- С Ириной всё хорошо, - сообщил Рубен, с ходу снимая главный вопрос, который мучил Лёшку уже несколько часов. - Вернулась в явь, конечно, расстроенная.
- Вы её видели?
- Во сне! - улыбнулся Рубен. - Видел и говорил. Успокоил и посоветовал соглашаться. Ну, раз засветилась, что ж теперь делать? Всё равно все вы придёте в Сетторию. Где вам ещё свои таланты применить? - Рубен усмехнулся. - Ну и стимулы никто пока не отменял. В Сеттории и вознаграждения, и почести, и общение в своём кругу, в конце концов.
- Я не приду. Меня и так всё устраивает.
- Отшельником что ли собираешься всю жизнь прожить? В добровольной изоляции? Зачем?
- Ну, вы же сами по себе!
- Я? - удивился Рубен. - Кто тебе сказал? Независимость - не отшельничество. Звание изгоя не означает потерю связи со структурой. Да я уже и не изгой. Скорее диссидент. Прощённый, но находящийся под особым наблюдением. Меня это устраивает. И в полноправные члены общества не стремлюсь. А уследить за мной у них ума не хватит.
- Вы как Солженицын?
- Не совсем. Он болеет душой за Отечество. А у меня в снопространстве отечества нет. Аржентия что ли Отечество? Вавилон. Показушная статусность. А-ля дворянство. Стремятся дополучить то, что в реальной жизни не дополучили: шмотки, удовольствия, признания. В общем - та же видимость благополучия только в ином выражении.
- А вы?
- А я исследователь. Меня до дрожи интересует, что там за стенами Аржентии, за границами обитаемого инояви. Я год подбирал себе команду, чтобы заняться первопроходчеством. Но... У меня сейчас остались ты и Лиза. Это и много, и мало. Много - потому что мы обладатели уникальных способностей, мало - потому что нас мало. Ирина была бы мне хорошим дублёром. Одного проводника для задуманного мной недостаточно. Всякое может случиться в походе. Нужна страховка. Но, на нет... Не удивляйся, что я пока не спрашиваю твоего желания. Я спрошу. Позже.
- Когда?
- Тогда, когда ты настолько увлечёшься идеей и когда тебе так наскучит в твоём поместье, что ты просто не сможешь ответить мне "нет"! Но до этого ещё далеко. Так что, друг мой, отбрось печали и займёмся делом. Я вижу, в практике дизайна ты совершенствуешься. Это хорошо. Но сдаётся мне, что этим твои таланты не ограничиваются. Мои пациенты... Говорил я тебе, что по специальности - явной специальности - я сомнолог? Но не практикующий врач, конечно, а теоретик. Коллеги-практики занимаются профилактикой болезней и расстройством сна. Есть такой раздел медицины. Я же, если отталкиваться от названия моей кандидатской диссертации, нейробиолог. И в областной больнице состою в должности консультанта. При известной тебе Светлане Аркадьевне. Которая совмещает две должности. Официальную - завотделением, и неофициальную - сноцелитель.
Он помолчал, видно, прикидывая, стоит ли углубляться в этот аспект его биографии и решив, что немного стоит, продолжил:
- Даю ей добрые советы. Ну, и практикую, негласно, конечно. Лечу нарушения сна и, самое главное занимаюсь тем, чем никто из специалистов явных практически не занимается. Лечу болезни, развивающиеся во сне, являясь к пациентам в сновидениях и, исцеляя их изнутри. И довольно успешно. Вот и тобой буду заниматься изнутри.
- А я что болен? - встревожился Лёшка.
- Если гениальность - это болезнь, тогда да. Хотел бы я так болеть! Ты наделён редким сноходческим талантом. Притом, как я успел заметить, талантом большой силы и очень широкого диапазона. Изменение внешности, конструирование ландшафта, генерация фантомов, создание предметов и антуража. Но всё это происходит у тебя пока стихийно. Ты пытаешься создавать всё из "воздуха", а следует создавать из себя. Вначале творческого снодействия, как любого творческого действия, должен быть внутренний стимул. Вдохновение. Чушь собачья, будто вдохновение должно снизойти свыше. Вдохновение генерируется. Все помнят Пушкинское: "Минута - и стихи свободно потекут..." А вот это не берут во внимание:
И забываю мир - и в сладкой тишине
Я сладко усыплен моим воображеньем,
И пробуждается поэзия во мне...
Настрой - это главное. Необходимо уметь настроить себя так, чтобы в любой момент, по желанию, мог достичь наивысшей точки творческой активности. Тренинг. Автотренинг. Есть специальные упражнения. Я тебя им научу. От тебя требуется только желание работать.
- Я постараюсь, - осторожно пообещал польщённый высокой оценкой Лёшка. В школе его так не хвалили.
- И запомни. Будь осторожен, моделируя живое. Оно имеет свойство входить в твою жизнь, наполняться тобою, влиять на тебя тем больше, чем талантливей изображение. Эффект Галатеи... Увы, это не фантазии. Недолговечные фантомы в тактических целях - навести на ложный след, связать противника единоборством, в то время как сам скроешься от преследования - это вполне допустимо, но не более того. Не создавай копий реальных людей. Они кроме внешности и особенностей поведения от оригинала не сохранят. Они будут твоим воплощением в иной форме и никаких откровений от них тебе не услышать. И главное - не создавай усопших. Не потому, что в них воплотятся реальные мертвецы, хотя. кто знает. Но фантазии на эту тему могут иметь непредсказуемые последствия. Ну а спарринг-партнёров для боксирования и фехтования, девушек для приятных сердцу удовольствий создавать можно и нужно. Тем более, что это замечательная практика.
Внешне по поводу девушек Лёшка ответил надменным выражением лица, но внутри что-то сработало, откликнулось.
- Итак, - продолжал Рубен, - главное - состояние вдохновения. Давай попробуем. Создай кресло. Усаживайся поудобней. Лучше всего начинать с детских ассоциаций. Представь, что ты маленький мальчик, тебе хорошо, спокойно, мир дружелюбен и полон чудесного... Отпусти воспоминания. Пусть они приходят сами собой.
И Лёшка отпустил. Воспоминания скользили мимо, словно призрачные видения, или фрагменты фильмов на экране открытого летнего кинотеатра, если бы их кто-то удумал запустить в полдень. Едва различимы, едва узнаваемы. Угол бабушкиного сада с яблоками в траве, пыльная дорога и детские босые ноги, его ноги, красный игрушечный самолёт Ту-104 - подарок дядя Феди и тёти Наташи, а потом вдруг ярко - поляна жёлтая от одуванчиков и стремительно несущаяся к нему, неотвратимо приближающаяся тень, от который не увернуться, не убежать. А убежать надо бы. Потому что... Но поздно! Толчок в грудь. Не сильный, но ему хватает, чтобы завалиться вместе с креслом на спину. Падая, он ухватился руками за жёсткую шерсть, получил влажный толчок в лицо и даже будто бы услышал сердитый оклик отца: "Фу, Флинт! Помнёшь мальчишку!"
Флинт! Казалось, он совсем забыл о нём. А выходит воспоминание о собаке жило совсем рядом. Таилось на выходе из памяти и ждало своего часа. Перед ним нависла много выше, чем предписано природой, огромная морда восточно-европейской овчарки. Флинт, совсем как живой, только раза в три больше, чем следует, смирно сидит в двух шагах от него и смотрит преданными глазами, готовый - дай только команду - ринуться выполнять её. Лёшка словно в забытье поднялся и подошёл к собаке. Их головы были почти на одном уровне. Обнял за шею.
- Хороша собачка, - одобрительно отозвался Рубен. - Но что она у тебя такая огромная?
Лёшка пожал плечами. Ну кто же его знает, почему Флинт здесь такой?
- Когда ты её видел в последний раз?
- Давно. Она умерла, когда мне было пять лет.
- Ну тогда понятно, почему она ростом с пони. Симметрия детского восприятия. Значит, Флинт? Умер, говоришь? Ну, животное - это ничего. На животное то, что я сказал, не распространяется. Кстати, теперь в твоём снопоместье есть сторож. Не надо мудрить с устройством защиты. Я накачаю его сторожевыми функциями. Вижу, ты уловил суть! Упражняйся...
***
В редакцию Лёшка явился в мрачном настроении. Предстоящее объяснение с Иринкой его тяготило, и он всячески оттягивал разговор, хотя и понимал, что тянуть с этим не следует. С утра поговорить не удалось. Корреспонденты готовились к обзору, уткнувшись в свежий номер газеты. Иринка раза два, оторвавшись от полос, бросила в его сторону осторожный, изучающий взгляд, но тут же отвела глаза. После этих взглядов Лёшке стало совсем не по себе, и он даже обрадовался, когда редактор пригласил журналистов в кабинет. Пристроившись за столиком около редакторской и развернув газету, Лёшка следил за обсуждением. Слышно через дверь было хорошо. Какие-то материалы критиковали, а некоторые, в том числе и Иринкин, хвалили. И он порадовался за неё. Когда за дверью задвигали стульями, он встал и вышел в коридор заводоуправления. Иринка выбежала следом, догнала его. И огорошила вопросом:
- Ты обиделся? Не обижайся. Прости меня, глупую женщину, что я тебя втянула в это...
Лёшка оторопел. Она извиняется! Не он, а она. Это было несправедливо. Неправильно, и он прервал её:
- Ты-то чего извиняешься? Не ты меня бросила, а я тебя... Только...
- Я знаю, - положила она ему ладошку на губы. Этот жест совершенно выбил Лёшку из колеи. - Мне Рубен всё рассказал. Да я и так знаю, что ты настоящий друг! - и тут же, без перехода, - а мне премию за лучший материал выписали. Есть повод пойти в кафе.
- Наше?
- Ну так сразу и наше! Нами облюбованное... Ну да.
- Подальше от чужих глаз, - добавил Лёшка.
- Ну, если не хочешь, - голос у неё стал жёстким, - тогда...
- Хочу! - почти выкрикнул Лёшка.
- Ну вот и хорошо, - улыбнулась она. Хотела добавить ещё что-то, но передумала.
В кафе на этот раз было многолюдно и шумно. "Уединились, называется", - думал Лёшка, вычерпывая из вазочки мороженое. Совсем настроение испортила толстая тётка с внуком, напросившаяся за их столик, сказав при этом "Девушка с братиком разрешат нам сесть рядом". Особенно было обидно, что Иринка отреагировала на эту фразу весёлой искоркой во взгляде. В кафе они не задержались. Нашли пустую скамеечку в тихой аллеи парка. Иринка рассказала о разговоре с Митричем.
- Спрашивает, а я, как загипнотизированная, отвечаю. Как во сне! Ну не в сне, а во сне. Понимаешь?
Лёшка кивнул.
- Узнал про Рубена. Сказал, что всегда верил в его таланты и осенью приедет к нам с проверкой. И мы ещё встретимся.
- Не ругался?
- Нет. Хвалил. Сказал, что не каждый непосвящённый может в Аржентию пройти... И про тебя спрашивал.
- Про меня?
- Ну не то, чтобы про тебя. А про того, кто был со мной.
- И что?
- Я сказала, что ты тоже ученик Рубена. Ну что я могла сделать? Но больше ничего сказать не успела. Ты меня спас от предательства...
-Я?!
- Ну да... Выпал вдруг откуда-то. Да с таким грохотом. Он так удивился! Отвлёкся и я быстренько проснулась.
- Оказывается, я ещё и геройский поступок совершил. Легко быть героем во сне!
- Да ну тебя! Потом Рубен сказал, что из рук Митрича не так-то просто вырваться. А я тогда очень расстроилась, что всё выболтала. Долго не могла успокоиться. Места себе не находила. Даже плакала, - созналась она, пряча глаза. - Но потихонечку, боялась, родителей разбудить.
Лёшка обнял её, и она положила голову ему на плечо.
- А потом вошла в сон... А там! Лёшка, спасибо тебе! Ты так здорово всё устроил. Как ты думаешь, долго иллюзия держаться будет?
- Это не иллюзия - это правда. Всё. И то, что было нарисовано. Хочешь я ещё что-нибудь там создам?
- Ты ещё спрашиваешь!.. Только нам пока общаться нельзя. Рубен запретил.
- Ну это же только там. В яви можно... А давай завтра после работы на лодках покатаемся?
- Не получится, - вздохнула она. - Я после завтра уезжаю. Мне собраться надо.
- Куда уезжаешь?
- К морю. К тёте в Керчь. Я с понедельника в отпуске.
Лёшка погрустнел. И даже не стал спрашивать, надолго ли? Потому что, в любом случае, видеться им, скорей всего, больше не придётся. Ну если только случайно. Через три недели его трудовая деятельность завершится, а она в редакции появится только через месяц. Телефона у неё нет, ему же она, конечно, звонить не станет.
- Я провожу тебя на поезд, - сказал он.
- Не надо. Меня мама провожает.
Это прозвучало как объяснение причины. Ну, конечно, мама заинтересуется, что за молодой человек оказывает внимание её дочери. И вряд ли ей понравится, что он настолько молодой.
- Я приду на вокзал, - сказал Лёшка и не стану попадаться ей на глаза.
- Ну Лёш - не надо...
- Приду. Во сколько поезд?
- Не скажу.
- Я узнаю.
- Южных несколько. Первый в пять часов утра. - Иринка посмотрела на него торжествующе. Мол, ну, что ты на это ответишь?
- Значит, приду в пять. И буду провожать все поезда. С тобой и без тебя.
Она вздохнула. И уступила.
- В девять сорок. Вторая платформа. Шестой вагон.
- А может?
- Нет! Только на вокзал!
***
Иринкина мама была такая же красивая и стройная, как дочка, и больше походила на старшую сестру, чем маму. Он встретил их на стоянке такси и тут же вмешался, отобрав огромный чемодан: они уже примеривались, как лучше взять, чтобы нести вдвоём.
- Это не чемодан, а платяной шкаф, - вздохнула Иринкина мама, уступая ручку. Ну вот куда ей столько, если всё равно целыми днями на пляже?
- А вечерами? А танцы? - Она явно дразнила Лёшку, но тут же излечила нанесённый укол, представив его так, как он и ожидать не мог. - Мама, это Лёша, мой друг!
Вот так. Ни много и ни мало! Ни товарищ по работе, ни хороший знакомый, а друг. Лёшка поплыл. Кажется, на лице его отразилось всё, что он пережил в этот момент. Иринка засмеялась:
- А что, скажешь нет? - спросила она.
- Скажу: да! - ответил он.
- А это моя мама, Марина Александровна.
Лёшка поднял "платяной шкаф" и потащил его на перрон. Тащил, не останавливаясь, несмотря на все уговоры отдохнуть, и даже ни разу не поменяв руку. Немного постояли на перроне, ожидая посадки. Мама с дочкой попрощались у вагона без поцелуев и обниманий, Лёшка же затащив чемодан в вагон и расположив его на третьей полке, немного постоял, набираясь смелости, а потом обнял и даже поцеловал её, попав куда-то около уха. Она быстро отвернула лицо и положив голову ему на плечо, шепнула.