Новых Анастасия : другие произведения.

Птицы и камень

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Три увлекательных рассказа "Дежурство", "Всё так просто" и "Птицы и камень", так или иначе, объединяет легендарная личность Сэнсэя. "Дежурство" повествует об одном необычном дне майора Реброва — простого человека, обременённого житейскими заботами, но всегда поступающего по-человечески, по совести, не задумываясь, рискующего собственной жизнью ради помощи людям. В это роковое дежурство, во время смертельной опасности он неожиданно столкнулся с явлением, совершенно несвойственному этому миру, благодаря которому Ребров смог не только спасти жизнь людям, но и выбраться из этой ситуации живым. С этого момента он увидел мир совершенно другими глазами... "Всё так просто" — рассказ о старике, рыбачившем на берегу речки, к которому присоединился необычный сосед по рыбалке — молодой парень. В завязавшимся разговоре, старик поведал ему о своей нелегкой судьбе, об удивительном случае, произошедшим с ним на войне, послевоенной жизни. И поскольку собеседник пришелся ему по душе, то пожилой человек поделился с ним и мучавшими его мыслями, сомнениями о себе и прожитой жизни, которые возникают у любого человека, достигающего возраста старости. На что ћслучайныйЋ знакомый рассказал ему одну мудрую, древнюю восточную притчу... "Птицы и камень" — это самый яркий, впечатляющий по информации рассказ из этой плеяды. Речь идёт о необычной встрече главного героя Сэнсэя с Максом, который некогда долгое время находился рядом с Сэнсэем. Но теперь этот человек предстал перед ним в несколько ином виде — девочки, в тело которой попала его душа после автомобильной аварии. Необычный разговор по душам о прошлой жизни, переоценка ценностей Макса в связи с пережитым и настоящим, оставляет неизгладимое впечатление от этого рассказа и заставляет по-другому взглянуть и скорректировать собственную жизнь. Кроме того, в книге много занимательных сведений о человеке в научном свете и понимании древних, о том, откуда ћрождаютсяЋ мысли и как их контролировать. Есть интересные данные о "Молитве Иисусовой" — одной из самых таинственных и эффективных духовных практик в христианстве, о преподобном Агапите — известном в веках монахе-врачевателе Киево-Печерского монастыря, о современном духовном старце Антонии. И ещё много важного для тех, кто идёт по духовному пути и стремится быть Человеком!

Анастасия Новых

  

"Птицы и камень. Исконный Шамбалы"

  
  
  
   Люди словно птицы и камни. Одним достаточно лишь намёка, единственного слова, чтобы слегка подбросить в духовную ввысь. И пробудившейся сущностью они воспарят в познание бесконечного мироздания. А другие... Камень - он и есть камень.
  
  
  
  
   ДЕЖУРСТВО
  
   "Боже мой, какая ноющая боль, точно не печень, а одна зияющая ра­на. Когда она перестанет так мучить? Когда это все закончится? Надо же, цирроз, мать его... Как не вовремя. Хрен с ней, со смертью. Мы с этой костлявой подругой уже не раз друг другу в глаза смотрели. Но дочка... Ей институт закончить надо. Кто ей еще поможет в этой гребаной жизни? Нет, я не могу, я не имею права умирать!.. Нужно до­тянуть три года. Кровь из носа, но дотянуть. Ничего, ничего, надо держаться. Мы еще по­воюем с Костлявой за тело Реброва..."
   Зазвонивший телефон вновь вернул Ребро­ва в реальность серых будней. "Что же это се­годня творится? Такого никогда не было... Да уж, мир кубарем летит под откос. Как тут ре­бенка одного оставишь..."
   -- Дежурный пятнадцатого отделения ми­лиции майор Ребров. Слушаю вас...
   Миновало двенадцать часов после того, как майор заступил на суточное дежурство в РОВД. Обстановка в последние дни была крайне сложная. В районе вот уже третий месяц орудовала новоиспеченная банда. За столь короткий срок своей наглой и жес­токой деятельности преступники уже совер­шили несколько разбойных нападений с при­менением огнестрельного оружия. Люди были напуганы беспределом этих отмороз­ков. Сотрудникам приходилось буквально по крупицам собирать сведения, поскольку на­селение неохотно контактировало с мили­цией.
   После ряда удачных налетов, ощутив вкус полной безнаказанности, банда вошла в раж. Ее члены убили женщину, директора местно­го коммерческого магазина, сначала изощ­ренно ее пытая. Это переполнило чашу тер­пения и жителей района (особенно тех, кто занимался коммерческой деятельностью), и правоохранительных органов. Как ни пара­доксально, но именно горе и отчаяние вре­менно объединило людей, работающих в столь разных сферах.
   Жизнь есть жизнь. И в ней бывают разные ситуации, когда каждый человек судит со сво­ей колокольни согласно сформировавшемуся на данный момент личному мировоззрению. Но есть некая общечеловеческая грань, незри­мо присутствующая в подсознании всех людей. И те, кто решается переступить ее, не только навлекают на себя гнев окружающих, но и не­заметно для себя уничтожают все самое ценное внутри самого себя.
   Одно дело, совершив проступок по слабо­сти духа, пытаться исправить его добром, да­бы найти примирение, в первую очередь, не во внешнем мире, а во внутреннем. И совершенно дру­гое дело -- наглухо закрыть створки своей совести, этого светлого окошка в храме сво­ей души. Вот тогда, как говаривали наши славянские предки, "...злость лютая своей властью сердце остужает, туманом гнева очи застилает, и попадает человек в западню дум своих черных, что хуже пожара свирепого нутро его сжигают. Остается он один, яко во­рон на обугленном дереве посреди большо­го пепелища..."
   Практически все сотрудники райотдела вот уже десятые сутки работали в усиленном ре­жиме, занимаясь поиском убийц. Естествен­но, нервы у людей были на пределе. В дежур­ке постоянно трезвонил телефон. Его оглу­шительный звук каждый раз, словно раскат грома, заставлял содрогаться всех присутст­вующих.
   Майор Ребров старался отвечать четко и спокойно, хотя лично ему это стоило нема­лых усилий. Тело просто разваливалось на ча­сти от жуткой боли. Раскалывалась голова, ныла печень, да и желудок не на шутку поша­ливал, реагируя резкой болью на любые на­пряжения и волнения. А последних было пре­достаточно. Помимо титанического напряжения на работе, у Реброва ещё и выявились конкретные проблемы со здоровьем. Печень "заявила" о себе в самое неподходящее время. Ребров тянул до послед­него момента, думая, что обойдется. Но как говорят на Руси, "пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Тайком от семьи и коллек­тива с приступом сильнейшей боли он пошел к своему другу-врачу. После соответствующих анализов поставили совсем неутешительный диагноз: начал развиваться цирроз печени. И как печень поведет себя в ближайшем буду­щем -- неизвестно.
   Для Реброва это был не просто удар судьбы, а полный нокаут. Ему было бы не так страшно умирать, если бы он жил один. Но у него име­лась семья -- жена и дочь, самые близкие лю­ди, оставшиеся для него на Земле, за жизни которых он чувствовал какую-то необъясни­мую ответственность. А майор -- единствен­ный кормилец в семье. Жена вряд ли сумела бы устроиться куда-либо на работу, поскольку вот уже четыре года страдала астмой. Дочка училась в пединституте, где за учебу необхо­димо платить немалые деньги. Так что зарпла­та Реброва оставалась единственным источ­ником семейного дохода. И, несмотря на то, что майор уже два года назад мог выйти на пенсию по выслуге лет, он продолжал рабо­тать, чтобы дать возможность дочери закон­чить институт. А тут на тебе! Такое "счастье" подвалило...
   Конечно, друг порекомендовал ему самых лучших докторов, посоветовал серьезно за­няться своим здоровьем (поскольку тянуть дальше нельзя), лечь в стационар и проле­читься. Так-то оно так... Да только лечение стоило даже по самым скромным оценкам довольно дорого. По крайней мере, майору будет явно не по карману оплачивать еще и эти колоссальные расходы. Природная че­стность и добросовестность не позволяла ему занять столь большую сумму у своих друзей. Ведь его немногие друзья точно так же, как он сам, перебивались от зарплаты до зарплаты, пытаясь свести концы с кон­цами. Ну, а предложение друга о том, что­бы заложить или продать свое недвижимое имущество, Ребров сразу отмел. Во-первых, из недвижимого имущества у него была все­го-то двухкомнатная квартира, которую он когда-то ждал почти пятнадцать лет. А во-вторых, не в его правилах -- ради спа­сения собственной шкуры лишать своих близких крова. Так что выбор у Реброва, со­гласно его меркам Совести, оказался прост и невелик: плюнуть на все врачебные пред­сказания и постараться любой ценой про­тянуть еще три года жизни, чтобы дочка ус­пела окончить институт. А после будь что будет... Он решил правдами-неправдами тя­нуть эту "бурлацкую лямку" до последнего вздоха.
   Зафиксировав очередной звонок в журна­ле, Ребров достал таблетку анальгина, чтобы как-то приглушить боль, постоянно напоми­нающую о приближении неизбежного конца. Хоть друг и рекомендовал ему кетанол, но кетанол стоил намного дороже анальгина. Май­ор и раньше экономил на себе, считая, что лучше лишний раз побаловать сладостями ре­бенка. А теперь и подавно не собирался растрачиваться на свою "поношенную оболоч­ку", как он стал называть тело в последнее время.
  

* * *

   Райотдел гудел, словно улей. Все носи­лись туда-сюда с озадаченными лицами. На исходе были десятые сутки безрезультат­ных поисков, и это создавало общую атмосферу нервозности и крайней раздражитель­ности. Ведь помимо срочной работы парал­лельно существовала обычная, рутинная "текучка".
   В камеру предварительного заключения, или как ее прозвали сотрудники "обезьян­ник", привели очередных "клиентов" -- трех наркоманов и знакомого уже почти всему райотделу грязного бомжа. Его всегда при­водили, когда "горели" показатели, точ­но в округе и бомжей больше не находи­лось. Сотрудники шутя прозвали этого бе­долагу Васей, поскольку тот в некотором смысле был крайним во всем. То его боль­ше других бомжей избило уличное хулига­нье. То на чердаке, где он зимовал, случай­но загорелась проводка. И, естественно, не­смотря на все усилия Васи потушить пожар, именно его жильцы обвинили в поджоге. То он случайно стал свидетелем таких кро­вавых событий, что мороз шел по коже. В общем, Вася вечно попадал в какие-то не­приятности.
   Ребров поискал глазами своего помощни­ка, старшего лейтенанта Чмиля. Тот отлучился на пять минут переговорить с приятелем и пропал на добрые полчаса. Не обнаружив Чмиля на рабочем месте, майор дал ключи сержанту, своему второму помощнику.
  -- Костюшкин, открой.
  -- Привет, Ребров! -- вошел в дежурку опе­руполномоченный капитан Онищенко, сопро­вождавший вместе с сержантом эту развеселую компанию. -- Чего такой мрачный? Как жизнь?
  -- Да ничего хорошего, -- махнул рукой майор.
  -- Да ты брось эти мрачные мысли, у всех у нас "ничего хорошего", -- усмехнулся капи­тан. -- Ты ведь знаешь: все хорошее в этой жиз­ни либо незаконно, либо аморально, либо ве­дет к ожирению...
  -- Это точно, -- согласился Ребров, силясь изобразить сквозь боль подобие улыбки. -- Где ты "откопал" таких красавцев?
  -- Представляешь, проверяли сейчас один адресок...
   Не успел Онищенко договорить, как один из наркоманов, видимо с совсем задурма­ненным сознанием, внезапно превратился из пассивного "клиента" в особо агрессивного.
   -- Всем встать, козлы, всех перестреляю! -- заорал он во все горло, затем перешел на мат и начал носиться по дежурке с бешеной скоро­стью, сбивая стулья, и так еле стоящие на своих трухлявых ножках.
   Ребров с Онищенко отреагировали практи­чески сразу, чуть позже подключились и сержанты. Наркомана пришлось успокаивать всей толпой.
   В это время остальные двое дружков на­блюдали за всей этой возней с абсолютным безразличием. А бомж, видя такое пристальное внимание всех сотрудников к тому человеку, незаметно присел и на четвереньках шустро стал про­двигаться к выходу. Однако в дверях, несколько не вовремя для его "персоны", появился старший лейтенант Чмиль, спешивший на помощь то­варищам. Его внушительная фигура, заняв­шая почти весь дверной проем, заставила бомжа ойкнуть от неожиданности. Не сбав­ляя скорости, бедолага резко повернулся и с таким же проворством в более рекорд­ный срок проделал в той же позе обратный путь. Возле камеры он быстро принял вер­тикальное положение, заняв прежнее место возле двух наркоманов. Покосившись с опа­ской на Чмиля, бомж состроил страдальчес­кое лицо и уставился как ни в чем не бы­вало на заварушку в дежурке. Помощника Реброва изрядно развеселила такая клоуна­да. Но читать мораль было некогда. Пройдя размашистым торопливым шагом мимо не­удачливого беглеца, старлей лишь пригрозил ему пальцем, еле сдерживая улыбку. Тот по­нимающе чинно кивнул. На этом столь незаметный для окружающих инцидент был исчерпан.
   Кое-как усмирили разбушевавшегося нар­комана. Тот обмяк так же внезапно, как и взбесился. Всех задержанных закрыли в "обезьяннике". Мужики, принимавшие участие в этой небольшой потасовке, все еще вы­пускали пар эмоций.
  -- Твою мать, да что сегодня за день -- сплошные нервы! -- возмущался капитан Онищенко.
  -- Иваныч, никогда не бывает настолько плохо, чтобы не могло стать еще хуже, -- хи­хикнул Чмиль.
  -- Тьфу, тьфу, тьфу!.. Типун тебе на язык! -- скороговоркой ответил капитан. -- И так весь день мотались, как загнанные шавки... Люди точно "з глузду зъихалы", такие концерты от­мачивают на каждом шагу.
  -- Наверное, луна не тем местом поверну­лась. Вон, глянь в окно: одна большая, круглая, полная ж...
   Мужики рассмеялись.
  -- Да уж, точно, что полная ж... Сегодня из девяти вызовов четыре раза вхолостую съезди­ли. Народ шарахается уже от любого стука-грюка.
  -- Ну, так по телевизору же объявили... Вот народ и бдит.
  -- Лучше бы так свидетели бдили! А то в собственном магазине убили хозяйку, и ни­кто ничего не видел и не слышал! Тут и так дел невпроворот... Представляешь, "гастро­леры", твою мать, опять у нас объявились...
  -- Только их нам не хватало, -- с горечью произнес Ребров.
  -- О то ж, -- кивнул капитан. -- И что за жизнь? За такую мизерную месячную зарплату такой большой ежедневный геморрой!
  -- Иваныч, надо быть оптимистом, -- за­явил старший лейтенант.
  -- Молодой ты еще, жизни не нюхал. Опти­мист -- это бывший пессимист, у которого кар­маны полны денег, желудок работает превос­ходно, а жена уехала за город.
   Мужики вновь рассмеялись.
  -- Что-то Чмиль сегодня подозрительно ве­селый. Ребров, ты не находишь? -- с улыбкой спросил Онищенко.
  -- Да это он такой после встречи с прияте­лем, -- с таинственной улыбкой ответил майор.
  -- С приятелем?! -- глаза Онищенко загоре­лись озорным огоньком. -- Видел я его "при­ятеля" тут на крылечке! Там такие формы -- будь здо­ров! Такая грудь, такая "луна"...
  -- Да ладно тебе, -- с довольной ухмылкой промолвил Чмиль. -- Может это любовь с пер­вого взгляда.
  -- Угу, какая по счету? -- с издевкой спросил Онищенко. -- Жениться тебе надо, бо любовь с первого взгляда становится твоим хроничес­ким конъюнктивитом.
  -- Чем, чем? -- переспросил старлей.
  -- Глазной болезнью.
  -- Чё, Иваныч, завидуешь, да? Между про­чим, все люди рождаются свободными и равными, -- и, помолчав немного, Чмиль с хитре­цой в голосе добавил: -- Но некоторые потом женятся.
  -- Ну, вот так всегда! -- махнул рукой капитан Онищенко, и в дежурке вновь послышался приглушенный смех.
  

* * *

   Рабочий день близился к концу. Он дейст­вительно выдался очень напряженным и тяжелым как для жителей города, так и для стра­жей порядка. Зло, которое породило новая бан­да своей деятельностью, разрасталось, словно на дрожжах. Оно сеяло в людях все больший страх и как маг­нит притягивало самое худшее. Помимо за­летных "гастролеров" на улицах города появи­лась группа подвыпивших подростков, пытав­шихся продемонстрировать прохожим свою коллективную силу. Участились пре­ступления на бытовой почве. Люди точно теряли истинный об­лик, поддаваясь негативной стороне своей сущности.
   Ближе к двенадцати ночи РОВД заметно опустело. Остались лишь опергруппа да дежурные. Накопившаяся за день усталость клонила людей ко сну. Старший лейтенант Чмиль задумчиво походил взад-вперед и ос­тановился перед "обезьянником". Оттуда доносилось тихое сопение спящих "обитальцев". Удовлетворившись спокойной обстановкой, старлей вновь уселся в старенькое, потертое кресло, доставшееся дежурке по на­следству из бывшего красного уголка. Ноги закинул на единственно более-менее целехонький стул. Устроившись таким образом, он взял какую-то старую газету и сделал сосредото­ченный вид, пытаясь вникнуть в суть информации. Но уже через полчаса газета мир­но вздымалась от приглушенного храпа стар­шего лейтенанта.
   Сержант Костюшкин пытался бороться со сном, сидя сбоку за столом. Но молодой орга­низм брал свое. Веки наливались свинцовой тяжестью. Так он и задремал юношеским сном, беззаботно поддерживая щеку рукой. Лишь когда трезвонил телефон, оба помощника вздрагивая, просыпались. Но, не обнаружив постороннего начальства, вновь погружались в сладкую дремоту.
   Один Ребров сидел на посту, не смыкая глаз. Боль не отпускала его тело. Анальгин времен­но притуплял ее, но не избавлял вовсе. Таких длительных приступов боли у майора еще не было. Тело становилось как будто чужим и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы заставить его двигаться. Лишний раз и шевелиться не хотелось. Зато сознание... Оно лихорадочно работало на полную катуш­ку и там шёл какой-то внутренний анализ прожитой жизни. И все это происхо­дило в своеобразном отчуждении сознания от организма, сквозь туманную пелену тупой, но­ющей боли.
   Ребров никак не мог успокоиться после последнего звонка. "Что случилось с людь­ми? Что случилось с миром? Точно озверели все, озлобились... Еще эта бабка... Бессонни­ца, что ли, на нее напала? Тут и так напря­женка, а ей вздумалось лекцию читать по те­лефону в двенадцать ночи "какая никудыш­ная сегодня милиция"... Критиковать все умеют! Пришли бы здесь сами поработали "золотарем по очистке человеческих отходов"! Добропорядочные граждане не видят и сотой доли той грязи, с которой ежеднев­но приходится иметь дело милиционерам... Лучше бы больше занимались воспитанием своих детей и внуков, чем проклятиями раскидываться. Вон подростки предоставлены сами себе! Дебоширят, колются просто так, от скуки и безделья, беря пример со своих "продвинутых" корешей. А психика-то лома­ется быстро... Начинают с маленького "ко­сячка", чтобы не выглядеть перед друзьями "лохом", а потом и не замечают, как полно­стью становятся зависимы от этой "дури". За дозу наркоман и мать родную продаст! А ведь когда задерживаешь подростков, роди­тели стойко твердят, что "мой сын не такой", "задержали ни за что ни про что". А ты как дурак оправдываешься, пытаешь­ся раскрыть им глаза на реальные факты и их скорое безрадостное будущее. Спрашивает­ся, на кой мне это все надо? Тут и так жизнь не мед...
   Вон начальство бичует нашего брата за слабую раскрываемость. А откуда может быть раскрываемость преступлений, если милиция работает на голом энтузиазме? Бюджет МВД чуть ли не каждый год урезается законодате­лями. Практически развалена патрульно-по­стовая служба. А ведь раньше именно благо­даря ей раскрывалась по "горячим следам" большая часть уличных преступлений. Из органов стали все чаще увольняться опытные сотрудники из-за той же нехватки денег, разуверившиеся во всем и вся. И к чему это при­вело? Ни к чему хорошему. Профессиональ­ное ядро многих служб фактически разруши­лось, места высококлассных специалистов заняла необстрелянная молодежь, добрая по­ловина которой не имеет высшего образова­ния. Да и какие у них сейчас стимулы, у этой молодежи? Офицерская честь, порядочность, достоинство, как бывало в мое время? Нет. Сейчас главный стимул -- жажда власти и легкой наживы. Прикрываясь законом, обирают граждан без зазрения совести, да еще и хамят, -- Ребров взглянул на мирно дремавшего Костюшкина и Чмиля. -- Не все, конечно, но значительное большинство. От­куда же будет доверие у народа, чьи интересы, собственно говоря, милиция и призвана за­щищать?"
   Майор помассировал веки и лоб, чтобы хоть как-то облегчить эту тупую боль.
   "А с другой стороны, и пацанов можно по­нять, -- продолжал размышлять он. -- Им семьи кормить надо. Кому охота свою зад­ницу под пули подставлять и ежедневно нер­вы трепать в этой грязи за такую мизерную зарплату? Просто какой-то замкнутый круг... А я тут сижу на телефоне как козел отпу­щения и выслушиваю все претензии к сис­теме..."
   Ребров вдруг снова остро ощутил едкий запах этого помещения, точь-в-точь как в тот день, когда впервые вошел в дежурную часть. Терпкий, острый специфический запах пота, курева и затхлости, присущий по­добным учреждениям... От него нельзя было избавиться. Он пропитывал человека и его одежду своими миазмами и, как клеймо, вез­де сопровождал его, оповещая окружающих о месте службы данного индивида. По­началу, работая в дежурке, Ребров долго не мог к нему привыкнуть. Но потом даже за­был о его существовании. И вот сейчас этот запах вновь ударил в ноздри, точно майору под нос кто-то поднес открытый флакон на­шатыря. Ребров поспешно вышел в коридор, открыл замок входной двери и выскочил на крыльцо.
   Была поздняя осень, и стояла уже доволь­но прохладная погода. Но майору нравилось это ощущение влажности и свежести бодря­щего воздуха. "Что это еще за новости? -- возмутился он про себя, несколько придя в чувство от внезапного удушья. -- Этого еще не хватало на мою голову... Так, спокойно, Ребров, спо­койно..."
   Майор вытащил сигареты, чиркнул спичкой и прикурил, пытаясь успокоить расшатанные в последнее время нервы. Однако мысли на­зойливо цеплялись одна за другую по какой-то невидимой спирали логичных рассуждений о смысле бытия.
   "Да... жизнь пролетела как искра от этой спички. Не успела разгореться, как тут же тухнет под дуновением чьей-то воли свыше... Свыше?! -- удивился сам себе Ребров. -- Старею я, что ли? Да вроде еще не возраст...
   Надо же, парадокс, тело разваливается на ча­сти, как у дряхлого старика, а внутри такое чувство, словно ты полон сил как в моло­дости... Молодость... Эх, было же время зо­лотое! Никаких отягощающих забот, светлые мечты и твердая вера в лучшее бу­дущее. Первая настоящая любовь... Да, это действительно была самая лучшая часть мо­ей жизни..."
   Майор вспомнил, как, отслужив в армии, он мечтал поступить в Литературный институт. С русским языком и литературой у него не бы­ло проблем еще со школьной скамьи. Но его сослуживец друг Серега, с которым их вместе призвали в армию из одного города, попросил помочь ему поступить на юридический фа­культет. Шутки ради Ребров сдал документы вместе с ним. На экзамене успешно накатал со­чинение за двоих. По истории смогли выкру­титься. Английский, не без курьеза, но сдали. Благо, преподавательница, молодая особа, во­шла в их положение. Так, шутя, Ребров и посту­пил заодно со своим товарищем на юрфак. Стать юристом и в те времена считалось пре­стижно. Молодежь воспитывали на фильмах, где прославлялась честь и достоинство офице­ров, их мужество и героизм. Ребров, так же как и его друг, был охвачен этой романтикой и стремился стать похожим на своих любимых героев.
   Однако позже, когда они стали работать, романтический юношеский пыл несколько поубавился при столкновении с действительностью. Его друг почти сразу уво­лился из органов, а Ребров так и остался слу­жить "нуждам народа своего Отечества". Где он только не работал: в дознании, в следст­вии... И практически везде из-за своей чест­ности и прямолинейности у него были постоян­ные конфликты с руководством. Затем его взял к себе в отдел начальник Угрозыска, такой же честный мужик старой закалки. На оператив­ной работе Ребров проработал почти четыр­надцать лет. Чего он только не насмотрелся за эти годы, с чем ему только не приходилось сталкиваться...
   В памяти майора всплыл последний круп­ный конфликт, после которого высшее начальство поперло его с оперов, припаяв ему еще выговор "за грубость в общении со старшими по званию". А дело обстояло так. Два года они выслеживали одного подонка, дважды судимого, к которому тянулись ни­точки многих местных преступлений. Но до­казать его причастность было тяжело, по­скольку он умудрялся совершать эти пре­ступления руками других людей, оставаясь формально "не запачканным в чернилах за­кона". И все-таки однажды он прокололся. Операм пришлось практически четверо су­ток ходить за ним и его подельниками по пя­там. Благодаря такой усиленной работе им удалось предотвратить убийство. При задержании преступной группы двое товарищей Реброва были тяжело ранены. В конечном же итоге их работу свели "коту под хвост". Всю организацию взял на себя один из членов преступной группировки. А главный подо­зреваемый "за недостаточностью улик" был выпущен на свободу. Причем основные до­кументы его обвинения таинственно исчез­ли из дела. Два года работы вхолостую, ра­неные товарищи... А смысл? Ребров считал своим долгом восстановить справедливость в кабинетах высшего начальства, откуда, собственно говоря, и поступил вниз этот "странный приказ" отпустить главного подозреваемого. В результате Реброва со скандалом выгнали из оперов и даже не помогли его прошлые заслуги и заступничество начальника Угро­зыска. Все лучшее, что тогда смог сделать для него бывший шеф -- это устроить его в дежурную часть одного из отдаленных районов го­рода и замять инцидент.
   Ребров до сих пор в глубине души чувст­вовал себя оскорбленным. Высокому руко­водству было в принципе плевать на его за­слуги, на то, что он и его товарищи риско­вали своими жизнями, пока начальники сидели в теплых кабинетах, на то, что Реб­ров капитально посадил здоровье на этой ра­боте. Вот и результат -- цирроз. Эту болезнь можно назвать болезнью оперов. И ничего здесь удивительного нет. Что ни день, то силь­нейший стресс, трупы, кровь... Какой нор­мальный организм это выдержит? Вот и при­ходится расслабляться водкой, чтобы хоть чуть-чуть отойти от затянувшегося шокового состояния.
   Майор лихорадочно искал во всей своей служебной работе, которой он отдал боль­шую часть жизни, хоть какой-то смысл. "Как я прожил жизнь? Все бо­ролся за справедливость... Кого из настоя­щих бандитов посадил? Да никого! Те, кого надо было сажать, вон сейчас кто в депута­тах, кто в городской власти, кто "уважаемым человеком" стал. А ведь это же действитель­но преступники! А кого сажали? Того, кто украл курицу у бабки? Или тачку у соседа? Или бревно на шахте? Так ведь эти с голо­духи пошли на преступление или по пьян­ке дурканули! Сажали тех, у кого нет денег откупиться. А настоящим бандитам по бара­бану наши отработки! Дал взятку, и дело за­крыли. Уж лучше бы установили официаль­ные тарифы, и пусть люди творят, что хо­тят... Зачем тогда лезть под пули, рисковать жизнью? Бардак..."
   Несмотря на то что свежий воздух дейст­вовал бодряще, Ребров снова разнервничал­ся. Клубок мыслей опять стал наматывать тяжкие думы, много раз передуманные, заез­женные до дыр ненавистью и злобой. Майор затушил окурок, раздавив его ногой так, точ­но он был виновен во всем происшедшем в жизни Реброва. Войдя в здание, он вновь за­крыл за собой дверь и пошел на свое рабочее место. Противный запах хоть уже и приглу­шенно, но все еще будоражил своей затхлос­тью, словно это была затхлость самой систе­мы правопорядка.
   В дежурке тихо похрапывали. Старший лей­тенант Чмиль приоткрыл один глаз, оценил обстановку и вновь погрузился в сон. Майор подошел к мирно дремавшему "обезьяннику". "Хм, бомжа привели, наркоманов... Одни и те же лица. Показатели делать?! На чем, на них? Как все глупо... Ведь все и так прекрасно пони­мают, что эти "отходы" цивилизации -- всего лишь следствие творящегося вокруг беспоряд­ка. А причина кроется в тех, кто производит данные "отходы" без зазрения совести. И все молчат, все трясутся за свою шкуру. Откуда быть в этой стране справедливости? Да и кому сейчас вообще нужны защитники справедли­вости, коли такое творится вокруг? Точно я родился не в свое время ...
   Эх, жизнь, жизнь... И кто тебя такую приду­мал? Мечтаешь, планируешь в молодости од­но, а вляпываешься в самое неожиданное и барахтаешься в нем всю жизнь. Если по-хо­рошему разобраться, ведь это все не мое. Всю жизнь здесь проработал только потому, что так получилось. Да и потом семью кормить надо было. Думал, ну хоть на пенсии осуще­ствлю свои литературные мечты, вот дочь институт закончит... И на тебе -- цирроз... Ока­зывается, жизнь уже заканчивается. И что я успел сделать из того, чего душа хотела? Ниче­го. Глупо думать, что время у тебя еще есть. Оно если и есть, то лишь здесь и сейчас. И ис­пользовать его нужно очень рационально, не упуская ни единого шанса этих бесценных мгновений жизни.
   Кто знает, зачем вообще я родился на Зем­ле... Дать продолжение роду? Но ребенок вы­растает за каких-то восемнадцать лет. А даль­ше? Внуки, старость... Все в каком-то беше­ном круговороте забот о потомстве, как у любого животного. Тогда чем от него отли­чается человек? Умением мыслить? Но мыс­лить о чем? Как устроить себе жилище, наплодить потомство, выкормить его и по­ставить на ноги? Получается, человек отли­чается от животного только тем, что оно де­лает все инстинктивно, а человек то же самое, но обдуманно? Судя по жизни, полу­чается так. Но почему же тогда внутри хочется чего-то большего, чего-то выходящего за пределы этого веками прочерченного замкнутого кру­га? Потомство, да, это прекрасно. Но ты же рождаешься один, варишься в котле этой жизни тоже практически один (поскольку родные -- это все-таки какой-то внешний стимул и поддержка твоей собственной жизненной платформы) и, в конце концов, умираешь один, переживая это явление опять-таки на сугубо своём, внутреннем уровне. Ведь никто, по сути, не знает ни твоих мыслей, ни твоих истинных переживаний, ни твоей настоящей жизни со всеми "видео" и "аудио" отображениями в твоем мозгу картинок восприятия действительности. Тогда зачем природе необ­ходимо это накопление внутренней инфор­мации, мыслей индивида? Ведь это никому из живых существ не нужно, кроме тебя лич­но. Что кроется в глубине этой тайны приро­ды? Если детей ты растишь восемнадцать лет (и то порой не понимаешь, кого вырастил, поскольку некоторые их мысли и поступки остаются для тебя непроницаемой загадкой), то на "выращивание", или лучше сказать "накопление", своего внутреннего состояния ты тратишь всю сознательную жизнь, начи­ная с раннего детства и заканчивая послед­ним днем на Земле. Так в чем же смысл? За­чем даются все эти ступени трудностей и страданий? Почему быстротечная моло­дость дарит такие мгновения внутреннего счастья, о кото­рых тоскуешь потом весь остаток своих дней? В чем подлинная основа человеческого бы­тия? Кто же я, наконец? Разве я просто тело? Однозначно нет. Почему этот мешок костей и жидкости движется лишь благодаря силе моей воли? Моей? А кто тогда я, если думаю независимо от боли в теле? Что вообще та­кое боль? Кто я?!"
   От таких неожиданно нахлынувших новых мыслей, пробирающих до глубины души, Ребров даже вздрогнул. Он слегка встряхнул головой. В эту ночь с ним действительно творилось не­что необыкновенное, чего ни разу не случа­лось. Его сознание привыкло отвечать на во­просы логичными, исчерпывающими рассуждениями. А здесь он задавал сам себе такие вроде бы простые на первый взгляд, но в то же время невероятно сложные вопро­сы, затрагивающие что-то глубоко личное, что разум с его привычной логикой опера про­сто зашкаливало от такого перенапряжения в поисках ответов. Ребров снова слегка встряхнул головой, наивно полагая таким способом избавиться от этих мыслей. Но они не только не пропали, а усилили свою атаку, схлестываясь наперебой с привычными мрач­ными мыслями о бытии насущном. При этом тело продолжало непрерывно сигналить бо­лью о серьезных неполадках. В таком жутком состоянии и застал майора очередной теле­фонный звонок в три часа ночи. Ребров под­нял трубку и уставшим голосом автоматичес­ки ответил:
   -- Дежурный пятнадцатого отделения милиции, майор Ребров...
   В трубке затараторил женский голос. Обычное явление -- пьяный дебош. Чей-то очередной затянувшийся день рождения из-за непомерной дозы спиртного превратил квартиру в боксерский ринг. И начались вы­яснения отношений до крови... Ребров соеди­нился по внутренней связи с дежурной опер­группой. Через некоторое время в дежур­ку вошел капитан Онищенко с заспанным лицом.
   -- Ну, и кто там с похмелья да с голоду про­ломил буйну голову в три часа ночи? -- спросил он, потирая глаза.
   -- Да вон, -- кивнул Ребров.
Капитан бегло прочитал запись.
   -- Ничего себе, аж на другой конец района переться! Эх, дела наши тяжкие...
   Онищенко глянул на дремавшего под газет­кой Чмиля, улыбнулся и тихо подкрался к нему поближе.
   -- Рота, подъем! Старший лейтенант Чмиль, два наряда вне очереди! -- громко ско­мандовал он.
   Сонный Чмиль инстинктивно вскочил по стойке "смирно", грохнув об пол уцелевший стул и случайно смахнув с тумбочки пепельницу, полную окурков. Но тут же при­шел в себя. Вместе с ним вскочил с перепугу и сержант Костюшкин.
  -- Тьфу ты, Онищенко! Ты меня когда-ни­будь бездетным сделаешь, -- недовольно про­бурчал Чмиль.
  -- А почему бездетным? -- удивился, смеясь, капитан.
  -- Почему, почему... -- передразнил его Чмиль. -- По кочану... Знаешь как на психику влияет...
  -- А-а-а.., -- протянул Онищенко и доба­вил: -- Ну, так "власть без злоупотребления те­ряет свою привлекательность". Не твои ли это слова?
  -- Ну да, это называется "без понукалки и сказочник дремлет".
   Дежурная часть несколько оживилась. Пока Онищенко говорил с Чмилем, подошли еще двое оперов и водитель.
  -- Все, мы покатили, -- произнес капитан, выходя из дежурки.
  -- Удачи, -- ответил Ребров.
   После ухода опергруппы Чмиль пошатался по помещению, как разбуженный медведь в зимнюю спячку. Пиная обломки стула, он ворчал себе под нос:
   -- Вот Онищенко... "сам не гам и другому не дам". На таком месте сон перебил, гад...
  -- Сядь за пульт, я пока кофе заварю, -- ска­зал Ребров, глядя на старлея.
   Чмиль бросил свое "занятие" и грузно уселся за стол, посматривая по сторонам, на ком бы сорваться. Ребров явно не подхо­дил для этих целей. Он был старший по зва­нию, да и мужик неплохой, всегда поступал с ним по-человечески, не то что этот Они­щенко. Чмиль окинул взглядом помеще­ние. "В "обезьянник", что ли, заглянуть?" -- подумал он, остановив взгляд на камере. Но тут в дежурку вошел Костюшкин, отлу­чавшийся в туалет. И Чмиль выбрал себе идеальную цель для выпуска "пара". Он состроил грозный вид и, пользуясь тем, что Ребров ушел в другую комнату, властно про­изнес:
  -- Сержант Костюшкин, почему мусор на рабочем месте? -- он указал пальцем на валявшиеся на полу окурки и приказал: -- Быстро взял в руки веник и убрал терри­торию!
  -- А чего я? Я, что ли, их кидал? -- в та­ком же претензионном тоне ответил ему Кос­тюшкин.
   Чмиль аж оторопел от удивления.
  -- Во молодежь пошла! Ты как разговарива­ешь, твою мать, со старшим по званию?!
  -- Да ладно тебе, Чмиль! Чего ты на меня наезжаешь? Сам уронил, сам и подметай.
  -- Чего, чего?
   Старший лейтенант стал медленно вста­вать из-за стола. Глядя на его внушительную фигуру, Костюшкин даже как-то съе­жился, поскольку сам не отличался особой мускулатурой. Так что когда Чмиль угрожа­юще привстал в свой неполный дюжий рост, сержант не стал дальше испытывать судьбу и, выпрямившись по стойке "смирно", ко­зырнул.
   -- Есть взять в руки веник и убрать терри­торию!
   И тут же побежал с глаз долой за необходи­мым "очистительным" инструментом. Чмиль довольно причмокнул языком и, усевшись об­ратно, пробурчал:
   -- То-то же...
   Когда Ребров принес кофе всем троим, стар­ший лейтенант поучительно читал лекцию Ко-стюшкину о том, как надо выполнять приказы, работая в милиции. Костюшкин тем временем уже подметал последние окурки, недовольно косясь на Чмиля.
   -- А, вы тут уборкой занялись? Молод­цы! -- похвалил Ребров. -- Ладно, давайте перекусим.
   Майор вытащил большой бутерброд, забот­ливо приготовленный женой, и разрезал его на три части.
   -- Вот, угощайтесь.
   Попивая горячий кофе, Чмиль смягчил свой агрессивный тон.
   -- Да уж, кофе, -- он посмотрел на ча­сы, -- в двадцать минут четвертого -- это райское наслаждение! Костюшкин, цени мгновенья юности своей! Где бы ты еще по­пил так кофе в три часа ночи, поблизости вон от тех экзотических индивидов, -- Чмиль кивнул на "обезьянник", -- с таки­ми специфическими примесями разных ароматов?
   Ребров еле заметно улыбнулся, уже предви­дя, к чему клонит Чмиль. А тот продолжал сгу­щать краски:
   -- Представляешь, ты сидишь и пьешь чер­ный кофе в такую мрачную ночь (жаль, что не пятница и не тринадцатое), под светом полной луны в черных-черных облаках, когда вурдала­ки и оборотни будоражат город своим протяж­ным воем...
   В этот момент где-то поблизости действи­тельно завыла собака. Костюшкин чуть чашку не уронил. Однако вслух произнёс:
  -- Ага, сейчас ты порасскажешь про вурда­лаков... Забыл из дома захватить кепку с ко­зырьками на два уха, чтобы ты лапши на уши поменьше вешал.
  -- Я?! Лапши?! Да никогда! Вон Ребров не даст соврать, -- и зловещим голосом продолжил: -- Два месяца назад здесь недалеко, в со­седнем поселке, один вурдалак умер при очень странных обстоятельствах. Люкой звали. Ты бы побывал в его доме, а особенно в сарайчи­ке... Точно бы со страху помер! Даже опытные оперативники и те после этих сцен две недели спать не могли, все им этот Люка ме­рещился. Представь, большой разделочный стол, кровь, кишки, вонь, десять трупов обод­ранных висят...
   Костюшкин, будучи уже под впечатлени­ем рассказа, поперхнулся кофе. Он закашлялся и выскочил в туалет.
  -- Э-э-э, -- махнул рукой Чмиль. -- Слабак!
  -- Ну, с десятью трупами ты явно переста­рался, -- заметил Ребров. -- Там и одного было достаточно для впечатлений.
  -- То я так, для щекотания нервов, -- отшу­тился Чмиль.
   В это время раздался резкий, оглушитель­ный звонок телефона. Чмиль и Ребров одно­временно вздрогнули.
  -- Да, брат, нервы у всех у нас уже ни к чер­ту! -- усмехнувшись такой реакции, промолвил Ребров и взял трубку.
  -- Дежурный пятнадцатого отделения ми­лиции, майор Ребров.
  -- Приезжайте быстрей, -- раздался в трубке дрожащий голос какой-то старушки. -- Там... там... выстрелы.., что-то происходит, ребенок плачет...
  -- Минуточку. Назовите свою фамилию, имя, отчество, адрес...
   Старушка стала сбивчиво говорить, вол­нуясь и все время повторяя, что за стенкой что-то случилось, ребенок плачет, и нужно срочно приехать. Это тревожное состоя­ние пожилой женщины на каком-то неве­домом уровне передалось и Реброву. Внут­ри что-то сжалось. Но майор старался дер­жаться спокойно, выясняя все подробности ситуации. Так было положено по инструк­ции. Хотя он прекрасно понимал, насколь­ко дурацкими и нелепыми казались его во­просы на том конце провода. Человек в шо­ковом состоянии, а у него спрашивают имя и отчество. Но, с другой стороны, кто-то должен сохранять спокойствие, дабы рас­суждать трезво и ясно, как бы ни была на­калена ситуация. Ведь любая паника всегда лишь усугубляет и без того напряженное по­ложение.
   Минуты через две майор, наконец, выяснил суть дела. Звонили соседи из частного дома на двух хозяев. Старик со старухой проснулись оттого, что услышали звуки, похожие на выст­релы. Потом за стенкой начался шум, какая-то возня, крик ребенка. Они позвонили в РОВД.
   Ребров напряг память. Названный адрес показался ему знакомым. И тут он вспом­нил... Ну, конечно, когда Ребров был еще оперативником, его пути-дорожки пересека­лись с хозяином этого дома. Неплохой му­жик, в те времена дружинник, он помог опе­рам задержать матерого уголовника. Сейчас стал частным предпринимателем. Прожива­ет с женой, сыном лет десяти и пожилой ма­терью. Торгует вместе с женой на вещевом рынке. Живут ни бедно, ни богато. Зарабатывают свою копейку. Мужик не пьет, не курит. Что-то со здоровьем у него, язва, что ли... Нет, если бы и были пьяные разборки, то только не в этом доме.
   Ребров насторожился. Смутное, необъяс­нимое чувство беспокойства нарастало, словно снежный ком. "Нет, что-то здесь не так, что-то там случилось действительно се­рьезное. Надо срочно вызвать опергруппу. Стоп..." Опергруппа уехала на другой конец района. Ребров прикинул -- пока он им со­общит, пока они приедут, может быть слиш­ком поздно. Слишком!!! Ребров и сам не знал, почему был так уверен в том, что опе­ративники не успеют. Он чувствовал на каком-то подсознательном уровне, что необходимо дейст­вовать сейчас и быстро. Майор вскочил с места и бросился в соседнюю комнату за курткой.
  -- Кого еще нелегкая... -- Чмиль не успел договорить, его перебил Ребров, остановив­шийся на полпути.
  -- Так, Чмиль, срочно сообщи опергруппе записанный адрес. Пусть немедленно выез­жают как только смогут!
   Ощутив всю серьезность ситуации, Чмиль спросил:
  -- Да что случилось?
  -- Бабка слышала выстрелы. За стенкой, похоже, борьба... Этот дом в двух кварталах отсюда... Не желаешь освежиться пробеж­кой? -- попытался более-менее спокойно про­изнести Ребров, но это ему плохо удавалось.
  -- Да всегда пожалуйста, -- сказал расте­рянно Чмиль, пожимая плечами. -- А РОВД?
   В это время в дежурную часть вошел сер­жант.
   -- Ну и хороши у вас шутки по ночам! -- произнес, смеясь, Костюшкин, приняв всю эту сцену за розыгрыш.
  -- Так, Костюшкин, остаешься на телефоне. Чмиль, звони операм!
   Ребров поспешил за одеждой. Чмиль стал связываться с дежурной опергруппой.
  -- А что случилось? -- всполошился Кос­тюшкин.
  -- В милиции же не всегда спят по ночам, иногда там еще и работают, -- съязвил стар­лей. -- Чё уставился? Выполняй приказ!
   Он связался с опергруппой и объяснил ситу­ацию.
  -- Я что, один здесь останусь?! -- наконец-то дошло до Костюшкина, и глаза его округли­лись. -- Это не положено!
  -- Ну почему же один? Вон сколько у тебя собеседников! -- зло кивнул Чмиль на "обезь­янник", накидывая куртку. -- Один другого лучше.
  -- Это по уставу не положено! -- пытал­ся в истерике прикрыть свой страх Костюшкин.
  -- Слушай, ты, хлюпик! -- Чмиль схватил сержанта за грудки и хорошенько встрях­нул. -- Заладил: "Не положено, не положено". Считай, чрезвычайная ситуация. Ты понял?! Мы с Ребровым сейчас вернемся. Посидишь, ничего с тобой не случится. Ты что боишься как баба?!
   Последняя фраза подействовала на Кос­тюшкина отрезвляюще. В это время появился одетый Ребров.
   -- Так, пошли, -- скомандовал он, проверяя на ходу табельное оружие. -- Костюшкин, за­крой за нами.
  -- Может мне начальству позвонить, если чрезвычайная ситуация? -- в растерянности пробормотал сержант.
  -- Я тебе позвоню! -- пригрозил Чмиль. -- Чего людей зря беспокоить в пол­четвертого утра? Может там все в порядке, люди ослышались... Мы глянем и вернемся. Все ясно?!
  -- Все, -- обреченно пробормотал Кос­тюшкин.
  -- Не слышу?
  -- Так точно, -- отрапортовал тот.
  -- Во, другое дело, -- удовлетворенно за­явил Чмиль.
  -- Да брось ты ерундой заниматься! Пошли быстрей, -- поторопил старшего лейтенанта Ребров.
  

* * *

   На улице было довольно холодно. Дул ко­лючий северный ветер. Землю слегка примо­розило. Вокруг ни души. Ребров и Чмиль бе­жали по спящему кварталу серых девятиэта­жек. Их топот гулко расходился по округе, однако вряд ли кто его слышал. В окнах дав­но уже был погашен свет, и население мирно дремало в предрассветный час в теплых по­стелях, наслаждаясь картинкой сладких сно­видений.
   Чмиль мчался впереди и еще умудрялся вес­ти беседу с майором.
  -- Да не переживай ты так! Может, бабке этой послышалось. Или молодежь гуляет, пе­тарды запустили. Я ж сам молодой был, через это прошел.
  -- Угу.., тоже мне... "старик" нашелся, -- с одышкой произнес майор.
   Ребров несколько поотстал. Он старался бе­жать быстро, насколько это было возможным. Тело развалива­лось на части от жуткой боли, и каждая встряс­ка отдавала обжигающей резью в печени. Ноги казались ватными. В ушах стоял гул. В голо­ве -- какой-то туман. И все же Ребров продол­жал этот трудный для себя бег как будто преодолевал не два квартала, а дистанцию, равную его жизни.
   Чмиль оглянулся. Глядя на Реброва, сколько усилий прилагал этот человек, чтобы преодолеть данную дистанцию, сердце его сжалось. Стар­лей сбавил ход и побежал рядом с майором.
  -- Слушай, чего мы летим как на пожар?! Давай пешком пройдемся. Там, может, баб­ке кошмар приснился, а мы, как идиоты, в полчетвертого утра к ней на свидание не­семся! -- и шутливым тоном добавил: -- Чё мы с тобой, геронтофилы какие-нибудь, что ли? Я, лично, традиционной сексуальной ориентации.
  -- Вперед!.. -- прохрипел Ребров.
   -- Вперед так вперед... Я ж не возражаю, -- и не без иронии в голосе Чмиль продолжал: -- Эх, так уж и быть! Говорят же, в жизни все надо попробовать... Слушай, а может, я один к этой бабке сбегаю? Разузнаю чё да как. А ты в райотделе подождешь, пока мы с ней отношения выясним...
   -- Не все ж... коту... масленица... -- попытался так же шуткой ответить Ребров, задыхаясь от быстрого бега.
   Наконец, квартал девятиэтажек остался по­зади. Начались запутанные лабиринты частно­го сектора.
  -- Ты куда, Чмиль? -- окликнул старлея Ре­бров.
  -- Так улица в той стороне! -- кивнул тот.
  -- Нет... туда, -- махнул майор и побежал первым, показывая дорогу.
   Разбуженные от топота ног собаки подня­ли неугомонный лай по всей округе. Вот уже и нужная улица, необходимый последний уг­ловой дом, расположенный на перекрестке дорог. Ребров подбежал к калитке и, остано­вившись, почти повис на ней, пытаясь отды­шаться. Чмиль тоже сложился пополам, опи­раясь руками в колени и восстанавливая ды­хание.
   -- За тобой... прямо не угнаться, -- произнес он, тяжело дыша.
   Чмиль поднял глаза на подозрительно за­тихшего майора. Ребров стоял как вкопан­ный, затаив дыхание и уставившись куда-то во двор. И если бы он не поднял руку, по­казывая жестом "Внимание!", Чмиль бы по­думал, что тот умер. В боковом и переднем окнах дома, очевидно одной и той же ком­наты горел свет. За шторкой мелькали чьи-то тени.
   Ребров тихо открыл калитку и вместе с Чмилем вошел во двор. Недалеко лежала мертвая собака в небольшой темной лужице. Чмиль присел на корточки и попробовал пальцем липкую жидкость. "Кровь", -- утвердительно кивнул он.
   -- Зайди слева, -- шепнул майор, указывая на боковое окно.
   Чмиль вновь кивнул. Пригибаясь, коротки­ми перебежками вдоль хозпристроек, он в два счета достиг заборчика, отделявшего двор от небольшого цветника возле дома, куда выхо­дило боковое окно. Несмотря на свою внуши­тельную фигуру, старший лейтенант почти бесшумно сиганул через забор и скрылся в темноте.
   Ребров вытер пот со лба. Достал из кобу­ры пистолет, снял с предохранителя и подо­шел к двери. Сердце стучало в груди, гулко отзываясь во всем теле. Дыхание было уча­щенным. Руки дрожали от быстрого бега и сильного перенапряжения. В горле пере­сохло. Он взялся за ручку двери и слегка по­тянул ее на себя. Та легко поддалась -- дверь оказалась незапертой. Ребров как можно ак­куратнее приоткрыл ее и тихо вошел в дом. Продвигаясь в темноте практически на ощупь, он наткнулся на что-то мягкое и ос­торожно присел. В слабом луче света, про­бивающегося из-под двери следующей ком­наты, он разглядел руку пожилой женщины. Прощупал пульс. Он отсутствовал, однако тело было еще теплым. "Очевидно, женщи­на приняла первый удар на себя, -- про­мелькнуло в голове Реброва. -- Причем совсем недавно..." Майор переступил через труп, крепче сжимая рукоять пистолета, и стал бесшумно продвигаться в сторону по­лоски света.
   Дойдя до следующей двери, он снова мед­ленно приоткрыл ее на себя. Эта комната была проходной. Слева, в соседнем помеще­нии, горел свет. Именно оттуда доносился детский плач. Мужские голоса грубо требо­вали деньги. Слышались приглушенные уда­ры и стон. Ребров присел у дверного проема и осторожно выглянул. Двое вооруженных бандитов в черных масках избивали связан­ного, лежащего на полу хозяина дома, тре­буя указать место, где лежат деньги. У одно­го из них висел через плечо автомат, другой сжимал в руке пистолет. Третий налетчик стоял слева с топором и наблюдал за дейст­виями своих подельников. За ним находил­ся мальчик, привязанный к батарее сбоку от окна. Он жалобно плакал, зажмурив от стра­ха глаза. Справа на диване лежала женщи­на, связанная бельевой веревкой, с кляпом во рту.
   Ребров лихорадочно пытался сообразить, как действовать дальше. Но тут один из налет­чиков, что был с автоматом, схватил хозяина за волосы и, тыча пальцем в ребенка, крикнул: "Ну, сука, смотри!" Он кивнул своему подель­нику. И тот замахнулся топором над хрупким тельцем ребёнка. Мальчик оглушительно заверещал...
   Реброва точно разрядило. Не раздумывая, он рванул с места, выкрикивая какие-то стандартные фразы и не слыша даже собст­венного голоса. Единственная мысль, кото­рая неистово пульсировала в его голове, -- любой ценой спасти ребенка. В это мгнове­ние он почувствовал, словно какой-то яр­кий, обжигающий луч пронзил его сзади в области затылка. Он точно взорвался в его теле, порождая множество мурашек, как после мощного разряда электрического то­ка. С этого момента для Реброва из­менилась вся картина восприятия. Мысли исчезли. Наступила ясность и абсо­лютный покой. Время точно замедли­ло ход.
   Он увидел направленное на себя дуло писто­лета, но страх отсутствовал. Была лишь ясность и холодный расчет. Зрение необычно сконцентрировалось и отчетливо зафиксиро­вало, как пуля вылетела из ствола бандита. Ребров машинально отклонил голову, увернув­шись от траектории полета пули. И только по­том увидел огонь, вылетающий из черного круглого отверстия.
   Взгляд упал на правое плечо противника. Странно, но Ребров не видел ни одежды, ни даже кожи, а лишь разрывающийся от пули, плечевой сустав. Он машинально нажал на курок. И в следующее мгновение пуля пронзила противника точно в заданную глазами цель. Действуя почти автоматичес­ки, Ребров подлетел в невероятном для его возраста прыжке к бандиту с топором и вре­зал ему в грудь левой ногой так, словно всю жизнь только и занимался восточными еди­ноборствами. Тот с силой ударился об стену. Потом, как мячик отскочил от нее, рухнув на пол и выронив из рук топор.
   Ребров слегка повернул голову вправо. Тре­тий налетчик, выпустив волосы мужчины, уже приподнимался, направляя на майора ствол автомата. Ребров действовал быстро, легко и слаженно, как будто годами нараба­тывал до автоматизма эти движения. Правой ногой он отбил в сторону и вниз оружие, при­жав его ногой к полу. Продолжая движение, полуприсев, с разворота нанес всем корпусом мощный удар левым локтем за ухо бандиту. Тот свалился без чувств, упав прямо на хозяина. Ребров переложил пистолет в ле­вую руку, а правой стал поднимать автомат. В это мгновение он зафиксировал боковым зрением нечто странное.
   Майор повернул голову. В глубине проходной комнаты возле дверного проема, где еще се­кунду назад стоял сам, он увидел прозрачный сияющий силуэт. Его черты становились все четче и яснее, и, наконец, проявился облик прекрасного лица. Его взор беспрепятственно проникал в душу, озаряя своим светом самые потаенные ее глубины. Ребров чувствовал, что не сможет выдержать силу этого взгляда, но и оторваться от его восхитительно приятно­го и доброго притяжения, радующего сердце, было невозможно.
   Однако через секунду, к несказанному изумлению Реброва, его периферийное зрение сработало так, словно он смотрел в упор на происходящие сбоку события. Ребров раз­глядел в мельчайших подробностях, как раз­летается на множество осколков стекло, как в комнату влетает кусок бревна, выбивая ра­му, а следом вламывается мощная фигура старшего лейтенанта Чмиля. Удивившись та­кому необычному свойству зрения, майор с трудом оторвал взгляд от сияющего лика и посмотрел на окно, которое, как ни стран­но, оказалось целым. Но в ту же секунду стекло вдребезги разбилось, и картинка, за­печатленная мозгом Реброва, точь-в-точь повторилась наяву. Чмиль влетел в комнату как ураган. Но, увидев живого и невредимо­го майора, а также лежащих вокруг него пре­ступников, он остановился, слегка опешив. Быстро выйдя из своего оцепенения, стар­ший лейтенант принялся связывать руки бандитам.
   Ребров сохранял все то же состояние абсо­лютного спокойствия. Он вновь глянул в сто­рону проходной комнаты, которая больше все­го привлекала его взор. Но комната была уже пуста, зияя своей поглощающей тьмой. Лишь легкий рассеивающий свет плавно удалялся, отсвечи­вая из коридора. Ребров, не раздумывая, дви­нулся за ним.
   С каждым шагом мир все сильнее менял свои очертания. Чем дальше удалялся от яр­кого света Ребров, тем больше фокусирова­лось и сжималось пространство вокруг него. Войдя во тьму коридора, он точно погрузился в медленно вращающийся тоннель. Круглые "стены" и "пол" находились в каком-то аморфном состоянии. Вернее, "стены" и "пол" были понятиями из прошлого Реброва. Сей­час он видел нечто вроде различных по кон­фигурации и тусклому свету скоплений ато­мов и молекул, которые словно живые изме­няли свою форму, повторяя отпечаток его шага. Рука Реброва свободно проникала в "стенки" этой массы. Хотя и рука стала во­все не рукой, а каким-то струившимся пото­ком разноцветных энергий, заключенных в оболочку таких же мельчайших частиц, как у "стены" и у "пола".
   Впереди он увидел необычно сгруппиро­ванные атомы и молекулы вперемешку с рас­сеивающим светом угасающих энергий. "Ста­рушка", -- мелькнуло у него в голове. Легкое свечение окру­жало тело. В области головы, в самом центре, пульсировала золотисто-красноватым светом маленькая студенистая масса. Над телом завис небольшой ослепительно яркий сгусток. Ка­ким-то образом Ребров понимал, что этот сгу­сток энергий и пульсирующий студенистый комок -- одно целое, составляющее суть чело­века, пребывающего в телесной оболочке. Ему показалось, что столь маленькое сияю­щее Нечто -- самое что ни на есть живое, из­вечное существо. Он почувствовал на себе его невидимый взгляд, напряжение и какую-то щемящую душу тоску. И он понял его, понял без слов. "Живы все, живы", -- мыс­ленно произнес майор. Существо точно восприняло его мысли. Оно засияло мягкими, невероятно теплыми переливами, дублируя эти оттенки на студенистом комочке и оставляя в душе Реброва аналогичное успокаивающе-умиротворяющее ощущение. И тут Реброва озарило. Он ясно понял -- смерти, как таковой, не су­ществует!
   Это открытие поразило его, распахнув двери в неведомый доселе более чем реальный мир, мир вечности, наполняя жизнь совер­шенно новым смыслом существования. Очутившись на ули­це, Ребров попал вроде бы в знакомый, но в то же время совершенно другой мир. Потоки за­ряженных частиц омывали его тело порывом вполне ощутимой живой силы под человечес­ким названием "ветер". Эти частицы прони­кали в телесную оболочку и насыщали другие частицы своей энергией, которые по цепоч­ке передавали свою силу остальным, порож­дая ощущение бодрости и свежести во всем организме.
   Мир был отнюдь не в темных тонах. Он иг­рал причудливым светом жизни, которого Реб­ров раньше абсолютно не замечал. Все вокруг сияло разноцветными красками. И не было здесь разделения на живые и неживые объек­ты. Все по-своему было живое: перемещалось, соединялось, получая неповторимую гамму пе­реливов, разъединялось на отдельные пульси­рующие оттенки, необычно преобразовывало свои состояния...
   Потрясенный увиденным, Ребров присел на краешек крыльца. И только сейчас заметил, что видеть стал каким-то необычным способом, точно хамелеон. Его зрительный кругозор значительно расширился. Он созер­цал, не поворачивая головы, практически все, что находилось вверху, внизу, сзади, с бо­ков. Лишь небольшая полоска сзади внизу оставалась невидимой. Для обозрения этого участка пространства необходимо было слег­ка повернуть голову. Ребров не мог понять, что случилось с его зрением. Он закрыл гла­за, прикрыв их рукой. Однако, несмотря на то что веки оставались сомкнутыми, Ребров, как ни странно, видел собственную руку, свои пальцы, наложенные на веки. Более то­го, он видел все, что происходило вокруг него, словно и не было вовсе никакой пре­грады.
   Ребров в шоке отнял руку от лица и посмо­трел на нее. Но тут он открыл другие удиви­тельные способности своего зрения. Чем сильнее сосредоточивал внимание на кончике пальца, тем глубже проникал его взор, увеличивая видимый объем во много раз, как под увеличительным стеклом. Хотя в это же время Ребров чувствовал, что удер­живает руку на том же расстоянии от глаз. Он увидел до мельчайших подробностей узорчатый рисунок своих пальцев в виде причудливых лабиринтов. Они напоминали петляющую местность, изрезанную неров­ными канавами и плоскими холмами. Под этим загадочным рельефом скрывался другой невидимый мир. Розовая масса окутывала разветвленные устья гибких синева­тых трубок. Они интенсивно пульсировали, толкая по своим замысловатым ходам под огромным внутренним давлением бурные потоки красной жидкости. Но и в этом, не­вероятно живом мире существовал еще более утонченный мир. От такого углубленного со­средоточения Реброва даже немного затош­нило. Он машинально оторвал свой взгляд от пальца, и зрение вновь стало расфокуси­рованным, возвращая его палец в пределы привычных форм.
   Пытаясь прийти немного в себя, Ребров сместил свое внимание на звуки. Но и здесь столкнулся с уникальным явлением. Он не слышал звуки как обычно, а реально ощущал их всем телом. С нескрываемым любопытст­вом майор стал исследовать новые возможно­сти своего организма. Сначала он почувство­вал лай собак. Эти волны были точно живой, самостоятельной силой, с собственным запа­сом энергии. Рождаясь и проходя очень ко­роткий жизненный путь, они своими колеба­ниями изменяли окружающее пространство. Ребров ощущал, как упругие волны ударяют­ся о его тело, будто накатившиеся одна за другой волны морского простора, как они омывают его, словно стремительное течение подводный камень. Он почувствовал другие, более тонкие шумы и жизненную силу этих энергий.
   Ребров с увлечением стал сосредоточивать­ся на разных ощущениях. И здесь ему открылась совершенно потрясающая картина ми­роздания. Все эти красочные оттенки окру­жающего пространства оказались не чем иным, как различными энергиями разнооб­разных волн. Более того, все живые и нежи­вые объекты представляли собой именно энергетические частицы, порождающие спе­цифические волны. Впечатляло их многооб­разие и взаимодействие. Волны были носите­лями разной силы и энергии, двигались со своими индивидуальными скоростями, усили­вали друг друга, встречаясь в пространстве, отражались, поглощались, превращаясь в дру­гую энергию. Наблюдая за всем этим велико­лепием, Ребров неожиданно сделал для себя еще одно потрясающее открытие: эта жизнь не прекращалась! В ней не существовало по­нятия "смерти". Энергии, которые и состав­ляли суть жизни, лишь переходили из одного состояния в другое, меняя формы. Они суще­ствовали вечно!
   От таких открытий у Реброва захватило дух. Бурным потоком нахлынула небывалая ра­дость, безграничная любовь ко всему сущему. Хотелось обнять душой весь мир и целиком раствориться в его поразительной гармонии. От охватившего его вдохновения Ребров восхищенно посмотрел на огромное пространство ночного неба, сверкавшего осле­пительными звездами. Он ощутил доносивши­еся оттуда шумы, которых раньше никогда не слышал. Вернее, это были даже не шумы, а ка­кая-то симфония, которая то складывала все звуки в прелестную мелодию, то услаждала слух отдельным звучанием великолепного со­ло. Эта музыка зачаровывала своими нежными переливами, своей необычной внутренней красотой.
   Ребров наслаждался гармоничным звуча­нием Космоса. Он явно ощущал какую-то вну­треннюю неразрывную связь между собой и всем этим изумительным мирозданием. Было такое чувство, что он точно знал, где и что находится: где раскаленная звезда, где планета, где про­сто свет от давно видоизмененной энергии угасшей формы. А в некоторых темных мес­тах Космоса явно ощутил существова­ние невидимых глазу галактик и их планет с вполне реальным, схожим прототипом жизни. Ребров почувствовал не просто еди­нение с Космосом, а какую-то необъясни­мую связь каждого атома его тела с каждым электроном небесных тел. На неведомом уровне своего сознания он понимал, что ес­ли еще немного побудет в этом потрясаю­щем состоянии глубинного проникновения в тайны мироздания, то ему откроется нечто запредельное. Но в это мгновение ему стало по-настоящему дурно. Казалось -- еще чуть-чуть и он потеряет созна­ние. Ребров опустил взгляд на землю, пыта­ясь прийти в себя.
   Подъехала опергруппа. В дверях стали сно­вать туда-сюда люди. В ноздри Реброва остро ударил запах крови, пороха, бензина, смеси мужских парфюмов с едким запахом дежурной части и еще дюжина каких-то специфиче­ских запахов здешнего дома. Подъехали ма­шины из прокуратуры, ОБОПа, "скорой по­мощи". Во дворе началось интенсивное дви­жение.
   Ребров отрешенно наблюдал за суетящи­мися людьми. Они были похожи на мощные источники исходящих от них различных волн. Своими энергетическими колебаниями эти волны быстро заполняли пространство вокруг дома. Майор впервые увидел, что че­ловек занимает гораздо больший объем, не­жели он себе представлял. С виду тело напо­минало рой очень мелких пчел, двигающих­ся разными группами в своих направлениях. Этот рой атомов и молекул вперемешку с внутренними энергиями был окружен плот­ным туманом сантиметров на двадцать. А сверху его на полметра покрывало необыч­ное свечение. И весь этот кокон интенсивно излучал какие-то энергии, которые и запол­няли окружающее пространство с невероят­ной быстротой.
   Реброва похлопывали по плечу, что-то спра­шивали, он что-то отвечал, не отвлекая внут­реннего взора от созерцания происходящего процесса. Подошел доктор, стал интересовать­ся, не ранен ли он. И тут майор обернулся и обратил внимание на этого человека. Он по­нял вопрос гораздо быстрей, чем тот успел произнести его до конца. Но одновременно Ребров воспринял и другие, более сильные мысленные волны, словно в докторе говорили разные люди о совершенно противоречивых вещах с явным перевесом негатива. Причем майор настолько явно чувствовал мысли вра­ча, как будто все это происходило в его собст­венном мозгу.
   Наконец суета сует закончилась. По распоряжению начальства Реброва отправили домой. Он сел в мили­цейский "бобик" вместе с другими сотрудниками, которые вызвались его сопроводить. Едва взревел мотор, майор переключился на другое восприятие. Его внимание привлек ра­ботающий двигатель. Как ни странно, но Ре­бров узрел то, что происходило внутри. Он ясно видел, как вспрыскивается переливаю­щийся разными оттенками бензин и смеши­вается с воздухом. Как искра воспламеняет эту смесь, как происходит взрыв. Сила взры­ва отталкивает поршень. Этот поршень пе­редает энергию на коленчатый вал. Через коленвал она уходит на колеса. И колеса вра­щаются, цепляясь за асфальт. И вроде бы преобразующаяся энергия, движущая их, должна приближать Реброва к дому. Но, как ни странно, вместо этого он почему-то ощу­тил, что дом приближается к нему.
   Майор смотрел на весь этот загадочный мир с нескрываемым удивлением. Он точно раздво­ился. С одной стороны, это было для него в но­винку. А с другой стороны, он чувствовал, что все это когда-то уже видел: и Космос, и атомы, и волны. Он знал этот мир!!!
   Из предосторожности Ребров не стал ничего сообщать коллегам о своих потрясающих ощущениях, дабы не прослыть сумасшедшим. Хотя, гля­дя на всю эту реальную окружающую кра­соту изменившегося мира, он осознавал на каком-то глубинном уровне, что безумен как раз людской мир со всей его эмоцио­нальной грязью и потребностями живот­ного.
   Добравшись до дома, Ребров тихонько во­шел в квартиру, чтобы не разбудить близких. Он даже не стал включать свет, поскольку пре­красно видел в темноте. По сути и не было темноты как таковой. Мир переливался разно­образной световой гаммой. Каждый шаг майо­ра и прикосновение к чему-либо порождало новый всплеск волновых колебаний и их взаи­модействие.
   Ребров постелил себе на диване и улегся. Вернее сказать, погрузился как начинка в слоеный пирог в такую же необычную сре­ду атомов и молекул, движущихся по разным траекториям. Он ощутил блаженное состоя­ние расслабления и попытался закрыть глаза. Однако, даже прикрыв веки, по-прежнему видел все ту же объемную картинку помеще­ния со всем его жизненным движением "не­движимого имущества". Ребров усмехнулся про себя: "Как же теперь спать-то?" Не пред­ставляя как быть, он стал рассматривать эту чудную самостоятельную жизнь его кварти­ры. Потом в голове сами собой стали прокру­чиваться в обратном порядке все события прошедшей ночи. И когда мысль дошла до потрясающего проницательного взгляда светлого лика, перед глазами Реброва вспыхнула яркая ослепительная вспышка и он прова­лился в глубокий сон.
  

* * *

   Майор проснулся, когда на улице был уже полдень. Зрение стало обычным, как и прежде. Однако Ребров чувствовал себя совершенно другим человеком, точно внутри него произо­шел глобальный позитивный переворот. Тело, как ни странно, вообще не болело. Наоборот, оно было полно сил, словно к нему вернулась вторая молодость. Весь организм стал легким и подтянутым.
   Дома никого не было. Дочь ушла в ин­ститут, жена, очевидно, на рынок. Ребров, насвистывая веселую мелодию, сделал за­рядку, чего давно уже не делал. Потягал за­пылившиеся гантели. И в бодром настрое­нии отправился в душ. Помывшись, он при­вычным движением выдавил из тюбика крем для бритья и стал наносить его помаз­ком на двухдневную щетину, не переставая напевать себе под нос. И тут, взглянув на себя в зеркало, Ребров замер. Его волосы, пятнадцать лет назад начавшие седеть, пре­вратились в темно-коричневые. Мелкая сет­ка морщин на лице пропала. Исчезли меш­ки под глазами и желтизна кожи. Лицо ка­ким-то непонятным образом восстановило свой естественный здоровый цвет. Но самое главное -- глаза. Они стали не только на­сыщенно-карими, но и отражали такую си­лу и блеск, какие были не свойственны Реброву даже в молодости. Майор присел на краешек ванны. А затем снова вскочил, вглядываясь в собственное отражение. Он пытался осмыслить: какие метаморфозы произошли с его организмом? Но потом перестал себя мучить подобными "пустяками". Ведь это было всего лишь тело.
   Закончив утренние процедуры, Ребров по­шел на кухню. Заварил себе, как обычно, чай. Сделав глоток, он впервые, как ни странно, по­чувствовал настоящий аромат и вкус этой на­сыщенной воды. В нем проснулся здоровый аппетит. Пошарив в почти пустом холодильни­ке, он вытащил остатки продуктов и, сотворив из них бутерброды, с удовольст­вием стал их есть. Впервые за многие годы Ре­бров с наслаждением позавтракал. Напевая все ту же веселую мелодию, он оделся и отправил­ся в РОВД отписываться за свой "несанкцио­нированный героизм".
   Ступая привычной дорогой, которой ходил уже столько лет, Ребров все больше убеждался в том, что вокруг него, оказывается, сущест­вует потрясающий мир, и он сам -- частица этого природного чуда. Ребров шел и не чув­ствовал веса собственного тела. Краски стали намного ярче, насыщеннее, точно с глаз спа­ла некая мутная пелена. Он видел подлин­ную, живую, окружающую красоту. Слышал, как в действительности поют птицы. Даже в чириканье воробьев уловил некий незатей­ливый спор. Он стал понимать этот мир на каком-то невербальном уровне.
   Ребров подошел к остановке. Дожидаясь автобуса, он впервые за многие годы обра­тил внимание на кору дерева, находящегося неподалеку. Тонкие изящные изгибы чередо­вались с толстыми выпуклыми частями, за­вораживающе играя светотенью каждой про­жилки. А все вместе выглядело великолеп­ным загадочным рисунком, похожим на таинственный лабиринт, прочерченный не­видимой рукой от корней до самой верхуш­ки. Целая жизнь внутри, целая судьба сна­ружи... Сколько всяких событий произошло возле этого дерева и благодаря ему у других существ...
   Майор подумал: "Да, каждому определено свое место в этой жизни. И каждый в этой жиз­ни -- многократно судьбоносный элемент... Странно... Поразительно... Почему же эти тай­ны бытия открылись именно мне?" Этот во­прос не выходил у него из головы.
   В это время подъехал автобус, и перед ним распахнулись двери. "Докажи" -- услышал Ре­бров позади себя неестественно громкий, за­дорный девичий голос. Майор оглянулся, по­чему-то подумав, что это адресовано именно ему. Но, увидев обнимающуюся молодую пару, которая, не обращая ни на кого внимания, на­слаждалась своим счастьем, слегка смутился и вошел в автобус.
   Ребров с трудом протиснулся внутрь, чтобы не заслонять другим проход к выходу, и встал возле сидящих старушек, мирно болтающих друг с другом. В голове эхом повторялось слово незнакомой девушки. И тут одна из старушек с такой же необычной интонацией, как показа­лось Реброву, произнесла между разговором фразу: "Богу, что..." Майора несколько удиви­ли эти совпадающие звуковые частоты. Слова запали в душу. Сколько он потом ни прислу­шивался к их разговору, больше ничего подоб­ного так и не услышал.
   Ребров озадаченно вышел на своей оста­новке. В голове сами собой складывались слова, произнесенные разными людьми: "До­кажи Богу, что..." Проходя мимо театра, май­ор привычно скользнул глазами по афишам и тут же вновь возвратился к ним. Среди всей галиматьи слов необычно была написана фраза "ты Человек". Ребров для эксперимен­та отвернулся. Потом снова взглянул на пе­стрящую рубрику афиши. И снова его взгляд сразу безошибочно попал на эти слова, точ­но сейчас это была для Реброва самая важ­ная информация. Он встряхнул головой, слегка опешив от своих открытий, и продол­жил свой путь.
   До РОВД оставалось совсем немного, бук­вально двести метров. Дорога пролегала через парк. Ребров шел не спеша, прогулочным ша­гом, раздумывая над необычной составленной фразой. "Докажи Богу, что ты Человек... Дока­жи Богу, что ты Человек", -- прокручивалось в его голове. Неожиданно где-то совсем рядом звонкий детский голосок громко произнес: "...и Бог поверит в тебя". Майор вздрогнул и от удивления даже обернулся.
  -- Правильно, бабуль? -- счастливо улыба­ясь, лепетал пятилетний малыш, теребя за руку свою пожилую бабушку, сидящую на лавочке.
  -- Правильно, правильно, мой хороший, -- ответила умиленная старушка и поцеловала внука в лоб.
   Эта сцена и главное эти слова просто по­трясли Реброва до глубины души. В голове моментально сложилось готовое предложе­ние: "Докажи Богу, что ты Человек, и Бог по­верит в тебя". Нечто Сущее общалось с ним, как вполне реальное живое существо. Оно да­вало в знаках ответ на волнующий его вопрос. Неожиданно Реброва осенило. Это же было всегда! Это Сущее не появилось из ниоткуда и никуда не исчезало, оно постоянно присут­ствовало рядом с ним в течение всей его жиз­ни. Только он, словно слепец, не замечал та­кой поддержки, этих знаков, которыми щедро осыпала его Судьба. Как же все просто, мудро и ясно... "Докажи Богу, что ты Человек, и Бог поверит в тебя..."
  

* * *

   Ребров зашел в райотдел и удивился сам се­бе, своим новым открытиям и наблюдениям. Люди, говоря о его вчерашних действиях, словно примеряли это "покрывало" на себя. Одни смотрели на все сквозь пелену зависти. Другие гордились за себя, что работают с человеком, который всегда придет на помощь. Третьи радовались за показатели и за ту награду, ко­торая их ожидает за такого подчиненного. Четвертые тайно посмеивались, считая его "простофилей" и "дурачком", добровольно "подставившим свою задницу под пули ради семьи какого-то торгаша". И лишь единицы, его настоящие друзья, искренне были просто рады, что все обошлось и их друг остался жив и невредим. Ребров точно чувствовал людей изнутри. Каким-то непонятным образом он ощущал, что на самом деле они думают. Ока­зывается, из ста процентов всех высказанных поздравительных слов лишь десять соответст­вовали искренним чистым помыслам. Ос­тальные девяносто процентов -- точно от лу­кавого. Эх, люди, люди... Однако Реброва это обстоятельство, вместо то­го чтобы разозлить, изрядно рассмешило. Ведь каждый из сотрудников на­ивно полагал, что он один такой тайнодум своего "великого величества Мнения". Но в этом-то Ребров и узрел глобальный об­ман, поскольку вокруг находились такие же штампованные клоны легиона Эго, и мало кто из них был действительно по-настоящему индивидуален в блеске истины своего душев­ного мира.
   Ребров взглянул на жизнь будто под другим углом зрения. Проходя мимо "обезьянника", он подумал: а чем отличались по внутренней сути сотрудники от задержанных? Ничем, та­кие же люди. Раньше задержанные являлись для Реброва потенциальными преступника­ми, грязью людского общества. Сейчас он впервые смотрел на них человеческими глаза­ми. Это были те же люди, со своей душой, внутренним миром, своими хорошими и плохими мыслями, недостатками, слабостями. И внешнее отличие было всего лишь в том, что однажды они поддались на провокацию своего Негатива, не замедлившего поглотить их порожденными обстоятельствами. Но от этого ведь никто по большому счету не застра­хован, в том числе и сотрудники, поскольку данная проблема является поприщем внутреннего гло­бального сражения между силами добра и зла в каждом человеке.
   Удивительно, но люди с крайне злобным складом ума в этот день как-то сторонились Реброва, как будто боялись выбелиться чем-то светлым и добрым и пошатнуть свою избран­ную некогда позицию. Но таких внутренних злыдней выявилось в стенах РОВД немного, впрочем как и искренне добрых. В основном люди показались Реброву стоящими на погра­ничной полосе между добром и злом. Куда их прельстит мысль, туда и клонило, словно пья­ных штормило то в одну крайность, то в дру­гую. Но они упорно карабкались на нейтраль­ную полосу, будто боялись потерять из виду этот важный для них жизненный ориентир. Но люди не видели одного -- объемной карти­ны, всего того, что сразу бросилось в глаза Реброву. Ползали-то они по кругу.
   Майор засел в дежурке писать рапорт, но его постоянно отвлекали поздравлениями, так что отписывался он практически до вече­ра. То один заглянет поговорить по душам, то другой... Люди словно не могли с ним на­говориться. Они рассказывали разные жизненные случаи, анекдоты, всякие пустяки, лишь бы растянуть время и задержаться возле Реброва подольше. К вечеру, когда ушло начальство, в дежурке вообще собралась боль­шая гогочущая компания. И если раньше сотрудники бежали после работы поскорее домой, то сегодня никто и не думал расхо­диться. Все смеялись, шутили, подбадривали майора, "благословляя" на новые подвиги. Люди заражали друг друга веселым смехом, отдыхая душой. Но, пожалуй, самым неверо­ятным было то, что никто в этот вечер не только не пил, но даже и не вспомнил о вод­ке. Как говорится, когда поет душа, тело все­цело наслаждается.
   Домой Ребров пришел далеко за полночь. Даже ложась спать, он никак не мог отойти от своих впечатлений насыщенного дня. Мир менялся вокруг него с поразительной быстро­той. И он менялся вместе с ним, хотя и не ус­певал все осмыслить до конца и объяснить привычной логикой. Теперь он просто дове­рял своей интуиции. Ребров был уверен -- она знала о мире практически всё. Сегодня, когда он писал рапорт, интуиция подсказала ему, что это будут последние его отчетные бумаги в РОВД, хотя логика утверждала скорее обрат­ное. "Ну что ж, -- подумал он про себя, -- по­живем -- увидим".
  

* * *

   На следующий день Ребров должен был идти к своему другу-врачу на очередной ос­мотр. Он чувствовал себя вполне здоровым. Но остатки старого сознания требовали до­казательств, каких-то подтверждений то­го, что его тело действительно в полном по­рядке.
   Увидев посвежевшего, резко изменившего­ся майора, друг несказанно удивился. Он ос­мотрел его, пропальпировал печень, измерил давление... И в растерянности пожал плечами. Не веря собственным глазам, врач направил Реброва на повторные анализы. Попросил сделать УЗИ и часика два погулять.
   Все эти два часа майор волновался, как сту­дент на экзамене. Вернее, волновалось внеш­нее, какое-то поверхностное "я", с которым было связано его старое привычное мышле­ние. Но новое большое "Я", набиравшее внут­ри него невероятную силу, от которой и исхо­дила эта самая интуиция, оставалось спокой­ным. Поэтому и Ребров, размышляя, то ходил взад и вперед, со страхом ломая голову над не­определенным будущим, то проникался таким спокойствием, перед которым любые страхи таяли, как снег под теплыми лучами яркого солнца.
   Еле дождавшись назначенного срока, майор поспешил в поликлинику. Подойдя к двери врача, он в нерешительности остановился. Пе­ред глазами всплыла серая дверь того частного дома, за которой недавно ночью его ждала пу­гающая неизвестность. Но это видение дли­лось буквально секунду. Ребров на удивление легко справился со своим временным испугом. Что-то хорошее вновь охватило майора изнутри. И именно оно давало возможность увидеть мир в светлых тонах, настраивая сознание на исключительно положительную волну. Ребров уверенно открыл дверь и шагнул навстречу своей судьбе.
   Его друг выглядел несколько озадаченным.
   -- Заходи... Только что принесли твои ре­зультаты. Присаживайся...
   Некоторое время врач рассматривал бума­ги, сверяясь с прошлыми записями. Ребров сидел молча. Следуя наработанной годами привычке опера, он исподтишка наблюдал за мимикой доктора. Тот тер лоб, поправлял оч­ки, удивленно взмахивал бровями, с интере­сом что-то сравнивал. Пациент понял еще до разговора, что самое страшное для него уже позади.
  -- Слушай, ничего не пойму... Вроде все нормально, все в норме... Здоров ты, паря, как бык. Ну-ка, колись, чем там лечился?
  -- Да ничем, -- пожал плечами Ребров и до­бавил: -- Так, к знахарке одной съездил...
  -- К знахарке, говоришь?! Наверное, моло­денькая да смазливая? -- хмыкнул доктор. -- А меня не познакомишь?
  -- Пожалуйста! Вот только адрес дома оставил...
  -- Если дома, не беда, я терпеливый, умею ждать... Ну, что я могу еще сказать о те­бе... -- кивнул он на результаты медицинского обследования. -- Как говорят в наро­де, если человек по-настоящему хочет жить, медицина здесь бессильна.
   Они рассмеялись. Решив все вопросы, май­ор поспешил распрощаться.
  -- Так адресок не забудь! -- напомнил ему врач напоследок.
  -- Постараюсь, -- ответил Ребров, прекрас­но понимая, что эту просьбу ему вряд ли удаст­ся когда-нибудь исполнить.
  

* * *

   На третьи сутки Ребров несколько адапти­ровался в новом для себя состоянии необыч­ного видения мира. Все вроде оставалось прежним, но воспринимал он все иначе. Точно сознание преодолело какую-то грань и за ней полноводной рекой бурлила жизненная сила, с помощью которой Добро и Любовь переполняли душу и изливались на мир сво­ей изумительной внутренней Свободой. Ребров больше чувствовал это состояние, чем понимал. В нем пробудилась какая-то не­утолимая жажда познания. Как будто он го­лодал веками, а сейчас перед ним распахну­лись двери в мир, полный сочных плодов. Ему хотелось все попробовать, оценить раз­нообразный вкус, цвет, их красоту, напиться из живительного источника. В общем, насы­титься вдоволь тем, чего он был так долго лишен.
   Ребров искренне жалел людей, не видев­ших всего этого великолепия, существовавшего прямо у них под носом. Они, точно мумии, ходили, обмотанные в пелене каких-то нескончаемых забот. И, несмотря на то, что страдали от это­го, в действительности не желали избавиться от своих повязок, отчуждающих их от настоя­щего мира, потому что боялись потерять свои надуманные устои, раствориться в неизведан­ной среде. Но Ребров отлично понимал, что все эти страхи на самом деле -- иллюзия, об­ман, порожденный для своих рабов ненасыт­ным Эго. В основном люди были лишены красоты из-за животной прихоти, ибо не ве­дали о самой главной своей силе -- истинной Свободы Души.
   В этот день майора вызвали в РОВД, хотя у него был выходной. Требовалось уладить кое-какие формальности по поводу того не­забываемого дежурства. Сегодня он ощущал себя как-то по-особенному. Помимо удиви­тельного состояния сознания, в котором Ре­бров пребывал уже несколько дней, он явно ощущал еще и чье-то стимулирующее при­сутствие рядом с собой. Это потрясающее ощущение силы добра, какой-то могучей, до боли родной души, вновь и вновь возвра­щало его мысленный взор к прекрасному ли­ку, запомнившемуся в ту судьбоносную ночь. Сегодня эти подсознательные чувства поче­му-то особенно усилились. Это придало Реброву необъяснимую уверенность в своем бу­дущем.
   На подходе к РОВД, возле трассы, он столк­нулся нос к носу с бомжом, тем самым Вась­кой, который постоянно дежурил в их "обезь­яннике". Того, очевидно, выпустили, отметив перед начальством все свои "галочки". Увидев майора, бомж засиял в своей щербатой улыбке, словно встретил своего друга.
   -- Здравствуй, Ребров!
   Майор улыбнулся. Впервые в жизни этот бомж произнес его фамилию полностью, с бук­вой "р".
  -- Здорово, Иннокентий Петрович! Ну что, выпустили?
  -- Да зачем я им теперь нужен! -- махнул тот рукой. -- Там появилась публика гораздо инте­ресней.
  -- Понятно.
  -- Сигаретки у вас не найдется? -- вежливо осведомился бомж.
   Ребров поискал по карманам. Вытащил пач­ку и протянул своему случайному собеседнику.
   -- На, держи.
   Тот с подчеркнутой аккуратностью взял одну сигарету.
  -- Да можешь забрать всю! Я бросил курить.
  -- Благодарствую... Это хорошо, что броси­ли, -- пробормотал бомж, хищно пряча пачку в замусоленный карман. -- А огоньку не най­дется?
   Ребров достал зажигалку и с улыбкой сказал:
  -- Дарю.
  -- Благодарствую, -- довольным голосом произнес Иннокентий Петрович и, наигранно вздохнув, добавил: -- Эх, мне бы вашу желез­ную волю...
  -- Да кто ж тебе мешает ее иметь? -- усмех­нулся Ребров.
  -- Обстоятельства-с.
   Майор с улыбкой покачал головой.
   -- Да, да, да, -- затараторил бомж. -- Не извольте-с сомневаться. Именно обстоятельства-с: отсутствие жилья, необходимых средств...
  -- Ерунда! Знаешь такое выражение: "Тот, кто хочет, достигает большего, чем тот, кто может".
  -- Так-то оно так... Да только поздно мне чего-то добиваться. Моя персона, знае­те ли, не востребована-с на этом празднике жизни.
  -- Ну, почему же... Все могут найти место под солнцем. Было бы желание.
  -- Эх, да кабы солнце лишь растило... Оно ведь еще и разлагает.
  -- Да, Иннокентий Петрович, философ­ствовать ты мастак, -- усмехнулся Ребров, собираясь распрощаться с этим "индиви­дуумом".
   Однако бомжа точно заклинило в неудержи­мой болтовне.
  -- Да я что... Была бы у меня подходящая работа... Да я бы горы свернул... Да хоть какая-нибудь крыша над головой...
  -- Так устройся дворником или сторожем: и крыша, и заработок, -- предложил Ребров, посматривая в сторону РОВД.
  -- Ученая степень-с не позволяет спускать­ся до таких низов.
   Майор с удивлением уставился на бомжа и, еле сдерживая накативший комок смеха, спросил:
  -- Какая такая степень?
  -- Ученая-с... Вы не ослышались... Я ведь бомжем не всю жизнь был, вот последние де­сять лет... А раньше на Севере работал. Геохимик я... Занимался изучением распределения процессов миграции химических элементов в земной коре...
   Смех у Реброва мгновенно пропал, уступая место неподдельному интересу.
  -- А что же ты раньше об этом молчал?
  -- А-а, -- махнул тот рукой. -- Ка­кой смысл-то об этом рассказывать? Людей смешить? Целый кандидат и бомжует.
   Реброву стало как-то не по себе. Столько лет общался с этим человеком и, по сути, совер­шенно его не знал.
   -- Да, да, -- продолжал бомж, польщенный таким вниманием со стороны майо­ра. -- Было дело... Когда-то штудировал труды Вернадского, Ферсмана, Гольдшмидта... Кандидатскую даже защитил. А тут на тебе, развал Союза! Наше объединение и закрыли. Сразу никто никому не нужен стал. Эх, думаю, куда же теперь? Вот и поехал домой. Родители у меня в селе живут, тут не­далеко. Ну, помаялся, поскитался, да и в го­род подался. У своей знакомой стал жить, вроде как в гражданском браке. Только с работой беда. Сунулся в одно место -- не бе­рут. В другое -- то же самое. В третьем ска­зали месяца через три подойти, может быть
освободится должность младшего научного сотрудника. Представляете, мне, кандидату наук, предлагают, как подачку, должность младшего научного сотрудника и то с при­ставкой "может быть"! -- ткнул он себя в грудь. -- Такая меня тогда злость взяла!.. Ну, я и послал их всех к такой-то матери. Получается, мои знания на хрен никому не нужны стали! Обиделся я на весь свет. Все эта власть виновата, развалила такую страну...
  -- Подожди, подожди... У тебя же было жи­лье, документы...
  -- Было да сплыло, -- недовольно буркнул бомж, досадуя, что его прервали на самом лю­бимом месте. -- С горя-то я к водочке малость пристрастился. И сожительница моя меня и выставила вместе с чемоданом за порог. Ну и пошло-поехало... Вещи свои пропил, доку­менты украли... Стал по вокзалам да чердакам ночевать. Сначала страшновато было, потом ничего, привык.
  -- А родители живы?
  -- Не знаю. Я, как в город тогда подался, больше у них и не был.
  -- Почему?
  -- Да неловко как-то... Уехал кандидатом, вернулся бомжем... Нет уж, пусть лучше все се­ло думает, что я остался кандидатом... Родите­ли так гордились этим... Вот такая у меня горь­кая судьбинушка... Да была бы нормальная власть, не случилось бы такого...
   И дальше бомжа понесло -- он перешел на оскорбительные выражения в повышенной тональности относительно "ви­новников" его жизни. Ребров тем временем погрузился в собственные думы. Этот старею­щий человек оказался практически на дне, но до сих пор жил иллюзорными амбициями прошлого. Для него важнее была не ежеднев­ная работа над собой, над своей ленью и эго­центризмом, а сохранение надуманного мифа о себе у тех людей, которым, по сути, это бы­ло не важно. Майор прекрасно понимал, что ни власть, ни время перемен не виноваты в судьбе собеседника. Виновен он сам. Он позволил гневу и гордости захватить сознание и обвить его своими корнями. Он распустил свою лень и сделал из себя законченного ал­коголика. Этот человек с треском проиграл свой жизненно важный внутренний бой. По­этому и винит всех и вся вокруг себя, но толь­ко не главного носителя своих несчастий -- собственное Эго, рабом которого он стал на всю свою оставшуюся жизнь. Рабами не рож­даются, рабами становятся.
   Жизнь продемонстрировала Реброву этот яркий пример, точно хотела подчеркнуть значимость внутренней победы над чудо­вищным владыкой -- эгоцентризмом, кото­рый тяготеет над большей частью человече­ства. Она показала, что этого дракона нуж­но цепко приковать в своем сознании и удерживать его силой воли, веры и всеобъ­емлющей любви. Только тогда исчезнет чер­ная туча негатива и в сознании наступит долгожданная ясность и четкость видения. Вот тогда мир и раскроет перед чистым взо­ром все свои истинные ценности.
   Майор стоял в задумчивости возле тарато­рившего о своем наболевшем бомжа, когда рядом взвизгнули тормоза новенькой иномарки. Водитель некоторое время присматривал­ся к странной парочке, а потом, хлопнув по рулю, стал выходить из машины.
   -- Ё-моё, Ребров! Сколько лет, сколько зим?
Майор оглянулся, и глаза его живо заблестели:
   -- Вот это новости! Серёга!
   Бомж обернулся и деловито засобирался.
  -- Ладно, пойду я...
  -- Бывай, -- кивнул Ребров, не отрывая взгляда от своего однополчанина, благодаря которому он когда-то ступил на путь юриспру­денции. -- Глазам своим не верю...
   Они крепко пожали друг другу руки и по-братски обнялись.
  -- Сто лет тебя не видел... Молодец, хорошо выглядишь! -- улыбаясь, сказал Серёга.
  -- А ты, я смотрю, "момончик" себе наел, -- пошутил Ребров, используя их старый студен­ческий жаргон.
  -- Так не без этого! По должности вроде как положено, -- похлопал тот по своему животу, облаченному в дорогой костюм.
  -- А ты куда пропал? Как смылся из мили­ции, так ни слуху ни духу. Хоть бы открытку прислал, мол, жив-здоров.
  -- Ты же знаешь, какой из меня писатель! Помнишь, как сочинение сдавал?!
   Они засмеялись, вспоминая подробности.
  -- Да разве такое забудешь, -- заметил Реб­ров.
  -- Честное слово, до сих пор писать не умею.
  -- А как же ты работаешь?
  -- Так я ведь не пишу, я только расписы­ваюсь.
  -- А, тогда понятно...
   Они снова рассмеялись.
  -- И где ты "обитаешь"?
  -- Я сейчас концерном владею.
  -- Да ну?!
  -- Уже седьмой год. Спасибо, что хоть юридическое образование в молодости "по­имел". Сейчас в бизнесе глаз да глаз нужен, в документах особенно. Все норовят полруки оттяпать. Конкуренция, сам понимаешь... Слушай, хорошо, что я тебя встретил! А я тут голову ломаю... Мне начальник службы безо­пасности позарез нужен. Пойдешь ко мне ра­ботать? Ты мужик честный, порядочный. О твоих оперподвигах я наслышан. Земля, как никак, слухами полнится... Машину тебе дам, с жильем, если надо, подсоблю. Оклад две ты­сячи баксов...
  -- В год?
  -- Ну, Ребров, ты в своем РОВД совсем от­стал от жизни! -- хмыкнул приятель.-- В ме­сяц, конечно. Плюс квартальная премия. Ну, как, согласен?
   Ребров стоял, опешив от такого неожидан­ного предложения. Кто-то одобрительно по­хлопал его по правому плечу. Майор повер­нулся, но сзади никого не было. Он взгля­нул на серое здание РОВД, и точно камень с души свалился. Ребров почувствовал, что все, что должен был сделать на этом перекрестке судеб, он уже сделал. Ничего его больше здесь не держало. Майор ощутил эту внутреннюю свободу. Посмотрев на небо, он увидел, как из-за туч выглянуло ослепи­тельное солнце. Ребров зажмурился и ему на миг привиделся улыбающийся знакомый светлый лик. Повернувшись, он с улыбкой ответил:
   -- А почему бы и нет?
  
   ВСЕ ТАК ПРОСТО
  
   В простоте проявляется Он. Простоту усложняя,
   Мы теряем Его.
   А всё так просто!

Ригден Джаппо

   Солнце медленно поднималось над горизонтом, озаряя теплым, ла­сковым светом все живое вокруг. За­искрилась движением вод небольшая речуш­ка, кокетливо подмигивая окружающей при­роде. Плавные изгибы реки очаровывали изящной красотой бескрайнее зеленое поле, которое ревностно удерживало ее в изумруд­ных объятиях. Тысяча бриллиантовых капе­лек росы на травинках поля каждое утро да­рили речке минуты восхищения неповтори­мой игрой ярких бликов. И чем выше поднималось солнце, тем реже томно вздыха­ла речка, тем больше она оголяла свою подлинную красоту из-под легкой вуали мо­лочного тумана.
   На берегу этого чуда природы сидел пожилой рыбак. Сегодня кле­ва почему-то не было. От этого и настроение со­ответствующее. Туман, подымающийся от реч­ки, точно специально скрывал в мутной пелене окружающий ландшафт, отдаляя человека от внешнего мира и погружая во внутренний. Заво­раживающее однотонное покачивание поплавка невольно наводило на грустные думы о себе, о своей прожитой жизни, необычной судьбе.
   Чего только не пережил Григорий Дмитрие­вич Тимонников за свои годы! Было все: труд­ное детство, бурная молодость, большая лю­бовь, страшная война, голод, разруха, семья, де­ти, тяжелая работа, почет и уважение, пенсия, внуки, смерть жены... Судьба точно испытывала его во всех своих ипостасях: то неожиданно осыпала долгожданным счастьем, то жестоко его отнимала, потом снова вознаграждала и снова отбирала. Невозможно было привык­нуть к ее внезапным поворотам, резким взлетам и падениям. Но Григорий упорно преодолевал эти трудности, шаг за шагом. Они закаляли его характер, воспитывали волю, порождали целе­устремленность. И казалось бы жизнь прожи­та, каких еще подвохов можно ожидать в старо­сти? Однако...
   Он никогда не задумывался всерьез о том, что такое старость. В юности казалось, что пья­нящее счастье молодости и наслаждение ею бу­дет длиться вечно. Во время войны о старости вообще и мысли не было, поскольку никто не знал, что с ним произойдет через минуту. В зре­лом возрасте эта тема тоже прошла как-то вскользь, хватало ежедневных хлопот на работе и в семье. Он видел вокруг себя стариков, помо­гал им... Но реально не представлял, что сам когда-то доживет до столь почтенного возраста.
   Жизнь, как ни странно, пролетела, словно од­но мгновение. И вот она, старость... Тело смор­щилось, кожа обвисла, поредели волосы, движе­ния стали ограниченными. Да и всякие болезни начали привязываться. Григорий и раньше-то на себя в зеркало редко смотрел, а теперь и подав­но страшновато глядеть. Его лицо в старости ста­ло совершенно другим. Только выражение глаз, пожалуй, осталось прежним, лишь поблек их цвет да исчез озорной огонек. Но самое парадок­сальное -- в душе он остался молодым. Сохрани­лись в первозданном виде все те же душевные по­рывы радости, восторга, да вот тело уже не спо­собно с прежней полнотой выразить эти чувства.
   Вот в чем вся обида и соль старости -- этот невероятный раз­рыв между внутренним состоянием и внешним. Наверное, поэтому ему всегда было трудно предста­вить себя стариком. Он не мог прочувствовать состояния именно внутренней старости.
   Странные ощущения... Не успел как следует пожить, глядь, а ты уж на пороге в вечность... В чем же смысл этого бытия? Зачем судьба дава­ла тебе столько трудностей, лишений? Ради че­го все эти испытания на прочность, напряжен­ная работа? Ведь по сути, если разобраться, все, над чем ты ежедневно трудился, на что тратил нервы и силы, чему отдавал себя целиком, оказалось результатом одномоментным. Значит годы растрачены на мгновения, которые когда-то считал важными, но если посмотреть на них с высоты прожитых лет -- они выглядят абсолютно никчемными и бессмысленными. И для чего такие сложности определяют человеку судьба? Копошится он всю жизнь, как червяк... Толку-то от этого? Нет, конечно, можно найти себе много оправданий, что, мол, жизнь все-таки прожита не зря. Но если сам по себе возникает вопрос "ради чего же ты жил?!", ясно,
   что подсознательно человека что-то тревожит, что-то волнует, словно он чего-то не успел сде­лать, завершить... Но что именно?
   В который раз Григорий перебирал свои воспо­минания. Он вырастил хороших детей, которые, в свою очередь, родили славных внуков. Как гово­рится, и дом был построен, и сад посажен. И все же оставалось какое-то необъяснимое волнение... Оно будоражило не в плане бытия, а на каком-то уровне внутреннего осознания. Иногда Григорий чувствовал, что близок к разгадке, а иногда ему ка­залось, что эта тайна откроется только перед смер­тью. Он боялся не самой смерти как таковой. На фронте война научила преодолевать страх пе­ред гибелью. Но он боялся последующей неизвестности, боялся, что в тот момент осмысление прожитой жизни окажется слишком поздним, чтобы что-то исправить или изменить.
   В последние годы Григорий довольно часто размышлял об этом. Времени у него было пре­достаточно. Некуда спешить, лететь сломя го­лову. Он уже давно не был связан обязательст­вами перед обществом, коллективом и семьей. Тело было дряхлым и не требовало былых забот. Так что все, что ему осталось, -- это под­водить итоги прожитых лет. И Григорий вновь погружался в свои думы -- один-одинешенек.
   Старческое одиночество -- это, пожалуй, единственное испытание, к которому трудно привыкнуть. Оно убивало своей окружающей тишиной, безысходностью, какой-то тоталь­ной подавленностью. Заставляло чувствовать горечь утрат, бессмысленность существования. Оно угнетало и порождало страх, что тебя все забудут, ощущение, что ты -- никчемная, вет­хая вещь, заброшенная на пыльный чердак. Григорий не предполагал, что старость будет вызывать такое неприятное чувство, будто тебя за ненадобностью списали с корабля на необи­таемый остров. Вокруг бурлит целый океан жизни, но ты уже -- лишь сторонний наблюда­тель этой волнующей стихии. Память о прове­денных в ней днях не дает покоя. Душа рвется назад, да вот "тело-лодка" слишком изношен­ная да дырявая. И нет сил ее починить, нет воз­можности построить новую...
   Человек боится одиночества всю свою созна­тельную жизнь и в итоге получает его как неиз­бежное обстоятельство. Кому нужна старая ма­терия? Да никому, в том числе и самому себе. Ведь тебе так же, как и раньше, хочется жить и наслаждаться всеми прелестями мира. Но ста­рость лишает многих удовольствий. Ее звеня­щая окружающая тишина заставляет человека задуматься о смысле своего существования. Она многократно усиливает то внутреннее состояние и мысли, которые преобладали в течение всей жизни.
   Григорий не было в чем упрекнуть себя. Он всегда следовал законам своей Совести. Это был главный критерий всех его поступков, жиз­ненных решений. Он жил для людей и ради лю­дей. И люди отвечали ему своей любовью и ува­жением. У Григория было много приятелей. Но вот близких друзей, с кем можно поделить­ся всем, что наболело в душе, к сожалению, уже не было в живых. Жена умерла. Дети жили далеко со своими семьями. Он не хотел обреме­нять их своей старостью и тем более своими переживаниями. Вот и получалось, что под ко­нец жизни не с кем даже думами поделиться. А ведь именно сейчас, как никогда, хотелось ус­лышать теплые, ласкающие душу слова, почув­ствовать рядом родственную душу, развеять свой страх перед той неизвестностью, которая ожидала его за неизбежной чертой бытия.
   Старик сидел на берегу, слегка сгорбившись от навалившихся на него мыслей. Рыба по-прежнему не клевала. Он машинально выта­щил удочку из воды, проверил наживку, попра­вил поплавок и вновь закинул ее в реку.
   -- Э-хе-хе, -- вздохнул старик, помяв свою затекшую шею.
   Шрам на лице, тянувшийся от правого уха до нижней челюсти, слегка заныл. Старик не­сколько удивился и в то же время насторожил­ся. Это всегда происходило в самые важные минуты его жизни. Такой чудной внутренний "звоночек" да еще красновато-розовое пятно в районе верхнего шейного позвонка появи­лись у него во время войны, после одного са­мого загадочного случая в его судьбе.
   Это случилось осенью 1942 года. После оче­редной атаки немцев красноармейцы отдыхали, устроившись кто где. Григорий вместе со своим другом Колей Веперским лежали в блиндаже. На улице моросил дождь. Гитлеровцы время от времени обстреливали позиции русских. То тут то там раздавались взрывы, слышались редкие автоматные очереди. Молоденькое пополнение вздрагивало, озираясь по сторонам. Бывалые же бойцы относились к этому более спокойно, пы­таясь хоть чуть-чуть подремать, экономя силы.
   В блиндаж вошел солдат, парень лет тридца­ти, и громко произнес своим необычно мело­дичным голосом:
   -- Тимонников, Веперский, срочно к ко­мандиру!
   Григорий мельком взглянул на солдата. Оче­видно новобранец, поскольку одет в новень­кую форму. Их взгляды неожиданно пересек­лись. Григория даже как-то пробрало -- такой необычно сильный и в то же время родной и добрый был взгляд у этого парня. Его ясные глаза светились какой-то необыкновенной внутренней силой и чистотой. Ничего подоб­ного за всю свою прожитую жизнь Григорий не встречал -- ни раньше ни позже.
   Невдалеке прогремел очередной взрыв. Гри­горий с другом быстро накинули плащ-палат­ки, взяли оружие, вышли из блиндажа и стали продвигаться по окопу. Сапоги утопали в жиже грязи. Хлестал усилившийся дождь. Дул про­низывающий ветер.
   Первым шел Веперский, за ним Григорий, а замыкающим был тот незнакомый солдат. И только они стали заходить за первый поворо­т окопа, который находился буквально в деся­ти метрах от блиндажа, как послышался нарас­тающий свист летевшего в их сторону снаряда. Григорий, как бывалый фронтовик, момен­тально сориентировался. Судя по всему, снаряд должен разорваться где-то совсем рядом. Времени почти не было. Резко развернувшись, он хотел повалить того парня на землю. Григорий крикнул "Ложись!", но его рука прорезала пус­тоту. В этот момент произошел взрыв.
   Снаряд попал в блиндаж. Григорий увидел, точно при замедленной съемке, как разлетают­ся бревна, куски грязи, какие-то предметы... И тут из-под его ног внезапно вылетел неизве­стно откуда взявшийся белоснежный голубь. Да так близко, что ослепительно голубовато-белое крыло даже задело лицо Григория. Он по­чувствовал, как закружилась голова, и стал па­дать, словно опускаясь в мягкую перину. Все было как в тумане. Он видел наклонившихся над ним сослуживцев и санитара. Его тормоши­ли. Кто-то где-то вдалеке кричал: "Контузия". Потом его куда-то понесли. А он все думал о том парне, который позвал их к командиру. Жив ли он? Успел ли спастись? Лучистые голу­бые глаза стояли перед его взором так же живо, как он видел их тогда, в блиндаже, на короткий, но столь памятный миг...
   Но самое странное началось после того, как он пришел в себя.
  -- В рубашке ты родился, парень, -- говорил пожилой санитар, перевязывая Григория. -- За­держись на секунду -- и все. Я и так удивляюсь, как тебе взрывной волной голову не снесло.
  -- Он... жив? -- спросил Григорий слабым голосом.
  -- Кто? Веперский? Да куда он денется... Он же на дне окопа залег, в отличие от тебя. Толь­ко запястье сломал, когда падал.
  -- Тот... парень, который позвал... нас к ко­мандиру?
  -- Да вроде не было никого с вами... Да и кто вас мог позвать к командиру? Командир три часа назад в штаб уехал. Бредишь ты, наверное, парень... Попробуй уснуть, тебе сей­час силы нужны. А после разберемся...
   Ужасная новость пришла на следующий день: в ночном сражении погиб практически весь их батальон. Такой поворот судьбы взбу­доражил Григория своей невероятностью. Он вновь и вновь возвращался к загадке своего спасения, анализируя каждую деталь. Григорий вспомнил, что когда в блиндаж вошел тот па­рень, одежда его была не просто новая, а совер­шенно сухая, хотя на улице шел дождь. В такую погоду обязательно намокнешь, пока дойдешь от командпункта до их блиндажа... И этот го­лубь... Откуда взяться посреди поля боя бело­снежному прекрасному созданию? Ведь это не было миражом. Григорий ясно его видел, как и все остальное, реально чувствовал, как птица взлетала, задев его своим крылом. Хотя докто­ра и уверяли, что это был всего лишь осколок снаряда, поцарапавший его лицо. Ничего страшного, даже кость не задета. Просто рас­секло кожу от правого уха до нижней челюсти. Так и остался этот аккуратный шрам у него на всю оставшуюся жизнь. Он да появившееся тогда розово-красное пятно в районе верхнего шейного позвонка -- две памятки того незабы­ваемого дня. Доктора почти убедили его в том, что все эти "пометки" имеют вполне естественную природу происхождения. Там поцарапало, там ушибся. Да к тому же Веперский почему-то все начисто отрицал, утверждая, что не было никакого парня, что они вдвоем вышли якобы совершенно случайно, сходить в соседний блиндаж за махоркой. И выписываясь из гос­питаля, Григорий уже почти в это поверил.
   Да только жизнь на крутых поворотах стала постоянно опровергать такие убеждения. Каж­дый раз, когда Григорию грозила опасность или наступали моменты ответственного выбо­ра, шрам начинал потихоньку ныть. По степе­ни боли Григорий чувствовал, как лучше посту­пить. Благодаря такому своеобразному "диало­гу", ему удалось избежать многих опасностей и выдержать в жизни верную линию своей со­вести.
   И сейчас, рассматривая тот военный эпизод с позиции прожитых лет, он понимал, что тот случай не только спас ему жизнь, но и определил нечто важное в нём, что повлияло на дальнейшую судьбу. Он часто вспоминал того парня, мысленно общался с ним, когда на душе было совсем тяжко. Уди­вительно, но от этого становилось гораздо лег­че, пропадали страх и отчаяние. И незабывае­мый устремленный на Григория лучистый взгляд возвращал спокойствие, придавал уверенность и давал прилив сил.
   Но еще более странные метаморфозы про­изошли с его другом -- Николаем. Они знали друг друга с детства, жили в одном районе и были друзьями. Вместе их призвали на фронт. Они делили пополам последний паек и вместе пе­реносили все тяготы военной жизни. Николай был неплохим товарищем и другом. Еще до то­го судьбоносного дня он познакомился с од­ной девушкой из хозчасти. Ее звали Кларой. Коля стал с ней встречаться и с этого момента его словно под­менили. Сначала изменения были незначи­тельны, но с каждым днем они набирали свою негативную силу, опутывая его сознание каки­ми-то навязчивыми идеями. Причем эти идеи имели явно чужеродную природу, никак не его собственную. Клара вертела душой Николая как хотела, превратив нормального парня в нытика, скупердяя и зануду. Он стал сторо­ниться друзей, оставаясь себе на уме. Его бы­лое мужество сменилось страхом даже перед самой незначительной опасностью. Николай старался лишний раз не высовываться из око­па. Во время атаки заметно отставал, теряясь на заднем плане и ссылаясь потом на плохое самочувствие.
   Случись такое в мирной жизни, на это ма­ло бы кто обратил внимание. Но на фронте, где резко обостряются и проявляются все человеческие каче­ства, подобные слабости просматриваются, как на ладони. Некоторые расценивали это как трусость, предательство. Некоторые считали, что человек попросту сломался. На фронте встречалось немало таких, психика которых просто не выдерживала ежедневных сильней­ших стрессов. И только Григорий, зная друга много лет, понимал истинную причину столь губительных перемен. По идее, любовь должна утраивать мужество и силы. Но в случае с Николаем все происходило в точности наобо­рот. Григорий видел, как гибнет друг. Он всяче­ски пытался отговорить его от встреч с этой женщиной. Тот вроде бы соглашался, посколь­ку ему самому был противен новый образ, ко­торый усердно лепила из него "возлюблен­ная". Но едва появлялась возможность, он, словно одержимый, вновь летел к ней на сви­дание.
   После того памятного эпизода, спасшего им обоим жизни, Николай изменился окончатель­но. Вместе с Григорием он попал в госпиталь с переломом запястья правой руки. Необычное спасение начисто отрицал, как и все, что рас­сказывал Григорий, и повторял как попугай свою версию случившегося. Нельзя сказать, что самого Григория это сильно раздражало. В нем не было гнева, лишь единственный вопрос: "Почему Николай отрицает то, что было совершенно очевидным?"
   После этого их фронтовые дороги разо­шлись. Клару перевели работать в тыл по снаб­жению. Пока Николай лежал в госпитале, она умудрилась женить его на себе, оформить ему документы на инвалидность и перевести к себе на новую службу в тыл. Тот уже не сопротивлялся, как бывало раньше. Наоборот, всячески ее защищал перед другом. Так Григорий и рас­стался с ним ещё в годы войны.
   После победы они встретились в родном рай­оне. Николай значительно поправился на ка­зенных харчах. Оба были уже в звании майора. У обоих -- грудь в орденах. Но в отличие от Ни­колая совесть у Григория оставалась спокой­ной. Каждый орден для него -- не просто кусок металла. Это, прежде всего, память о незабыва­емых героических днях его жизни, вершинах его храбрости и мужества. Ему не стыдно было смо­треть в глаза людям. И в первую очередь не стыдно перед самим собой за прожитые годы.
   Григорий устроился трактористом в родном колхозе. Николай же, по настоянию своей же­ны, пошел работать в райком. Когда Григория выбрали председателем колхоза, Николай поч­ти одновременно стал председателем райкома. И если раньше их пути-дорожки редко пересе­кались, то на этом этапе жизни они вновь со­шлись в одну колею.
   Несмотря на то, что Николай и Григорий были бывшими друзьями, однополчанами, Николай постоянно провоцировал конфлик­ты, а в совместной работе что называется, вставлял палки в колеса. И какую бы Григорий ни проявлял инициативу для улучшения благо­состояния и жизни людей, Николай давил его горой инструкций. Так происходило их неви­димое противостояние. Несколько раз Григо­рий пытался вызвать Николая на откровен­ность, чтобы раз и навсегда решить все пробле­мы. Ведь от такой, ничем не оправданной злости, страдал не только он, но и что намно­го обиднее окружающие их люди. Однако Ни­колай все время уходил от этого разговора, то ссылаясь на занятость, то грубо и высокомерно обрывая дружескую инициативу. У него с годами появились надменность и чувство недо­ступности своей партийной персоны.
   Годы пролетали. У Григория сложилась отно­сительно счастливая семейная жизнь. Родилось пятеро детей. Клара же после нескольких не­удачных попыток с трудом родила одного. Мальчика холили и лелеяли, растили в комфор­те и со всевозможными удобствами. Однако вырос из него отъявленный тунеядец и пьяни­ца. И чем быстрее бежали годы, тем сильнее хлестала их жизнь по самым больным местам. Сначала погиб единственный сын, по сути, глу­пой смертью -- пьяный попал под поезд. Клару разбил паралич. Долгие годы она была прико­вана к постели и очень тяжело умирала. Нико­лай перенес два инфаркта. Он единственный из всей своей семьи остался жив. И никакие так тщательно накапливаемые им в течение жизни деньги, никакие высокие знакомства и связи не смогли предотвратить трагедию семьи.
   На старости лет Николай остался совершен­но один. На него страшно было смотреть. Весь осунулся, глаза впали, кости обтянулись ко­жей, как у высушенной мумии. Жил он за две улицы от Григория, в хорошем добротном до­ме, который построил, работая в райкоме. Колхоз у Григория со временем стал передо­вым. Дома были со всеми удобствами, дороги заасфальтированы. Так что колхоз вполне пре­тендовал на районный центр. Да и природа тут была особенно живописная: поля, леса, реч­ка... Здесь многие руководители соорудили се­бе на старость дачи, как и Николай, который немало препятствий создал в свое время Григорию, старавшемуся для колхоза.
   Несмотря на обеспеченную старость Николая, дом его был пуст. С ним мало кто общался даже из соседей, поскольку он слыл жутким брюзгой, вечно всем недовольным. Так получилось, что единственным человеком, который регулярно его проведывал, стал Григорий. И хотя Николай доставил ему в прошлом много неприятностей, Григорий все равно по-стариковски помогал ему то свежим хлебушком, то добрым словцом. Он был единственным собеседником, у которого хватало терпения выслушивать все жалобы друга и терпеть его возмущение и недовольство.
   Но однажды, буквально перед смертью, Ни­колай неожиданно для Григория стал самим собой, тем добрым парнем, которым был до начала войны. Он внезапно открыл свою душу, рассказывая Григорию о своей подлинной жизни. Но, пожалуй, самое потрясающее для Григория прозвучало в конце его исповеди.
  -- Ты помнишь тот день, когда взорвался блиндаж? -- охрипшим слабым голосом произ­нес Николай.
  -- Да разве такое забудешь?
  -- Я хочу, чтобы ты знал... Я тоже видел того белокурого парня. Он действительно заходил к нам в блиндаж и позвал нас к командиру... До сих пор не могу забыть его глаза... Они пре­следовали меня всю жизнь, как кошмарный сон... Прости меня... Я врал тебе, но на самом деле врал себе. Этот парень не выходил у меня из головы. Этот момент... Я его отчетливо помню и сейчас как наяву. Когда я услышал свист, понимаешь, я... я струсил... Точно раздвоился... Я ведь тоже оглянулся. В это время ты поворачивался к блиндажу, а сзади тебя никого не было. Я хо­тел прикрыть тебя, ведь ты подставлял себя под неминуемую смерть. Но потом вдруг испугался... Испугался за свою драгоценную жизнь и решил спасти свою шкуру!!! Ты понима­ешь? Решил спасти свою шкуру!.. А потом мне стало так стыдно... Я, как последняя сволочь...
   На глазах Николая выступили слезы горечи давно минувших дней.
  -- Да брось ты, что ты себя так мучаешь, все ведь обошлось, -- поспешил его утешить Гри­горий.
  -- Подожди, не перебивай... Я хочу все успеть сказать. Понимаешь, это не просто проступок. Я как надломился... Точно стал предателем самому себе. По­нимаешь, предателем!!! Потом мне было так пло­хо, так плохо! Мне бы, дураку, с тобой погово­рить. А я струсил, побоялся, что ты меня осу­дишь. А душа-то ныла. Я и рассказал все Кларке. Ну, она и настояла на том, чтобы я молчал и все отрицал, сделав из тебя посмешище, мол мы вы­шли за махоркой. А я, идиот, и послушал... Хотя видел блеск в твоих глазах, видел в тебе какой-то прилив сил. И я понял, что с тобой тоже что-то произошло, но хорошее. Понимаешь, хо-ро-шее!!! А я упал в свое дерьмо, которым воняло от меня потом всю жизнь и невозможно было от не­го отмыться! Не знаю почему, но каждый раз когда я встречал тебя, передо мной всплывал об­раз того парня, его глаза, полные укора... Это ме­ня так угнетало, в душе рождалась такая боль!
   А память все время прокручивала тот момент, момент моей гнусности и непростительной сла­бости. И я никак не мог переступить через себя, чтобы попросить у тебя прощения. Однажды почти созрел, но так и не решился подойти. И вместо того чтобы поговорить с тобою по-че­ловечески, я с каждым днем все больше злился на себя, изливая эту злобу в первую очередь на те­бе. Ты себе не представляешь, сколько гадостей я тебе сделал, о которых ты и не догадывался...
  -- Не надо, Коляша, не надо... Я тебе все прощаю, мы же друзья. Я знаю, ты ведь хоро­ший человек. Если бы не Клара...
  -- Ведьма эта Клара! Всю жизнь мне испога­нила! -- рыдал Николай, не стесняясь своих слез. -- Если бы я знал... Я ж не думал, что ты... такое скажешь. Я боялся, что ты никогда меня не простишь... Какой же я дурак! Всю жизнь прожил с этим злом! Оно меня уже изъело изну­три, истерзало всю мою душу... А все оказалось так просто! Мой дорогой дружище, ты один ос­тался рядом со мною перед лицом смерти...
  -- Ну, ну, будет тебе... Мы еще повоюем с ней, -- утирая накатившиеся слезы, произнес Григорий. -- Нас же двое, а она одна.
  -- Да, как тогда, в том окопе. Мы снова с то­бой вместе, мой друг...
   Когда Григорий уходил, Николай попросил его:
   -- Ты принеси мне завтра кружечку парного молочка. Очень хочется выпить, как в далеком детстве...
   На следующее утро Григорий встал порань­ше и поспешил к соседке за молоком. Он еле дождался надоя и почти побежал с трехлитро­вым бутылем парного молока к знакомому до­му. Впервые за много лет он нес его своему на­стоящему другу! Но когда вошел в комнату, Николай был уже мертв. Его лицо выражало жуткое смятение, в открытых глазах застыла печаль. Григорий присел на краешек кровати и тихо затрясся в беззвучном плаче...
   Несмотря на все перипетии судьбы, ему было ис­кренне жаль этого человека. Столько лет прожить со своим злом! Ведь выходит, что внутри себя он и не жил вовсе, а топтался на месте с того па­мятного дня, погрязая в трясине своего же страха. Григорий считал, что перед смертью че­ловек должен осмыслить нечто глубинное, не­что запредельное. А Николай говорил о такой сентиментальности, как прощение. Григорий его давно простил. Впрочем, возможно это ему казалось сентиментальностью, а для Николая это было чем-то большим, каким-то непреодолимым жизненным барьером, который он сам себе по кирпичикам ежедневно выкладывал своей злостью. Григорий понимал, насколько трудно было другу пробить этот барьер, пере­ступить через собственную стену эгоцентриз­ма. Жаль, что он лишь собирался совершить этот поступок, этот шажочек Совести столько лет, почти всю жизнь. А мог бы все разрешить еще той осенью 1942 года. Глядишь, и жизнь бы сложилась совсем по-другому, больше бы в ней было внутренних побед, и на одре смерти от­крылись бы настоящие истины. Хотя... Григо­рий и сам сомневался, нужны ли они будут в тот час, ведь это всего только внутренние открове­ния. Но вспоминал незабываемое выражение лица мертвого друга, полное скорби и страда­ния, и сомнения как-то сами собой рассеива­лись, вытесняясь извечными вопросами. Ведь кто знает, что ожидает человека после смерти... Неужели лишь разложение тела в безотходном производстве природы? Зачем же тогда такие сложности жизни, это постоянное противосто­яние человеческих мыслей? И, в конце концов, эта старость с неизменным подведением опять-таки мысленных итогов? Куда же потом девает­ся мысль, коль она всю жизнь главенствовала и управляла телом? Сплошные вопросы и ника­ких толковых ответов...
  

* * *

   -- Эх-хе-хе, -- снова вздохнул старик, вы­дернув очередной раз удочку из воды, словно пытался найти на крючке ответы на свои бесконечные вопросы.
   Но, увидев вяло подергивающегося червя, вновь забросил удочку в реку с тайной на­деждой, что теперь на нее хоть что-нибудь клюнет.
   "Так, наверное, и в жизни, -- продолжал рассуждать про себя старик. -- Подцепил на крючок хорошую мысль -- будет добрый улов, подцепишь плохую -- и природа тем же отве­тит. Все в ней продумано, все взаимосвязано..."
  -- Здорово, Дмитрич, -- прозвучал сзади чей-то мелодичный мужской голос.
  -- Здорово, коли не шутишь, -- ответил Гри­горий, по-стариковски оборачива­ясь назад.
   К нему подошел, улыбаясь, светловолосый парень лет тридцати, крепкого телосложения. На нем был современный спортивный костюм. На голове бейсболка с длинным козырьком от солнца, прикрывавшим его глаза. В руках он держал новенькую удочку. Григорий как-то ви­дел такую у городских, которые приезжали в их места порыбачить. Хорошая, ничего не ска­жешь. Да говорят, уж шибко дорого стоит.
  -- Как клев?
  -- Да какой там! -- махнул рукой старик. -- С самой зорьки сижу. Хоть бы одна клюнула!
  -- Наверное, у них сегодня выходной, -- по­шутил парень. -- А на что ты, батя, ловишь?
  -- На червя.
  -- Так они его уже объелись! На вот, попробуй на мотыля. Может клюнут на этот деликатес.
  -- Спасибо.
   Старик взял протянутую баночку с наживкой.
  -- Не возражаешь, если рядом присяду?
  -- Да чего возражать! Садись, все веселей вдвоем-то время коротать.
   Пока парень готовил свою удочку, старик усердно пытался вспомнить, чей же это сын. Парень показался ему очень знакомым. Явно проживал в городе, а сюда, вероятно, приехал проведать родителей. Раз знал Григория и так просто общался, значит вырос здесь. "Дмитричем" называли бывшего председателя колхоза только местные. "Ну вот, -- сетовал про себя старик, силясь вспомнить, как же зовут этого парня, -- еще и старческий склероз к моему "букету" добавился..."
   -- Ничего, ничего, Дмитрич, -- как-то по-доброму сказал парень, точно в такт его мыслям. -- Прорвемся! Где наша не пропадала! -- И немного погодя добавил: -- Сейчас как рыбы учуют моты­ля, так мы будем едва успевать удочки дергать.
   Старик усмехнулся такому оптимизму.
  -- Был у меня фронтовой друг, сибиряк. То­же такой же живчик, веселый мужик. Вместе до Берлина протопали. Все к себе в Сибирь звал на рыбалку. Озеро Байкал, слыхал о таком?
  -- А как же! Самое глубокое в мире пресно­водное озеро с редкой флорой и фауной.
  -- Да-а-а... Места там замечательные. Мы с другом долго переписывались. Он фотогра­фии слал, все в гости зазывал. Ко мне пару раз приезжал. А у меня никак не получалось вы­рваться, постоянно какие-то неотложные дела находились... Да, рыбу он привез, вот такую, килограмма на четыре. Байкальский омуль на­зывается. Она больше нигде в мире не водится, кроме тамошних мест. Во как! Вот это рыбалка, я понимаю! Я как увидел ту рыбу, так прямо за­болел поездкой на Байкал. Так мне хотелось ее поймать! Думал, вот на пенсию выйду и осуще­ствлю свою рыбацкую мечту. Да какой там! То денег не хватало, то детям помогал, а сейчас и совсем дряхлый стал. Какая там поездка! Так и остался мой омуль несбыточной мечтой...
  -- Как знать, -- пожал плечами парень. -- Все мечты когда-нибудь сбываются.
  -- Может у кого-то и так. А у меня... Да и от друга уже два года нет никакой весточки. Может заболел, а может и помер. Годы-то наши уже какие... Как говорится, седина напала -- счастье пропало. Уплыли годы, как вешние воды.
  -- Да... Если бы человечество знало о своем будущем, оно бы не так смеялось, расставаясь со своим прошлым.
  -- Что, что? -- переспросил Дмитрий, по­грузившись в свои думы.
  -- Это я так, -- махнул рукой парень и сме­нил тему разговора. -- Как там Ваня поживает?
   Ваня был самым младшим сыном Григория. И когда парень произнес его имя, старик и во­все перестал себя мучить вопросом, откуда он знает этого парня. Раз тот спрашивает про Ваньку, значит либо его друг, либо знакомый, а может быть учились вместе.
  -- Слава Богу, хорошо устроился. Женился наконец-то. Невестка -- славная девушка. Дочка у них родилась. Они вот недавно, по весне, при­езжали всем семейством в гости. Ты их не видел?
  -- Да нет... Меня в районе не было.
  -- А-а-а... Теперь у меня душа и за него спо­койна.
  -- А чего за него волноваться? Парень он до­брый, с золотыми руками. Такой не пропадет.
  -- Да кто его знает? Жизнь -- сложная штука...
  -- Ну, это как на нее посмотреть. Живи по чести да по совести, глядишь и судьба будет тебе в подмогу.
  -- Так-то оно так. Да только... Вот я, напри­мер, жил вроде бы и по чести, и по совести, ни­чего не могу сказать, не в чем себя упрекнуть по большому счету. Да много ли я сахара от судьбы наелся? То война, то голод, то разруха...
  -- У каждого от жизни свои, сугубо личные впечатления. Ведь розу, к примеру, тоже люди воспринимают по-разному. Одни видят в ней прекрасное творенье, чувствуют изумительный аромат. А другие замечают лишь колючки и ощущают неприятные уколы ее шипов. Все зависит от человека, от его умения созерцать и воспринимать этот мир.
  -- Тоже верно, -- согласился старик и, не­много помолчав, добавил: -- Нет, если конеч­но хорошенько подумать, то я на жизнь не в обиде. Все-таки в войну я приобрел себе на­стоящих друзей, хоть и страшное было тогда время... Да и жену встретил, когда везде царил повальный голод. Есть, помню, было нечего, траву жевали, а в голове все мысли-"почесушки" о свидании да о любви. Смешно даже как-то сейчас это вспоминать... Кругом разруха да голод, а мы семью не побоялись создать. Маль­цы один за другим пошли. Мы тогда временно в "мазанке" жили. Помню, как все там юти­лись. И ничего... Главное тесноты как-то не чувствовали. Наоборот, сплоченно жили, друг другу помогали... А сейчас молодежь вон в ка­ких комфортабельных условиях живет, а ладу в семьях нет.
  -- Все, батя, в голове. Построит человек внутри себя дворец из добра, глядишь, и люди к нему душой потянутся, и жизнь наладится. А если он внутри себя будет жить, как медведь в берлоге, и лень ему будет построить дворец, то всю жизнь в этой берлоге и проживет, как животное. И никакие внешние комфортные условия не смогут удовлетворить его ненасытных внут­ренних потребностей.
  -- Насчет ненасытности это ты верно заме­тил. Вот, к примеру, жил здесь недалеко мой друг...
  -- Веперский?
  -- Да, -- кивнул старик, а про себя подумал, что раз и про Николая знает, значит точно ме­стный. -- Все свою дачу перестраивал, никак не мог удовлетворить запросы своей жены.
  -- Клары?! -- усмехнулся парень. -- Да в кои времена ее можно было чем-либо удовлетво­рить? У нее же в роду генетически заложена по­требность: сколько ни дай, все мало будет. С молоком матери из поколения в поколение передается одна "святая любовь" -- к серебру да злату. Что еще от нее можно было ожидать?
  -- Вот, вот. Николай тоже это понял, но, к сожалению, слишком поздно. А всю жизнь промучился с ней, словно больной с неизлечи­мой болезнью. Я ведь помню их встречу. Все произошло так стихийно...
  -- Да ну, Дмитрич, не оправдывайте его. Стихийно у человека могут произойти только те события, с которыми он внутренне согласен. И если Веперский встретил эту женщину, зна­чит подсознательно в нем преобладали именно те тайные жела­ния и черты, которые он нашел в ней. Не жена его превратила в раба, а собственные слабости, которым он дал волю, вместо того чтобы цепко их сдерживать. А Клара лишь стимулировала и поддерживала их. Так что все происходило по его личному выбору. Ведь жизнь -- это отраже­ние внутренних убеждений.
  -- В общем-то может быть и так... Интересно ты рассуждаешь. Признаться, я хоть и прожил жизнь, но такие простые и мудрые слова в голову еще не приходили, -- улыбнулся старик. -- Даже не подозревал, что молодежь в наше время так подкована в столь тонких вопросах жизни чело­веческой. Это приятно. Может, век ваш техниче­ский сказался, что мозги работать лучше стали, чем у нас.
  -- Да нет, батя. Дело не во времени, не в под­кованности и не в мозгах. Просто истинная му­дрость -- это достояние души. А молодое тело -- это еще не показатель истинного возраста души.
  -- Души? -- переспросил старик и сам себе ответил: -- Да, души... Кабы ведать наверняка, что она есть в человеке...
  -- Да уж, душу под микроскопом не рассмо­тришь, -- усмехнулся парень. -- В принципе как и мысль человеческую. Вон нейрофизио­логи предполагают, что мысль -- это движение некой электромагнитной волны в коре голов­ного мозга, переходящей от одного нейрона к другому. Но как она на самом деле зарождает­ся и что является побуждающей причиной, до сих пор не ведают. Впрочем, как и о многих других вопросах, касающихся человеческой су­ти. Люди всего-навсего предполагают, но не располагают данными. Потому что ответы на эти вопросы таятся гораздо глубже, за гранью их очерченного эгоцентризмом круга восприя­тия мира. И чтобы добраться до них, нужно пе­реступить через Эго, проникнуть в глубины собственного подсознания... А тут один только плавающий на поверхности сознания хлам чего стоит разгрести, пережитки нашей внутренней нечистоплотности. Хотя, если сильно захотеть, всего можно достичь.
  -- Оно, конечно... Однако знать бы, что ты сам не прибавляешь этот хлам в голове, а раз­гребаешь...
  -- Совесть всегда подскажет верное направ­ление.
  -- Да-а-а, Совесть -- добрый помощник, -- согласился старик.
   Они на время умолкли. Старик пытался ос­мыслить сказанное парнем, но так и не разо­бравшись, задумчиво промолвил:
  -- Оно ведь как в жизни-то? Как на фронте. Все время пытаешься выдержать линию обороны своей Совести. Чем больше лет, тем сильнее ата­ка с той стороны окопа, тем больше вокруг тебя рвется бомб, оставляя сплошные воронки жиз­ненных проблем. Оно, конечно, и страшновато, но все равно удерживаешь свою позицию во что бы то ни стало. Ведь отступать-то некуда. Позади твоя Родина и тебе в ней жить. Так что оставлять позиции Совести никак нельзя... Я воочию ви­дел, как сдался мой друг, и чем все это закончи­лось. Я наблюдал его смерть в течение жизни, чувствовал, как побеждающее зло его мучило, терзало, уничтожало изнутри. Нет, по мне так уж лучше жить по Совести или не жить вообще.
  -- Древние писали, что Совесть -- степень величия Духа. А в старости она особенно оголя­ет "нервные окончания" и проявляет истинную природу. Поэтому для кого старость превращается в лунный свет, мерцающий в черных, клоч­коватых облаках иллюзии и мрака, а для кого старость -- сияющий ослепительный закат, проявляющий для внутреннего ока свой редкий зеленый луч, исполняющий все желания.
  -- Красиво сказано. Только какие в старо­сти могут быть желания? Одни размышления... Вот кабы знать свою истинную природу...
  -- Истинную природу? -- таинственно улыбнулся парень, меняя на своей удочке крю­чок и наживку. -- По поводу истинной приро­ды есть очень древняя восточная притча...
   Он закинул удочку подальше в реку, присел и закурил сигарету. Старик приготовился слушать.
   -- Так вот, эта притча такова... Высоко в горах, на сверкающей белоснежной вершине родился прозрачный, как младенческая слеза, кристалл льда. Днем он любовался солнцем, играя светом на своих гранях, искусно созданных природой. Ночью радовался звездам, разглядывая эти удивительные блес­тящие создания. Постепенно он рос, впиты­вал в себя все большую энергию ласкового светила. Однажды, когда кристалл стал настолько большим, что мог разглядеть не толь­ко небо, но и окружающий мир, ему открылось нечто удивительное. Облака, скрывающие подножья гор, расступились, и перед его взором предстала великолепная долина, утопающая в необычных ярких красках изумру­да. Это зрелище настолько захватило дух кри­сталла, что у него родилось жгучее желание во
что бы то ни стало спуститься в этот необыкновенный уголок природы и познать все его прелести.
   Кристалл напряг всю свою силу, чтобы пре­вратиться в воду, и стремительно ринулся вниз. Чем быстрее он спускался, тем могучее стано­вился. Поток делался все шире и бурлил, вски­пая необузданной страстью. Он мчался навст­речу мечте, с завидным упорством преодолевая на своем пути каменные препятствия, сокрушительные пороги, головокружительные водо­пады. Его будоражил дух новизны и стремле­ние достичь заветной цели.
   И вот в одно прекрасное мгновение это слу­чилось. Его воды мощным потоком хлынули рекой в долину. Как прекрасны были ее берега, утопающие в яркой зелени! Как изумительно переливались блики солнца на водной глади! Как радовалось все вокруг живительной про­хладе вод! Кристалл чувствовал, как насыщал упоительной влагой каждое растение, как с на­слаждением утоляли жажду те, кто приходил к его берегам. Ощущал, как в его водах плеска­лась зародившаяся жизнь, и он стал вместили­щем этой жизни. И это было для него настоя­щим счастьем!
   Так и протекала его жизнь. Днем он утолял жажду всех страждущих, а по ночам разгляды­вал отражение звездного неба в своих водах, дивясь чудным мирам и вспоминая свой дале­кий дом. Ему казалось, что это счастье будет длиться вечно.
   Но однажды его воды внезапно достигли кон­ца долины, разлившись в озеро. Жизнь стала размеренной и спокойной. Постепенно некогда великолепные бурлящие воды стали затягивать­ся бурой тиной, превращаясь в затхлое болото. Редко кто теперь посещал эти берега... Не было в его водах и прежней силы, и прежней жизни. Страх и отчаяние охватили бывший кристалл. Он стал панически бояться солнца. Появление светила каждый раз рождало в нем ужасающую картину, сотканную из его же испаряющихся вод, -- мираж своей кончины и неумолимой предопределенности. Один за другим вздува­лись пузыри сомнения. Он боялся стать паром, утратить свою индивидуальность, потерять сво­боду. Ночь стала для него единственным утеше­нием, окутывая его прохладой былых воспоми­наний. Он с тоской глядел на сияющие звезды, вздыхая по недоступным далеким мирам и восхищаясь их неизменной красотой.
   И однажды, в час рассвета, его осенило: он понял суть жизни, суть вечности, прочувство­вал свою истинную природу, которая пробуди­ла в нем душу! В этот момент над горизонтом появился ослепительный диск солнца. "Бо­же, -- вырвался возглас из глубины остатков его вод. -- Как все просто!" Он ринулся навстречу ласковым лучам могучего светила, превращая воду в пар. Порыв ветра с легкостью подхватил его и понес ввысь, удаляя от привычного прост­ранства. Он летел и испытывал удивительное чувство невесомости и новизны. И только сей­час понял, что это и есть самая настоящая, дав­но забытая им упоительная истинная свобода. Его переполняло ощущение всеобъемлющего счастья, своей неповторимой индивидуальнос­ти и в то же время бесконечного единения с этим огромным потрясающим мирозданием, которое, оказывается, оказалось гораздо шире, чем он себе представлял. "Как все просто" -- не переставал повторять его дух, наслаждаясь по­летом. "Да, теперь я знаю свою истинную при­роду", -- подумал он, плавно опускаясь на одну из очередных сверкающих вершин...
   Парень умолк. Старик сидел в глубокой за­думчивости, пораженный сокровенным смыс­лом этой притчи. И тут его лицо просияло. Глаза заблестели живым огоньком. И он тихо воскликнул: "Господи! Это же действительно так просто!" Полный восторга старик повер­нулся, чтобы сообщить о своем потрясающем открытии собеседнику. Но... его уже не было. Старик привстал и в растерянности оглянулся по сторонам. Однако вокруг простиралось лишь бескрайнее зеленое поле. Нигде ни ду­ши... Григорий даже засомневался, не галлю­цинации ли у него начались на старости лет. Но оставленная удочка парня да тлеющий на земле окурок говорили о недавнем, вполне ре­альном его присутствии.
   Старик с сожалением и какой-то щемящей душу тоской глянул на одинокую удочку своего необычного собеседника. Неожиданно ее по­плавок стал стремительно погружаться в толщу вод. Пожилой рыбак машинально подбежал к удочке парня, дернул и... В лучах утреннего солнца, взметнув россыпи бриллиантовых брызг, из воды вылетел огромный, сверкающий на солнце байкальский омуль. Оторопев от такого счастья, старик замер, дивясь полету этой редкой, небывалой в этих местах рыбины. А затем, спохватившись, стал вытаскивать ее на берег и дрожащими руками избавлять от крючка. Не веря своим глазам, он поднял тре­пыхающегося омуля двумя руками, изумленно разглядывая это чудо природы. На глазах ста­рика заблестели слезы радости. И тут Григорий вспомнил. Он вспомнил, где видел этого пар­ня... Громкий раскат старческого смеха оглу­шил округу. Старик подошел к воде, стал на ко­лени и бережно отпустил рыбу в реку. Подняв сияющий взор, он устремил его на могучее све­тило. И купаясь в лучах ослепительного внут­реннего счастья, воскликнул:
   -- Господи! Как все просто!
  

ПТИЦЫ И КАМЕНЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

   Удивителен морской берег во всей его не­объятной красе. Здесь гармонично сочетаются, казалось бы, совершенно противоположные друг другу элементы разных стихий. С одной стороны, раскаленный песок -- неумолимый и беспощадный воин разрушительной Пусты­ни. С другой стороны, прохладная вода -- жи­вотворящая сила созидателя форм Мирового Океана. Точно смерть и жизнь переплелись в этом месте, создавая необычные условия су­ществования для тех, кто находится по воле судьбы на границе их миров.
   Отшлифованные до блеска гладкие камни и камешки, разбросанные вдоль берега, пре­тендовали на звание долгожителей столь таин­ственного Портала. И казалось, кому как не им должны быть ведомы главные тайны сего бы­тия. Но так ли это на самом деле? Ведали ли они о том, что находилось за пределами зани­маемого ими пространства?
   Камень есть камень, как говорится твер­дое ископаемое. Когда-то он являлся частью огромной скалы, упиравшейся своей верши­ной в само Небо. Однако, пребывая в единст­ве, камень мечтал о самостоятельности. Мно­гочисленные трещины сомнений со временем сделали свою разрушительную работу, воплотив тем самым его мечту в реальность. Но долгожданная самостоятельность оказа­лось не такой уж радостной, как он представ­лял. Каждый день стихии, точно соревнуясь, стали испытывать его на прочность. Камень распирало от злости и обиды. Он отчаянно сопротивлялся ветру, отслаивавшему его пес­чинки и постепенно превращающему его в пыль. Он супротивничал солнцу, накаляв­шему его поверхность. Камень противостоял даже воде, к которой тайно тяготел, особенно когда она омывала его своей живительной прохладой, спасая от палящих лучей солнца. Ему нравилось быть столь непреступной сущ­ностью даже перед ритмично накатывающи­мися волнами.
   Камень гордился собой, своей формой, сво­ей независимостью. Посмеивался над песком, которым легко управляли стихии. Он и не по­дозревал, что со временем и его постигнет та же участь.
   Большую часть своих дней камень скучал, глядя на угнетающее однообразие и монотон­ность окружающего ландшафта. Иногда он за­бавлял себя вопросом: "А в чем же смысл?" Ча­сто, созерцая полеты птиц, камень завидовал их свободе и легкости, с которой они достига­ют самых лучезарных высот и неведомых заоб­лачных далей. Бывали секунды, когда он жаж­дал обменять всю свою долгую тоскливую жизнь на краткий миг их восхитительного, стремительного полета.
   Так и проживал камень все свое "валунное" бытие в себе и только для себя. Он даже не за­мечал, в какое удивительное и таинственное место забросила его судьба. Он не видел, сколько сил и времени тратили на него солнце, ветер и вода, чтобы преобразовать его глупую, твердую сущность в качественно новое состоя­ние. Уж слишком прочна была его гордыня на протяжении веков. Уж слишком тяжела была его материя.
   Видимо поэтому камням, лежащим на сты­ке двух миров, ведома лишь собственная буд­ничная жизнь. И хотя у некоторых из них внешние грани давно уже идеально отшлифо­ваны, все же внутри они остаются всего-навсе­го камнем.
  
   Я подкинул камень,
   А он упал.
   Я подкинул птицу,
   И она полетела.
   Ригден Джаппо
  
   На переполненном пляже копошилась большая, пестрая толпа людей. Сверху она казалась еди­ной живой массой, скопившейся здесь ис­ключительно ради желания получить удоволь­ствие от даров природы. И это понятно. Солн­це, воздух и вода -- что может быть лучше и заманчивее в жаркую летнюю пору? Разве только горы. Но это, как говорится, удел для избранных.
   Если приблизиться к этой причудливой массе, то можно разглядеть группки разных людей, чем-то схожих разговорами и поведе­нием. Ну, а если проникнуть в ее гущу, то вполне можно рассмотреть и отдельных индивидов. Каждый из них, безусловно, раз­нился друг от друга не только внешностью, но и своей жизнью. Однако, если повнима­тельнее присмотреться, то можно обнару­жить, что даже сия так называемая индиви­дуальность находилась на одном и том же фундаменте одних и тех же нескончаемых че­ловеческих проблем, желаний и потребнос­тей. Даже немного скучновато от такого со­зерцания однотипных мыслей о бытии насущном, облаченных разве что в разные фор­мы. Наверное, поэтому, когда среди такой массы штампованных "индивидуальностей" появляется действительно Личность -- Homo Verus (Человек Настоящий), -- даже боги пе­рестают зевать от людской многовековой од­нообразности и с интересом начинают сле­дить за ходом изменяющихся судеб и развива­ющихся событий.
   Но если для богов Homo Verus сияет среди толпы, как гигантский алмаз посреди дорож­ной пыли, то людям разглядеть его трудно. Уж слишком толсты да кривы их линзы собст­венного высокомерия. Все окружающее им кажется мелким и никчемным. И лишь чис­тый взор, полный "силы любви", без труда рассмотрит сквозь безликость серой массы многогранный алмаз, то Сущее, что помогает двуногому животному стать Человеком На­стоящим.
   Погода стояла великолепная. И сегодня все было так же, как и год, и век, и тысячеле­тие назад. Разве только людей стало поболь­ше, одежда иная, да и говорили они на других языках, хотя смысл речей не изменился. От­дыхающие все так же грели свои тела на сол­нышке, периодически охлаждая их в про­хладной воде. Детвора все так же резвилась возле кромки моря, со смехом и визгом убе­гая от накатывающихся волн. И вокруг стоял все тот же причудливый гомон. Кто-то кого-то звал, где-то раздавался задорный смех ве­селившейся молодежи. И все эти неумолкаемые человеческие шумы, как и в прошлые времена, сливались с ритмичным прибоем волн да криками кружащих над морем бело­снежных чаек.
   Недалеко от большого скопления отдыха­ющих лежал белокурый мужчина, подставив свою спину под теплые лучи утреннего солн­ца. Он дремал. Метрах в двадцати от него рас­полагалась компания из четырех мужчин кав­казской национальности и молодой светло­волосой женщины с четырехлетней девочкой. Взрослые распивали вино. С каждым бокалом их смех становился все громче, движения рас­кованнее, а речи горячее. Ребенок постоянно ерзал на месте, выводя молодую мать из тер­пения своими нескончаемыми просьбами. Девчушка не понимала, почему мама и чужие дяди так долго едят и пьют, когда гораздо ин­тереснее поиграть, попрыгать или просто по­хлопать в "ладушки". В конце концов, ей на­скучило сидеть. Она взяла свою единствен­ную игрушку -- синюю лопатку, которую нашла в песочнице, и побежала к морю. Ее мать лишь небрежно обернулась, кинув нена­вистный взгляд в сторону убегающего ребен­ка, а затем снова растянула свои молодые губ­ки в очаровательной улыбке, повернувшись к своим щедрым случайным знакомым.
   Девочка вприпрыжку приблизилась к мо­рю. Пошлепала ножками по воде. Пробежа­лась по берегу в одну сторону, потом в другую. Побарахталась на мелководье, пока зубы не стали выбивать мелкую дрожь. Потом погрелась на солнышке, подражая взрослым. И ста­ла сооружать из песка домики, украшая их ра­кушками да камешками. И чем выше она пы­талась их соорудить, тем чаще они рушились под тяжестью сырого материала. Девочка сер­дилась, кривила губки, все разбивала и вновь приступала к сооружению недолговечных конструкций. В одной из своих неудачных по­пыток она раскидала песок возведенного оче­редного домика в разные стороны. Часть его случайно попала на спину лежащего невдале­ке мужчины.
  -- Макс?! Опять ты! Ну сколько можно?
   Мужчина повернул голову к девочке.
  -- Ну что тебе еще от меня надо?
   Девочка с удивлением уставилась в глаза мужчине. Потом ее как-то неестественно пере­дернуло, и она часто-часто заморгала. И, нако­нец, произнесла изменившимся более грубым голосом:
   -- Сэнсэй?!
  -- Он самый, -- устало произнес мужчина и, глянув на песочные кучки, с грустью усмехнул­ся. -- А ты, я смотрю, до сих пор возводишь свои замки на песке?
  -- Замки?
   Макс оглянулся и даже привстал.
  -- Где я? -- никак не мог он прийти в себя, испуганно озираясь по сторонам.
  -- Где, где... На Земле, естественно. Где тебе еще быть? -- нехотя ответил Сэнсэй.
   Тут Макс увидел свои детские ручки и даже отшатнулся, словно от чужих.
  -- Что это со мной?!
  -- Да что с тобой может статься, кроме того, что уже имеется.
  -- Нет, правда, Сэнсэй?! Что это еще за фо­кусы? Это что, гипноз?
  -- Гипноз? Фокусы?! -- Сэнсэй усмех­нулся, развернулся и присел на песок. -- Добро пожало­вать в мир твоей реальности! Как ты там го­ворил: "Жизнь такова: либо се ля вы, либо се ля вас".
  -- Да нет, Сэнсэй, кроме шуток, -- испуган­но водил глазами Макс вокруг. -- Где это я? Что со мной случилось? Как я здесь оказался? Что за ерунда?
  -- Ерунда?! -- ухмыльнулся Сэнсэй.
   Но ухмылка тут же пропала с его лица. Он серьезно посмотрел на Макса глазами, полны­ми строгости и укора.
   -- А ты вспомни.
   Макс зажмурился больше от страха, чем от попыток что-либо вспомнить. В темноте он почувствовал себя даже лучше, чем в пугаю­щей невероятной действительности. Но чем больше успокаивался, тем чаще стали прояв­ляться в его сознании фрагменты какой-то запредельной, глубинной памяти. Эта память была необычной, живой и реальной.
  

* * *

   Макс ощутил себя в салоне собственного нового автомобиля, купленного буквально два месяца назад. К нему вернулось чувство удовлетворения жизнью. Наконец-то он до­стиг своей долгожданной мечты -- стал по-настоящему богатым. Перед ним открылись большие перспективы. И воображение рисо­вало ему красочное будущее. В руках он с гор­достью сжимал новенький руль, пахнущий кожей. Макс возвращался домой. И не в ка­кую-то там замшелую комнатушку, а в рос­кошный особняк. Всего полгода назад он вы­купил его и сделал шикарный евроремонт на зависть всем своим друзьям. Но главное -- че­рез подставных лиц переоформил на себя фирму разоренного им друга, которая обеспе­чит ему, как он думал, безбедное существова­ние на долгие годы.
   Макса переполняло чувство довольства собой. Он включил погромче радио, где зву­чал новомодный хит и стал напевать себе под нос мелодию. Жизнь наконец-то удалась! И все же, где-то глубоко внутри, было как-то дискомфортно. Оттуда зарождалось неприятное ощу­щение, что он все-таки упустил что-то очень важное. Хотя золотая мечта и реализовалась, у Макса почему-то не было чувства полного удовлетворения. Да, он достиг желаемого. Однако не получил ожидаемого ощущения всеобъемлющего счастья, мечта о котором так долго прельщала его мысли. Почему? Сомнения относительно своего счастья как-то сами собой стали всплывать на поверх­ность сознания, точно поднимаясь из неиз­веданных глубин его "я". Макс пытался им сопротивляться, переводя мысли на обре­тенные материальные блага. Но это внутрен­нее Нечто неумолимо наступало на империю Эго, порождая невыносимую боль в груди. Что же не так? Макс терялся в догадках, оты­скивая причины подобного тревожного со­стояния.
   Из-за поворота на огромной скорости вы­летел джип. Он несся навстречу прямо в лоб. Глаза Макса расширились от ужаса. Сердце бешено заколотилось в груди. Руки вмиг по­холодели. Расстояние неумолимо сокраща­лось. Яркий свет фар джипа осветил кабину новенького салона автомобиля Макса. Он резко крутанул руль, пытаясь уйти от столк­новения. Машину завертело. В сумасшедшем вираже у Макса захватило дух, словно вертело не автомобиль, а саму прожитую жизнь. Он беспомощно болтался в этой скорлупе своих долгожданных иллюзий и не мог спастись от холодящей душу неумолимой реальности. Животный страх сковал его тело, а в голове промелькнула лишь одна единственная, дав­но забытая им фраза Сэнсэя: "Жизнь -- это иллюзия самообмана". И точно в подтвержде­ние ее Макс почувствовал мощный, невыно­симо болезненный удар. Он так и не понял, был ли этот удар снаружи или его душа разо­рвалась в этот миг на части.
  

* * *

   Девочка отчаянно встряхнула головой, точ­но пытаясь избавиться от кошмарного сна.
   -- Не может быть, -- прошептал Макс, ужаснувшись своей догадке.
   Руки его слегка тряслись. Он ощущал такой же панический страх крушения всех надежд, как и тогда в автомобиле. Холодный пот высту­пил на вздрагивающем тельце. Невыносимая душевная боль с новой силой давила на грудь, сохраняя свою щемящую остроту даже в этой странной реальности.
  -- Не может быть, -- вновь повторил Макс, попытавшись успокоиться. -- Нет, нет... Если я думаю, значит, я живой... Навер­ное, я без сознания или в больнице и это мне все снится.
  -- Ага, а я твой самый лучший кошмар! -- усмехнулся Сэнсэй. -- Эх, человеки... Огля­нись по периметру, спящая красавица! Что ты там бормотал тогда по поводу фактов? Если факты не подтверждают теорию, от них надо избавиться. Ну давай, попробуй теперь изба­виться от очевидного.
  -- "Очевидного"?! "Тогда"?! Я что, действительно умер? -- запаниковал Макс. -- Умер, да?!
  -- Ой, Макс, я понимаю, что каждый имеет пра­во на глупость. Но нужно же пользоваться ею умеренно.
  -- Нет, я что, действительно умер?! Умер?!
  -- Да что ты заладил "умер, умер"!.. По край­ней мере, я тебя вижу в теле, -- с улыбкой про­молвил Сэнсэй.
  -- В теле?
   Макс перепугано стал разглядывать свое те­ло, ощупывая его детскими ручками, как будто не веря самому себе.
   -- Но... это же... это же не я...
   Когда он добрался до нижней части туло­вища, глаза его еще больше округлились. Он перепуганно посмотрел вниз, потом на Сэн­сэя и полушепотом, словно под страшным секретом, сообщил ошеломившую его но­вость:
   -- Оно же... оно же... женское!
   Сэнсэй не удержался, глядя на его лицо, и расхохотался.
  -- А ты что хотел? Что заслужил!
  -- Что заслужил?!
   Ужасу Макса не было предела. Он всегда считал женщин низшими созданиями, кото­рые сотворены исключительно для обслужива­ния и удовлетворения его мужской персоны. "Заслужил... заслужил... заслужил...", -- про­неслось вихрем в его голове, увлекая сознание в неведомый стремительный круговорот. После яркой вспышки Макс снова ощутил се­бя в родном теле. Он стоял в спортзале, в тол­пе, окружающей Учителя.
  -- Каждый получает то, что заслужива­ет, -- ответил Сэнсэй на очередной вопрос Макса. -- Если ты не изменился внутренне при жизни к лучшему и не доказал Богу, что ты -- Человек, а не животное, то, соответст­венно, и получаешь участь животного, толь­ко еще в более худших условиях. Как гово­рится, каковы твои деяния, таковы и Божьи воздаяния.
  -- Но человек может покаяться, я знаю, ну вроде как перед смертью, и будет прощен. Счи­тается, что Бог всепрощающий.
  -- Знаешь, есть такая хорошая русская по­словица: "И в раскаянье проку мало, если раскаянье опоздало". Да, Бог всепрощающий. Но если ты собираешься откладывать Бога на неопределенное "потом", удовлетворяя свою животную прихоть, и придешь к Нему с пустой корзиной, на дне которой будет валяться твое жалкое раскаяние, то будь уверен -- и Бог от­ложит тебя на неопределенное "потом".
  -- Нет, ну почему же я буду откладывать на неопределенное "потом"? Вот, традиционно к старости...
  -- К старости? А ты уверен, что доживешь до нее? С чего ты взял, что будешь знать, когда наступит твой последний день? Ведь смерть те­бя не спросит, придет да скосит. И на что тебя хватит? Осмыслить, насколько глупо и ник­чемно потратил отведенное тебе время, так и не совершив главного, ради чего ты пришел в эту жизнь?!
  -- Да, -- пробасил стоящий рядом Володя, командир подразделения спецназа. -- Перед смертью не надышишься, а после -- поздно ду­мать о враче.
   -- Совершенно верно, -- подтвердил Сэнсэй.
Макс не нашелся, что ответить. Возникла долгая пауза.
  -- Все-таки обидно, что человеческий век столь короток, -- заметил Андрей, друг Мак­са. -- Вон, какое-то дурацкое дерево секвойя живет до четырех тысяч лет. А ты и сотку с тру­дом натягиваешь!
  -- Ну почему же дурацкое дерево? -- произ­нес Сэнсэй. -- Вполне прекрасное и полезное. А насчет скоротечности жизни... Люди и так не в меру ленивы, а если им отпустить го­раздо больше времени, они вообще утонут в материи.
  -- Вы правы, -- задумчиво произнес пол­ненький мужчина лет пятидесяти, один из слу­шателей беседы. Ребята за глаза называли его "Вареник", так как его лицо с пухлой, выпя­ченной нижней губой чем-то напоминало этот продукт. -- Осознание кратковременности жизни и неизбежности смерти заставляет чело­века ценить жизнь и использовать время пло­дотворно.
  -- Смерть точно подводит своеобразный итог прожитого, -- промолвил Володя.
  -- И побуждающее действует на живущих, -- добавил "Ва­реник".
  -- Совершенно верно, -- вновь подтвердил Сэнсэй. -- Осознание неизбежной тленности своего тела заставляет искать ответы на вопро­сы о вечности, заставляет шевелиться в духов­ном развитии и изменяться внутренне. Для то­го смерть и дана человеку, чтобы, помня об ее неминуемости, он научился понимать свою сущность, научился преобразовывать себя и свою природу, ценить отведенное ему время для духовного созревания. Смерть -- это свое­го рода дверь в настоящую реальность. И об­щий итог прожитого подводится именно по на­копленным духовным богатствам человека. То, что ты насобираешь здесь за жизнь, такая ре­альность ожидает тебя за дверью.
  -- Да, но почему в нас так крепко сидит стремление обеспечить себе будущее, точно мы собираемся жить вечно? -- спросил "Ва­реник".
  -- Потому что, по большому счету, эти стремления идут из глубины подсознания. Они исходят из самой души. А душа всегда стремится соединиться с Богом, то есть обес­печить себе долгожданное будущее, а не мы­каться в мгновеньях по разным телам. Но на­ша материя через разум человека все время пытается поставить это глубинное стремле­ние на собственную службу, службу Эго. Оттого человек почти никогда не бывает удовлетворен тем, чего достигает внешне в жизни. Ибо истинные сокровища для обес­печения будущего -- духовные, а не матери­альные.
  -- Даже как-то не верится, что все мы когда-то умрем, -- промолвил парень, стоящий за Максом.
  -- Почему когда-то? Никто не ведает, что с ним может случиться через минуту. Но разве вопрос в нитях судьбы? Вопрос в том, с каким багажом мы предстанем перед реальностью. Людей тянет к вечной жизни, поскольку в них самих заключена частичка вечности. Но разум со своим животным началом эту внутреннюю тягу перелопачивает на свой манер -- к вечной жизни в теле, естественно на Земле, посколь­ку другая реальность, кроме этого пространст­ва, животному началу неизвестна, да и непри­емлема...
   Уж как только люди не наловчились сами се­бя обманывать! Многие думают: "Зачем в духовном упражняться, молитвами, медитация­ми заниматься, мысль под строгим контролем держать, да и хоть просто возлюбить ближнего? Жизнь на это потрачу. А вдруг она дается толь­ко один раз? Вдруг после смерти -- лишь гроб и земля сырая, в которой истлеешь сам, и гроб в труху превратится".
   Некоторые из присутствующих, в том числе и Макс, того не замечая, одновременно поту­пили взоры. Видно, сказанное Сэнсэем явно совпадало с их мыслями.
   -- Не правда ли, самый крутой довод жи­вотного начала, чтобы подавить в разуме всплески души и усилить тягу к миру мате­рии?! Другие же люди просто стараются не ду­мать о смерти. Пытаются уйти от этой свербя­щей, тревожащей мысли по методу страуса -- спрятал голову в песок и кажется, опасности нет. Глупости все это! Почитайте житие свя­тых. Возьмите хотя бы Серафима Саровского. Он гроб у себя в келье держал, чтобы перед глазами было постоянное напоминание о смертности тела. Святые люди не витали в иллюзиях относительно мирского будущего. Их жизнь была -- сегодняшний день. Они все­гда ожидали, что именно сегодня предстанут перед Судом Всевышнего, потому и старались на духовной стезе, потому и результаты имели по пробуждению "силы Любви". А отсюда и их чудеса проистекали, излечения людей как ду­ховные, так и телесные... Основная же масса оставляет дела свои духовные на "завтра", да­же не задумываясь, что для них это "завтра" может никогда не наступить... Вся печаль, что каждый в свой час понимает безвозвратность ушедших ценных мгновений, да поздно ста­новится, слишком поздно...
  

* * *

   "Слишком поздно, слишком поздно...", -- отдавалось эхом в голове у Макса. Перед внут­ренним взором мелькали картины прошлой жизни. Какие-то яркие моменты наиболее по­трясающих эмоциональных впечатлений впе­ремешку с его мыслями, а также различными образами бывших друзей, родных и близких. В некоторых местах картинки замедлялись. И в большинстве случаев это было связано именно с Сэнсэем. Макс словно раздвоился, заново переживая данные мгновения. Теперь он уже смотрел на эти события совершенно под другим углом зрения. И если в той жизни Макс оценивал происходящее со стороны сво­его материального бытия, то сейчас именно с позиции своей души...
  

* * *

   Макс попал на тренировки Сэнсэя можно сказать случайно. Просто он так много о нем уже слышал, что решил вместе со своим дру­гом посетить эту секцию по восточным едино­борствам, уже ставшую в их городе легендар­ной. Пришли, посмотрели да так и остались. И если друга больше тянуло к боевому искус­ству, то Макса занимала необычная филосо­фия самого Сэнсэя. Макс был достаточно эрудирован, начитан и философски подкован, сказывались профессорские корни его семьи. Поэтому в лице Сэнсэя он нашел действитель­но достойного себе собеседника и оппонента для своих догм.
   Неординарное мировоззрение Сэнсэя все больше захватывало любознательный ум Макса. Он верил и одновременно не верил услышанному. Верил, скорее, как-то изнут­ри, руководствуясь лишь отдаленными инту­итивными чувствами. А не верил именно ло­гикой, умом, подвергая все сказанное Сэн­сэем сомнению и пытаясь отыскать этому свои доказательства, подтверждения в лите­ратуре, в жизни, собственным опытом и ощу­щениями.
   Как-то раз он случайно услышал за дверью разговор Володи и Сэнсэя по поводу его ком­пании.
  -- Зачем ты возишься с ними, как с малы­ми детьми? Только время зря тратишь. Да раз­ве из них выйдет что-нибудь путное? Они же ленивы! Работать даже над телом не хотят, не то что над духовным. Вечно их сомнения гложут! Все колотятся, думают, что из них здесь хотят вылепить что-то такое непонят­ное, развести их драгоценную персону... Да кому они нужны, кроме самих себя люби­мых?! Хотят познавать себя -- пусть познают! А если не хотят -- флаг им в руки! Чего ты на них распыляешься?! Возьми хотя бы Макса, вечно в чем-то сомневается...
  -- Нет, Володя. Если человек сомневается, значит ищет. А раз есть стремление искать, значит, есть желание познать... Внутри него -- противостояние двух мощных начал. С одной стороны, душа трепещет, звенит, как колокол, покоя не дает. А с другой стороны, материя да­вит полным набором. Вот и получается, что для него постоянные сомнения в порядке ве­щей, так сказать издержки внутреннего кон­фликта.
  -- Раз он не тверд в выборе, значит и шан­сов у него нет.
  -- Шансов вырваться, конечно, маловато. Но все же есть. Все в его руках.
   Макс, слушая весь этот закулисный разго­вор, пребывал в смятении. То в нем вскипала злость, то вспыхивала некая обреченность, то его радовало заступничество Сэнсэя. И, на­конец, последние слова Сэнсэя окончательно его воодушевили, пробуждая в нем родной дух поиска. "Да, все в моих руках!!!"
  

* * *

   Дни пробегали, мгновения улетучивались, а Макс все колебался, как маятник, из сторо­ны в сторону от материального к духовному. Его мятежная сущность никак не могла обре­сти точку опоры. Он метался в поисках отве­тов на свои вопросы. Натыкался на разные ва­рианты. Подвергал одно за другим сомнению и вновь оставался один на один с теми же во­просами. Это становилось его естественным состоянием. Однако, пребывая рядом с Сэн­сэем, он ощущал себя другим. Он не мог ниче­го объяснить, но чувствовал необычное спо­койствие... Иногда Макс слушал Сэнсэя, но совершенно не слышал его. Скорее ему нравилось просто звучание их обоюдного диа­лога. Но бывали и такие моменты, когда Эго отпускало свои узды, и Макс не только слы­шал, что говорил Сэнсэй, но и чувствовал, как трепещет его собственная душа, наполняя те­ло необыкновенной радостью. Такие моменты и всплывали сейчас из глубинной памяти. Моменты встреч, где важны были даже не са­ми слова, а то, что происходило в душе, ка­кой-то внутренний всплеск, во время которо­го разум заполняла любовь ко всему сущему, а животное начало временно уступало свои позиции.
   Макс снова четко услышал слова Сэнсэя, уводящие его в те незабываемые мгновения прожитой жизни. В тот день со своим другом он остался на дополнительные занятия исклю­чительно ради интереса поболтать с Сэнсэем после тренировки.
   А начались эти нерегулярные посещения дополнительных занятий с того, что однаж­ды, случайно задержавшись после обычной тренировки, Макс услышал, как личные уче­ники Сэнсэя обсуждали между собой доволь­но-таки интересную для Макса духовную практику "Цветок лотоса". Его поразило, что это была не просто медитация. Это была практика, которая привела к духовному про­буждению самого Сиддхартхи Гаутамы, со­творив из него богоподобное существо -- Будду. Именно ею владели избранные фарао­ны Древнего Египта. Отголоски совершенст­ва данной практики восхвалялись в индуистских книгах, написанных еще на санскрите, в трактатах китайских мудрецов, в эпосе Древней Греции. Такую информацию Макс просто не мог пропустить. Его привлекало здесь все одновременно: и древность, и таин­ственность, и божественная святость, кото­рой достигали те, кто занимался этой практи­кой. Он расценил ее как возможность преоб­разовать себя и главное -- стать значимым в этом мире.
   Макс пристал к Сэнсэю с расспросами о данной ду­ховной практике. И, добившись своего, побежал домой, радуясь как вориш­ка украденному сокровищу. Первые три дня он старательно все выполнял и у него, как ни странно, эта практика получалась гораздо луч­ше, чем другие медитации по внутреннему со­зерцанию, которые Сэнсэй давал на занятиях по восточным единоборствам. Потом Макс от­влекся на текущие проблемы материального бытия и его желание заниматься духовной практикой угасло. Вскоре и быт заел до ос­нования. Для Макса наступил дежурный пери­од уныния, во время которого он снова стал предпринимать безрезультатные попытки взрастить в себе "цветок". И поскольку ничего не получалось, он побежал к Сэнсэю "плакать­ся в жилетку" и вновь искать ответы на свои бе­зутешные вопросы.
   -- Сэнсэй, где же я ошибся? Вроде делал все правильно... В состоянии покоя представил, что сажаю внутрь себя в районе солнечного сплетения зерно. Затем стал "подпитывать" его силой Любви, держал позитив мыслей в голо­ве... Вначале я даже почувствовал какую-то легкую вибрацию в районе солнечного сплете­ния, представил, вроде как оно у меня пророс­ло... А потом прошло несколько дней -- и ни­чего... Даже этой самой первичной теплоты не могу почувствовать...
  -- Ну, правильно. Когда ты делал все имен­но с чувством Любви, у тебя получалось. А ког­да отвлекся и попытался делать только умом, у тебя ничего не вышло. Это естественно. "Цветок лотоса" -- это постоянный контроль и постоянное вожделение Любви. Для того чтобы взрастить "цветок", нужно всегда наст­раивать себя на любовь к Богу, ко всему суще­му. Поддерживать это внутреннее состояние, несмотря ни на какие перипетии судьбы. И я еще раз подчеркиваю -- нужно растить "цве­ток" не мыслями, а искренним чувством. Суть этой духовной практики заключается в про­буждении чувства Любви с последующим его усилением и постоянным, повторяю, постоян­ным сохранением, вплоть до проявления фи­зического ощущения в области солнечного сплетения.
  -- А почему именно там? Это вообще как-то объясняется с точки зрения физиологии че­ловека? -- понесло Макса в расспросах.
   Сэнсэй еле заметно усмехнулся. В это время к ним на лавку подсел Володя. А так как время дополнительных занятий подходило к концу, за ним потянулись и другие ребята.
  -- Можно объяснить и с точки зрения фи­зиологии человека, так сказать на самом гру­бом, примитивном уровне, -- ответил Сэнсэй.
  -- А почему физиология -- примитивный уровень? -- со своей любимой издевкой спро­сил Макс, чувствуя, что его персона находится в центре всеобщего внимания.
  -- О, еще какой примитив! -- улыбнулся Сэнсэй. -- Человек на самом деле -- чистейшая физика, сплошные формулы движения энер­гий. И вся его химия проистекает именно отту­да. А то, что я пытаюсь тебе объяснить, -- это всего лишь самый примитивный расклад на пальцах в виде твоих физиологических ассоци­аций.
  -- Я бы тоже с большим удовольствием лишний разок послушал об этом "примитив­ном раскладе", -- пробасил Володя. -- Хотя в твоем исполнении "лишний разок" никогда не бывает лишним. Все время слышу какое-то новенькое дополнение.
  -- И я того же мнения, -- промолвил Стас, высокий парень атлетического телосложения.
   Его друг Женька, не уступающий ему по росту и габаритам, привстал с лавочки и в шутку торжественно потряс руки Стасу и Володе.
   -- Абсолютно с вами согласен.
   -- Ну, раз пошла такая петрушка, то по­ехали, -- махнул рукой Сэнсэй. -- Повторим урок из прошлого. Итак, все вы представляете, что такое солнечное сплетение. -- Он остановил взгляд на Максе, который растерянно кивнул, не сказав ни да, ни нет. -- Так, понял. Данное сплетение, которое еще назы­вают чревным сплетением, представляет со­бой совокупность различной величины и формы нервных узлов, связанных между собой большим количеством соединитель­ных ветвей разнообразной длины и толщи­ны. Оно очень варьируется как по количест­ву подходящих к нему нервных стволов и входящих в его состав узлов, так и по фор­ме этого мощного конгломерата. В своем центре солнечное сплетение больше напоминает соединенные вершины треугольни­ка. А по общей внешней форме -- чаще все­го неровный круг, так как нервы от солнеч­ного сплетения радиально расходятся во все стороны к органам брюшной полости, как свет от солнца. Ну и, естественно, там име­ется множество нервных окончаний. Сол­нечное сплетение относится к самым круп­ным вегетативным сплетениям. Его даже на­зывают "брюшным мозгом".
   Так вот, что происходит, когда человек вы­полняет духовную практику "Цветок лото­са"? Если процесс циркуляции внутренних энергий образно спроецировать на физиоло­гию человека, то получится следующая кар­тина. При целенаправленной концентрации внимания на солнечном сплетении с чувст­вом, подчеркиваю положительным чувст­вом, происходит раздражение нервных окон­чаний, в том числе и nerva Vagusa, одного из двенадцати пар черепных нервов, или так называемого блуждающего нерва. Кстати, хочу обратить ваше внимание, что в образовании солнечного сплетения в качестве парасимпа­тической его части принимают участие как правый, так и левый блуждающий нерв. Бо­лее того, в состав сплетения входит большей своей частью общий задний ствол обоих блуждающих нервов. Теперь возвращаемся к нашему сосредоточению. После раздраже­ния блуждающего нерва сигналы передаются по нему в головной мозг. И проходя через распределительные узлы, попадают в гипота­ламус.
  -- Гипоталамус? -- встрепенулся Макс и уже явно заинтересованно спросил: -- Это не тот, что называют "древним мозгом" или "змеиным мозгом"?
  -- Да, -- подтвердил Сэнсэй. -- И "первич­ным мозгом", и "мозгом динозавра", и "моз­гом рептилий", как его только не называют. Гипоталамус действительно одно из древней­ших образований. Прообраз гипоталамической обла­сти существует даже у хордовых, то есть самых примитивных из всех позвоночных. В челове­ке же гипоталамус, можно сказать, доведен до совершенства.
  -- А почему его называют именно мозгом рептилий, динозавров, а не, к примеру, мозгом хордовых или амфибий?
  -- Понимаешь в чем дело, именно во вре­мена древнейших рептилий, поскольку это были первые по-настоящему наземные позвоночные, гипоталамус пришлось значительно усовершенствовать и дифференцировать с уче­том адаптации для наземного существования. А человеческий вариант гипоталамуса -- это всего лишь надстройка над базовой разработ­кой гипоталамической области древнейших рептилий. И разница между ними... ну, ска­жем, как между моделью первого ЭВМ и моделью современного компьютера. В прин­ципе одно и то же, но совершенно другие воз­можности...
  -- Нормально, -- только и ответил Макс, пораженный услышанным.
  -- Так вот, вернемся к нашему человечес­кому гипоталамусу. Чтобы понять, что именно там происходит после передачи возбуждения, давайте вспомним сначала, что представляет собой гипоталамус, хотя бы то, что известно о нем на сегодняшний день. Гипоталамус -- высший центр, в котором собираются все данные о внутреннем состоянии организма. Он словно посредник между нервной системой, внутренними органами, тканевыми жидкос­тями и, я бы еще добавил, преобразователь энергии. Получая нервные импульсы из моз­говой коры, гипоталамус перешифровывает их на язык, понятный жидкостным средам организма.
  -- А это как?
  -- Ну, меняет там соотношение, концент­рацию в них гормонов, ферментов, солей и так далее. Между прочим, ни одна часть головного мозга не находится в таком привилегированном положении по снабжению кровью, как гипоталамическая область. Хи­мические вещества, поступающие из крови, постоянно сигнализируют, в каком состоя­нии находятся внутренние органы и систе­мы в каждый отдельный момент. Проще говоря, гипоталамус -- это хороший управ­ляющий, который отлично ладит как с хозя­ином предприятия, так и с рабочими, и умело распоряжается вверенными ему ресур­сами. Оттого и предприятие работает как единый механизм. В общем, этот управляю­щий обеспечивает предприятию полный гомеостаз.
   -- Гоме... чего, чего? -- тихо переспросил Макс у сидящего рядом Женьки.
   Тот еле заметно улыбнулся и так же тихо, на полном серьёзе ему ответил:
  -- Таз, конечно. Чего, не слышал такое вы­ражение? Это когда на предприятии давно не было налогового инспектора.
  -- А-а-а, -- многозначительно протянул Макс и растерянно добавил: -- Да, теперь при­поминаю.
   Сэнсэй, услышав это, улыбнулся:
   -- Гомеостаз -- это постоянство внутренней среды организма.
   Он посмотрел с легким укором на Женьку. Но тот состроил невозмутимое лицо и стал оп­равдываться:
   -- А я чё? Я так и сказал. Когда на предпри­ятии постоянство внутренней среды? Когда там давно не было налогового инспектора.
   Ребята засмеялись, а Сэнсэй безнадежно махнул рукой в его сторону.
  -- А кто же хозяин организма? -- поинтере­совался Макс у Сэнсэя, с опаской косясь в сто­рону Женьки.
  -- Эпифиз, -- просто ответил Сэнсэй, словно само собой разумеющееся. -- Итак, выяснили, что гипоталамус -- главный под­корковый центр вегетативного обеспече­ния и контроля. Он принимает самое актив­ное участие в регулировании деятельности сердечно-сосудистой системы, желудочно-кишечного тракта, температуры тела, биохи­мии организма, также регулирует биоритмы, чувство голода, аппетита, жажды, влияет на половое поведение и так далее. Ну и, конеч­но, гипоталамус координирует самые разно­образные формы нервной деятельности, начиная от состояния бодрствования, сна и за­канчивая формированием положительных и отрицательных эмоций, поведением орга­низма во время реакции адаптации... Но, как говорится, это все к сведению, чтобы вы луч­ше понимали последующее. Теперь о глав­ном. Именно в гипоталамусе находятся два древнейших центра.. Если на черепную ко­робку смотреть сверху, то эти центры в сово­купности с шишковидной железой составля­ют своеобразный внутренний треугольник, вершина которого -- эпифиз. В разные вре­мена они назывались по-разному, но суть их от этого не менялась. Одно из их названий, упоминающихся в древних рукописях, --
   "агатодемон" и "какодемон". Агатодемон стимулирует рождение положительных мыс­лей, а какодемон -- рождение отрицательных мыслей.
  -- Как, как? "Демон"? -- переспросил Макс. -- Это что, в переводе типа "дьявол"?
  -- В переводе с греческого "демон" (daimon) означает "божество", "дух". А уже позже христианство позаимствовало это слово у гре­ков и наделило его таким определением, как ты сказал.
  -- А "како"? -- вновь спросил Макс.
  -- "Како" оно и есть "како", -- пошутил Сэнсэй. -- Приставка "како" происходит от греческого "kakos", что означает "плохой".
   -- Вот! И я всегда говорил о многофункцио­нальности этого интернационального слова, -- весело подметил Женька.
   Ребята опять рассмеялись.
  -- Значит, если "како" -- "плохой", то "агато", следовательно, -- "хороший"? -- уточнил Макс.
  -- Совершенно верно, "благой". Между прочим, это определение центра положительных мыслей было известно ещё древним египтянам. И отнюдь не случайно в Древнем Египте появился медальон, ставший позже талисманом, названный в греко-египетской традиции "агатодемоном". На нём было изображение змеи с головой льва и семью сияющими звёздами (которые позже переделали в короны).
  -- Так получается, греки эти знания переняли у египтян? -- спросил Володя.
  -- Да. И если у египтян хоть что-то присутствовало из разряда первоначальных знаний, то греки, позаимствовав, превратили знания в мифологию. Так в греческой традиции появился агатодемон -- добрый дух, следующий за человеком в течение жизни. Он считался посредником между людьми и богами.
  -- И сделав из внутреннего внешнее, люди его утратили, -- с улыбкой прокомментировал Володя, используя выражение Сэнсэя.
  -- Совершенно верно.
  -- Так мысли рождаются именно в гипота­ламусе? -- Макс поспешил вернуться к разго­вору на столь интересующую его тему.
  -- Ну, не в самом куске материи, как ты думаешь, -- ответил Сэнсэй. -- Я же сказал, это образное сопоставление, проектирование энергий на материю. Мысли рождаются не именно в веществе мозга под названием гипо­таламус. Они рождаются в этих центрах, о ко­торых я говорил. А данные центры -- своеоб­разные чакраны тонкой материи, из природы которой и состоят наши мысли. И если тебе удалят данный участок мозга, то у тебя будут наблюдаться нарушения определенных психи­ческих функций мышления, восприятия, па­мяти и так далее, но мыслить ты от этого не перестанешь.
  -- Ясно.
  -- Данные центры -- своеобразные полу­проводники между тонкой материей и нерв­ной системой. Они принимают сигналы нерв­ной системы, переводя их в тонкую материю, и в то же время сами могут кодировать инфор­мацию в сигнал и, что называется посылать по нервным путям "приказ мысли"... Добавлю к этому уже известные вам сведения, что при возбуждении как положительных эмоций, так и отрицательных преобладает активность па­расимпатического отдела нервной системы, один из важнейших нервов которого -- блуж­дающий нерв.
   Вернемся теперь к началу. Что происходит при выполнении духовной практики "Цветок лотоса"? Когда в гипоталамус поступает раздра­жение от блуждающего нерва, вызванное имен­но таким сосредоточением положительных чувств, то эти нервные сигналы в свою оче­редь проходят через оба центра. Причем, наря­ду с большей стимуляцией агатодемона проис­ходит также и менее выраженная стимуляция какодемона. При стимуляции центра агатоде­мона данной разновидностью энергий, скажем проще, энергией "Любви", человек ощущает состояние блаженства, всеобъемлющей радости.
   Теперь рассмотрим случай с Максом. Через не­что подобное, в принципе, проходят почти все начинающие. Стоит человеку ослабить свое внимание или полностью отвлечься на свое животное чувство, как происходит всплеск, накопленный одновременной стимуляцией центра какодемона. Это выражается сначала в виде появления отрицательных мыслей, возбуждением отрицательных эмоций. Отсю­да рождаются сомнения. А когда ты, прошу особо отметить, придаешь этим мыслям свою силу -- внимание, то, как следствие данного синтеза, происходит возбуждение ряда дру­гих центров нервной системы, из-за чего человек впадает в депрессию, появляется угнетающее, подавленное настроение или аг­рессия. Затем этот процесс захвата твоего внимания отрицательными мыслями еще больше усугубляется, тем самым сильнее сти­мулируя центр какодемона. Получается замкнутый круг. И человек, как говорится, вновь попадает в сети своего животного начала.
  -- А как же разорвать этот замкнутый круг? -- поинтересовался Макс.
  -- В том-то и весь фокус! Мозг человека с рождения настроен на частоту животного на­чала, хотя это самая примитивная программа из всех его возможностей. Центр какодемона практически постоянно стимулируется человеком, который живет обычной жизнью, не принимая участия в развитии своего духов­ного начала. Поэтому в данном индивиде устойчиво присутствуют такие элементы, как зависть, злоба, ненависть, жадность, корысть, ревность, страх, эгоизм и так далее. У кого-то они более выражены, у кого-то -- менее. Но изо дня в день эти люди сами себя кусают за собственный хвост и от этого укуса еще больше страдают. Стимуляция агатодемона у них происходит крайне редко. В основном лишь в виде незначительных раздражений данного центра и то на очень короткий промежуток времени. Причем с последующим по­давлением этого всплеска более простимули­рованным центром какодемона.
   А вот люди, идущие по духовному пути, це­ленаправленно занимаются стимуляцией центра агатодемона. К чему это приводит? Возьмем, в частности, "Цветок лотоса", поскольку именно его схема работы в организме человека является итогом любого духовного пути, ска­жем так, приводящего к одним и тем же внут­ренним Вратам. Итак, если правильно вы­полнять "Цветок лотоса", контролировать свои эмоции, мысли, силу своего внимания и постараться большую часть времени, а еще лучше постоянно, пребывать в состоянии Любви, локализуя это чувство в районе сол­нечного сплетения, то можно добиться следу­ющего. Постоянное раздражение и стимуля­ция центра агатодемона усиливает его работу, включая определенные механизмы, которые заглушают малую побочную стимуляцию центра какодемона... Тут уже идет чистая физика, поэтому я не буду вдаваться в непо­нятные для вас подробности. Короче, если опять-таки образно выразиться на языке физиологии, происходит нечто похожее на пол­ное или частичное торможение участка какодемона. В результате освобождается энергия, которая резко усиливает работу агатодемона, что в свою очередь приводит к всплеску, ак­тивно стимулирующему работу шишковид­ной железы. Ее еще называют эпифизом или пинеальной железой. И именно в результате работы эпифиза в обновленных условиях, проще говоря, изменения волновой частоты, у человека и открывается духовное видение, или, как называют на Востоке, "Третий Глаз". Ну а это, в свою очередь, уже способствует пробуждению колоссальных сил души. Чело­век не просто меняется внутренне, ему от­крывается кладезь настоящих знаний, реалии высших миров...
   Сэнсэй умолк.
  -- И все-таки я не понимаю, -- проговорил Макс, пожимая плечами, -- как какая-то шиш­ковидная железа может так глобально преобра­зовывать человека? Я еще допускаю централь­ная нервная система. Но эпифиз?!
  -- ЦНС действительно занимает одно из привилегированных мест в системе управле­ния организмом. Но хозяин всего внутренне­го -- именно эпифиз. Это своеобразный ор­ган высшего контроля, который оказывает свое значительное влияние только тогда, ког­да в человеке происходят по-настоящему глобальные изменения. А если этого нет, он просто "наблюдает", время от времени контролируя общий настрой структур мозга, корректируя его работу: либо активизируя, либо подавляя те или иные процессы. Но самое главное, именно в эпифизе содержатся ин­формационные матрицы, своеобразные голо­граммы, в которых хранится информация обо всем, что касается данного индивида, в том числе и о его предыдущих жизнях. Это самый секретный "сейф" памяти, имеющий "двой­ное несгораемое дно", поскольку является еще и чакраном. Все, что ты видишь в течение жизни, ощущаешь, переживаешь, в общем, все твое внутреннее и внешнее фиксируется именно в шишковидной железе. Это своего рода вну­тренний Страж Врат, который всегда все зна­ет о тебе, все твои тайные и явные желания. Кстати, у первых последователей Христа эта информация интерпретировалась как личная страничка в книге жизни в руках у Бога, где записывалось все о человеке... И поэтому, ес­ли в тебе преобладает животное, мыслишки о неустанном накоплении материального, то как бы ты внешне не занимался показухой своей "ангельской" натуры, все твои стара­ния будут "до лампочки". Врата могут от­крыться только через духовное, постоянное искреннее желание, наполненное твоей чис­той Верой и Любовью... И вот еще что инте­ресно. Этот Страж не просто фиксирует по­мыслы и деяния человека, но и усиливает то, что доминирует в мыслях. То есть, если ты переключаешь свое внимание на негативное восприятие, -- Страж будет поддерживать в тебе негатив, усугубляя то, что имеешь. Если переключишь на добро, -- Страж будет усиливать в тебе эти чувства.
  -- А эпифиз такой же древний, как и гипо­таламус? -- поинтересовался Макс.
  -- Безусловно. Эпифиз, как и гипоталамическая область, -- древнейшие образования. Эпифиз имеется у всех позвоночных, хотя и неодинаков по своей организации. К приме­ру, у низших позвоночных животных (ящериц, амфибий, некоторых видов рыб) шишковид­ная железа представлена парным органом в ви­де внутримозговой и поверхностно располо­женных частей.
  -- Поверхностно расположенных? -- пере­спросил Стас. -- А это как?
  -- Ну, в виде третьего, так называемого те­менного глаза, находящегося непосредственно под кожей и крышкой черепа.
  -- И что, ящерица видит через этот темен­ной глаз?
  -- А как же! Там имеется и своеобразный хрусталик в виде верхней стенки глазного пу­зырька, и полость, заполненная светопрелом­ляющим веществом, и пигмент, -- все как по­ложено.
  -- Она что, видит прямо через кожу? -- уди­вился Макс.
  -- Да. Эпифизарная роговица, то есть кожа над теменным глазом, -- она ведь прозрачная. А высшие позвоночные обладают непарным эпифизом. У человека вообще данная шишко­видная железа, находящаяся в задней части третьего желудочка между буграми четверохолмия, представляет собой нечто уникальное и особенное. Эпифиз человека, по сравнению с этим органом других высших позвоночных, был существенно преобразован в связи с двой­ственностью индивида: материальной и духов­ной. Поэтому эпифиз является не только хозя­ином тела человеческого, но и вратами в ду­ховный, более высший мир, своеобразным порталом. Так что любое изменение состояния сознания проходит именно под контролем эпифиза.
  -- А как он выглядит, этот эпифиз? -- за­думчиво проговорил Макс.
  -- Да такое небольшое шероховатое образо­вание треугольно-овальной формы, несколько уплощенное в передне-заднем направлении. На вид серовато-розовый, хотя цвет может из­меняться в зависимости от степени наполне­ния кровеносных сосудов. А на вес... у каждо­го, конечно, индивидуально. Но где-то в сред­нем 0,130 грамма. Хотя у совсем потерянных личностей его вес может быть гораздо меньше, иногда достигает всего лишь 0,025 грамма. А у духовно развитых людей бывает и 0,430 грамма и более. У кого как.
  -- Надо же, такой маленький, а такой кру­той! -- удивился Макс.
  -- Ты рассуждаешь чисто субъективно, ме­ряешь привычной материальной меркой. А ес­ли рассматривать объективно, по существу, то размеры в пространстве для энергетических объектов особой роли не играют. Вот, к приме­ру, частица "По". Она настолько мала, что до неё до сих пор не могут докопаться современные ученые со всеми их передовыми технологиями. Но из ее наложений соткано все: не только мы, но весь бесконечный Космос со всеми галакти­ками. Так что, по сути, размеры -- понятие от­носительное.
  -- А эпифиз как-то растет в течение жизни?
  -- Как сказать... Вес эпифиза постоянно на­растает до достижения человеком десяти -- че­тырнадцати лет, то есть до периода полового созревания. Затем происходит существенный всплеск жизненной энергии -- праны. И начиная с это­го времени, если человек грязнет в материаль­ном, как свинья в луже, вес эпифиза практиче­ски не изменяется. А если работает над собой ду­ховно -- это уже другой вопрос... Подними хотя бы медицинскую литературу о проявле­нии у людей, в том числе и детей, необыкно­венных умственных способностей при увели­ченной пинеальной железе, и ты сам все пой­мешь.
  -- Но если эта шишковидная железа столь важна в человеке, почему о ней нигде нет такой информации? -- с легким упреком произнес Макс.
  -- Ну, как это нет?! -- возмутился Сэнсэй. -- А ты кардинально искал? Ведь нет же! Удиви­тельно, как люди обожают утверждать, что нигде нет упоминаний, абсолютно не прилагая усилий для поиска. Запомни, Макс: кто ищет, тот всегда найдет, кто стучится, тому отверзнется.
   А про шишковидную железу знали давно и именно как железу, а не какое-то другое образование. Возьми хотя бы древнюю Индию. За две тысячи лет до нашей эры там был целый расцвет учения об эпифизе. Уже тогда знали, что данная железа является в человеке не только органом ясновидения, памятью о прежних воплощениях души, но и основным чакраном концентрации высших энергий... Более того, эти же знания имелись еще раньше, в Древнем Египте у первых фараонов, хотя в несколько иной интерпретации. О шишковидной железе знали и в Древнем Китае, в том же Тибете. Кста­ти, там издревле существовал ритуал сожжения умерших высоких духовных лиц, по­сле которого ближайшие ученики начинали отыскивать в пепле так называемое рингсэ. Это твердое вещество, больше похожее на янтарный камушек. По нему ученики судили о степени ду­ховности своего Учителя. Считалось, чем оно больше, тем духовно выше был умерший чело­век. Так вот, рингсэ -- не что иное, как мозговой песок эпифиза. Этот песок до сих пор остается загадкой из загадок для современных ученых. А в древнем Тибете о нем уже знали как о месте накопления психической энергии...
   Так что о шишковидной железе было извест­но очень давно. Только называли этот орган по-разному. В принципе, шишковидной ее на­чали называть со второго века нашей эры, ког­да древнеримский врач Гален сравнил ее с со­сновой шишкой. Так оно и пошло. В переводе на латинский язык эпифиз стали называть glandula pinealis, по названию итальянской со­сны -- пинии.
  -- А эпифизом?
  -- Эпифиз -- это уже греческое название "epiphysis", что означает "приросток".
  -- Да, запутаться можно с этими "обзываниями", -- пошутил Женька.
  -- Но самое интересное в том, что чем больше люди отдалялись от древних познаний, чем интенсивнее развивалась орто­доксальная медицина, тем быстрее утрачива­лись настоящие знания о функциях этой же­лезы. Эпифиз длительное время вообще счи­тали рудиментом. Хотя пытливые умы все равно, так или иначе, докапывались до исти­ны. Взять хотя бы Рене Декарта, жившего в начале семнадцатого века. Замечательный человек! Неудивительно, что с его умом и стремлением к самосовершенствованию он был и философом, и математиком, и физи­ком, и методологом наук одновременно. Так вот, он тоже высказал мнение о том, что душа имеет свое местонахождение в маленькой шишковидной железе, расположенной в цен­тре мозга. Скажем так, он был близок к исти­не и почти докопался до сути... Более того, еще в те времена Декарт указывал на наличие функциональной связи между шишковидной железой и зрительной системой, что было до­казано гораздо позже.
  -- Ты думаешь людям когда-нибудь удастся научно доказать связь эпифиза с душой? -- не­доверчиво спросил Макс.
   -- Вполне. Ведь сейчас уже ведется интенсивное изучение эпифиза, хотя только на стадии химизма. Но уже признается его ведущая роль в организме как важнейшего звена нейрогуморальной системы и нейроэндокринного органа. Ни у кого уже не вызывает сомне­ния, что эпифиз -- главный посредник между внешней и внутренней средой организма, обеспечивающий регуляцию жизнедеятельно­сти всех органов и систем в зависимости от ус­ловий обитания, то есть смены дня и ночи, времен года, температуры, влажности, актив­ности электромагнитного поля Земли, уровня ионизирующей радиации и так далее. Извест­но, что именно шишковидная железа оказы­вает значительное влияние на поведение, в частности на исследовательское поведение, способность к обучению, память, локомотор­ную и судорожную активность, половое и аг­рессивное поведение. Уже открыли не только взаимодействие шишковидной железы с гипоталамо-гипофизарно-надпочечниковым комплексом, но и наличие эпиталамо-эпифизарной системы как параллельного дублирую­щего механизма при чрезвычайных ситуаци­ях. Изучают иннервацию эпифиза с верхними шейными позвонками, то есть симпатически­ми нервами. Предпринимаются попытки изу­чить его связь с парасимпатикой. Отмечается влияние шишковидной железы на иммунитет, на нейроэндокринные железы... Благодаря последним достижениям науки, людям стала доступна информация о гистоструктуре, хи­мическом составе, о некоторых эпифизарных гормонах и гормоноидах. Ведется изучение частотных характеристик шишковидной же­лезы...
   Но это только старт к познанию загадочного во многих отношениях органа. Все изученное на сегодняшний день -- всего лишь соринка на поверхности воды. Люди пока даже не знают, что эта вода -- океан, не говоря уже об отсутст­вии сведений о свойствах самого океана. Хотя медицина будущего, если, конечно, такое бу­дущее настанет, раскроет тайну эпифиза. Это в принципе не так уж сложно. Достаточно на­учиться считывать информацию с его голо­грамм. Но если людская наука успеет добрать­ся до этого, то мир перевернется.
  -- В какую сторону?
  -- Всё зависит от людей. Если сейчас люди ко­паются в изучении материального мира и грубых энергий, механизмов его управления, то, расшифровав структуры и ин­формацию голограмм эпифиза, люди смогут научиться управлять и тонкими энергиями...
  -- Да... Я, наверное, не доживу до столь просвещенных веков, -- пошутил Макс.
  -- А зачем тебе их ждать? -- таким же тоном ответил Сэнсэй. -- Кто захочет, тот всегда оты­щет эти знания в себе, причем в любое время, вне зависимости от общего уровня просвеще­ния человечества. То, что пытаются сейчас сде­лать люди сообща, с помощью своей науки, -- всего лишь попытка, мягко говоря, достать пра­вой рукой левое ухо. Несколько усложнено, но как занимательно... Древние знали более короткий путь -- через свое внутреннее. Ведь по большому счету суть не в том, чтобы дотянуться до уха, а понять, что это за орган и как им пользоваться.
   Для отдельно взятой личности всегда важ­нее проходить через свое внутреннее, чем бестолково созерцать внеш­нее. Ведь, в принципе, если кто-то, трудясь над собой, достигнет каких-то духовных высот, то лично тебе легче от этого не станет. Ведь каждый дол­жен самостоятельно трудиться на своем внут­реннем поле, чтобы обрести ценный для себя урожай.
   А инструментов для возделывания своего духовного всегда было в изобилии. Выбирай, какой хочешь. Но, работая с ними, так или иначе, человек всегда приходил к одному и тому же результату -- через взращивание си­лы Любви с преодолением в себе животного (древнего дракона), то бишь гипоталамуса, к стимуляции эпифиза. Это закономерность, которая и была отражена в самой первой, из­начальной духовной практике "Цветка лото­са" из науки "Беляо Дзы", адаптированной в свое время для людей. А все, что наросло по­том, -- всего лишь различные усложненные комбинации данной практики, которые, в итоге, так или иначе, приводят к первона­чальному зерну.
   -- Ну, в частности, понятно, -- кивнул Макс, поскольку ему показалось, что Сэнсэй скорее объяснял ему, чем ребятам. -- Но по большому счету... ничего не понятно. Как "Лотос" мог стать основой всего, если в мире масса самых разнообразных путей? В моей голове, например, "Цветок лотоса" больше ассоциируется с буддизмом. Но есть же и хрис­тианство, и мусульманство, и, я знаю, криш­наиты. И если тут, как ты говоришь, динами­ческая медитация, то там идут молитвы, какие-то словесные вдалбливания в подсозна­ние. Это совершенно другое воздействие на организм!
   -- Как тебе сказать... Первоначальное воз­действие другое, -- промолвил Сэнсэй. -- Одна­ко это лишь различные способы избавления от отрицательных мыслей, от своего животного. Но последующий путь к пробуждению души у всех одинаков.
   Вот возьми христианство, к примеру, то же Православие. В духовной практике для дости­жения состояния святости там используется древняя внутренняя молитва, называемая в христианстве как "непрестанная молитва", "умная молитва" или "сердечная молитва", но больше она известна как "Молитва Иисусо­ва". Состоит она всего из нескольких слов: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, поми­луй мя". Или сокращенно: "Господи Иисусе Христе, помилуй мя". И, в принципе, она приводит к тому, что человек, постоянно повторяя ее "устами, затем умом, а после сердцем", по­степенно погружается в то состояние, которое достигается в "Цветке лотоса". Многие люди с помощью нее пришли к пробуждению души.
   Эта молитва очень сильная и действенная. Подробно она расписана в старинной книге "Добротолюбие". Для людей умных и сведущих в духовных таинствах данное произведе­ние -- вторая книга после "Евангелия". В ней излагаются советы и наставления двадцати пяти мужей, которые описывают практику по этой молитве. И хотя им всем и приписывают "святость", но, к сожалению, лишь немногие из них в действительности ее достигли, познав таинство внутрен­ней молитвы. Стар­цы описывают три ключа этой молитвы: час­тое повторение имени Христа и обращение к нему, внимание к молитве или, проще гово­ря, полное сосредоточение на ней без посто­ронних мыслей, и, наконец, уход в себя, что считается церковниками великим таинством этой молитвы и называется ими "вхождением ума в сердце".
   В принципе, это религиозный, более длин­ный путь к чистому знанию, то есть к тому же пробуждению в "Цветке лотоса", раскрытию души. Но на этом пути в христианстве, заметь­те именно для начинающих, а не для людей, уже следующих этой молитве, применяется определённые религиозные правила. Им запре­щают начинать практиковать без соответству­ющего руководства, то есть живого наставни­ка. Мотивируют это тем, что якобы те, кто бу­дет без наставника читать эту молитву, попадут "вдруг во власть каких-то неуправляемых психических состояний".
   А фактически, ничего там страшного нет, посколь­ку начинающий проходит самый обыкно­венный аутотренинг, самодисциплинируя себя, самые первые ступеньки в ме­дитации, учится концентрировать свое вни­мание на молитве, убирая все посторонние мысли и постепенно увеличивая время ее исполнения. Так что, по большому счету, те этапы, что проходит начинающий, произнося эту молит­ву "устами, а затем умом", -- это попросту в­бивание ее в подсознание, чтобы легче бы­ло бороться со своим животным началом, концентрируясь именно на молитве и добиваясь тем самым "чистоты помыслов".
   Многие приступают к данной внутренней молитве либо из-за страха "мук адовых", либо из-за личной корысти в будущем. Хотя те свя­тые мужи, которых эта молитва действитель­но привела к открытию собственного внут­реннего храма души, писали, предупреждая, что "боязнь муки адовой есть путь раба, а же­лание награды в Царствии, -- при этих словах Сэнсэй глянул на Макса каким-то необыч­ным, проницательным взглядом, у Макса да­же мурашки по спине пробежали, -- есть путь наемника. А Бог хочет, чтобы вы шли к Нему путем сыновним, то есть из любви и усердия к Нему вели себя честно и наслаждались бы спасительным соединением с ним в душе и сердце". Бога можно по­стичь только с помощью внутренней, чистой Любви. В Иоанне в 4 главе 18 стихе упоминается: "В любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх, потому что в стра­хе есть мучение; боящийся не совершенен в любви". Как писал в своих наставлениях Григорий Синаит в "Добротолюбии", в пер­вой части на странице, -- Сэнсэй прикрыл глаза, припоминая, -- на странице 119 об Иисусовой молитве: "Эту одну возлюби и взревнуй стяжать в сердце твоём, храни ум всегда не мечтательным. С нею не бойся ни­чего; ибо Тот, Кто сказал: дерзайте, Аз есмь, не бойтеся, -- Сам с нами". "Иже будет во Мне и Аз в нём, той сотворит плод мног", -- как сказано в "Новом Завете" Иоан­ном в 15 главе 5 стиха.
   Так вот, первые два этапа молитвы "устами и умом" -- это всего лишь прелюдия. Самое же большое таинство у церковников считается "снишествие ума в сердце", когда "имя Иисуса Христа, сходя в глубину сердечную, смирит змия пагубного, душу же оживотворит", когда молитва "опускается умом в сердце и сердце начинает её произносить". Это есть, в принци­пе, переход от словесного к чувственному, про­ще говоря -- начало медитации. Ибо медитация есть не что иное, как работа именно на чувст­венном уровне без слов.
   Сведущий человек, читая "Добротолюбие", отметая религиозную шелуху, поймет, в чем суть этого пути и взгляд его отыщет нужное. К примеру, Симеон Новый Богослов в 68-м Слове "Добротолюбия", излагая способы "вхождения в сердце", писал: "Три вещи надлежит тебе соблюсти прежде всего другого: безпопечение о всём, даже благословном, а не только не благословном и суетном, или иначе умертвие всему, совесть чистую во всём, так чтобы она ни в чём не обличала тебя, и совер­шенное беспристрастие, чтобы помысл твой не клонился ни к какой вещи". Это есть первей­шие основы к раскрытию души.
   В "Добротолюбии" можно найти разные способы, с помощью которых познававшие та­инство внутренней молитвы достигали "умом вхождение в сердце".
  -- А почему разные? -- поинтересовался Макс.
   -- Ну, каждый человек по-своему индивиду­ален, так сказать у каждого своя ширина ша­га... Так вот, одни, сосредоточиваясь на сердце, пытались умом вообразить, как с каждым уда­ром сердца произносится молитва. Другие упражнялись в дыхании, произнося на вдохе: "Господи, Иисусе Христе", а на выдохе -- "по­милуй мя!" и опять-таки сосредоточивая эти слова на сердце. Третьи просто занимались са­мосозерцанием. К примеру, тот же Григорий Синаит упоминает так: "...низведи ум свой из головы в сердце, и придержи его там: и оттоле взывай умно-сердечно: "Господи, Иисусе Хри­сте, помилуй мя!" Удерживай при этом и дыха­ние, чтоб недерзостно дышать, потому что это может рассеивать мысли. Если увидишь, что возникают помыслы, не внимай им, хотя бы они были простые и добрые, а не только сует­ные и нечистые". Или, к примеру, Никифор Монах во второй части "Добротолюбия" сове­тует, если не получается с помощью дыхания во внутрь, то "... понудь себя, вместо всякой иной речи (мысли), это одно вопить внутри. Продер­жись терпеливо в этом делании только не­сколько времени, и тебе откроется через это вход в сердце без всякого сомнения, как и мы сами опытом это дознали".
   Все это замечательно. Но они сосредоточи­вались на сердце. Поэтому в скором времени те, кто практиковал внутреннюю молитву, на­чинали чувствовать боль в этом органе. И на такой острый крючок многие попадались. В каком плане? Сердце -- это мышца, мотор организма, там никогда не было души. Сердце должно работать автономно. И сосредоточе­ние на этом органе -- огромный риск. Риск в чем? Если у человека во время сосредоточе­ния появляются хоть малейшие сомнения, ес­ли он упражняется в этой молитве ради празд­ного эксперимента, не меняя глобально свою внутреннюю жизнь, не приняв твердого реше­ния следовать своей душе, то есть не пробуж­дая в себе истинной веры в Бога, а просто иг­рает ею по прихоти своего хорошего настрое­ния, то может схлопотать себе хорошенький инфаркт. Но истинно духовные люди со стой­кой верой, искренней, чистой любовью к Бо­гу, проходили и этот этап, хотя и не безболез­ненно для сердца, пока не уходили в глубь ду­ши, в область солнечного сплетения. Они ощущали, как их сознание словно опускается туда. И именно оттуда начинали чувствовать тепло, растекающееся из груди по всему телу и вызывающее приятные ощущения. Как писали святые мужи, "возгорался костерок, ко­торый охватывает изнутри тебя пламенем Любви Божьей". Проще говоря, начинал ра­ботать чакран солнечного сплетения. И чело­век чувствовал, как из груди исходила вибра­ция, теплая волна, которая как бы несла в се­бе эти слова из глубины души: "Господи, Иисусе Христе, помилуй мя". Человек ощу­щал в себе излияние Любви Божьей и сам уси­ливал эту Любовь своим последующим сосре­доточением на ней. "Блаженни чистии серд­цем, яко тии Бога узрят". Как написано в изречениях Феолипта Митрополита во вто­рой части "Добротолюбия": "Уединившись внешне, покушайся далее войти во внутреннейшее стражбище (сторожевую башню) ду­ши, которое есть дом Христов, где всегда при­сущи мир, радость и тишина. Мысленное солнце Христос дары сии, как некие лучи из Себя испускает, и как некую мзду подаёт душе Его приемлющей с верою и добротолюбием".
  -- Что-то я насчет сердца не совсем по­нял, -- сказал Макс. -- Как это у духовно про­двинутых так получалось, что их инфаркт обхо­дил? Ведь они тоже концентрировали своё внимание на сердце, а срабатывало солнечное сплетение.
  -- Потому что, если человек открывается с Любовью к Богу, Любовь Божья его и убере­жет, каким бы путем он ни шел. Главное -- стремление в пути. Тогда, рано или поздно, ищущий придет к нужному результату. По су­ществу, если человек стоек в своем духовном рвении и даже в мыслях не допускает никаких сомнений, то все срабатывает так, как должно сработать.
   Макс смотрел на Сэнсэя по-прежнему непо­нимающим взглядом.
  -- Ну, как тебе еще объяснить... Если ты не поленишься раскрыть нейрофизиологию чело­века, то увидишь, что сердце иннервацией свя­зано с солнечным сплетением.
  -- Ну, и...
  -- Сила Любви есть определенная энергия. Постоянное ее чистое сосредоточение, даже на сердце, все равно так или иначе будет локали­зовать эту силу в солнечном сплетении.
  -- А-а-а, -- наигранно протянул Макс. -- Тогда понятно.
  -- Ну, слава Богу, -- таким же тоном произ­нес Сэнсэй, в шутку вытирая "пот" со лба.
   Окружающие ребята заулыбались.
  -- В начале разговора ты упомянул, что мо­литва древняя, -- напомнил Володя, желая продолжить тему.
  -- Да. Ее корни уходят в глубь веков. Когда-то ее называли "Молитвой души" и сосредото­чивались именно на центре "между грудью и животом", то есть на солнечном сплетении. В общем это -- своеобразная адаптация "Цвет­ка лотоса". Внутреннюю молитву можно отыс­кать в тайнознании любой серьезной религии.
  -- А почему в христианстве она называ­ется "Молитвой Иисусовой"? Иисус что, давал ее своим ученикам? -- поинтересовал­ся Макс.
   -- Ну, скажем так, для себя и своих личных учеников Иисус использовал чистые знания, тот же "Цветок лотоса" как самый простой и эффективный способ укрощения животного начала, поскольку работа здесь шла на чувст­венном уровне. Для умных людей он давал вну­треннюю молитву как наиболее приемлемую для них привычную форму духовной практики. Конечно, небольшой крюк через словесность и подсознание, но результат -- опять-таки вы­ход на чувственный уровень. Ну а для осталь­ных, в которых все-таки главенствовало жи­вотное начало, Иисус излагал знания в виде притч с двояким ключом, который подходил как для ума мирянина, так и для сведущего че­ловека. Каждый открывал этим ключом свои внутренние сокровища.
   После Иисуса внутренняя молитва стала ключевой для основного состава его истинных последователей. И апостолы передавали ее своим ученикам уже с присутствием в ней име­ни Иисуса, поскольку Его имя, как сына Бога, у многих людей и по сей день вызывает абсо­лютное доверие, что весьма важно. Ведь когда отметаются все сомнения, это значительно уп­рощает шествие по духовному пути. Так ее и стали называть "Молитвой Иисусовой", а также "сердечной молитвой". Ведь Иисус ча­сто употреблял слово "сердечный" в значении "душевный", как было в те времена. И, кстати, вначале она передавалась правильно, как и учил Иисус, -- с последующим сосредоточе­нием в области солнечного сплетения. Очень многие люди из первых последователей Христа освобождались благодаря ей от своих матери­альных оков.
   Но по прошествии времени в среде христи­ан стали появляться такие индивиды, кото­рые, нахватавшись верхов Учения, пытались организовать с помощью этих знаний свой культ, утвердить собственную значимость в массах, прикрываясь именем Христа. Люди, по большому счету, все-таки остаются людь­ми... Вот именно от них и пошло со­крытие истинных знаний, исполнение внутренней мо­литвы с последующим сосредоточением на сердце. И все же некоторые истинные после­дователи Христа сумели сохранить знания для своих потомков в чистом виде. Они назы­вали свою тайну между собой не иначе как ве­ликой.
  -- А в Библии есть упоминания о внутрен­ней молитве?
  -- Да так, сохранились кое-где. Библия же формировалась по выборочным записям, тем более под контролем императора Константи­на. То, что там сохранилось, это в основном притчи да косвенные намеки на данную внут­реннюю молитву.
  -- Ну к примеру? -- не отставал Макс.
  -- Ну к примеру, притча Иисуса о мытаре. Она описана в Евангелии от Луки в главе 18 с 10 по 14 стих. Там говорится, как два человека пришли в храм помолиться. Один фарисей, второй мытарь. "Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! Благодарю Тебя, что я не та­ков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи или как этот мытарь. Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, что приобретаю. Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже, будь милостив ко мне грешнику! Сказываю вам, что сей пошёл оп­равданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится".
   Конечно, это не точные слова Иисуса, кое-что добавлено, кое-что не дописано, но об­щий смысл верен. Для основной массы людей Иисус пытался раскрыть в притче самые эле­ментарные понятия о сущности человечес­кой... Поскольку невозможно животному рас­сказать, что такое духовное в чистом виде. Это все равно, что объяснять слепому от рожде­ния, проведшему всю жизнь в песках пусты­ни, что такое красота осеннего леса во время заката солнца. Поэтому и приходится пользо­ваться ассоциативными сравнениями и обра­зами. Духовные же люди понимают друг друга без слов. Это совершенно другой уровень вос­приятия.
  -- В этой притче опять есть упоминание о "грешнике", -- заметил Женька. -- Ох, и любят попы эту заморочку!
  -- От того и любят, что это их хлеб. Вменяя человеку, стоящему на духовном пути, греховность, они вбивают ему в подсознание комплекс вины. А это в дороге "аки камень, привязанный к ногам"... На пути же к Богу не должно быть никаких сомнений, все отбра­сывается, остается только чистая Любовь. Ес­ли человек становится внутри истинно сво­бодным, отметая все, кроме Любви, Любви к Богу, любые путы просто исчезают. Потому что они -- не что иное, как иллюзия. Человек осознает, что его тело -- лишь повозка. И она поедет туда, куда хочет он истинный, то есть его душа.
  -- Так получается, что человек, следуя путем внутренней молитвы, тоже вначале уравнове­шивает в себе духовное и материальное нача­ло? -- задумчиво произнес Макс.
  -- Да, просто потратит на это больше времени.
  -- А для выполняющего эту внутреннюю молитву вот эти стадии "уст" и "ума" и будут тем самым генеральным сражением, личным Армагеддоном, о котором ты рассказывал? -- уточнил Макс, пытаясь для себя что-то уяснить.
  -- Нет, -- ответил Сэнсэй. -- Это так, арт­подготовка. Генеральное сражение для челове­ка, движущегося по духовному пути, будет тог­да, когда начнется серьезная внутренняя рабо­та, когда человек, отметая все условности, будет по-настоящему взращивать внутреннюю Любовь, идти к Богу, несмотря ни на что, как говорится напролом. Проще говоря, когда он будет приближаться к Вратам, вступая на единственно ведущий к ним мост или тропу, как угодно это называй. В принципе, этот главный конечный отрезок предстоит пройти всем людям, достигающим определенной сте­пени духовной зрелости. Причем независимо от того, каким именно путем они пришли к нему. По большому счету, все эти разнообразные пу­ти -- всего лишь различные способы поиска, нащупывания той единственной тропы, кото­рая ведет к Вратам.
  -- А как же ты узнаешь, ту ли ты тропу на­щупал или вновь пошел по кругу в дремучий лес? -- высказал сомнение Макс.
  -- Не беспокойся. Любой человек, вступив­ший на эту тропу, все почувствует. Более того, его начнут сопровождать знаки.
  -- Знаки?
  -- Ну да, так сказать указатели в духовном путеводителе.
  -- А если расширить данную тему?
  -- Можно и расширить... Я опущу все те внешние знаки, которые человек начинает ви­деть и понимать, благодаря усилению своего интуитивного восприятия. А расскажу о самом главном внутреннем знаке, который появляет­ся, как только человек вступает на этот мост или тропу, то есть вступает в окончательную битву со своим животным началом за главенст­во души в данном теле. Этот знак проявляется в виде головы древней рептилии, змея или дра­кона. Но чаще всего люди начинают видеть, словно на них смотрит кобра с раздутым капю­шоном. Взгляд ее не агрессивный, а спокой­ный. Смотрит глаза в глаза, скорее даже в об­ласть переносицы. Причем человек видит ее образ перед собой как с закрытыми, так и с от­крытыми глазами. На этом отрезке духовного пути она периодически появляется перед взо­ром даже в обычной жизни. Иногда людям ка­жется, что у них начинаются какие-то навязчи­вые галлюцинации. То там змея промелькнет, то там проползет. Это нормально для идущих через мост.
   У каждого, конечно, возникает свой образ рептилии. Отчасти это связано с внутренним воображением, имеющимися на данный мо­мент вариантами из ассоциативной памяти. И отношение к появлению этой рептилии тоже разное. Если человек вырос в той местности, где змею почитают как священное животное, то и реагировать он будет соответственно бо­лее-менее спокойно. А у того, кому с детства прививали страх, естественно сначала будет возникать такая же ответная ре­акция -- чувство боязни и отвращения. Но как бы там ни было, когда человек преодолевает свои иллюзии, в том числе и страх, когда он полностью отказывается от своего негатива и осознает истину, вот тогда он и понимает, что Змея -- всего лишь Первый Страж. Поскольку проход дальше осуществляется только под на­блюдением, так как на данном отрезке духов­ного пути начинают работать уже более серьез­ные энергии...
  -- А насколько серьезные? -- поинтересо­вался Макс.
  -- Ну, суди сам. Прошедшему Первого Стража открываются такие возможности, благодаря которым он может управлять не только природными стихиями, но и судьбами людей...
  -- Да уж, не хило, -- удивленно произнес Макс.
  -- Так вот, когда человек завершает так сказать свой переход через данный мост, то есть выходит с победой из этой последней битвы, личного Армагеддона, посадив свое животное начало на цепь, вот тогда Змей ис­чезает. Человек становится гораздо выше и чище духовно... Проще говоря, весь этот процесс есть не что иное, как этап работы центров гипоталамуса, о которых мы говори­ли, до полного или частичного торможения центра отрицательных мыслей -- какодемона. Кстати, подобный процесс в древней йоге ас­социируется с пробуждением спящего змия и поднятием его по позвоночнику до чакрана "Тысячелистника", коим и является проекция эпифиза.
  -- А дальше? -- разобрало любопытство Макса.
  -- Дальше?! -- усмехнулся Сэнсэй. -- Ты хо­тя бы этот путь пройди. Из всей массы людей, топающих по духовным путям, лишь немногие добираются до моста, тем более до Врат. Хотя это самое примитивное и элементарное в на­стоящей духовной работе... А дальше... Дальше уже начинается путь избранных, связанный с раскрытием эпифиза. На этом пути появляет­ся другой, более высший знак -- Глаз, или как его еще называют Всевидящее Око. На Востоке данный знак именуют Всевидящий Глаз Вос­тока. В Древнем Египте его величали Глазом Бога Гора. А самое первое, древнейшее ему на­звание -- Глаз Богини Фаэтона или планеты Фаэтона. Лишь единицы всего когда-либо жившего человечества, проходили этот путь... Так что вам это ни к чему пока знать. Ваша за­дача -- хотя бы до Врат добраться. В принципе, "Цветок лотоса" доводит именно до этого уров­ня. А дальше начинаются совершенно другие медитации, где ставятся новые цели и задачи... Но вообще-то это людям ни к чему. Это путь Бодхисатв...
  -- То есть "Цветок" -- это как бы этап при­обретения внутренней Свободы, -- сделал вы­воды для себя Макс.
  -- Совершенно верно. Люди, прошедшие этот последний участок духовного пути до Врат, когда встречаются, понимают друг дру­га без слов. Они встречаются как братья, хо­тя могут принадлежать к абсолютно разным религиозным организациям. Почему? Да по­тому, что внутри они становятся свободными и понимают, что по существу служат одному и тому же Богу и неважно как его люди на­зывают. Просто каждый из них служит по-своему. И данное понимание находится вне слов...
   Человек, находящийся в Боге, полностью свободен от каких-либо предрассудков. Обре­тая Бога внутри себя, он, по сути, обретает са­мого себя истинного, свое вечное счастье, ни в какое сравнение не идущее с земными удовольствиями. И такой человек никогда не променяет один час, минуту, секунду этого блаженного состояния жизни в Боге на деся­тилетия молодости, здравия, материальных удовольствий и наслаждений, даже если ему будет принадлежать власть над всем миром. Потому что для данного человека это равно­сильно променять, ну, к примеру, чаепитие в теплом, уютном доме с самым близким, до­рогим человеком на сидение на колу посреди площади, когда тебя бьют, пытают, прижигают каленым железом. Вот такая разница для тех, кто это понимает.
   Человек без Бога в душе -- словно в изгна­нии. И практически вся его жизнь проходит в пустых миражах, горьких и сладких иллюзи­ях, которые, как бы он ни хотел, все равно заканчиваются. И эту призрачную жизнь своей материи он не продлит ни на секунду. Многие люди задаются вопросом: "Зачем мы живем?" Неужели для того, чтобы набить свой живот, сотворить потомство да приобретать и властво­вать?! Это ведь всего лишь пыль в мгновении. А потом?..
  

* * *

   После этого разговора Макс несколько дней пребывал в какой-то эйфории. Находясь на этой волне, он капитально прошелся вдоль и поперек по имеющейся литературе, сопос­тавляя то, что он нашел в книгах о древних ци­вилизациях с информацией, полученной от Сэнсэя. Результаты поисков не то что удиви­ли, а просто поразили его.
   На следующую тренировку Макс пришел пораньше. К его счастью, Сэнсэй вместе со своими ребятами уже находился в спортзале...
  -- Смотри, что я нашел, -- раскладывая перед Сэнсэем результаты своих поисков, похвастался Макс. -- А вот на это взгляни. Эта находка датируется временем шумерской цивилизации... Сейчас хранится в Париже в Лувре.
  -- А, кубок Гудеа, -- спокойно сказал Сэн­сэй, глядя на фотографии, сделанные в раз­ном ракурсе, словно речь шла о давно знако­мой ему вещи.
   На картинках был изображен кубок со странным рельефным рисунком. Две змеи из­вивались вокруг жезла. Пасти змей были об­ращены одна к другой и соприкасались с уг­лублением для выливания воды на верхнем крае кубка. По бокам от змей стояли два кры­латых чудовища с головами дракона, телами пантеры или льва, когтями хищного зверя на передних лапах и орла на задних. Хвост каж­дого из них оканчивался жалом скорпиона. В лапах они держали нечто похожее на меч с рукояткой или жезл.
  -- А что это? -- поинтересовался Володя.
  -- Это ритуальный кубок, -- ответил Сэн­сэй, -- изготовленный в двадцать втором веке до нашей эры для царя Гудеа, правившим Лагашем.
  -- Чем правившим? -- переспросил Володя.
  -- Лагашем. Лагаш -- это древнее шумер­ское государство с одноименной столицей, расположенное в Южном Двуречье... Кажется, сделан этот кубок из зеленого стеатита.
   Макс порылся в своих записях и недоуменно произнес:
   -- Там ничего про это не сказано.
Сэнсэй лишь загадочно улыбнулся. Макс снова пролистал записи.
  -- Ну, неважно. Ты посмотри на рисунок. Ведь если вспомнить твой рассказ о процессах, происходящих в мозге при духовной практике, то гипоталамус тут представлен в виде древне­го дракона, как бы внешнего Стража, причем в двояком виде, открывающим двери для сти­муляции эпифиза. Помнишь, ты говорил, что в йоге эта ассоциация связана с подымающей­ся по позвоночнику змеей... Я так понял, эти рисунки на кубке означают зашифрованные знания?!
  -- Ну что я могу сказать, -- улыбнулся Сэн­сэй. -- Я рад, что мои слова на сей раз не пре­вратились для тебя лишь в очередное колеба­ние воздуха. Да, действительно. На кубке изоб­ражен вход в Портал через стимуляцию гипоталамуса и эпифиза.
   Макс тоже улыбнулся, вполне довольный собой. Он вновь заглянул в свои записи.
   -- Тут еще написано, что "... как гласит расшифрованная на нем надпись, кубок посвящен..." какому-то Нингишидзе...
   Женька, слушавший их беседу, усмехнулся.
   -- Ну надо же, двадцать второй век до на­шей эры и туда грузины затесались! Я и не знал, что они такие древние.
   -- Да не Нингишидзе, а Нингишзиде, -- по­правил с улыбкой Сэнсэй.
   Макс внимательно прочитал данное слово.
  -- Точно!
  -- Вот, вот! -- весело посетовал Женька. -- Из-за такой малюсенькой невнимательности и совершают такие большие, я бы сказал роко­вые исторические ошибки самые "светлые умы"...
   Все засмеялись.
  -- Да ладно вам, -- обиженно промолвил Макс и продолжил прерванный рассказ. -- Короче, этот Нингишзида, -- произнес он членораздельно, -- был местным божеством весны, целителем и покровителем плодоро­дия. Его называли также "господином леса жизни", "господином избытка воды". А в эн­циклопедии я нашел, что этот Нингишзида.., -- он глянул в тетрадку и прочитал, -- "яв­ляется хтоническим божеством, сыном бога подземного царства Ниназу, именовавшимся "прислужником далекой земли", сторож злых демонов, сосланных в подземелье, бог, защит­ник и покровитель Гудеа". А еще считается, что, по представлениям древних шумеров, Нингишзида был посланцем Великой Матери-Земли, во владения которой он приносил с не­бес от Нингарсу в весеннее время влагу и теп­ло. То есть выступал в качестве посредника между Землей и Небом. А этот самый Нингар­су или Нингирсу якобы был один из богов, сы­ном бога Энлиля, который нагоняет ветрами с гор дождевые тучи.
  -- Чего, чего?
   Настала очередь удивиться Сэнсэю. Он не выдержал и расхохотался.
  -- Тут так написано, -- смущенно сказал Макс, пробегая глазами строчки и полагая, что где-то вновь ошибся в названиях.
  -- Ну накуролесили, ну накуролесили! -- смеясь, заметил Сэнсэй. -- "Хтоническое боже­ство"... Вот клоуны! Нингишзида, говоря по-русски, был просто Сокровенником, а Нингирсу -- Межанином.
  -- А кто это? -- удивился Макс.
  -- Межанин -- это человек, имеющий до­ступ в Шамбалу через Преддверье, общаю­щийся непосредственно с Махатмами. А Сокровенник -- это ученик Межанина, также обладающий определенными духовными зна­ниями. Он способен посещать лишь Преддве­рье Шамбалы... "Нингишзида" в переводе с шумерского означает "владыка чистого (свя­того) дерева". Проще говоря, он обладал не­которыми знаниями науки Шамбалы. "Нингарсу" переводится как "главный сеятель", позже его стали переводить как "верховный пахарь", "владыка земледелия". Энлиль -- это одно из имен Махатмы, входящего в семерку Бодхисатв Шамбалы.
   Макс подумал-подумал, перечитал про себя предыдущие предложения и сказал:
   -- Вообще-то конечно. В данном ключе информация воспринимается совсем по-другому. А то я вижу, что вроде на кубке серьезные рисунки, а текст к нему -- сплошной детский лепет.
  -- Ну, Макс, серьезными рисунками они и для тебя стали совсем недавно. Еще неделю назад ты бы их даже вниманием не удостоил, пролистнув страницу и подумав лишь, на­сколько наивны были древние. Так всегда: для толпы данная информация подается в ас­социативных образах для забавы, а для людей сведущих -- в качестве знания для внутренней работы.
  -- Я вот еще о чем хотел спросить. А почему там изображены две переплетенные между со­бой змеи, поднимающиеся по жезлу?
  -- Ну, во-первых, это указывает на специфи­ческие моменты стимуляции эпифиза в духов­ной практике... Во-вторых, две змеи по восточ­ной символике входят в одно из обозначений знака Шамбалы и переводятся как "Преддве­рье". А в-третьих, до периода полного антропо­морфизма...
  -- Не понял, чего? -- переспросил Макс.
  -- Изображения человеческих форм... Так вот, богов в те древние времена изображали в ви­де животных. И одним из основных символов была змея. Две спарившиеся змеи означали "приносящие обильный плод", то есть олицетво­ряли самую плодовитую форму жизни. Ну а уж из этого определения каждый выносил свое по­нятие, согласно уровню внутреннего развития.
   Макс снова порылся в записях.
  -- А еще я нашел древнюю легенду о шумер­ском и аккадском мифическом герое Гильгамеше.
  -- Ну не такой уж он и мифический, -- как бы между прочим заметил Сэнсэй.
   Макс сделал паузу, ожидая, что Сэнсэй что-то добавит, но тот молчал.
  -- В общем, -- продолжил Макс, -- со­гласно мифу был такой человек по имени Ут-Напишти, получивший от богов великий дар бессмертия. Он открыл Гильгамешу "тайное слово" о цветке вечной молодости. И посо­ветовал ему опуститься на дно океана, чтобы сорвать это растение бессмертия. Гильгамеш так и сделал, но неосторожность погубила его. На пути домой он увидел водоем. Пока Гильгамеш купался, змея похитила цветок и сразу же, сбросив кожу, помолодела. Гиль­гамеш же, как и все человечество, остался смертным.
  -- Совершенно верно. Этот, как ты гово­ришь, миф был описан в "Поэме о Гильгамеше", произведении Вавилонской культуры. Однако сама поэма своими корнями уходит в дописьменный период Месопотамии. А вообще, Гиль­гамеш был вполне реальным человеком, пятым правителем первой династии шумерского города-государства Урука. И "цветок вечной моло­дости", его еще называли древние "растением бессмертия", "травой бессмертия" -- не что иное, как лотос, семена которого сохраняют всхожесть на протяжении тысячелетий. Гильга­мешу были действительно открыты знания Ут-напишти. Работая над внутренним, он смог побывать в глубинах своего знания. Гильга­меш очень многое постиг. Однако не смог пройти Стража-Змея, то есть побороть свое жи­вотное начало. Оттого и остался смертным.
   Ведь жизнь ставит всевозможные барье­ры, какие только можно себе представить. И все для того, чтобы тебя остановить. Чем выше человек становится духовно, тем серь­езнее бывают барьеры. А когда ему глубоко на них наплевать, они просто исчезают, как ми­раж, как иллюзия. По факту их нет. Когда же человек попадает в ловушки своего животно­го, это говорит о том, что он материален, что он в конфликте с собой и полностью не при­надлежит духовному. Когда человек сдается, значит, он не достоин покинуть круг реин­карнаций...
  -- Тут еще говорится, -- сказал Макс, -- что это один из первых письменных докумен­тов в истории, где упоминается о бессмертии змеи.
  -- Ну допустим, пока он является одним из первых общеизвестных.
  -- Слушай, я еще здесь нашел греческий миф о змее. Там говорится, что верховный бог Зевс подарил людям чудесное средство веч­ной молодости. Но вместо того чтобы самим нести этот драгоценный дар, люди возложили его на осла, который отдал свою ношу змее. С тех пор люди несут тяжелое бремя старости, а змеи наслаждаются вечной молодостью, на­бирая с годами знания и приобретая мудрость.
  -- Ну, скажем так, это греческий вариант мифа о Гильгамеше.
  -- Скорее всего, -- кивнул Макс. -- А вот в другом греческом мифе тоже почти о том же говорится... Вот! "Однажды Асклепий был приглашен во дворец легендарного царя Кри­та Миноса, сына Зевса и Европы, чтобы ожи­вить его умершего сына. На своем посохе он увидел змею и тут же убил ее. Но явилась дру­гая змея с целебной травой во рту и воскресила убитую. Асклепий воспользовался той же тра­вой, и ему удалось воскресить ею умершего". А дальше тут пишется, что он исцелял этой травой людские болезни. В другом же вариан­те этого мифа Асклепий был приглашен к Главку, пораженному молнией. Во время ос­мотра пациента в комнату вползла змея, и он убил ее своим посохом. Тотчас появилась вто­рая змея с травой во рту и оживила убитую. Ас­клепий этой же травой исцелил Главка и взял ее себе на вооружение". Из всего этого тут де­лается вывод, что Асклепий как бы нашел ту траву, которую потерял Гильгамеш, и вернул ее на службу людям.
   -- Вот именно "как бы", -- в шутку ответил Максу Сэнсэй. -- Кабы не кабы, да не но, то был бы генералом давно, -- и обращаясь к Володе, добавил: -- Видишь, как со временем начинают трактовать древность. Это то, о чем мы с тобой говорили.
   Макс увидел молчаливое согласие Володи и поспешил продолжить свою тему, чтобы раз­говор не перешел в другое русло.
   -- Я так понял, символ змеи почитался издревле, ведь раньше был целый культ. Ока­зывается, еще в эпоху матриархата, когда люди жили группами, родом или племенем, одним из популярных тотемов тогдашнего вре­мени являлась змея. Особенно это было рас­пространено на Древнем Востоке. Там глав­ной богиней была Мать-Земля и связанные с нею образы быка и змеи. В трипольскую культуру змеи были глубоко почитаемы. По исследованиям археологов, в трипольской орнамике эпохи матриархата змеиный узор был одним из распространенных сюжетов. И причем, встречались змеи одиночные и парные, обвивающие грудь Великой Матери. Им приписывались оберегающие, охра­няющие функции. Трипольцы считали змей посредниками между Небом и Землей, вест­никами их единения.
   Сэнсэй молчал, никак не реагируя на то, что с таким воодушевлением рассказывал Макс.
   -- Я также заметил, что в первых древних цивилизациях, в Месопотамии, Египте, Ки­тае культ плодородия переплетался с обоже­ствлением водной стихии, с идеей умираю­щего и воскресающего бога зерна и опять-таки с тотемными образами быка и змеи. Причем змей называли "живущими около источника". Я и подумал, если информация зашифрована в образах, то "источник" по идее -- "чистое знание"... А тут всплыли еще некоторые любопытные фактики. В Вавило­не змею называли не иначе, как "дитя боги­ни Земли", в Египте "жизнью Земли" и ча­сто изображали змей в виде орнамента на ко­ронах богов и фараонов. И что самое интересное, сходные представления имелись у многих народов мира. Между прочим, по-арабски слова "жизнь" и "змея" произносят­ся одинаково -- "эль хай". И такое совпаде­ние имеется также в языках многих индий­ских племен...
   Но и эта информация не произвела на Сэнсэя ожидаемого эффекта. И Макс решился высказать свои последние "веские ар­гументы".
   -- Кстати, я нашел, что у древних египтян существовало поверье, будто небесная вода, находящаяся на верхнем Небе выше солнца и звезд, охраняется Великим Змеем Апопом. Представляешь, какая информация открыва­ется, если эту легенду перевести на язык зна­ний о внутреннем! Если "змей" -- это Страж, "влага" -- источник знаний, а "земля" -- это наш разум.., -- Макс аж захлебывался от сво­их открытий, а Сэнсэй лишь молча улыбал­ся. -- В этом же поверье говорится, что именно по воле этого Апопа небесная влага изливается, оплодотворяя землю. Этого Змея также считали олицетворением мрака и зла, извечным врагом солнца Ра. А в некоторых легендах этот Змей выступает как поглоти­тель воды. И самое любопытное -- то же име­ется и в древнеиндийских легендах, только там в образе Апопа выступает змееобразное существо демон Вритра, который был про­тивником главного божества неба Индры. Причем Вритра -- не только хранитель не­бесных вод, но и существо, регулирующее подачу влаги и солнца, а также стихий.
   Я там столько всего отыскал! Этих сведений о змее -- поглотителе вод, который "запирает ис­течение небесной влаги" полно и в общеафри­канских представлениях, у монголов, японцев. А про китайцев я вообще молчу. Там с глубокой древности почитали Дракона как властелина влаги, мудрости. Он воплощал мужское начало "ян", сливающегося со стихией "инь", где "ян" считался "огнем", а "инь" -- "водой". Причем, представляешь, вода -- это его внешняя среда, а огонь -- внутренняя сущность!
   -- Представляю, -- ответил Сэнсэй не без юмора. -- Китайцы вообще очень тонко и близ­ко подошли к этому вопросу.
   -- Вот! И я о том же! Меня поразило, что у народов почти всех континентов Европы, Азии, Америки, Африки змей был вопло­щением двух противоположных начал -- доб­ра и зла. Помнишь, ты рассказывал о цент­рах в гипоталамусе?! И главное, полно ле­генд, как побеждали этого змея, у греков -- Аполлон и Геракл, у христиан -- Георгий Победоносец... А еще, -- не мог остановить­ся Макс, -- я читал в этнографии, что у раз­ных народов -- славян, греков, грузин и дру­гих, сохранились легенды и сказки, где го­ворилось о том, что употребление сердца и печени змеи наделяло человека способно­стью понимать язык птиц и зверей, а также давало дар ясновидения и сверхчеловеческие возможности.
   -- Каждая легенда остается легендой. Но не всякая сказка есть сказка, -- усмехнулся Сэнсэй.
  -- Да, вот еще интересные сведения по по­воду славян. Оказывается, издревле на Руси носили змеевики-обереги, которым приписы­вались способности предохранять от всех бо­лезней и бедствий. Написано, что истоки змее­виков уходят в глубь тысячелетий.
  -- Да, они были и в Шумере, и гораздо рань­ше, -- добавил Сэнсэй. -- Существовали еще в той древности, о которой ты никогда и не слы­шал.
   Макс помолчал, а потом добавил:
  -- Знаешь, меня еще заинтересовало изоб­ражение на этом змеевике. Самые древние рус­ские змеевики-обереги имели круглую форму. На одной стороне изображались семи- и двенадцатиголовые змеи или драконы, другие чудо­вища-охранители. А на другой стороне...
  -- Солнце, внутри которого был треуголь­ник с глазом, -- закончил предложение Сэнсэй.
  -- Точно! -- изумленно произнес Макс. -- А потом, с приходом христианства, этот ста­ринный символ, как языческий, заменили изо­бражением Архангела. И вкупе со змеями по­лучилось такое своеобразное сочетание эле­ментов язычества и христианства... А что это за знак?
  -- Это печать Шамбалы.
  -- Печать Шамбалы? -- чуть ли не хором спросили Женька и Володя.
  -- У славян? -- недоуменно произнес Макс.
  -- А что вы так удивляетесь? -- пожал плеча­ми Сэнсэй. -- Славяне -- это народ, отмеченный еще задолго до его рождения и формирова­ния. В славянах скрыт огромный духовный по­тенциал, способный изменить весь мир. Поэто­му они и отмечены, так сказать, с самого рож­дения знаком Шамбалы. Кстати говоря, этот знак есть практически в каждом храме. Под этим знаком короновали некоторых рус­ских царей.
  -- Не может быть! -- удивленно проговорил Макс.
  -- А ты подними историю. Даже последний русский царь Николай II короновался под пе­чатью Шамбалы. И это считалось величайшей. Честью...
  -- Да, бедная Россия, -- с сожалением ска­зал Володя, подумав о чем-то своем. -- Теперь вряд ли она возродится в такую Мощную держа­ву. Надо же, как нам по морде съездили! Весь славянский народ одним подлым ударом нока­утировали.
   -- Ничего, Володя. Нокаутировали плоть, но отнюдь не Дух. Поверь мне, Россия еще возродится и произойдет объединение славян, ко­торое назовут великим. Ибо сказано, "когда над главою России взойдет солнце во второй раз, славянский дух наберет силу и воссияет в чистоте своей и единстве среди народов". И я думаю, вскоре ты лично будешь лицезреть, как на Российский престол взойдет... Некто, набравший силу. И весь мир увидит, как он будет присягать славянскому народу под печатью Шамбалы.
   -- Дай-то Бог, -- ответил Володя.
  -- Бог-то дает. И не только дает, но и воздает, -- задумчиво проговорил Сэнсэй. -- Кстати, это событие свершится за два месяца и восемь дней до знамения времен, предсказанного еще древними.
  -- Знамения времен? -- с любопытством спросил Макс. -- А что это за знамение?
  -- Падение на Египет огненных птиц, кото­рое произойдет за восемь лет пять месяцев и шесть дней до обновления света...
   Макс не знал, что этот день, день его лич­ных открытий, соприкосновения с прошлым и будущим настолько западет ему в душу... Сейчас он понимал, почему тогда так таин­ственно улыбался Сэнсэй на протяжении всей беседы по поводу его "грандиозных на­ходок".
  

* * *

   Время стремительно летело, как стрела, вы­пущенная из тугого лука. А Макс все пребывал в утопии своих иллюзий, тщательно взвешивая все "за" и "против" в философии Сэнсэя. Он беспечно раскачивался на качелях своего ума, восхищаясь то высотой духовного, то высотой своего животного. И тешил свое самолюбие тем, что имел собственное мнение и даже ост­рил по поводу положения обоюдных сторон. Ему нравилось рассуждать, копаться в сути. Но все эти навороты ума в действительнос­ти представляли собой лишь легкие завихре­ния воздуха, рождаемые в полете. На ветер все чаще бросались слова, которые в основном со­трясали воздух, но не трогали душу. Его качели продолжали раскачиваться, несмотря на быстротечность уходящих дней. И только крайне редко, когда Сэнсэй необыкновенно искренне общался с Максом, тот начинал понимать не­много больше. Такие моменты, моменты потерянного "рая", и всплывали сей­час с невероятной отчетливостью перед ним.

* * *

   Он сидел в машине с Сэнсэем, дожидаясь встречи с одним человеком по вопросам фирмы "Кассандра". Макс пережи­вал, как ему казалось, не самые лучшие дни в своей жизни. На душе было муторно от всей этой суеты мира. Макс вспомнил, как не­сколько дней тому назад он в очередной раз забросил упражнения по духовной практике "Цветка лотоса", мотивируя для себя это тем, что у него мало путного что получается. Да и про­блем по работе, которые требовали безотлага­тельного решения, навалилась целая куча. Но как он ни старался им уделить все свое внимание, их не уменьшалось ни на толику. На Макса напало очередное уныние, и он вновь стал подумывать о том, как бы начать серьезно заниматься духовным... Об этих проблемах и завел он разговор с Сэнсэем, воспользовавшись случаем поговорить на­едине.
   -- Ну почему у меня опять ничего не получа­ется? -- жаловался Макс. -- Вроде начинаю де­лать "лотос", ощущаю прилив радости. А потом...
   Он махнул рукой.
   -- Это естественный процесс, -- ответил Сэнсэй. -- У многих такое происходит. Вна­чале все ощущают прилив своеобразного ду­ховного возбуждения, можно сказать душев­ный подъем и необычайно ясное понимание глубины божественного естества. Многим ка­жется это настолько простым, что они удивляются, как до сих пор не могли по­нять такого элементарного. То есть человек как бы пробуждается духовно. Но... прохо­дит денек, другой и начинается духовный спад. Активизируется животное начало. Че­ловек уже не чувствует былого возбуждения. Его начинают атаковать подлые и грязные мыслишки, что все это духовное -- ерунда, какой-то "развод". Он начинает думать, что это маразм, глупость, что попросту сходит с ума, бредит, что у него чуть ли не шизо­френия началась, поскольку он становится не такой как все. Ему уже лень молиться, медитировать. У него в голове возникает ты­сяча отговорок, что он устал, что ему неког­да... Зарождается ощущение какой-то нелов­кости, порой давящее чувство вины за пережитые мгновения духовной возвышенности. Но вины перед кем? Перед собственным жи­вотным началом! Или же начинают навали­ваться какие-то проблемы, что-то случается. Человек погружается в эти заботы. В общем, делается все, чтобы от­влечь его внимание от духовного. И человек, поддаваясь на данные провокации, просто проигрывает этот бой своему животному, забывая напрочь то, что было буквально два дня назад.
   Умный же человек разберется в себе, по­старается понять, почему нет такого желания, такого возбуждения, нет былого удовольствия от выполнения духовной практики. Он пой­мет, что у него просто-напросто активизиро­валось животное начало... А глупый человек пойдет на поводу у своей материи. Но спус­тя какое-то время, когда ослабеет натиск животного, он снова бросится в поиски ду­ховного, начнет читать, перечитывать... Ему всё время нужны примеры, какие-то доказательства, демонстрации духовных возможностей. Все это опять даст большой духовный всплеск. Дан­ный процесс можно сравнить с выбросом ад­реналина при чрезмерном возбуждении. Но в дальнейшем, когда прекращается действие, скажем этих "гормонов", у человека сно­ва упадок сил, во время которого он опять сдается животному. Для того чтобы этого не произошло, нужно четко знать многое, представлять себе свое положение и быть готовым к предстоящим состязаниям. Когда возника­ет такой материальный барьер, нужно его просто убрать в сторону, скажем так, разде­лить "Кесарю -- кесарево, Богу -- богово". Оставаться на стороне духовного и вдвойне усилить свой натиск. Смысл в том, чтобы выйти из ситуаций, смоделированных живот­ным началом, правильно, с сохраненным "цветком". Ты должен отвлекаться от навя­зываемого тебе негатива, который будет давить на тебя со всех сторон. Отвлечься на внутреннюю любовь, на положительное. В тебе должна присутствовать твердость убеждения, потому что твоя вера -- это твоя будущая реальность.
  -- Сложно поддерживать в себе внутрен­нюю любовь, -- посетовал Макс.
  -- На самом деле это только кажется, что сложно. Сложно, потому что много соблазнов вокруг, потому что в тебе начинает прокручиваться множество мыслей, на которые ты рассеива­ешь свое внимание. А по существу все просто. Тебе ведь не сложно выпить стакан воды? Нет. Это же не отвлечет тебя от той мысли, кото­рую ты обдумываешь? Нет. Так и здесь... Чело­век по жизни точно бежит через лес, киша­щий мыслями материального начала. И в этом лесу очень много уловок, зацепок, расстав­ленных сетей, вырытых ям. Но человек дол­жен бежать с открытыми глазами. Должен учиться уклоняться и видеть эти ловушки, по­нимать, что все это не его.
  -- Да, цепляет животное капитально.
  -- Естественно. Оно и должно цеплять. Его цель -- подчинить тебя себе, иначе оно будет в твоем подчинении. Это война, Макс. Твоя война, где главное твое оружие -- вера. Вы­бравшему духовный путь нужно просто отбро­сить все пустые иллюзии, "аки мираж в пусты­не", как говорили святые. Ему нужно научить­ся понимать, что весь этот материальный мир -- всего лишь мгновение перед вечностью. Но вся беда в том, что многие в начале этого пути спотыкаются об один и тот же камень преткновения: человек не может поверить в бесконечность будущего существования, в то, что там жизнь вечная, а здесь -- времен­ная. Ему нужны доказательства. А когда он по­лучит эти доказательства, порой бывает слишком поздно что-либо изменить. Но если в че­ловеке достаточно силы, то он не нуждается в каких-либо доказательствах. Он и так все чувствует и понимает.
  -- А ты какую силу имеешь в виду?
  -- Силу души. Это частица самого Бога в че­ловеке! Но частица эта, скажем так, не активи­рована. А катализатор для активации -- наш истинный выбор. Святыми становятся здесь, на Земле. Человек, победивший свое животное и достигший просветления, не умирает, он ухо­дит к Богу...
  -- Но что же лично у меня не так? Я же не совсем конченный? -- пошутил Макс.
  -- Не совсем, -- так же в шутку ответил Сэнсэй. -- Надежда, как говорится, умирает последней.
   -- Так в чем же моя проблема?
Сэнсэй устало посмотрел на Макса.
   -- В том, в чем и у многих. Ты любишь смотреть на поле боя издали и рассуждать о битве, но не принимать в ней участие. Твои сомнения -- это не просто ложка дегтя в боч­ке с медом. Это целый черпак цианистого ка­лия. Потому что они не только портят, а уби­вают все самое лучшее в тебе... Тебе нужно преодолеть свои сомнения, пока они не завели в омут. Откинь их подальше! Живи по-до­брому, по-хорошему, с Богом в душе. Ничего не делай плохого, даже если тебе это невыгод­но... Истинно духовному человеку на все эти материальные проблемы и "заморочки" по большому счету глубоко наплевать. Потому что все это мираж и иллюзия, которая сгинет и рассеется.
  -- Нет, ну как это наплевать? А как же жить в мире? Ведь как-то нужно решать проблемы. Не сидеть же, сложа руки, тем более, если эти проблемы касаются не только тебя, но и твоих близких.
  -- Ты меня не понял. Решать проблемы безусловно нужно, но не превращать их в смысл своего существования. И главное, что бы ни случилось, как бы тебя ни кидало из проблемы в проблему, важно всегда оставаться Челове­ком. Потому что любая твоя заморочка по жизни -- это, в первую очередь, не что иное, как проверка на твою животную "вшивость". Поэтому духовно устойчивому человеку про­сто наплевать на то, что у него периодически возникают те или иные сложности. Он с ними справляется, но не допускает их порабощаю­щего главенства в мыслях. А глупый человек поддается на эту провокацию своего живот­ного и позволяет себя вести, как ослика на подвешенную перед ним морковку, даже не замечая, что приближается к краю пропасти. Так что по существу, любая внешняя пробле­ма, которую ты серьезно воспринял, есть твоя внутренняя проблема, личный внутренний конфликт между тобой и твоим животным. Все в тебе!
   После этих слов Макс воспрянул духом, да­же какое-то время держался устойчиво на по­ложительной волне. Но потом слова Сэнсэя за­былись, и Макс снова по старой привычке с го­ловой окунулся в свои дела, отдаляясь от духовного и погружаясь в еще более запутан­ные лабиринты жизни животного начала.
  

* * *

   Девочка вздрогнула, открыв глаза.
   -- Сэнсэй, как же так получилось? Я ведь не предполагал... Как же теперь я буду со всем этим жить?
   Он посмотрел на свое детское тельце.
  -- Да чего ты переживаешь? -- весело под­бодрил его Сэнсэй. -- Ты же любил носить ко­сичку. Теперь вдоволь наносишься, даже с бан­тиком. И за бородой ухаживать не надо.
  -- Сэнсэй, мне не до шуток. Я серьезно!
  -- Так и я серьезно.
  -- Нет, правда? Как могло такое со мной случиться? Я же пытался идти по духовному пути...
  -- Вот именно, пытался, но не шел, -- серьёзно сказал Сэнсэй. -- Духовный путь -- это тебе не парк для прогулок и развлечений. Если стал на этот путь, надо идти к вершине, а не изобра­жать подобие ходьбы -- два шага вперед и три назад... Скажи еще спасибо, что это тело полу­чил. Могло быть гораздо хуже...
   В былое время Макс, услышав подобное, непременно бы сострил в ответ, расценив подобные слова Сэнсэя как шутку. Но сейчас он не сомневался в правдивости слов Сэнсэя. Но слишком поздно до него дошло это осо­знание.
   Макс потупился. Легкий холодок пробежал по его тельцу.
  -- Жаль мне тебя, -- с грустью промолвил Сэнсэй. -- Если бы ты захотел, еще при той жизни смог вырваться из цепи реинкарнаций. У тебя был такой шанс, какой мало кому выпа­дал в жизни.
  -- Как же так.., как же так... -- в растерян­ности бормотал Макс.
  -- Как, как, -- с горечью усмехнулся Сэн­сэй. -- Поосторожнее надо было быть в своих желаниях.
  -- Желаниях?
   Макс взглянул на Сэнсэя, и в памяти всплыл эпизод из прошлой жизни...
  

* * *

   Как-то раз на одной из тренировок Сэн­сэй объяснял очередную медитацию по улучшению навыков в боевом искусстве. Вскользь он зацепил тему ясновидения, упомянув, что этим даром в принципе может обладать даже обычный человек. После занятия как всегда особо любопытные стали расспрашивать Сэнсэя об этом феномене. Большая часть из них, естественно, сомневалась в реальности подобного явления. Поэтому разговор потек не по руслу объяснения самого феномена, а коснулся соответствующих примеров из ис­тории. В конце концов, Сэнсэй махнул рукой на особо сомневающихся, устав им до­казывать и так вполне очевидное. Он пред­ложил убедиться во всем путем эксперимен­та. Суть его сводилась к следующему. Любой мог позвонить своему другу, родственнику или знакомому. Перед этим звонком Сэнсэй рассказывал, где находится тот человек, во что одет и что на данный момент делает.
   Группа заметно оживилась, обсуждая меж­ду собой, кто же из них будет в этом экспери­менте участвовать. Потом все пошли в тре­нерский кабинет, где был телефон. Все случи­лось так, как и говорил Сэнсэй. Очередной участник садился напротив него. Сэнсэй при­крывал глаза, сосредоточивался. Потом как ни в чем не бывало выдавал соответствую­щую информацию. Последующим звонком участника она с удивительной точностью подтверждалась. Самое интересное, что боль­шее впечатление это произвело на тех, чьим друзьям звонили. Остальные наблюдатели эксперимента и верили и не верили этой де­монстрации феноменальных человеческих способностей. Каждому хотелось самому убе­диться так сказать в его чистоте и реальнос­ти происходящего на своих личных знако­мых. Но Сэнсэй продемонстрировал это только трижды.
   Макс был тогда в числе наблюдателей и, как обычно, с сомнением воспринял эту очеред­ную демонстрацию Сэнсэя. Уж слишком про­сто все выглядело. Он усердно пытался отыс­кать свое логическое объяснение происходящему. Но кроме назойливой мысли, что все это, возможно, заранее подстроено, ему ничего путного в голову не приходило. Хотя он и в этом тоже сомневался.
   Буквально через пару недель Макс снова вспомнил демонстрацию Сэнсэя в связи с не­предвиденным случаем. У его соседей пропа­ла внучка. Девочка-подросток вместе со сво­ей подружкой ушла на дискотеку и не верну­лась. Через два дня ее подружку нашли мертвой с множественными ножевыми ране­ниями. Что случилось с соседской девочкой, никто не знал. Родственники безрезультатно обзвонили в городе все больницы, морги, ре­анимации.
   Ее бабушка была человеком богомольным, ходила в церковь. Однако в этой ситуации она впала в такое отчаяние, что собралась да­же идти к бабке-гадалке. Буквально выходя из квартиры, она случайно столкнулась на площадке с Максом. Он из вежливости по­интересовался, как продвигаются поиски. Вместо ответа женщина расплакалась, и са­ма не зная почему стала рассказывать о на­болевшем.
  -- Не знаю, что и делать... Где искать? Вот к бабке-гадалке иду... Мне люди ее посоветова­ли. Говорят, хорошо гадает. Хоть знаю, грех. Никогда этим не занималась, а тут приходится. Но что поделать, внучка дороже, чем я и моя жизнь. Она же у нас единственная.
  -- А зачем к бабке-гадалке ходить? У меня есть один знакомый, мой тренер. Он мне демонстрировал кое-какие вещи ясновидения. Если, конечно, это все правда, то у него до­вольно неплохие способности. Если хотите, я могу вас с ним свести. И греха, вроде, для вас никакого нет. Он все-таки врач и спортсмен, а не бабка-гадалка.
  -- Ой, Максимка, сыночек, сведи, если мо­жешь! А то иду к ней, а на сердце словно ка­мень... -- стала упрашивать женщина Макса.
  -- Хорошо, я вас отвезу к нему. Хотя он мне демонстрировал несколько другое направление ясновидения, но, может, и здесь получится.
   Бабушка была согласна на все. Они догово­рились о встрече, и пожилая женщина с заметным облегчением вернулась к себе. Ве­чером Макс, как и обещал, отвез ее на своей машине к спортзалу. Всю дорогу он выслу­шивал причитания о внучке, доходящие до ис­терики. Когда они подъехали, Макс предложил подождать Сэнсэя на свежем воздухе, полагая, что это хоть как-то её успокоит. Но она и тут не унималась, обращая на себя внимание прохожих. Когда Макс увидел подъ­езжающего Сэнсэя, то даже с облегчением вздохнул.
   Сэнсэй, выйдя из машины, уверенной по­ходкой направился прямо к ним, словно точно знал, что Макс привел эту женщину именно для встречи с ним. Эта первая странность не­сколько удивила Макса. Но он почти не обра­тил на нее внимания, здороваясь с Сэнсэем и объясняя ситуацию. Зато поразила другая странность, которая в некоторой степени сильно затронула Эго Макса. Он стоял и рас­сказывал о случившейся беде в семье его со­седки. Но у него было такое чувство, что рас­сказывал все это самому себе, поскольку его вообще никто не слушал. Сэнсэй смотрел в глаза пожилой женщине. Та смотрела на не­го, не проронив ни слова, хотя пять минут на­зад невозможно было сдержать ее безудерж­ные причитания. Словно происходил свой не­гласный диалог... Женщину начало слегка трясти. Ее кожа стала покрываться гусиными пупырышками. Из глаз медленно текли слезы. Через минуту такого необычного обоюдного созерцания глаза в глаза женщина произнесла с мольбой в голосе:
   -- Я отдам свою жизнь за нее, лишь бы она вернулась живой.
   Макс, продолжавший в это время все еще "прояснять ситуацию", осекся на полуслове. Он почувствовал себя третьим лишним, но упорно продолжал стоять на месте как при­кованный. Ему самому становилось интерес­но, чем все это закончится. Женщина повтори­ла свою просьбу:
  -- Я отдам свою жизнь за нее, лишь бы она вернулась живой...
  -- Не о том ты, женщина, просишь, не о том, -- промолвил Сэнсэй необычным го­лосом. -- Надо думать о жизни вечной, а не временной.
  -- Это моя жизнь здесь уже временная. А у нее еще столько лет впереди...
  -- Это мгновение.
   Для меня мгновение, а ей жить да жить...
Сэнсэй опустил взгляд, словно о чем-то размышляя. Возникла неестественная тишина, от которой у Макса даже зазвенело в ушах. Сэнсэй вновь посмотрел на женщину.
   -- Ладно, иди. Будет по-твоему, -- и, обращаясь к Максу, произнес: -- Проводи ее до дома.
   Потом он развернулся и, не прощаясь, по­шел к спортзалу. Макс расслышал, как Сэнсэй удаляясь, тихо произнес, словно разговаривая сам с собой: "Слушают, да не слышат".
   Макс повез женщину обратно, несколько недоумевая от всей этой более чем странной сцены. Ему казалось, что он слушал этот диа­лог как будто на чужом языке. Он все видел, но ничего не понял. Женщина полдороги сна­чала тихо молилась, потом надолго задумалась, а подъезжая к дому снова расплакалась, доводя себя до истерики. Макс, в который раз за день пожалел, что вообще с ней связался и предложил свои услуги.
   Последующая ночь выдалась беспокой­ной. В полчетвертого утра к Максу прибежал муж соседки вызвать "скорую". У женщины стало плохо с сердцем. Но пока приехала "скорая", соседка уже скончалась. Все слу­чилось настолько быстро, что Макс никак не мог в это поверить и осознать, что человека, с которым он вчера еще разговаривал, боль­ше нет в живых. Чужая смерть всегда дейст­вует шокирующе на людей, напоминая об их собственном кратком пребывании в этом мире. Утренняя же новость еще больше по­трясла Макса. Нашлась девочка. Позвонили из больницы соседнего близлежащего горо­да. Оказывается все это время она находилась там без сознания и только в то роковое утро пришла в себя.
   Макс был потрясен. Он пытался осмыслить все произошедшее за последние сутки. Все эти события на первый взгляд выглядели вполне естественно. Все-таки женщина за по­следние дни сильно перенервничала... А рань­ше она уже перенесла инфаркт. Да и с девоч­кой... Если бы догадались позвонить в сосед­ний город, то нашли бы ее, и с бабушкой ничего бы не случилось. Вроде все логично, если бы Макс не стал свидетелем того стран­ного разговора. Он вспомнил, что женщина просила жизнь девочки в обмен на свою. Так и случилось. Вот что не давало покоя Максу... На следующую тренировку он ехал к Сэнсэю с надеждой, что тот даст ему вразумительные объяснения столь загадочного происшествия. Он встретил Сэнсэя возле входа в спортзал, чтобы поговорить с ним наедине, и рассказал о случившемся.
   -- Что поделаешь, каждый делает свой вы­бор, -- задумчиво произнес Сэнсэй.
   Он оглянулся по сторонам и как-то странно произнес не то вопросом, не то утверждением:
   -- Ну разве стоит это мгновение вечности?
   Макс в недоумении тоже посмотрел вокруг себя.
   -- Не понял.
   Сэнсэй глянул на него и с грустью проговорил:
   -- Видишь ли, Макс, некоторым людям иногда предоставляется возможность просить. Но они почему-то выбирают желания тленных мгновений, попирая вечность.
   Макс подумал-подумал, а потом снова про­изнес:
  -- Сэнсэй, я все равно не понял. Что ты имеешь в виду?
  -- Ничего, Макс, придет время, и ты все поймешь...
   Сэнсэй был прав, настало время и для Макса. Теперь до него, наконец-то, дошел ошеломляющий смысл этих слов. Действи­тельно, о чем он тогда заботился? Чего жаж­дал в прошлой жизни? Пересматривая свои желания, он с ужасом осознавал, что все, о чем просил у Бога в течение той жизни, бы­ло связано с его бывшим телом: сиюминут­ной удачей, благополучным разрешением ка­кого-то вопроса, проблемой денег, здоровья и тому подобное. Буквально все сводилось к ублажению и возвеличиванию его смертно­го Эго. Но ведь он же молил о прахе! Отнюдь не о душе и настоящей жизни вечной. И с чем он остался? Все его материальные накопле­ния растаяли, как мираж. Сам он оказался в другом теле, в другом месте, причем в гораз­до худших условиях. То, чего он так боялся всю жизнь, его и настигло. А боялся он, прежде всего, оказаться в ситуации лоха, же­стокого обмана его драгоценнейшей особы. Но именно сейчас он себя таковым и ощущал. И главное очутился в этом дерьме из-за соб­ственного животного, умно и тонко подменившего ему понятия о Жизни Настоящей. От этих мыслей Максу сделалось по-настоя­щему дурно. Сейчас такое разбазаривание желаний казалось ему непростительной глу­постью. Но почему же тогда в упор не замечал этого? И главное был убежден, что якобы все делал правильно... Тут он вспомнил еще один разговор.
  

* * *

   Однажды, беседуя с Сэнсэем, Макс услы­шал поразившие его тогда слова, которые вновь склонили его сознание в сторону ду­ши. Макс как обычно в шутку рассказывал о шествии кришнаитов по городу, ряженных в свои одежды. На что Сэнсэй отреагировал совершенно неожиданно, переведя его шут­ку в серьезный разговор, чем его и удивил, поскольку обычно шутки Макса заканчива­лись очередными веселыми комментариями Сэнсэя.
   -- Люди играют в веру в Бога, но не верят в действительности, не живут ею. Многие из них напяливают на себя различную отличи­тельную атрибутику, одежды, но все это лишь, по большому счету, актерство. Ведь на­стоящая вера в Бога -- это сугубо внутренняя чистота. По-настоящему духовный человек никогда не будет заниматься показухой, по­тому что его истинное внутреннее сокрови­ще -- его тайна, ведомая Богу. Человек, иду­щий по своему духовному пути, не будет выпендриваться в толпе, махать флагом, мол посмотрите, какой я верующий! Никогда. Максимум, что он может себе позволить, это спросить или подсказать направление или поделиться опытом со своим попутчиком, но не более. Поскольку люди, которые идут к Богу, действительно верят, а не хвастаются своей верой, играя в этот образ... Они пре­красно понимают, что такое этот мир и каков его объединяющий разум.
  -- Объединяющий разум?
  -- Да. Есть индивидуальный разум, есть коллективный духовный разум, а есть и объе­диняющий животный разум человечества, ко­торый, кстати говоря, управляем...
  -- Как это? Как муравьями, что ли, или ста­дом бизонов во время миграции?
  -- Приблизительно, -- усмехнувшись, от­ветил Сэнсэй. -- Животное -- оно и есть жи­вотное. Этот объединяющий животный разум человечества существует по своим определен­ным законам. В нем имеется своя внутренняя и внешняя иерархия. И в основном лю­ди живут в умелой организации этого живот­ного разума, который подчиняет их своей си­стеме, навязывает им правила игры и условия существования. И в принципе, когда человек идет по духовному пути, когда он живет внут­ри себя с Богом, то не афиширует это, пони­мая, что моментально вызовет агрессию со стороны животного разума. И это естествен­ная реакция. Животный разум -- непримиримый враг всего духовного. Поэтому обычно высокодуховные люди, к примеру Бодхисатвы, рожденные в теле, попадая в систему жи­вотного бытия общества, стараются играть во внешнем мире в простого человека, ничем се­бя не выдавая, оставаясь при этом внутри себя Сущностью и пребывая истинно с Богом и в Боге.
  

* * *

  
   Странно, но тогда Макс так и не понял до конца слова Сэнсэя. Зато сейчас ясно осозна­вал, почему не понял. Потому что тогда сам жил в системе ценностей общечеловеческого животного разума. И даже этого не замечал. Хотя этот факт был очевиден. Да и сейчас он понимал, возможно, только потому, что слиш­ком свежи были в душе посмертные воспоми­нания, мучения этого перерождения, слишком разительны понятия "там" и "тут". На фоне всего пережитого Макс уже совершенно иначе смотрел на мир и переосмысливал то, что ког­да-то говорил Сэнсэй. Он сожалел о прошлом, прокручивая в памяти мгновение под названи­ем "жизнь". Если бы тогда его разум не был столь тщеславен и эгоистичен, если бы тогда он нашел в себе мужество не играть в веру, а верить по-настоящему, если бы постоянно не откладывал духовные занятия на потом... Если бы, если бы, если бы... Были лишь одни иллю­зорные условия, и никакого реального, прак­тического результата. А ведь сколько раз ему давался ШАНС! Сколько раз после бесед с Сэн­сэем в нем пробуждалась душа. Ему бы под­держать ее, отстоять, защитить от животного и вырваться... А он душил на корню это пробуждение своими сомнениями. И опять падал в грязь материального. И опять все шло по кругу. Все эти мгновения в телесности, во вла­сти животного, теперь казались такой глупос­тью, такими испепеляющими... Становилось невыносимо больно за такую суицидную трату, бездарное разбазаривание огромной жизнен­ной силы -- этого трамплина в вечность. А как трепетала душа, пребывая рядом с Тем, кто уже достиг подобных высот... И тут Макс прозрел окончательно. Ведь Сэнсэй был не кто иной, как... В памяти Макса до мельчайших подроб­ностей всплыли два кульминационных фрагмента из его прошлой жизни. Это были мгно­вения самой высшей точки его духовного подъема. Теперь, созерцая их с позиции пере­житого, Макс понимал, что именно в то время оказался очень близок к раскрытию души. Она тогда не просто трепетала, она стучалась и ло­милась в двери его разума, кричала, что было сил, чтобы он услышал и обратил на нее силу своего внимания. Как ни парадоксально, но, находясь именно в другом теле, он полноцен­но ощущал тот восхитительный полет души. И именно сейчас осознавал всю горечь его ут­раты, утраты великого шанса обрести свою Нирвану -- вечную жизнь в Боге, в абсолют­ной Любви.
  

* * *

   Та поездка в Киев стала для Макса незабыва­емой. Память воспроизводила ее до мельчай­ших подробностей. Он поехал вместе с Сэнсэем оформлять лицензионные документы для фирмы. Полдня они обивали пороги чиновни­чьих кабинетов. И только после обеда смогли вырваться из этой бюрократической суеты и походить по знаменитым улицам старинного города, основанного, как предполагают исто­рики, еще в пятом веке как центр восточно­славянских племен полян.
   Киев в старину называли городом трех холмов, затем семи холмов за его уникальное расположение на правобережных кручах Днепра. Чем дальше продвигалась цивилиза­ция, тем больше холмов она занимала. Город сумел сохранить свою привлекательность и в эпоху научно-технического прогресса, сочетая новостройки не только с древними строениями, но и с островками первоздан­ной природы. Киев был и по сей день оста­ется одним из самых загадочных городов на Земле.
   Макс был удивлен, увидев здесь столько церквей, древних храмов, а также представите­лей разных религиозных конфессий. Когда он высказал свое изумление Сэнсэю, тот лишь, как всегда загадочно, улыбнулся и ответил:
   -- Свято место пусто не бывает.
   Больше всего, конечно, в Киеве было право­славных старинных храмов. Это понятно. Все-таки как историю ни крути, а крещение Руси пошло именно из Киева, некогда бывшего сто­лицей древнерусского государства... Насмот­ревшись на архитектурные памятники, Сэнсэй предложил Максу съездить в Киево-Печерскую лавру. Доехать туда не составляло особого труда, поскольку любой киевлянин объяснял дорогу так детально, как своим ближайшим родственникам.
   Киево-Печерская лавра величественно сто­яла на двух крутых холмах, утопающих в зеле­ни. Оттуда открывался великолепный вид на Днепр. Дух захватывало от одного только со­зерцания этого живописного уголка природы. Вокруг лавры была сооружена семиметровая каменная стена, некогда, очевидно, выпол­нявшая фортификационную функцию. А за ней виднелись целые плеяды сверкающих куполов, среди которых особо выделялся по вы­соте золотой купол Большой Лаврской коло­кольни.
   Макс с Сэнсэем купили билеты в Верхнюю лавру -- музей-заповедник, включенный в список Всемирного наследия, и вошли через центральный вход. Главные ворота располага­лись под Троицкой церковью. Они представ­ляли собой своеобразную арку. Едва Сэнсэй вступил с Максом под свод ворот, внезапно раздался заливистый перезвон Лаврских ко­локолов. Некоторые из находившихся на вну­тренней площадке туристов, а также прохо­дившие мимо монахи с удивлением посмотре­ли на колокольню и, остановившись, стали креститься... Макс встрепенулся от неожи­данного звона.
   -- Надо же, как красиво звонят. Никогда такого звона не слышал. Праздник сегодня, что ли?!
   -- Ну, это для кого как, -- ответил Сэнсэй каким-то необычным мягким, мелодичным го­лосом.
   Макс глянул на Сэнсэя и удивился пере­менам в его лице. В это время они как раз вышли на свет из-под арки Троицкой церкви. Сэнсэй словно преобразился. Глаза его сияли необычным светом, излучая мощную силу ка­кой-то гармонии и внутренней чистоты. Он слегка наклонил голову, словно здоровался с этим местом. От Сэнсэя исходила незримая благодать, от которой у самого Макса возник­ло чувство необычного умиротворения и спо­койствия. Его состояние напоминало блажен­ную, тихую радость. В этот момент даже гово­рить ни о чем не хотелось. Макс набрал полной грудью воздух и посмотрел вокруг. Од­но слово -- лепота. Тогда он не понял, отчего ему вдруг стало так хорошо на душе. "Наверное, место здесь такое", -- подумал Макс. В этом необычном, возвышенном состоянии ему почудилось, что он попал в совершенно иной мир, мир нереального бытия, где даже до небес, казалось, легко дотянуться рукой. Макс на радостях, увидев ближайшую иконную лав­ку, побежал покупать все, что было глазу мило. Сэнсэй же, ожидая его, созерцал все вокруг и в особенности людей. Насладившись каждый по-своему таким гостеприимством, они стали осматривать территорию.
   Чего только не было в этом музее-заповед­нике! Помимо старинных церквей, общежи­тия для монахов, там размещался музей исторических ценностей, где демонстрировались различные золотые и серебряные украшения скифских времен, музей театральный, музы­кальный, музей киноискусства, историческая библиотека, музей книги и типографии, музей народного декоративного искусства. И это уже не говоря о многочисленных торговых лавках, продающих все, что только можно продать, от икон и книг до ювелирных укра­шений и еды. Сэнсэй без особого энтузиазма, в отличие от Макса, обошел все эти "досто­примечательности" Верхней лавры, задер­жавшись больше в старинных церквях, возле книг да на смотровой площадке. Оттуда от­крывался великолепный вид на Нижнюю Ла­вру и знаменитую реку, называемую в разные времена по-разному -- Борисфен, Славутич, Днепр. Сэнсэй долго стоял там, задумчиво глядя куда-то вдаль, пока Макс обходил торговые лавки. Наконец, они пошли в святая святых -- на территорию Нижней лавры, где, собственно говоря, и зародилась Киево-Печерская лавра.
   Спустившись по довольно крутому спуску, вымощенному камнями, они попали на монас­тырскую улицу. Там был целый ряд книжных и иконных ларьков. В конце этой улицы нахо­дился свободный вход на территорию Нижней лавры, предусмотренный для верующих. Не­вдалеке располагались кассы для желающих посетить пещеры с экскурсоводом. Макс пред­ложил Сэнсэю присоединиться к формирую­щейся группе. Их гидом оказался мужчина лет сорока. Набрав достаточное количество людей, он повел группу под гору по широкой мосто­вой улице мимо монастырского сада. Достиг­нув Крестовоздвиженской церкви, где был вход в ближние пещеры, экскурсовод начал свой рассказ.
   -- Мы находимся на территории мужского монастыря Киево-Печерской лавры, которая дала Православию гораздо больше святых, чем любой другой монастырь. Издревле это место называли обителью Святого Духа, Земным Ра­ем. История Печерского монастыря уходит в XI век, когда были созданы главные досто­примечательности сегодняшней Лавры -- Антониевы и Феодосиевы пещеры или так назы­ваемые Ближние и Дальние пещеры, по степе­ни отдаленности от Успенского собора. Годом основания считается 1051...
   Согласно летописи, некий человек по име­ни Антипий из града Любичи, расположенно­го в Черниговской земле, совершил паломни­чество в один из монастырей Афона. Там он принял монашество, и ему дано было имя Антоний. В то время христианство на Руси только зарождалось. Антоний был послан игу­меном Афонского монастыря в Киев, чтобы основать там новую обитель. Согласно "Киево-Печерскому патерику" Антоний дважды посещал Киев: в 1013 и в 1051 годах, когда про­изошла перемена власти. В свое первое посе­щение он жил в Варяжской пещере. Она суще­ствует и сейчас и является частью Феодосиевых пещер. Во второй раз он поселился в небольшой пещере на этой же горе. Кто ее выкопал, ответить трудно из-за расхождений в старинных летописях. Так или иначе, но Ан­тоний стал жить там, расширяя свою пещеру и молясь о спасении души. Слух о святом пе­щерном затворнике, обладавшим необычным даром исцеления и пророчества, стал распро­страняться по русской земле. К Антонию на­чали сходиться люди, некоторые оставались жить вместе с ним. Подземелье постоянно углублялось. Вскоре оно превратилось в целый лабиринт Дальних пещер с кельями и церквя­ми. Около 1062 года Антоний поставил над братией игумена Варлаама, а сам, желая уеди­нения, переселился на соседний холм. Там на­чал копать себе новую пещеру, впоследствии получившей название Антониевой. Старец умер в 1073 году и был захоронен в Ближних пещерах...
   Феодосий прославился тем, что основал на месте пещерного скита наземный монастырь. Он стал игуменом Печерского монастыря в том же 1062 году, в связи с переводом Варла­ама в другое место. Преподобный Феодосий в свое время был достаточно известным церковно-политическим деятелем. Родился он в 1036 году в городе Василькове под Киевом в состоятельной семье, которая владела боль­шими поместьями. В детстве любил читать бо­жественные книги. В юности его постоянно била мать за попытки сбежать из дома в Свя­тую землю. В последний свой побег он смог добраться до Киева, где и остановился в пещерах у Антония. В 1058 году был пострижен Ни­коном в монахи. Став игуменом, Феодосий первый ввел в своей обители Студийский ус­тав, требующий от каждого монаха строгой дисциплины и полного подчинения игумену, отречения от всех форм собственности. Позже его примеру последовали остальные монасты­ри Киевской Руси. Феодосий правил в Печерском монастыре твердой рукой. Неповинове­ние, невыполнение обязанностей и поручений расценивалось как тяжкий грех и подлежало наказанию. При игуменстве Феодосия были сооружены все основные храмовые постройки и кельи. Кроме того, близ монастыря были вы­строены дом и церковь святого первомученика Стефана для больных и нищих. Умер он че­рез год после Антония в 1074 и был похоронен в Дальних пещерах. Об особом значении дея­тельности Феодосия для православной церкви говорит тот факт, что он стал вторым святым, судя по хронологическим датам, канонизиро­ванным в 1108 году.
  -- А кто был первым? Антоний? -- спросил кто-то из группы.
  -- Нет. Первых причислили к лику святых в 1020 году князей-мучеников Бориса и Глеба, убитых в 1015 году по приказу князя Святополка. Они выступали как поборники христи­анских идеалов. Ведь в те времена Русь была языческая. И новая христианская вера насаж­далась с трудом. Так что канонизация Феодо­сия, во время игуменства которого обитель в пещерах превратилась в первый на Руси монастырь, утвердила позиции Киево-Печерской обители как ведущего центра Киевской Руси, в противовес митрополичьей кафедре. В ожидании этой канонизации было написано "Житие Феодосия Печерского" Нестором-летописцем, который, как вы знаете, написал "Повесть временных лет". Нетленные мощи Нестора также лежат здесь, в Ближней пеще­ре. А теперь мы спустимся непосредственно в пещеру...
   Группа вошла в Крестовоздвиженскую цер­ковь, построенную, как объяснил экскурсо­вод, в 1700 году. Спускаясь в подземелье, каж­дый зажег по церковной свечке, ибо единст­венным освещением этих пещер были лампадки возле образов святых. Эта полутьма создавала у Макса особое настроение из смеси любопытства, страха и какой-то таинственно­сти окружающего.
   -- В настоящее время длина Ближних пе­щер составляет триста пятьдесят два метра. Дальних вместе с Варяжскими пещерами -- четыреста восемьдесят девять метров. Пеще­ры вырыты в слое пористого песчаника. Бла­годаря этому природному материалу, темпе­ратура в лаврских пещерах в течение всего года постоянная -- плюс десять-двенадцать по Цельсию. Глубина пещер от четырех до двенадцати метров. Ширина их коридоров полтора метра, высота потолков -- два мет­ра... Вдоль коридора расположены аркосолии, своеобразные ниши длиной около двух метров. В них -- гробницы с мощами лаврских святых под стеклом. Гробни­цы в основном сделаны из кипариса. Кипа­рис считается священным деревом с тех пор, как на кипарисовом кресте был распят Иисус. Возле гробниц, как вы видите, висят портреты и горят лампадки. Лампадки счи­таются символом души...
   Экскурсовод стал вкратце выборочно рас­сказывать, где кто лежит и чем этот святой прославился. Верующие из группы крести­лись, прикладываясь к стеклянным крышкам гробов. Другие просто рассматривали портре­ты, а также лежавшие в некоторых гробах усохшие темно-коричневые кисти рук на по­крытых парчовыми тканями останках святых. Группа посетила келью и подземную церковь преподобного Антония Печерского, откуда по преданию начинаются подземные ходы под Днепр и Верхнюю лавру, подземную цер­ковь Варлаама Печерского, гробницы других святых.
   -- А здесь находятся святые нетленные мо­щи Афанасия Затворника, известного своим чудесным исцелением в пещере. После этого он прожил в затворе двенадцать лет. Вообще затворничество было делом добровольным. Считалось, что путем отречения от всех мир­ских благ, в непрестанной молитве, можно по­лучить благодать на Небе. Монах входил в ке­лью. Вход наглухо закладывался кирпичом. Еда, состоявшая в основном из хлеба и воды, подавалась через единственное оставшееся маленькое окошко. И когда монах, приносящий затворнику еду, не получал ответа на просьбу благословить его, то есть не протяги­валась из кельи благословляющая рука, у него возникало сомнение, не умер ли затворник. Келью размуровывали и убеждались, жив мо­нах или мертв. Если он умер, то тело либо оставляли в келье, которая превращалась в по­гребальную нишу, либо извлекали, обворачивали широкой и длинной тканью и выставляли в нише для поклонения верующим... В затво­рах проводили разное время. Иногда затвор­ник умирал спустя несколько месяцев, иногда жил там несколько лет...
   Группа прошлась по лабиринтам петляющих коридоров. Заблудиться здесь было невозмож­но, поскольку многие ходы были перекрыты да и дежурила пара монахов.
   -- В этой крипте покоятся мощи Ильи Муромца, реально существовавшего богаты­ря, родом из города Мурома, прославленно­го героя народного эпоса. Предполагают, что первоначально он был захоронен в Софий­ском соборе. Его мощи были перенесены в Киево-Печерскую лавру в середине XVIII века, когда Духовный собор, рассмотрев его жизненный путь, причислил к лику святых. Он считается покровителем всех мужчин. Мужчины приходят к его гробнице помо­литься и попросить, чтобы Илья наполнил силой и энергией... Существует целый спи­сок, какой святой кому покровительствует. Вот, к примеру, в этой маленькой гробнице под стенкой находятся нетленные мощи младенца Иоанна. Он погиб в 983 году вместе со своим отцом Федором. Этот младенец счита­ется покровителем всех маленьких детей, а также помогает женщинам, страдающим от бесплодия. Слева находится гробница Луки, эконома Печерского...
   В это время Макс подошел к стенке напро­тив и стал рассматривать настенный рисунок Божьей матери. Он тихонько позвал Сэнсэя.
  -- Смотри, у Божьей Матери "Третий глаз".
  -- Да это...
   Сэнсэй не успел договорить, поскольку в это время подошел экскурсовод.
   -- А здесь покоится Никон Сухий, умер­ший в 1101 году. Прославился тем, что в 1096 году был взят в плен половецким ханом Боняком, искалечен там. Но чудесным образом перенесся в Печерский монастырь... Также тут вы видите участок настенной росписи. Это еще одна из загадочных тайн Лаврских пещер. Эта роспись совершенно случайно была обнаружена археологами во время последних раскопок в 1978 году и вызвала не­мало удивлений и споров. Всегда считалось, что в древности стены монастырских подзе­мелий были просто из песчаника либо в бо­лее позднее время обложены кирпичом, отштукатурены и побелены. Поэтому никто не
подозревал, что под слоем побелки могут оказаться такие фрески. Данные росписи
предположительно относятся к XVIII веку. Но наибольшее удивление вызвало то, что эта роспись наносилась поверх еще более древней росписи. В частности это мы видим сейчас. Здесь изображена Божья Матерь, ко­торая держит на руках Бога-младенца. Рос­пись XVIII века наложилась на более ран­нюю. Это обнаружили во время реставрации. Фрагменты этих фресок расчищены только частично, хотя нетрудно заметить, что все они имеют продолжение под побелкой стен... А теперь мы пройдем в подземную церковь Введения во Храм Пресвятой Богородицы... Это место -- одно из самых загадочных мест Ближних пещер...
   Когда они вошли туда, Макс склонился над ухом Сэнсэя и восхищенно прошептал:
  -- Глянь, в центре иконостаса печать Шам­балы, -- кивнул он на треугольник с глазом внутри, обрамленный солнечными лучами. -- Откуда она тут?
  -- Это особое место, -- также тихо ответил Сэнсэй. -- Кроме того, в этих пещерах покоят­ся останки Бодхисатвы Агапита...
  -- Кого? -- переспросил Макс.
  -- П отом расскажу...
  -- В этом месте зафиксирован необычный фон энергетики, -- продолжал экскурсовод. -- Тут покоятся нетленные мощи преподобного Агапита врача безмездного, одного из са­мых знаменитых лекарей XI века... Нам неиз­вестно, когда и где он родился. Предполагают, что он из Киева. Агапит один из первых пришел к Антонию, который постриг его в мона­хи. Согласно "Киево-Печерскому патерику" Антоний оставил Агапита своим наместником в чудотворном искусстве врачевания. Агапит был образцом гуманности, граничащей с са­мопожертвованием. Он исцелял от тяжелых внутренних болезней, причем всех -- и бед­ных, и богатых. Излечивал и таких, за которых не брался уже никто. Он не отходил от больно­го, пока его окончательно не ставил на ноги. Его называли "Лечец", лекарем от Бога, ибо "сам Господь даровал ему дар исцеления"... Агапит был талантливым и знающим целите­лем. Он хорошо разбирался в народной меди­цине, знал труды Гиппократа, Галена. Свобод­но владел греческим языком... Приходил туда, где остро нуждались в его помощи. Своим человеколюбием и сердечным отношением к больным Агапит снискал небывалую славу в народе, причем не только в Киеве, но и дале­ко за его пределами. Он вылечил также черни­говского князя Владимира Мономаха, который серьезно заболел и находился при смерти... Умер Агапит в октябре 1095 года. До наших дней сохранились его мумифицированные ос­танки...
   В 1988--1990 годах учеными были исследо­ваны более пятидесяти мощей из Ближних пещер, изучены антропометрические и мор­фологические характеристики. Антропологи­ческие измерения позволили восстановить внешний облик таких святых, как Агапит, Не­стор Летописец, Илья Муромец, Варлаам, Поликарп... Более того, киевскими исследо­вателями-биоэнергетиками было установле­но, что мощи Агапита обладают колоссальными биомоторными характеристиками, то есть являются ускорителями роста, что подтверждено на семенах различных расте­ний. Кроме того, обнаружено, что эти мощи защищают от радиации, а также оказывают очень сильное бактерицидное воздействие на состояние воздуха в Ближних пещерах. Ну и, пожалуй, самое главное -- уже в наше время зафиксировано несколько тысяч случаев ис­целения людей мощами Агапита. Вот такая у него была духовная исцеляющая сила, даже после смерти он продолжает врачевать людей на протяжении девяти веков... А теперь прой­демте дальше по коридору. Заканчивая нашу экскурсию...
   Часть группы пошла за экскурсоводом, часть столпилась у гроба преподобного Ага­пита. Некоторые молились, некоторые просто рассматривали подземную церковь Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Макс с Сэн­сэем находились позади людей, ожидая своей очереди, чтобы подойти к гробнице. Рядом с ними стояла пожилая старушка с палочкой, скром­но одетая, с дорожной сумкой в руках. Она постоянно отставала от группы, сильно при­храмывая на ногу, и старалась приложиться к каждой гробнице, шепча молитвы. По ее ли­цу было видно, что это ей давалось с большим трудом, очевидно, приходилось преодолевать острую боль. Но ее упорству и внутренней си­ле духа оставалось лишь позавидовать. Еще раньше, в одном из переходов по пещере, Макс "сочувственно" заметил: "Ну, бабка дает, еле же ходит..." На что Сэнсэй ответил: "Чело­век в глубокой вере... Ты не представляешь ка­кую боль она испытывает при ходьбе. У нее деформирующий артроз тазобедренного сустава". "Да?!" -- удивился Макс, оборачиваясь в сторону женщины. Теперь они вместе стояли почти по­следними в очереди к гробнице преподобного Агапита.
   Когда основная масса людей вышла, Макс приблизился к мощам, а Сэнсэй пропустил вперед старушку. Та взглянула на него с благо­дарностью и пробормотала: "Спасибо, сыно­чек". Она подошла к гробнице и стала шеп­тать молитву Макс в это время пытался про­читать строчки молитвы преподобного Агапита, помещенные слева на стене в рамоч­ке. Он хотел что-то спросить у Сэнсэя. Но, обернувшись, увидел, что Сэнсэй стоял с за­крытыми глазами. Его лицо было сосредото­ченным. В это время Максу стало как-то нео­бычно жарко. Сначала он подумал, что это его чисто субъективное ощущение. Но тут заметил, как у мужчины, стоящего рядом, потек пот со лба, причем несколькими струйками. Маль­чик лет семи легонько дернул молившуюся маму и тихо произнес: "Мам, тут жарко сдела­лось". На что та ответила: "Это хорошо, сына. Это Дух Святой снизошел в обитель сию от наших молитв". Бабка начала усиленно крес­титься, бормоча молитву. У Макса создалось такое впечатление, что волна необычного жа­ра точно прокатилась через него к гробнице Агапита. В момент пика этого неестественного напряжения у старушки вырвался возглас: "Господи, прости меня!" Ее костыль с грохо­том упал оземь. Все присутствующие вздрог­нули и обернулись. Сэнсэй плавно открыл глаза и сделал глубокий вдох-выдох. Бабуся видно сама испугалась такого грохота и, слов­но извиняясь перед присутствующими за нарушение тишины, резво подскочила и под­няла свою палку. Макс с возрастающим удив­лением посмотрел на помолодевшую в движе­ниях старушку. Та не сразу поняла, что про­изошло. Потом с изумлением оглядела себя, прошлась взад-вперед, ощупывая свой сустав. На ее глазах заблестели слезы. От охвативше­го ее волнения она не могла произнести ни слова, а лишь восхищенно смотрела то на свой сустав, то на гробницу, то на окружаю­щих людей. Те тоже молча глядели на нее, не веря своим глазам. Бабка подбежала к Сэн­сэю, единственному человеку, с которым она немного общалась в пещерах, и радостно зата­раторила: "Я хожу, я хожу, не могу поверить, я хожу! Я же пять лет..." Тут она взглянула в глаза Сэнсэю и умолкла, вскинув в удивле­нии брови. Перевела взгляд на портрет Агапита, потом на Сэнсэя. И, словно очнувшись, произнесла: "Ой, извините, у меня все препо­добный Агапит перед глазами стоит. Счастье-то какое, пойду свечек накуплю..." Она подбе­жала к святым мощам, поцеловала, перекрес­тилась и поспешила к выходу, все время изумленно оборачиваясь на Сэнсэя и радост­но крестясь в молитве. Оставшиеся присутствующие, в том числе и Макс, столпились у гробницы. Сэнсэй по-прежнему стоял около колонн храма.
  -- А ваш знакомый действительно очень по­хож на Агапита, только в старости, -- произнес мужчина, который стоял возле Макса.
  -- Не может быть! -- пытался протиснуться Макс со своей свечой к портрету. -- Где?
  -- Вот, посмотрите сами. Я, молодой чело­век, профессиональный художник, у меня аб­солютная память на лица и образы.
   Максу, наконец, удалось рассмотреть портрет.
   -- Хм, точно! Глянь... -- Макс повернулся, чтобы обратить внимание Сэнсэя на это сходство.
   Но того уже не было в помещении. Макс поспешил выбраться из кучки столпивших­ся людей и догнал Сэнсэя уже на выходе из пещер.
  -- Пойди, посмотри! Представляешь, там висит твой портрет в старости!
  -- Да видел я, -- как-то обыденно сказал Сэнсэй, словно речь шла о давно знакомом ему образе.
   Они пошли к выходу, который вел непосред­ственно внутрь Крестовоздвиженской церкви. Их группа уже разошлась. Макс с Сэнсэем прошлись по помещению наземной церкви. Вышли на улицу и отправились к Дальним пе­щерам. Макс все еще находился под впечатле­нием увиденного.
   -- Ну надо же, как бабка исцелилась! А может быть это какая-нибудь подставная была? Хотя с другой стороны, какая же она подставная, ведь большая часть людей уже ушла! Нет, ну как это у нее получилось?! Сэн­сэй, как?
  -- Да как... Обычно. Вера великая сила... и хороший проводник.
  -- Это все понятно. Но как это произошло?
  -- Вот пристал, -- с ноткой юмора в голосе произнес Сэнсэй. -- Слышал же, исследования проводились, приборы зашкаливало возле этих мощей и все такое...
  -- Нет, ну почему же у других людей не бы­ло такого явного проявления силы воздейст­вия? Ведь возле мощей Агапита больше всего стояло народу?
  -- Ну так еще Иисус сказал, что по вере ва­шей да будет вам.
   Макс понял, что на сей раз ему не удастся вытянуть из Сэнсэя интересующую его более подробную информацию. И он, не теряя вре­мени, перешел к другому вопросу.
   -- А что ты там говорил про Агапита? Он был Бодхисатвой? Значит из Шамбалы?
   Сэнсэй кивнул.
  -- Тогда, судя по всему, экскурсовод тракто­вал несколько иначе известную тебе исто­рию, -- продолжал закидывать удочки Макс.
  -- В общем да. Но это не вина экскурсово­да, -- таинственно улыбнувшись, ответил Сэнсэй.
  -- В чем же пробел?
  -- Агапит не был учеником Антония. Ско­рее наоборот. И дело вовсе не в возрасте. Антоний познакомился с Агапитом на Афоне. И именно Агапит научил его настоящему ис­кусству врачевания молитвами и травами. Но это не главное. Именно благодаря Агапиту Антоний был посвящен в хранители храма Ло­тоса, расположенного на территории Киева с древних времен... Агапит же, выполнив свою миссию на Востоке, пришел к Антонию в пе­щеры, где и доживал в теле свой земной срок. И то, что здесь происходят исцеления, так это благодаря нахождению останков Агапита, в ко­торых некогда пребывал сам Святой Дух на Земле. Неудивительно, что и другие мощи, пролежавшие рядом с ним, становятся целительными. Здесь любому обращающемуся с чи­стой верой к Богу, к какой бы религии он не принадлежал, воздастся... -- Сэнсэй задумался о чем-то своем, а потом произнес: -- Жаль только, что до сих пор многие люди просят не о спасении своей души, а об исцелении телес своих. Ведь во власти Святого Духа освободить души. А что телеса? Всего лишь перемена одежды...
   Макс немного помолчал и вновь спросил:
  -- А откуда в те времена здесь взяться храму Лотоса?
  -- Этот храм был здесь задолго до того, есть и сейчас.
  -- А "задолго до того" -- это когда? -- попы­тался уточнить Макс.
  -- Во времена предыдущей цивилизации Альт-Ланды.
  -- Атлантиды?!
  -- Да, -- кивнул Сэнсэй. -- Тогда еще "рези­денция" Ригден Джаппо располагалась практи­чески на середине Черного моря. В те времена моря не было. Там находилось лишь небольшое озеро с прекрасными, живописными берега­ми... Так вот, именно в то время в здешних ме­стах и был заложен подземный храм Лотоса с фрагментом Чинтомания в качестве источни­ка силы и места будущего духовного возрожде­ния человечества. Отсюда и такая привлека­тельность по сей день к данному месту для лю­дей духовных.
  -- Но если этот храм есть и сейчас, значит есть и его хранители? -- с тонким намеком спросил Макс.
  -- Ну если есть что охранять, значит есть и охрана, -- в тон ответил Сэнсэй. -- Хотя по факту этот храм и так недоступен для обычно­го человека, как и Шамбала.
  -- А ты сам там был? -- полушутя, полусе­рьезно поинтересовался Макс, очевидно, рас­считывая, если это шутка, посмеяться вместе, а если это правда, напроситься его посмотреть.
   Сэнсэй улыбнулся и так же непросто ему от­ветил:
   -- Макс, я же тебе сказал, он недоступен для обычных людей.
   В это время они дошли до Дальних пещер, вход в которые располагался в Аннозачатиевской церкви, построенной в XVII--XIX веках. Самостоятельно прошлись по галереям пе­щер, где тоже стояли гробницы с мощами свя­тых более поздних времен. Там же, в нише за решеткой в шкафу под стеклом, находились и знаменитые мироточивые головы неизвест­ных святых. Макс как ни старался, но так и не смог в свете свечки толком ничего рас­смотреть. Естественно, он сразу высказался по поводу фальсификации. На что Сэнсэй от­ветил: "Макс, внешний вид нужен лишь твое­му уму, чтобы доказать то, что в доказательст­вах не нуждается. Ты закрой глаза и доверься своей интуиции. Она тебе скажет гораздо больше, где фальсификация, а где истинный святой источник. Если человек душой стре­мится к Богу, его трудно обмануть, ибо он вну­тренне ощущает гораздо больше, чем видят его глаза"...
   Выйдя из пещер, они еще какое-то время постояли на кручах холма, всматриваясь в красоту окружающей природы. Затем стали спускаться. Навстречу им попадалось много монахов различных рангов, поскольку рядом были расположены их кельи, а также Духов­ная семинария. Некоторые рангом повыше проезжали мимо на дорогих машинах. Макс посмотрел на их благосостояние, послушал обыденные речи случайных попутчиков, об­лаченных в черную рясу, и с улыбкой сказал: "Может и мне в попы пойти? Судя по их ли­цам, их тут неплохо кормят". В это время вда­ли из-за поворота вышел сухонький старец, принадлежащий к братии очевидно со времен атеизма. Он шел, углубившись в себя, и непрестанно шевелил губами, читая молит­ву. "Этот не считается, этот исключение", -- поспешил добавить Макс. На что Сэнсэй от­ветил: "Макс, чего ты от них хочешь? Они та­кие же простые люди, как и ты, с такими же проблемами и заморочками по жизни. Они просто учатся и выполняют свою работу так же, как и ты учился в институте, а потом по­шел работать по специальности. Эти ребята -- обыкновенные люди. А вот этот монах -- со­вершенно другое. Он истинно идет по пути к Богу. И разница между ним и ими огромная, хотя они носят одинаковые одежды".
   Макс с Сэнсэем прошли Ближние пещеры и стали подниматься по монастырской улице вверх на выход. В это время колокола снова зазвучали своим перекатистым звоном. Улица была довольно оживленной, кто-то выходил из пещер, кто-то только собирался посетить их. На самом выходе-входе стояли монахини, прибывшие в Лавру с дальних монастырей. Они собирали пожертвования. Раздавая день­ги, Сэнсэй подошел к одной пожилой мона­хине, которая из-за своего преклонного возраста сидела на табуретке. Не успел Сэнсэй положить ей в коробку деньги, как она встре­пенулась, и, неожиданно схватив Сэнсэя за руку, упала на колени, опрокинув коробку с зазвеневшей, разлетающейся мелочью. "Благослови, благослови мою душу". Макс, шедший рядом, от такой внезапности даже инстинктивно шарахнулся в сторону от нее. Остальные люди остановились и с любопыт­ством стали наблюдать издали за происходя­щим. Сэнсэй попытался ее поднять, что-то шепча ей на ухо. Женщина не соглашалась, потом просияла и, привстав, стала крестить­ся и шептать молитву. Молодая монашка, сто­явшая недалеко от них, подбежала к своей по­жилой сестре и стала собирать разбросанные деньги. Когда Сэнсэй с Максом отошли на значительное расстояние от женщины, Макс несколько пришел в себя и произнес: "Тю ты, напугала меня до смерти! Сумасшедшая она, что ли? Сидела, сидела, никого не трогала, и тут на тебе! Чего она от тебя хотела?" "Да так", -- с неохотой сказал Сэнсэй, видимо, не желая об этом говорить, и перевел тему раз­говора в житейское русло.
  

* * *

   Сейчас Макс разумел, как трудно было душе до­стучаться до него, даже когда тело пре­бывало в состоянии наибольшего душевного подъема. Ведь его разум оценивал мир через призму материального бытия. Он постоянно убеждал Макса, что это и есть единственно верное отражение действительности. Теперь же Макс понимал, насколько криво было зеркало. Да что толку сейчас от этого пони­мания? Ведь сила преобразовать себя и ре­альный шанс вырваться из цепи реинкарна­ций существовали тогда. Поэтому его живот­ное так усердно и пудрило мозги да туманило очи своими иллюзорными обманами. А нуж­но-то было всего лишь изменить угол зре­ния, убрать все сомнения и полностью дове­риться своему духовному началу, а не отда­вать приоритеты животным инстинктам. Как ясно это видится сейчас и как невероятно сложно это казалось тогда! До боли обидно за свою глупость. Ведь если бы был только один шанс... Но шансов была масса! Сколь­ко их давалось за всю жизнь! Такое количе­ство сейчас трудно не заметить. И нет себе оправдания. А ведь ему действительно тогда выпал счастливый билет. В памяти Макса всплыл самый яркий момент из его утерян­ных возможностей...

* * *

   Макс увидел себя сидящим на деревянной лавке в компании ребят. Находились они внутри небольшого аккуратного домика, где принимал пациентов Сэнсэй. Слава об ис­кусном костоправе простиралась далеко за пределами региона. В этот небольшой част­ный домик, расположенный на окраине про­мышленного шахтерского города, съезжались со своей болью люди с разных уголков. Сэн­сэй принимал до пятисот человек в день. И никому в приеме не отказывал, зачастую заканчивая работу и в два, и в три часа но­чи. Но сегодня Сэнсэй освободился доволь­но рано по его меркам -- в одиннадцать часов вечера. Ребята съезжались ближе к кон­цу приема. Всяк по своей причине, но в ос­новном поболтать о жизни насущной. Их просто тянуло видеть Сэнсэя каждый день после дневной бытовой суеты. Такие поездки стали для них своего рода традицией. Дело, как говорится, молодое, в свободном време­ни недостатка нет.
   Из приемной вышли последние пациенты. Приемной называлась небольшая комнатуш­ка, где стоял топчан, два стула да в углу иконка с зажженной лампадкой. Вот и все убранство. Ребята сидели в следующей комнатке, не­сколько пошире приемной, но не менее скром­но обставленной. Лавки, вешалка да печь, не­весть как сохранившаяся с былых времен.
   Несмотря на то, что людей уже не было, Сэнсэй не торопился уходить домой, точно ожидая кого-то. Минут через пятнадцать в коридоре действительно послышалась не­торопливая поступь. Кто-то вежливо посту­чал. Дверь открылась. Вошли две пожилые монашки, которые придерживали под руки необычного вида старика. На вид ему было лет девяносто. Суховат. Очень высокого рос­та, где-то под метр девяносто. Правильные славянские черты лица. Его борода и слегка вьющиеся длинные волосы были белыми, как снег. Одет он был в теплую, несколько старинного покроя рясу. На ногах сельские стё­ганые бурки. Ноги старца явно были боль­ными, поскольку каждое движение давалось ему с большим трудом. Несмотря на такую внешнюю дремучесть, глаза его излучали жи­вительную доброту и внутреннюю силу.
   -- Мир вам, мир этому дому, -- произнес старец, перекрестившись и поклонившись.
   Монашки проделали то же самое. Ребята, сидевшие на лавках, даже оторопели от таких чудных, давно забытых слов и необычного ви­да престарелого человека.
   -- Здрасьте, -- только и смогли они произ­нести, растерянно кивая в ответ головами.
   В это время появился Сэнсэй из своей при­емной.
   -- Мир душе твоей, Антоний, -- произнес он необычным изменившимся звучным голо­сом, наполненным какой-то умиротворяющей благой силой.
   При входе Сэнсэя монашки, склонив голову, стали усиленно креститься. А старец, просияв ликом, попытался припасть к его ногам. В его глазах горел такой душевный порыв, что каза­лось, будто перед ним нет абсолютно никаких теле­сных препятствий. Сэнсэй легонько подхватил его, сказав:
  -- Негоже тебе, Антоний, преклоняться пе­ред телом сиим.
  -- Не перед телом, а перед Духом Святым преклоняюсь я.
  -- Вся жизнь твоя, Антоний, в любви Божь­ей и есть истинное преклонение.
   Сэнсэй, нежно поддерживая под руку старца, повел его в приемную. Монахини смиренно присели на свободную лавочку, не переставая креститься и тихо шептать молитвы. Ребята, ес­тественно, были немного шокированы этим зре­лищем. Но ненадолго. Возле Сэнсэя вечно про­исходило что-то необычное. Через минуту они уже увлеклись разговорами о своем насущном. Макс сидел ближе всех к приемной, так что ему было видно и слышно, что там происходило.
   Старец, войдя в приемную, вновь перекрес­тился, увидев иконку Спасителя. Сэнсэй усадил Антония на стул, а сам присел на край топчана.
   -- Спасибо Господу, что вновь сподо­бил с Тобой встречу иметь. Душа радуется и трепещет от благодати, находясь подле Тебя.
   Старик смахнул накатившуюся слезу.
  -- Антоний, разве был хоть один день в жиз­ни твоей, когда не был бы я подле тебя?
  -- Истинно говоришь. Но все же... взор очей душу ласкает светом Твоим, как солныш­ко ясное на чистом небосводе.
  -- Ох, Антоний... Недалек тот час, когда ла­скаться будешь под солнцем сиим вечно.
  -- Радость это великая. Истинное души приобретенье... Но все же не покидает меня боль за тех, кто останется. Ведь страшное вре­мя их ждет. Как облегчить их участь?
  -- Свет мой, Антоний... Радует мя любовь и забота твоя о пребывающих в мгновении си­им. Но стоит ли душу терзать за тех, кто слу­шал, но не слышал, плотию без чувств делал, по сему душой не проникся?
  -- Но ведь не все утрачены. Есть ведь и за­блудшие. Ан искать их уж и некому среди тру­щоб безверия.
  -- Знаю, о чем просить ты пришел меня, Ан­тоний. Думы твои тайные ведомы мне. Хоть и мало осталось таких, как ты, столбов крем­ниевых, на коих держится Православие, лю­бимое мною, кои способны высекать искру божью, но рука не подымается, дабы продлить мучение твое.
   -- Да, немощны мои телеса, но дух стоек и могуч... Хоть одного, хоть за руку, но смогу еще вывести к свету божьему.
   Послышался добрый смех.
  -- Ох, знаю я тебя, Антоний! Дай тебе волю за руку ввести, так ты взашей погонишь все стадо свое в сады райские.
  -- Помилуй мя, Свет мой Пречистый! Мне ж дано было увидеть все муки адовы, которые претерпят чада утраченные. А они ж, эти чада, аки котята малые, слепы еще от роду. Не видят, куда идут.
  -- Видеть не видят. Но Слово-то дано им было. И слышать слышали, но не верят же. А Богу верить нужно. Сказано: "Бди!" Значит бди! Сказано "стяжай любовь", значит, стя­жай.
  -- Все это так... Но глухота их от нера­зумения. Прельщают их видения миражей пустыни адовой. Ведь не ведают, что сие есть обман призрачный, на погибель душу ве­дущий.
  -- Не не ведают они, свет мой Антоний, а не хотят сие признавать. Помыслы их лишь о пра­здном, суть которого -- прах. Что поделать? Ес­ли садовник с червями не борется, то и плода достойного не сможет обрести...
  -- Это все суетность мирская покоя им не дает.
  -- Суетность? Суетность, Антоний, не в ми­ре сокрыта. Не внешнее их томит, но внутрен­нее терзает. Для того я и пришел в тело сие, дабы жизнь человеческую прожить и воочию убедиться, не мешает ли что человеку на пу­ти к Господу. Да ничего не мешает! Лишь сплошная лень да жажда соблазнов тлена.
  -- Да, слабы еще чада духом. За малым не видят большего. Прости мя, за словеса мои, но почему бы Тебе не открыть лик свой Истин­ный перед стадом заблудшим? Люди веру бы­лую обрящут, к спасенью их души ведущую. Ведь другие сейчас времена.
  -- Эх, Антоний, свет мой праведный... Дух здесь мой не для проповеди, а для Обличенья, ибо нарушено равновесие, Богом данное. От­крой я лик свой Истинный, для многих это будет смерти подобно. Ибо не выдержат души грешников света ясного, как тьма не выносит солнца яркого. Узреть его могут лишь правед­ные, душою и помыслами чистые... Не вещанья о спасении уж людям нужны, а действа. Нынче некому будет оправдаться в неведе­нии, мол "Господи, искал я и не нашел". По всей Земле горят огоньки истины. Кто хо­чет, тот найдет.
  -- И то правда. Жаль, время-то уже на ис­ходе, а веры в людях маловато. Но все же ду­ша за них радеет, за них грешных и просит. Ведь многим не хватает самой малости, чтобы обрящить уверенность в поступи на пути к Вратам Господним. Помоги им силою свя­тости Твоей...
  -- Аки можно тебе отказать в просьбе, преисполненного страдания великого к спа­сению душ человеческих... Быть по-твоему... За заслуги твои и подобно тебе Молящимся дам для стада заблудшего светоч-молитву ду­шеспасительную, преисполненную силой Божьей. Но запомни, молитва сия, аки Перст Господний. Кто знал ее, но отступил­ся, для тех она будет аки камень на шее утоп­ленника. Ибо отступь их богоборству будет подобна. Ан те, кто будет ее исполнять в тру­дах праведных, совести чистой, еще при жиз­ни сей прощенья обрящут. Слова же сей молитвы таковы: "Отче мой Истинный! На Те­бя Единого уповаю. И молю Тебя, Господи, лишь о спасении души своей. Да будет воля Твоя святая..."
  

* * *

   На этих словах видение резко обрывалось. Макс, как ни старался, никак не мог вспом­нить продолжение этой душеспасительной молитвы, ставшей столь важной и столь цен­ной для него сейчас. Каким-то интуитивным чувством он понимал, что если бы смог вос­произвести ее полностью в своей памяти, ему уже не страшны были бы никакие ис­пытания. Он ощутил в этой молитве дейст­вительно скрытую огромную Божью силу. Его душа не просто трепетала, она, даже вспоминая этот фрагмент, насыщалась упо­ительной силой молитвы, словно жаждущий путник в пустыне ключевой водой. Это бла­женное прикосновение первых капель живи­тельной прохлады. И... источник вновь уте­рян. "Как же так? -- недоумевал Макс. -- Как я мог пренебрегать столь ценным сокровищем? Ведь я все слышал, слышал каждое слово, но не воспринял. Даже потом ни ра­зу не вспомнил. Ну что же мне теперь все время бродить в этой адской пустыне под раскаленным солнцем? Нет смерти, но нет и жизни, а лишь медленное мучительное уга­сание! Как же так получилось? Прошел ми­мо самого важного... Я же был совсем рядом, рядом с Ним!
   Как можно было не заметить очевидного? Как можно было быть настолько глухим и слепым, чтобы не видеть и не слышать то­го, что происходило в реальности, именно в той реальности, которую по глупости счи­тал иллюзией? На что я растратил свою жизнь? На напрасное прозябание в каких-то мелочных проблемах? Я же чувствовал веч­ность, почему же променял на никчемные мгновения прихоти своего смертного Эго? Обидно, столь ценное время ушло безвоз­вратно. Как же так?!"
   Маленькое тельце содрогалось от нестер­пимой внутренней боли. Словно тысяча хищных зверей раздирало его изнутри сво­ими острыми когтями. Невыносимая боль вместе с жутким страхом охватили все его существо. И... глубочайшая тоска. Это тяго­стное ощущение многовекового душев­ного томления. Из самой глубины сущест­ва с необыкновенной искренностью вы­рвался крик: "Господи! Ну за что мне это?!" Именно в это мгновение в памяти Макса проявилась ужасающая картина его стремительного духовного падения. Эти отврати­тельные сцены чудовищного поглощения материей... Он даже не сопротивлялся. Он просто камнем летел в уготовленную его Эго пропасть.
  

* * *

   По прошествии времени фирмы, которые создавал Сэнсэй, так же внезапно распались, как и были созданы. Макс в одноча­сье лишился своего крутого имиджа и зва­ния директора. Его охватила невероятная злость. И ее объектом он выбрал именно Сэнсэя, поскольку считал, что дочерние фирмы можно было спасти. Животное про­рвалось наружу, словно взрыв вулкана, дав­но скапливающего свои ядовитые газы. Ярость полыхала ярким пламенем. Жизнь покрылась большим слоем разгоряченного пепла. Максом овладела безумная идея во что бы то ни стало стать богатым. Его разум окончательно убедил самого себя, что жизнь дается только раз и что прожить ее нужно на полную катушку. Он захотел стать бога­тым здесь и сейчас, все равно каким спосо­бом, а потом будь что будет. Макс начал ле­леять эту мечту днем и ночью. Наблюдая, как живут обеспеченные люди, он завидо­вал, злился и ненавидел себя за то, что не может достигнуть такого же богатства. А ему так хотелось одним движением руки нажать на кнопку мобильного, и пусть все проблемы вмиг исчезнут, как тогда, раньше, когда он был в команде Сэнсэя.
   Жизнь оказалась большой бочкой дегтя, где медом и не пахло. Проблемы навалива­лись одна хлеще другой. Макс столкнулся лоб в лоб с пугающей жизненной реально­стью, о существовании которой даже не до­гадывался. Вначале он еще как-то сопро­тивлялся, но потом и вовсе опустил руки. Макс считал виновным Сэнсэя в том, что жизнь опустила его вот таким унизитель­ным образом, сделала рабом, а не хозяином. А ведь могло быть все иначе, по уму. Мож­но было найти другой выход из ситуации. Все полетело в тартарары: и жизнь, и биз­нес, и философия. Он нашел повод ненави­деть Сэнсэя. Но в то же время осознавал, что данный повод -- всего лишь следствие собственного глубинного кризиса, до конца не понятого, но от которого так страдала и ныла душа. Уж слишком болезненным оказался этот процесс стремительной дегра­дации.
   В таком разбитом состоянии Макс и по­встречал давнишнего своего друга, когда-то работавшего в команде Сэнсэя. Друга к это­му времени судьба тоже немного потрепала, но удачная женитьба спасла его положение. С помощью тестя он обзавелся собственным магазинчиком на базаре, где торговал крас­кой для авто. Макс переехал к нему в дру­гой город. Стал ему помогать. Потом и во­все выбился в партнеры. Но жажда быть кру­че и богаче не покидала его. Это стало своего рода навязчивой идеей.
   За несколько лет до того как Макс капи­тально подставил друга, оставив его семью практически без средств к существованию, в огромных долгах, этот друг получил по поч­те необычную посылку. В ней была книга со странным названием "Сэнсэй. Исконный Шамбалы". Прочитав ее, он поспешил поде­литься с Максом своими впечатлениями, осо­бенно восхитившей его практикой "Цветка ло­тоса". Более того, он откровенно поведал ему о своих потрясающих ощущениях, которые ис­пытал, начав выполнять данную духовную практику. И признался, что такого внутренне­го состояния духовной целостности он еще ни­когда в жизни не испытывал.
   Восхищенные отзывы друга в некоторой степени озадачили Макса. Взяв книгу почи­тать, он снова окунулся в гармоничный мир Сэнсэя. Душа затрепетала от былых воспо­минаний... Макс догадался, что скорее все­го эта книга была написана девушкой, ко­торая тоже посещала тренировки и основа­тельно интересовалась духовным путем развития. До сих пор для него оставалось за­гадкой, почему она столь серьезно относи­лась к философии Сэнсэя. Макс также от­метил, что книга написана вроде в художе­ственной форме, но уж слишком достоверна. Он узнал многие события, которые действи­тельно имели место в жизни. Вспомнил Сэн­сэя. Злости, как таковой, к нему уже не ос­талось. Все тайные мысли Эго были в дан­ный момент связаны с участниками текущего бизнеса. Лишенный этой плотной пелены, Макс почувствовал, что его душа всегда бы­ла расположена к этому человеку. Легкая но­стальгия по прошлому овладела им. Он даже попытался вновь заняться духовной практи­кой. Но именно сейчас у него получалось го­раздо хуже, чем раньше при самых неудач­ных попытках. Макс рассердился сам на се­бя. Теряя былую устойчивость, его Эго поспешило возобновить свою главенствую­щую позицию. От злости, от внутреннего бессилия собственного духовного Макс наговорил другу, что художество оно и есть ху­дожество. "Вся эта всеобъемлющая любовь отводит от главной мысли о бизнесе". Макс внутренне возрадовался, когда увидел как поник духом его друг при этих словах. На­конец-то сбылось одно из его тайных жела­ний: именно его слова, а не слова Сэнсэя, пусть даже со страницы книги, возымели действие над другом. Наконец-то он, Макс, обрел долгожданную власть, пусть малую, пусть над собственным другом, но все же собственную власть!..
  

* * *

   От таких страшных воспоминаний новень­кое, молоденькое тельце Макса трясло, словно в лихорадке. Только теперь он понимал, на­сколько глобально его захватило собственное Эго. Ведь по сути даже тогда, когда Макс летел в пропасть своей материи, даже в тот момент его рокового падения, Сэнсэй протянул ему руку помощи. А он из-за собственного раздутого самолюбия просто проигнорировал этот дружеский жест, по глупости считая, что летит в собственный рай. Он даже не предполагал, что этот рай на самом деле окажется кромеш­ным адом.
   Спустя несколько лет сбылась его долго­жданная мечта. Макс придумал и разыграл комбинацию, при которой обогатился как в сказке. На кону были большие деньги. Ра­ди этой сделки он уговорил друга взять в банке кредит на солидную сумму. Тот за­ложил все свое недвижимое имущество. Раз­ве мог он тогда предположить, что Макс, давнишний друг и партнер, в одночасье ра­зорит его до нитки, без зазрения совести от­няв у его семьи все, что было нажито за столько лет?..
   Именно за счет такой "незначительной жертвы ради большой мечты" Макс и разбога­тел. Все вмиг переменилось в его жизни. Он начал жить в комфортных условиях, стал ди­ректором собственного предприятия, на него стало работать много людей. Деньги полились рекой... И вдруг вместо роскоши -- пустота и мрак, вместо упования собственной влас­тью -- полное бессилие и неспособность что-либо изменить.
  

* * *

   Безумное отчаяние отразилось на детском личике. Девочка стала боязливо озираться по сторонам. Взгляд остановился на ее мамаше, которая уже вовсю обнималась и целовалась с чужими мужчинами. Макс представил свое тягостное будущее и возопил со слезами на глазах:
  -- Не-е-т! Сэнсэй, верни меня в прошлое! Я же знаю, это в Твоей власти. Клянусь, я все понял!
  -- Прошлое? -- спокойно произнес Сэн­сэй. -- А зачем тебе прошлое? Ты загляни внутрь себя. Что тебя тянет сейчас в прошлое? Завоеванное положение в обществе, матери­альные блага?
  -- Нет... Да... Нет... Сэнсэй, я не знаю. Но я обязательно исправлюсь! Я же все осознал! Только забери меня отсюда...
  -- Пребывание в теле сиим -- следствие тво­его прошлого. Это был твой выбор!
  -- Я же не знал, я же не думал, что ты дейст­вительно тогда гово... -- Макс осекся на полу­слове.
  -- Говорил правду? -- закончил Сэнсэй его мысль. И немного помолчав, с грустью произ­нес: -- У тебя был в жизни более чем реальный шанс. Перед тобой лежали всевозможные ду­ховные инструменты. Но воспользовался ли ты хоть одним из них, чтобы построить для себя спасительный ковчег? Пока ты разглядывал эти инструменты, искал в них недостатки и до­стоинства, отведенное тебе время закончилось. Пожинай теперь плоды своих сомнений.
  -- Прости меня... Что же теперь со мной бу­дет?! Сэнсэй, ну ты же мне друг... Как же так? Ну, что же я... Почему ты мне не веришь?
  -- Почему же ты мне тогда не верил? -- во­просом на вопрос ответил Сэнсэй.
   -- Но я все понял! Измени хотя бы мою судьбу! Что же мне теперь всю жизнь в этом дерьме плавать?!
   Сэнсэй горько усмехнулся и устало произнес:
   -- Ничего ты не понял... Ты до сих пор жаж­дешь бананов... Ну что ж, по вере твоей да бу­дет тебе...
   Девочка часто-часто заморгала. Взгляд ее снова стал по-детски наивным. Она вытерла на лице неизвестно откуда взявшуюся влагу. По­смотрела на уцелевшие песочные домики. Поднялась и, скривив в недовольстве губки, со злостью их растоптала. Схватив свою люби­мую синенькую лопатку, она побежала к мате­ри. Время точно замедлилось, прокручивая на своей невидимой пленке каждый удаляющий­ся ее шаг.
   Сэнсэй перевел взгляд на лежащий рядом один из камешков, которыми девочка укра­шала свои сооружения. Поднял его и подки­нул вверх. Камень устремился ввысь, игриво поблескивая на солнце своей гладко от­полированной поверхностью. Постепенно приложенная сила стала уменьшаться. Израс­ходовав ее, камень достиг своей кульминаци­онной точки. Завис буквально на долю се­кунды и с нарастающей скоростью стал стре­мительно падать вниз. С небесной высоты он грузно рухнул на раскаленный песок, заняв свое привычное положение. Сэнсэй с сожа­лением посмотрел на камень. Потом набрал в руки горсти песка. Сосредоточил на них взгляд. И спустя несколько секунд раскрыл ладони. На них расправляли свои крылышки две прекрасные птицы. Он слегка их подбро­сил. И они полетели, плавно удаляясь в не­бесную даль. Сэнсэй улыбнулся, провожая их взглядом. Потом, опустив взор, оглянулся во­круг. Время продолжало крутить свою замед­ленную устаревшую пленку, неторопливо пе­редвигая людей. Сэнсэй тяжко вздохнул и, глянув вслед удаляющейся девочке, тихо про­изнес:
   -- Эх, люди, люди... Доколе же вы будете ра­деть о мгновениях, попирая вечность?
  
  
  
  
   82
  
  
  
  
Оценка: 7.44*4  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"