Бесконечный день, наконец, заканчивался; жара в лесу начала спадать вместе с угасающим светом. Он не думал, что его прямо сейчас отведут к генералу Уэйну, если только сей достойный человек не находился поблизости, а он так не считал. По движениям и звукам в лагере он мог сказать, что он был небольшим, и полковник Смит явно был старшим офицером среди присутствующих.
Смит формально предложил ему, дать честное слово не сбегать, и был сильно удивлен, когда Грей вежливо отказался.
- Если я на самом деле британский офицер, - указал Грей, - тогда, очевидно, мой долг – сбежать.
Смит посмотрел на него, слабеющий свет затенял его лицо, и Грей не был уверен, борется ли тот с желанием улыбнуться. Вероятно, нет.
- Вы не сбежите, - сказал он уверенно и вышел. Грей слышал короткое, жаркое обсуждение, которое велось тихими голосами снаружи палатки, о том, что с ним делать. В лагере ополчения на марше не было предусмотрено место для заключенных. Грей веселился, мысленно представляя развлечение, когда Смит будет вынужден делить свою узкую койку с ним, чтобы заключенный не смог сбежать.
В конце концов, пришел капрал, неся ржавые кандалы, которые выглядели так, будто в последний раз использовались во времена испанской инквизиции, и отвел Грея к краю лагеря, где солдат, который в мирной жизни был кузнецом, заковал их крепким молотом, используя плоский камень в качестве наковальни.
Он испытывал самые странные ощущения, стоя на коленях в сумерках на земле в окружении любопытствующих ополченцев. Он был вынужден наклониться вперед и вытянуть руки перед собой, как будто его собирались обезглавить, и удары молота эхом отдавались через металл в кости его рук.
Он не сводил глаз с молота и не только из страха, что кузнец в сумерках промахнется и раздробит ему руку. Под влиянием опьянения и растущего более глубокого страха, который он не хотел признавать, он ощущал любопытство и враждебность, окружающие его, как близкую грозу, когда электричество ползет по коже, а угроза уничтожения молнией так близка, что он мог учуять ее резкий запах, смешанный с порохом и тяжелым привкусом пота людей.
Озон. Его разум ухватился за это слово, как за небольшой кусочек рациональности. Так Клэр называла запах молнии. Он сказал ей, что, по его мнению, это греческое слово ozon происходит от неопределенного наклонения глагола ozein, что означает «пахнуть».
Он принялся методично спрягать глагол. К тому времени, как он закончит, они наверняка уже покончат с кандалами. Ozein, пахнуть. Я пахну ...
Он чувствовал запах собственного пота, острый и сладкий. В старые времена обезглавливание считалось лучшей смертью. Быть повешенным позорно, это смерть для простолюдина или преступника. Медленная. Он знал это наверняка.
Последний раскатистый удар и эмоциональный звук удовлетворения от наблюдающих мужчин. Он пленник.
*.*.*
Укрытия в лагере не было, кроме обрывков парусины на кустах, которые ополченцы натянули возле своих костров. Его отвели обратно в большую, потрепанную палатку Смита, дали ужин, который он заставил себя проглотить, не особо замечая, что ест, а затем привязали к столбу палатки длинной тонкой веревкой, пропущенной через цепь кандалов, с достаточным запасом, чтобы позволить ему лечь или воспользоваться ночным горшком.
По настоянию Смита он занял койку и улегся с легким стоном облегчения. Его виски, как и вся левая сторона лица, пульсировали с каждым ударом сердца, посылая острые толчки боли вниз к его верхним зубам. Боль в боку стала тупой и сравнительно незначительной. К счастью, он был настолько уставшим, что сон поглотил весь дискомфорт, и он погрузился в него с чувством глубокой благодарности.
Он проснулся в полной темноте некоторое время спустя, скользкий от пота, с колотящимся сердцем от какого-то ужасного сна. Он поднял руку, чтобы убрать с лица мокрые волосы, и почувствовал тяжелый, раздражающий вес оков, о которых забыл. Они лязгнули, и темная фигура часового, вырисовывающаяся в отблесках костра у входа в палатку, резко повернулась к нему, но затем расслабилась, когда он повернулся на койке, лязгнув еще сильнее.
Ублюдок, подумал он, все еще не отошедший от сна. Даже не смогу помастурбировать, если бы захотел. Эта мысль заставила его рассмеяться, хотя, к счастью, это вышло всего лишь как звук дыхания.
Рядом с кроватью с шуршанием тяжело перевернулось еще одно тело. Смит, предположил он, спящий на холщовом спальном мешке, набитом травой. Грей чувствовал луговой запах сухого сена, слегка затхлый во влажном воздухе. Спальный мешок был стандартным для британской армии. Смит, должно быть, оставил его вместе со своей палаткой и другим снаряжением, сменив только форму.
Почему он перешел на сторону американцев, задумался Грей, вглядываясь в горбатую фигуру Смита, едва видимую на бледном полотне. Быстрое продвижение? Остро нуждаясь в профессиональных солдатах, континентальная армия предлагала звания в качестве стимула. Капитан в любой европейской армии мог стать кем угодно от майора до генерала в мгновение ока, тогда как в Англии единственный способ для достижения более высокого звания – это найти деньги на его покупку.
Но что такое звание без оплаты? Грей больше не был шпионом, но когда-то он был им и знал людей, которые трудились на этих темных полях. Из того, что он слышал, у американского Конгресса вообще не было денег, и он зависел от займов, непредсказуемых по сумме и непостоянных по возникновению. Некоторые суммы из французских или испанских источников, хотя французы, конечно, не признались бы в этом. Некоторые от еврейских ростовщиков, сказал один из его корреспондентов. Соломон, Соломон ... какое-то имя в этом роде.
Его размышления были прерваны звуком, который заставил его напрячься. Женский смех.
В лагере были женщины – жены, сопровождающие своих мужей. Он видел нескольких, когда его вели по лагерю, а одна женщина принесла ему ужин, подозрительно поглядывая на него из-под чепца. Но ему показалось, что он знает этот смех, глубокий, журчащий и полностью раскованный.
- Иисус, - прошептал он. - Дотти?
Это невозможно. Он сглотнул, пытаясь прочистить левое ухо, чтобы прислушаться к множеству тихих звуков снаружи. Дензелл Хантер был хирургом в континентальной армии, и Дотти – к ужасу своего брата, кузена и дяди – присоединилась к своему жениху в Вэлли-Фордж, хотя регулярно ездила в Филадельфию, чтобы навестить своего брата Генри. Если войска Вашингтона встали на марш – а они явно двигались – вполне возможно, что хирург мог быть где-то среди них.
Высокий, ясный голос с вопросительным тоном. Английский голос. Он напряг слух, но не смог разобрать слова. Он хотел, чтобы она снова рассмеялась.
Если это была Дотти ... он глубоко вздохнул, пытаясь думать. Он не мог позвать ее; он чувствовал враждебность, направленную на него со стороны каждого мужчины в лагере. Раскрытие их родства было бы опасно для нее и Дензелла, и уж точно не помогло бы Грею. И все же ему придется рискнуть – утром его должны переместить.
Неспособный придумать что-нибудь получше, он сел и запел «Die Sommernacht»[2]. Сначала тихо, но набирая силу и громкость. Когда он пропел «In den Kühlungen wehn»[3] на пике своего звучного тенора, Смит сел, как чертик в табакерке, и сказал: «Что?» тоном полного изумления.
Продолжил Грей, несколько уменьшив громкость. Он не хотел, чтобы Дотти – если это была действительно она – пришла в палатку, только чтобы знала, что он здесь. Он научил ее этому романсу, когда ей было четырнадцать, и она часто пела его на музыкальных вечерах.
Он остановился, кашлянул и заговорил в наступившую перед ним тишину немного невнятным голосом, как будто он все еще был пьян. На самом деле, как он обнаружил, он был пьян.
- Могу я попросить немного воды, полковник?
- Вы больше не будете петь, если я дам вам воду? - спросил Смит с глубоким подозрением.
- Нет, думаю, я уже закончил, - успокоил его Грей. - Не мог спать, слишком много выпил, но нашел, что пение успокаивает зам… мечательно.
- О, неужели? - Смит тяжело вздохнул, но поднялся на ноги и принес кувшин. Грей просто чувствовал, как он подавляет желание облить своего пленника содержимым, но Смит был человеком с сильным характером и просто протянул ему кувшин, затем поставил его на место и вернулся в свою постель, лишь раздраженно пофыркав.
Песня вызвала некоторые комментарии в лагере. Несколько музыкальных душ вдохновились ею и начали петь все, от «Зеленых рукавов»[6] – очень пронзительное и нежное исполнение – до «Честера»[7]. Грей вполне наслаждался пением, и только благодаря своему самообладанию воздержался от того, чтобы потрясти своими кандалами, когда прозвучало:
- «Пусть потрясают тираны своими жезлами. И рабство лязгает ржавыми цепями».
Они все еще пели, когда он снова заснул, чтобы увидеть тревожные фрагменты снов, и пары яблочной водки дрейфовали через пустоты в его голове.
*.*.*
Ноябрь 17, Каштановая улица
Колокол пресвитерианской церкви пробил полночь, но город не спал. Звуки теперь были приглушены темнотой, но на улицах все еще раздавались торопливые шаги и скрип движущихся фургонов, а вдалеке я услышала слабый крик «Пожар!»
Я встала у открытого окна, принюхиваясь к воздуху в попытке учуять запах дыма и обнаружить любые признаками пламени, которое могло пойти в нашу сторону. Я не знала, сгорала ли Филадельфия когда-нибудь дотла, как Лондон или Чикаго, но с моей точки зрения огонь, в котором сгорел бы лишь один район, был таким же ужасным.
Ветра не было вообще, и летний воздух был тяжелым и влажным, как губка. Я немного подождала, но крики прекратились, и я не увидела красного мерцания пламени на небе, наполовину покрытом облаками. Никаких следов огня, кроме прохладных зеленых искр светлячков, дрейфующих среди темных листьев в палисаднике. Я постояла немного, позволив себе расслабиться и отбросив наполовину сформированные планы экстренной эвакуации. Я была измотана, но спать не могла. Помимо необходимости следить за своим беспокойным пациентом и беспокойной атмосферой за пределами дома, я сама испытывала тревогу. Я весь день была настороже, прислушиваясь и ожидая знакомые шаги, звук голоса Джейми. Но он не пришел.
Что будет, если он узнает от Джона, что я делила с ним постель в тот пьяный вечер? Явится ли шок от этого известия, полученного без подготовки или подходящего объяснения, достаточным, чтобы заставить его сбежать … навсегда?
Я почувствовала, как на глаза навернулись слезы, и сильно зажмурилась, чтобы остановить поток, схватившись за подоконник обеими руками.
Глупости. Он придет так скоро, как только сможет, несмотря ни на что. Вы знаете, что он придет. Я знала. Но шокирующая радость от того, что я увидела его живым, пробудила мои онемевшие нервы, и хотя внешне я могла казаться спокойной, внутри кипели эмоции. Пар во мне нарастал, и у меня не было способа сбросить давление, кроме бесполезных слез, но я им не поддавалась.
Потому что могла не остановиться. Я на мгновение прижала рукав халата к глазам, затем решительно развернулась в темноту комнаты.
Небольшая жаровня под влажной тряпкой горела возле кровати, бросая мерцающий красный свет на острые черты лица Пардлоу. Он дышал со слышимым хрипом, и я слышала шорох в его легких с каждым выдохом, но это было глубокое и регулярное дыхание. Мне пришло в голову, что я не смогла бы учуять дым от огня снаружи, даже если бы он был: атмосфера в комнате загустела от запахов масла перечной мяты, эвкалипта и каннабиса[8]. Несмотря на мокрую ткань, из жаровни вырывалось достаточно дыма, которое сформировало облачко из бледных, как призраки, клочков, колышущихся в темном воздухе.
Я спрыснула водой импровизированный муслиновый абажур и села в маленькое кресло у кровати, вдыхая насыщенный воздух осторожно, но с приятным чувством недозволенного удовольствия. Хэл сказал мне, что у него была привычка курить коноплю, чтобы облегчит дыхание, и что это, похоже, было эффективно. Он сказал «конопля», и, несомненно, именно ее он и курил; психоактивная форма растения (Каннабис Индика) не растет в Англии и обычно не импортировалась.
В моем медицинском запасе не было листьев конопли, но было много марихуанны, которую Джон приобрел у торговца в Филадельфии. Она была полезна при лечении глаукомы, как я узнала, когда лечила тетю Джейми Джокасту. Она снимала тошноту и беспокойство, и у нее были кое-какие немедицинские применения, как сообщил мне Джон, заставив меня внутренне повеселиться.
Мысль о Джоне вызвала у меня небольшое внутреннее беспокойство, вдобавок к моей тревоге за Джейми. Где он? Что Джейми с ним сделал?
- Вы когда-либо заключали сделку с богом? - донесся тихий голос Хэла из темноты.
Я подсознательно чувствовала, что он не спит, потому не дернулась.
- Все заключают, - сказала я. - Даже те, кто не верит в бога. А вы?
Раздался тихий смешок, сопровождаемый кашлем, который быстро прекратился. Вероятно, дым помогал.
- О какой сделке вы думаете? - спросила я, как из чистого любопытства, так и для продолжения разговора. - Вы не собираетесь умирать, вы знаете. Я не позволю.
- Да, вы говорили, - ответил он сухо. После мгновения колебания он повернулся набок и посмотрел на меня. - Я вам верю, - сказал он довольно официально. - И … спасибо.
- Пожалуйста. Я не позволю вам умереть в доме Джона. Его это расстроит.
Он улыбнулся, и мы посидели немного в молчании без всякого чувства неловкости, успокоенные дымом и навевающим сон чириканьем цикад снаружи. Звук колес фургонов прекратился, но люди по улицам все еще ходили. Я, конечно же, узнала бы шаги Джейми среди множества других, если бы услышала их.
- Вы беспокоитесь о нем? - спросил он. – О Джоне?
- Нет, - быстро ответила я, но увидела, как приподнялась его темная бровь, и вспомнила, что он знает, насколько я плохая лгунья. - То есть … Я уверена, что с ним все в порядке. Но он должен уже прийти домой. Однако со всеми этими беспорядками … - Я махнула рукой в сторону окна. - Вы знаете, что может случиться, не так ли?
Я услышала, как он задержал дыхание – в груди его слабо захрипело – и прочистил горло.
- А вы все еще отказываетесь сказать мне, где он?
Я пожала одним плечом; бесполезно повторять, что я не знаю, даже если это было правдой. Вместо этого я взяла со стола гребень и принялась за свои волосы, распутывая и приглаживая их буйную массу. После того, как мы помыли Хэла и уложили в кровать, я потратила четверть часа, чтобы вымыть свои волосы, хотя знала, что во влажном воздухе потребуется несколько часов, чтобы просушить их.
- Сделка, которую я имел в виду, не касается моей собственной жизни, - сказал он спустя некоторое время.
- Я уверена, что Джон тоже не собирается умирать, если это вас …
- Не Джон. Мой сын. Моя дочь. И мой внук. У вас есть внуки, как я понимаю. Я слышал, как тот решительный молодой человек называл вас бабулей сегодня, не так ли? - в его голосе звучала нотка смеха.
- Да, у меня есть внуки. Вы имеете в виду Доротею? С ней что-то случилось? - укол страха заставил меня оставить гребень. Я видела Дотти всего несколько дней назад в доме, где жил ее брат Генри.
- Кроме того, что она собирается выйти замуж за бунтовщика и заявляет, что последует за ним на поле битвы и будет жить с ним в этих невообразимо ужасных условиях?
- Хм-м … значит, вы встречались с Дотти?
- Да, - коротко ответил он. - Она была с Генри, когда я явился вчера, и была одета весьма необычно. Очевидно мужчина, с которым, как она считает, она помолвлена – квакер, и она заявляет, что тоже станет квакером!
- Как я поняла, - пробормотала я, - вы …э-э … не знали об этом?
- Нет, не знал! И у меня есть что сказать Джону, касающееся его трусливого умолчания и непростительных махи… махинаций его сына … - желчь речи практически лишила его дыхания, и он был вынужден остановиться и откашляться, обхватив себя руками, чтобы удержать мучительные спазмы.
Я взяла со стола веер, который положила туда ранее, и стала нагонять дымок от жаровни в его лицо. Он задохнулся, закашлял сильнее, затем замолчал, и слышались лишь его хрипы.
- Я сказала бы вам не волноваться, если бы был малейший шанс, что вы послушаетесь, - заметила я, подавая ему чашку настойку эфедры с кофе. - Выпейте. Медленно.
- Что касается Джона, - продолжила я, наблюдая, как он кривится от горечи напитка. - Он собирался написать вам, когда узнал, что задумала Дотти. Он не написал, потому что посчитал тогда, что это может быть лишь ее мимолетной прихотью, и что, как только она увидит реалии жизни Денни – э-э, это ее жених, доктор Хантер – то передумает. И если так, то не стоит беспокоить вас и вашу жену. Он никак не ожидал, что вы появитесь здесь.
Хэл кашлянул, затем осторожно потянул воздух.
- Я тоже, - сказал он, отставляя чашку, еще раз кашлянул и откинулся на подушку. - Военное министерство решило направить мой полк в поддержку Клинтона, когда разработало новую стратегию, и у меня не было времени написать.
- Что за новая стратегия? - спросила я, слегка заинтересовавшись.
- Отделить южные колонии от северных, подавить в них восстание, таким образом вынудить север сдаться. И держать проклятых французов подальше от Вест-Индии тоже, - добавил он, немного подумав. - Вы полагаете, Дотти может передумать? - с сомнением, но и с надеждой в голосе спросил он.
- Нет, не думаю, - ответила я и провела пальцами по моим влажным волосам, которые свободно падали на плечи и, слегка завиваясь, щекотали мои щеки. – Мне было интересно: от вас или от вашей жены она унаследовала своеволие, но как только встретила вас, все стало ясно.
Он, сузив глаза, посмотрел на меня, но имел любезность, чтобы улыбнуться.
- Она такая, - согласился он. - Бенджамин, мой старший сын, такой же. Генри и Адам по темпераменту похожи на мать. Это не означает, что они не способны поступать по своему, - добавил он задумчиво. - Просто они более дипломатичны при этом.
- Я хотела бы встретиться с вашей женой, - сказал я тоже с улыбкой. - Ее имя Минни, Джон сказал?
- Минерва, - сказал он, и улыбка его стала искренней. - Минерва Каннигунда, точнее. Не мог же я называть ее Канни.
- Вероятно не на публике, да?
- Даже не пытался наедине, - заверил он меня. - Он очень скромная … на вид.
Я рассмеялась и бросила взгляд на жаровню. Я не думала, что активный компонент в марихуане, сжигаемой в воздухе, будет таким же сильным, как при ее курении. Тем не менее, она, очевидно, оказывала благотворное влияние на настроение Хэла, а также на его астму. Я также осознавала, что легкое чувство благополучия начинает проникать и в мое собственное мировоззрение. Я все еще беспокоилась о Джейми – и Джоне – но беспокойство не давило на мои плечи, а, казалось, плыло над моей головой в виде облачка тусклого фиолетово-серого цвета. Как свинцовый воздушный шар, подумала я и удивленно фыркнула.
Хэл лежал, наблюдая за мной с отстраненным интересом из-под полуприкрытых век.
- Вы красивая женщина, - произнес он с некоторым удивлением. - Не скромная, - добавил он и хихикнул. - О чем думал Джон?
Я знала, что Джон думал, но не хотела об этом говорить … по ряду причин.
- Что вы подразумевали ранее, - спросила я, - говоря о сделке с богом?
- А, - его веки медленно закрылись. - Когда сегодня утром я явился в штаб генерала Клинтона – боже, неужели это было лишь сегодня утром? – у него были для меня довольно плохие новости и письмо, направленное несколькими неделями ранее из Нью-Джерси по армейской почте.
- Мой старший сын Бенджамин был захвачен мятежниками в плен в битве при Брендивейне, - произнес он почти бесстрастно, но света было достаточно, чтобы я увидела как вздулись его желваки. - В настоящее время нет соглашения с американцами о порядке обмена пленными, так что он остается в плену.
- Где? - спросила я, встревоженная новостью.
- Я не знаю, - ответил он коротко. - Пока. Но я узнаю о его местонахождении, как можно быстро.
- Удачи, - сказала я искренне. - Письмо от Бенджамина?
- Нет, - он сильнее сжал челюсти.
Письмо было от молодой женщины Амаранты Кауден, которая сообщила его светлости герцогу Пардлоу, что она является женой его сына Бенджамина и матерью сына Бенджамина, Тревора Уоттисвейда Грея, трех месяцев от роду. Как я подумала, мальчик родился после попадания Бенджамина в плен, и, наверное, он не знает о сыне.
Молодая миссис Грей обнаружила себя в трудных обстоятельствах, писала она, вследствие отсутствия мужа и собиралась уехать к своим родственникам в Чарльстон. Она сознавала некоторую щекотливость ситуации, обращаясь за помощью к его светлости, но положение таково, что у нее не было выбора, и она надеялась, что он простит ее прямоту и отнесется к ее просьбе благосклонно. Она вложила прядь волос своего сына, решив, что его светлости, возможно, захочется иметь такой подарок на память о своем внуке.
- Боже мой, - только и сказала я. Я поколебалась мгновение, но такая же мысль, конечно, могла прийти в голову и ему. - Как вы думаете, она говорит правду?
Он вздохнул со смесью беспокойства и раздражения.
- Скорее всего, да. Имя камеристки моей жены – Уоттисвейд, но никто вне семьи не знает об этом. - Он кивнул в сторону гардероба, куда миссис Фигг повесила его мундир. - Письмо в кармане моего кителя, если захотите прочесть его.
Я отказалась вежливым взмахом руки.
- Я понимаю, что вы имели в виду, говоря о сделке с богом. Вы хотите выжить, чтобы увидеть вашего внука … и вашего сына, конечно.
Он снова вздохнул. Его худое тело, казалось, еще уменьшилось. Миссис Фигг распустила его косу – практически против его воли – расчесала волосы и связала их в свободный хвост, который теперь был перекинут через плечо, мягкий темно-каштановый с прядями белого, которые мерцали красным и золотым в отблесках огня.
- Не совсем так. Я, конечно, этого хочу, но ... - он подбирал слова, совсем не похоже на его прежнее элегантное красноречие. - Ты бы с готовностью умер за них. За свою семью. Но в то же время ты думаешь: «Христос, я не могу умереть! Что может случиться с ними, если меня здесь не будет?» - Он одарил меня кривой и печальной улыбкой. - И ты чертовски хорошо понимаешь, что в любом случае ты не можешь им помочь; они должны сделать это – или нет – сами.
- К сожалению, это так. - Поток воздуха шевельнул муслиновые занавески и пошевелил висящую пелену дыма. - Но не внукам. Вы можете им помочь. - Мне вдруг стало не хватать мягкого веса Генри-Кристиана на моих руках, его твердой головы на моем плече; я спасла ему жизнь, удалив у него миндалины и аденоиды, и я благодарна богу, что я успела сделать это. И Мэнди ... «Боже, позаботься о ней», - горячо помолилась я. Я смогла рассказать Бри о болезни девочки, и как ее можно вылечить, но я не могла устранить у нее порок сердца, и я сожалела об этом каждый день своей жизни. Если бы я могла сделать необходимую операцию в это время, они все были бы здесь ...
Занавески снова зашевелились, и в тяжелом воздухе внезапно пронеслось свежее дыхание. Я глубоко вдохнула и уловила слабый острый запах озона.
- Дождь, - сказала я. - Собирается дождь.
Герцог не ответил, но повернулся, подняв лицо к окну. Я встала и подняла раму повыше, с благодарностью впуская прохладный ветерок. Я снова всмотрелась в ночь; облака быстро плыли по луне, отчего свет, казалось, пульсировал, как биение трепещущего сердца. Улицы были темными, и лишь изредка мерцал движущийся фонарь, отмечая приглушенное волнение города.
Дождь может приглушить движение, как бегущих лоялистов, так и армии, готовящейся к отходу. Облегчит ли гроза для Джейми вход в город? Сильный шторм мог бы помешать ему, превратив дороги в грязь. Как далеко он находится?
Свинцовый шар упал мне на голову. Мое настроение резко упало, то ли от усталости, то ли от надвигающейся бури, то ли это просто естественный эффект каннабинола[9], я не знала. Я вздрогнула, хотя воздух все еще был горячим, но не могла заставить свой мозг не генерировать яркие образы всех ужасных возможностей, которые могут выпасть на долю человека, оказавшегося ночью между двумя армиями.
Может быть одинокого. Что он сделал с Джоном? Конечно, он же не …
- Мне было двадцать один год, когда умер мой отец, - внезапно заметил Хэл. - Был взрослый. Имел свою жизнь, имел жену, - он замолчал, искривив рот. - Думал, что совсем не нуждаюсь в нем, пока он внезапно не ушел.
- Чем он мог помочь вам? - спросила я, усаживаясь снова. Мне было интересно, но также хотелось отвлечься от своих мечущихся мыслей.
Хэл приподнял одно худое плечо. Ворот ночной рубашки был расстегнут, как из-за жары, так и для того, чтобы мне было легче наблюдать за пульсом на его шее. Ткань ворота, обмякшая от влаги, распахнулась, и показалась изящно изогнутая ключица, резко выделяющаяся на его коже.
- Просто был, - сказал он. - Выслушал. Может быть … одобрил то, что я делал, - последние слова прозвучали тихо, едва слышно. - Или, быть может, нет. Но … был.
- Я понимаю вас, - сказала я скорее себе, чем ему. Мне повезло; я была совсем маленькой, когда умерли мои родители, и мой дядя органично вошел в мою жизнь. И какой бы неустроенной была его собственная жизнь, он всегда был рядом. Я остро ощущала его потерю, когда он умер, но тогда я была замужем – спазм вины охватил меня, когда я подумала о Фрэнке. И еще один, более сильный, когда я подумала о Брианне. Я оставила ее однажды, а потом она оставила меня.
Затем последовала путаница болезненных мыслей: о Лаогере, оставленной обеими дочерями, которая вряд ли когда-нибудь увидит своих внуков, теперь ставших моими. О Джеме и Мэнди ... и Джейми.
Где он? И почему его нет здесь? Конечно, что бы Джон ему ни сказал ...
- О, боже, - безнадежно сказала я себе под нос. Я чувствовала, как слезы колют и подступают к плотине моей решимости.
- Знаете, я ужасно голоден, - удивленно сказал Хэл. - В доме есть еда?
*.*.*
Живот Джейми заурчал, и он закашлял, чтобы заглушить звук, но в этом не было необходимости. Девочки свернулись калачиком спина к спине под рваным одеялом у очага, как пара ежиков в шапочках, и похрапыли, как пьяные шмели. Миссис Хардман сидела на скамье и тихо напевала ребенку. Он не мог разобрать слов, и потому не мог сказать, что это была за песня, но полагал, что это колыбельная. С другой стороны, он слышал, как женщины в Хайленде достаточно часто поют своим спящим младенцам что-то вроде «Nighean Nan Geug»[10], в которой говорится об отрубленных головах и пропитанной кровью земле. Но миссис Хардман принадлежала к квакерам. Вероятно, она не стала бы петь ничего подобного. Может быть, «Большой силки из Сул-Скерри»[11], подумал он, начиная расслабляться. Очевидно, Друзья не возражали против плотских отношений как таковых ... Это напомнило ему о чертовом Джоне Грее, и он поморщился, затем сдержал стон, когда его спина послала предупредительный выстрел по ноге, показывая, что даже такое движение не приветствуется.
Песня для его слуха была не более музыкой, чем храп, но оба звука были мягкими, и он осторожно расслабился, проверил, что нож и пистолет находятся под рукой, и закрыл глаза. Он устал до мозга костей, но сомневался, что заснет. Он даже не мог пошевелиться в постели без слепящих уколов боли, вонзающихся его в зад, как вилы дьявола.
Прошло много лет с тех пор, как его спина в последний раз заявляла о себе подобным образом. Часто болела, время от времени была одеревенелой по утрам, но такого не было уже ... десять лет? Он помнил отчетливо. Это случилось вскоре после того, как они приехали в Ридж, сразу после того, как они с Иэном построили хижину. Он отправился на охоту, перепрыгнул через ручей, преследуя убегающего лося, и обнаружил, что лежит ничком на берегу, совершенно не в силах пошевелиться.
Клэр – благослови ее, боже – пошла искать его. Он криво улыбнулся, вспомнив это: она так гордилась, что смогла найти его в лесу по следам. Если бы она не нашла его … ну, это стало бы чистым везением, если бы пантера, медведь или волк не обнаружили его прежде, чем спина позволила бы ему двигаться. Он полагал, что не замерз бы до смерти, хотя мог отморозить несколько пальцев.
Она …
Звук заставил его резко приподнять голову. Спина немилосердно выстрелила болью, но он сжал зубы и вытащил из-под подушки пистолет.
Миссис Хардман дернула головой на движение и уставилась на него широко открытыми глазами. Затем услышала звук, который слышал он, и торопливо встала. Шаги на дорожке более чем одной пары ног. Она повернулась, глядя на колыбель, но он покачал головой.
- Держите ребенка на руках, - негромко сказал он. - Ответьте, когда постучат, и откройте, если попросят.
Он увидел, как она сглотнула, но сделал, как он сказал. Их было трое или четверо, подумал он, но не склонных к злодеянию. Прозвучали шаги на крыльце, бормотание и смешки. Стук; миссис Хардман крикнула: «Кто там?»
Она кинула испуганный взгляд на Джейми, но он кивнул, и она подняла засов, открыв дверь в ночь. Первый мужчина собрался войти, но затем увидел Джейми на кровати и остановился с открытым ртом.
- Добрый вечер вам, - сказал Джейми вежливо, но удерживая взгляд мужчины. Пистолет лежал на виду под его рукой.
- О, - сказал мужчина в замешательстве. Он был довольно молод и тучен, одет в охотничью одежду, но с повязкой ополченца. Он оглянулся через плечо на своих товарищей, которые остановились на крыльце. - Я … э-э … добрый вечер вам, сэр. Мы … э-э … мы думали … - он прочистил горло.
Джейми улыбнулся ему, хорошо понимая, что они думали. Держа мужчину в поле зрения, он указал миссис Хардман сесть. Она села и склонила голову к ребенку, проведя губами по крошечному чепчику Частити.
- У нас нет еды, чтобы предложить вам, джентльмены, - сказал Джейми. – Но есть холодная вода из колодца и постель под навесом, если вы в этом нуждаетесь.
Два других мужчины неловко топтались снаружи. От них сильно несло алкоголем, но их настроение не было злобным.
- Все в порядке, - сказал молодой мужчина, отступая назад. Его круглое лицо полыхало, как от смущения, так и от спирта. - Мы просто … простите за беспокойство, сэр.
Два других мужчины закивали головами, и все трое ретировались, волоча ногами и стукаясь друг о друга по дороге. Последний прикрыл дверь, но не до конца. Миссис Хардман поднялась и, со стуком захлопнув дверь, прислонилась к ней с закрытыми глазами.
- Спасибо, - прошептала она.
- Все в порядке, - ответил он. - Они не вернутся. Положите ребенка и закройте дверь на засов.
Она опустила засов и, повернувшись, прислонилась к ней спиной. Некоторое время смотрела на пол под своими ногами, затем выпрямилась.
Ее простой жакет был застегнут булавками – он не знал, избегала ли она пуговиц по идейным соображениям, как моравцы, или просто была слишком бедна, чтобы иметь их. Ее пальцы нервно теребили верхнюю булавку, а затем она внезапно вытащила ее и положила на полку. Потом посмотрела прямо на него, а ее пальцы сжимали головку следующей булавки. Верхняя губа накрыла нижнюю, и на ней блестел нервный пот.
- Даже не думай об этом, - сказал он резко. - В моем нынешнем состоянии я не смогу трахнуть даже мертвую овцу. Не говоря уже о том, что я достаточно стар, чтобы быть твоим отцом, девочка … и кроме того я женат.
Ее рот слегка дрогнул, хотя он не мог понять, от разочарования или облегчения. Однако ее пальцы расслабились, и рука упала.
- Тебе не нужно платить за еду, девочка, - сказал он. - Это подарок.
- Я … да, я поняла. Благодарю тебя, друг, - она взглянула в сторону и немного сглотнула. - Просто я … я надеялась … ты, может быть, останешься. На какое-то время.
- Я женат, девочка, - повторил он мягко, затем после неловкой паузы почувствовал себя обязанным спросить. - Такие визитеры появляются часто? - Для него было ясно, что те мужчины были незнакомы ей, но они знали о ней. Они слышали о молодой женщине-квакере, которая жида одна с тремя маленькими девочками.
- Я вожу их под навес, - выпалила она, сильно покраснев. - Когда девочки уснут.
- Ммфм, - произнес он после долгой паузы. Его взгляд метнулся к колыбели, затем в сторону. Он подумал, как надолго миссис Хардман уходит из дома, но это не его дело. И не его дело, каким образом она кормит своих девочек.
- Спи, девочка, - сказал он. - Я посторожу.
Примечания
1
Маленькая ночная серенада (Моцарт)
2
Песня `Die Sommernacht` (Летняя ночь) Франца Шуберта (1797–1828) на стихи Ф. Г. Клопштока.
3
Разносится в прохладном бризе (нем.)
4
Тогда мой разум омрачается мыслями
о могиле моей возлюбленной;
и лишь ее я вижу, темнеющую в лесу;
и аромат цветов меня не достигает (нем.)
5
О, мертвый дух, когда-то наслаждались мы!
Как благоухание и прохладный бриз ласкали нас!
Прекрасная природа,
как ты преобразилась в лунном свете! (нем.)
6
«Зелёные рукава́» (англ. Greensleeves) — английская народная песня, известная с XVI века.
7
Патриотический гимн американской войны за независимость, сочиненный Уильямом Биллингом (1770 г.)
8
Конопля бот. (лат. Cannabis)
9
Каннабинол — продукт окисления тетрагидроканнабинола — основного действующего вещества конопли.
10
Дочь ветвей (гэльск.) Шотландская народная песня.
11
Детская шотландская песня. Силки - в шотландской мифологии человек-тюлень (в море – тюлень, на суше – человек). Сул-Скерри - удаленный необитаемый остров на севере Шотландии.