Директор архива города N г-н Кольмар неожиданно получил рождественский подарок еще в ноябре. Ему принесли большую картонную коробку, обнаруженную на чердаке во время ремонта. В коробке лежали перевязанные веревочками стопки библиографических карточек и вскрытое письмо из Берлинского гестапо директору архива города N от 29 ноября 1944 года. Никем не замеченная, коробка пролежала на чердаке больше 50 лет.
***
В 1942 г. "остарбайтерам" - невольникам, угнанным в Германию из оккупированных земель на востоке, была разрешена переписка. Гестапо понадобился цензор со знанием восточно-европейских языков.
Конрад Венцель происходил из "русских" немцев: его предки переселились в Россию в конце XVIII в. и прожили больше 100 лет в Западной Украине, разбогатели. Но в 1914 г., когда началась война, пришлось уехать на родину. Конрад с детства знал русский, украинский и даже немного польский языки; а потом в Берлине получил филологическое образование слависта. Служить в боевых частях он не мог - одна нога у него была короче другой. А службу в цензурном отделе Гестапо ему не предложили, а предписали, отказаться он не мог. Венцель боялся этой службы; надменные офицеры были ему противны, и он старался как можно реже покидать небольшую комнату, где работали цензоры. В конце недели нужно было представлять отчет начальству. Венцель избегал называть в отчетах имена, но изредка черными чернилами вымарывал в письмах что-либо недозволенное.
Тексты были удивительные. В каждом письме неумелые стихи, чаще всего просто переписанные откуда-то. Интуиция ученого подсказывала ему, что в этих письмах есть бесценные находки для фольклористики, которой он увлекался в университете. Он начал делать выписки из прочитанного и сортировал их по разделам: лексика, фольклор, пророчества и т.д. Но однажды, читая бесхитростные письма людей, о которых он привык думать как о существах низшей расы, пригодных лишь для работы на господ, - такова уж их судьба и предназначение в этом мире, радоваться должны, что их не уничтожают, как евреев - он почувствовал, что они интересны ему и с другой стороны. Сквозь корку невежества и неграмотности пробивался живой голос. Это были не рабы, которых ежеминутные унижения должны были бы обезличить и раздавить, а своеобразный, имеющий свои традиции, свою поэзию, свою культуру мир людей, ничего не забывших и думающих о будущем. Они ждали, надеялись, любили..."Преодоление рабства", - подумал он.
Когда вечером Конрад приходил домой, мама расстилала скатерть и ставила перед сыном тарелку густого супа и хлеб в изящной фарфоровой хлебнице. Но однажды ужин встал ему поперек горла, он вспомнил:
"Надоïïли мне бараки, надоïла мне бiда,
А ще гiрше надоïла iз травою баланда.
Ляжу спать на кровать i накриюсь с головою,
А та оврушина хлiба, що осталась, нi дае спокою".
Письмо было из Берлина; на другое утро Конрад встал пораньше и пошел к заводу, где, он знал, работали остарбайтеры. И он увидел то, о чем дальше говорилось в письме:
"Я живу в этом длинном бараке, где кончается чорний забор.
Я живу в нужде и печали и работать иду на завод.
Там живут самые худшие люди, и жистокие сердца у них.
Заставляют работать до ночи. А кормить нет продуктов у них..."
Помочь было нельзя, Конрад не был героем. Шел ноябрь 1944 года, приближалось Рождество. Война надвигалась с востока, и в качестве рождественских подарков можно было ожидать только новых бомбежек. И Венцель решился. Преодолевая страх, он обратился к своему начальнику, который казался ему порядочным человеком, и показал коллекцию выписок - 1300 карточек. Горячо и сбивчиво объяснял он полковнику Кристиану, что надо не мешкая переправить ее из столицы, где скоро наступит кромешный ад, в какой-нибудь небольшой город, где есть приличный архив; тогда выписки, может быть, доживут до конца войны и послужат науке. Полковник не обманул ожиданий Венцеля. Ценный груз упаковали в картонную коробку, полковник вложил в нее письмо директору архива города N от имени Отдела цензуры писем иностранцев Тайной полиции города Берлина и позаботился об отправке этой посылки специальной почтой Гестапо. Когда стало известно, что посылка дошла, Венцель вздохнул облегченно, но и горько ему стало: его роль во всей этой истории была кончена. Но кончена была и сама жизнь Конрада Венцеля. Незадолго до Рождества он был убит осколком бомбы на улице Берлина. Полковник Кристиан уцелел, через полгода бежал на запад, и след его затерялся. А директору архива города N, в который весной 1945 г. вошли американцы, было не до коробки с выписками Венцеля. Ее нашли 50 лет спустя.
***
Директор архива Кольмар упускать находку не хотел, а что с ней делать -не очень понимал. Он обратился во Франкфуртский университет, и ему прислали русскую студентку - славистку Таню Лапину. В помощники ей выделили молодого сотрудника архива Мартина Клепке. Он оказался симпатичным парнем и увлеченно взялся за дело. Молодые люди читали выписки, обдумывали и вводили более тонкую классификацию, определяли источники встречавшихся стереотипов, словом осуществляли обычную исследовательскую работу. Она шла медленно, исчислялась не неделями, а месяцами. Но подобно тому, как это произошло когда-то с Венцелем, с каждым днем их все больше увлекала "человеческая" сторона писем. Как-то они принялись просматривать выписки из надписей на фотокарточках. В них сочетались строчки из каких-то чужих стихов (Таня понимала - "альбомных") и строчки собственного неумелого сочинения, но искренние и пронзительно горькие. "Слушай хоть музыку стиха, - говорила она Мартину, который русский знал плохо.
"Не грусти о цветах отцветающих, они снова весной расцветуть,
А грусти о годах пролетающих, они больше к тебе не придуть"
Улавливаешь?" Он кивнул. "А вот это я тебе переведу:
"Коли умру, коли зiв"яну, коли в холодный гроб пiду,
Тодi любить тебя не стану, тепер люблю люблю люблю.
Люблю тiбя, любiть я буду сiогоднi, взавтра i всiгда.
Тiбя повек я не забуду, не забувай i ти меня"
"Боже мой, - думала Таня, - а жизнь все равно шла. И как они любили!" А Мартин явно делал успехи в русском языке. Однажды он сам обратился к Тане: "Послушай, это прямо живопись, верно?
"Cкучно и грустно гляжу я в окно, как осень окрашивает всё в одно,
Забирает всю прелесть от лета, а нам оставляет все раздето".
А ты любишь осень?" "Очень, - отвечала Таня. - Она на пороге. А знаешь, и на них надвигалась осень, только год был 44-й". "Да, - ответил Мартин, - я вчера посмотрел выписки об их снах той осенью, они все на немецкий переведены. Все чувствовали, что приближаются перемены. И всюду красота. Вот, например: "Мне снилось, что на подоконнике расцвела алая роза, и я сказала: скоро что-то случится". Красиво как! А вот еще: "Я видела во сне женщину, которая сказала мне: "через 6 месяцев ты увидишь свою мать". И все эти письма в ноябре написаны. Рождество приближалось. Танечка, а я вчера тебя видел во сне. Пусть и у нас с тобой будут перемены к Рождеству". Мартин наклонился и ласково заглянул Тане в глаза. "Знаешь, я понял: они преодолевали рабство поэзией. Какое счастье, что я познакомился с этими людьми. А через них с тобой".