- Ва-а-арёная кукуруза! Пивко-рыбка-катранчик-кто-желает! - доносил ветер скороговорку. Мы с друзьями жадно облизывались вслед торговке и потуже затягивали веревочки на плавках.
В тот день у нас закончились деньги. А еды из столовой хватало, чтобы прийти на пляж и проплыть метров двести до буйка. Возвращаясь, ложились на спину, ловили волну и дрейфовали к берегу. Вот так плывешь, выставив впалый живот над водой, и слышишь, как тот урчит. Требует, бедняга, забросить в топку чего-нибудь съестного. А где возьмешь?
- Эй, охламоны, захватили бы сметаны с завтрака - обгорите!
Это Владимир Иванович. Тучный, в годах, с благородной сединой. Он чинно шествовал по пляжу, опираясь на огромный зонт. Жилетка на груди была распахнута, открывая всеобщему обозрению курчавые волосы и золотую цепь. Хвастался, что нефтяник, инженер с буровой. Жили мы вместе, в одном домике на четверых. Дядя Володя подкармливал нас жареной рыбой с местного базарчика. Еще травил анекдоты, сальные и непременно смешные.
Очень интересно он ел. Тщательно мыл мясистые помидоры. Обрезал пожухлые хвостики зелени. Очищал "сто одежек" даже на вид очень вкусного крымского лука - бордово-бурого с нежно-розовыми прожилками. А потом начиналось священное таинство. Владимир Иванович все крошил мелко-мелко. Посыпал морской солью, для чего-то лизнув перед этим солонку. Чихал, добавляя щепоть молотого перца. И, наконец, топил все в сметане. Овощи захлебывались, пуская сок.
Завершив приготовления, он накладывал салат в пиалку, садился рядом и начинал над ней шептать - пошепчет и перекрестится. А потом принимался за еду, предварительно опрокидывая в себя запотевшую рюмочку местной горькой с перцем.
Как-то не удержался и спросил его об этом ритуале. Он только отмахнулся:
- Все равно не поймешь. Потому как катастрофически молод еще. Это хорошие люди, и я их поминаю.
Мне подумалось: "Сектант, не иначе". А вслух спросил его:
- Зачем? Это как за усопших свечку ставят?
Тот недовольно сморщил нос:
- Я же говорил, не поймешь. Не усопшие они. Хотя и такие есть. Читал про субъективность бытия?
Я кивнул, чтобы не показаться совсем темным.
- Вроде ты сейчас закроешь глаза, и мир исчезнет. И я, и твои дружки-бабники, все. Только неправда это. С направлением действия не угадали. А потому что эгоисты. Проще все - если не останется никого, кто помнит о тебе, ты и подойдешь, так сказать, к концу, - и он хрипло хохотнул, скорее даже каркнул. - Вот я и поминаю хороших людей, что знал. А они, даст Бог, меня. Пока помню их, они существуют. Живые ли, померли, тут уже вопрос формы.
- А еда тут при чем?
- Для регулярности.
Я еще раз кивнул, не до конца уловив соль. Чем-то непостижимым для меня было тогда это откровение.
- Вот и хорошо, - он почесал поросшую щетиной щеку и предложил: - Жрать хочешь? Если да, бери ложку.
Хотел ли я? Да мы тогда постоянно хотели.
Так вот, у нас закончились деньги. Шурик - рационализатор! - боролся с голодом хитрым способом. Брал кошелку и топал на местный рынок. Толкаясь у винных рядов, делал вид, что хочет серьезно отовариться. Старушки-торговки наливали ему по половинке стаканчика на пробу. И сделав "круг почета", он возвращался домой порядком навеселе. В таком виде, даже не сбрасывая шорт, ложился на мелководье, расставляя конечности, и замирал в неге. Это у него называлось "играть в морскую звезду". Действительно, проходя мимо, сам слышал, как он напевал тихонько: "Й-а-а-а твоя медленнай-а-а-а звезда-а-а..."
Поначалу помогало. Но вскоре то ли организм адаптировался, то ли наглое веснушчатое лицо его на рынке примелькалось. В общем, Шурик первым предложил:
- А давайте наловим жемчужниц. Мы с отцом на Днепре ели.
- Что за жемчужницы? - Денис удивленно поднял бровь. Этим трюком он пользовался при общении с противоположным полом. И срабатывало - от поклонниц не было отбоя. Или, может, все оттого, что был он двухметрового роста и широкоплечий до ужаса? Мне бы все же хотелось списать успешность на бровь. Ну их, эти комплексы...
- Ракушки такие, в песке, - пустился Шурик в объяснения, отчаянно жестикулируя.
- Мерзость, небось... - протянул Денис с сомнением.
- Те же устрицы! - стоял на своем змей-искуситель. - Наедимся от пуза!
- Ну, наберем, а после? - вмешался я. Должно быть, чувство голода сыграло злую шутку. Напрочь исчез инстинкт самосохранения.
- Не боись, я все сделаю. Вы только наловите.
Мы бодренько натаскали целое ведро "тех же устриц". Вылезли из моря синие. Оттащили ведро на кухню, Шурик раздобыл три здоровенных ножа и сковородку. - Теперь вскрываем створки. В центре - кусочек мяса. Его - на огонь, и ждем. Главное - не передержать, а то станет будто резина.
Мы готовы были съесть и резину. Поэтому последовали его инструкциям: наковыряли экзотического мяса и побросали на сковородку. Минут через десять от жемчужниц повалил довольно приятный запах. Пахло морем и почему-то уксусом. - Эх, сюда бы лучку, - сокрушался Шурик. - Никакого шашлыка не надо.
Мясо приготовилось быстро. Мы смотрели на него с опаской, ждали, пока жаркое отведает идейный вдохновитель. А он взял вилку и стал уписывать деликатес за обе щеки. Разговелись и мы. Мясо на вкус было терпимое. Что-то среднее между курицей и фасолью. Но главное - его было много.
Ближе к вечеру неладное почувствовал Денис.
- Жарко, - пожаловался он мне.
- Так лето, всем жарко.
- Да нет, точно температура.
Я потрогал его лоб - действительно, горячий.
- Это ты перекупался, - постановил Шурик. Вообще, согласно принципу вселенской справедливости, ему полагалось слечь первым. Но три дня винной диеты проспиртовали его так, что возбудители инфекций дохли на подлете.
Термометр чисто случайно нашелся. Чья-то заботливая мамаша положила в рюкзак.
- А таблеток, конечно, нет? - возмутился я.
У меня и самого их не было. Просто у нас, русских, кто первый обвинит, тот не виноват.
- У соседей из сорокового целая аптечка, - вспомнил Денис,- давай к ним, а я полежу.
Когда я вернулся с упаковкой парацетамола, в домике был один Шурик. Он валялся на кровати и радостно шептал:
- Я его сделал, сделал...
Больно странный был у него вид, ликующе-припадочный.
- Кого ты сделал?
- У Дэна тридцать девять и три, а у меня тридцать девять и пять!
- Сделал-сделал, - успокоил я его, - а где он?
- Пошел помирать к девчонкам в тридцать второй. Хочу, говорит, сдохнуть у ног любимой женщины. Еще какой-то бред нес, чуть не плакал. Интересно, кто там любимая? Леля грудастая, не иначе.
Он на миг замолчал. Потом схватился за кончик шторы. Тут же принялся дергать ее из стороны в сторону. От этого по ткани побежали волны.
Удивительно, что странная напасть не проняла меня. Потрогал лоб - норма. На всякий случай проглотил таблетку. Положил Шурке на физиономию мокрое полотенце. Сунул в рот жаропонижающее... А хотелось кляп! Он раскусил до того, как я успел принести воды. Скривился и заорал:
- Горько! Горько! Р-р-р-р-раз, два-а-а-а...
А сам в ладоши хлопает, идиот.
Оставив его на попечение соседей, я побежал искать Дениса. В тридцать втором стояла тишина. Заглянул в окно и увидел, как все обитательницы домика собрались на одной кровати. А на противоположной храпела наша пропажа. Девчонки сразу же зашикали на меня, мол, разбудишь, и вышли на улицу.
- Давно он у вас? - поинтересовался я у единственной знакомой Лели. Той самой, с внушительными телесами.
- Минут двадцать назад. Ворвался, цветов притащил. Вместе с землей, правда. Натаскал на клумбе. И к Светке. Руки просил, да так галантно. Выпил полграфина воды и вырубился.
Я, как мог, извинился за поведение друга перед "дамой сердца". Та понимающе кивала, а в конце посетовала:
- Жалко ведь: проснется - ничего помнить не будет. Хорошенький...
Стемнело. Возвращался от девчонок я через пляж. С пирса гремела музыка. В воде светились зеленоватые огоньки - небольшие рачки, я видел их днем, ничего особенного. А по ночам - Лас-Вегас!
Не заметил, как музыка плавно исчезла. Будто кто-то осторожно, чтобы не скрипеть и не спугнуть, закрыл дверь в мое сознание. На месте музыки проросли едва различимые шепоты и шорохи. Они становились громче, нахально вытесняли остальное, ненужное сейчас.
Огляделся уже другим взглядом. Все как обычно. В море, у невысокого утеса, резвилась пара серебряных драконов. Крупный, должно быть, самец, старался ухватить второго - вторую? - за юркий хвост. Они поднимали тучу брызг, довольно взрыкивая. Шумно выпускали через ноздри струи пара.
Еще дальше поблескивал в лунном свете огромный панцирь гигантской черепахи. Она плыла, изредка поднимая над волнами увитую водорослями шею. А на ее панцире суетились люди. Я даже хотел помахать им и крикнуть что-то вроде: "Эй, там, на плавучем чемодане! Семь футов под килем!" Но вспомнил, что у черепах нет киля, и шуметь расхотелось.
Над волнами, пританцовывая и переплетаясь, поднялись радуги. Две, четыре, семь... Они не освещали побережье, нет. Свет оставался в них, мерцая и переливаясь. Казалось, что им его просто жаль. Жалко тратить на никчемных людишек, которые все равно не оценят.
И в этот момент я понял - скорее, почувствовал - ту самую дядь Володину истину. Если гигантское непостижимое море закроет глаза и забудет про меня, то я исчезну. Ведь меня мало, а оно ... Вечное? Всеобъемлющее? Нет. Оно несоизмеримо больше и значительней.
Лунная дорожка манила. На другом берегу Турция. Это же так удивительно - прийти в Турцию по воде! И я ступил на нее. Прошел три шага, а на четвертый...
Горе мне! Исчезли драконы и черепаха. И что самое обидное, растворились в темноте радуги. Остался только я, по колено в воде и со вкусом чуда на губах.
В последний вечер не спалось. Крутился с боку на бок, скрипел пружинами древней койки.
Вдруг за стенкой кто-то вскрикнул. Негромко, сдавленно, будто ему моментально заткнули рот подушкой. Все затихло, потом раздались шаркающие шаги. В кухоньке зажегся свет. Я тихонько выглянул через неплотно прикрытую дверь. На табуретке сидел наш сосед и смотрел на меня.
- Ну, прощения прошу. Со мной так бывает. Недолго терпеть, завтра по домам.
- Я и не спал, - хотелось его успокоить.
- А, тогда хорошо, - он надул щеки и с шумом выпустил из них воздух. - Слушай, сгоняй за водичкой. Чайку поставим. Будешь чай?
- С козинаками? - пошутил я, вспомнив фразу из мультфильма.
- Козинаков не обещаю. Пара конфет есть.
- Сойдет.
Я взял трехлитровую пластиковую бутыль и вышел. Уходя, успел расслышать, как за спиной Владимир Иванович звенит пузырьками в полке.
Чай вышел на редкость крепким. Я обычно такой не пью, но за компанию, говорят, и вешаются некоторые. Владимир Иванович по привычке стал колдовать над чашкой, часто крестясь. А когда закончил, будто вспомнил что-то и попросил... Да, именно попросил, это я потом понял:
- Береги, друг, хороших людей, которые о тебе помнят. Выродков забывай быстрее. И зло, что они тебе сделали. Трудно, знаю, но надо справиться. Я вот, вроде, стараюсь. Только по ночам лезет из печенок это дерьмо. Снова оживает. Глаза закрою, а там местные с "калашами". Ломаются в дверь, лопочут на своем. А у нас с брательником две рогатины и топор. Девки мои по углам забились, визжат со страха. Дочерей тогда уберег. А брата с женой...
Он поднял глаза к потолку и еще раз перекрестился, шепча одними губами. Потом весь подобрался, даже улыбнуться сумел.
- Ладно, кто старое помянет... Гитару не упаковал еще?
- Нет, - ответил я, соображая, что ночь на дворе. - Так спят же все.
- А мы тихо, вполголоса, - смотрел он уже не на меня, а в окно. Будто видел там несуществующее: - Очень она, знаешь, любила про "с ветром в поле когда-то повенчана".
Кто ж откажет?
Назавтра он собственноручно запер дверь домика, крепко пожал нам руки своей громадной лапищей. Помог взвалить рюкзаки на плечи. А мне напомнил:
- Добро, добро в памяти держи. Только для этого она. Делай и держи. Тогда зверья меж нас поменьше станет. Понял?