Наконец я дома на Фьюри-стрит, где жила с Фрэнком и Брианной почти двадцать лет. Азалии, растущие перед дверью, еще не совсем засохли, но листья уже обмякли и безжизненно повисли, а на высохшей земле под кустами лежал толстый слой из листьев. Лето было жаркое - в Бостоне другого лета не бывает - а августовские дожди так и не прошли, хотя уже была середина сентября.
Я оставила сумки перед дверью и пошла, включить шланг. Он лежал на солнце, как зеленая резиновая змея, и так нагрелся, что обжигал руки. Я перебрасывала его в ладонях, пока он, дернувшись, словно живой, не охладился от бурлящего потока воды.
Сказать по правде, азалии мне не нравились. Я давно могла убрать их, но решила ничего не менять в доме после смерти Фрэнка, ради Брианны. Смерть отца и первый год ее обучения в университете стали для нее большим потрясением, и мне не хотелось усугублять ее состояние какими-либо переменами. Кроме того, я так долго игнорировала этот дом, что могла продолжать делать это и дальше.
- Ну, - сказала я ворчливо азалиям, выключая шланг, - Надеюсь, вы счастливы, потому что это все, что вы получите. Я собираюсь пойти в дом и чего-нибудь выпить. И принять ванну, - добавила я, заметив их забрызганные грязью листья.
Я сидела на краю большой ванны в домашнем халате, наблюдая, как вода с шумом льется в нее, создавая облако ароматной морской пены. Пар поднимался над ее поверхностью, значит, вода будет очень горячей.
Я выключила воду - один быстрый поворот ручки крана - и некоторое время сидела, вслушиваясь. Дом был совершенно тих, только лопались мыльные пузыри с треском, напоминающим слабые звуки отдаленного сражения. Я отлично понимала, что я делала все это время, начиная с того момента, как ступила на борт "Летучего шотландца" в Инвернессе и почувствовала, как дрогнул пол самолета под моими ногами. Я проверяла себя.
Мое отношение к технике было осторожным - ко всем этим техническим приспособлениям современной жизни - хотя я и признавала ее. Поезд до Эдинбурга, самолет в Бостон, такси от аэропорта, и множество небольших механических приспособлений - торговые автоматы, уличное освещение, туалет в самолете высоко над землей с сине-зеленым дезинфицирующим средством, в котором отходы и микробы смывались при одном нажатии на кнопку. Рестораны с сертификатами от Департамента здравоохранения, гарантирующими, что, по крайней мер, вы не получите здесь пищевого отравления. В моем собственном доме вездесущие кнопки, включающие свет, тепло, воду и обеспечивающие приготовление пищи.
Вопрос в том - насколько мне это важно? Я опустила руку в воду и стала водить ею взад и вперед, наблюдая пляшущие тени от возникшего водоворота на мраморном дне ванной. Смогу ли я обходиться без этих привычных больших и маленьких удобств?
Я спрашивала себя об этом с каждым нажатием кнопки, с каждым включением мотора и была вполне уверена, что ответ был положительный. Не имело никакого значения время, в которое я жила, и в моем городе можно найти районы, где люди жили без многих привычных для меня удобств, за границей были целые страны, где благополучно жили люди, не имея ни малейшего представления об электричестве.
Что касается меня, то отсутствие бытовых удобств меня мало волновало. Я жила со своим дядей Лэмбом, известным археологом, с пяти лет, с тех пор, как умерли мои родители. Можно сказать, что я выросла в условиях, которые многие могли назвать "примитивными", поскольку я сопровождала его во всех его экспедициях. Да, горячие ванны и электрическое освещение - хорошая вещь, но были периоды в моей жизни, когда я обходилась без них - во время войны, например - и никогда не страдала от их отсутствия.
Вода уже достаточно остыла. Я сбросила халат на пол и вошла в ванну, чувствуя приятную дрожь в теле от контраста между прохладой на плечах и теплом в ногах.
Я легла и расслабилась, вытянув ноги. Сидячие ванны восемнадцатого столетия походили скорее на широкие бочки, в них приходилось мыться по частям - сначала погружаешь середину тела со свисающими наружу ногами, потом нужно встать ногами в воду и вымыть верхнюю часть тела. Однако более часто мытье производилось с помощью кувшина с водой, тазика и кусочка ткани.
Нет, удобства и комфорт - не самое важное. Ничего существенного, без чего я не могла бы обойтись.
Они и не были единственной или даже значительной проблемой. Прошлое было опасной страной. Но даже так называемые блага цивилизации абсолютно не гарантировали безопасности. Я жила во время двух больших войн - фактически принимала участие в одной из них - и почти каждый вечер видела по телевизору репортажи о всяческих военных конфликтах.
"Цивилизованная" война была гораздо более ужасающей, чем ее древние версии. Обыденная жизнь могла быть более безопасной, если только вы были достаточно осторожны. Районы современного Роксбери были также опасны, как и аллеи Парижа, по которым я ходила двести лет назад.
Я вздохнула и вытянула пробку пальцами ноги. Бесполезно размышлять о таких безличных вещах, как ванны, бомбы и насильники. Наличие канализации было не более, чем незначительной мелочью. Реальная проблема заключалась - и всегда была - в людях, которых это касалось. Меня, Брианны и Джейми.
Последняя вода, вращаясь, исчезла в сливе. Я встала, чувствуя легкое головокружение, и стерла остатки пены. Большое зеркало покрылось слоем влаги, но достаточно тонким, чтобы в нем отражалось мое тело, розовое, как вареная креветка.
Опустив полотенце, я оглядела себя, подняла над головой согнутые руки, проверяя, не потеряли ли они форму. Нет, бицепсы и трицепсы прекрасно очерчены, дельтовидные мышцы аккуратно закруглены, переходя в большие грудные мышцы. Я повернулась из стороны в сторону, напрягая и расслабляя пресс - косая мышца живота в приличном состоянии, прямая мышца плоская, почти впалая.
- Хорошая вещь - семейная нерасположенность к полноте, - пробормотала я. Дядя Лэмб оставался стройным и подтянутым до самой своей смерти в семьдесят пять лет. Полагаю, что и мой отец, брат дяди Лэмба, имел такую же конституцию. Внезапно я подумала, как выглядела моя мать сзади, что не говори, но у женщин всегда есть излишнее количество жировой ткани, с которой приходится бороться.
Я развернулась и посмотрела в зеркало через плечо. Длинные колоннообразные мышцы влажно блестели, талия все еще просматривалась, и притом вполне тонкая.
Что касается моей задней стороны. "Ну, по крайней мере, никакого целлюлита", - сказала я громко и развернулась, уставившись на свое отражение.
- Могло быть и хуже, - сказала е ему.
Чувствуя себя приободренной, я надела ночную рубашку и стала готовиться ко сну. Не было никаких кошек, которых нужно выставить на улицу, никаких собак, которых нужно накормить - Бозо, последний наш пес, умер от старости год назад, и я не стала заводить другую собаку, так как Брианна была в университете, а я большую часть времени проводила в больнице.
Выставить нужную температуру на термостате, проверить - закрыты ли окна и двери, убедиться, что горелки газовой печи выключены. Вот и все. В течение восемнадцати лет до того, как Брианна уехала в университет, мой ежевечерний маршрут включал также и ее комнату.
Повинуюсь привычке и внезапному импульсу, я открыла дверь ее комнаты и щелкнула выключателем. Некоторые люди обладают особой способностью обращаться с вещами, некоторые нет. Бри умела; едва ли на стене оставался дюйм площади, свободный от постеров, фотографий, засушенных цветов, кусочков выцветшей ткани, сертификатов в рамках и прочих вещей.
Некоторые люди могут так подбирать вещи, что они означают не только предмет сам по себе и его связь с другими предметами, но более того, в них присутствует аура их владельца. "Я здесь, потому что Брианна поместила меня сюда, - казалось, говорили вещи в комнате. - Я здесь, потому что она то, кто она есть".
Удивительно, что у Брианны было это качество. У Фрэнка оно тоже было. Когда я забирала вещи из университетского офиса после его смерти, мне пришло в голову, что все эти книги, бумаги, маленькие безделушки, словно окаменевшие остатки некогда существующего животного, точно отражали форму и склад исчезнувшего ума, который когда-то обитал там.
В некоторых предметах связь с Брианной была очевидна - фотографии мои, Фрэнка, Бозо, друзей. Кусочки ткани, которые были образцами ее любимых цветов - переливающийся бирюзовый, насыщенное индиго, фуксия, ясный желтый цвет. Но другие вещи казались не связанными с ней напрямую. Вот, например, почему россыпь раковин пресноводных улиток на бюро говорит мне о Брианне? Также как и этот округлый кусочек пемзы, подобранный на пляже в Труро, не отличающийся от ста тысяч других ничем, кроме того, что она подобрала его?
У меня не было особого отношения к вещам. Я никогда не испытывала желания приобретать и украшать - Фрэнк часто жаловался на спартанскую обстановку дома, пока Брианна не повзрослела достаточно, чтобы взять этот вопрос в свои руки. Было ли это результатом моего кочевого воспитания, или это была моя сущность, но я жила сама по себе, не испытывая желания изменять с помощью вещей окружающую среду так, чтобы она отражала меня.
Джейми был такой же. Он хранил набор небольших предметов, имеющих утилитарное значение или являющихся талисманами, которые он обычно носил в спорране, но кроме того, не имел других вещей и не заботился о них. Даже во время короткого периода нашей жизни в Париже, и более длительного в Лаллиброхе, он не стремился ничего приобретать.
Возможно, это явилось результатом обстоятельств его ранней молодости, когда он жил, как преследуемое животное, не имея ничего, кроме оружия, от которого зависело его выживание. Но, возможно, для него было также естественно быть изолированным от мира вещей, обладать этим чувством самодостаточности, явившимся одним из факторов, которые заставили нас искать собственную целостность друг в друге.
Странно, что Брианна так походила на обоих своих отцов в их разных проявлениях. Я тихо пожелала спокойной ночи духу отсутствующей дочери и выключила свет.
Мысль о Фрэнке сопровождала меня в спальню. Вид большой двуспальной кровати под темно-синим атласным покрывалом заставил меня вспомнить о нем так живо и отчетливо, как я не вспоминала уже многие месяцы.
Я подумала, что это воспоминание было вызвано необходимостью принять решение об отъезде. Ведь в этой комнате, на этой кровати я сказала ему последнее "прощай".
- Ложись спать, Клэр. Уже полночь.
Фрэнк посмотрел на меня, оторвавшись от чтения. Он уже был в постели и читал книгу, положив ее на колени. Мягкий свет от лампы окружал его, словно он плавал в теплом пузыре, уютно изолированном от темного холода остальной части комнаты. Было начало января, и несмотря на то, что отопление было включено на всю мощность, единственное по-настоящему теплое место было на кровати под одеялом.
Я улыбнулась ему и поднялась с кресла, сбрасывая с плеч тяжелый шерстяной халат.
- Я не даю тебе спать? Извини. Я думала об утренней операции.
- Да, я знаю, - сказал он сухо. - Можно догадаться, глядя на тебя. Глаза отрешенные, рот открыт.
- Извини, - снова повторила я, подражая его тону. - Я не могу нести ответственности за то, как мое лицо выглядит, когда я думаю.
- Ну и что толку от твоих размышлений? - спросил он, положив закладку в книгу. - Ты сделала, что могла - твое беспокойство сейчас ничего не изменит ... а, да ладно.
Он раздраженно пожал плечами и закрыл книгу.
- Я тебе уже говорил об этом.
- Да, - ответила я коротко.
Я легла в кровать, слегка дрожа от холода, и обернула рубашку вокруг ног. Фрэнк машинально пододвинулся ко мне, я подкатилась ему под бок, и мы тесно прижались друг к другу, чтобы противостоять холоду.
- О, подожди. Нужно перенести телефон.
Я откинула одеяло и выбралась из постели, чтобы перенести аппарат со стороны Фрэнка на мою. Ему нравилось сидеть в постели по вечерам, разговаривая со своими студентами и коллегами, в то время, как я читала или делала хирургические заметки рядом с ним, но его возмущали поздние звонки, которыми меня иногда вызывали из больницы. Его недовольство было так велико, что мне пришлось позаботиться, чтобы в больницу меня вызывали только при абсолютной необходимости, или когда я давала указание информировать меня о состоянии отдельных пациентов. Сегодня вечером я как раз оставила такое указание. Была сложная резекция кишечника, и если что-то пойдет не так, мне придется срочно ехать в больницу.
Фрэнк заворчал, когда я выключила свет и снова скользнула под одеяло, но через мгновение он подкатился ко мне и положил руку на мой живот. Я повернулась на бок и прижалась к нему, постепенно расслабившись, когда мои замерзшие ноги согрелись.
Я мысленно прогнала в голове все этапы операции, почувствовала холод в ногах от кондиционеров в операционной и тревожное ощущение теплоты в животе моего пациента, когда мои руки в перчатках скользнули внутрь. Увидела саму пораженную кишку, свернувшуюся, словно гадюка, усыпанную бордовыми пятнами экхимоза(*) и медленным истечением крови через крошечные разрывы.
- Я думаю, - голос Фрэнка в темноте был преувеличено беззаботный.
- Мм? - я все еще была поглощена мыслями об операции, но изо всех сил старалась быть внимательной. - О чем?
- О моем творческом отпуске.
Его отпуск начинался через месяц. Он запланировал сделать ряд коротких поездок по северо-восточным штатам, собирая материал, затем провести полгода в Англии и вернуться в Бостон, посвятив оставшиеся три месяца написанию книги.
- Я решил ехать прямо в Англию, - сказал он осторожно.
- Почему бы и нет? Погода там будет ужасная, но если ты собираешься большую часть времени проводить в библиотеках ...
- Я хочу взять с собой Брианну.
Я замерла, весь холод комнаты внезапно собрался в маленький сгусток подозрения у меня под ложечкой.
- Она не может поехать сейчас. У нее только семестр до выпуска. Уверена, ты можешь подождать, когда мы присоединимся тебе летом. Я запланировала большой отпуск на это время и ...
- Я уезжаю сейчас. Навсегда. Без тебя.
Я отодвинулась от него, села и включила свет. Фрэнк лежал и, моргая, смотрел на меня, его темные волосы были взъерошены. На висках они поседели, и это придавало ему романтичный вид, который производил сильный эффект на впечатлительных студенток. Я чувствовала себя удивительно спокойной.
- Почему сейчас, так внезапно? Твоя последняя слишком на тебя давит, не так ли?
Страх, промелькнувший в его глазах, был столь очевиден, что показался мне смешным. Я рассмеялась, хотя и без всякого веселья.
- Ты действительно думал, что я ничего не знаю? Боже, Фрэнк! Ты такой ... наивный человек!
Он сел в кровати, тесно сжав челюсти.
- Я думал, что был осторожен.
- Возможно, - сказала я иронически. - Я насчитала шесть любовниц за прошедшие десять лет - если на самом деле их было около дюжины, то ты действительно образец осторожности.
Его лицо редко выражало сильные эмоции, но сейчас побелевшая кожа возле рта показала, что он сильно рассержен.
- На этот раз она что-то особенное? - спросила я, сложив руки на груди и прислонившись к спинке кровати с небрежным видом. - Но все же, почему бежать в Англию сейчас и зачем брать с собой Бри?
- Она может учиться в школе-интернате последний семестр, - сказал он коротко. - Это станет для нее новым опытом.
- Уверена, ей не нужен этот опыт, - сказала я. - Она не захочет расставаться со своими друзьями, особенно перед окончанием школы. И конечно не жаждет пойти в английскую школу-интернат!
Я задрожала от этой мысли. Будучи ребенком, я чудом избежала заточения в одно из подобных заведений. Запахи в нашем больничном кафетерии иногда вызывали во мне воспоминание о такой школе, и оно было полно испуганной беспомощности, которую я чувствовала, когда однажды дядя Лэмб взял меня туда.
- Немного дисциплины никогда никому не вредило, - сказал Фрэнк. Он обрел обычное самообладание, хотя черты его лица были напряжены. - Возможно, и тебе будет лучше.
Он махнул рукой, оставляя этот вопрос.
- Пусть будет так. Однако я решил надолго вернуться в Англию. Мне сделали хорошее предложение в Кембридже, и я решил принять его. Ты, конечно, не оставишь свою больницу. Но я не хочу оставлять свою дочь.
- Твою дочь?
На мгновение я потеряла способность говорить. Итак, у него новая работа и новая любовница. Он планировал это уже некоторое время. Полностью новая жизнь, пусть так, но без Брианны.
- Мою дочь, - сказал он спокойно. - Ты, конечно, можешь приезжать, когда захочешь.
- Ты проклятый ублюдок! - крикнула я.
- Клэр, будь разумна.
Он прикрыл глаза, обращаясь со мной по сценарию А - многострадальное терпение, используемое для студентов, получивших неудовлетворительные оценки.
- Ты практически не бываешь дома. Если я уеду, некому будет заботиться о Бри.
- Ты говоришь так, словно ей восемь, а не восемнадцать лет! Ради Бога, она уже взрослая.
- Тем более, ей нужны забота и догляд, - резко сказал он. - Если бы ты видела то, что я видел в университете - пьянство, наркотики ...
- Я вижу это, - сказала я сквозь зубы. - Очень часто в отделении экстренной помощи. Я уверена, Бри не такая ...
- Проклятие, она такая же, как все! У девочек в таком возрасте нет ума. Она свяжется с первым попавшимся парнем, который ...
- Не будь идиотом! Бри очень умна. Кроме того, все молодые люди экспериментируют, так они учатся. Ты не можешь держать ее в коробочке с ватой всю жизнь.
- Лучше держать ее в вате, чем она будет трахаться с черным мужиком! - выкрикнул он в ответ. На его скулах проступили красные пятна. - Какая мать, такая и дочь, а? Но этого не будет, черт побери, если я могу хоть что-нибудь сделать!
Я встала с кровати и стояла, уставившись на него горящими глазами.
- Ты, - сказала я, - закрой свой проклятый, грязный рот! Не смей так говорить о Бри!
Я дрожала от гнева, и мне пришлось прижать кулаки к бедрам, чтобы удержаться и не ударить его.
- Ты имеешь наглость, сказать мне, что оставляешь меня ради одной из своих многочисленных любовниц и подозреваешь меня в шашнях с доктором Абернати? Именно на это ты намекаешь, не так ли?
У него хватило приличия опустить глаза.
- Все так думают, - пробормотал он. - Ты все время проводишь с этим человеком. Для Бри это не хорошо. Ты толкаешь ее в ситуации, когда ей может грозить опасность и ... встреча с такими людьми ...
- Черными людьми, как я полагаю, ты это имеешь в виду?
- Да, черт побери, - сказал он, поднимая на меня вспыхнувшие глаза. - Достаточно плохо уже то, что на всех вечеринках ты появляешься с Абернати, но он хотя бы образованный человек. А как насчет того толстяка, которого я встретил в их доме, с дикими татуировками и грязными волосами? Или той отталкивающей ленивой ящерицы с масляным голосом? А молодой Абернати, который крутится вокруг Бри дни и ночи и таскает ее на эти марши, собрания и оргии в низкопробных забегаловках ...
- Не думаю, что бывают высокопробные забегаловки, - сказала я, подавляя неуместное желание рассмеяться над злобными, но точными определениями, которые Фрэнк дал двум эксцентричным друзьям Леонарда Абернати. - Ты знаешь, что Ленни сменил имя, он сейчас Мухаммад Ишмаэль Шабазз?
- Да, он говорил мне, - ответил он коротко, - и я не хочу, чтобы моя дочь стала миссис Шабазз.
- Я не думаю, что Бри испытывает к Ленни что-нибудь подобное, - уверила я его, изо всех сил пытаясь подавить раздражение.
- И не будет. Она едет со мной в Англию.
- Нет, если она не захочет, - сказала я решительно.
Без сомнения, Фрэнк чувствовал свое невыгодное положение, он поднялся с кровати и стал нащупывать шлепанцы.
- Мне не нужно твое разрешение, чтобы забрать мою дочь в Англию, - сказал он. - И Бри еще маленькая, она послушает меня. Я был бы благодарен, если бы ты нашла ее медицинскую карту. В новой школе она понадобится.
- Твоя дочь? - снова повторила я. Я смутно осознавала, что в комнате было холодно, но была так рассержена, что вся горела. - Бри - моя дочь! И ты, черт побери, никуда не заберешь ее!
- Ты не сможешь остановить меня, - холодно сказал он, беря свой халат с изножья кровати.
- Черта с два, не могу, - сказала я. - Ты хочешь развестись со мной? Прекрасно. Используй любую причину, какую захочешь, за исключением прелюбодеяния, которого ты не сможешь доказать, потому что его не было. Но если ты захочешь забрать Бри с собой, то у меня есть что сказать о прелюбодеянии. Хочешь знать, сколько твоих любовниц приходило сюда, чтобы встретиться со мной и попросить, чтобы я оставила тебя?
Его челюсть изумленно отвисла.
- Я отвечала им, что я оставлю тебя через минуту, как только ты попросишь меня.
Я сложила руки на груди, затолкав ладони подмышки, так как снова почувствовала холод.
- Я спрашивала себя, почему ты не разводишься со мной, и решила, что из-за Брианны.
Его бескровное лицо белело в полумраке с другой стороны кровати, словно череп.
- Хорошо, - сказал он, безуспешно пытаясь восстановить самообладание. - Я не думаю, что ты возражала бы. Ты никогда не делала попыток остановить меня.
Я озадачено уставилась на него.
- Остановить тебя? - переспросила я. - Что я должна была сделать? Вскрывать твои письма и махать ими под твоим носом? Устроить сцену на рождественской вечеринке? Пожаловаться декану?
Его губы на мгновение тесно сжались, потом расслабились.
- Ты могла бы показать, что для тебя это имело значение, - сказал он ровно.
- Имело, - ответила я задушенным голосом.
Он покачал головой, не отрывая от меня глаз, темных в искусственном освещении.
- Недостаточно.
Он некоторое время молчал, его бледное лицо как бы плавало в воздухе над халатом, потом обошел кровать и встал рядом со мной.
- Иногда я задавался вопросом, могу ли я законно обвинить тебя, - сказал он почти задумчиво. - Он был похож на Бри, не так ли? Он походил на нее?
- Да.
Он тяжело почти с отдышкой задышал.
- Я мог видеть это по твоему лицу. Когда ты смотрела на нее, я видел, что ты думала о нем. Проклятие, Клэр Бьючемп, - сказал он очень тихо. - Черт побери тебя и твое лицо, которое не может скрыть ни твоих чувств, ни твоих мыслей.
После этого наступила та особенная тишина, которая заставляет вас услышать малейшие невыносимые звуки скрипящего дерева и дыхание дома - только для того, чтобы притвориться, что вы не слышали то, что было сказано.
- Я действительно любила тебя, - сказала я мягко. - Когда-то.
- Когда-то? - отозвался он эхом. - Я должен быть благодарным тебе за это?
Чувствительность возвращалась к моим онемевшим губам.
- Я говорила тебе, - сказала я. - А когда ты не ушел ... Фрэнк, я действительно пыталась.
Независимо от того, что он услышал в моем голосе, он на мгновение замер.
- Я старалась, - произнесла я тихо.
Он отвернулся и подошел к моему туалетному столику, где стал беспокойно трогать вещи, переставляя их с места на место.
- Я не мог тогда оставить тебя одну, беременную. Только подлец может сделать такое. А потом ... Бри.
Он невидящим взглядом смотрел на мою помаду, которую держал в руке, потом аккуратно положил ее на столик.
- Я не мог оставить ее, - сказал он мягко.
Он повернулся, чтобы посмотреть на меня, его глаза казались темными отверстиями на затененном лице.
- Ты знала, что у меня не может быть детей? Я ... проверялся несколько лет назад. Я бесплоден. Ты знала об этом?
Я, молча, покачала головой, не доверяя своему голосу.
- Бри моя, моя дочь, - сказал он, как бы про себя. - Единственный ребенок, который у меня есть. Я не мог оставить ее.
Он коротко хохотнул.
- Я не мог оставить ее, а ты не могла смотреть на нее и не думать о нем, не так ли? Интересно, без этого постоянного напоминания, ты бы забыла его со временем?
- Нет.
Слово, сказанное шепотом, казалось, поразило его, как удар грома. Он мгновение стоял, оцепенев, затем повернулся к туалету и стал торопливо надевать одежду прямо на пижаму. Я стояла, обхватив себя руками, наблюдая, как он надел пальто и вышел из комнаты, не глядя на меня. Воротник его синей шелковой пижамы высовывался над каракулевым воротником пальто.
Мгновение спустя я услышала, как закрылась передняя дверь - он с силой хлопнул ею - и затем послышался звук заводимого двигателя. Свет фар прочертил след на потолке спальни, когда автомобиль выезжал на дорогу, и затем машина уехала, оставив меня дрожать возле развороченной кровати.
Фрэнк не возвращался. Я попыталась уснуть, но лежала без сна в холодной постели, вновь переживая все перипетии нашего спора, и прислушивалась, надеясь услышать звук шин на дорожке. Наконец, я встала, оделась и, оставив записку для Бри, вышла из дома.
Из больницы не звонили, но я могла пойти и взглянуть на своего пациента, это лучше, чем ворочаться без сна всю ночь. И честно говоря, я ничего не имела против того, чтобы вернувшийся домой Фрэнк не застал меня дома.
Скользкие от гололедицы улицы блестели, словно стекло, под светом уличных фонарей. В их желтом сияющем ореоле кружились снежинки. В течение часа лед, сделавший улицы гладкими, покроется тонким слоем снега и станет дважды опасным для езды. Хорошо, что в четыре часа утра на улицах никого не было. Никого, кроме меня.
В больнице я укуталась, как в одеяло, в теплоту и привычность душного больничного воздуха, оставив снежную черную ночь снаружи.
- С ним все хорошо, - прошептала мне медсестра, как если бы громкий голос мог разбудить спящего человека. - Состояние стабильное, показатели хорошие. Кровотечения нет.
Я сама могла видеть это, бледное лицо пациента имело слабый розовый оттенок, как прожилки на лепестке белой розы, а пульс в ямке на горле был сильный и регулярный.
Я выдохнула, оказывается, я задерживала дыхание, даже не осознавая этого.
- Это хорошо, - сказала я. - Очень хорошо.
Медсестра тепло улыбнулась, и мне вдруг захотелось прижаться к ней и расплакаться. Больница вдруг показалась мне единственным на свете убежищем.
Идти домой не имело никакого смысла. Я быстро обошла других своих пациентов и спустилась в кафетерий. В нем все еще пахло школой-интернатом, но мне было все равно, я села за столик с чашкой кофе и, медленно потягивая напиток, думала, что я скажу Бри.
Наверное, прошло около получаса, когда в дверях появилась медсестра из отделения экстренной помощи, которая при виде меня застыла, как вкопанная. Потом она очень медленно двинулась вперед.
Я сразу все поняла. Я слишком часто видела, как врачи и медсестры сообщали людям о смерти их близких, чтобы не узнать эти признаки. Очень спокойно, не чувствуя вообще ничего, я поставила почти полную чашку на столик, вдруг поняв, что всю жизнь буду помнить щербинку на краю чашки и почти стертую букву "Б" на позолоченной надписи.
- ... сказали, что вы здесь ... удостоверение личности в бумажнике ... полиция сказала ... снег поверх гололеда, занос ... скончался по дороге в больницу, - бормотала сестра, пока я быстро шагала через залитые ярким белым светом залы, не смотря на нее и замечая, как медсестры на посту замедленным движением поворачивают головы в мою сторону, еще ничего не зная, но видя по моему лицу, что случилось что-то непоправимое.
Он лежал на каталке в одной из кабинок отделения экстренной помощи. Снаружи стояла санитарная машина, возможно, доставившая его сюда. Двухстворчатые двери в конце коридора были открыты навстречу ледяному рассвету. Красный свет от мигалок санитарной машины пульсировал в коридоре, как кровь в артерии.
Я дотронулась до тела и ощутила неподвижность недавно умершей плоти, словно прикоснулась к тяжелому пластику. Это ощущение не совпадало с внешним видом, казавшимся удивительно живым, так как не было заметно никаких видимых повреждений. Если они и имелись, то были скрыты под одеялом.
Я стояла, положив руку ему на грудь, и смотрела на него, как давно уже не смотрела. Сильный и изящный профиль, чувственные губы, точеные нос и нижняя челюсть. Красивый мужчина, несмотря на глубокие складки возле рта - складки разочарования и невысказанного гнева, складки, который даже смерть не могла разгладить.
Я стояла неподвижно и прислушивалась. Я слышала сирену приближающейся санитарной машины, голоса в коридоре, скрип колес каталок, потрескивание полицейской рации и легкое жужжание флуоресцентных ламп. Внезапно я поняла, что прислушиваюсь к Фрэнку, словно ожидая ... чего? Того, что его призрак все еще находится поблизости, стремясь завершить наш неоконченный разговор?
Я закрыла глаза, чтобы не видеть вспышки красно-белого света.
- Фрэнк, - сказал я тихо в ледяной воздух, - если ты все еще рядом, чтобы услышать меня - я действительно любила тебя. Когда-то. Я любила.
Потом появился Джо, проталкивающийся через переполненный коридор, с беспокойным лицом над зеленым хирургическим костюмом. Он пришел сразу после операции, на линзах очков были маленькие брызги крови, и также пятна крови на груди.
- Клэр, - сказал он. - Боже, Клэр!
И я стала дрожать. Все десять лет он не называл меня иначе, как "Джэйн" или "Эльджей"(**). Если он использовал мое настоящее имя, значит все по-настоящему. В мигающем свете моя рука казалась то белой, то красной в его черной ладони. Я повернулась к нему, надежному, как ствол дерева, и, положив голову на его грудь, наконец, заплакала.
Я прижалась лбом к окну моей спальни на Фьюри-стрит. Сентябрьский вечер был горячий и влажный, наполненный звуками цикад и водяных разбрызгивателей на лужайках. Но все, что я видела, была черно-белая зимняя ночь два года назад - гололед, белые больничные простыни и размывающий все серый рассвет.
Мои глаза наполнились слезами при воспоминании о деловой суете в коридоре и пульсирующем красном свете, наполняющем кабинку, где я впервые оплакивала Фрэнка.
Теперь я оплакивала его в последний раз, и пока слезы катились по моим щекам, я поняла, что, в действительности, мы навсегда расстались с ним двадцать с лишним лет назад на вершине зеленого шотландского холма.
Закончив свой плач, я подошла к кровати и положила руку на гладкое синее покрывало, закрывающее подушку слева - со стороны Фрэнка.
- Прощай, дорогой, - прошептала я и вышла, чтобы лечь спать внизу, подальше от призраков.
Утром меня поднял с моей импровизированной кровати, устроенной на диване, звонок в дверь.
- Телеграмма, мэм, - сказал посыльный, пытаясь не пялиться на мою длинную ночную рубашку.
Эти маленькие желтые конвертики, вероятно, были причиной большего количества сердечных приступов, чем что-либо другое, за исключением жирного бекона на завтрак. Мое собственное сердце сжалось в тугой кулак, а потом тяжело и тревожно забилось.
Я дала чаевые посыльному и пошла с телеграммой по холлу. Казалось очень важным открыть ее в относительной безопасности ванной комнаты, словно это было взрывное устройство, взрыв которого будет не так разрушителен под водой.
Мои пальцы дрожали и мяли бумагу, когда я открывала телеграмму, сидя на краю ванной и для устойчивости прижавшись спиной к плиткам стены.
Это было короткое сообщение. Конечно, шотландцы очень скупы на слова, пришла мне в голову несуразная мысль.
"НАШЛИ ЕГО ТОЧКА, - было написано в ней. - ВЫ ВЕРНЕТЕСЬ ВОПРОС РОДЖЕР"
Я аккуратно свернула телеграмму и вложила ее в конверт. Я еще долго сидела на краю ванной, уставившись на него, потом встала и пошла одеваться.
(*)Синяк, кровоподтек на коже или слизистой оболочке.