Дни укорачивались, но рассвет все еще наступал рано. Окна фасада выходили на восток, и лучи восходящего солнца сияли на чистом полу из белого дуба в моем хирургическом кабинете. Я могла видеть блестящую полосу света, продвигающуюся по доскам пола; Если бы у меня были настоящие часы, я бы откалибровала пол как солнечные часы, отметив щели между досками как минуты.
А пока я отсчитывала время ударами сердца, ожидая момента, пока солнце достигнет стойки, на которой наготове стоял микроскоп и рядом стеклянные пластинки и мензурки.
Я услышала мягкие шаги в коридоре, и, толкнув дверь плечом, вошел Джейми, держа в каждой руке по оловянной кружке с чем-то горячим. Кружки были обернуты тряпками для удержания тепла.
- Ciamar a tha thu, mo chridhe?[1] – спросил он ласково и передал мне одну кружку, поцеловав в лоб. – Как дела?
- Могло быть хуже, - с благодарностью ответила я и, не удержавшись, зевнула. Ему не нужно было спрашивать, живы ли еще Пэдрик и его старшая дочь; он увидел бы сразу на моем лице, если бы случилось что-нибудь непоправимое. Фактически, несмотря на все сложности, я полагала, что они оба выживут. Я оставалась с ними всю ночь, поднимаясь каждый час, чтобы напоить их смесью из воды с медом и толикой соли, чередуя ее с настоем из листьев мяты перечной и коры кизила для успокоения кишечника.
Я поднесла кружку к носу – чай из лебеды – и, закрыв глаза, вдохнула слабый горьковатый аромат, от которого начали расслабляться напряженные мускулы шеи и плеч.
Джейми увидел движение моей шеи, и его большая, восхитительно теплая от горячей кружки рука легла на мой затылок. Я издала тихий стон удовольствия, и он тихо рассмеялся, продолжая разминать мои мышцы.
- Может, тебе поспать, сассенах? Ты не спала всю ночь.
- Спала … немного.
Я дремала временами, сидя перед открытым окном, и просыпалась от неожиданного прикосновения к лицу моли, которая залетала в окно на свет свечи. На рассвете пришла миссис Баг, свежая в накрахмаленном чепце, готовая взять на себе труд по уходу за больными.
- Я посплю немного потом, - пообещала я, - но сначала я должна посмотреть. – Я махнула рукой в сторону микроскопа, возле которого стояли маленькие стеклянные бутылочки с коричневой жидкостью, заткнутые тряпичными пробками. Джейми прищурился.
- Посмотришь? Что? – спросил он и подозрительно принюхался, приподняв свой прямой длинный нос. – Это дерьмо?
- Да, - ответила я, не скрывая широкого зевка. Я своевременно взяла образцы у Гортензии и маленькой девочки, а потом также у живых пациентов. Джейми рассматривал бутылочки.
- А что точно ты ищешь? – спросил он осторожно.
- Не знаю, - призналась я. – Может быть, я не найду ничего, или найду то, что не смогу понять. Но возможно это дизентерийная амеба или бациллы, от которых заболели МакНейлы, и я думаю, амебу я смогу распознать – они довольно большие. Относительно большие, – добавила я.
- Да? – он нахмурил рыжие брови. – Зачем?
Вопрос был на миллион.
- Ну, частично из любопытства, - признала я. – Но кроме того, если я найду возбудитель болезни, я буду больше знать о ней: как долго она длится, например, и дает ли она осложнения, которые нужно специально смотреть. И насколько болезнь заразна.
Он посмотрел на меня с чашкой на полпути ко рту.
- Ты можешь заразиться?
- Не знаю, но почти уверена, что да. У меня прививка против сыпного и брюшного тифа, но симптомы этой заразы не похожи. А вакцины против дизентерии или лямблий нет.
Брови сошлись еще больше и оставались нахмуренными, пока он пил чай. Его пальцы нажали последний раз на мою шею и исчезли.
Я потягивала свой чай, вздыхая от удовольствия, когда жидкость мягко скользила по горлу в желудок, даря ощущение тепла и комфорта. Джейми откинулся на стуле, вытянув ноги, и глядел на дымящуюся кружку в своих руках.
- Как ты думаешь, сассенах, чай горячий? – спросил он.
Я приподняла брови. Обе кружки были обернуты, и я могла чувствовать их тепло даже через тряпки.
- Да, - сказала я. – Что?
Он поднял кружку и сделал глоток, подержав жидкость во рту, прежде чем сглотнуть. Я видела, как двигались длинные мускулы на его горле.
- Когда я заваривал чай, на кухню пришла Брианна, - начал он. – Она взяла тазик, кусок мыла и потом налила воду из чайника прямо себе на руки. Сначала на одну, потом на другую. – Он помолчал. – Вода кипела, я только что снял чайник с огня.
Чай пошел не в то горло, и я закашлялась.
- Она обожглась? – спросила я, когда восстановила дыхание.
- Да, - сказал он хмуро. – Она скребла руки от пальцев до локтя, и я видел на них пузырьки от ожогов. – Он замолчал и посмотрел на меня темно-синими от беспокойства глазами.
Я сделала еще глоток неподслащенного чая. В комнате было довольно прохладно, и мое горячее дыхание образовало струйки пара, когда я вздохнула.
- Ребенок Пэдрика умер на руках Марсали. Бри держала другую девочку. Она знает, что это заразно, и потому приняла все меры, прежде чем прикоснуться к своему ребенку.
Джейми тяжело шевельнулся.
- Да, - начал он, - но все же …
- Это другое, - сказала я и положила ладонь на его запястье, утешая как его, так и себя.
Мимолетная прохлада утреннего воздуха коснулась лица и разума, рассеивая теплый клубок снов. Трава и деревья, освещенные холодным рассветным сиянием, казались синими и загадочными тенями, и только Джейми оставался твердой точкой отсчета, неподвижной в переменчивом свете.
- Другое, - повторила я. - Я имею в виду для нее.
Я вдохнула сладкий утренний воздух, пахнущий мокрой травой и утренним великолепием.
- Я родилась в конце войны, Мировой войны, как ее называли, потому что подобного до нее не было. Я рассказывала тебе о ней, - в моем голосе прозвучал вопрос, и он кинул головой, не сводя с меня взгляда.
- Когда мне было год, - продолжала я, - вспыхнула ужасная эпидемия испанского гриппа. По всему миру. Люди умирали сотнями и тысячами; целые деревни исчезали за неделю. А потом была моя война.
Последние слова вырвались непроизвольно, но когда они прозвучали, уголки моих губ иронично дернулись. Джейми заметил, и его губы тоже дрогнули в слабой улыбке. Он понимал, что я чувствовала – это странное чувство гордости выжившего в страшнейшем конфликте, меняющего человека навсегда. Он повернул запястье и обхватил мою ладонь своими длинными пальцами.
- А она ни разу не видела мора и войн, - сказал он, начиная понимать меня. – Никогда? – В его голосе прозвучало какое-то удивление. Практически непостижимо для человека, прирожденного воина, воспитанного, чтобы воевать, как только смог держать меч, рожденного с мыслью, что ему придется защищать себя и свою семью с помощью оружия. Непостижимо, но так чудесно.
- Только на экране. Фильмы, я имею в виду, телевидение.
Он не мог понять, а я не могла объяснить. Каким образом эти фильмы показывали войну; бомбы, самолеты, субмарины, пролитая целенаправленно кровь, благородство в умышленной смерти.
Он знал, что такое сражение в реальности, и что за ним следует.
- Мужчины, воевавшие в этих войнах, и женщины тоже в большинстве своем умирали не от оружия. Они умирали так … - я подняла руку с кружкой и указала на открытое окно в сторону мирных гор и далекой лощины, где пряталась хижина Пэдрика МакНейла. – Они умирали от болезней и недостаточного ухода, потому что не было способа остановить их.
- Я видел это, - тихо произнес он, взглянув на закупоренные бутылочки. – В городе свирепствуют чума и лихорадка, половина полка мертва.
- Конечно, ты видел.
Среди цветов на дворе появились бабочки: белые и зеленовато-желтые капустницы, поздний тигровый парусник, лениво выплывающий из лесных теней. Мои пальцы все еще лежали на его запястье, и я чувствовала биение его сердца, медленное и мощное.
- Брианна родилась через семь лет после того, как пенициллин стал использоваться повсеместно. Она родилась в Америке, не в этой, - я снова кивнула на окно, - но в той, которая будет. Там обычно люди не умирают массово от заразных болезней. – Я взглянула на него. Свет достиг до его пояса и сиял на металлической кружке в его руке.
- Ты помнишь первого знакомого тебе человека, который умер?
Он удивился, но задумался, потом покачал головой.
- Мой брат был первым из тех, кто был важен для меня, но были смерти и до этого.
- Я тоже не помню.
Мои родители, конечно, но рожденная в Англии, я жила под сенью кенотафов и мемориалов, и люди за пределами моей семьи умирали постоянно. Я хорошо помню, как отец надевал черную шляпу и черное пальто, чтобы пойти на похороны жены булочника, миссис Бриггс. Но не она была первой, я уже знала о смерти и похоронах. Сколько мне было лет тогда … четыре?
Я очень устала. Глаза жгло от недосыпа, а неяркий рассвет превратился в полноценное солнечное сияние.
- Думаю, смерть Фрэнка была первой, которую Брианна почувствовала на себе. Может быть, были и другие, я не уверена, но дело в том …
- Я понимаю в чем дело, - он взял у меня пустую кружку и поставил на стойку, потом осушил свою и поставил рядом.
- Но она боится не за себя, да? – спросил он. – За ребенка.
Я кивнула. Она, конечно, теоретически знала, что такие вещи случаются, но увидеть, как на твоих руках умирает ребенок от простой диареи …
- Она хорошая мать, - я невольно зевнула. Да, это так. Но ей никогда не приходило в голову, что такая мелочь, как микроб, может лишить ее сына. До вчерашнего дня.
Джейми внезапно встал и, потянув меня, поднял на ноги.
- Иди спать, сассенах, - сказал он. – Все подождет. – Он кивнул на микроскоп. – Никогда не знал, что дерьмо может испортиться от выдержки.
Я рассмеялась и расслабилась, прижавшись щекой к его груди.
- Вероятно, ты прав, - согласилась я, но не двинулась с места. Он держал меня в объятиях, и мы наблюдали, как разгорался солнечный свет, медленно взбираясь на стену.