|
|
||
Надежда
Сзади послышались вкрадчивые шаги. Наташа сделала вид, что ничего не замечает, продолжая расставлять на узеньких металлических полочках красители для волос, всевозможные кремы для всех частей женского тела, включая веки и пятки, салфетки и прокладки всех видов: для критических дней и на каждый, разнообразные втирания и гели.
Сейчас тихим шагом подойдет Николай Николаевич - как его называют все на пятачке в переходе между станциями метро, - торговец ежедневным чтивом, поглощаемым вечно спешащими куда-то москвичами. Положит свою сплошь покрытую татуировкой - от кончиков пальцев до плечевого сустава - руку Наташе на плечо и дурашливым голосом громко спросит: Ну как молодость?! Прошла! - в тон ему ответит Наташа, и Николай Николаевич, молодой человек, моложе Наташи на добрых пятнадцать лет, разразится довольным хохотом, искренне обрадовавшись ее деланному испугу во время дежурного прикосновения и плоской шутке, ставшей ежедневным ритуалом.
Не одна рука легла на плечо, как обычно, а сразу две и на оба плеча, и выражали они не осторожное прикосновение чужого малознакомого человека, а уверенность доброго друга, имеющего право на подобный жест. Продолжая сидеть на корточках, Наташа скосила взгляд вправо и узнала распухшие суставы на длинных пальцах с коротко остриженными ногтями. Набрав в легкие побольше воздуха, она резко поднялась, отчего в глазах замельтешили красные искорки, повернулась всем телом и уткнулась лицом в кудрявую бороду, пропахшую дешевым одеколоном и масляной краской: Володя!
Она ждала его со дня на день, но почему-то была уверена, что приедет он вечером, когда все будут дома, и встреча произойдет совсем иначе. Володя что-то шептал ей на ухо, но она ничего не слышала, а только гладила ладонями по его худой спине с острыми лопатками, выступающими сквозь свитер и зимнюю куртку.
Его не было целый год. Пока она, выбиваясь из сил, барахталась в мерзости, которую принято называть малым бизнесом, Володя творил свои необычные, непохожие ни на что картины в далеком южном городке, оставаясь зачастую без куска хлеба и без крыши над головой. Теперь он добился наконец признания в пределах этого городка, и мэрия выделила ему квартирку, куда он решил перевезти семью.
Наташа отстранилась, чтобы получше разглядеть его такое родное и одновременно почужевшее лицо с кудрявой беспорядочной бородой, в небольших очках с металлической оправой, и вновь прильнула к его груди. Еще через минуту она окончательно отстранилась и огляделась по сторонам. Пассажиры стремительно неслись по переходу между станциями метро, отсутствующими взглядами скользя по выставленным напоказ разборным стеллажам со всякой всячиной: очками, косметикой, журналами, сверкающими с обложек огромными атласными грудями профессиональных красоток, билетами в цирк и Большой театр. Пора было приниматься за работу.
Наташа покосилась на тяжелые сумки, стоящие поодаль.
- Иди домой. Ребята каждый день меня теребят: Когда папа приедет? А я закончу торговать и как раз к ужину поспею.
Она еще раз взглянула на сумки.
- Вино привез?
Владимир молча кивнул головой.
- Отлей немного, я с девчатами выпью, - попросила она, доставая из-за стеллажа с косметикой литровый стакан из пластика.
- Сухое или крепленое? - улыбнулся Владимир, и Наташа махнула свободной рукой:
- Сухое конечно. Я уже ученая, - усмехнулась она в ответ на его улыбку. - От крепленого мы тут все попадаем.
Пока рубиново-красная жидкость переливалась из узкого горла десятилитровой канистры в прозрачный стакан, Наташа глядела на лобные залысины склонившейся володиной головы, пытаясь еще раз ощутить его собственный неповторимый набор запахов, которые, смешавшись, получают общее имя и принадлежат только ему. Левой рукой она держала стакан, а правой осторожно погладила его по голове, осторожно прижимая пальцами непослушные кудряшки, еще вьющиеся на облысевшем лбу.
Стакан спрятан за стеллаж, канистра вновь в сумке, и вновь Володя стоит, улыбаясь и пальцами сцепив руки за спиной. Наташа не удержалась и опять прильнула к мужу. Увидев, что к ее стеллажу подошли заинтересованные покупательницы, она легким движением отстранилась и махнула ему рукой. Пока покупательница рылась в кошельке, ей удалось еще на мгновение увидеть родную спину, мелькнувшую в привычной до одурения толпе.
Николай Николаевич подошел сразу же, справедливо решив, что женщины вполне могут решить выпить вино и без него.
- Угощаешь? - бесхитростно спросил он, не особенно утруждая себя приемами бытовой дипломатии.
Наташа достала белый одноразовый стаканчик и стала отливать в него вино из большого стакана. Николай Николаевич беспокойно дернул острым кадыком.
- Муж? - спросил он, понимая, что об этом нужно было спросить раньше, в начале разговора.
Наташа утвердительно кивнула головой, протягивая ему колыхающийся под пальцами гибкий стаканчик. Николай Николаевич отпил немного и задумчиво прислушался к своим ощущениям. Видно было, что он не в восторге.
- Любка от него? - спросил он о наташиной дочери, продолжая демонстрировать обычную для всех (но не для него) вежливость.
- И Люба, и оба мальчишки, - ответила Наташа.
- Все трое - от одного мужа? - удивленно переспросил Николай Николаевич, тараща глаза и сокрушенно покачивая головой.
Наташа улыбнулась. Здесь, в Москве почему-то все спрашивают вот так: Все трое от одного мужа? и считают это удивительным. Сами воспитывают чужих детей, в то время как их детей воспитывает кто-то другой, и полагают ненормальным, когда у кого-то бывает не так. Володя рассказывал как-то, что в Полинезии существуют островные племена, где мужчины не живут со своими женами, а приходят только на ночь. Детей их воспитывает брат жены, а сами они воспитывают своих племянников. И проблемы супружеской неверности решаются у них на редкость мирно: уличенную в прелюбодействе жену муж должен вывести на центральную площадь деревни и слегка отстегать по голой заднице пучком стрел, жена же при этом должна горько плакать и клясться в верности на будущее. Загулявшего же мужа жена выводит на ту же площадь и шлепает по щекам, в то время как тот обязан громко смеяться. Многие отношения между мужчинами и женщинами здесь, в Москве, Наташе кажутся такими же, полинезийскими, только более запутанными и неискренними.
У прилавка с голыми девицами на журнальных обложках замаячил Эдуард. Милка указала ему на Николая Николаевича, торжественно стоящего со стаканчиком в руке, сквозь мягкие белые стенки которого просвечивало черным вино, деля стакан на две части. Эдуард - полная противоположность Николаю Николаевичу, высокий и элегантный до неприличия брюнет, заметная личность в этой разношерстной компании - подошел и поздоровался, намеренно равнодушным взором скользнув по стакану, который так и продолжал покачиваться в испещренной татуировкой руке. Наташа потянулась за стеллаж.
- Не надо, - остановил ее Николай Николаевич. - Он из моего стакана попробует.
Видно было, что вино ему не понравилось. Крепленому он больше обрадовался бы, - подумала Наташа. Эдуард с достоинством принял стакан из рук своего приятеля и пригубил из него, смешно вытянув губы трубочкой.
- Кисляк, - констатировал он, причмокнув губами. На дне стаканчика продолжала плескаться темная влага. - Это только Милке может понравиться.
- Допивай, - предложила ему Наташа. - Я Милке еще налью. А ты смени Милку, а то она уже места себе не находит, - обратилась она уже к Николаю Николаевичу.
Пока Николай Николаевич передвигался намеренно расслабленной походкой к своему журнальному стеллажу, Наташа успела достать второй стаканчик и плеснула вина Милке. Стоя за стеллажом, чтобы не маячить на глазах у пробегающих мимо озабоченных пассажиров, она наблюдала за Милкой: как та, выслушав Николая Николаевича, кивнула головой и стала приближаться к другой стороне перехода, где стояла Наташа. Ее вызывающая стрижка под американского морского пехотинца - практически вся голова под ноль и лишь впереди небольшой чубчик - уже перестала шокировать Наташу, но многочисленные серьги в ушах, кольцо в правой ноздре и английская булавка, впившаяся в кожу лба повыше левой брови, все еще заставляли отводить взгляд в сторону, чтобы нельзя было прочесть в глазах душевное вздрагивание.
- Здравствуйте, Наталья Михайловна, - сказала она, принимая из наташиных рук стакан с вином. Она одна величала Наташу по имени-отчеству, хотя была ненамного моложе Николая Николаевича и Эдуарда.
Глазами она сказала больше. Про то, что Николай Николаевич опять выпросил у нее деньги, которые она заработала, продавая бланки дипломов, трудовых книжек и аттестатов; про то, что ей по-прежнему приходится спать с обоими - и с Николаем Николаевичем, который обещал вначале жениться на ней и прописать в Москве, и с Эдуардом, которому Николай Николаевич был чем-то обязан и тот овладевал ею обязательно в присутствии Николая Николаевича; про то, что она уже не хочет прописки в Москве, но не знает чего хочет, потому что в далеком поселке на севере Костромской области бедствует мать с братьями, перебиваясь благодаря ее денежным переводам.
- Вкусно! - сказала она, благодарно сверкая серыми глазами, а Наташа, положив на короткое мгновение руку на ее худенькое плечо, направилась к покупательнице, уже раскрывающей кошелек и ищущей глазами продавца.
Когда Милка, чуть сутулясь и втянув голову в плечи, ушла к своим женихам, маячившим у кричащего яркими красками стеллажа с переведенными на русский язык Плейбоями и Пенхаусами, Наташа уложила вырученные деньги в специальный карман на зеленом, в горошек, переднике, оценивающе взглянула на слегка опустевший прозрачный полиэтиленовый стакан и пригласила девчат попробовать настоящего вина.
После обеда поток пассажиров уменьшился, и у Наташи появилось свободное время. Она уселась поудобнее на своем стульчике и стала думать о муже. Он уже четыре часа как дома, увиделся с детьми, познакомился с Верой.
Вера появилась в ее жизни давно, когда Наташа еще работала на улице, но близкой стала только недавно, когда Наташу кинули на весь оборотный капитал, и Вера ссудила ей необходимую сумму. Затем Вера появилась в ее доме, и это сблизило больше, чем полуторагодовое знакомство: дети, обстановка тепла и уюта в тесной однокомнатной квартире, снимаемой за сумму, равную тридцати минимальным заработным платам. Потом Вера ушла от своего не венчанного московского мужа, который избивал ее с упорной страстью маньяка, и остановилась на пару дней в наташиной квартире. Пара дней растянулись до полугода, и теперь уже никто не помышлял о расставании - Вера стала членом семьи.
Наташа вздохнула. Когда Вера рассказывала о своей дочери, оставшейся в семье первого мужа в далеком южном городе (Наташа усмехнулась: Как у меня Володя - тоже в южном городке), было до слез обидно за нее. Стандартная история - большая партия товара, паевые доли, предоплата, деньги в долг под проценты - превратилась в трагедию: кидаловка, взятие всей тяжести долга на себя (у подруги-партнерши положение в городе было поустойчивей) и бегство, растянувшееся на долгие годы. Развелась с мужем, чтобы не было претензий к нему со стороны кредиторов, но дочку, когда положение в Москве стало более устойчивым, забрать не смогла - муж не позволил: Пока дочь у меня, ты будешь помнить о долге. Не будет у меня дочери - и ты не появишься, а мне отвечать за тебя... Сказал как отрезал. По живому.
Наташин взгляд сам собой остановился на Эдуарде, который, выпрямившись до предела и став похожим на длинную хоккейную клюшку в темно-зеленом кашемировом пальто, что-то выговаривал Милке, стоявшей перед ним с опущенными плечами. Мысли плавно перетекли на этого хлыща, и Наташа с удовольствием вспомнила, как он пригласил ее Любашу поужинать в кафе; как она сразу дала согласие на это, прекрасно зная характер своей дочери (не подарок); как потом, вернувшись из кафе, Люба давилась от смеха, изображая самодовольную физиономию Эдуарда: Больше всего в жизни я хочу быть сыном известного певца Алексея Глызина; как на удивление матери Люба отвечала, вновь изображая этого придурка: Потому что Глызин известный певец, и я, как его сын, пользовался бы этим вовсю!.
Соскользнув с Эдуарда, наташин взгляд уперся в мозаичное изображение потускневшего Ленина на метрополитеновской стене, и она вновь вернулась мыслями к Вере, вспомнив их бабские посиделки, когда они напились пива Балтика 9, Вера плакала, кусая губы от обиды, а Наташа, давно отвыкнув от слез, молча переваривала возникший в груди ком и не знала как помочь подруге. Вера говорила про этого, второго, который бил ее: Хочется быть свободной от мужчин, чтобы ни один из них не знал, как ты зависишь от них, как хочется своего мужика, хоть завалящего, но своего, пусть не понимающего тебя. Наташа смотрела на подругу - красивую, умную, смелую в решениях, и удивлялась мужской близорукости. Беда была конечно же поправимой, но где лежит решение и как его найти, ни она, ни Вера не знали.
Владимир знал о том, что в квартире проживает неведомая ему Вера, был готов увидеть незнакомое лицо, но когда дверь ему, на стук, открыла симпатичная женщина в короткой белой футболке, позволяющей откровенно продемонстрировать голые ноги, но не раскрывающей секрета: есть ли чего-нибудь еще под ней, ему пришлось удивиться. Словосочетание у нее сейчас определенные трудности, сказанное женой по телефону, почему-то родило в володином мозгу образ некрасивой, хоть и молодой, женщины, что-нибудь вроде певицы Агузаровой, постоянно издевающейся над своей и без того не ахти какой внешностью, но здесь было совсем иное. Смущенно улыбнувшись, Вера поздоровалась и поспешила скрыться, оттягивая вниз короткие полы футболки.
- Люба, подымайся! Отец приехал!
Миша со Славкой успели раньше, опередив старшую сестру. Миша - повзрослевший, выше Володи на полголовы - молча протянул руку, стараясь не улыбаться, а Славка кинулся к отцу с улыбкой, но тоже лишь протянутой для мужского пожатия рукой. Люба прильнула, поцеловала в холодную кудрявую бороду.
- Вино привез? - Михаил стоял, подпирая острыми лопатками стену в тесной прихожей и скрестив длинные худые руки на груди. Его нос - в детстве аккуратный, атласный - стал большим, грубым, превратившись в первый мужской элемент на еще детском лице.
Владимир, усмехнувшись, ткнул ногой большую сумку, в которой стояли пластмассовые канистры. Славка открыл сумку и поднял лицо к отцу:
- Сухое?
- И крепленое.
Еще через полчаса, когда все позавтракали, злоупотребив с утра, по случаю приезда главы семейства, винцом, Владимир умиротворенно разглядывал своих повзрослевших детей. Наташа звала его или по фамилии или Володей - в зависимости от темы беседы и настроения, Люба - Владимиром Ивановичем, Миша - отцом, а Славка - папой. Вера не звала его никак, избегая прямого обращения. Владимир профессиональным взглядом оценил красивое, чуть скуластое лицо, прямые плечи, крупную, еще не требующую бюстгалтерной поддержки грудь, подтянутый живот и в меру широкие бедра. Двое суток в дороге, карандаша в руках не держал. Предложил сделать портрет - согласилась сразу.
Когда карандашный набросок был готов, Вера поглядела на него, отставив руку с рисунком подальше, затем поставила лист на диван, отошла еще дальше и внимательно вгляделась, изумленно покачивая головой.
- Я не знала, что можно так рисовать. Думала, те картинки, что рисуют художники на Арбате - это всё, что можно сделать в этом жанре.
Володя улыбнулся:
- Хвали, не стесняйся. Я люблю, когда меня хвалят.
Тоненькая нить, протянувшаяся между этими людьми быстро превратилась в крепкий канат, и Владимир перестал ощущать разницу между Верой и детьми, ощущая всё, окружавшее его в этот день, как единую семью.
День тянулся медленно. Наташа томилась, но раньше уйти не могла: грузчик придет ровно в восемь, чтобы забрать товар и отвезти его на склад. До этой поры следовало торговать. После шести притащился Сергей и добрых сорок минут терзал ее своим занудством. Если бы они не были партнерами в этой проклятой торговле, Наташа и минуты не общалась бы с этим молодым старичком, превратившимся в свои двадцать лет в равнодушную машину для зарабатывания денег со всеми внешними признаками нового русского, но без удалой щедрости, свойственной многим представителям этого нового класса нуворишей. Работал он на пару со своей матерью, питались они почти одним хлебом, собирая деньги на строительство дачи. Раньше собирали на квартиру, следующая на очереди - машина. Беседа вертелась вокруг аренды двух метров площади в переходе метро. Наташа нервничала.
- Да ты пойми, шестьсот рублей за день торговли - это уже слишком много, а они пытаются опять поднять арендную плату. В городе, откуда приехал мой муж, такие деньги многие даже за месяц не зарабатывают. Тем более, что наша фирма платит метрополитену за аренду одной точки всего пятьдесят рублей. Остальную сумму загребают эти бездельники, которые как пиявки сосут кровь и пот из нас. Ты подумай: я плачу им каждый день по шестьсот рублей за аренду двух квадратных метров, а государству налогов за полгода - триста шестьдесят рублей.
- Так ты ведь зарабатываешь, - невозмутимо возразил Сергей.
- Уже не зарабатываю, - огрызнулась Наталья, с сожалением глядя на этого мальчишку, играющего какую-то странную, зловещую для него и окружающих роль в игре, неизбежно ведущей в тупик, из которого нет выхода. - После того, как оплачу аренду, самой ничего не остается.
- Плохо работаешь, - отозвался Сергей, не изменившись в лице. - У меня доход хороший.
Наташа подавила в себе вспыхнувшую нестерпимым пламенем ярость и постаралась ответить как можно спокойнее:
- У тебя точка лучше моей, в сумме дохода с двух точек арендная плата, возможно, и терпима, но мне от этого не легче. Давай хоть на недолгое время поменяемся точками? - предложила она.
Сергей помолчал, но видно было, что он не раздумывал о возможности принять ее предложение. Он думал, как получше ответить.
- Не думаю, что это получится. Товар, насиженное место...
- Тогда сам торгуй, а я заберу семью и уеду с мужем в провинцию.
- Погоди, - видно было, что Сергей занервничал. - Не спеши с выводами, может быть всё еще наладится. Я схожу в офис фирмы, поговорю об условиях аренды...
Мразь! - подумала Наташа, глядя в бегающие глаза Сергея. И он и его мамаша не регистрировались как физические лица, чтобы не иметь лишних проблем с налоговой инспекцией, и потому вся торговля проходила по документам через Наташу. Она решила еще немного подогреть этого сопляка.
- Завтра же брошу. Надоело всё. Товар продам девчатам со станции Комсомольская.
- Да подожди ты, - Сергей потерял всё своё напускное самообладание. - Через неделю-другую я найду тебе замену, и тогда...
Наталья повернулась спиной к Сергею и стала рассказывать случайно подвернувшейся в это неурочное время покупательнице о свойствах крема для ногтей.
Когда Наташа вошла в квартиру, первым ее встретил муж, и они вновь обнялись. Дети потолкались рядом с полминуты и покинули прихожую, давая возможность своим родителям насладиться близостью. Двое взрослых людей, проживших вместе девятнадцать лет и разлученных неумолимой судьбой на долгих три года с периодическими короткими встречами, стояли, обнявшись и тихо дыша друг другу в шею.
Когда Наташа пошла принять ванну, чтобы смыть с себя надоевшую до чертиков дневную суету, Володя проскользнул за ней следом. Пока она раздевалась, он касался пальцами разных частей ее тела, особенно долго задержавшись на ее натруженных, но еще стройных ногах с выступившими наружу венами. Она опустила свое не по годам стройное, худощавое тело в горячую воду, а он легко провел ладонью по поверхности воды, сделал мокрой рукой жест, означающий до свидания, и покинул ванную комнату.
Когда раздался звонок, и Люба позвала мать к телефону, Наташа заметила, как затих Владимир, делая вид, что ему всё равно, но тем не менее с каким-то опасением прислушиваясь к ее разговору. Старый ревнивец, - подумала она, но тут же обозначила в разговоре пол своей собеседницы и чисто деловую форму беседы. Володя сразу успокоился.
Вечером, когда все угомонились и разлеглись по своим местам, превратив дневную площадку для общения друг с другом в ночную спальную комнату, Наташа вынесла свою постель на кухню, постелила матрас и все остальное прямо на коврик, лежащий на полу и плотно прикрыла кухонную дверь. Отозвавшись на объятие мужа, она легонько похлопала его по худой спине.
- Тебе везет, как всегда.
- Что, уже началось? - с самым удрученным видом поинтересовался Владимир.
- Уже кончается, - успокоила его Наташа. - Завтра осторожно попробуем...
Они долго лежали с открытыми глазами и говорили обо всем. Разговор крутился вокруг главной темы - отъезда в далекий городок, где у Владимира появилась крыша над головой. Наташа боялась принять решение: хватит ли денег, чтобы прокормить семью, ведь ни она, ни Люба не найдут работу сразу; мальчишкам нужно закончить очередной год обучения в школе. У Владимира все получается слишком просто: на хлеб хватит; не в деньгах счастье; нужно приставать к какому-то берегу.
- Ты добился своего, один, в чужом городе, а я никак не вылезу из дерьма. Не могу поехать к тебе с пустыми руками.
- Глупая, - улыбнулся Владимир, гладя ее по шелковистым волосам. - Кто бы кормил наших детей, пока я обделывал свои делишки, если бы не ты?
- Я там буду никем. Только твоей женой.
- Еще раз: глупая. Женщина, которая сумела три года содержать троих детей в этих условиях, без крыши над головой, достойна быть воспетой как героиня. Ты будешь там той, кто ты есть.
- Какой он, этот город? - спросила Наташа, положив голову на грудь Владимиру.
- Красивый. Вокруг степь, ковыль. В долине - виноградники. Даже в самые страшные годы люди не умирали от голода - вином спасались.
- А пыль?
- Пыли много, - согласился Владимир, но тут же поправился: - Только летом.
- Умру я там, - тихо проговорила Наташа.
- Мы все умрем, только не сейчас. Тебе всего лишь сорок, мне - сорок три. Побарахтаемся еще.
Владимир хотел уйти от возникшей темы, но Наташа все равно перетянула разговор опять на нее.
- Больше всего я боюсь, что меня похоронят, а я проснусь и сойду с ума от ужаса, прежде, чем задохнусь от удушья.
- Исключено, - пошутил Владимир в своей обычной манере. - Я сожгу тебя.
- Правильно, - приподнялась Наташа, опершись на руки. - Кремация безо всяких обрядов, а пепел - развеять над ближайшей рекой.
- Над Кумой и развею, - серьезно пообещал Владимир. - Только завтра напомни мне, мы оба составим завещание на этот случай. Мне такой конец тоже по душе, потому что нет ничего печальнее заброшенной могилы.
Наташа вновь положила голову ему на грудь и они заснули: медленно, не одновременно - она успела отметить, как Володя взбрыкнул ногами , засыпая - но всё-таки вместе.
Через две недели он уезжал. Они сидели за столом. Наташа старалась улыбаться, но ей это не шло. Пили немного. Пили водку: привезенное вино давно закончилось, а в Москве подобный продукт покупать - только деньги на дерьмо переводить. Люба подняла тост (фруктовая вода вместо алкоголя):
- У тебя, мама, имя неправильное.
И вновь, на молчаливое изумление окружающих:
- Если бы ты была Надеждой, то мы были бы, - она оглянулась на мать и на Веру, - Вера, Надежда, Любовь.
Наташа понимающе усмехнулась.
- Будем считать, что по форме я Наталья, а по содержанию - она самая... Надежда.
Взглянув на мужа, она поняла, что решение уже принято. Денег всегда мало, и они никогда не приносят удовлетворения, нужно искать смысл жизни совсем в другом. У Веры все несчастья произошли из-за денег, но никакие деньги не смогут исправить положения, оплати она хоть все свои долги. Спасение совсем в другом, только найти путь к нему невозможно, убивая все свое время на добывание этих проклятых денег. Никогда белка в колесе не придет никуда, да и бежит она скорее по привычке, не задумываясь о цели своего изнуряющего бега. А если выйти из этого колеса, отдохнуть, оглядеться, может тогда и придут понимание, знание, покой?
В мае ребята закончат школу, я закруглю все свои угловатые проблемы и тогда - на юг, к Володе, - подумала она и добавила про себя: - Дожить бы.
Виктор Новосельцев г. Буденновск, 13 - 14 февраля 1999 г.
|