ее кости.
Они двигались в молчании, осознавая присутствие спящего ребенка. И где-то в середине ее тело ответило ему глубоким потрясающим образом, для которого нет слов.
- Я серьезно, - повторил он тихо в мягкую путаницу ее волос некоторое время спустя. Он лежал на ней, обхватив ее руками и не давая ей двигаться. Она дернулась, и он сжал ее сильнее, удерживая ее под собой. Она вздохнула, и он почувствовал, как ее зубы мягко впились в его плоть под ключицей. Она укусила его. Не резко, но медленным всасывающим укусом, который заставил его задохнуться и отстраниться от нее.
- Я знаю, - произнесла она и, вытащив освобожденные руки, обхватила его спину, прижимая его к своей теплой влажной мягкости. - И я серьезно.
"Ты этого хотела?" - прошептал он теперь вслух, но тихо, чтобы не разбудить ее. Тепло ее спящего тела просачивалось сквозь одеяло; она не проснулась.
Если в произошедшем было то, чего она хотела, то что точно? Она ответила на грубую животную природу его любовных ласк? Или она почувствовала силу того чувства, которое лежало за ними - его отчаянную потребность видеть ее в безопасности?
И если это была грубость ... он сглотнул, сжимая кулаки при мысли о Стивене Боннете. Она никогда не говорила, что произошло между ней и Боннетом, и для него было немыслимо спросить ее об этом. И совсем немыслимо было предположить, что в том насилие было нечто, постыдно возбудившее ее. И все же она действительно возбуждалась в тех редких случаях, когда он был вынужден брать ее резко, без его обычной мягкости.
Теперь ему было не до молитв.
Он чувствовал себя, словно в рододендроновом лабиринте - куда бы он не повернул, всюду были переплетенные влажные корни и нависающие листья. Сумрачные туннели, казалось, давали надежду на спасение, но вели только к новым поворотам.
"Моя любовь и я, мы не встретимся вновь никогда
На прекрасных крутых берегах Лох-Ломонда".
Его душа снова болела; его кожа горела, а ноги подергивались от нервных спазмов. Над ухом заныл комар, и он хлопнул по нему, но, конечно, опоздал. Не имея сил лежать неподвижно, он тихо выскользнул из постели и сделал несколько приседаний, чтобы расслабить стянутые узлом мускулы.
Это принесло некоторое облегчение; он лег на пол и стал отжиматься, тихо ведя счет. "Один. Два. Три. Четыре". Концентрируясь только на растущем горении в груди и плечах, на успокоительной монотонности счета. "Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь..."
Наконец, когда его мускулы задрожали от усталости, он поднялся, открепил шкуру на окне и встал возле него голый, впитывая влажный холодный воздух. Он, наверное, впустил много москитов, но так же мог выпустить комара, который не давал ему спать.
Лес был посеребрен лунным светом, и слабый отсвет огня в его глубине говорил о лагере милиции, который был там расположен. Они приезжали весь день на мулах или косматых лошадках с мушкетами, положенными поверх скатанных одеял. Он уловил звук голосов и короткий смех, донесенные до него ветерком. По крайней мере, бодрствовал не он один, и эта мысль успокоила его.
В дальнем конце полянки с боковой стороны большого дома замерцал более яркий свет. Фонарь, две фигуры, идущие рядом, одна высокая, другая пониже.
Мужчина что-то вопросительно произнес рокочущим голосом; Роджер узнал голос Джейми, но не смог разобрать слова.
- Нет, - ответил голос Клэр, ясный и звонкий, теперь, когда они подошли ближе. Он видел легкие движения ее рук, обрисованные светом фонаря. - Я грязная после посадки. Собираюсь сначала помыться. А ты иди и ложись спать.
Большая фигура, поколебавшись, вручила ей фонарь. Роджер на мгновение увидел освещенное фонарем женское лицо, поднятое вверх с улыбкой. Джейми наклонился и коротко поцеловал ее.
- Поторопись, - сказал он, и Роджер мог слышать ответную улыбку в его голосе. - Я не могу спать без тебя, сассенах.
- Ты уснешь сразу же, как только коснешься головой подушки - произнесла она с добродушной насмешкой и замолчала.
- Нет, не сразу, - фигура Джейми растаяла в темноте, но ветерок дул в сторону хижины, и его голос донесся туда из ночных теней. - Но я вряд ли могу делать что-нибудь другое, если тебя нет рядом, не так ли?
Клэр тихо рассмеялась.
- Начинай без меня, - сказала она, направляясь к колодцу. - Я присоединюсь к тебе.
Роджер ждал возле окна, пока не увидел, как она вернулась с фонарем, раскачивающимся от ее быстрых шагов, и вошла внутрь. Ветер поменял направление, и он больше не слышал людей в лесу, хотя костер еще горел.
- Ты рано, дружок, - произнес он и легонько подтолкнул пальцем светлячка. - Думаешь, кто-нибудь еще есть снаружи?
Светлячок сдвинулся на несколько дюймов и остановился, мигая светящимся животиком.
Он посмотрел на лес; его коже стало холодно, и грудь покрылась гусиной кожей. Он рассеяно потер ее и почувствовал место, где она укусила его. "Останется ли оно до утра?" - подумал он.
Потянувшись, чтобы прикрепить кожу на место, он уловил отблеск лунного света на стекле. Маленькая коллекция личных вещей Брианны лежала на полке возле окна: пара черепаховых гребней, подаренных ей Джокастой, серебряный браслет, маленький стеклянный флакон пижмового масла, два или три кусочка губки возле него и большая банка с семенами атаманты. У нее сегодня не было времени воспользоваться маслом пижмы, но он был готов поклясться жизнью, что она успела принять семена атаманты днем.
Он подтолкнул кожу по краям окна и отправился к кровати, остановившись перед колыбелью, чтобы послушать теплое дыхание ребенка. Джем сбросил одеяло с ног. Роджер поднял сетку и укрыл его, подвернув одеяло. Его рука наткнулась на что-то мягкое ... о, тряпичная кукла Джемми, которую он прижимал к груди. Роджер постоял мгновение, держа руку на спине ребенка, проникаясь спокойным ритмом его дыхания.
- Доброй ночи, малыш, - прошептал он, наконец, и коснулся его круглой попки. - Да благословит тебя, Господь, да сохранит он тебя.
(1)Детская молитва перед сном, Англия, 18 век.
(2)Шотландская народная песня. Перевод Н. Самарина