Какой-то идиот или ребенок оставил ворота моего огорода открытыми. Я спешила вверх по дорожке и лишь надеялась, что это произошло недавно. Если ворота оставались открытыми всю ночь, олени могли поесть все мои салаты, лук и корнеплоды подчистую, не говоря уже об иных разрушениях …
Я дернулась и вскрикнула. Нечто, как раскаленная шляпная булавка, укололо меня в шею, и я рефлекторно хлопнула по месту укуса. От электрического разряда в висок глаза застлала белая пелена, потом они обильно заслезились. Еще одни жгучий укус в сгиб локтя … Пчелы.
Я сбилась с тропы, внезапно осознав, что воздух был полон ими, разгневанными и жалящими. Едва видя слезящимися глазами, я пробиралась сквозь кусты, слишком поздно обратив внимание на низкое жужжание улья, находящегося на тропе войны.
Медведь! Черт его побери, медведь внутри огорода! В полсекунды между укусами я увидела одну из колод, лежащую на боку внутри ворот. Соты и мед вывались из нее, как внутренности из живота.
Я, задыхаясь и бессвязно ругаясь, поднырнула под ветки и бросилась в заросли лаконоса. Укус на шее пульсировал болью, и висок уже набухал, оттягивая веко в сторону. Я почувствовала, как что-то ползет по моей ноге, и смахнула это, не дожидаясь, когда меня ужалят.
Моргая, я отерла слезы. Несколько пчел, агрессивных и жгучих, как искры, пролетели надо мной между стеблей с желтыми цветами. Я заползла дальше в заросли, стараясь убраться с их пути, и оттряхнула волосы и юбки, на случай, если в них запутались пчелы.
Я пыхтела, как паровоз, меня потряхивало от адреналина и бешенства.
Моим первым импульсом явилось непреодолимое желание броситься, крича и хлопая юбками, в надежде напугать медведя. Но не менее сильный инстинкт самосохранения победил.
Я поднялась на ноги и, пригнувшись от разъяренных пчел, полезла сквозь кусты вверх по склону, намереваясь обойти огород и спуститься вниз с другой стороны. Я смогу выйти на тропинку ниже, добраться до дома и набрать добровольцев, желательно вооруженных, чтобы выгнать из огорода монстра, пока он не разорил остальные улья.
Бесполезно держаться тихо, и я, пыхча от ярости, продиралась сквозь кусты и карабкалась через бревна. Я попыталась увидеть медведя, но виноградная лоза на ограде была слишком плотной, чтобы увидеть что-нибудь, кроме шуршащих листьев и солнечных пятен. Половина моего лица словно горела, а острые приступы боли пронизывали мой тройничный нерв с каждым ударом сердца, отчего мои мускулы тряслись, а глаза ужасно слезились.
Я добралась до тропинки, чуть ниже того места, где меня ужалила первая пчела. Рабочая корзина лежала там, где я ее уронила, инструменты рассыпались. Я схватила нож, который использовала для всех действий от обрезки до выкапывания корней. Это была крепкая штука с шестидюймовым лезвием, и хотя медведя он не мог впечатлить, с ним я почувствовал себя лучше.
Я, готовая удирать со всех ног, посмотрела на калитку, но ничего не увидела. Разрушенное улье лежало так, как и прежде; восковые соты разломаны и раздавлены, густой запах меда витал в воздухе.
Пчела с угрожающим звуком пролетела над моим ухом, я пригнулась, но не побежала. Было тихо. Я постаралась унять учащенное дыхание, пытаясь услышать что-нибудь за шумом своего пульса. Медведи не бывают тихими, им это не нужно. Я должна была слышать фырканье, звуки глотания, шорох порванной листвы, по крайней мере. Но я ничего не слышала.
Осторожно отдельными шагами я, готовая убегать, двинулась вверх по тропинке. В двадцати футах от меня был дуб приличного размера. Смогу я добежать до него, если медведь выскочит?
Я прислушивалась изо всех сил, но ничего не слышала, кроме негромкого шелеста виноградной лозы и жужжания пчел, сейчас завывающего, когда они столпились над остатками своего улья.
Он ушел. Должен уйти. Опасливо я подошла ближе, сжимая в руке нож.
Я учуяла кровь и увидела ее в один и тот же момент. Она лежала на грядке с салатом, ее юбка гигантским цветком раскинулась среди молодых листьев.
Не помню, как я оказалась на коленях рядом с ней и взяла ее руку. Плоть руки была теплой – такие маленькие хрупкие кости – но безжизненной, пульса не было. «Конечно, - сказал тихий голос внутри, - у нее перерезано горло. Всюду кровь, но артерия не качает кровь. Она мертва.»
Серые глаза Мальвы были открыты и наполнены бесконечным удивлением; чепец свалился. Я сжала ее запястье сильнее, словно могла уловить затухающий пульс, найти следы жизни … и нашла. Выпуклость ее живота слега шевельнулась, и я схватилась за нож, потянув подол ее юбки.
Я действовала, не раздумывая, без страха и сомнения. Ничего не существовало, только нож и нажатие, раздвигающаяся плоть и слабая надежда, паника …
Я разрезала живот от пупка до лобка, с усилием протаскивая нож через застывшие мышцы, отрезала матку, не имеет значения, быстро, но осторожно разрезала стенку матки, бросила нож и, погрузив руки во все еще теплое чрево Мальвы Кристи, схватила ребенка, поворачивая и вытягивая в своем неистовом порыве отвести от него смерть, вытащить на воздух, помочь дышать … Тело Мальвы приподнялось и тяжело опало, а конечности дернулись от моего сильного рывка.
Он освободился внезапно, как при родах, и я, отерев кровь и слизь с его крошечного лица, стала осторожно вдувать воздух в его легкие, мягко и осторожно. Это нужно делать очень аккуратно - альвеолы легких похожи на паутину, такие тоненькие, сжатые в груди, не больше ширины человеческой ладони. Нажатие двух пальцев, не больше, на грудь, и я почувствовала едва уловимое дрожание, шевеление и слабую инстинктивную борьбу … а потом, почувствовав, как эта крошечная искра жизни угасает, мучительно вскрикнула и прижала маленькое кукольное тельце к своей груди. Все еще теплое.
- Не уходи, - сказала я, - не уходи, пожалуйста, не уходи.
Но дрожание угасло. Слабое голубое свечение, казалось, на мгновение осветило ладони моих рук, затем уменьшилось, как пламя свечи, до тлеющего фитиля … затем все стало темно.
Я все еще сидела на солнце, сияющем с неба, в слезах и крови, тело маленького мальчика на моих коленях и разделанный труп Мальвы рядом, когда меня нашли.