Я проснулась мокрой от пота. Тонкая рубашка прилипла к телу и стала полупрозрачной от влаги, и даже в тусклом свете от распахнутого окна были видны темные участки моей плоти. Во время сна я сбросила с себя одеяло и теперь лежала с подолом, задранным почти до талии, но, тем не менее, моя кожа горела, и удушающие потоки жара текли по телу, как расплавленный воск свечи.
Я скинула ноги с кровати и встала, чувствуя головокружение и тяжесть в теле. Мои волосы намокли, шея была скользкой, и струйки пота стекали между грудей.
Джейми спал, повернувшись ко мне спиной; я могла видеть изгиб его плеча и волну темных волос на подушке. Он немного пошевелился и что-то пробормотал, но потом снова задышал ровно и регулярно. Мне нужен был воздух, но я не хотела будить его. Отодвинув марлевую сетку, я потихоньку вышла в дверь и направилась в маленькую комнатку напротив.
Здесь было большое окно, еще не застекленное, но закрытое деревянными ставнями, сквозь планки которого проникал ветерок, лаская мои голые ноги. Жаждая прохлады, я скинула влажную рубашку и облегченно вздохнула, когда холодный воздух скользнул вверх по бедрам к груди.
Однако мне все еще было жарко; горячие волны накатывали на меня с каждым биением сердца. Я, повозившись в темноте, отперла и распахнула ставни, и ночной воздух обдал меня свежестью.
Отсюда над деревьями, подступающими к дому, мне открывался вид вниз по склону хребта почти до самой реки, которая выглядела, как слабая темная линия. Ветер шевелил ветви деревьев и доносил до меня благословенную прохладу и острый запах зеленых листьев и живицы. Я закрыла глаза и постояла минуты две или три. Жар исчез, как затушенный уголь, оставив меня мокрой, но умиротворенной.
Однако мне не хотелось возвращаться в постель; мои волосы были влажными, и простыни, на которых я спала, вероятно, были липкими от пота. Я перегнулась через подоконник, ощущая приятную щекотку волос на моей обнаженной коже. Мирный шелест листвы прервал высокий плач ребенка, и я взглянула в сторону хижины.
Она располагалась в ста ярдах от дома, и ветер дул в мою сторону, поэтому я услышала его. Потом ветер поменял направление, и плач затерялся в шуме листвы. Однако вскоре ветер стих, и вопли стали слышны громче и пронзительнее.
Заскрипев, открылась дверь хижины, и оттуда кто-то вышел. Внутри не горели ни лампа, ни свеча, и я увидела лишь темный высокий силуэт на фоне тусклого мерцания очага. Казалось, у фигуры были длинные волосы; и Брианна, и Рождер спали с распущенными волосами и без ночных головных уборов. Было приятно представить глянцевито мерцающие кудри Роджера, перемешавшиеся на подушке с огненными прядями Брианны.
Рев не затихал. Беспокойный и сердитый, но не отчаянный. Нет, не боли в животе. Плохой сон? Я некоторое время наблюдала за фигурой, ожидая, что этот кто-то принесет ребенка ко мне, и на всякий случай потянулась за своей рубашкой. Но высокая фигура исчезла в еловой роще, и вопли стали удаляться. Значит, не жар.
Я осознала, что мои груди набухли и покалывали в ответ на детский плач, и немного грустно улыбнулась. Странно, что инстинкт материнства так силен и длится так долго. Настанет ли день, когда во мне ничто не шевельнется при звуках плачущего ребенка, при запахе возбужденного мужчины, при ощущении распущенных волос на оголенной коже моей спины? И если я доживу до этого дня, буду ли я сожалеть о потере или, наоборот, почувствую мир и успокоение и стану смотреть на жизнь взглядом, не замутненным животными инстинктами?
Великолепие плоти - не единственный дар в этом мире; врач видит слишком много бедствий, которым она подвергается, и все же ... Стоя в потоке прохладного воздуха позднего лета, чувствуя гладкие доски пола под моими босыми ногами и прикосновение ветра к моей обнаженной коже, я не могла желать стать чистым духом. Еще нет.
Вопли ребенка становился все громче, и я услышала низкий голос взрослого, пытающегося успокоить его. Роджер.
Я взяла свои груди в ладони, с удовольствием ощущая их мягкую тяжесть. Я помню, какие они были маленькие и твердые в юности, такие чувствительные, что прикосновение мальчишеской руки заставляло слабнуть мои колени. Прикосновение моей руки действовало так же. Сейчас ощущения были другие, и все же удивительно похожие.
Это не было открытием чего-то нового и неожиданного, а скорее явилось признанием уже существующего, как тень, которую вы отбрасываете на стену и не подозреваете о ней, пока не повернетесь к ней лицом.
Она была там все время, и если вы отвернетесь, тень не исчезнет. Она неизменно привязана ко мне, хочу я замечать ее или нет, нематериальная, неосязаемая, но всегда существующая - маленькая ли, съежившаяся у моих ног, в свете других более важных обязанностей, или вырастающая до гигантских размеров в жаре внезапной страсти.
Демон ли, овладевший мной, или ангел-хранитель? Или только животное наследие, постоянное напоминание неизбежности тела и его потребностей?
Раздался еще один шум, смешиваясь с пронзительным хныканьем. "Кашель", - подумала я, но звук не прекращался, и ритм звучал не так. Я высунула голову в окно осторожно, как улитка после грозы, и в хриплом бульканье разобрала несколько слов.
- "... где был стан ... и до-о-чурка Клементайн"(2), - пел Роджер.
Я почувствовала, как слезы наполнили мои глаза, и быстро втянула голову, чтобы меня не заметили. Не было никакого мотива, словно ветер гудел в горле пустой бутылки - и все же это была музыка. Песня звучала рвано и задушено, однако вопли Джемми сменились всхлипыванием, как будто он пытался разобрать слова, которые так мучительно выталкивало травмированное горло его отца.
- "Утки шли, алел восток ..." - он задыхался после каждой прошептанной фразы; голос звучал так, как будто рвали полотно. Я сжала кулаки, словно одной силой желания могла помочь ему выводить слова.
- "И не спас я Клементайн".
Порыв ветра, пронесся над вершинами деревьев, и следующая строчка песни потерялась в шелесте ветвей. Я прислушивалась минуту или две, но не услышала больше ни слова.
Потом я увидела Джейми возле двери.
Он вошел бесшумно, но я почувствовала его в тот же момент через тепло, через изменение плотности прохладного воздуха в комнате.
- Ты в порядке, сассенах? - мягко спросил он от дверного проема.
- Да, все хорошо, - ответила я шепотом, чтобы не разбудить Лиззи и ее отца, которые спали в задней комнате. - Мне просто захотелось подышать свежим воздухом. Я не хотела тебя будить.
Он подошел ближе, высокий обнаженный призрак, пахнущий теплой постелью.
- Я всегда просыпаюсь, когда ты встаешь, сассенах. Я не могу спать, когда тебя нет рядом, - он коротко коснулся моего лба. - Я подумал, может быть у тебя жар, постель была мокрой с твоей стороны. Ты уверена, что чувствуешь себя хорошо?
- Мне было жарко, я не могла спать. Но я в порядке. А ты? - я коснулась его щеки; кожа была теплой от сна.
Он подошел ко мне и встал рядом, глядя в окно на летнюю ночь. Светила полная луна; беспокоились птицы; я слышала, как где-то поблизости щебетала поздняя птичка, а в отдалении раздавался писк охотящегося сычика.
- Ты помнишь Лоренса Стерна? - спросил Джейми, которому ночные звуки, по-видимому, напомнили о натуралисте.
- Сомневаюсь, что раз встретившись с ним, кто-нибудь сможет его забыть, - сухо ответила я. - Мешок с высушенными пауками оставляет незабываемое впечатление. Не говоря уже о запахе.
Стерн обладал своеобразным запахом, состоящим в равных частях из ароматов его собственного тела и дорогого одеколона, который он обожал, и который по пронзительности мог конкурировать - хотя и не побеждать - с такими консервантами, как камфара и спирт, и слабого запаха гниющих образцов фауны, собранных им.
Джейми тихо хихикнул.
- Это правда. Он воняет хуже тебя.
- Я не воняю, - с негодованием произнесла я.
- Ммфм, - он взял мою руку и поднес ее к носу, изящно принюхиваясь. - Лук, - сказал он, - и чеснок. Что-то острое ... перец горошком. И гвоздика. Беличья кровь и мясной бульон, - его язык быстро, словно змеиный, лизнул суставы моих пальцев. - Картофельный крахмал и что-то древесное. Поганки.
- Не честно, - сказала я, пытаясь вырвать мою руку. - Ты отлично знаешь, что у нас было на обед. И это были не поганки, а древесные грибы.
- Мм? - он перевернул мою руку и понюхал сначала ладонь, потом запястье и предплечье. - Уксус и укроп, ты делала маринад для огурцов, да? Хорошо, мне они нравятся. Мм, о, и кислое молоко вот здесь на руке. Ты плеснула пахтой, когда сбивала масло, или сливками, которые снимала с молока?
- Догадайся, если ты так хорошо разбираешься в запахах.
- Масло.
- Черт, - я все еще пыталась вырвать свою руку, но только потому, что его щетина колола нежную кожу с внутренней стороны руки. Поднимаясь вверх по ней, он уткнулся носом в ямочку ниже плеча, заставив меня пискнуть от щекотки, когда пряди его волос коснулись моей кожи.
Он приподнял мою руку, дотронулся до влажных шелковистых волос подмышкой и провел пальцами под своим носом.
- Eau de femme(3), - пробормотал он, и я услышала смех в его голосе. - Ma petite fleur(4).
- Я мылась, - сказала я грустно.
- Да, с мылом из подсолнечного масла, - сказал он немного удивленно, сунув нос в ямку возле ключицы. Я высоко взвизгнула, и он закрыл мой рот большой теплой рукой. Она пахла порохом, сеном и навозом, но не это заставило меня замолчать.
Он наклонился близко к моему лицу и жесткие волосы на его висках потерлись о мою щеку. Он опустил руку, и я почувствовала его мягкое губы на моих щеках, легкое касание его языка на моей коже.
- Соль, - сказал он очень мягко, обдавая мое лицо теплым дыханием. - У тебя соль на щеках, и ресницы мокрые. Ты плакала, Сассенах?
- Нет, - ответила я, хотя у меня появилось внезапное и иррациональное желание расплакаться. - Нет, я просто вспотела. Мне ... было жарко.
Мне больше не было жарко; моя кожа была прохладна, и ночной ветерок обдувал меня сзади из окна.
- Ах, вот здесь ... мм, - он был теперь на коленях, обняв меня одной рукой за талию, чтобы я не двигалась, и уткнувшись носом между моими грудями. - О, - произнес он, и его голос изменился.
Обычно я не пользовалась парфюмом, но у меня было особое ароматическое масло, присланное из Вест-Индии, сделанное из апельсиновых цветов, жасмина, ванили и корицы. У меня был только крошечный пузырек, и я пользовалась им редко, нанося небольшие мазки в случаях, которые я полагала особенными.
- Ты хотела меня, - сказал он с сожалением, - а я уснул, даже не коснувшись тебя. Мне жаль, сассенах. Ты должна была мне сказать.
- Ты устал, - я погладила его волосы, заправляя темные длинные пряди ему за ухо. Он тихонько рассмеялся, и я почувствовала его теплое дыхание на моем голом животе.
- Ради этого ты могла поднять меня из мертвых, сассенах, и я не стал бы возражать.
Он поднялся, глядя на меня, и даже в тусклом свете я могла видеть, что мне не потребуется таких отчаянных мер.
- Жарко, - сказала я. - Я потная.
- Ты думаешь, я не потный?
Его руки сомкнулись на моей талии, и он внезапно поднял меня, посадив на широкий подоконник. Я судорожно вздохнула, ощутив под собой холодное дерево, и рефлекторно ухватилась за колоды с обеих сторон.
- Что ты делаешь?
Он не потрудился ответить, и в любом случае, это был лишь риторический вопрос.
- Eau de femme, - пробормотал он, и его мягкие волосы коснулись моих бедер, когда он встал на колени. Половицы скрипнули под его весом. - Parfum d'amor(5), мм.
Прохладный ветерок шевельнул мои волосы, скользнувшие по спине, как легчайшее прикосновение любовника. Руки Джейми крепко держали меня за бедра; мне не угрожала опасность вывалиться из окна, и все же я чувствовала позади себя головокружительную пустоту ясной ночи и бесконечность усыпанного звездами неба, в которое я могла упасть и продолжать падать ... падать. Крошечная искорка во мне разгоралась все ярче, пока не взорвалась яркой падающей звездой.
- Шш, - прошептал Джейми откуда-то издалека. Он теперь стоял, обняв меня за талию, и стонущие звуки могли принадлежать ветру или мне. Его пальцы коснулись моих губ. Словно спички, они зажгли ошеломляющим огнем мою кожу. Сильный жар танцевал по моему телу, животу и груди, шее и лицу; я горела спереди и мерзла сзади, как Святой Лаврентий на раскаленной решетке.
Я обняла его ногами, уперев одну пятку в ямочку над ягодицами; и мощные твердые бедра между моими ногами стали моим единственным якорем.
- Отпусти руки, - прошептал он мне на ухо. - Я буду держать тебя.
Я отпустила и откинулась назад в ночной воздух, чувствуя себя в безопасности в его руках.
- Ты что-то начинал говорить о Лоренсе Стерне, - много позже сонно пробормотала я.
- Да, - Джейми потянулся и устроился удобнее, по-хозяйски положив руку на мои ягодицы. Было слишком жарко, чтобы прижиматься друг к другу, но нам не хотелось разделяться полностью.
- Мы разговаривали о птицах; он их страшно любил. Я спросил его, почему в конце лета птицы поют по ночам; ведь ночи становятся короче, и им нужно успеть отдохнуть. Но нет, они то там щебечут, то там шелестят, и так всю ночь в кустах и деревьях.
- Да? Я не замечала.
- Ты не имеешь привычки спать лесу, сассенах, - ответил он снисходительно. - Я много спал в лесу, и Стерн тоже. Он сказал, что заметил это и очень заинтересовался - почему.
- И у него есть ответ?
- Не ответ, а предположение, по крайней мере.
- О, даже лучше, - сказала я сонно.
Он что-то пробормотал в знак согласия и немного откатился в сторону, пропуская долгожданный воздух между нашими солеными от пота телами. Я могла видеть влажный блеск на его плече и капельки пота среди темных вьющихся волос на груди. Он мягко поцарапал их, произведя тихий приятный шорох.
- Он поймал несколько птиц и запер их в клетках, выложенных промокательной бумагой.
- Что? - я даже проснулась, чтобы посмеяться. - Зачем?
- Ну, не полностью, только полы, - объяснил он. - В середине клетки он поставил тарелку с чернилами, а в ней чашку с зерном, так что птицы не могли поесть, не измазав лапки в чернилах. Потом они прыгали по клетке туда-сюда и оставляли следы на промокательной бумаге.
- Хм. И что он выявил, кроме черных следов.
Привлеченные мускусом нашей разгоряченной плоти, стали прилетать насекомые. Заслышав высокий писк над моим ухом, я подскочила и попыталась прихлопнуть невидимого москита, а потом задвинула марлевый полог, который Джейми отодвинул, когда пошел искать меня. Полог был прикреплен с помощью механизма, сконструированного Брианной, к балке, и распущенный, он укрывал кровать со всех сторон, спасая нас летними ночами от кровожадных орд насекомых.
Я с сожалением опустила марлевую завесу, поскольку ограждая нас от москитов, комаров и прочего гнуса, она также перекрывала часть воздуха и полностью закрывала вид на светящееся ночное небо за окном. Я снова легла уже на некотором расстоянии от Джейми. В то время как естественная печка его тела была очень полезна зимними ночами, у нее были свои недостатки летом. И хотя я не возражала гореть в аду ослепляющего желания, запас чистых рубашек у меня закончился.
- Было много следов, сассенах, но большинство из них находилось в одной стороне клетке. Во всех клетка в одной стороне.
- О, действительно? И что это означало, по мнению Стерна?
- У него появилась блестящая мысль положить возле клеток компас. И оказалось, что всю ночь птицы скакали на юго-восточной стороне клетки, а это направление, в котором они улетают осенью.
- Как интересно, - я собрала волосы в хвост, подняв их от шеи для прохлады. - Но сейчас еще рано для перелетов, да? И они не летают по ночам даже осенью?
- Нет. Но они словно чувствовали неизбежность перелета, его притяжение, и это нарушало их покой. Удивительнее всего, что большинство птиц, которых он поймал, были молодыми и никогда не совершали перелетов, не видели земли своего назначения, и все же они чувствовали это - зов, который не давал им спать.
Я пошевелилась, и Джейми убрал руку с моей ноги.
- Zugunruhe, - произнес он тихо, проводя кончиком пальца по влажному пятну, которое его рука оставила на моей коже.
- Что это?
- Стерн так называл беспокойство, охватывающее маленьких птиц перед длинным перелетом.
- Как переводится это слово?
- "Ruhe" переводится, как неподвижность покой, "zug" - путешествие, и таким образом, "zugunruhe" - это неугомонность, беспокойство перед долгим путешествием.
Я подкатилась к нему, уткнувшись лбом в его плечо, и внюхалась, словно смакуя тонкий аромат прекрасной сигары.
- Eau de home(6)?
Он приподнял голову и с сомнением принюхался, морща свой нос.
- Eau de chèvre(7), скорее, - сказал он. - Хотя может что-то и похуже. Как по-французски будет скунс?
- Ле фу-у, - предположила я и захихикала.
Птицы пели всю ночь.
(1)Термин, обозначающий беспокойное поведение птиц перед перелетом (нем. орнит.)