Арьергард
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
Я путешествую налегке. Всё необходимое - внутри меня. Снаружи безжалостное солнце чередуется с ночной прохладой. Ещё ветер, жонглирующий песчаными армиями. Иногда бьёт в грудь так, будто мечтает свалить с ног. Или заставить повернуть назад. Его бессильная злоба и тоскливые завывания смешат. Ведь он - ничто, грандиозное перемещение пустоты.
Земля щедро усеяна обломками прошлого. Остовы развалившихся зданий торчат, будто гнилые зубы. Внимательно изучают меня пустыми оконными проёмами. Они похожи на выдолбленные птицами черепа.
Чувствую, что теряю силы. Набираю пригоршню песка вместе с камнями. Глотаю, не жуя, и слабость уходит. Послушные наниты растаскивают пищу по телу. Куча мусора частично станет строительным материалом. Остальное уйдёт на синтез энергии. Походя затягиваю мелкие порезы на коже. Восстанавливаю внутренние повреждения и иду дальше...
Во мне живут голоса. Иногда, чтобы разбавить одиночество... Нет, оно не тяготит, но... я разговариваю с ними. Проживаю далёкие судьбы. Думаю, это голоса древних. Непонятные до конца, но им и не нужно - они просто вещают. Всегда о разном.
А один из них звучит прямо сейчас...
"Вы, конечно же, слышали о папаше Дженкинсе из Бирмингема? О том самом, что безумно любил шотландский эль? Каждый вечер он запирал лабораторию и спускался вниз, на Брод-Стрит. Там, в ресторанчике "Трубка Толкина", просиживал дотемна за высокой кружкой. Время от времени Кейт - пышногрудая официанточка, местная достопримечательность - меняла перед ним кружку и тарелочку с солёным фундуком.
Нежно, неслышно в город втекали сумерки. На площади собирались беззаботные гуляки. Несколько подростков мучили гитары. А девушка в коротеньком чёрном платьице пела. Она бродила между компаниями и протягивала широкополую шляпу. Так проходили вечера.
А потом папаша Дженкинс поднимался в лабораторию. Там подслеповато вглядывался в чертежи и схемы. Точил металлические кругляши, дымил и брызгал канифолью. Паял, клепал, прикручивал...
Кимберли, молоденькая уборщица, ворчала на него по утрам:
- Вы бы поберегли здоровье. Вечно в дыму, в пылище. Видит Бог, сведёте себя в могилу. И было бы из-за чего. Всё железки ваши! Нужны они кому? Вот уж не думаю!
- Матерь божья!- возмущался папаша. - Железки?! А представь, они вместо тебя будут пол мести и пыль вытирать.
- А я тогда что буду делать?
- Ну, мы придумаем, - ухмылялся Дженкинс и привычно хлопал девицу по филейным местам. За это и получал - мокрой тряпкой или нежной дамской ручкой - по лицу.
В одно прекрасное утро, потирая саднящую от пощёчины скулу, папаша Дженкинс обозвал Кимберли "прехорошенькой дурочкой" и вышел подышать воздухом. А когда вернулся...
- Караул!!!
Папаша рывком распахнул дверь и влетел в лабораторию. У рабочего стола со шваброй наперевес застыла бледная уборщица. Она таращила глаза и что-то беззвучно шептала.
- Какого... - рявкнул папаша.
- Это...это меня ущипнуло!!!
На столе высилась гора свежевытравленных плат, скруток проводов и прочего хлама. И из этого великолепия торчала тускло поблёскивающая металлическая рука. Пальцы её сжимались и разжимались, пытаясь ухватить пустоту.
- Под стол полезла, - плаксиво прогнусавила Кимберли. - Нагнулась, а она меня... Прямо за попу!
Девушка потирала пострадавшие места. А папаша чесал затылок и бормотал:
- Я, конечно, вчера соединил манипулятор с процессором. Поэкспериментировать хотел, но чтобы так...
Тем временем нахулиганившая рука сжала пальцы в кулак. Правда, как-то избирательно - центральный остался гордым и несломленным. Папаша и Кимберли при виде такой наглости открыли рты.
В конце концов, Дженкинс выпроводил девушку за дверь. Пришлось распечатать коробку с шоколадом, хранившуюся "на чёрный день", и пообещать прибавку к жалованию.
Когда Кимберли ушла, папаша вернулся к столу. Здесь его ожидал очередной сюрприз: рука исхитрилась схватить паяльник. Она постукивала им по столу, будто намекая, что инструмент неплохо бы и включить. Папаша раздумывал минуты три, а потом вставил вилку в розетку. Зачем он так поступил, добиться бы не смогли и все черти ада со своими сковородками.
Рука обрадовано затрясла в воздухе нагревающимся паяльником. А горе-изобретатель, присев рядышком на колченогий табурет, пробормотал:
- Да-да, пожалуйста, - и стал судорожно вспоминать, нет ли у него на примете хорошего психиатра.
Это продолжалось довольно долго. Наконец рука заскребла жалом паяльника по листу гетинакса. На нем медленно проступила цифра "два". Затем появилась кривая и корявая "A". Дальше - больше: из-под импровизированного пера вышли "H", "D" и "N". На этом пятерня угомонилась, отбросила паяльник и замерла.
Буквы упали на поверхность, будто ноты - они ютились одна над другой беспорядочно и, казалось, бессмысленно. Папаша и так и эдак крутил загадочную надпись: "Andh ... danh ... nahd". Наконец, его осенило - из букв отлично складывалось слово "Hand". Рука требовала себе напарницу!
Папаша Дженкинс провозился трое суток. Вечером третьего дня зеркальная копия руки была готова. Первая конечность приняла товарку как родную - любовно погладила и принялась колдовать над подключением.
Папаша валился с ног от усталости, поэтому набросил куртку и отправился домой. Впервые за многие годы он позабыл про любимый ресторанчик, прелести Кейт и шотландский эль. Добравшись до неприбранной комнатушки на Беркли, Дженкинс плюхнулся на диван в одежде и обуви, уснув до того, как голова коснулась подушки.
Когда он вернулся в лабораторию, там кипела работа. Отдельно торчавшие провода заплелись в элегантные косы. В унисон переключались реле, гудели охладители. Мягко, успокаивающе шуршали шарниры и шестерни.
Оживший механизм приветливо помахал ему рукой и схватился за паяльник, с намерением что-то нацарапать на столе. Но уродовать мебель не пришлось - Дженкинс подсунул клешням огрызок карандаша и бумагу. Те стали выводить на листе каракули. На этот раз вышло лучше - буквы появлялись нестройными, но понятными рядами: " StaINless sTeel, weLder, muLticoRe cABle".
С этого дня дело пошло быстрее. Получая заказанное, машина усердно занималась собой, а Дженкинс не мешал. Лишь тайком, чтобы наблюдать за процессом, в углу за шкафом пристроил камеру.
Через неделю над столом возвышался стальной корпус с нахлобученной лысой головой. Робот энергично вращал ею и зыркал синими глазищами. Папаша намекнул, мол, хорошо бы сделать рот для общения. Однако Чудище - так его окрестил сам папаша - дало понять, что успеется. Дженкинс согласился, он души в новорождённом не чаял.
Чего нельзя было сказать о Кимберли. Она всегда подозрительно косилась на Чудище, опасаясь подойти близко. А однажды пожаловалась:
- Господин Дженкинс, ваш железный болван...
- Что, он снова ущипнул твою драгоценную попу?!
- Да нет же. Но он так на меня смотрит! Я его боюсь.
Чудище и в самом деле не сводило с неё любопытных глаз.
- Бойся лучше меня!!! - дурашливо загудел Дженкинс и протянул к девушке руки.
Кимберли притворно взвизгнула и пропищала:
- Да ну вас! Старый... - тут она запнулась.
- Договаривай уж, раз начала.
- Старая вы калоша, - девушка кокетливо состроила бесстыжие глазки. Затем чуть помедлила и спросила:
- Вы в самом деле думаете, оно меня заменит?
- Душечка, такие штуки всех нас когда-нибудь заменят, попомни моё слово.
Кимберли собралась было возмутиться, но не успела.
- Можешь не беспокоиться. Я всегда буду платить тебе за то, что ты вертишь хвостом в моей лаборатории, - Дженкинс довольно загоготал, добавив, - и делаешь вид, будто моешь пол.
Кимберли, обиженно вздёрнув хорошенький носик, ушла.
Но на этом она не успокоилась. Спустя несколько дней, скандал разразился с новой силой. Случилось всё в послеобеденное время. Папаша, мирно дремавший на протёртой кушетке, вдруг подскочил, будто ошпаренный. В лаборатории было шумно - взбешённая девица размахивала шваброй и вопила:
- Убери... грабли убери, придурок механический!
Пытаясь успокоить, папаша приобнял её за плечико и осведомился:
- И что мы орём?
- Ваша консервная банка снова за своё! Только я отвернулась - она меня цапнула за бок!
- Послушай, Кимберли, он не хотел сделать ничего плохого, я уверен.
- Что я вам - девка из пригорода, чтоб меня хватать за всякие места? - не унималась та. - Ладно, вы. Обычное дело. Что я - не потерплю, что ли? Но ваше Чудище... Оно же... винтики-гаечки бездушные. Разберите его сейчас же или ищите другую дурочку, чтоб вам прибиралась!
- Глупая. Ты понимаешь, чего просишь? Это же уникум, машина себя конструирующая!
- А у меня бока не казённые вашим уникумам подставлять!
Чудище в это время побито поглядывало на обоих. Казалось, его глаза потускнели, а голова понуро опустилась.
В тот же день, перед самым уходом, папаша Дженкинс вспомнил об установленной камере. Перемотав запись на момент драчки Кимберли с Чудищем, он присвистнул от удивления. Да, некоторое рукоприкладство имело место. Но как это было сделано!
На записи сам папаша храпел на заднем фоне. У того, заснятого, Дженкинса отвисла нижняя челюсть, а из уголка рта стекала слюна. "Господь милосердный, неужто я так мерзопакостно сплю?!" - подумалось ему при виде самого себя. Но внимание его тут же переключилось на рабочий стол и порхавшую вокруг Кимберли. Она возила грязной тряпкой по стеклу буфета. Чудище же не сводило с Кимберли горящего - причём, в буквальном смысле - взгляда. Когда та подобралась ближе, лапа робота поднялась и трепетно провела по видневшейся из-под халатика коже девушки. Будто заботливый отец коснулся щёки ребёнка. Или, что совсем ни в какие ворота, юноша обласкал объект обожания.
Кимберли взвизгнула и, обернувшись, перетянула Чудище ветошью. В этот момент снятый папаша Дженкинс и продрал глаза...
Впоследствии папаша часто корил себя за легкомыслие. Ведь, просмотрев запись, он отправился в "Трубку Толкина". Вернувшись же на следующее утро, вместо копошащегося в собственном нутре Чудища, обнаружил лишь его фрагменты. Взвыв от отчаянья, он принялся выдирать и без того редкие волосы на седых висках.
- Мерзавцы, разбойники, я вам покажу!!! - орал он, не зная толком, кому и что покажет. - Но кто посмел?!
Тут он осёкся и забормотал много тише:
- Если воры, то почему ничего не взяли? Замок на месте. Мальчишки влезли в окно? Какое окно - пятый этаж!
Тут лицо его просветлело, и он вскричал:
- Камера, поросячьи мои мозги!!!
Папаша Дженкинс бросился к видеокамере. Руки его дрожали, поэтому он едва не уронил драгоценность на пол. Еле совладал с потёртыми клавишами - включился просмотр.
Первые несколько часов после ухода он промотал - в лаборатории всё было спокойно. Даже Чудище не подавало признаков жизни. А затем...
- Вот же потаскуха!!! - вскричал папаша. Всевидящее око запечатлело Кимберли. Мало того, что она как-то ухитрилась раздобыть ключи. Так ещё припёрлась в каморку далеко за полночь. И не одна! За ней волочился помятого вида детина. Шёл он нетвёрдо, видимо, находясь в изрядном подпитии.
Далее запись следовало промотать. Но папаша Дженкинс смотрел, и глаза его наливались кровью. Парень стаскивал с Кимберли короткую юбчонку - он смотрел. Огромные лапищи мяли женское тело - смотрел. Кимберли дрожащими ручками расстёгивала здоровяку брюки - смотрел, не отворачивался. А затем здоровяк легко забросил подружку на стол. Как раз туда, где притаилось Чудище...
И тут оно пошевелилось. Разгорячённая парочка с испугом спрыгнула со стола. Опомнившись, Кимберли хлопнула себя рукой по лбу и захохотала.
- Это мой старпёр какого-то уродца собирает, - весело сообщила она. - Говорит, уникум! По мне, так помойное ведро с гайками.
И девушка с явным намереньем продолжить начатое, притянула мужчину к себе за... В общем, было довольно темно, мелкие подробности скрадывались во мраке. Но тот заартачился:
- Не могу я... живой он.
- Кто живой, Джорджик? Эта механическая кукла?!
- Ну, всё равно...
Тогда Кимберли стащила с кушетки цветастое одеяло и набросила на Чудище.
- А вот так сможешь? - спросила она с вызовом и распахнула объятия.
"Джорджик" смог...
Когда они собрали разбросанную по полу одежду и ушли, Чудище ожило. Оно стащило с себя тряпку и взяло в руки отвёртку.
Дальше Дженкинсу смотреть было трудно. Монитор дрожал и расплывался. То ли руки отказывались держать камеру. То ли глаза подвели - стали беспричинно слезиться...
Прошло ещё полчаса.
И всё, что осталось от чуда - выложенная из деталей фраза: "Аll apologies".
Голос и буря стихли одновременно. Песчаные фонтаны упали на землю, ожидая своего часа.
Здесь есть жизнь. Иногда ящерицы или скорпионы разбегаются при моём появлении. Ничего серьёзного - беспокойная трусливая мелкота. Около ста лет назад в этих местах на меня отважился напасть варан. Бедный зверёк. Я даже позволил укусить себя за голень -какое-то разнообразие. Но потом моё тело вспомнило, что такое боль. Не понравилось, отогнал ящерицу-переростка разрядом тока.
Вдали звучит музыка, значит, я приближаюсь к цели. Ре-ми-ре-до-си-соль-соль... Мне она незнакома, но её знают голоса, а им я верю. Когда-то на эту мелодию ложились слова. Как же их... "Ах, мой милый ... Августин... всё пройдёт". Кажется, будто ударяют молоточком по металлической пластине. Только звук усиливается многократно.
Я уже почти рядом. Впереди над холмом воспарило нагромождение геометрически правильных фигур. Впечатляюще огромных, вставленных друг в друга. Безумная фантасмагория эллипсов и кубов медленно двигается и меняет очертания.
Музыка льётся именно оттуда.
И вдруг она исчезла. А вся конструкция дёрнулась несколько раз и замерла.
Ничего страшного, я правильно рассчитал время. Идти ещё порядком. Можно было бы пролететь оставшийся путь. Однако торопиться в мире, где я один знаю, что такое время, - глупо и смешно. К тому же, очередной голос в моей голове требует внимания. И я поддаюсь...
"Олаф Йохансен гордился своей работой. Он делал дыры и делал их хорошо. Будто скульптор, отбирал у стальных заготовок ненужное, оставляя красоту выверенных линий. Бережно смахивал щёткой завитки стружки и отправлял деталь дальше, в восьмой цех. Говорили, что там начинается сборка. Сборка чего? Какая разница?!
"Будь творцом на рабочем месте!" - подбадривали плакаты. "Вжик...вжух...будь творцом", - напевало верное, надёжное сверло. "Бу-у-у-удь..." - громыхала конвейерная лента.
И он стал. Каждая деталь, обработанная им, являлась верхом совершенства. В любой он был уверен на все сто и ещё чуть-чуть. Поэтому его абсолютно не волновало, что сделают с ней руки ещё одного творца за стеной.
"Вжик...вжух...будь творцом", - и ещё, и ещё раз.
А когда наступал перерыв, он шел в столовую. Рядом грузно падал на скамейку Люсьен-Скунс. Огромный нескладный бородач-балагур, он много смеялся, брызгая слюной. Имя ему подарил отец. А вот прозвище приклеилось из-за, мягко говоря, нелюбви к чистоплотности. Однако дурацкое имечко и амбре не мешали легко сходиться с людьми. Он собирал вокруг себя шумные компании, сыпал шутками и забавными историйками...
- Во-о-от, возвращается он из командировки, - захлёбываясь от смеха, гудел Люсьен, - а в спальне новенький дроид. Чувак к жене, та глазки бесстыжие в пол - а фигли, серво-бота на службе подарили. Мол, нужная в хозяйстве вещь - готовит, прибирает, с собаками на прогулку... Чувачок промолчал, а вечерком раскопал технический паспорт с инструкцией. Так что ты думаешь? Ультра-Жигало восемнадцать четыреста в полной комплектации! Его по просьбе жены на фирме подшаманили слегка, чтобы на слугу походил. А весь набор функций и гаджей от титьколизов остался.
- Трендишь, зуб даю, - вклинивался в рассказ один из слушателей. - Кто ж фанни-боя от уборщика не отличит?! Там же и платформа другая, и покрытие?
- За что купил, за то и продаю, - обиженно надувался Люсьен, выпячивая толстые губы.
- Давай трави, чем закончилось? - требовали собравшиеся.
- Чем-чем, - Люсьен выдерживал эффектную паузу, обводя взглядом публику. - Оставили железяку. Потом даже чего-то по просьбе того чувака докупали, перенастраивали.
Вокруг весело хохотали, анекдот начинал передаваться из рук в руки, обрастая скабрёзными подробностями.
Но наступал четверг, и всё менялось. Вместо того чтобы топать в столовую, Олаф прокрадывался в тёмный чуланчик за туалетом. Забирался внутрь и подпирал дверь стальной трубой. А затем нащупывал одному ему известный гвоздь в стене. Отгибал лист пластика и нырял в образовавшуюся нору. И там, в забытом богом и строителями тупичке, стояла лестница. За ней начинался другой мир. Олаф выбирался на крышу и ...
- Ну, долго тебя ждать?!
Иногда она набрасывалась на него сзади, повисая на шее. Он тонул в облаке рыжих волос с ароматом лаванды. Случалось, закрывала ладонями глаза, спрашивая: "Угадай, кто?". Или сидела, надув губки - делала вид, что обиделась и не замечает. А когда он подходил ближе, внезапно вскрикивала: "Ага, попался!!!" И прыгала навстречу. Ах, она была такая затейница - его Сьюзен!
И исчезало всё: гудящие внизу станки, огромный город за стенами фабрики. И ничего не подозревающий супруг Сью. Мир заполнял стук торопящихся сердец. Её дыхание, его надрывное посапывание. Время неслось вскачь, загнанно трепыхалось и умирало на пике счастья...
Для чего всё это было нужно? Вряд ли кто-то из них мог ответить. Люди склонны совершать непрактичные поступки. На то они и люди.
Но однажды наступил четверг, и всё случилось совсем не так.
- Слыхал, что на этот раз учудил господин Чен? - на выходе из раздевалки окликнул Олафа Скунс. - Помнишь старикашку Финча?
- Ну, как-то не слишком.
- Чувак, ты что?! - возмущению Люсьена не было предела. - Рядом с выходом, лысоватый такой. А, у него волдырь на носу!
- Допустим, помню, - кивнул Олаф, застёгивая робу.
- Помер на днях... - Скунс сообщил об этом так буднично, будто пересказывал прогноз погоды.
- А причём здесь господин Чен? Он его укокошил?
- Вот ещё! - фыркнул Люсьен. - С чего бы директор сам стал трогать простого работягу? Послал бы дроидов, те руки бы и оторвали.
Олаф покрутил пальцем у виска.
- Дурак ты, Скунс, и не лечишься. Дроиды людям не вредят. Это ж закон.
- Шучу я, чувак, шучу, - засмеялся Люсьен. - Сам он ласты склеил. Без посторонней помощи.
- А причём хозяин фабрики?
- Он его железякой заменил, понял-нет?
- Да ну на...
- Вот тебе и "ну на"! - Скунс почесал огромной пятернёй кустистые волосы на груди. - На день, правда, но всё-таки.
"Должно быть, очередной анекдот", - подумал Олаф.
А вслух сказал:
- Это же производство, чем он думал? Разве может машина с работой справляться, как человек?! Хотел бы я в глаза его бесстыжие посмотреть!
- О чём ты? - недовольно буркнул Люсьен. - Посмотреть! Кто его видел вообще, он же из восьмого цеха не показывается. Только приказы шлёт и зарплатную ведомость подписывает.
В это время прогудел сигнал начала рабочего дня, и они разбрелись по местам.
Запустили конвейер, и Олаф подумал: "Ерунда, главное, что сегодня четверг".
Он сгрёб Сьюзен в охапку, но она мягко отстранилась.
- Давай просто посидим.
- Что-то случилось?
- Да нет... Наверное, осень скоро. Ты не чувствуешь?
Он пожал плечами.
- Вроде нет. Тепло...
- Сейчас всегда тепло, - фыркнула она. - Я не об этом.
Они присели у края крыши. Вокруг восьмого корпуса сновали железяки. Деловито заполняли грузовики коробками с продукцией. И те чинно выезжали из заводских ворот.
- Ты был там хоть раз? - она указала пальчиком на суетящихся дроидов.
- Но нам же туда нельзя.
- Я здесь из-за того, что так делать запрещается. И на крыше нельзя, и не с мужем... Понял, дурачок? - и она показала ему кончик языка. - А ты никогда не хотел нарушить правила? Ну, хоть забраться в восьмой цех?
- Как-то не приходило в голову, - растерянно ответил Олаф.
- Неужели тебе не интересно, что там?
- А что там может быть? Собирают готовую продукцию, пакуют и отправляют в магазины.
- Какую?
- Ну, не знаю.
- А кто знает? - в её голосе появились нотки отчаянья. - Я всех спрашивала. Никто не в курсе... или как ты - "мне до лампочки".
- Деньги платят исправно, чего ещё?
Она опустила глаза, Олафу показалось, на реснице что-то предательски блеснуло.
- Знаешь, мне сегодня надо пораньше... - и она поднялась, отряхивая брюки от пыли, - я пойду уже.
- Стой, я пошутил, - он почувствовал, что нужно спасать положение. - Конечно, мне интересно. Я, если хочешь знать, давно собирался...
- Правда? - спросила она с надеждой. - А как ты это сделаешь?
- Есть одна мысль, должно сработать.
Никакой "мысли" не имелось. Но видеть её в таком настроении было ещё противней, чем врать.
Она чмокнула его в щёку. Затем стёрла рукой следы помады, приблизилась почти вплотную и шепнула:
- Мой герой...
Нет, он не боялся. В любом случае, отступать было поздно. Такого вопиющего вранья Сьюзен точно не простит.
Первое, что пришло в голову - взять крепость наглостью. После окончания смены он вышел с разношёрстой толпой работяг. Но вместо привычной дороги до общежития, свернул за угол.
Однако два блистающих золотом здоровяка преградили путь. Один из них, лязгнув суставами, поднял руку и провозгласил:
- Добрый вечер, попрошу вас остановиться.
- Но мне просто нужно... - пролепетал Олаф.
- Позвольте вашу ладонь, - с этими словами серво-бот мягко обхватил запястье Олафа и приложил его пальцы к своей груди. - Невозможно, в доступе отказано.
- Я опаздываю на работу. Вы же не хотите, чтобы меня уволили? Я пожалуюсь господину Чену, и вас разберут по винтику!
Но охранник был непреклонен:
- Повторяю, проход запрещён. Вас проводить?
Так провалился первый план. За ним и второй: побродив вдоль периметра, Олаф попытался отыскать лазейку. Где там! Стена метра четыре в высоту по зубам только альпинистам. Или бесплотным призракам. Он, к сожалению, не был первым и, к счастью, вторым.
Олаф перебирал возможности. Въехать в ворота, проникнув в один из грузовиков? Легче сказать, чем сделать. Их наверняка досматривает охрана. Да и как вскочить в машину на ходу? Верный способ податься в те самые призраки.
Ещё можно сигануть с крыши. А потом со сломанными ногами - если не шеей! - ползти вперёд, подтягиваясь на руках. Добраться до запретного цеха. Привалиться спиной к стене и там... Безумно героический вариант. Но очень больно и противно...
Данное обещание шло прахом.
Пока, наконец, - в тот день надежда уже совсем покинула его...
"Вжик... вжух...будь творцом", - напевало верное сверло. Кто заметит, если Олаф сделает на несколько славных дырочек больше? И они появятся как раз над конвейером, бегущим в стену? Всего-то и дел - слегка расширить уже имеющийся проход. Так, чтобы можно было улечься на движущуюся ленту и скользнуть в неведомое. Ох, только бы не ногами вперёд!
Он управился за десять дней. Отверстия, замаскированные металлическими опилками и стружкой, почти слились в линию. На радостях, он даже подмигнул Сьюзен при встрече. Потом шепнул на ушко, борясь с желанием укусить за мочку:
- Завтра четверг...
Она лишь понимающе кивнула. Женщины...
Смена тянулась мучительно медленно, но всё же закончилась. Олаф ждал, когда уберутся последние работяги. А они, как назло, не торопились. Протирали инструмент и рабочее место.
Наконец голоса затихли где-то вдали. Обмотанный тряпкой молот Олаф приготовил ещё утром. Покрепче ухватился за рукоять и ударил с плеча! Молот глухо взвыл. А кусок стального листа оторвался и влетел в тёмный зев. Олаф отбросил молот, запрыгнул на конвейер, вытянулся и замер. Как и хотел - головой вперёд... Мелькнуло дурацкое: "А Скунс с его пузом не пролез бы!".
Через минуту впереди показался свет. Ещё немного, и Олаф свалился в громадный чан, доверху набитый деталями. Вокруг не было ни души. И снова удача - гул конвейера затих. Случись это раньше, пришлось бы добираться своим ходом и в кромешной тьме.
В цеху горело дежурное освещение. Должно быть, ужесточили нормы экономии. Собравшись с духом, Олаф двинулся вперёд, нашёптывая под нос: "А что, я только одним глазом ..."
Вдруг за спиной что-то скрипнуло. Нутро Олафа сжалось и затрепетало. Он резко обернулся, готовый тут же броситься наутёк, и ... облегчённо вздохнул. Чан двигался. И не мудрено: днище громадины стояло на колёсах. А вся конструкция катилась по рельсам.
- Тихо-тихо-тихо, - зашептал Олаф. - Я сделал кучу замечательных деталек. Их же надо передать дальше. Вот и поехало.
"А что, если... - мелькнула шальная мысль. - До этого везло, может, и теперь?" Он тут же запрыгнул на выступ у днища. Чану ведь всё равно - с пассажиром или без.
Вокруг по-прежнему было пусто. Лишь вдали раздавался лязг и скрежет. Иногда там вспыхивали алые и голубые всполохи. "Видимо, сварка, - подумал Олаф, - даже запахло чем-то таким". Сердце радостно ёкнуло, почему-то вспомнилось: "Завтра четверг". И лёгкий кивок обрамлённой рыжими кудряшками головы.
Вскоре чан остановился. Из-под свода опустилась огромная клешня мостового крана, подхватила чан за бока, приподняла и поволокла. Олафу ничего не оставалось, как спрыгнуть и последовать за краном.
Внезапно пол разверзся. Из образовавшейся ямы вырвалось пламя. Чан накренился и - ужас! - детали полетели в жерло рукотворного вулкана!
Олаф был растерян и взбешён. Всю его сегодняшнюю работу псу под хвост!!! Неужели, брак? Могли и сообщить, он бы переделал. Зачем так?! А как же: "Будь творцом"?
- Попрошу вас пройти со мной, - прогудел низкий резонирующий голос. От стены отделился размытый силуэт. Огромный, широченный в плечах - точно дроид. Слишком большой даже для дроида, значит, охранник. "Всё, погиб! Бежать?!" - пронеслось у Олафа в мозгу.
Дроид будто прочёл его мысли:
- В случае неповиновения вынужден буду применить средства задержания.
Сеть-"паутина", парализатор - особо не побегаешь, и Олаф повиновался.
Подошли ещё двое. Во все времена охранники по одному не ходят.
- Вы нарушили режим объекта.
- Послушайте, что вы творите тут?! - возмутился Олаф. - Я, между прочим, каждую деталь по двадцать раз обмеряю. А вы их в огонь! Это безответственно!
Голос дроида изменился. Железяка включила психолога. Теперь, вместо раскатистого баса, она заговорила приятным, чуть с хрипотцой, контральто:
- Пожалуйста, успокойтесь. Думаю, мы сможем решить наши проблемы...
- Что скажет на это господин Чен, если узнает?! - не унимался Олаф. - Вот сейчас же пойду к нему и доложу!
Он так разошёлся, что и сам поверил в угрозы. Увидеться с директором - это последнее, чего ему сейчас хотелось.
- Поверьте, все работы ведутся с ведома и по приказу господина Чена, - был ответ.
"Серво-боты врут! - мелькнула скользкая противная мыслишка. - Не может директор согласовать уничтожение дневной нормы продукции. Заговор?! Но они же машины. А вдруг их перепрограммировали конкуренты? Вот отведут подальше и просто растопчут!"
- Это бред! - заорал он. - У вас вирусы мозги проели. Я хочу видеть директора!
"Если откажут, точно засланные", - он начинал паниковать.
- Невозможно, - к дроиду вернулся густой бас.
"Что делать? - лихорадочно соображал Олаф. - Надо бежать, а вдруг удастся? Чёрта с два! Их трое..."
- Я человек, ты должен повиноваться! - закричал он отчаянно. - Это закон!
Ему показалось, что дроид печально хмыкнул:
- Человек? Должен? Ну, допустим... вреда всё равно не будет. Вам нужен господин Чен? Ожидайте.
Прошло от силы секунд десять, и дроид вновь заговорил. Голос его был мужским, но уже не таким низким.
- Что происходит?
Олаф решил, будто ему предоставили связь с директором, и затараторил:
- Господин Чен, тут у нас, в восьмом, вредительство. На моих глазах были уничтожены обработанные детали. Пусть это брак. Всё возможно, мы живые люди. Но как же акт дефектации? И комиссия по списанию? Думаю, за этим стоит злой умысел...
Но господин Чен нетерпеливо перебил его:
- Идите к себе. Я даже не буду спрашивать, как вы оказались в запретной зоне. Охрана вас проводит.
- Но ведь...
- У меня всё под контролем. Работайте спокойно.
И Олаф совсем растерялся. В принципе, директора он не видел. А говорить с ним могла сама железяка. Так что его попросту дурачили...или нет? И сейчас ведут на убой! Хотя, зачем усложнять? Оторвать голову можно было и прямо там, у плавильни.
Они подошли к выходу. Здесь освещение было ярче за счёт солнечного света. В проходе сновали роботы-грузчики. Они бодро таскали увесистые коробки и укладывали их в автомобиль.
И тут Олафа осенило - коробки с готовой продукцией! Если узнать, что в них, его злоключения окупятся.
- Послушайте, мне нужно...- обратился он к провожатым. - Ну, вы в курсе, я же человек.
- А может, потерпите? - осведомился охранник.
- Я и так терплю уже полчаса. Не выдержу ведь...
- Хорошо, сделайте это там, - и дроид указал на угол здания. - У вас минута.
Олаф согласно кивнул. Но, отойдя на безопасное расстояние, пригнулся и бросился к грузовику. Сейчас его тело нашпигуют парализатором! Запрыгнул в кузов. Рванул на себя край коробки - тускло блеснуло. Вытащил содержимое...и обомлел.
Его рука держала заготовку. Ту самую, которая поступает в цех номер один на черновую обработку.
Дроиды стояли метрах в пяти от него. Казалось, они не знали, как с ним поступить. Ждали приказа.
- Не подходите! - заорал он и поднял кусок металла над головой. - Я не знаю, что с собой сделаю. И вы будете виноваты!
Один из охранников медленно выступил вперёд и голосом "господина Чена" сказал:
- Ничего делать не надо. Слезайте, мы поговорим.
- Нет, стойте там, я прекрасно слышу.
- Хорошо. У вас ко мне вопросы...
Олаф кивнул так энергично, что хрустнули шейные позвонки.
- Что за чертовщина творится?! Почему из сборочного цеха выгружают заготовки?
Господин Чен чуть помедлил.
- Всё просто, их здесь выплавляют.
Такая мысль не приходила Олафу в голову. Поэтому от неожиданности он даже опустил заготовку и присел на ящики.
- Но ведь плавильня...
- Точно, - подтвердил его догадки директор. - Вы сделали правильные выводы.
И тут Олаф всё понял. Цикл замкнулся - семь огромных цехов протачивают, шлифуют, сверлят. "Вжик-вжух", а потом...
- Скажите... скажите, ради Бога... - голос Олафа сорвался на крик. - Вы, человек, который стоит во главе всего... Зачем тогда это?!
И он повёл руками вокруг.
Господин Чен тихо ответил:
- Я - не человек.
Олаф и Сью, обнявшись, сидели на крыше. Девушка нарушила тишину:
- Давай убежим.