Новиков Владимир Александрович. Как вам это понравится

Новиков Владимир Александрович : другие произведения.

Как вам это понравится

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Новиков Владимир Александрович (twowings@mtu-net.ru) Размещен: 05/11/2012, изменен: 05/11/2012. 175k. Статистика. Пьеса; сценарий: Переводы		Ваша оценка:

КАК ВАМ ЭТО ПОНРАВИТСЯ

По мотивам комедии В. Шекспира

AS YOU LIKE IT

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

ГЕРЦОГ, живущий в изгнании.

ФРЕДЕРИК, его брат, узурпировавший власть и владения.

АМЬЕН, ЖАК, вельможи, сопровождающие изгнанника.

ЛЕ-БО, приближённый Фредерика.

ШАРЛЬ, борец Фредерика.

ОЛИВЕР, ЖАК, ОРЛАНДО, сыновья графа Роланда де Буа.

АДАМ, ДЕННИС, слуги Оливера .

ТАЧСТОУН, шут.

СЭР ОЛИВЕР МАРТЕКСТ, священник

КОРИН, СИЛЬВИЙ, пастухи.

ВИЛЬЯМ, деревенский парень, влюблённый в Одри.

Персона, представляющая Гименея.

РОЗАЛИНДА, дочь изгнанного герцога

СЕЛИЯ, дочь Фредерика.

ФЕБА, пастушка.

ОДРИ, деревенская девушка.

Вельможи, пажи, слуги и прочие.

Место действия: дом Оливера; двор Герцога Фредерика; Арденнский лес.

АКТ ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Сад при доме Оливера.

(Входят Орландо и Адам.)

ОРЛАНДО:

По-моему, Адам, как помню, было так: оставил он согласно завещанью каких-то тысячу несчастных крон, а перед смертью самой, как и говоришь, он брату наказал мне предоставить воспитание согласно всем канонам. Вот здесь-то и начало всех печалей. Он Жака в школу отдаёт, откуда звон его успехов молва разносит по округе. Меня же - держит в чёрном теле, а, проще говоря, ни воспитания, ни школы не имею. Меня, по крови дворянина, лишает должного внимания и школы, скоту уподобляя в стойле. Да лошади его содержатся добротней: и кормит их сытней и обучает лучше, за ними ходят конюхи, как няньки, жокеи дорогие на манеже нежат. А я же, брат его, при нём приобретаю рост, теряя в весе. Я со скотиною в одном обозе: пасусь, топчусь и увязаю, как они, в навозе. Помимо ничего, чего в достатке у меня от брата, он тщится выбить из меня всё то, что мне даровано природой от рожденья: за стол с прислугою сажает, меня за брата не считает, и тем достоинство дворянское мое уничтожает. Всё это горше прочего, Адам. Дух предка моего в душе восстал и рабства не приемлет. Я более терпеть не буду. Не знаю только, что мне предпринять.

АДАМ:

Сюда хозяин мой идёт, ваш брат.

ОРЛАНДО:

Посторонись, Адам, чтоб слышать, как трясти меня он будет, словно, грушу.

(Входит Оливер.)

ОЛИВЕР:

Нужда какая здесь тебе шататься?

ОРЛАНДО:

Другому не обучен, брат.

ОЛИВЕР:

Выходит, пакостить сюда явился?

ОРЛАНДО:

Чёрт подери! Стараюсь вам помочь испортить то, что создал бог, когда меня творил он вашим братом.

ОЛИВЕР:

Занялись бы уж чем-нибудь полезным, да и только.

ОРЛАНДО:

А не угодно ль мне пасти свиней и жёлудем питаться?

Я, словно, блудный сын, спустивший все богатства, в нищете погрязший.

ОЛИВЕР:

Да где изволите вы, сударь, находиться?

ОРЛАНДО:

Известно где - у вас в саду.

ОЛИВЕР:

А кто пред вами, знаете ли вы?

ОРЛАНДО:

Ещё бы мне не знать! А вы, по-моему, забыли кто пред вами. Известно мне, что вы - мой старший брат, и вам бы следовало знать, что ровня я по крови. Согласно принятым обычаям в народе, вы, появившийся в семье на свете первым, передо мной имеете какие-то права, но права быть отвергнутым по крови, хотя бы дюжина была меж нами братьев, не могу. Все признаки отца я, как и вы, имею, хотя у вас, учтивая возраст, есть шансы уважения добиться в свете раньше моего.

ОЛИВЕР:

Как ты, мальчишка, смеешь!

ОРЛАНДО:

Спокойней, старший братец мой, спокойней. До этого пока ты не дорос.

ОЛИВЕР:

Да ты ещё и руки распускаешь, негодяй?

ОРЛАНДО:

Не негодяй, а младший сын Роланда де Буа. Он - мой отец, а негодяй на самом деле ты, и трижды! Не ты ли оскорбил отца уж тем, что он негодника зачал и породил? Не будь ты мне родимым братом, одной рукою задушил бы враз, другою - вырвал твой язык поганый. Ты не меня - себя позоришь этим словом.

АДАМ:

Уймитесь ради памяти отца, прошу вас, господа.

ОЛИВЕР:

Пусти же, говорю!

ОРЛАНДО:

Не отпущу, пока не пожелаю. Придётся терпеливо выслушать меня. Согласно завещанию отца поручено вам было обучить меня наукам, а не месить навоз вонючий на конюшне вашей. Во мне вы постоянно убивали дворянина. Но дух отца во мне уже проснулся - он не даёт мне более терпеть несправедливость. А потому и требую от вас достойных дворянина привилегий. В противном случае - вернёте мне положенную сумму и волен я искать по белу свету лучшей доли.

ОЛИВЕР:

И что же ты намерен делать? Растратив всё, идти с протянутой рукою?

Достаточно с меня. Мне это всё порядком надоело. Ты долю из наследства заберёшь. Сейчас, прошу тебя, оставь меня в покое.

ОРЛАНДО:

Я лишку требовать не буду - лишь то, что мне необходимо.

ОЛИВЕР:

Ты, старый пёс, с ним убирайся заодно.

АДАМ:

За службу верную награда - "старый пёс"! И вправду: зубы все на службе потерял. Да будет пухом старому хозяину земля! Меня бы он так грубо не обидел.

(Орландо и Адам уходят.)

ОЛИВЕР:

Ах, вот куда ты гнёшь! Меня ты выше прыгнуть хочешь? И прыгнуть не получится, дружок, и тысячу свою ты не получишь. Иди сюда немедленно, Деннис!

(Входит Деннис.)

ДЕННИС:

Вы, ваша честь, меня изволили позвать?

ОЛИВЕР:

Не здесь ли Шарль, борец известный государя, который разговор ко мне имеет?

ДЕННИС:

Он, ваша милость, у дверей ждёт позволения войти.

ОЛИВЕР:

Зови же.

(Деннис уходит.)

Борьба назначена на завтра и это будет правильным решеньем.

(Входит Шарль.)

ШАРЛЬ:

Приветствую вас, сударь.

ОЛИВЕР:

И я приветствую вас, Шарль. Какие новости нам с нового двора?

ШАРЛЬ:

Двор новый старые известия жуёт, как старый герцог изгнан младшим братом со сворою вельмож. Став новым государем, братец земли и доходы отобрал, изгнаннику позволив беспрепятственно скитаться.

ОЛИВЕР:

А Розалина, дочь изгнанника, отправилась с отцом?

ШАРЛЬ:

Нет. При дворе она. Дочь государя в ней души не чает. Кузины с детства неразлучны и так привязаны друг к другу, что развести их невозможно. И если бы изгнали Розалину, кузина бы не вынесла разлуки и от тоски скончалась. И дядя к Розалине не суров: почти, как дочь свою, её он привечает. Любовь двух девушек друг к другу ни с чем не может быть сравнима.

ОЛИВЕР:

Где ж обитать намерен старый герцог?

ШАРЛЬ:

По слухам, он уже в лесу Арденнском в компании веселых молодцов. Да и ведёт себя, подобно доброму английскому герою Робин Гуду. Как люди говорят, к нему стремятся толпы молодых дворян, чтоб жить по-вольному, досуг свой праздно проводить, как в веке золотом когда-то.

ОЛИВЕР:

Пред очи нового правителя вы завтра бой даёте?

ЩАРЛЬ:

Даю, чёрт подери. Вот в этом и загвоздка. Мне тайно донесли, что братец младший ваш Орландо, переодевшись в незнакомца, со мною собирается сразиться. Но завтра, сударь, бой жёстким будет - его даю я в качестве примера и ,коль соперник мой уйдёт неломанный, небитый, ему ужасно в жизни повезёт. Пока что братец ваш и юн и слаб в коленках, поэтому считаю нужным упредить, что ради собственной карьеры ему не уступлю. И пусть пощады от меня не ждёт он. А цель визита, сударь, моего - вам рассказать о положении вещей, чтоб вы его отговорили от безумства, в противном случае - угроблю братца , хотя в душе я зла мальчишке не желаю.

ОЛИВЕР:

Примите, Шарль, признательность за то, что в адрес мой проявлена забота. Я щедро вас за это награжу. Когда узнал я о затее брата, усердно отговаривал его, но он меня и слушать не желает и боем предстоящим одержим. Мальчишки я во Франции упрямее не знаю. В нём много честолюбия и зависти ко всем, кто чем-то в чём-то брата превосходит. Я, знаете ль, боюсь, что против и меня, родного брата, что-то замышляет он. А потому и действуйте, как должно. Сломаете башку ему иль палец - всё едино. А коли поломаете не сильно, хотя и победите в битве, то ждите пакостей: от яда до ловушки хитроумной. Не остановится мой брат, пока врага не уничтожит. Я говорю, а слёзы душат - на свете не найдётся никого из молодых людей, кто был бы так коварен в молодые годы. Всё это говорю с учётом моего родства, иначе бы краснел и плакал от того, что говорю, а вы бы побледнели, изумившись..

ШАРЛЬ:

Визитом к вам остался я доволен. И если завтра брат решиться на борьбу, своё получит он, не сомневайтесь. А если он оправится от битвы, то от позора не оправлюсь я. На том и разойдемся, сударь с богом.

ОЛИВЕР:

Прощайте, добрый Шарль.

(Шарль уходит.)

Теперь я игрока пощекочу. Его концом надеюсь насладиться. Моя душа, не знаю почему, его не переносит. Он, тем не менее, и кроток и умён, хотя и в школе не учился, но полон благородства, обожаем всеми, особенно людьми, с которыми знаком, и челядью моей, которая меня уже ни в грош не ставит. Но продолжаться так не может. Борец из парня вытрясет всю душу. Пойду-ка душу ту настрою на борьбу.

(Уходит.)

АКТ ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Лужайка перед дворцом герцога.

(Входят Селия и Розалинда.)

СЕЛИЯ:

Прошу, сестрица, Розалинда, будь же веселей.

РОЗАЛИНДА:

Я, дорогая Селия, стараюсь веселиться в меру сил. Как может веселиться дочь отца, которого изгнали? Не можешь научить меня забыть отца, а значит требовать излишнего веселия не можешь.

СЕЛИЯ:

Меня ты так не любишь, как тебя я. Ведь если б дядя мой, твой изгнанный отец, изгнал бы

моего отца, а мы с тобой остались неразлучны, то я б заставила себя смотреть на твоего отца, как на родного. И ты бы также поступила, коль искренне, как я тебя, меня любила.

РОЗАЛИНДА:

Придётся мне от горя отстраниться, чтоб радостью подруги насладиться.

СЕЛИЯ:

Поскольку я единственная дочь, а остальных детей, похоже, и не будет, то, после смерти батюшки наследницей богатства будешь ты. Всё, что отец у брата силой отобрал, верну тебе с любовью. Верну, клянусь тебе я честью. А коли я обет нарушу, то пусть в чудовище немедля превращусь. Есть повод для веселья, Роза. Благоухай же, Роза, веселись.

РОЗАЛИНДА:

С момента этого, кузина, веселюсь и на забавы всякие горазда. А не влюбиться ль мне, сестричка, ради сей забавы?

СЕЛИЯ:

Затея хороша, когда она - затея, а не боле. Любить по-настоящему не смей! Да и забавой увлекаться - не резон. Ты выйти из неё должна с победой, отделавшись румянцем, да и только.

РОЗАЛИНДА:

И чем же мы сейчас займёмся?

СЕЛИЯ:

Давай-ка матушку-фортуну отвлечём от колеса насмешками своими и пусть дары её достанутся для всех.

РОЗАЛИНДА:

Не плохо было бы такое сотворить, а то ведь так неправильно она свои дары распределяет. Не видя нашей красоты, добрейшая, но глаз лишённая фортуна, обходит зачастую женщин стороной.

СЕЛИЯ:

Да. это так. Красивых добродетели лишает, а добродетельных лишает красоты.

РОЗАЛИНДА:

Там, где владычица - природа, места нет фортуне. Её удел - земные блага, ни лиц созданье, ни творенье тел. Всё это лишь во власти у природы.

(Входит Тачстоун.)

СЕЛИЯ:

Неужто так? А разве красоту, что создала природа, не может вдруг фортуна бросить в полымя? Природа, наградив нас острым словом, вдруг спотыкается о пакости фортуны,

прервав наш разговор явлением шута.

РОЗАЛИНДА:

Фортуна здесь действительно природе навредила, прервав природный ум явлением кретина.

СЕЛИЯ:

А может не фортуна, а природа, решив, что мы не тем умом наделены, чтоб рассуждать по праву о божественных делах, нас испытать желает дураком, поскольку дурость - пробный камень для сметливых. Вперёд же, остроумие! Куда тебя несёт?

ТАЧСТОУН:

Отец, сударыня, желает видеть вас.

СЕЛИЯ:

Тебя назначили послом?

ТАЧСТОУН:

Нет, ваша честь, меня об этом попросили.

РОЗАЛИНДА:

Где дурака учили клевете?

ТАЧСТОУН:

У рыцаря, который клялся честью, что пирожки - прекрасны, а горчица - дрянь. А я же заявил, что дрянь - пирог, горчица - просто прелесть. И всё же - рыцарь в данном случае не лгал.

СЕЛИЯ:

Ты, кладезь всех наук, как нам докажешь это?

РОЗАЛИНДА:

Да-да, сними намордник мудрости своей.

ТАЧСТОУН:

Ступите шаг вперед и бородою собственной клянитесь, что я плут.

СЕЛИЯ:

Клянемся каждая своею бородою, которой не имеем, что ты на самом деле - плут.

ТАЧСТОУН:

Клянусь я плутовством, которого и нет в помине, но если бы вдруг было, то был бы я на самом деле плут. Когда же вы клянетесь тем, чего не существует, то, стало быть, и клятвой этой нет. Вот так же клялся и тот рыцарь честью, которой никогда не обладал. А если он и обладал, то потерял её задолго до горчицы с пирогами.

СЕЛИЯ:

И на кого же ты, любезный, намекаешь?

ТАЧСТОУН:

Да на того, кого так любит старый Фредерик, отец ваш.

СЕЛИЯ:

Любви отца достаточно, чтоб почитать его. Ни слова более о нём! Твой зад на днях оценит вольности, которые себе ты позволяешь.

ТАЧСТОУН:

Иначе и не может быть: драк не смеет умничать о глупости, которую тот умный совершает.

СЕЛИЯ:

И вправду верно говоришь. Когда толику малую ума в мозгу кретина заставляют смолкнуть, толика глупости у мудрого выходит на показ. Сюда идёт месье Ле-Бо.

РОЗАЛИНДА:

Я вижу: изо рта его выскакивают вести.

СЕЛИЯ:

Обрушит их на нас, как голуби пшено на птенчиков своих.

РОЗАЛИНДА:

Нас новостями, словно, шалью обмотает.

СЕЛИЯ:

То - не беда. Приобретём шикарный вид товарный.

(Входит Ле-Бо.)

Бонжур, месье Ле-Бо. Какие вести?

ЛЕ-БО:

Вы главную забаву упустили, милая принцесса.

СЕЛИЯ:

Забава! А какого цвета?

ЛЕ-БО:

Вы цветом, словно, молнией сразили! Не знаю, что ответить вам.

РОЗАЛИНДА:

Помогут остроумие и случай.

ТАЧСТОУН:

Иль как предписано судьбою.

СЕЛИЯ:

Сказал: как-будто мастерком сработал.

ТАЧСТОУН:

Коль не сыщу я смачного словечка...

РОЗАЛИНДА:

Утратишь свой обычный запашок.

ЛЕ-БО:

Вы удивляете, сударыни, меня. Ведь я хотел поведать о борьбе, которая внимания и вашего присутствия достойна. Увы, её вы не видали.

РОЗАЛИНДА:

Так расскажите нам подробнее о ней.

ЛЕ-БО:

Я о начале расскажу, а продолжение увидите вы сами, коль пожелаете присутствовать при сём. Вас уверяю, что развязка вся - в финале, который провести намечено вот здесь на этом самом месте.

СЕЛИЯ:

Ну что ж, послушаем начало, уже почившее и ставшее забвеньем.

ЛЕ-БО:

Пришёл старик с тремя своими сыновьями...

СЕЛИЯ:

Похоже на начало старой сказки.

ЛЕ-БО:

Три славных молодца, прекрасные и телом и лицом.

РОЗАЛИНДА:

С табличками на шеях молодцов: "Да будет каждому известно, каковы мы".

ЛЕ-БО:

Решил бороться старший братец с Шарлем, любимым воином, кумиром государя. И Шарль сразил его немедля, сломав при этом три ребра, лишив надежды даже выжить. С позором были биты и второй и третий. Лежат сраженные на поле, стрик над ними сожалеет, народ, сочувствуя, вопит.

РОЗАЛИНДА:

Вот горе-то какое!

ТАЧСТОУН:

И что же это за забава для девиц, которой так недоставало?

ЛЕ-БО:

Та и забава, о кострой говорю.

ТАЧСТОУН:

Мудреют люди с каждым днём мудреют Сменились зрелища для женщин. Браво! Ребро сломать - для них теперь забава.

СЕЛИЯ:

Тебе, не сомневайся, обещаю.

РОЗАЛИНДА:

Какому уху сладок ребёр сломанных мотив? Найдётся ли желающий их снова посчитать? Ужель, кузина, нам придётся быть свидетелями бойни?

ЛЕ-БО:

Придётся, коль отсюда не уйдёте. Ведь это место выбрано для названной борьбы, которая начнётся очень скоро.

СЕЛИЯ:

Они уже направились сюда. Давай останемся и зрелище посмотрим.

(Звучат фанфары. Входят герцог Фредерик, вельможи, Орландо, Шарль и свита.)

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Коль юноша разумным доводам не хочет внять, прошу вас начинать. Рискует он по собственной вине.

РОЗАЛИНДА:

Так это он и есть?

ЛЕ-БО:

Он самый.

СЕЛИЯ:

Он слишком молод, но собою величав.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

И вы, племянница и дочь, хотите посмотреть единоборство?

РОЗАЛИНДА:

Хотим, монарх, коль вы не возразите.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Не думаю, что зрелище приятным будет: уж слишком силы неравны. Жалея молодость, и, чувству сострадания поддавшись, пытался я его уговорить от боя отказаться, но он и слушать этого не хочет. Попробуйте-ка, дамы, с ним поговорить, быть может, тронут сердце ваши уговоры.

СЕЛИЯ:

Месье Ле-Бо, зовите юношу сюда.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Я отойду, а вы его зовите.

ЛЕ-БО:

Месье борец, принцессы просят вашего вниманья.

ОРЛАНДО:

Отвечу им с большим почтением и честью.

РОЗАЛИНДА:

Вы, юноша, атлета Шарля вызвали на бой?

ОРЛАНДО:

О, нет, прекрасная принцесса. Он предложил желающим бороться, вот я и вызвался и молодость, и силушку проверить.

СЕЛИЯ:

Не по годам вы духом высоко, мой мальчик, вознеслись. Спуститесь. Посмотрите, как жестокого ремесло, как пострадали добровольцы. Взгляните на себя со стороны, рассудку вашему позвольте оценить опасность, принудить вас избрать себе задачу по плечу. А потому - от битвы просим отказаться. Престиж - смирить, в живых - остаться.

РОЗАЛИНДА:

Ваш, юноша, престиж не пострадает вовсе: мы герцога попросим битву отменить.

ОРЛАНДО:

Прошу не ранить сердце сожаленьем. Виновен я лишь в том, что смею отказать прекраснейшим и благородным дамам. Хотел бы я, чтоб эти очи и мысли добрые в мой адрес, мне помогали в трудном поединке. А если буду бит, то срам падёт на голову мою, которая почёта не знавала. А коль судьба мне - помереть, так это - пожелание моё. Ведь друга смертью я не огорчу: я такового не имею; и мир не ощутит потери: я в нём ничем не обладаю. Когда же в мире место я очищу, его заполнит более достойный.

РОЗАЛИНДА:

Как хочется прибавить к вашей силе мне свою малюсенькую силу.

СЕЛИЯ:

И я бы отдала свою в придачу.

РОЗАЛИНДА:

Прощайте! Небеса молю, чтоб я ошиблась!

СЕЛИЯ:

Да пусть исполнится желание твоё!

ШАРЛЬ:

И где же этот юноша галантный, который с матерью-землёю обручиться жаждет?

ОРЛАНДО:

Я здесь, соперник, и готов! А вот желание моё скромней гораздо.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Ведите бой до первого паденья.

ШАРЛЬ:

Я ваша светлость вас могу уверить, что после первого броска подняться он уже не сможет для второго.

ОРЛАНДО:

Вы после схватки посмеяться надо мной хотите, а вот до схватки нет причин у вас для смеха. Приступим же, пожалуй.

РОЗАЛИНДА:

О, Геркулес, всели в него свою недюжинную силу.

СЕЛИЯ:

Как хочется мне невидимкою побыть немножко, чтоб грозному быку подставить ножку.

(Начинается борьба.)

РОЗАЛИНДА:

О, юноша прекрасный!

СЕЛИЯ:

Да если б молнии мои глаза метали, они бы знамо на кого упали.

(Возгласы восторга. Шарль повержен.)

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Прошу! Прошу остановиться!

ОРЛАНДО:

Вы, ваша светлость, не губите мой кураж. Я даже не вошёл и в раж.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Ты в состоянии сказать чего-то, Шарль?

ЛЕ-БО:

Он слова вымолвить не может.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Прошу убрать с арены тело.

Мне имя назовите, юноша, своё.

ОРЛАНДО:

Орландо, государь. Я младший сын Роланда де Буа.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Как жаль, что ты не сын другого.

Отец твой светом почитаем был,

Но в нём всегда врага я видел.

Когда б ты из иной семьи был родом,

Тогда б тебя я принял по-иному.

Твоё искусство впечатляет,

Хотя не радует родство. Прощай.

(Герцог Фредерик со свитой и Ле-Бо уходят.)

СЕЛИЯ:

Ужели, будучи отцом, когда-нибудь вот так бы поступила?

ОРЛАНДО:

Я горд, что графа славного потомок, хоть и младший. И не сменил бы этот титул даже на родство с монархом Фредериком.

РОЗАЛИНДА:

Отец мой обожал Роланда,

Не менее его любили остальные в свете.

Когда бы знала я, что воин - графа сын,

Не только бы молилась - умоляла, плача,

Чтоб риску он себя не подвергал.

СЕЛИЯ:

Пойдем, сестрица, юношу поздравим.

За тон завистливый и грубый извинюсь,

Которым мой отец так душу больно ранил.

Великолепен подвиг ваш!

Когда бы и в любви вы превзошли

Все обещания, как здесь.

Счастливее подруги вашей не сыскать бы.

РОЗАЛИНДА:

(Передавая ему цепочку, снятую с шеи.)

Носите, сударь, в память обо мне,

О женщине, фортуною забытой.

Дала бы больше - нечего мне дать.

Ну, что, сестрица, не пора ли?

СЕЛИЯ:

Да. До свидания, герой!

ОРЛАНДО:

Ужель не в силах я сказать "спасибо"?

Куда ж мои порывы подевались?

Стою, как пень. Чурбан - чурбаном.

РОЗАЛИНДА:

Он нас зовёт.

Я чувствую, как счастье убивает гордость.

Пойду спрошу, чего он хочет.

Вы звали, сударь?

Вы, слава вашей красоте и силе,

Не только ворога сегодня побелили.

СЕЛИЯ:

Кузина, право, заждалась я.

РОЗАЛИНДА:

Иду же я, иду. Прощайте.

(Розалинда и Селия уходят.)

ОРЛАНДО:

Какое чувство странное сковало мне язык?

Молчал, когда о слове умоляли.

Я сильного - поверг,

А перед слабым - пал..

(Снова появляется Ле-Бо.)

ЛЕ-БО:

Даю я дружеский совет -

Уйти вам подобру и поздорову.

Достойны вы и славы и похвал,

Которые по праву вам воздали,

Но герцог же - итогом не доволен.

Нужды о нравах говорить его

Мне не пристало, да вы и сами

Знаете, какие ходят слухи.

ОРЛАНДО:

Спасибо за совет, но хочется спросить:

Которая из двух, прибывших поглазеть на бой,

Является монаршей дочкой?

ЛЕ-БО:

Ему по нраву - обе чужды.

Та, что поменьше - дочь его родная.

Другая - дочка изгнанного брата.

Её он держит здесь для дочери своей,

Которая не может без кузины:

Так велика привязанность к сестре.

Но по секрету вам замечу:

Племянница - для герцога обуза,

Поскольку двор её жалеет,

А люд боготворит за то,

Что дочь она законного монарха.

Ручаюсь я, что зреет гнев-нарыв,

Который собирается прорваться.

Прощайте, юноша,

Надеюсь я: в условиях иных

Господь позволит снова повидаться,

Тогда и помощи и дружбы испрошу.

ОРЛАНДО:

Я от души вам благодарен и прощаюсь.

(Ле-Бо уходит.)

Бреду я из огня да в полымя:

От герцога-тирана Фредерика,

К тирану-брату Оливеру.

Одна надежда - Розалинда!

(Уходит.)

АКТ ПЕРВЫЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Комната во дворце.

(Входят Селия и Розалинда.)

СЕЛИЯ:

Так, ну же, Розалинда!

Ну, кузина!

О, милосердный Купидон! Ужели и ни слова?

РОЗАЛИНДА:

Собака, да и та словечку рада.

СЕЛИЯ:

Твои слова что камни-самоцветы - разбрасывать их попусту собакам не годиться., Ты одари меня словами дорогими. Рази же аргументами, рази.

РОЗАЛИНДА:

Тогда падут в бою словесном две кузины: одна, сраженная мотивом, другая - обезумев, не найдя, мотива.

СЕЛИЯ:

И твой отец всему причина?

РОЗАЛИНДА:

Да вовсе нет. Причина вся - в его дитяти.

О, сколько нам колючек повседневность надарила!

СЕЛИЯ:

Да это ведь репейник только, которым в праздники по-шалости бросались. Когда тропою непроторенной шагаешь, репейников на юбки и не хочешь - нацепляешь.

РОЗАЛИНДА:

Стряхнуть репейник - не проблема, а этот в сердце самое проник.

СЕЛИЯ:

Ты от него освободись.

РОЗАЛИНДА:

Ах, научи, как мне себя заставить

Репейник выбросить, его же - там оставить.

СЕЛИЯ:

Борись, борись же с чувствами своими.

РОЗАЛИНДА:

Борюсь я, но они - на стороне борца.

СЕЛИЯ:

Мне остаётся пожелать тебе успехов.

Я знаю: будешь ты отчаянно стараться,

Но даже победив его,

Под ним ты можешь оказаться.

Но если говорить по-правде и без шуток,

Ужели ты внезапно так влюбилась

В мальчишку этого,

Сынка Роланда?

РОЗАЛИНДА:

Отец мой, герцог, горячо любил Роланда-старика.

СЕЛИЯ:

Ты полюбила горячо поэтому и сына? Но коли в этом вся причина, то я его должна возненавидеть, поскольку мой отец Роланда старого не жаловал любовью. Орландо я, меж тем, не презираю.

РОЗАЛИНДА:

Меня же ради ты его не презирай.

СЕЛИЯ:

Зачем же презирать? В нём ни единой нет для этого причины.

РОЗАЛИНДА:

За что его и полюбила, а ты люби, поскольку я его люблю. Смотри-ка: герцог направляется сюда.

СЕЛИЯ:

Уж больно грозен взгляд его.

(Входит герцог Фредерик и вельможи.)

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Коль невредимою остаться вы хотите,

Немедленно оставьте государев двор.

РОЗАЛИНДА:

Вы говорите это, дядя, мне?

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Тебе, племянница, тебе.

Коль через десять дней на двадцать миль приблизишься к владеньям- поплатишься за это жизнью.

РОЗАЛИНДА:

Нельзя ли вашу милость попросить

В дорогу дать мне в качестве клюки

Причину моего изгнания из дома.

Насколько я себя осознаю,

Насколько контролирую желанья,

Не будучи в бреду,

Умом пока не пошатнувшись,

Я, дядя дорогой , ни мыслях, ни в делах

Вас оскорблять не помышляла.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

У всех предателей одна и та же песня.

Когда б душа была чиста, как слово,

Все б грешники святыми стали снова.

Не верю я - и это главный козырь!

РОЗАЛИНДА:

Такого козыря мне нечем бить,

И всё же - не из тех я,

Кто способен изменить!

Так в чём же заключается измена?

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Ты - дочь родная своего отца.

И этого довольно.

РОЗАЛИНДА:

Была я дочь монарха на престоле,

Сегодня - бывшего монарха.

Наследства и двора я вами лишена.

Теперь в наследство прочите измену,

И этого наследства не видать:

Не числился в изменниках родитель.

Выходит, дядюшка мой милый,

Не я, а мне фортуна изменила.

СЕЛИЯ:

Позвольте же сказать мне, государь

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Тебя лишь ради я её оставил.

Иначе бы с отцом скиталась вместе.

СЕЛИЯ:

Её оставить я не умоляла

То были - ваша воля, ваша жалость.

Ведь, будучи ещё совсем ребёнком,

Я оценить такое не могла.

Теперь я цену эту осознала.

И коль её изменницей считают,

Считайте таковою и меня.

Мы вместе и ложились, и вставали,

Учились вместе и играли,

Всегда мы были неразлучны,

Словно, лебеди Юноны.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Она тебя искусней и хитрее.

Немногословность, кротость -

По душе народу: он её жалеет.

Подумай, глупая! Она ворует имя.

Когда уйдёт, как птица, вознесешься:

По красоте, уму тебе не будет равных.

Сомкни свои уста, не возражай.

Мой приговор не подлежит отмене,

Решил я - будет изгнана она.

СЕЛИЯ:

Ну что же, государь, сей приговор и мне:

Ведь без неё мне всё равно нет жизни.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Твой вывод глуп.

А ты, племянница, к изгнанию готовься.

И коль нарушишь сроки, обозначенные мною, казню!

Я честь и слово государя не нарушу.

(Герцог Фредерик со свитой удаляются.)

СЕЛИЯ:

О, Розалинда милая, куда же ты пойдешь?

Хоть впору поменяться нам отцами.

Не будь же грустною. Ведь я - не веселей.

РОЗАЛИНДА:

Весомее причины у меня.

СЕЛИЯ:

Да нет же, милая кузина.

Ведь герцог дочь свою родную изгоняет?

РОЗАЛИНДА:

Он этого не сделал.

СЕЛИЯ:

Он этого не сделал полагаешь?

Любовь нас покидает, Розалинда:

Она учила неразлучными нас быть.

Нам разлучиться?

Нам расстаться?

Да пусть наследницу другую ищет герцог.

А потому немедля надо думать,

Куда бежать и что с собою взять.

Ты на себя одну не взваливай обузу,

Невзгоды я с тобою разделю.

Клянусь я небом, почерневшим с горя:

Тебя не брошу, а уйду с тобою.

РОЗАЛИНДА:

Куда же мы отправимся, скажи?

СЕЛИЯ:

В лесу Арденнском мы отыщем дядю.

РОЗАЛИНДА:

Ужели, Селия, не ясно:

Бродить по лесу девушкам опасно.

Ведь истина не вызывает спора,

Что красота дороже золота для вора

СЕЛИЯ:

В убогие одежды наряжусь я

И сажею испачкаю лицо.

И ты поступишь точно также.

Тогда и некому позариться на нас.

РОЗАЛИНДА:

С учётом роста, лучше мне представиться мужчиной.

С копьём - в руках, со шпагой - на бедре.

И, несмотря на страхи в женском сердце,

Приладить наглость и суровость на лицо,

Как это делают мужчины-трусы,

Плащом трясущиеся ноги прикрывая,

Где в пятках сердце схоронилось.

СЕЛИЯ:

И как тебя прикажешь называть в мужском обличье?

РОЗАЛИНДА:

Не менее быть имя значимым должно,

Чем у соратника Юпитера,

К примеру, Ганимед.

Запомни: будешь Ганимедом называть.

А как себя ты назовёшь?

СЕЛИЯ:

Согласно смыслу имени,

Согласно положенью:

Не Селия отныне - Алиена.

РОЗАЛИНДА:

А не сманить ли нам придворного шута, сестрица?

Он очень нам в походе пригодится.

СЕЛИЯ:

Его уговорю я без проблем,

Со мой пойдет он к чёрту на кулички.

Собрать нам надо все богатства наши

И выискать минуту для побега,

Чтоб не навлечь погоню за собой.

Нас гонят - не себе, а нам - в угоду:

Изгнание подарит нам свободу.

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Арденнский лес.

(Входят старый герцог, Амьен и другие вельможи, одетые охотниками.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Ну, что, товарищи и братья по изгнанью,

Как вы находите сегодняшнюю жизнь

В сравененьи с роскошью былого бытия?

Не кажется ли лес приветней, безопасней

Коварного и лживого двора?

Здесь только кара нас Адамова терзает,

Когда Земля сезоны обновляет:

Как плетью, хлещут северные ветры,

Морозы тело рвут клыками ледяными,

Но я, дрожа от стужи улыбаюсь,

И заявляю, не кривя душой:

"Здесь места лести нет, здесь - истинная правда,

Дающая понять, что я такое, и чего я стою".

Мы осознали вдруг,

Что и в несчастье есть отрада,

Как в яде - избавление от мук,

Как в говоре листвы - живая речь,

Как музыка - в свирели ручейка,

Как в камне - воплощение легенды,

Как в благородстве - вечное добро.

Я перемен иных и не желаю.

АМЬЕН:

Вы хоть и изгнанный, но - господа помазник,

Коль так легко умеете творить из будней праздник.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

А не пойти ли нам охотою заняться?

Хотя и жаль глупышек пёстрых этих,

Беспечных обитателей пустынных городов,

Где мы в границах их владений

Разим рогатых в круглые бока.

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

Вот так и Жак, в унынии томясь,

Клянётся, полагая, будто власть,

Которую над лесом обрели вы,

Ничем не разниться от власти брата,

Вас изгнавшего из дома.

С Амьеном мы за ним сегодня наблюдали:

Он возлегал под сенью тени,

Где дуб, склонившись над ручьём,

Свои столетние ладони омывал.

Туда же и стрелою раненный олень

Пришёл свои страдания омыть.

Он так, мой государь, стонал,

Так телом, бедный, напрягался,

Казалось - лопнет , как пузырь.

По морде скатывались слёзы,

Похожие на крупные алмазы.

Мохнатый дурень, стоя над ручьем,

На пару с Жаком слёзы лил,

Ручья лесного умножая воды.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Какой же речью выразился Жак?

Какую он мораль прочёл при этом?

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

И несть числа сравнений той морали:

Сначала сожалел о слёзах,

Впустую вылитых в ручей,

И приговаривал при этом:

"Ты, бедный мой олень,

Подобно людям, завещаешь всё

Тому, кто без того богат".

А в той связи, что брошен он

Мохнатым табуном без помощи

И дружеской поддержки,

Жак тихо прошептал:

"Нередко друг уходит,

Когда беда приходит".

Когда ж вдали оленей резвых

Стадо промелькнуло,

То Жак вослед воскликнул:

"Бегите мимо, жирные бизоны,

Вам недосуг банкроту пособить"!

И что ни слово, то - упрёк,

Нацеленный на город, на страну,

На суд, дворцовые интриги,

На нашу жизнь и быт в лесу,

Где мы, тираны, истребляем всё,

Что мать-природа зверю подарила.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

И вы оставили его в таком расстройстве чувств?

ВТОРОЙ ВЕЛЬМОЖА:

Да, государь.

Оставили философа в слезах

На пару с плачущим оленем.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Прошу меня к нему сопроводить.

Люблю поспорить с ним в печальные моменты,

Когда его одолевает буря дум.

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

К нему немедленно сведу вас.

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Комната во дворце.

(Входит герцог Фредерик с вельможами.)

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Возможно ль, чтоб никто их не заметил?

Такое, полагаю, невозможно.

Нашлись средь челяди дворовой негодяи,

Которые беглянке помогли.

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

Никто не видел и не слышал ничего.

В постель её служанки уложили,

А рано утром обнаружили они,

Что нет сокровища в постели.

ВОТОРОЙ ВЕЛЬМОЖА:

И королевский шут,

Так ублажавший вас своим весельем, скрылся.

Служанка госпожи Гисперия созналась,

Как слышала однажды разговор,

Когда кузины молодца хвалили,

Который Шарля в схватке одолел.

Она уверена - он с ними.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Пошлите же за ним!

И приведите мне молодчика сюда.

Коль не окажется его - ведите брата.

Уж он то постарается пропажу отыскать.

Приказ немедля исполняйте,

Меж тем беглянок поиск продолжайте,

Пока дурёх в палаты не вернёте.

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Перед домом Оливера.

(Встречаются Орландо и Адам.)

ОРЛАДНО:

Здесь кто-то есть?

АДАМ:

Да это я, мой юный господин!

Мой дорогой и обожаемый хозяин!

Ты, кто так похож на старого Роланда,

Зачем, скажи, сюда явился ?

Зачем душою чист?

Зачем так обожаем всеми?

Зачем отважен и силён?

Зачем сразил монаршего атлета?

Когда хвала бежит вперёд героя,

Его уже преследуют несчастья.

Вы, к сожалению, такой.

Увы, достоинства все ваши

Всего лишь - оборотни в образах святых.

О мир, великий тир, с мишенями людей,

Где бью без промаха отравою идей.

ОРЛАНДО:

Скажи же, что стряслось?

АДАМ:

Не заходи в жилище, юноша несчастный.

Под крышей этою чудовище живёт,

Готовое сожрать тебя со всеми потрохами.

По крови - брат, по нраву - супостат.

Нет! Он - не сын достойного отца!

Его молва победы вашей обратила в зверя:

Решил он в эту ночь вас заживо спалить.

При неудаче - изыскать другие меры,

Но извести вас непременно.

Всё это я нечаянно услышал.

Не дом, а бойня.

Уходите прочь!

ОРЛАНДО:

Куда же мне, Адам, идти?

АДАМ:

Куда - неважно. Только - не сюда.

ОРЛАНДО:

Советуешь идти с протянутой рукою?

А, может, шпагою разить прохожих,

Свой добывая хлеб разбоем на дороге?

Сей ход - единственный, другого я не вижу.

Скажу тебе, что то - не мой удел.

Уж лучше - под пятою зверя- брата,

Чем под забором без куска.

АДАМ:

Да нет же! Есть копилка у меня,

А в ней - пять сотен крон,

Которые скопил на службе у Роланда.

Мне, в пору немощи моей,

Должна была заначка нянькой стать,

Когда забытый всеми старый человек

Не нужен никому на свете.

Возьмите их. Я буду уповать на тех,

Кто с птицей делиться последнею крупицей,

А старику - он и подавно бросит корку.

Позвольте мне прислужить вам, сударь.

Я стар на вид, но духом бодр,

К тому ж - на члены жалоб не имею,

Поскольку в юные года

Я кровь свою вином не разжигал,

И непотребными не баловал делами,

Которые и дух и тело разрушают.

Мне старость, как суровая зима,

Которая морозит и бодрит одновременно.

Я буду вам служить, как молодой,

С улыбкой каждый миг встречая,

Беду - гоня , успехи - привечая.

ОРЛАНДО:

Почтенный старец, ты из тех времён,

Когда служили не корысти ради,

А преданности и любови для!

Далёк ты от сегодняшних дня,

Где правит бал одна нажива,

И мзду, однажды получив,

О деле забывают напрочь.

Ты не таков, но древо выбрал ты,

Которое совсем не плодоносит,

И даже цветом не обрадует тебя.

Перечить я желанию не буду,

Пусть будет так, как ты решил.

Когда же истощится твой запас,

Фортуна может и заметит нас.

АДАМ:

Идём, хозяин мой, я чести не нарушу,

Моря переплыву и отшагаю сушу.

Я мальчиком ещё пришёл сюда,

А старцем отправляюсь в никуда.

В семнадцать - счастье в самый раз искать,

Смешно, но старцу не мешает помечтать:

Счастливым умереть хочу,

Когда свой долг Орландо оплачу.

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Арденнский лес.

(Входят Розалина в образе Ганимеда, Селия под видом Алиены и Тачстоун.)

РОЗАЛИНДА:

О, боже, как душа моя устала!

ТАЧСТОУН:

Мне побоку душа и боги, когда гудят натруженные ноги.

РОЗАЛИНДА:

В душе - как женщина расплакаться готова, но опозорить образ не могу. Сей образ слабому созданию - опора. В кафтане и штанах - такая стойкость, что юбке никогда не устоять. Деваться некуда, мужайся, Алиена

СЕЛИЯ:

Кто это вынесет, скажите?

Идти мне дальше мочи нет.

ТАЧСТОУН:

Готов страдания я вынести все ваши, только - не тела. А, впрочем, ошибаюсь:

когда кошель не дружит с кроной, не весит ничего персона.

РОЗАЛИНДА:

Вот, наконец, и лес Арденнский.

ТАЧСТОУН:

Вот и Арденн! Шута дворцового дурак в лесу глупее - ведь дома и уютней и теплее.

Но коли за порог ступил, всему доволен будь и мил.

РОЗАЛИНДА:

Куда деваться? Будь доволен!

(Появляются Корин и Сильвий.)

Смотри-ка: кто там идёт. Старик и юноша в беседе растворились: идут, не замечая никого.

КОРИН:

Так можно вызывать к себе презренье, да и только.

СИЛЬВИЙ:

Ах, если б знал ты, как её люблю!

КОРИН:

Могу я догадаться: сам любил когда-то.

СИЛЬВИЙ:

Не может старость молодость понять!

Хоть ты когда-то и любил,

Подушку вместо милой обнимая,

Свою любовь сравнить с твоей я не могу.

Ведь до меня никто так не любил,

Любовь до смеха никого не доводила.

Меня же - довела и мне же - навредила.

КОРИН:

Не счесть примеров и не вспомнить.

СИЛЬВИЙ:

Ты по уши, как видно, не влюблялся!

Коль память глупых выходок не помнит,

Которыми любовь людей смешит,

То ты, похоже, не любил.

Коль ты не забивал рассказами всем уши,

О прелестях возлюбленной своей,

То ты, похоже, не любил.

Коль ты товарищей внезапно не бросал,

Вдали завидев стан любимой,

То ты, похоже, не любил.

Как жизни нет без влаги и без хлеба,

Так и без милой нет, родная Феба!

(Уходят.)

РОЗАЛИНДА:

Твоим, пастух, сочувствуя болячкам,

Свои растеребила я от спячки.

ТАЧСТОУН:

Да и мои. Я в пору молодую, когда любил, сломал свой меч о камень, приревновав его к любимой: ведь брал его с собою на свидание с красавицей Джейн Смайл. И помню:

целовал я скалку и коровье вымя, к которым руки женщины любимой прикасались. Ещё я помню, как её представив, ласкал гороховый стручок, а после, вынув две горошины оттуда, ей со слезами на глазах сказал: "Носи на память обо мне".

И кто б не спорил - это так:

Любой влюблённый капельку чудак.

Его исправить может только смерть -

И до смерти приходиться терпеть.

РОЗАЛИНДА:

Твой незатейлив слог,

Да больно смысл глубок.

ТАЧСТОУН:

Ума, увы, я не замечу, пока себя не изувечу.

РОЗАЛИНДА:

Любовь меня преследует, как рок:

Задел меня рассказом пастушок.

ТАЧСТОУН:

Слова его и мой очаг задели:

Года прошли, а угольки затлели.

СЕЛИЯ:

Я умоляю вас, в конце концов, спросите пастухов,

Нельзя ли золото на пищу обменять,

От голода нет силы на ногах уже стоять.

ТАЧСТОУН:

Послушай, шут!

РОЗАЛИНДА:

Дурак, повежливей.

Ты именем своим его не оскорбляй.

КОРИН:

Меня окликнул кто-то?

ТАЧСТОУН:

Кто значимей тебя, и благородней.

КОРИН:

По виду этого не скажешь.

РОЗАЛИНДА:

Замолкни, говорю.

Приветствую, приятель.

КОРИН:

И вам здоровья и добра.

РОЗАЛИНДА:

Нельзя ли нам, пастух, за ласку или злато

В пустыне этой отыскать и пищу и жильё?

Вот девушка, дорогою и голодом убита,

Ей требуются пища и покой.

КОРИН:

Поверьте, сударь мой прекрасный,

Не так желал бы блага для себя, как для неё.

Богат я только доброю душою,

Но не имею ничего и ничего не стою.

Овец пасу я целые стада,

Но шерсти не имел с них никогда:

Доход и шерсть имеет с них хозяин,

Который скуп и чужд гостеприимству.

А потому и кандидат не в рай, а в ад.

К тому же - продаёт стада, луга и дом,

Чем он изволит нынче заниматься.

Овчарня - на замке и на замке - запасы.

Но вы не унывайте, я люблю гостей,

А значит бог чего-нибудь пошлёт.

РОЗАЛИНДА:

А кто ж скупает стадо и луга?

КОРИН:

Да парень деревенский, что со мною был,

Но только голова его забита не покупкой.

РОЗАЛИНДА:

А коли так, то сам купи стада, луга и дом,

А мы тебе дадим на это деньги.

СЕЛИЯ:

Оплатою тебя мы не обидим.

Мне место это очень приглянулось,

Я здесь остаться с радостью желаю.

КОРИН:

Купить всё это - не проблема.

Пойдёмте же со мною.

Коль вам понравится земля

И образ жизни здешней, то я готов

Беспрекословно вам служить

И сделку оную немедля совершить.

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ПЯТАЯ

Лес.

(Входит Амьен, Жак и другие.)

Песня.

АМЬЕН (поёт):

Под тенью дуба векового,

Когда пернатый хор поёт,

Я будто забываю слово

И времени теряю счёт.

Зову, зову я всех друзей

На лоно матери-природы,

Пока не заявились к ней

Зима да осень с непогодой.

ЖАК:

Ещё, прошу тебя, ещё.

АМЬЕН:

Грустить вас песня заставляет, Жак?

ЖАК:

Ещё, прошу тебя, ещё. Из песни грусть сосу я, словно, ласка птенца в зародыше лакает из яйца. Ещё, прошу тебя, ещё.

АМЬЕН:

Мой голос сел, да и не гож он.

ЖАК:

Мне угождать совсем не надо, хочу лишь, чтобы только пели. Хоть станс ещё один. Не так ли вы зовёте их?

АМЬЕН:

Ну что ж, месье, извольте.

ЖАК:

Да не в названии же дело. Они - не должники и знать их имена мне нет нужды.. Намерены вы спеть?

АМЬЕН:

Вас ублажить хочу я - не себя.

ЖАК:

Случись, что я когда-то и кому-то буду благодарен, то это, непременно, только вам.

Я комплиментов не терплю - они похожи на гримасы двух мартышек, которые друг другу строят рожи. Когда же мне бросают благодарность - я вижу пред собою побирушку, которая меня за грош благодарит. Прошу вас петь. Кто не желает - придержите языки.

АМЬЕН:

Отлично. Песню завершу я. А вы же, господа, готовьте стол, сюда нагрянет герцог под этим древом отобедать.

Он целый день разыскивает вас.

ЖАК:

Я избегал его весь день. Он - невозможный спорщик. Не менее я мыслей в голове имею, кичиться я, однако, мыслями не смею. Мы трели, соловей, твои готовы слушать.

Песня.

(Поют все вместе):

Кто честолюбием не болен,

Числа ему на свете несть,

Он жизнью и собой доволен

И всем обходится, что есть.

Зову, зову я всех друзей

На лоно матери-природы,

Пока не заявились к ней

Зима да осень с непогодой.

ЖАК:

Вчера на этот же мотив я, вопреки своей натуре, куплетик лишний сочинил.

АМЬЕН:

Давайте я его спою.

ЖАК:

Вот эти вирши:

Кто хочет быть ослом, тот будет:

В любом осёл из нас живёт.

Богатство и покой забудет,

И в лес от благ своих уйдёт.

Дукдам, дукдам, дукдами!

Мы стали все ослами

Дукдам, дукдам, дукдами!

Мы стали все ослами.

АМЬЕН:

Что означает странное "дукдам"?

ЖАК:

То - заклинание у греков, всех идиотов собирающее в круг.

Пойду сосну, а коли уж не выйдет, то буду проклинать перворожденных из Египта.

АМЬЕН:

Пойду за герцогом. Банкет уже готов.

(Все расходятся.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА ШЕСТАЯ

Лес.

(Входят Орландо и Адам.)

АДАМ:

Идти, хозяин, больше не могу. От голода я просто умираю.

Да будет здесь моя могила. Прощайте, добрый господин.

ОРЛАНДО:

Ну, как же так, Адам! Недолго ты в здорового играл. А, может, поживешь ещё немного? Взбодрись, дружок! Смотри-ка веселей! Коль в этих дебрях бродит дикий зверь, то он меня сожрёт, наверняка, а если нет, то мы его сожрём с тобою. Умом ты - помер, силою же - нет . Так собери же силы и гони-ка смерть! А я пока отправлюсь за удачей. И если не добуду пищи - добуду право умереть тебе спокойно. Но если ты позволишь смерти уговорить тебя до моего прихода, то надругаешься над всем, что я стараюсь предпринять. Уже я вижу блеск в глазах. А значит ты меня дождешься. Но ты лежишь на сквозняке, позволь тебя мне спрятать от ненастья. От смерти же голодной нас спасёт удачная охота.

Не вешай носа, добрый мой Адам!

(Уходят.)

АКТ ВТОРОЙ

СЦЕНА СЕДЬМАЯ

Лес.

(Накрыт стол. Входят старый герцог, Амьен и вельможи-изгнанники.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Найти его нельзя - он трансформировался в зверя.

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

Он только что ушёл отсюда, государь.

Прослушав песню, был в весёлом духе.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Ну, если он с брюзжанием своим, подался в музыканты - музыке конец.

(Входит Жак.)

ПЕРВЫЙ ВЕЛЬМОЖА:

Искать не надо - вот он.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Месье, на что похоже это, когда друзья вас умолять должны о встрече?

О, диво - вы повеселели!

ЖАК:

О, мир убогий! Встретил я шута!

Шута в лохмотьях разноцветных.

Как жив я тем, что пью и ем,

Вот так же верно и шута увидел.

Он, наслаждаясь солнечным теплом,

Сударыню-фортуну поносил,

С ему присущим блеском.

"Привет тебе, дурак"! - сказал я.

"Дурак лишь тот", - ответил он,-

"Кому богатство небо посылает".

Затем извлёк часы, и косо посмотрев,

Изрёк из недр своих глубоких слово:

"Смотрю и вижу мира поступь:

Как с каждым часом дозреваем

И с каждым часом загниваем.

Ликуем, что растём,

Грустим, что к финишу бредём".

Моя душа от радости запела,

Услышав, как трактует время шут.

Я, судя по его часам,

Смеялся целый час без остановки.

О, мудрый шут! Прекрасный шут!

Дурак - на вид, по сути же - философ!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

А кто же этот шут?

ЖАК:

Достойный шут!

Служил, должно быть, при дворе и утверждает,

Коль молодостью лет и красотою обладают дамы,

То дамы эти обладают миром.

В его мозгу, похожем на обглоданный сухарь,

Есть много странного, чем он тревожит душу,

Будя воображение заточенным словцом,

Запущенным как будто невзначай.

О, будь я шут! Под колпаком шута

Моё бы честолюбие блистало!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Колпак шута тебе я обещаю.

ЖАК:

Меня украсит он.

Одно условие при этом:

Вам выполоть придётся здравый смысл,

Так глубоко засевший в голове.

Носиться вольным ветром разрешите,

Срывая маски лжи и лицемерья,

Заглядывать туда, куда никто не смеет,

А только государев шут.

Когда же буду жертву жалить словом,

Она должна не плакать, а смеяться.

Зачем мне это, думаете, надо?

Причина, как к амвону путь, проста:

Тот, кто шутом ужален за живое,

Невольно очищается от скверны.

Колпак напяльте на меня,

Позвольте говорить всю правду

И мир избавится от грязи,

Глотая горькие пилюли очищенья.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Стыдись! Предполагаю, что б ты делал.

ЖАК:

Да что бы, кроме доброго, я делал?

СТАРЙ ГЕРЦОГ:

Грехи карая, ты бы их плодил.

Ведь будучи распутником когда-то,

Как пёс за чувственностью плёлся,

Ведомый только похотью одной.

Собрав беспутной жизни язвы,

Ты одарил бы ими целый свет.

ЖАК:

Да разве гордость обличая, личность обличишь?

Ведь гордость валу океанскому подобна,

Когда на гребень самый взгромоздись,

Оттуда падает и рушится мгновенно.

Корить нам женщину по имени наивно,

Кто красит золотом, что золоту противно.

Мы говорим о женщине одной,

А все другие думают - о них!

Мои камзолы на себя все мерят,

А, обрядивших в них, глазам не верят

И в страхе укрываются от правды.

А правда одинокая, как лунь,

Летит и ищет новую добычу.

А вот и вправду кто- то прилетел.

(Входит Орландо с обнаженным мечом.)

ОРЛАНДО:

Не торопитесь есть, а лучше - прекратите!

ЖАК:

Позвольте, сударь, я не начинал.

ОРЛАНДО:

И не начнёшь, покуда не насытится голодный.

ЖАК:

Откуда петушок к нам этот залетел?

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Откуда дерзость эта, сударь?

Что вынуждает тактом пренебречь?

Нужда? Отсутствие манер?

ОРЛАНДО:

Не в бровь, а в глаз вы бьёте сразу!

Нужда когтями острыми дерёт,

Срывая светские манеры.

Я - не дикарь и знаю этикет,

Но всё же - воздержитесь от еды.

Не пощадив, убью любого,

Кто первым прикоснётся к пище,

Пока не выполню здесь миссию свою.

ЖАК:

Умру, но всё же образумлю.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

В чём вша миссия, скажите?

Нас вынудит скорее ваша мягкость,

Чем ваша грубость нашу кротость побудит.

ОРЛАНДО:

Не дайте мне от голода скончаться!

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Прошу, присаживайтесь с нами и будьте гостем за столом.

ОРЛАНДО:

Вы так любезны. Извинить прошу.

Счёл: в диком месте - нравы дики

И потому позволил грубость.

Но кто б вы ни были в безлюдном крае этом,

Под пологом печали исполинов,

Презрев теченье времени, живя,

Знавали ль вы другие времена,

Слыхали ль перезвон церковный,

Зовущий верующих в храм,

Сидели ль за столом с друзьями,

Слезу ли смахивали с глаз,

Рожденную сочувствием к страданью,

Дарили ль вам сочувствие другие,

И если да, то окажите милость

А я свой меч позорно уберу.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Дни лучшие мы некогда знавали,

Колоколов внимали перезвону,

За круглыми столами заседали,

Где разделяли радость и беду,

Округу смехом оглашая,

Слезою горе орошая.

А потому садитесь в ряд,

Здесь каждый вам и друг и брат,

Берите всё, чем мы богаты,

Мы вам сочувствуем

И с радостью поможем.

ОРЛАНДО:

Порошу помедлить с трапезой немного,

Как лань, спешить я должен к оленёнку,

Боясь, что он от голода умрёт.

Со мною старый человек,

На путь решился он нелёгкий

Ведомый преданностью службе,

Влекомый искренней любовью.

Пока не одолеет старец двух недугов:

Глада, торбы набежавших лет,

До пищи я притронуться не смею.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Идите же за ним. Пока вы не вернётесь, мы к трапезе не смеем приступить.

ОРЛАНДО:

Спасибо вам. Храни вас всех господь!

((Уходит.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Выходит, что несчастны не одни мы.

В театре жизни пьесы есть трагичней,

Чем та, которую играем мы.

ЖАК:

Мир -сцена,

Человек - актер,

Который тщится роль свою сыграть,

Меняя амплуа и мизансцены

В семи великих актах пьесы "Жизнь".

Сначала он - малыш,

Истошным криком всех терзающих вокруг.

Потом он - школьник, ненавидящий учёбу,

Зардевшийся от шалостей лентяй,

Улиткой поутру ползущий в школу.

Затем - любовник,

Страстный и пылающий, как печь,

В огне любви сжигающий балладу,

Которую бровям любимой посвятил.

Затем он - воин с львиной бородою,

С речами бранными, торчащими из уст,

Готовый ринуться в атаку на врага

Верхом на пушечном ядре,

Но лишь бы славы малую толику захватить.

Затем - судья,

С животиком округлым,

В котором ни один упрятался каплун.

Лицом он строг и брит в манере модной,

Беседу умную ведёт на высоте,

И что ни довод - целый свод законов.

Такую роль ему доверили играть.

К шестому акту он - паяц:

В больших очках, в туфлях не по размеру,

На поясе - кошель.

В брючины влез, в которых щеголял когда-то,

Но в них он утонул, поскольку тощ, как жердь.

А голос, что на службе износил,

Теперь звучит фальшивою свирелью.

Последний акт похож на самый первый:

Бесчувственность, беззубость, бессловесность,

Безвестность, безысходность и другие "без".

(Снова появляется Орландо с Адамом.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Добро пожаловать и вам и вашей ноше.

Пусть старец голод утолит.

ОРЛАНДО:

Спасибо. И особо за него.

АДАМ:

"Спасибо" даже сил сказать не нахожу.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Добро пожаловать. Мешать я вам не буду.

Расспросим обо всём, когда в себя придёте.

Сейчас же нас пусть музыка утешит.

А ты, кузен, порадуй всех нас песней.

Песня.

АМЬЕН (Поёт):

Вей, белая метель,

Скудна твоя постель.

Предатель мягко стелет.

В метели лучше сгину,

Чем нож поганца в спину,

В предательской постели.

Споём ей-ей, споём ей-ей, в тенистой зелени ветвей,

И в дружбе и в любви, увы, не прыгнешь выше головы.

Споём ей-ей, споём ей-ей, цените истинных друзей.

Трещи, морозец мой,

Укус не болен твой,

Он пустяковым признан.

Гораздо ведь сильней

Страшнее и больней,

Когда из сердца изгнан.

Споём ей-ей, споём ей-ей, в тенистой зелени ветвей,

И в дружбе и в любви, увы, не прыгнешь выше головы.

Споём ей-ей, споём ей-ей, цените истинных друзей.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Уж коль вы сын почтенного Роланда,

Как давеча мне на ухо шепнули,

Чему я склонен верить: вы - его портрет.

Я вас приветствую сердечно.

Ведь будучи при власти,

Я и ценил и обожал Роланда.

Я приглашаю вас к себе в пещеру,

Где вы рассказ свой завершите.

А вы, почтенный старец, будьте гостем.

Прошу его сопроводить.

Позвольте вашу руку,

Развеете рассказом нашу скуку.

(Уходят.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната во дворце.

(Входит герцог Фредерик , вельможи и Оливер.)

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

И вы его не видели с тех пор? Такое невозможно.

Когда б не милосердие моё, я б мщение своё

На вас сосредоточил. И берегитесь, коли брата не найдёте!

Куда бы он не подевался, ищите днём и со свечою,

А мёртвым иль живым его доставьте.

Даю вам год. И если вы его не приведёте,

То изгоню вас из владений государства.

Все земли и имущество немедля конфискую,

До той поры, пока ваш брат вину не снимет,

Которую на вас мы возлагаем.

ОЛИВЕР:

О, если б, государь, вы знали мои истинные чувства!

Всю жизнь я брата ненавидел.

ГЕРЦОГ ФРЕДЕРИК:

Тем более - негодник.

Гоните его прочь!

И пусть арест чиновники наложат на владения и дом.

Указ незамедлительно исполнить, а его - убрать!

(Уходят.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Лес.

(Входит Орландо с листом бумаги.)

ОРЛАНДО:

Развешу строфы я любви своей,

Пусть звездоглазая царица зрит,

Кому я предан до последних дней,

Кто отнимает сон и аппетит.

Пишу я, Розалинда, на коре

А дерева как белая тетрадь,

Я пребываю в сказочной поре,

Ты, Розалинда, ангелу подстать.

Твоя любовь меня с ума свела,

Стихи мои - красе твоей хвала,

(Уходит.)

(Входят Корин и Тачстоун.)

КОРИН:

Месье Тачстоун, по душе ль вам быт пастуший?

ТАЧСТОУН:

Сам по себе он вроде бы неплох, но, правду говоря - не стоит ничего. Жизнь далека от суеты и это - плюс, но плюс - совсем не плюс, когда вокруг бараны. Мне скотный двор милее царского двора, но скука подлая всё время сердце гложет. Я к воздержанию стремился всей душой, желудок же скучает по банкетам. Ты философию, пастух, воспринимаешь?

КОРИН:

Она у бедного - бедна: чем больше человек страдает от недуга, тем хуже с каждым днём становится ему; чем меньше кошелёк, тем меньше круг друзей; где влага - мочит, пламя - жжёт; где луг хороший - жирный скот; где солнца нет, там только ночь; где нет ума, там чужды школе, а хуже - коль зачали дураки.

ТАЧСТОУН:

Да ты - философ настоящий! А бывал ли при дворе?

КОРИН:

По правде говоря, не приходилось.

ТАЧСТОУН:

Тогда тебе дорога в ад.

КОРИН:

Надеюсь, это не случится.

ТАЧСТОУН:

Уверен, что случиться. Тебя поджарят, как яйцо на сковородке, но только не всего - наполовину.

КОРИН:

Двора не знаю. Так за что же?

ТАЧСТОУН:

Двора не знаешь - и манер не знаешь. Манер не знаешь - невоспитан.

Дурное воспитание считается грехом. А грешникам - дорога только в ад.

Вот и суди, куда тебя несёт.

КОРИН:

Всё это далеко не так, Тачстоун. То, что двору бывает ко двору - не ко двору деревне. Смеётся двор над нами так же, как и мы смеемся над двором. Вы говорили: существует при дворе обычай руки целовать при встрече, а не приветствовать поклоном, как в деревне. Коль были бы придворные простыми пастухами, они бы это делать отказались.

ТАЧСТОУН:

А чем ты мотивируешь причину?

КОРИН:

Руками мы и трогаем пестуем овец. Овца же бегает по пастбищу, потея.

ТАЧСТОУН:

А разве у придворных руки не потеют? Чем жир овечий человечьего приятней пота?

Давай-ка приведи пример поярче.

КОРИН:

К тому ж - грубы для поцелуя руки!

ТАЧСТОУН:

Тем ощутимее для губ. Не ярок твой пример, не ярок!

КОРИН:

Нелепо руки целовать в деревне после скотного двора. Ведь руки у придворных не навозом - мускусом надушены всегда.

ТАЧСТОУН:

О, низкий человек! Тухлятина червивая в сравнении с говядиной отменной! Давно известно мудрецам: не что иное мускус, а моча тибетской кошки! Пока ты не привёл достойного примера.

КОРИН:

Ваш ум на уровне придворной заморочки. Я требую отсрочки.

ТАЧСТОУН:

Тебе от ада не уйти, похоже.

И до чего ж ты прост, о боже!

КОРИН:

Я, сударь, труженик, не более того. Что заработал, то и съел, что приобрёл, то и одел, я не завистник и не мститель, о радости чужой кричу, о горестях своих молчу, а самолюбие моё на пастбище пасётся.

ТАЧСТОУН:

И здесь ты не безгрешен, брат, когда баранов с овцами случаешь, тем самым хлеб насущный свой имея. Когда ты старому, рогатому барану овечку годовалую сбываешь, ты - сводник и об этом знаешь!. И если в ад тебя чертяка не зачислит, то значит он не любит пастухов. И это шанс единственный от ада увернуться.

КОРИН:

Идёт сюда хозяин молодой мой Ганимед.

(Входит Розалинда с листом бумаги.)

РОЗАЛИНДА (читает):

Все сокровища планеты.

Не сравнимы с Розалиндой.

Вирши, что плетут поэты

Не достойны Розалинды.

Даже звёзды в царстве ночи

Не сравнимы с Розалиндой.

Разве есть такие очи!

Я тону в них, Розалинда.

ТАЧСТОУН:

Такие рифмы я, как блинчики пеку, как глухари, не уставая, на току.

РОЗАЛИНДА:

Поди-ка, шут, отсюда прочь!

ТАЧСТОУН:

К примеру, вот такие:

Лось лосиху не нашёл,

С Розалиндою ушёл.

Кот царапает не кошку,

Тешит Розу у окошка.

Розалинду там и тут

По частичкам разберут.

Розалинда, как шипы:

Укололся - не шипи.

Розалинду, деву эту,

В рифмы кутают поэты,

Чтобы Роза, наша Роза

Не загнулась от мороза.

Такими виршами нельзя вас поразить. Вы рифмами себя хотите заразить?

РОЗАЛИНДА:

Прошу, тупица, помолчи! Я это обнаружила на древе.

ТАЧСТОУН:

Плоды у дерева гнилые.

РОЗАЛИНДА:

Я к дереву тебя привью с кизилом вместе. Ты будешь самый ранний плод в той стороне, но, не дозрев, уже сгниёшь.. Особенность такая у кизила.

ТАЧСТОУН:

Лес - мудр. Он нас рассудит.

(Входит Селия с листком бумаги.)

РОЗАЛИНДА:

Но тише! Вот идёт сестра. Она читает что-то. Прошу тебя, посторонись.

СЕЛИЯ (читает):

"Как одиноко здесь,

Не видно никого,

Я лес озвучу весь

Я извещу его,

Что жизнь всего лишь - миг,

А остальное - грех,

Ты молод, но - старик,

Тебя сгубил успех.

Что клятва - звук пустой

Друзья все - на словах.

Где уговор простой,

Там сила, а не страх.

От милых берегов

До вод священных Инда

Нежней не знаю слов,

Чем слово "Розалинда".

Украшу каждый лист

Я этим милым словом,

Чтоб соловей-солист

Его напомнил снова.

И будут ей подстать:

Елены лик прекрасный

Лукреции стыдливость

Атланты разум ясный

И Клеопатры стать.

Вобрав всё лучшее, что есть,

Она меня пленила,

Достоинства её не счесть,

Люблю отныне до могилы".

РОЗАЛИНДА:

О, пастор нежный, проповедь твоя любовью прихожан несчастных доконала. Ты даже их предупредить не захотел: "Терпите, добрые, и вам воздаст господь"!

СЕЛИЯ:

Каким вы образом, друзья, здесь оказались? Пастух, оставь нас на минутку. И ты пойди-ка, братец с ним.

ТАЧСТОУН:

Пастух, отступим благородно от брани и упрёков .под натиском намёков.

(Корин и Тачстоун уходят.)

СЕЛИЯ:

Ты слышала стихи?

РОЗАЛИНДА:

Стихов не слышала - сплошные стопы.

И строфы в них скакали, как в галопе.

СЕЛИЯ:

Достойные стихи и выдержаны стопы.

РОЗАЛИНА:

Хромали стопы и стихи хромали,

До образца дотянутся едва ли.

СЕЛИЯ:

Тебя не изумляет лес, где именем твоим кричат кора, листочки, ветки?

Такое, Розалинда, встретишь редко.

РОЗАЛИНДА:

До самого момента, как пришла, не устаю дивиться. Смотри, что я нашла на этой пальме. Я с пифагоровых времён такие рифмы не знавала.

СЕЛИЯ:

Ты догадалась, кто всё это начертал?

РОЗАЛИНДА:

Мужчина?

СЕЛИЯ:

Он самый. И с цепочкою на шее, которую когда-то ты носила. Ты зарделась?

РОЗАЛИНДА:

Скажи же, не томи, кто это?

СЕЛИЯ:

О, праведный господь! Порой друзья, разбитые разлукой не могут встретиться годами, а горы, вдруг земля разверзшись, сводит вместе.

РОЗАЛИНДА:

Но кто?

СЕЛИЯ:

Возможно ли такое?

РОЗАЛИНДА:

Доколе собираешься терзать?

СЕЛИЯ:

Нет удивлению предела! Я удивлялась, удивляюсь и буду удивляться без конца!

РОЗАЛИНДА:

Мой женский дух мужской костюм не заслонил и я зарделась! Минута каждая, что длительный поход в неведомые страны. Так не казни и говори, кто это! Ты, словно, спотыкаешься на слове. Пусть вырвется оно, как из бутылки джин. Разверзни же уста, и дай свободу слову.

СЕЛИЯ:

Тебе его переварить придётся.

РОЗАЛИНДА:

Господь ли сотворил его? Характером каков? Не пусто ли под шляпою широкой? Украшен ли мужчина бородою?

СЕЛИЯ:

Не велика пока бородка.

РОЗАЛИНДА:

Быть доброй бороде, коль сам он будет добрым. Ты опиши не бороду, а то, на чём она растёт.

СЕЛИЯ:

Орландо юный, кто сразил борца и сердце юной девы разом.

РОЗАЛИНДА:

Не к месту дьявольские шутки! Говори же правду!

СЕЛИЯ:

Не может быть правдивее, кузина.

РОЗАЛИНДА:

Орландо?

СЕЛИЯ:

Да, Орландо.

РОЗАЛИНДА:

О, господи, как поступить теперь мне с маскарадом? Что делал он, что говорил, как выглядел? Поведай. Во что одет и как он здесь? Где он живёт и молвил ли словечко обо мне? Как вы расстались? И увидитесь ещё ли? На всё мне отвечай единым словом.

СЕЛИЯ:

Здесь нужен рот Гарантюа, другими ртами делу не поможешь. На все вопросы катехизиса ответить проще, чем на короткие два слова "да" и "нет".

РОЗАЛИНДА:

Ему ли ведомо о том, что я в лесу блуждаю в платье кавалера? Красив ли он по прежнему, как в день своей победы?

СЕЛИЯ:

Да легче комаров в лесу пересчитать, чем на вопросы отвечать, которым нет числа.

Послушай лучше, как его нашла и вникни в суть. Лежал под дубом он бесчувственный, как жёлудь.

РОЗАЛИНДА:

Похоже, что не дуб, а древо господа с небесными плодами.

СЕЛИЯ:

Прошу мне не мешать, а слушать.

РОЗАЛИНДА:

Не слушай ты меня, а продолжай.

СЕЛИЯ:

Лежал он, будто рыцарь после битвы, от тяжких ран изнемогая.

РОЗАЛИНДА:

Вид жалкий красоты его не портил.

СЕЛИЯ:

Да попридержи язык - он слишком резво скачет. Орландо был в охотничьем костюме.

РОЗАЛИНДА:

Ужасный в этом кроется предвестник! Намерен он мне сердце прострелить.

СЕЛИЯ:

Дай песню мне пропеть без подголоска, иначе я с мелодии собьюсь.

РОЗАЛИНДА:

Не может женщина не петь, когда поётся. Продолжай.

СЕЛИЯ:

Вот песне и конец! Мотив обрёл реальность

РОЗАЛИНДА:

Давай-ка спрячемся и проследим за ним.

(Входят Орландо и Жак.)

ЖАК:

Спасибо за компанию, милейший, но, правду говоря, мне надо бы с собой наедине побыть.

ОРЛАНДО:

Мне тоже. И согласно этикету: позвольте вам за всё сказать спасибо.

ЖАК:

Прощайте. Я на встречу не надеюсь.

ОРЛАНДО:

Сближаться с вами более нет смысла.

ЖАК:

Пусть дерева стихами вашими не плачут. Любовь их убивает на корню.

ОРЛАНДО:

Как ваша декламация мой убивает стих.

ЖАК:

Возлюбленную вашу величают Розалинда?

РОЛАНДО:

Так именно и есть.

ЖАК:

Не нравится мне имя.

ОРЛАНДО:

Когда крестили, вас об этом не спросили.

ЖАК:

А хороша ли статью?

ОРЛАНДО:

Любому впору платью.

Особенно же - сердцу моему.

ЖАК:

Стреляете ответами, как лучник - точно в цель. А не с колец ли жён богатых ювелиров цитируете умные ответы.

ОРЛАНДО:

Не с расписных ли стен вопросы ваши?

ЖАК:

Твой ум обширен, скор, как бег Атланты. Не хочешь ли присесть со мною рядом о госпоже вселенной посудачить и побранить её за наши беды.

ОРЛАНДО:

Бранить имею право лишь себя, поскольку знаю все свои огрехи.

ЖАК:

Беда вся ваша в том, что вы болеете любовью.

ОРЛАНДО:

Я эту милую болезнь на вашу добродетель не меняю. К тому же - вы наскучили мне очень.

ЖАК:

По правде говоря, шута искал я, а увидел вас.

ОРЛАНДО:

Он утонул в ручье. Всмотритесь в зеркало воды, увидите шута.

ЖАК:

Я в зеркале воды себя увижу.

ОРЛАНДО:

Вот я и говорю: шута, пустое место.

ЖАК:

Сил выносить вас больше нету, до свиданья, господин Вздыхатель.

ОРЛАНДО:

Я благодарен вам за это, до свиданья, господин Маратель.

(Жак уходит.)

РОЗАЛИНДА (в сторону Селии):

Я с ним заговорю в манере дерзкого лакея и подурачу молодца.

Вы слышите меня, охотник?

ОРЛАНДО:

Прекрасно слышу. Что вам надо?

РОЗАЛИНДА:

Не скажете ли час который?

ОРЛАНДО:

В лесу, за неимением часов, предположить лишь можно время суток.

РОЗАЛИНДА:

А по сему выходит - нет в лесу по-настоящему влюблённых: ведь череда минутных вздохов, ежечасных стонов не оглашает лес, подобно времени ленивому в часах.

ОРЛАНДО:

А разве может время быть ленивым? Оно всегда по-моему спешит.

РОЗАЛИНДА:

Всему свои резоны. Шаг времени зависит от персоны. Я знаю, у кого оно бежит рысцой, галопом скачет, плетётся клячей и стоит тем паче.

ОРЛАНДО:

И у кого ж бежит рысцой?

РОЗАЛИНДА:

Чёрт подери, бежит рысцою с девой молодою меж обручением и свадьбой. И даже если промежуток не более семи коротких суток, то для неё он тащится семь лет.

ОРЛАНДО:

И с кем же клячею плетётся?

РОЗАЛИНДА:

У пастыря плетётся, спотыкаясь о латынь, у богача плетётся к будущей подагре. Один спокойно спит, не тратясь на науку, другой - живёт, не тратясь на лекарства; один не тяготится бременем науки, другой - не тяготится нищетой. Вот время и плетётся не спеша.

ОРЛАНДО:

А с кем галопом скачет?

РОЗАЛИНДА:

Когда ведут на эшафот бандита - ему всё кажется, что скачет он галопом.

ОРЛАНДО:

И с кем оно стоит на месте?

РОЗАЛИНДА:

Со стряпчими в судах, которые от сих до сих кемарят, не замечая времени движенье.

ОРЛАНДО:

Где, юноша прекрасный, обитаешь?

РОЗАЛИНДА:

Там где, как юбки бахрома, лес украшает изумрудная опушка, живу с сестричкою пастушкой.

ОРЛАНДО:

А родом ты из этих мест?

РОЗАЛИНДА:

Как кролик: где родился, там сгодился.

ОРЛАНДО:

Есть нечто в говоре твоём, что захолустью не присуще.

РОЗАЛИНДА:

Не вы мне первый это говорите. Когда-то набожный мой дядя меня манерам светским обучил и выражениям, которые бытуют в городах, где он по-молодости лет нечаянно влюбился. Немало мне он всякого поведал о любви, о, боже, хорошо, что я не женщиной родился, а то бы непременно удавился:, услышав все пороки женского сословья.

РОЛАНДО:

Какой же главный из пороков выделен особо?

РОЗАЛИНДА:

Здесь главный выделить почти что невозможно, они, как семечки, мелки и неотвязны, но будьте бдительны - они всегда заразны.

ОРЛАНДО:

Должно же быть какое-то лекарство!

РЗАЛИНДА:

Раскрыть секрет лекарства можно лишь тому, кто болен. Один из них, блуждая меж стволов, их метит словом "Розалинда", а на кустах развешивает оды и элегии возлюбленной своей, где в каждой строчке имя Розалинды рифмует с чудесами света. Вот он-то и нуждается в совете, поскольку болен лихорадкою любви.

ОРЛАНДО:

Я болен этой лихорадкою любви и умоляю выписать лекарство.

РОЗАЛИНДА:

Согласно дядиным симптомам, вы - не больны, с диагнозом своим поторопились. Вы - рядом с клеткою, войти же - не решились.

ОРЛАНДО:

Какие ж быть должны симптомы?

РОЗАЛИНДА:

Худые щёки. Их у вас не видно. Разводы синие под впалыми глазами. Тоже нет. Уныние во всем и молчаливость. У вас же - слово рвётся на свободу. Незнающая ножниц борода, которая и вовсе не имеет место быть, но этот признак можно упустить. Она, подобно прибыли в семье у младшего из братьев - небольшая, а может и отсутствовать совсем. Чулки должны быть без подвязок, шапка - без завязок, ботинки - без шнурков, без пуговиц - камзол и рукава, во всём неряшливость и к жизни отвращенье. Но вы - не таковы. Скорее - щеголь, любящий себя, а не другого.

ОРЛАНДО:

Поверье, юноша, влюблён я.

РОЗАЛИНДА:

Поверить в это мне? Возможно, вам поверит та, которая вас любит. И то лишь потому, чтоб вам ответить "да", но не признаться в этом сердцу своему. И это правило, где женщина обманывает собственную совесть. Теперь хочу серьёзно вас спросить: действительно ли ваши на деревьях вирши обильно так цветут и славят Розалинду?

ОРЛАНДО:

Клянусь тебе изящной ручкой Розалинды, что я и есть тот самый неудачник.

РОЗАЛИНДА:

А есть ли тождество меж чувством и стихами?

ОРЛАНДО:

Ах, если б можно было выразить стихом, объять умом весть этот мир моих страстей!

РОЗАЛИНДА:

На грани сумасшествия любовь. По ней скучают плеть и клеть. Но всех наказывать нет смысла, поскольку сумасшествием любви заражены и узник и палач. И, тем не менее, любовь возможно исцелить советом.

ОРЛАНДО:

Вам это удавалось?

РОЗАЛИНДА:

Да. Уверяю вас: с ума сойти я одному помог. Мы с ним условились, что будто я - его возлюбленная дева. Он каждый день ко мне являлся на свиданье, ухаживая всячески за мной. А я же, как луна, скрываясь от него за мимолётной тучкой, дразнил любовника, капризами терзал, То плакал, то смеялся, то обезьяною кривлялся, как это принято у молодых особ. Я то любил, то отвергал его, то страстно звал, то люто ненавидел. И горевал, и восторгался, и плевал и, наконец, довёл несчастного до полного безумства Он так возненавидел и любовь, и свет, что добровольно записал себя в монахи. Вот так я вылечил его от вируса любви. Я исцелю и вас от этого недуга.

ОРЛАНДО:

Я исцеления такого не желаю.

РОЗАЛИНДА:

Я исцелил бы вас, когда бы Розалиндою меня вы называли и приходили каждый день ухаживать за мной.

ОРЛАНДО:

Скажи, куда мне приходить и я, клянусь любовью, буду это делать.

РОЗАЛИНДА:

Пойдемте, покажу, а по дороге расскажите, где приютил вас лес. Так вы идёте?

ОРЛАНДО:

Спешу за вами следом, юный друг.

РОЗАЛИНДА:

Теперь вы Розалиндой звать меня должны. Сестрица, ты идёшь?

(Уходят.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Лес.

(Входят Тачстоун и Одри, Жак вслед за ними.)

ТАЧСТОУН:

Иди-ка, Одри, быстренько ко мне! Я, Одри, соберу тебе козлят .Ведь я же, Одри, все-таки мужчина! По нраву ли тебе мои черты?

ОДРИ:

О, боже, мне чертей ещё недоставало!

ТАЧСТОУН:

Я будто бы Овидий в стане готов - поэт капризный среди коз с пастушкой.

ЖАК (в сторону):

О, знание, как ты не ко двору! Ты будто бы Юпитер в келье дикаря.

ТАЧСТОУН:

Когда стихи не трогают души, когда ума движение дитяти не по силам, то это ранит более, чем счёт, предъявленный сверх меры. Крупицу поэтичности, господь, ей ниспошли.

ОДРИ:

Не знаю я, что значит "поэтичность". Честна ль она на деле, на словах ли? Можно ли ей верить?

ТАЧСТОУН:

В любой поэзии отсутствует правдивость, а только вымысел и боле ничего. Когда поэт в любви своей клянётся - воображению он только отдаётся. Ведь все влюблённые, как ни суди - поэты, а значит и обманщики при этом.

ОДРИ:

И потому ты просишь поэтичности у бога для меня?

ТАЧСТОУН:

Прошу. Ведь ты клялась мне, что честна. А будь ты чуточку поэтом, то всё, что говоришь я мог бы отнести к фантазии твоей.

ОДРИ:

А вы бы не хотели, чтоб я честною была?

ТАЧСТОУН:

Да нет, хотел бы. Но загвоздка в том, как говорят в народе, пытать уродину о честности нет смысла: ей честность - верная подруга до могилы. А честность в паре с красотою - как медовуха поданная к мёду.

ЖАК (в сторону):

Не шуточный наш шут.

ОДРИ:

Коль рожею не вышла, пусть господь дарует честность.

ТАЧСТОУН:

Нет! Девке честность предлагать - что предлагать свинье десерт.

ОДРИ:

Не дека я, хоть рожею не вышла.

ТАЧСТОУН:

За рожу небо ты благодари! Другие же огрехи сгинут сами. Но как бы не случилось - на тебе женюсь, о чём и извещён викарий местной деревушки сэр Оливер Мартекст. Он явится сюда, чтоб нас соединить.

ЖАК (в сторону):

Хотелось бы взглянуть на этой действо.

ОДРИ:

Пошли нам, господи, добра и счастья!

ТАЧСТОУН:

Аминь. Возможно, трус на этот шаг бы не решился, здесь вместо храма - до небес леса, свидетели - рогатое зверьё. Но что ж с того? Отваге - карты в руки! Как на рога смотреть - ведь и они чего-то стоят. Не даром говорят: "Никто не ведает, где горе, где удача, начало где и, где конец всему". Рога имеют многие мужчины, но их размер определить не могут, поскольку их супруги наставляют и тайну эту строго охраняют. В одном простолюдин с вельможей схож - рогами он на барина похож. Спасибо, боги - холостяк всегда безрогий. И всё же - как на это посмотреть! Безрогий, как убогий - к бою не готов, рогатый, как богатый - тратиться без слов. А вот сэр Оливер явился.

(Входит сэр Оливер Мартекст.)

Сэр Оливер Мартекст, вы нас под этим древом порешите или в часовню пригласите?

СЭР ОЛИВЕР МАРТЕКСТ:

Найдётся ль к кто ещё, кто б вам вручил супругу?

ТАЧСТОУН:

Я этот дар принять из рук другого не желаю.

СЭР ОЛИВЕР МАРТЕКСТ:

Брак быть не может совершён иначе.

ЖАК (появляюсь из укрытия):

Продолжите обряд, вручу невесту я.

ТАЧСТОУН:

Вам добрый вечер, славный господин. Как величать вас, как здоровье? Вы к месту оказались здесь. Приятно вспомнить о последней нашей встрече. Хотя б забавы ради вы перекреститесь.

ЖАК:

Ты, шут, действительно не шутишь?

ТАЧСТОУН:

Есть у быка ярмо, у лошади - узда, у сокола - бубенчик, у человека же - свои причуды:

петлю он выбирает добровольно.

ЖАК:

Вам, образованному парню, не к лицу венчаться под кустом, подобно побирушке. Пойдите в церковь, где вам истинный священник о таинствах расскажет брака. А этот парень вас собьет, как две доски, и вы развалитесь от брани и тоски.

ТАЧСТОУН (в сторону):

Уж пусть венчает этот, чем другой. Во храме так законами обвяжут - всю жизнь они, как воины, на страже. Когда ж обряд сей сотворят в лесу - в любой момент от жёнушки я ноги унесу.

ЖАК:

Идём со мной и слушай, что скажу.

ТАЧСТОУН:

Пойдём, поёдём! Повенчаны мы будем,

Чтоб жить в законном браке, а не в блуде.

Прощайте, падре Оливер,

Вы для меня сегодня не пример,

Я по канонам вашим не хочу жениться

А потому вам лучше удалиться.

(Жак, Тачстоун и Одри уходят.)

СЭР ОЛИВЕР МАРТЕКСТ:

Меня как человека можно ранить, призванием ж моё плутам не опоганить .

(Уходит.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Лес.

(Входят Розалинда и Селия.)

РОЗАЛИНДА:

Поплачу я, со мной не говори.

СЕЛИЯ:

Ты можешь плакать, но мужчины не ревут.

РОЗАЛИНДА:

И у мужчин для рёва есть достаточно причин.

СЕЛИЯ:

Ну, коли хочешь, пореви.

РОЗАЛИНДА:

Есть даже в волосах его какая-то загадка.

СЕЛИЯ:

Они Иуде придают особый тон. Такой же, как и поцелуй Иуды.

РОЗАЛИНДА:

Прекрасен цвет его волос.

СЕЛИЯ:

Прекрасней цвета, чем каштановый, не знаю.

РОЗАЛИНДА:

А поцелуй его, скажу тебе вне всякого я спора, свят как сама просфора.

СЕЛИЯ:

Он приобрёл уста монахини Дианы из братства хлада. В них ледяное целомудрие сокрыто, его лобзания, как иней, холодны

РОЗАЛИНДА:

Он клялся мне придти сегодня утром. Но почему же не пришёл?

СЕЛИЯ:

А просто правды в нём ни капли не осталось.

РОЗАЛИНДА:

И в самом деле ты считаешь так?

СЕЛИЯ:

Ни конокрад он, ни карманник, - вор сердец. И пуст, как опрокинутый кувшин иль червяками съеденный орех.

РОЗАЛИНДА:

Не честен он в любви?

СЕЛИЯ:

О любящем так можно говорить, а он - не любит.

РОЗАЛИНДА:

Но ты же слышала, как искренне он клялся.

СЕЛИЯ:

И как бы это не претило: две разных вещи - "есть" и "было". Клянутся и влюблённый и трактирщик, но там и тут за подлинник фальшивку выдают. Орландо, впрочем, в свите герцога, папаши твоего.

РОЗАЛИНДА:

Вчера я с герцогом встречалась и он меня вопросами засыпал, среди которых главным был один: а знатен ли мой род. И я ответила ему, что род не менее мой знатен, чем его. Его ужасно это рассмешило, на том мы и расстались. Да что мы об отцах заговорили, не время ли вернуться новь к Орландо?

СЕЛИЯ:

О, это - храбрый человек! Он пишет дивные стихи, заводит пламенные речи, клянётся искренне, не каясь, предаёт, любимой разбивая сердце. Он, как неопытный боец: и лошадь загоняет, и копьё ломает. Где юность во главу браваду ставит, там безрассудство миром правит. Похоже, кто-то направляется сюда.

(Входит Корин.)

КОРИН:

Однажды вы, хозяин и хозяйка,

Справлялись о влюблённом пастушке,

С которым я беседовал на травке,

Когда он мне рассказывал о гордой

Избраннице своей - пастушке.

СЕЛИЯ:

И что же с ним произошло?

КОРИН:

Есть случай посмотреть,

Как гнев гордыни и презренья

Сжигает хилые росточки искренней любви.

Неподалёку эта сцена разыгралась.

Пойдёмте. Покажу, коль вам угодно.

РОЗАЛИНДА:

Пойдём же поскорей.

Влюблённые - влюблённым как лекарство.

Я в пьесе этой роль свою намерена сыграть.

(Уходят.)

АКТ ТРЕТИЙ

СЦЕНА ПЯТАЯ

Другая часть леса.

(Входят Сильвий и Феба.)

СИЛЬВИЙ:

Не насмехайся надо мною, Феба,

И нелюбовь свою презрением не крась.

Ведь даже и палач,

Чье сердце жалобе не внемлет,

У обреченного прощенья просит,

Допрежде меч его опуститься на шею.

Ужели ты безжалостней того,

Кто кровию людскою промышляет.?

(Входят Розалинда, Селия и Корин.)

ФЕБА:

Какой же я палач! -

Когда сбегаю, не желая ранить.

Ты смеешь заявлять:

В очах моих - убийственная сила.

Они же, мошку малую завидев,

От страха закрываются, дрожа.

Сейчас я в самом деле ненавижу.

И если глаз мой - меч, как заявляешь,

То пусть тебя сразит он наповал.

И что ж ты замертво не падаешь,

Стоишь не пораженный сглазом?

Не смей мои глаза убийцами бранить!

Где раны, нанесённые глазами?

Ведь даже от булавки метка есть,

От тростника - на раненой ладони,

Но только не от глаз моих.

Глаза, уверена я, ранить не способны.

СИЛЬВИЙ:

О, Феба милая моя, не так далёк тот день,

Когда ты встретишь нечто дорогое,

И боль почувствуешь щемящую в душе

Стрелой незримою любови нанесённой.

ФЕБА:

До той поры меня не беспокой.

Когда ж она настанет,

То можешь издеваться надо мной,

Но не жалеть, пока тебя не пожалею.

РОЗАЛИНДА:

Откуда это всё?

И мать какая вас произвела на свет,

Что вы бесчувственны к страданиям чужим?

Вы не настолько хороши,

Чтоб с вами лечь в кровать при свечке,

А гордости и прыти вашей нет предела.

В чём же дело?

Не пяльтесь на меня!

Вы для меня - не диво.

Подобных дев природа щедро множит.

Ужели и меня решили полонить?

Ни блеск волос гордячки,

Ни смоль бровей крылатых,

Ни жгучие агаты глаз,

Ни белизна манящих щёк

Меня пленить не могут.

А ты, дурашливый пастух,

Пошто бежишь за ней

Дождём и ветром,

Туманом страсти, заслонив глаза?

Ведь ты её по меркам красоты

Стократно превосходишь.

Такие дураки, как ты,

Женившись множат идиотов.

Она не в зеркало глядится,

А в тебя и видит, как её возносишь,

Забыв про то, какая есть на самом деле.

Пади-ка на колени и молись,

Что бог послал тебе такое счастье, дева.

На ушко же скажу: "Купец нашёлся твой.

Другого раза вряд ли ты дождёшься,

Бери! Бери! Не ошибёшься"!

Из грязи в грязи - грязи не видать.

Бери, пастух, что должно было взять.

Прощайте!

ФЕБА:

Браните, юноша прекрасный мой, браните,

От притязаний на меня обороните,

Мне ваша брань дороже тех признаний.

РОЗАЛИНДА:

Влюбился он в её невыносимость,

Она же - в раздражительность мою,

Как только раздражать тебя начнёт,

Получит горькую пилюлю от меня.

О чём меня ты взглядом просишь?

ФЕБА

Дурного ничего не мыслю.

РОЗАЛИНДА:

В меня влюбляться бесполезно.

Я, как фальшивая монета,

В угаре пьяного обета.

К тому же - вас я не люблю.

Коль знать хотите, где живу,

Там, за оливами, неподалёку.

Идём, сестра. А ты, пастух,

С пастушкою будь твёрд.

Будь с ним поласковей, пастушка,

Гордыню, глупая, смири!

Подставить некому тебе плечо,

Один такой на свете дурачок.

Закончим эту канонаду,

Пора нам возвращаться к стаду.

(Розалинда, Селия и Корин уходят.)

ФЕБА:

Твою я наконец-то оценила фразу:

"Тот не любил, кто не влюбился сразу".

СИЛЬВИЙ:

О милая, -

ФЕБА:

Ты что-то мне сказал?

СИЛЬВИЙ:

Меня ты, Феба, пожалей.

ФЕБА:

Я сожалею, Сильвий, ты не сомневайся.

СИЛЬВИЙ:

Где сожалеют, там родится помощь.

Ты, сожалея, полюби.

Скорбь пастуха и жалость Фебы

Как дым, очистятся любовью.

ФЕБА:

Меня ты любишь. Этого довольно.

СИЛЬВИЙ:

Люблю тебя, но не имею.

ФЕБА:

Тебе, пастух, заметить смею,

Что аппетит твой неумерен.

Не то чтобы любить -

На дух переносить

Тебя я не могла.

Теперь - совсем другое дело:

Хоть не люблю, а все же -не гоню.

Всё , чем могу тебя я наградить, -

Служить мне будешь,

Преданно служить.

СИЛЬВИЙ:

Без памяти влюблён,

Но счастьем обделён.

Мне лучшей доли нет,

Лишён я урожая.

Лишь за жнецом вослед

Колосья подбираю.

Коль не дано любить,

Подай улыбку, -

Она поможет жить.

ФЕБА:

Ты с юношей знаком, с которым здесь мы говорили?

СИЛЬВИЙ:

Не очень хорошо, но часто с ним встречался.

Ведь это он купил у скряги-старика

И дом и всё его обширное хозяйство.

ФЕБА:

Не потому интересуюсь, что влюбилась.

Мальчишка зол, но говорит красиво.

И, кстати говоря, о слове:

Приятный человек и слово красит.

Великолепен он, хотя - не идеал,

Но несомненно -горделив .

И гордость эта юноше к лицу,

Он, возмужав, воспользуется ею.

Неотразимее всего - его лицо.

Когда он слово острое вонзал,

То взглядом, будто тут же врачевал.

Он не высок, но возраст всё исправит.

Нога под ним не бог какая весть

Но в ней изящность есть.

И губы алые и розовые щёки -

Игра атласа и парчи.

Любая бы в него влюбилась,

Когда бы пообщалась с ним, как я.

Но слава богу - это не случилось.

Его мне надо не любить, а ненавидеть

За всё, что мне наговорил:

То волосами и очами восхищался,

То диким зверем на меня бросался!

Я удивляюсь, как стерпела,

Однако, не смирилась я,

А отложила дело.

Я ядовитое письмо ему пошлю,

Оно ему отравит жизнь,

А ты мне, Сильвий, в этом пособишь.

СИЛЬВИЙ:

С великою охотой, Феба.

ФЕБА:

Пока и мысли и душа мои кипят

Они письмо немедля сотворят,

Где коротко и зло я на него свой гнев обрушу.

За мною, Сильвий, поспешай.

(Уходят.)

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Лес.

(Входят Розалинда, Селия и Жак.)

ЖАК:

Позвольте, славный юноша, узнать мне вас поближе.

РОЗАЛИДА:

Все говорят о вас, что нелюдимы и печальны вы.

ЖАК:

Мне меланхолия комфортней, чем веселье.

РОЗАЛИНДА:

Любая крайность вызывает кривотолки. Молва не жалует таких и ставит ниже пьяниц.

ЖАК:

А почему же не взгрустнуть, не помолчать?

РОЗАЛИНДА:

Что по лбу молчуну, что в лоб:

Молчит, не возражая, словно, столб.

ЖАК:

Суть меланхолии моей не в степени учёной, не в звуке виртуоза-скрипача, не в близости придворного к монарху, не в честолюбии задиры-мушкетёра, не в паутине адвокатских кривд, не в изворотливости женских козней, не в клятвах страстного любовника-повесы. Вся меланхолия моя взросла на ниве дум и странствий, где я блуждаю, отстранясь от света, погрузившись в грусть.

РОЗАЛИНДА:

Вы странник! Грусть понятна ваша. Земле родной вы предпочли чужую. Так, не имея ничего, имеете весь свет. Раздолье милое для скуки: глаза - полны, пусты лишь - руки.

ЖАК:

Да. Опыт дорогого стоит.

РОЗАЛИНДА:

Выходит, что источник грусти - опыт. По мне уж лучше пусть дурак меня решится смехом забавлять, чем опыт - скукой донимать. К тому ж - вдали от милых берегов.

(Входит Орландо.)

ОРЛАНДО:

Несу вам добрый и день и счастье, Розалинда!

ЖАК:

Уж коли в ход пошёл и белый стих, то мне пора отсюда удалиться.

(Уходит.)

РОЗАЛИНДА:

Месье Турист, счастливого пути. Корёжьте свой язык, носите балахоны, кляните свой народ, позорьте берег, где родились, и небо упрекайте в том, что вас создав, оно свершило грубую ошибку, иначе как поверить, что вы плавали в гондолах.

Чем объяснить, Орландо, ваше опозданье? Влюбленный так не поступает! У вас другого раза может и не быть.

ОРЛАНДО:

Красавица красавиц Розалинда, в пределах часа опоздание моё.

РОЗАЛИНДА:

Час для любви - почти что вечность! Ведь если час разбить на тысячные дольки, то долька каждая любови дорога. Кто долькой малой пренебрёг, похоже, что плеча его нечаянно коснулся Купидон, а сердце юноши любовью не затронул.

ОРЛАНДО:

Простите же, простите, Розалинда.

РОЗАЛИНДА:

Коль вы такой неповоротливый в любви, я видеть вас отныне не хочу. Уж лучше выберу улитку. Я ей отдать решила предпочтенье.

РОЛАНДО:

Улитку?

РОЗАЛИНДА:

Да, улитку. Она медлительна, но дом, приданое своё, всегда с собою носит, У вас, как понимаю, даже дома нет. А кроме прочего, улитка судьбоносна.

ОРЛАНО:

Судьбоносна?

РОЗАЛИНДА:

Улитка-муж приходит в дом с рогами, заранее смирившись с предсказанием судьбы, жену освободив от лишних пересудов.

ОРЛАНДО:

Нет, добродетель и рога несовместимы. Чиста моя святая Розалинда.

РОЗАЛИНДА:

Я - ваша Розалинда.

СЕЛИЯ:

Так называть ему тебя приятно, но есть другая Розалинда, хитрее, изворотливей, чем ты.

РОЗАЛИНДА:

Ухаживай, ухаживай смелее. Царит сегодня праздничный настрой и есть возможность розой овладеть. Что б ты сказал, Орландо, настоящей Розалинде?

ОРЛАНДО:

Мой поцелуй опередил бы слово.

РОЗАЛИНДА:

Сначала вымостить дорогу надо словом, когда же нечем более мостить, пытаться целовать. Ораторы, забыв слова, плюются. Влюбленные (да бог поможет им!) - лобзаньям отдаются.

ОРЛАНДО:

А если не даётся поцелуй?

РОЗАЛИНДА:

Возлюбленная жаждет уговора и снова в ход пускаете вы слово.

ОРЛАНДО:

Уж и не знаю, как себя вести.

РОЗАЛИНДА:

Ум у девиц и добродетель в вечной ссоре.

Попробуй угадай, кто главный в этом споре.

ОРЛАНДО:

А где же выход?

РОЗАЛИНДА:

Выход есть, когда его находят вместе.

Не я ли Розалинда?

ОРЛАНДО:

Я весь преображаюсь, называя это имя.

РОЗАЛИНДА:

От имени её вам заявляю: вы мне не нужны.

РОЛАНДО:

Уполномочен заявить я от себя, что умираю.

РОЗАЛИНДА:

Уж лучше вам через поверенного сгинуть, а не лично. Наш жалкий свет шесть тысяч лет не знал примера, когда бы кто-то лично умирал из-за любви. Троилу череп палицей снесли, хотя до этого пытался умереть он от любви, а был ведь, не в пример другим, любовником завидным. Леандр прожил бы немало славных лет, когда б, купаясь, не погиб в широком Геллеспонте. Но глупые историки решили, что вина лежит на Геро из местечка Сеста. Всё это - ложь. Жизнь гробит всех своим бичом - любовь здесь, уверяю, не при чём.

ОРЛАНДО:

Так истинная Розалинда рассуждать не может. Меня бы гнев её сразил.

РОЗАЛИНДА:

Клянусь: и мухи не убил бы. Но я сейчас - другая Розалинда. Проси же всё - отказано не будет.

ОРЛАНДО:

Твоей любви прошу я, Розалинда.

РОЗАЛИНДА:

Любить я обещаю всю неделю.

ОРЛАНДО:

Ты на меня согласна?

РОЗАЛИНДА:

Не только на тебя. На дюжину ещё таких, как ты.

РОЛАНДО:

Как это понимать?

РОЗАЛИНДА:

Ты разве не хорош?

РОЛАНДО:

Ну, так что ж?

РОЗАЛИНДА:

А если ты хорош, то дюжина других хороших мне не помешает. Иди сюда, сестра. Ты будешь пастырь, нас ты обвенчаешь. Давай же мне, Орландо руку. Что скажешь нам, сестра?

ОРЛАНДО:

Венчайте нас.

СЕЛИЯ:

Не знаю, что сказать.

РОЗАЛИНДА:

Начало быть должно таким: "Согласны ль вы, Орландо..."

СЕЛИЯ:

Согласны ль вы, Орландо, в жёны взять вот эту Розалинду?

ОРЛАНДО:

Да.

РОЗАЛИНДА:

Когда же?

ОРЛАНДО:

Как только обвенчают.

РОЗАЛИНДА:

Нет. Следует сказать: "Беру я в жёны Розалинду".

ОРЛАНДО:

Беру тебя я, Розалинда в жёны.

РОЗАЛИНДА:

Могла бы испросить я разрешение на брак, но без него тебя в мужья беру я. Отца святого здесь невеста упредила: у женщин мысль дела опережает.

ОРЛАНДО:

Крылата мысль - она всегда летает.

РОЗАЛИНДА:

Как долго вы намерены женою обладать?

ОРЛАНДО:

Всю вечность и ещё денёк!

РОЗАЛИНДА:

Оставьте день, отбросив вечность. Мужчина до женитьбы, как апрель, сияет солнцем, ветерком ласкает, а после свадьбы - смотрит декабрём. В девичестве - девица, словно, май цветёт, как яблонька в саду, когда же свадьбы гул стихает, она, как непогода злится и вздыхает. А я ревнивей голубя к голубке берберийской буду, крикливей попугая под дождём, капризней и вертлявее мартышки. Дианою реветь по пустякам я буду, когда ты будешь веселиться, гиеною смеяться буду, когда ты будешь спать ложиться.

ОРЛАНДО:

Моя ли Розалинда в том, что говоришь ты?

РОЗАЛИНДА:

Клянусь собою: так оно и будет

ОРЛАНДО:

Ей здравый смысл такое не позволит.

РОЗАЛИНДА:

Вот он то ей всё это и диктует. Чем женщина умнее, тем проворней: закроешь дверь - в окошко убежит, окно запрёшь - проскочит в скважину замочную она, а скважину забьёшь - в трубу печную мухой улетит.

ОРЛАНДО:

Тот, у кого жена такая, выпалил бы сразу:: "Не лезет ли сей ум за разум"?

РОЗАЛИНДА:

Вопрос вам надо этот приберечь, когда супруга вздумает в кровать чужую лечь.

ОРЛАНДО:

Каким умом всё это можно оправдать?

РОЗАЛИНДА:

Ни дать ни взять обманет и сей раз, супруга удивив немало, сказав ему, что в той кровати муженька искала. Вы только свой вопрос хотите ей задать - ответ её вас не заставит ждать.. Пока у женщин есть язык - соблазн ответить на вопрос велик. А главная стезя -валить пороки на мужчин, а на себя - нельзя. И глупой женщине не следует родить - не дело дураков плодить.

ОРЛАНДО:

На два часа придётся, Розалинда, вас оставить.

РОЗАЛИНДА:

Не вынесу, любовь моя, я этих двух часов.

ОРЛАНДО:

У герцога обязан быть я на обеде. Через каких-то два часа вернусь к тебе.

РОЗАЛИНДА:

Конечно же иди, иди своей дорогой. Известно это было наперёд. Как говорили и друзья, да и сама я, что лесть твоя меня завевала. Число покинутых умножилось сегодня. Смерть, приходи, готова жертва!

Вы, говорите, отпустили два часа мне?

ОРЛАНДО:

Да, дорогая Розалинда.

РОЗАЛИНДА:

Божусь я непорочностью и небом, и клятвами, которым нет числа, что если вдруг нарушите вы слово иль опоздаете хотя бы на минуту, сочту вас злостным нарушителем обета и не достойным Розалинды ухажёром, и отнесу к числу изменников своих. Так берегитесь гнева и сдержите слово.

ОРЛАНДО:

Сдержу, как перед истой Розалиндой. А теперь прощай.

РОЗАЛИНДА:

Судья всех справедливой - время. Ему и вынести решение своё. Прощай.

(Орландо уходит.)

СЕЛИЯ:

В своём любовном монологе ты женский пол охаяла совсем. Стащить с тебя штаны с камзолом впору, задрать на голову и миру показать, как ты гнездо своё, сорока, выпачкать сумела.

РОЗАЛИНДА:

Кузина милая, прекрасная сестричка, представить вряд ли сможешь ты, в какую бездну затянул меня любовный омут. Любовь моя по глубине и сравнима с безвестным миром Португальского залива.

СЕЛИЯ:

Одно известно: сколько в тот сосуд не лей - наполнить невозможно, он без дна.

РОЗАЛИНДА:

Внебрачный сын самой Венеры, зачатый разумом, безумием рожденный, слепой от роду, но слепящий зрячих и разящий мудрецов обманом, рассудит и измерит глубину моей любви. Я, Алиена, без Орландо жизнь свою не мыслю. Пойду вдыхать и ожидать его в тенёчке.

СЕЛИЯ:

А я пойду тем временем посплю.

(Уходят.)

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Лес.

(Входят Жак, вельможи и охотники.)

ЖАК:

Кто застрелил из вас оленя?

ОДИН ИЗ ВЕЛЬМОЖ:

Я.

ЖАК:

Представим герцогу вас римским полководцем. Не помешали бы на голову рога, как триумфальный знак победы над оленем. А если песня у охотников на случай?

ОХОТНИК:

Такая есть, наш господин.

ЖАК:

Так пойте! Не столько важно спеть, сколь - пошуметь.

ПЕСНЯ.

ОХОТНИК (запевает):

Олень стрелою был повержен,

Ещё рога и шкура свежи,

Домой охотник снарядился,

К жене с трофеями явился.

(Подпевают все вместе):

Рога тебе даны судьбою,

Они с рождения с тобою.

Их деды, прадеды носили,

Они всегда и есть и были.

Не насмехайтесь над рогами,

Они дарованы богами.

(Уходят.)

АКТ ЧЕТВЁРТЫЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Лес.

(Входят Розалинда и Селия.)

РОЗАЛИНДА:

Что скажешь ты теперь? Уж два часа, как минуло с тех пор, а об Орландо никаких известий!

СЕЛИЯ:

С любовью чистой, с грузом дум, во всеоружии душевном ушёл он от всего передохнуть. К нам кто-то, кажется, идёт.

(Входит Сильвий.)

СИЛЬВИЙ:

Прекрасный юноша, поручено мне Фебой

Вам передать послание сие.

О содержании послания не знаю,

Но, судя по тому, как морщилась она

И как сверкала гневными очами,

Когда рукою нервной выводила слог,

Могу предположить, сколь много желчи в нём.

Прошу посланника за это не казнить.

РОЗАЛИНДА:

Само терпение такого не снесло бы.

И это вынести - предел всему на свете.

Ведь, судя по письму,

Я - не красив, манерам не обучен,

Не в меру горд.

И будь я даже фениксом самим,

Она бы и тогда меня не полюбила.

Не лис - я, а любовь её - не заяц.

Зачем она такое пишет мне?

Ты сам, пастух, бумагу сочинил.

СИЛЬВИЙ:

Да нет же! Вам клянусь. И содержания не знаю.

Всё это писано самою Фебой.

РОЗАЛИНДА:

Ты, право, просто - сумасшедший,

В любви до крайности дошедший.

Не верою, что письмо она писала.

Я вспоминаю руки Фебы:

Они шершавы и желты.

Я даже думал, что она в поношенных перчатках.

Да не могла она такое сочинить!

И слог и почерк здесь мужские.

СИЛЬВИЙ:

Задумано и писано всё ею.

РОЗАЛИНДА:

Откуда яростный и грубый тон,

Стиль оскорбленного не в меру дуэлянта?

Кто объяснит? Кто знает?

Откуда столько ядовитых жал

Которые она в меня вонзает,

Как турок в иноверца свой кинжал.

Нет в женской голове такого смрада,

Сие изъято дьяволом из ада.

Слова извержены из адского котла,

Их смысл - чернее эфиопа.

А не желаете ль послушать?

СИЛЬВИЙ:

Прочитайте.

Я содержание письма совсем не знаю,

Зато жестокость Фебы представляю.

РОЗАЛИНДА:

И вот что Феба-деспот пишет:

(Читает.)

"Не ты ли снизошёл с небес

И мерзким гадом в сердце влез"?

К лицу ли брань такая деве?

СИЛЬВИЙ:

Такое вы зовёте бранью?

РОЗАЛИНДА (читает):

"Ужели по другому и не можешь? -

Зубищами своими сердце гложешь".

Вы слышали когда-нибудь такое?

"Меня сверлили взглядами обильно,

Но никогда не ранили так сильно".

Меня она считает за самца.

"Коль гнев твоих речей

И грозный блеск очей

Во мне родили страсть,

В какую б впала сласть

И как была бы рада

Когда бы доброго ты удостоил взгляда!

Ты унижал, а я - любила,

Когда б не так! Ах, что бы было!

Решилась я на случай крайний,

Посол не ведает о тайне,

Пришли же мне скорей ответ.

Я - вся твоя. Ты - жизнь и свет.

А коли быть отказу,

То свет померкнет сразу"!

СИЛЬВИЙ:

По вашему всё это брань?

СЕЛИЯ:

Ах, бедный пастушок!

РОЗАЛИНДА:

И ты его жалеешь? Он не достоин жалости совсем.

Как можешь ты такую женщину любить? Она использует тебя, как дудку, мотивы жалкие свои перебирая! Ужели фальши ты не чувствуешь совсем? А, впрочем, возвращайся к ней. Любовь тебя сподобила ужу - ты обречён вкруг этой твари виться. А ей я не письмом, а устно отвечаю: любовь её ко мне я на тебя переключаю. Коль воле воспротивится моей, то обещаю, что все общения я с нею прекращаю, пока ты сам об этом не попросишь. И если ты действительно влюблён - не возражай и удались, поскольку к нам явились гости.

(Сильвий уходит.)

(Входит Оливер.)

ОЛИВЕР:

Привет, красавцы, не подскажите ли мне, где здесь овчарня под оливами близ леса?

СЕЛИЯ:

Вон там в лощине, где ручей и наклонилась ива. Поодаль же изба - сама себе хозяйка. В ней обитателей давно уже не видно.

ОЛИВЕР:

Язык мне вас прекрасно описал,

Глаза ж мои меня не обманули.

Одежды, возраст подходящий:

"Мальчишка светленький,

Похожий на девчонку,

Сестрою представляется для той,

Которая поменьше, посмуглее".

Не вы ль хозяева избушки на опушке?

СЕЛИЯ:

Скрывать не будем - мы.

ОЛИВЕР:

Орландо кланяется вам, а той что Розалиндою зовётся, платок, омытый кровью посылает. Так это вы?

РОЗАЛИНДА:

Да я. Но как всё это понимать?

ОЛИВЕР:

Не знаю я, куда мне от стыда деваться, когда придётся мне признаться, откуда обагрённый кровию платок и кто я есть на самом деле.

СЕЛИЯ:

Так не тяните же, скажите.

ОЛИВЕР:

Когда Орландо молодой расстался с вами,

То обещал вернуться через час.

Он шёл дорогою лесной,

Питаясь пищею фантазии богатой,

Ввергавшей юношу то в радость, то в печаль.

И вдруг увидел страшную картину:

Под дубом, мхом украшенным седым,

Поникшим старыми могучими ветвями

Лежит в лохмотьях бородатый путник,

Его изнеможение и сон свалили с ног.

Вкруг шеи ожерельем золотым змея ,

Разверзши пасть нацелилась в уста.

Увидев приближение Орландо,

Змея в кусты немедля удалилась.

А там лежала львица в изготовке,

Кошачьим глазом в путника упершись,

Момента пробужденья ожидая.

Ведь мертвечины царь зверей не ест.

Когда ж Орландо ближе подошёл,

То в путнике узнал родного брата.

СЕЛИЯ:

О брате мы наслышаны немало. Со слов Орландо брат - страшнее зверя.

ОЛИВЕР:

Таков и есть. Орландо можно верить.

РОЗАЛИНДА:

Трагедии Орландо помещал?

Ужель угодно было худшему случиться - живой кусок оголодавшей львице?

ОЛИВЕР:

Два раза порывался он уйти.

Но доброта и кровь вставали на пути.

В нем предки победили гнев

И он пошёл на схватку с львицей.

Шум схватки той меня и разбудил.

СЕЛИЯ:

Так вы на самом деле брат его?

РОЗАЛИНДА:

И это он, кто вас от зверя спас?

СЕЛИЯ:

Не вы ли, в самом деле, его убить всегда хотели?

ОЛИВЕР:

Я в прошлом - тот, но в настоящем - этот, в ком стыд терзает больно душу.

Раскаянья бальзам уже врачует рану.

РОЗАЛИНДА:

Но почему в крови платок?

ОЛИВЕР:

Когда слезами мы омыли муки,

Которыми судьба нас одарила,

А он узнал ,как я сюда попал,

То к герцогу меня сопроводил,

А тот душевно и тепло приветил,

Одев и накормив, оставил с братом.

Затем пошли в пещеру к брату.

Когда в пещере он разоблачился,

Увидел я зияющую рану,

Ему той львицей нанесенную в борьбе.

Кровь хлынула ручьем,

Он потерял сознанье,

И, падая, воскликнул: "Розалинда"!

Перевязав его, привел Орландо в чувства.

И он немедля мне велел вас отыскать,

Хоть с вами не был я знаком,

И попросить прощения за то,

Что слова не сдержал,

А окровавленный платок вручить мальчишке,

Которого он в шутку называл своею Розалиндой.

(Розалинда падает в обморок.)

СЕЛИЯ:

Что, милый Ганимед, с тобою?

ОЛИВЕР:

При виде крови многие робеют.

СЕЛИЯ:

Вот и прошло. Кузина Ганимед!

ОЛИВЕР:

Смотрите, он в себя пришёл.

РОЗАЛИНДА:

Домой бы мне сейчас.

СЕЛИЯ:

Тебе поможем мы. Возьмите под руку его.

ОЛИВЕР:

Взбодритесь! После этого всего, какой же вы мужичина!

РОЗАЛИНДА:

Действительно, вы правы. Не плохо я сыграл, не правда ль? Вы непременно расскажите брату, какой великолепный я актёр!

ОЛИВЕР:

По цвету вашего лица об этом вряд ли скажешь. И на притворство это вовсе не похоже.

РОЗАЛИНДА:

Я уверяю вас, что было всё притворством.

ОЛИВЕР:

Так соберитесь и мужчиной притворитесь.

РОЗАЛИНДА:

Я так и сделаю, но лучше бы мне женщиною быть.

СЕЛИЯ:

Да ты бледнеешь на глазах. Скорей идём домой. И вы идите с нами, добрый сударь.

ОЛИВЕР:

Конечно же иду. От Розалинды надо получить прощение для брата.

РОЗАЛИНДА:

Я над ответом поразмыслю, но не забудьте передать, как я умею притворяться.

(Уходят.)

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Лес.

(Входят Тачстоун и Одри.)

ТАЧСТОУН:

Ты, Одри милая, немного потерпи и мы отыщем время.

ОДРИ:

И что бы нам мне говорил тот пожилой вельможа, а всё же - пастырь был бы нам полезнее гораздо.

ТАЧСТОУН:

Сэр Оливер священник никудышный, Одри.

А знаешь ли, милашка, что молодец один здесь на тебя имеет виды?

ОДРИ:

О ком ты речь ведёшь, я знаю. Как знаю я и то, что до меня ему нет дела. А вот и он, о ком ты речь ведёшь.

ТАЧСТОУН:

Есть у меня такая слабина: я откажусь от мяса и вина, но никогда не откажусь от радости потешиться над дурнем. Мы, остряки, всегда находим тему для веселья. И дурака потешим мы и даже мудреца - насмешкам нашим нет конца.

(Входит Вильям.)

ВИЛЬЯМ:

Вам добрый вечер, Одри.

ОДРИ:

И вам бог в помощь, Вильям.

ВИЛЬЯМ:

И вам, мой сударь, добрый вечер.

ТАЧСТОУН:

И вам, любезнейший, такой же добрый вечер. Рекомендую голову покрыть. Накройся же, прошу. И сколько ж лет тебе приятель?

ВИЛЬЯМ:

Не полных, сударь, двадцать пять.

ТАЧСТОУН:

Уже созрел. А звать-то как?

ВИЛЬЯМ:

Все, сударь, Вильямом зовут.

ТАЧСТОУН:

Да, имя - звучно. А рождён в лесу?

ВИЛЬЯМ:

Да. Господу спасибо, сударь.

ТАЧСТОУН:

"Спасибо господу" - ответ достойный. А богат ли?

ВИЛЬЯМ:

Сказать по правде: так себе.

ТАЧСТОУН:

То бишь: себе всё и себе твоё простое "так себе". Не плохо сказано, приятель. А умён ты?

ВИЛЬЯМ:

Да, дураком себя я не считаю.

ТАЧСТОУН:

Ты, парень, молодец, но есть такая мудрость: "Дурак себя считает умным, умный - дураком". Да и ходить не надо далеко! Один языческий философ полагал, что существует виноград, чтоб оным наслаждаться, а рот - всего лишь чтобы раскрываться. Ты полагаешь, что ты эту деву любишь?

ВИЛЬЯМ:

Да, сударь.

ТАЧСТОУН:

Дай руку мне. Ты образован?

ВИЛЬЯМ:

Нет.

ТАЧСТОУН:

Тогда тебя я образую. Иметь - ещё не значит обладать. Риторика гласит: когда переливаем из стакана в плошку, то жидкость от того не убывает, она лишь положение меняет. Осталась суть - сменилось положенье.

ВИЛЬЯМ:

А в чём же суть?

ТАЧСТОУН:

А суть вся в том, что я на женщине женюсь. А посему, как выражаются в низах: "ты дурень, уходи", по-светски говоря: "вы нас оставьте", как выражаются в низах: "на бабу ты мою не зарься", по-светски говоря: "оставьте даму, кавалер, в покое". Иначе, по-простому говоря - ты сдохнешь, по-светски говоря - умрёшь. Жизнь превратиться в смерть, свобода - в рабство, сживу со света кознями и ядом, мечом, клинками порублю на части, числа несть способам сравнять тебя с землёю, держись подальше от меня и трепещи.

ОДРИ:

Ты подобру и поздорову уходи.

ВИЛЬЯМ:

Прощайте, весельчак.

(Уходит.)

(Входит Корин.)

КОРИН:

Хозяюшка с хозяином вас ищут. Поспешите!

ТАЧСТОУН:

Поторопись-ка, Одри, поспеши! Бегу, бегу я.

(Уходят.)

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ВТОРАЯ

Лес.

(Входят Орландо и Оливер.)

ОРЛАНДО:

Возможно ль после краткого знакомства так увлечься? Увидев мельком, полюбить? А полюбив, ей руку предложить? И, получив согласие на брак, настаивать на близости с любимой?

ОЛИВЕР:

Ничто тебя не должно беспокоить: ни бедность бесприданницы, ни мой поступок странный, ни краткость нашего знакомства, ни спешное решение её. Лишь согласись, что мы друг друга любим, как равно можем обладать друг другом. Тебе от этого прямая польза будет: я все богатства нашего отца и дом передаю тебе, а сам готов я пастухом и жить и умереть с пастушкой.

ОРЛАНДО:

Ну что ж - согласен. Свадьба будет завтра. Мы герцога и свиту пригласим. Иди и Алиену, подготовь. Я вижу: Розалинда направляется сюда.

(Входит Розалинда.)

РОЗАЛИНДА:

Храни господь вас, брат мой.

ОЛИВЕР:

И вас, прекрасная сестрица.

(Уходит.)

РОЗАЛИНДА:

О, мой Орландо милый, где взять такие силы, чтоб не страдать, когда ты сердце на повязке носишь.

ОРЛАНДО:

Всего лишь - руку.

РОЗАЛИНДА:

А я же посчитала - когтями львица сердце разодрала.

ОРЛАНДО:

Не львиными когтями - женскими глазами ранено оно.

РОЗАЛИНДА:

Вам брат поведал, как я сцену разыграл, когда платок кровавый увидал?

ОРЛАНДО:

И о другом поведал брат мне чуде небывалом.

РОЗАЛИНДА:

Куда вы клоните, я знаю. По быстроте и краткости своей решение двоих лишь может быть сравнимо с туром двух козлов иль фразой Цезаря, столь ставшей популярной: "Пришёл, увидел, победил". Едва ваш брат с кузиною увидели друг друга, как влюбились, влюбившись, начали вздыхать, найдя причину вздохов, стали утешаться - по лестнице любовной к счастью пробираться и вот уж - взгромоздились на "седьмое небо"... Боюсь, воздержанность до брака не дотянет - на их пути она препятствием не станет.

ОРЛАНДО:

Их завтра обручат. Я герцога на свадьбу приглашу. Но как же грустно наблюдать со стороны! Чем он счастливей, тем несчастней я, поскольку не могу последовать примеру.

РОЗАЛИНДА:

Выходит: завтра я уже - не Розалинда?

ОРЛАНДО:

Не может сон в реальность воплотиться.

РОЗАЛИНДА:

Оставим в стороне пустые разговоры. Хочу сказать вам не без цели, что вы достойный дворянин. Не потому я это говорю, чтоб вас расположить к себе, а убедить хочу вас в том, что делаю всё ради вашей пользы, при этом никаких других задач не ставлю. Поверьте мне - я обладаю магией чудесной. Ещё мне было только три годочка, когда волшебник наделил меня великой чудодейственною силой. Но эта магия недобрых дел не терпит.

И если Розалинда в сердце вашем, о чём слова и жесты говорят, то я устрою вашу свадьбу с Розалиндой в день обрученья Оливера с Алиеной. Я знаю, как непросто Розалинде, и если вы решитесь на такое, то завтра я её реальную представлю в лучшем виде и во всей красе, не принеся ей ни малейшего вреда.

ОРЛАНДО:

Вы это всё серьёзно говорите?

РОЗАЛИНДА:

Клянусь вам жизнею своей! Ведь равной ей на свете ничего не существует и даже для волшебника, каким являюсь я. В надежду облачите пламенное сердце, себя же - в дорогое платье. Гостей желанных пригласите, и завтра женитесь, коль очень захотите. И не каком-нибудь, а на любимой Розалинде.

(Входят Сильвий и Феба.)

Вот удивительная пара заявилась: она меня глазами гложет, он - без неё существовать не может

ФЕБА:

Вы, юноша, со мною поступило мерзко,

Письмо моё другому огласив.

РОЗАЛИНДА:

Прошу в мои дела вас не вторгаться!

Не много ль чести мне пред вами извиняться?

Ваш обожатель рядом с вами,

Смотрите на него, лелейте и любите.

ФЕБА:

Пастух, ты знаешь про любовь,

Скажи ему что это значит.

СИЛЬВИЙ:

Вздыхать и плакать, как по Фебе я.

ФЕБА:

Как я по Ганимеду.

ОРЛАНДО:

Как я по Розалинде.

РОЗАЛИНДА:

Как я по женщине.

СИЛЬВИЙ:

И жертвовать собой, как я для Фебы.

ФЕБА:

Я - для Ганимеда..

ОРЛАНДО:

Я - для Розалинды.

РОЗАЛИНДА:

И я - для женщины.

СИЛЬВИЙ:

На зов любви фантазии летят,

Они нас в сумасшедших превратят,

Когда душа заводится весельем,

Наружу рвётся пламенная страсть,

Когда любовь становится нам зельем.

Любовь - одна единственная власть.

Это - Феба.

ФЕБА:

Это - Ганимед.

ОРЛАНДО:

Это - Розалинда.

РОЗАЛИНДА:

Это - женщина.

ФЕБА:

А коли так, за что меня винишь?

СИЛЬВИЙ:

А коли так, за что меня винишь?

ОРЛАНДО:

А коли так, за что меня винишь?

РОЗАЛИНДА:

Кому ты говоришь: "за что меня винишь"?

ОРЛАНДО:

Которой рядом нет, которой - звук пустой мой искренний ответ.

РОЗАЛИНДА:

Вы, будто волки, воете, взирая на луну.

(Обращаясь к Сильвию):

Я помогу по мере сил.

(Обращаясь к Фебе):

Когда бы мог, я вас бы полюбил. Вы завтра приходите все ко мне.

(Обращаясь к Фебе):

На вас женюсь, коль можно мне на женщине жениться. Я завтра буду под венцом.

(Обращаясь к Орландо):

Вас завтра ублажу, насколько можно ублажить мужчину. Вы завтра непременно обручитесь.

(Обращаясь к Сильвию):

Я удовольствие доставлю завтра вам, даруя то, что вам доставит истинное счастье. Вы завтра обручитесь.

(Обращаясь к Орландо):

Коль Розалину любите, то завтра приходите.

(Обращаясь к Сильвию):

Коль Фебу любите, то завтра приходите.

Я завтра буду столь же верно, сколь то, что ни одной из женщин не любил.

Все наставления оставил, а теперь прощайте.

СИЛЬВИЙ:

Умру, но завтра буду.

ФЕБА:

Я тоже.

РОЛАНДО:

И я тоже.

(Уходят.)

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Лес.

(Входят Тачстоун и Одри.)

ТАЧСТОУН:

Весёлый будет день у нас с тобою. Мы завтра, Одри, будем муж с женою.

ОДРИ:

Я этого желаю всей душой. Быть в мире женщиной - прекрасное желанье.

Сюда спешат два пажа бывшего монарха.

(Входят два пажа.)

ПЕРВЫЙ ПАЖ:

Приятно встретить вас, почтенный господин.

ТАЧСТОУН:

По правде говоря, и мне приятно. Присядьте, мальчики, и спойте нам.

ВТОРОЙ ПАЖ:

Присядем вместе и споём.

ПЕРВЫЙ ПАЖ:

Споём без всяких предисловий скверного певца, который набивает цену, всем говоря, что он не в голосе сейчас, что он охрип, что он недомогает.

ВТОРОЙ ПАЖ:

В одной мелодии сольёмся, как цыганёнка два на лошади одной.

ПЕСНЯ.

Рука в руке два сердца шли

Под ритм весёлой песни,

Они себя, себя нашли,

Что может быть чудесней?

Вослед пернатый хор летит,

Возносит песню к небу,

Никто любить не запретит

Кто б он на свете не был.

Рожь колыхался волной,

В ней утонули оба,

И связаны теперь одной

Верёвочкой до гроба.

Есть у любви сезон один

Весною он зовётся,

Любой на свете гражданин

Без боя ей сдаётся.

ТАЧСТОУН:

По правде говоря, ребятки, по смыслу песенка бедна, но в ней особенность одна - была ужасно спета

ПЕРВЫЙ ПАЖ:

Вы, сударь, далеко не правы. И лад и такт соблюдены.

ТАЧСТОУН:

Досадно: было все бестактно и неладно.

Да помоги, господь, исправить голоса и песню.

Пойдём же, Одри.

(Уходят.)

АКТ ПЯТЫЙ

СЦЕНА ЧЕТВЁРТАЯ

Лес.

(Входят старый Герцог, Амьен, Жак, Орландо, Оливер и Селия.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

А ты, Орландо, убеждён, что мальчик всё исполнит, как сказал?

ОРЛАНДО:

И верю и не верею я.

Надеюсь и боюсь надежды.

(Входят Розалинда, Сильвий и Феба.)

РОЗАЛИНДА:

Прошу терпения и чуточку вниманья.

Быть соблюдён при этом должен уговор.

Вы, герцог, коль явлю сюда я Розалинду,

Её Орландо обещали. Так ли?

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

И королевство бы отдал в придачу.

РОЗАЛИНДА:

Как только приведу, вы обещали Розалинду взять?

РОЛАНДО:

Да будь я королём Вселенной, взял бы!

РОЗАЛИНДА:

А вы, коль пожелаю, за меня готовы замуж?

ФЕБА:

Не откажусь я даже, если после свадьбы уготована мне смерть.

РОЗАЛИНДА:

Но если отречётесь от замужества со мною, придётся взять в супруги пастуха.

ФЕБА:

Таков наш уговор.

РОЗАЛИНДА:

Сказали вы, что женитесь на Фебе, если пожелает?

СИЛЬВИЙ:

Женился бы я даже, ,если б Феба воплощала смерть собою.

РОЗАЛИНДА:

Всё это я устроить обещал,

Коль герцог дочь свою отдаст Орландо,

А Феба выёдет замуж за меня,

В противном случае придётся стать женою пастуха,

Ты, Сильвий обвенчаться должен сразу,

Как только от твоей невесты получу отказ я.

Теперь отсюда ухожу,

Чтоб все проблемы разом разрешить.

(Розалинда и Селия уходят.)

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Уж очень этот мальчик на мою походит дочь.

ОРЛАНДО:

Его увидев в первый раз, подумал: это брат её.

Но он, мой герцог, был рождён в лесу,

Где и познал магические знаки,

Которые в наследство дядя передал.

А дядя тот - волшебник главный в царстве леса.

(Входят Тачстоун и Одри.)

ЖАК:

Похоже, близится очередной потоп. Смотрите: пара монстров на ковчег стремится. На всех наречьях их склоняют дураками.

ТАЧСТОУН:

Всем добрый день! И здравия желаю!

ЖАК:

Его примите, герцог, благосклонно. То - шут с мозгами острыми, как нож, которого встречал в лесу и, словом раненный, был смехом исцелён не раз. Клянётся он, что при дворе служил.

ТАЧСТОУН:

Тому, кто сомневается во мне, есть шанс расслабиться сегодня. Я танцевал, фланировал меж дам, друзей - политикой кормил, врагов же - ласкою губил. Я трёх портных довёл до ручки, я спорить задавался целью, один из споров мог закончиться дуэлью.

ЖАК:

Как спор закончился в конце концов?

ТАЧСТОУН:

Мы, взявшись за клинки, вдруг обнаружили неточность в пункте семь свой обиды.

ЖАК:

И в чём же суть седьмого пункта?

Я, герцог, предлагаю полюбить его со всеми пунктами дурацких протоколов.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Забавный этот тип мне по душе.

ТАЧСТОУН:

Да наградит вас, сударь, бог! Надеюсь, вы мне тоже по душе придётесь. Я оказался здесь среди брачующихся пар: решил я узами интимными связаться, чтоб после понапрасну не терзаться: коль в браке - брак, от брака отказаться. Вот - непорочная девица. По сути - вещь негодная для жизни, но вещь, которой обладаю я. Она другому вовсе не нужна, а мне каприз диктует: забери! Ведь благодать средь серых красок будничной картины, как жемчуг дорогой, упрятана в ракушке грязной, утонувшей в тине.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Красноречив, умён и меток.

ТАЧСТОУН:

Увы, шута, порой, не привечаем, как в удовольствии болезнь не замечаем.

ЖАК:

И всё ж вы не раскрыли тайну пункта семь имевшей место ссоры.

ТАЧСТОУН:

Семь раз противника я уличил во лжи. - Прими приличную осанку, Одри!- А всё происходило так. Мне у придворного не глянулась бородка. "Коль вам не нравится", -ответил он, "то мне она по нраву". Сие закон относит к вежливым ответам. Но если я скажу - она острижена не так, то он ответит мне, что стрижка эта модна. Сие закон к насмешке причисляет скромной. А если я вторично заявлю о стрижке, то он вторично мне ответит, так он хочет. Сие толкует право грубым фактом. А коль и в третий раз скажу об этом. То он неправдой это назовёт. Сие опровержением трактует право. А если я и далее бородку буду хаять, то обвинит теперь меня он и во лжи. Сие трактует правосудие конфликтом. И так до бесконечности бесчисленных понятий от лжи сокрытой до открытой лжи.

ЖАК:

И сколько ж раз вы выбрили его?

ТАЧСТОУН:

Пока я бритву правил, он не нарушил правил и мы дуэль решили прекратить.

ЖАК:

А можно ль ложь по значимости разложить по полкам?

ТАЧСТОУН:

Как моль, в печатном слове ложь живёт и путешествует в томах манер и права на полках пыльных, переживших предков. Она и нас теперь переживёт. А степени у лжи такие:

во-первых, вежливый отказ; второй идёт сокрытая насмешка; на третьем месте, как всегда, сарказм; в четвёртой - неприятие улики; а в пятой - бой наотмашь хлёсткой фразой;

в шестой - условная улика, в седьмой же, наконец - неотвратимая улика. Но каждой степени возможно возразить, коль правильно поставить слово "если", перед котором даже ложь пасует. Я наблюдал, как семь служителей Фемиды, от ссор устав и от обиды, нашли прекрасный выход в слове "если", пожали руки и уснули в кресле. В коротком слове "если" - мир таится, используйте его, коль что-то вдруг случится.

ЖАК:

Не правда ль, герцог, парень он, что надо! И мудрость в нём, и простота, но всё - под знаменем шута.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Он оседлал лошадку-глупость, как циркач, и незаметно словом острым в сердце ранит.

(Входят Гименей, Розалинда и Селия.)

(Слышится приятная негромкая музыка.)

ГИМЕНЕЙ:

С небес струятся сладостные звуки,

Друг другу, люди, протяните руки.

Идите же навстречу счастью.

Возьмите, герцог, дочь свою,

Я, Гименей, ей гимн спою

И обручу своею властью.

Её супругом назовите вы того,

Кому она дороже света самого.

РОЗАЛИНДА (обращаясь к Герцогу):

Тебе принадлежу я. Я- твоя.

РОЗАЛИНДА (обращаясь к Орландо):

Тебе принадлежу я. Я- твоя.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Глаза не врут - ты дочь моя.

ОРЛАНДО:

Глаза не врут - ты Розалинда.

ФЕБА:

Не верю я глазам своим:

Любовь растаяла, как дым

РОЗАЛИНДА:

Коль не отец ты, нет отца другого.

Коль ты - не муж, не надо никого.

Коль ты - девица, не могу жениться.

ГИМЕНЕЙ:

Мир и любовь! Я, Гименей,

Любовью радую людей.

Скреплю я символом колец

Все пары любящих сердец.

Где Гименея узы -

Быть вечному союзу.

Где сердце сердце любит

Там счастье вечным будет.

Где одному всё нравится,

Другому надо справиться.

Где молния и гром,

Там крепче быт и дом

ПЕСНЯ.

Для влюблённых на планете

Гименей расставил сети,

Гименей.

От семнадцати до ста

Можно это испытать:

От любви не уходил

Ни один.

Молодые влюблены,

И на брак обречены:

Превращает бог-чудак

Дело в брак.

Бог весёлый Гименей

Цепью путает людей

В золотые два кольца

До конца.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Люблю тебя, племянница не менее, чем дочь,

Сдержать свои эмоции сегодня я невмочь.

ФЕБА:

Я слово данное сдержу.

Ты - мой, я чувства разбужу.

(Входит Жак де Буа.)

ЖАК ДЕ БУА:

Я прибыл к вам с известием.

Внимания прошу.

Я - средний сын Роланда де Буа,

Высокому собранию имею честь сказать,

Что герцог Фредерик, прознав про то,

Что лес сторонниками брата полон,

Собрал большую воинскую рать.

Мечом сторонников и брата покарать.

Уже дошёл он до опушки леса,

Где встретил старца-мудреца

И, побеседовав со старцем,

Вдруг отказался от намерений своих,

Отрекшись от богатства и от света.

Корону возвратил он брату,

Вельможам изгнанным - их земли и дома.

В правдивости известия не можно сомневаться.

СТАРЫЙ ГЕРЦОГ:

Добро пожаловать вам, юноша прекрасный.

Подарок свадебный вы братьям поднесли:

Один - заполучил наследство и жену,

Другой - всё герцогство, а в будущем - и трон.

Сначала завершим под пологом лесным

Удачно начатое Гименеем дело,

Затем товарищи мои, кто тяготы изгнания

Со мною здесь делил,

Разделят пиршество в числе других гостей

По случаю возврата мне короны.

Пока же про величие забудем

И в сельской местности отпразднуем победу.

Пусть музыка гремит, а молодые пляшут,

Сегодня праздника на свете нету краше!

ЖАК:

А правильно ль я, сударь, понял вас, что будто герцог впал в религиозность, оставив праздность и помпезность в прошлом?

ЖАК ДЕ БУА:

Да, так оно и есть.

ЖАК:

Пойду к нему. Он - он полон мудрых мыслей,

Цена которым в будущем зачтётся.

(Обращаясь к Герцогу):

Вам я желаю здравия и власти,

Терпение и честь вам это право дали.

(Обращаясь к Орландо):

Вам той любви, которую искали,

(Обращаясь у Оливеру):

Вам - двух союзников:

Наследство и любовь,

(Обращаясь к Сильвию):

Вам - ложе, где сокрыто ваше счастье.

(Обращаясь к Тачстоуну):

Вам - бури в море необъятном страсти,

Где вы свой парус будете трепать,

Порвав же парус, бросите свой якорь

И крысою сбежите с корабля.

Итак, я с вами вынужден расстаться,

Мне не пристало забавляться.

САРЫЙ ГЕРЦОГ:

Останься, Жак, останься.

ЖАК:

Не признаю из правил исключений:

Мой быт и нрав не терпят развлечений.

Пока вы будете сей пир играть,

В пещере вашей буду прозябать.

(Уходит.)

СРАТЫЙ ГЕРЦОГ:

Мы жизни новой открываем светлый том,

Где праздник кончиться великим торжеством.

(Танцуют.)

ЭПИЛОГ.

РОЗАЛИНДА:

Быть в эпилоге женщине не лестно. Как и мужчине быть в прологе ни к чему. Ведь слава лучшего вина - в букете ароматов чудных, а не в наклейке яркой, под которой - дрянь. Так и хорошей пьесе - эпилог не нужен, а только слог, терзающий умы. И всё же - на чудесное вино цепляют ярлыки, как будто будет от того оно вкуснее, а пьесу, даже неплохую, эпилогом украшают и думать зрителю мешают. Зачем я здесь, не будучи хорошим эпилогом, ни ходатаем по игре актёров? Костюм мой не таков, чтоб вы меня жалели и мелочь жалкую мне сыпали в подол. И все-таки я здесь, чтоб вас просить и умолять о милости иной. Начну, пожалуй, с женщин. О, женщины, любовью заражённые к мужчине, примите всё, что искренне показано вам было. Мужчины, без которых страсть не существует, простите женщинам неверные шаги и поддержите женщину любовью. И в подтверждение согласия со мною на мой прощальный реверанс мне подарите ваш рукоплескания аванс. Как вам это понравится!

Оставить комментарий
Размещен: 05/11/2012, изменен: 05/11/2012. 175k. Статистика.
Пьеса; сценарий: Переводы

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"