Эмблер Эрик : другие произведения.

Эпитафия для шпиона

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  
  Эрик Эмблер
  
  
  
  Эпитафия для шпиона
  
  
  
  1
  
  Я прибыл в Санкт-Гатьен из Ниццы во вторник, 14 августа. Я был арестован в 11.45 в четверг, 16-го, агентом полиции и инспектором в штатском и доставлен в комиссариат.
  
  На протяжении нескольких километров по пути из Тулона в Ла-Сьота железная дорога проходит очень близко к побережью. Пока поезд мчится между бесчисленными короткими туннелями, по которым был построен этот участок пути, вы мельком мельком видите внизу море, ослепительно синее, красные скалы, белые дома среди соснового леса. Это как если бы вы смотрели шоу волшебных фонарей с разноцветными слайдами и нетерпеливым оператором. Глаз не успевает впитывать детали. Даже если вы знаете о Сен-Гатьене и ищете его, вы не увидите ничего, кроме ярко-красной крыши и бледно-желтых лепных стен отеля Hotel de la Reserve.
  
  Отель стоит на самой высокой точке мыса, а терраса проходит вдоль южной стороны здания. За террасой обрыв высотой около пятнадцати метров. Ветки сосен, растущие внизу, зачесывают столбы балюстрады. Но ближе к точке уровень снова повышается. В сухом зеленом кусте видны пропасти красного камня. Несколько продуваемых ветром тамарисков силуэтами машут своими истерзанными ветвями на фоне интенсивной ультрамариновой синевы моря. Иногда из камней внизу поднимается белое облако брызг.
  
  Деревня Санкт-Гатьен раскинулась с подветренной стороны небольшого мыса, на котором стоит отель. Стены домов, как и в большинстве других средиземноморских рыбацких деревень, покрыты белой, синей или розовой краской. Скалистые высоты, поросшие соснами склоны которых встречаются с берегом моря на противоположной стороне залива, защищают миниатюрную гавань от мистраля, который иногда сильно дует с северо-запада. Население - семьсот сорок три человека. Большинство из них зависят от рыболовства. Есть два кафе, три бистро, семь магазинов, а дальше по заливу - полицейский участок.
  
  Но с конца террасы, на которой я сидел в то утро, деревня и полицейский участок были вне поля зрения. День был уже теплым, и цикады жужжали в террасированных садах рядом с отелем. Слегка повернув голову, я мог видеть через балюстраду небольшой заповедный пляж для купания. На песок были посажены два больших цветных солнцезащитных козырька. Из-под одной из них торчали две пары ног, женская и мужская. Они выглядели молодыми и очень смуглыми. Слабый шепот голосов подсказал мне, что в тенистой части пляжа были и другие гости, которых не было видно. Садовник, его голова и плечи были закрыты от солнца огромной соломенной шляпой, рисовал синюю полосу вокруг планширя перевернутой вещи, покоящейся на эстакаде. Моторная лодка обогнула мыс на дальнем берегу залива и направилась к пляжу. Когда он приблизился, я различил худую, долговязую фигуру Коче, управляющего заповедником, склонившегося над румпелем. Другой мужчина в лодке был одним из рыбаков из деревни. Их бы не было с рассвета. Может, нам на обед съесть кефаль. В море лайнер Nederland-Lloyd двигался из Марселя в Вильфранш. Все было очень хорошо и спокойно.
  
  Я думал, что завтра вечером мне придется собирать чемодан и что рано утром в субботу мне придется ехать на автобусе в Тулон и сесть на поезд до Парижа. Поезд будет возле Арля в жаркую погоду, мое тело будет прилипать к жестким кожаным сиденьям купе третьего класса, и все будет покрыто слоем пыли и сажи. К тому времени, как мы доберемся до Дижона, я буду устал и хотел пить. Я должен не забыть взять с собой бутылку воды и, может быть, немного вина. Я был бы рад приехать в Париж. Но не надолго. Будет прогулка от платформ Лионского вокзала до платформ метро. К тому времени мой чемодан уже будет тяжелым. Направление Нейи в Конкорд. Изменять. Направление Mairie d'Issy к Gare Montparnasse. Изменять. Направление Porte d'Orleans к Alesia. Выход. Монруж. Авеню де Шатийон. Отель де Бордо. А в понедельник утром будет завтрак у стойки кафе de l'Orient и еще одна поездка на метро, ​​от Денфер-Рошро до Этуаль, и прогулка по авеню Марсо. Мсье Матис уже будет там. «Доброе утро, месье Вадасси! Вы очень хорошо смотрите. В этом семестре вы изучаете начальный английский, продвинутый немецкий и начальный итальянский. Я сам возьму продвинутый английский. У нас двенадцать новых студентов. Здесь трое бизнесменов и девять официантов. Все для английского. Нет никого, кто желает венгерского ». Другой год.
  
  Но между тем были сосны и море, красные скалы и песок. Я роскошно потянулся, и ящерица метнулась по выложенному плиткой полу террасы. Он внезапно перестал греться на солнышке за тенью моего стула. Я видел, как у него в горле бился пульс. Его хвост лежал изогнутым аккуратным полукругом, составляя касательную к диагональному разделению плиток. У ящериц сверхъестественное чувство дизайна.
  
  Именно эта ящерица напомнила мне мои фотографии.
  
  В этом мире у меня есть только два ценных объекта. Один из них - фотоаппарат, другой - письмо Дика фон Бойсту от 10 февраля 1867 года. Если бы кто-то предложил мне деньги за письмо, я бы с благодарностью их принял; но я очень люблю камеру, и ничто, кроме голода, не заставит меня расстаться с ней. Я не особо хороший фотограф; но мне доставляет огромное удовольствие притворяться, что я.
  
  Я фотографировал в заповеднике, а накануне отнес обнаженную катушку в деревенскую аптеку, чтобы ее проявили. Теперь, как обычно, я не должен мечтать о том, чтобы позволить кому-то другому проявить мои фильмы. Половина удовольствия от любительской фотографии заключается в том, чтобы делать свою работу в фотолаборатории. Но я экспериментировал, и если я не увижу результатов экспериментов до отъезда из Сен-Гатьена, у меня не будет возможности воспользоваться ими. Поэтому я оставил пленку химику. Негатив должен был проявиться и высохнуть к одиннадцати часам.
  
  Было одиннадцать тридцать. Если бы я сейчас пошел в аптеку, у меня было бы время вернуться, искупаться и выпить аперитив до обеда.
  
  Я прошел по террасе, обогнул сады и поднялся по ступеням к дороге. К этому моменту солнце уже пали так яростно, что воздух над асфальтом задрожал. У меня не было шляпы, и когда я дотрагивался до своих волос, они становились горячими. Я накинул на голову платок и пошел вверх по холму, а затем по главной улице, ведущей к гавани.
  
  В аптеке было прохладно, пахло духами и дезинфицирующими средствами. Едва стих звук дверного звонка, как аптекарь оказалась лицом к лицу со мной через прилавок. Его глаза встретились с моими, но он, казалось, не узнал меня.
  
  "Месье?"
  
  «Вчера я оставил катушку пленки для проявления».
  
  «Он еще не готов».
  
  «Это было обещано на одиннадцать часов».
  
  «Он еще не готов», - твердо повторял он.
  
  Некоторое время я молчал. Было что-то любопытное в манерах химика. Его глаза, увеличенные толстыми галечными очками, которые он носил, не отрывались от меня. В них было странное выражение. Потом я понял, что это был за взгляд. Мужчина испугался.
  
  Помню, это осознание потрясло меня. Он боялся меня - я, всю жизнь боявшийся других, наконец внушил страх! Я хотел смеяться. Я тоже был раздражен, потому что думал, что знаю, что случилось. Он испортил фильм.
  
  "Все в порядке с негативом?"
  
  Он горячо кивнул.
  
  «Прекрасно, месье. Речь идет только о сушке. Если вы будете достаточно любезны, чтобы сообщить мне свое имя и адрес, я пришлю своему сыну с негативом, как только он будет готов ».
  
  «Все в порядке, я позвоню еще раз».
  
  "Это не будет проблемой, месье".
  
  Теперь в его голосе звучала странная настойчивость. Мысленно я пожал плечами. Если этот человек испортил фильм и по-детски хотел не сообщить плохие новости, это было не мое дело. Я уже смирился с потерей моих экспериментов.
  
  "Очень хорошо." Я дал ему свое имя и адрес.
  
  Он очень громко повторял их, когда записывал.
  
  «Мсье Вадасси, отель де ла Резерв». Его голос немного понизился, и он провел языком по губам, прежде чем продолжить. «Он будет отправлен вам, как только будет готов».
  
  Я поблагодарил его и подошел к двери магазина. Передо мной стоял человек в панаме и плохо сидящем костюме из воскресных черных. Тротуар был узким, и, поскольку он не двинулся, чтобы уступить мне дорогу, я пробормотал извинения и попытался протиснуться мимо него. Когда я это сделал, он положил руку мне на плечо.
  
  "Месье Вадасси?"
  
  "Да?"
  
  «Я должен попросить вас сопровождать меня в комиссариат».
  
  "Зачем?"
  
  «Только паспортные формальности, месье». Эй, был флегматично вежлив.
  
  "Тогда не лучше ли мне получить свой паспорт в отеле?"
  
  Он не ответил, но посмотрел мимо меня и почти незаметно кивнул. Чья-то рука крепко схватила мою другую руку. Я оглянулся через плечо и увидел, что в дверях магазина позади меня стоит агент в форме. Химик исчез.
  
  Руки подтолкнули меня вперед, не слишком мягко.
  
  «Я не понимаю», - сказал я.
  
  «Ты будешь», - коротко сказал человек в штатском. "Аллез, файл!"
  
  Он больше не был вежливым.
  
  
  
  
  
  2
  
  Поездка в полицейский участок прошла в тишине. После первой демонстрации власти агент отступил на несколько шагов и позволил мне пройти вперед с мужчиной в штатском. Я был этому рад, потому что не хотел, чтобы меня вели по деревне, как если бы я был карманником. Как бы то ни было, мы бросили любопытные взгляды, и я услышал шутливое упоминание двух прохожих о скрипке.
  
  Французский сленг очень неясен. Трудно вообразить что-либо менее похожее на скрипку, чем Комиссариат полиции. Единственное действительно уродливое здание в Санкт-Гатьене, это неприступный куб из грязного бетона с маленькими окнами, похожими на глаза. Он расположен в нескольких сотнях метров от деревни вокруг залива, и его размер объясняется тем, что в нем находится полицейское управление района, центром которого является Санкт-Гатьен. Тот факт, что Санкт-Гатьен также является одной из самых маленьких, самых законопослушных и наименее доступных деревень в этом районе, очевидно, не был учтен ответственными властями.
  
  Комната, в которую меня привели, была пуста, за исключением стола и нескольких деревянных скамеек. Человек в штатском важно удалился, оставив меня с агентом, который сел на скамейку рядом со мной.
  
  "Будет ли это дело длиться долго?"
  
  «Не разрешается говорить».
  
  Я выглянул в окно. На другом берегу залива я мог видеть цветные зонтики на заповедном пляже. Я подумал, что не будет времени поплавать. Возможно, на обратном пути можно было бы выпить аперитив в одном из кафе. Все это очень раздражало.
  
  "Внимание!" - внезапно сказал мой сопровождающий.
  
  Дверь открылась, и нас поманил пожилой мужчина с ручкой за ухом, без кепки и в расстегнутой тунике. Агент со мной застегнул воротник, расправил его тунику, поправил фуражку и, с излишней силой схватив меня за руку, провел меня по коридору в комнату в его конце. Он ловко постучал в дверь и открыл ее. Затем он втолкнул меня внутрь.
  
  Я почувствовал под ногами потертый ковер. За столом, заваленным бумагами, напротив меня сидел деловой маленький человечек в очках. Это был комиссар. Рядом со столом, втиснувшись в маленький стул с изогнутыми подлокотниками, сидел очень толстый мужчина в спортивном костюме. Если не считать остриженной щетины цвета мыши на рулонах жира на шее, он был лысым. Кожа его лица была дряблой и свисала толстыми складками, стягивая ими уголки рта. Они придавали лицу слегка судебный вид. Глаза были необычайно маленькими и сильно прикрытыми. Пот тек с его лица, и он все время проводил скрученным носовым платком внутри воротника. Он не смотрел на меня.
  
  "Йозеф Вадасси?"
  
  Заговорил комиссар.
  
  "Да."
  
  Комиссар кивнул агенту позади меня, и тот вышел, тихонько закрыв за собой дверь.
  
  "Ваше удостоверение личности?"
  
  Я достал карту из бумажника и передал ее. Он пододвинул к себе лист бумаги и начал делать записи.
  
  "Возраст?"
  
  "Тридцать два."
  
  «Я вижу, вы учитель языков».
  
  "Да."
  
  "Кто вас нанимает?"
  
  «Школа языков Бертрана Матиса, сто четырнадцать бис, авеню Марсо, Париж, шесть».
  
  Пока он писал это, я взглянул на толстяка. Его глаза были закрыты, и он нежно обмахивал лицо платком.
  
  "Внимание!" - резко сказал комиссар. "Что вам здесь надо?"
  
  "Я на каникулах."
  
  «Вы югославский подданный?»
  
  "Нет; Венгерский язык. "
  
  Комиссар выглядел пораженным. Мое сердце замерло. Придется еще раз дать длинное и запутанное объяснение моего национального статуса или, скорее, его отсутствия. Он всегда пробуждал худшие инстинкты чиновников. Комиссар порылся в бумагах на своем столе. Вдруг он удовлетворенно воскликнул и что-то замахал перед моим лицом.
  
  "Тогда как, сударь, вы это объясните?"
  
  С самого начала я понял, что «это» мой собственный паспорт - паспорт, который, как я полагал, лежал в чемодане в запасе. Это означало, что полиция была в моей комнате. Мне стало не по себе.
  
  «Я жду, сударь, ваших объяснений. Как получилось, что вы, венгр, пользуетесь югославским паспортом? Более того, паспорт, который не действовал десять лет? "
  
  Краем глаза я увидел, что толстяк перестал обмахиваться веером. Я начал давать объяснения, которые знал наизусть.
  
  «Я родился в городе Сабадка в Венгрии. По Трианонскому договору 1919 г. Сабадка была включена в состав Югославии. В 1921 году я поступил студентом в Университет Буда-Пешта. Для этого я получил югославский паспорт. Когда я еще учился в университете, мой отец и старший брат были расстреляны югославской полицией за политическое преступление. Моя мать умерла во время войны, и у меня не было ни родственников, ни друзей. Мне посоветовали не пытаться вернуться в Югославию. Условия в Венгрии были ужасными. В 1922 году я уехал в Англию и оставался там, преподавая немецкий язык в школе недалеко от Лондона до 1931 года, когда мое разрешение на работу было отозвано. Я был одним из многих других иностранцев, у которых в то время отозвали разрешение на работу. Когда срок действия моего паспорта истек, я подал прошение о его продлении в югославское представительство в Лондоне, но получил отказ на том основании, что я больше не являюсь гражданином Югославии. Впоследствии я подал заявление на британскую натурализацию, но когда меня лишили разрешения на работу, я был вынужден искать работу в другом месте. Я отправился в Париж. Полиция разрешила мне остаться и выдала документы с оговоркой, что, если я уеду из Франции, мне не разрешат вернуться. С тех пор я подал заявление на получение французского гражданства ".
  
  Я переводил взгляд с одного на другого. Толстяк закурил. Комиссар презрительно щелкнул моим бесполезным паспортом и посмотрел на своего коллегу. Я смотрел на комиссара, когда толстяк заговорил. Его голос заставил меня вздрогнуть, потому что из этих толстых губ, из этой массивной щеки, из этого огромного тела исходил очень легкий, хриплый тенор.
  
  «За что, - сказал он, - было политическое преступление, за которое были застрелены ваши отец и брат?»
  
  Он говорил медленно и осторожно, как будто боялся, что его голос вот-вот сломается. Когда я повернулся, чтобы ответить ему, он закурил сигарету, как сигару, и выпустил струю дыма на горящий конец.
  
  «Они были социал-демократами», - сказал я.
  
  Комиссар сказал: «А!» как будто все стало зловеще ясно.
  
  «Тогда это, возможно, объясняет…» - начал он неприятно.
  
  Но толстяк жестко поднял руку. Он был маленьким и пухлым, с комочком жира на запястье, как у младенца.
  
  «Какие языки вы преподаете, мсье Вадасси?» - мягко сказал он.
  
  «Немецкий, английский и итальянский, иногда также венгерский. Но боюсь, что не понимаю, какое отношение эти вопросы имеют к моему паспорту ».
  
  Он проигнорировал последнее замечание.
  
  "Вы были в Италии?"
  
  "Да."
  
  "Когда?"
  
  "Как ребенок. Раньше мы там отдыхали ».
  
  "Вы не были там при нынешнем режиме?"
  
  «По понятным причинам нет».
  
  «Вы знаете кого-нибудь из итальянцев во Франции?»
  
  «Есть один, где я работаю. Он такой же учитель, как и я ".
  
  "Его имя?"
  
  "Филиппино Росси".
  
  Я видел, как комиссар это записал.
  
  "Нет других?"
  
  "Нет."
  
  «Вы фотограф, мсье Вадасси?»
  
  Это снова был комиссар.
  
  «На любителя - да».
  
  "Сколько у вас фотоаппаратов?"
  
  "Один." Это было фантастически.
  
  "Что это за марка?"
  
  "Zeiss Contax".
  
  Он открыл ящик стола.
  
  "Это оно?"
  
  Я узнал свою камеру.
  
  «Это так», - сказал я сердито; «И я хотел бы знать, какое у вас право вывозить мои вещи из моей комнаты. Пожалуйста, верни его мне ". Я протянул ему руку.
  
  Комиссар положил камеру обратно в ящик.
  
  "У вас нет другой камеры, кроме этой?"
  
  "Я уже говорил вам. Нет! "
  
  На лице комиссара расплылась торжествующая ухмылка. Он снова открыл ящик.
  
  «Тогда как, дорогой господин Вадасси, вы объясните тот факт, что деревенский химик получил от вас эту кинопленку для проявки?»
  
  Я смотрел на него. Между его протянутыми руками лежал проявленный негатив пленки, которую я оставил химику. Со своего места я мог видеть в свете окна свои экспериментальные снимки; две дюжины из них с одной единственной субъектной ящерицей. Затем я снова увидел ухмылку комиссара. Я рассмеялся так раздражающе, как только мог.
  
  «Я вижу, - снисходительно сказал я, - что вы не фотограф, месье. Это не кинематографический фильм ".
  
  "Нет?"
  
  "Нет. Я допускаю, что это немного похоже на это. Но вы обнаружите, что кинопленка на миллиметр уже. Это стандартная катушка из тридцати шести экспозиций двадцать четыре на тридцать шесть миллиметров для камеры Contax ».
  
  «Значит, эти фотографии были сделаны этой камерой, которая была в вашей комнате?»
  
  "Безусловно."
  
  Наступила беременная пауза. Я видел, как они обменялись взглядами. Потом:
  
  «Когда вы приехали в Сен-Гатьен?»
  
  Это снова был толстяк.
  
  "Во вторник."
  
  "Из?"
  
  "Отлично."
  
  "В какое время вы уехали из Ниццы?"
  
  «Я уехал поездом девять двадцать девять».
  
  "В какое время вы попали в заповедник?"
  
  «Незадолго до обеда, около семи часов».
  
  «Но красивый поезд прибывает в Тулон в три тридцать. Автобус до Санкт-Гатьена ходит в четыре. Вы должны были прибыть в пять. Почему ты опоздал? "
  
  "Это смешно."
  
  Он быстро поднял глаза. Маленькие глазки были холодными и угрожающими.
  
  "Ответь на мой вопрос. Почему ты опоздал? "
  
  "Очень хорошо. Я оставил свой чемодан на вокзале Тулона и пошел прогуляться к набережной. Я раньше не видел Тулона, а в шесть был еще один автобус ".
  
  Он задумчиво вытер воротник изнутри.
  
  «Какая у вас зарплата, мсье Вадасси?»
  
  «Шестнадцать сотен франков в месяц».
  
  "Это не очень много, не так ли?"
  
  "К сожалению нет."
  
  "Contax - дорогая камера?"
  
  "Это хороший."
  
  "Без сомнений; но я спрашиваю вас, сколько вы за это заплатили ».
  
  «Четыре тысячи пятьсот франков».
  
  Он тихо присвистнул. - Заработок почти за три месяца, а?
  
  «Фотография - мое хобби».
  
  «Очень дорогой! Вы, кажется, очень умно распорядились своими шестнадцатью сотнями франков. Отдых в Ницце и в отеле Hotel de la Reserve! Больше, чем мы, бедные полицейские, можем себе позволить, а, комиссар? "
  
  Комиссар язвительно рассмеялся. Я чувствовал, как сильно краснею.
  
  «Я сэкономил деньги, чтобы купить камеру», - сказал я. «Что касается этого праздника, то он у меня первый за пять лет. На это я тоже копил деньги ".
  
  "Но естественно!" Комиссар усмехнулся, когда сказал это.
  
  Усмешка меня разбудила.
  
  - А теперь, месье, - сердито возразил я. «Мне это надоело. Моя очередь требовать объяснений. Что именно ты хочешь? Я готов ответить на вопросы о моем паспорте. Вы имеете право спросить их. Но у вас нет права красть мою частную собственность. Вы также не имеете права расспрашивать меня таким образом о моих личных делах. Что касается тех негативов, которым вы, кажется, придаете какое-то загадочное значение, я еще не узнал, что фотографировать ящериц запрещено. Итак, господа, я не совершил преступления, но я голоден, и пора обедать в отеле. Пожалуйста, немедленно верните мне фотоаппарат, фотографии и паспорт ».
  
  На мгновение воцарилась мертвая тишина. Я переводил взгляд с одного на другого. Ни один не двинулся.
  
  «Очень хорошо», - сказал я наконец и повернулся к двери.
  
  «Минутку», - сказал толстяк.
  
  Я остановился.
  
  "Хорошо?"
  
  «Пожалуйста, не тратьте зря свое и наше время. Мужчина за дверью не позволит вам уйти. Мы должны задать вам еще несколько вопросов ".
  
  «Вы можете удерживать меня здесь силой, - мрачно сказал я, - но вы не можете заставить меня отвечать на ваши вопросы».
  
  «Естественно, - медленно сказал толстяк; «Это закон. Но мы можем порекомендовать вам сделать это - в ваших интересах ».
  
  Я ничего не сказал.
  
  Толстяк взял негатив со стола комиссара и, поднес его к свету, пропустил сквозь пальцы.
  
  «Более двух десятков фотографий, - прокомментировал он, - и все практически одинаковы. Это, я думаю, любопытно. Вы так не думаете, Вадасси? "
  
  «Ни в коей мере», - коротко ответил я. «Если бы вы хоть что-нибудь знали о фотографии или если бы вы были просто наблюдательны, вы бы заметили, что каждая из них освещена по-разному, что в каждой тени сгруппированы по-разному. То, что фотографируемый объект в любом случае является ящерицей, неважно. Различия заключаются в способе освещения и композиции. В любом случае, если мне нравится сделать сотню снимков ящериц на солнце, я не думаю, что это ваше дело ».
  
  «Это очень гениальное объяснение, Вадассы. Очень гениально. Теперь я скажу вам, что я думаю. Я считаю, что вас нисколько не интересовало то, что вы фотографировали с этими двадцатью шестью экспозициями, и что вы просто экспонировали пленку так быстро, как только могли, чтобы заполнить катушку и проявить остальные десять экспозиций ».
  
  «Остальные десять? О чем ты говоришь? "
  
  "Разве это не пустая трата времени, чтобы больше притворяться, Вадасси?"
  
  «Я действительно не понимаю, что ты имеешь в виду».
  
  Он поднялся со стула и встал рядом со мной.
  
  «Не так ли? А как насчет первых десяти разоблачений, Вадассы? Не хотели бы вы объяснить комиссару и мне, почему вы сделали эти фотографии? Я уверен, что нам это должно быть интересно! " Он похлопал меня пальцем по груди. «Было ли это освещение, Вадасси, или скопление теней так заинтересовало вас в новых укреплениях за пределами военно-морской гавани Тулона?»
  
  Я уставился на него.
  
  "Это шутка? Единственные другие фотографии на этой катушке - это те, которые я сделал в Ницце на карнавале, который проводился за день до моего отъезда ».
  
  "Вы признаете, что фотографировали на этом фильме?" - сказал он сознательно.
  
  «Я уже сказал об этом».
  
  "Хороший. Пожалуйста, посмотрите на них ".
  
  Я взял негатив, поднес к свету и медленно пропустил сквозь пальцы. Ящерицы, ящерицы, ящерицы. Некоторые кадры выглядели многообещающими. Ящерицы. Еще ящерицы. Вдруг я остановился. Я быстро поднял глаза. Оба смотрели на меня.
  
  «Продолжайте, Вадасси, - иронично сказал комиссар; «Не беспокойтесь, чтобы выглядеть удивленным».
  
  Не веря своим глазам, я снова посмотрел на негатив. Был длинный снимок участка береговой линии, частично скрытого чем-то похожим на ветку рядом с объективом камеры. Что-то было на берегу - короткая серая полоска. Еще один снимок, на этот раз ближе и под другим углом, той же серой полосы. Вдоль одной стороны были вещи, похожие на люки. Больше выстрелов. Двое из них были под одним углом; другого взяли, глядя вниз и еще ближе. Затем появились трое, почти полностью скрытые темной массой перед камерой. Край массы был размытым и имел очень слабый узор, похожий на кусок ткани. Затем был один предмет, похожий на бетонную поверхность, не в фокусе и очень близко к камере. Последний из них был передержан, но не виден был только один его угол. Это было сделано с одного конца чего-то похожего на широкую бетонную галерею. Было несколько любопытных расстановок основных моментов. На мгновение они меня озадачили. Тогда, наконец, я понял. Я смотрел на длинные гладкие стволы осадных орудий.
  
  
  
  
  
  3
  
  На формальности моего ареста присутствовал следственный судья, измученный маленький человечек, который по подсказке толстого детектива подверг меня поверхностному допросу, прежде чем приказал комиссару предъявить мне обвинение. Как я узнал, меня обвинили в шпионаже, вторжении в военную зону, фотографировании, рассчитанном на то, чтобы поставить под угрозу безопасность Французской Республики, и в том, что у меня были такие фотографии. После того, как мне огласили обвинения и я подписал их, что я их понял, меня лишили пояса (читай, предположительно, я должен был повеситься) и содержимого моих карманов, и забрали, сжимая штаны, в камера в задней части здания. Там я остался один.
  
  Через некоторое время я стал думать более спокойно. Это было нелепо. Это было возмутительно. Это было невозможно. Но это случилось. Я находился в камере под арестом по обвинению в шпионаже. Наказанием, если меня признают виновным, будет, возможно, четыре года тюремного заключения - четыре года во французской тюрьме и затем депортация. Я мог бы смириться с тюрьмой, даже французской, но депортацию! Меня начало тошнить и отчаянно напугать. Если Франция изгнала меня, мне теперь оставалось поехать. Югославия арестует меня. Венгрия меня не приняла. Ни Германия, ни Италия тоже. Даже если осужденный шпион сможет попасть в Англию без паспорта, ему не разрешат работать. Для Америки я был бы просто еще одним нежелательным пришельцем. Южноамериканские республики потребовали бы суммы денег, которых у меня не было бы в качестве гарантии моего хорошего поведения. Советская Россия будет использовать осужденного шпиона не больше, чем Англия. Даже китайцы хотели ваш паспорт. Я бы никуда не мог пойти. И в конце концов, какое это имеет значение? То, что случилось с ничтожным учителем языков без национального статуса, никого не интересовало. Никакой консул не станет вмешиваться от его имени; ни парламент, ни конгресс, ни палата депутатов не стали бы расследовать его судьбу. Официально его не существовало; эй, что за абстракция, привидение. Все, что он мог сделать прилично и логично, - это уничтожить себя.
  
  Я резко взял себя в руки. Я был в истерике. Я еще не был осужденным шпионом. Я был тихим во Франции. Я должен использовать свой мозг, подумать, найти очень простое объяснение, которое должно существовать для присутствия этих фотографий в моей камере. Я должен очень осторожно пройти по земле. Я должен вернуться в Ниццу.
  
  Я вспомнил, что вставил новую катушку в камеру и сделал фотографии карнавала в понедельник. Затем я вернулся в отель и положил фотоаппарат в чемодан. Он все еще был там, когда я собрал вещи позже той ночью. Он оставался в моем чемодане, пока я не распаковал вещи в резерв во вторник вечером. Пока я был в Тулоне, чемодан находился у отправителя на вокзале. Мог ли кто-нибудь использовать его за те два часа, что я гулял по Тулону? Невозможно. Чемодан был заперт, и никто не мог его вскрыть при отправке, украсть фотоаппарат, сделать эти опасно выглядящие фотографии и вернуть фотоаппарат в чемодан за два часа. Кроме того, зачем снова ставить камеру? Нет, это не годится.
  
  Затем меня осенила другая мысль. Фотографии, которые я должен был сделать, были первыми десятью на катушке. Должно быть, они были, потому что мой последний выстрел в ящерицу был под номером тридцать шесть. Теперь рулон пленки нельзя перевернуть, и на пленке не было двойной экспозиции. Поэтому, поскольку я запустил катушку на карнавале в Ницце, новая катушка должна была быть вставлена ​​до того, как были сделаны фотографии в Тулоне.
  
  Я от волнения вскочил с кровати, на которой сидел, и мои брюки провисли. Я спас их и, засунув руки в карманы, прошел по камере. Конечно! Я вспомнил сейчас. Когда я начал эксперименты с ящерицами, я был немного удивлен, заметив, что счетчик выдержки на камере зарегистрировал номер одиннадцать. Я думал, что в Ницце сделал всего восемь снимков. Но очень легко забыть о лишних кадрах, особенно когда на катушке тридцать шесть кадров. Да, катушку точно поменяли. Но когда? Этого нельзя было сделать до того, как я прибыл в заповедник, а на следующее утро после завтрака я начал заниматься ящерицами. Итак, вышло так: между 19:00 вторника и 8:30 (время завтрака) среды кто-то вынул мою камеру из моей комнаты, вставил в нее новую катушку пленки, поехал в Тулон, проник в тщательно охраняемую военную зону. , сфотографировал, вернулся в заповедник и вернул фотоаппарат в комнату.
  
  Это не казалось возможным или вероятным. Помимо любых других возражений, это был простой вопрос о свете. К восьми часам уже почти стемнело, а так как я приехал только в семь, это был вторник. Даже если предположить, что фотограф ушел ночью и приступил к работе на восходе солнца, ему нужно было очень быстро и сообразительно вернуть мою камеру в мою комнату, пока я лежал в постели и смотрел в окно. И вообще, зачем возвращать его мне с катушкой внутри? Как полиция попала в бизнес? Сказал ли им фотограф анонимно? Был, конечно, химик. Полиция явно устроила засаду на обладателя негатива. Возможно, химика поймали с фотографиями и поклялись, что они принадлежали мне. Но это не объясняло их использование в моих экспериментальных снимках. Никаких признаков соединения отрицательного не было. Это было ужасно загадочно.
  
  Я в третий раз лихорадочно шел по земле, когда в коридоре послышались шаги и дверь моей камеры открылась. Вошел толстяк в спортивном костюме. Дверь за ним закрылась.
  
  Какое-то время он стоял, вытирая платком изнутри воротник, затем кивнул мне и сел на кровать.
  
  «Садись, Вадассы».
  
  Я сел на единственный предмет мебели в комнате - эмалированное железное биде с деревянной крышкой. Маленькие опасные глаза задумчиво смотрели на меня.
  
  "Хочешь тарелку супа и хлеба?"
  
  Этого я не ожидал.
  
  "Нет, спасибо. Я не голодный. "
  
  "Тогда сигарету?"
  
  Он протянул смятую пачку «Голуаз». Я чувствовал, что эта забота очень подозрительна; но я взял одну.
  
  Он дал мне прикурить от кончика своей сигареты. Затем он осторожно вытер пот с верхней губы и за ушами.
  
  «Почему, - сказал он наконец, - вы признали, что сделали эти фотографии?»
  
  "Это еще один официальный допрос?"
  
  Он стряхнул сигаретный пепел с живота промокшим носовым платком.
  
  "Нет. Официально вас допросит судья района. Это не мое дело. Я из Surete Generale и прикреплен к Департаменту военно-морской разведки. Вы можете свободно говорить со мной ".
  
  Я не понимал, почему он должен ожидать, что шпион будет совершенно свободно разговаривать с сотрудником Департамента военно-морской разведки, но я не стал поднимать этот вопрос. Я действительно имел все намерения говорить так свободно, как мне было позволено.
  
  "Очень хорошо. Я признался, что делал фотографии, потому что делал их. То есть все на катушке, за исключением первых десяти ».
  
  «Совершенно так. Тогда как вы относитесь к тем первым десяти фотографиям? "
  
  «Я думаю, что катушка в моей камере была заменена».
  
  Он приподнял брови. Я погрузился в подробный отчет о своих передвижениях после отъезда из Ниццы и сделанных мной выводах относительно происхождения компрометирующих фотографий. Он выслушал меня, но явно не впечатлен.
  
  «Это, конечно, не свидетельство», - сказал он, когда я закончил.
  
  «Я не предлагаю это в качестве доказательства. Я просто пытаюсь найти рациональное объяснение этой фантастической истории ».
  
  «Комиссар считает, что нашел объяснение. Я не виню его. На первый взгляд, дело против вас совершенно хорошее. Фотографии размещены на негативе, который вы признали своим. Вы тоже подозрительный человек. Простой! "
  
  Я посмотрел ему в глаза.
  
  "Но я так понимаю, что вы недовольны, месье?"
  
  «Я этого не говорил».
  
  «Нет, но если бы ты был удовлетворен, то вряд ли стал бы так со мной разговаривать».
  
  Его подбородок превратился в ухмылку.
  
  "Вы переоцениваете свою важность. Меня интересуют не шпионы, а то, кто их нанимает ».
  
  «Тогда, - сказал я сердито, - вы зря теряете время. Я не фотографировал, и мой единственный работодатель - месье Матис, который платит мне за обучение языкам ».
  
  Но он, похоже, не слушал. Наступила пауза.
  
  «Комиссар и я согласились, - сказал он наконец, - что вы были одним из трех: умным шпионом, очень глупым или невиновным человеком. Могу сказать, что комиссар подумал, что вы, должно быть, второй. Я с самого начала был склонен считать вас невиновным. Вы вели себя слишком глупо. Ни один виновный мужчина не навещал бы идиота ".
  
  "Спасибо."
  
  «Я нисколько не желаю вашей благодарности, Вадасси. Это был вывод, который мне очень не понравился. В любом случае, сейчас я ничего не могу для вас сделать. Поймите, пожалуйста. Вы арестованы комиссаром. Вы можете быть невиновны, но это ни в малейшей степени не нарушит моего покоя, если вас отправят в тюрьму ".
  
  «Я уверен в этом».
  
  «С другой стороны, - задумчиво продолжил он, - мне важно знать, кто делал фотографии».
  
  Снова наступила тишина. Я чувствовал, что от меня ждут комментария. Но я ждал, пока он продолжит. Через несколько секунд он так и сделал.
  
  «Если будет обнаружен настоящий преступник, мы, Вадасси, сможем что-нибудь для тебя сделать».
  
  "Сделай что-нибудь для меня?"
  
  Он шумно откашлялся.
  
  «Ну, конечно, у вас нет консула, который мог бы выступить от вашего имени. Мы обязаны следить за тем, чтобы с вами обращались должным образом. При условии, что вы, естественно, удовлетворительно сотрудничаете с нами, вам не нужно бояться ".
  
  «Я уже сказал вам все, что знаю, месье…» - я остановился. У меня комок в горле, и я не могу произнести ни слова. Но толстяк, очевидно, подумал, что я ждал, когда мне сообщат его имя.
  
  «Бегин, - сказал он, - Мишель Бегин».
  
  Он остановился и еще раз посмотрел на свой живот. В камере было невыносимо жарко, и я мог видеть, как пот с его груди залил полосатую рубашку. «Тем не менее, - добавил он, - я думаю, вы сможете нам помочь».
  
  Он встал с кровати, подошел к двери камеры и один раз стукнул по ней кулаком. Ключ щелкнул в замке, и я увидел снаружи форму агента. Толстяк пробормотал что-то, чего я не слышала, и дверь снова закрылась. Он остался стоять и закурил еще одну сигарету. Через минуту дверь снова открылась, и он что-то взял у агента. Когда дверь снова закрылась, он обернулся. В его руке был фотоаппарат.
  
  "Вы узнаете это?"
  
  "Конечно."
  
  «Возьмите это и внимательно изучите. Я хочу знать, если вы найдете в этом что-нибудь любопытное ".
  
  Я взял и сделал, как мне сказали. Я попробовал затвор, видоискатель и дальномер; Я вынул линзу и откинул заднюю часть; Я вглядывался в каждый уголок инструмента. Наконец положил обратно в футляр.
  
  «Я не вижу в этом ничего любопытного. Все в том виде, в каком я его оставил ".
  
  Он сунул руку в карман и вытащил сложенный лист бумаги. Он поднял его.
  
  «Это, Вадассы, мы нашли в твоем бумажнике. Посмотри. "
  
  Я взял газету и открыл ее. Потом я посмотрел на него.
  
  "Ну что насчет этого?" - сказал я защищаясь. "Это просто страховой полис на камеру. Как вы мне напомнили, это дорогой инструмент. Я заплатил несколько франков, чтобы застраховаться от его потери или, - многозначительно добавил я, - от кражи.
  
  Он взял у меня газету с терпеливым вздохом.
  
  «Вам повезло, - сказал он, - что французское правосудие заботится как о глупцах, так и о преступниках. Этот страховой полис возмещает Йозефу Вадасси в случае потери камеры Zeiss Ikon Contax, серийный номер F / 64523/2. Посмотрите серийный номер на камере, которая у вас там ».
  
  Я посмотрел. Серийный номер был другим.
  
  «Тогда, - взволнованно воскликнул я, - это не моя камера. Почему мои фотографии были на этом негативе? "
  
  «Потому что, мой дорогой идиот, меняли не пленки, а фотоаппараты. Эта камера серийно выпускается и широко используется. Вы использовали эту камеру с уже сделанными экспозициями в Тулоне, чтобы сфотографировать своих глупых ящериц. Вы даже заметили, что количество выдержек отличалось от того, что было в вашей собственной камере. Потом сняли пленку и отнесли в аптеку. Он увидел эти десять фотографий, увидел, как любой дурак, что это такое, и принес их в полицию. Теперь, дурачок, ты видишь? "
  
  Я сделал.
  
  «Итак, - сказал я, - когда вы так великодушно заявили о своей вере в мою невиновность, вы прекрасно это осознавали. В связи с этим я хотел бы знать, какое у вас право держать меня под таким арестом ".
  
  Он вытер голову платком и оглядел меня из-под опущенных век.
  
  «Ваш арест - не мое дело. Я не могу сделать ничего. Комиссар недоволен вами, так как это доказательство испортило его обвинительное заключение; но в интересах справедливости он согласился снять три обвинения. Остается только один ".
  
  "Что это?"
  
  «У вас были фотографии, рассчитанные на то, чтобы поставить под угрозу безопасность Республики. Это серьезное преступление. Он остается, если, - добавил он многозначительно, - если не будут найдены средства и для его устранения. Я, естественно, заступлюсь за комиссара от вашего имени, но боюсь, что, если я не смогу указать какую-либо вескую причину для этого нерегулярного шага, обвинение будет выдвинуто. Это означало бы как минимум депортацию ". Мой мозг стал ледяным.
  
  «Вы имеете в виду, - твердо сказал я, - что, если я не соглашусь сотрудничать, как вы это называете, это смехотворное обвинение будет выдвинуто?»
  
  Он не ответил. Он закурил четвертую сигарету. Когда он закончил, он позволил ему слегка повиснуть между его рыхлых губ. Он выпустил дым и задумчиво смотрел на глухую стену, как если бы это была картина, и он был торговцем произведениями искусства, раздумывающим, стоит ли делать ставку.
  
  «Камеры, - задумчиво сказал он, - могли быть заменены по одной из трех причин. Кто-то мог пожелать нанести вам травму. Кто-то мог бы поспешить избавиться от фотографий. Или это могло быть сделано случайно. Первую гипотезу, я думаю, можно отклонить. Это слишком сложно. Не было никакой гарантии, что (а) вы возьмете пленку для проявления и (б) химик обратится в полицию. Вторая гипотеза нереальна. Фотографии были ценными, и возможность их получить была удалена. К тому же внутри камеры они были в безопасности. Нет, думаю, это было случайно. Камеры идентичной конструкции и в стандартных корпусах. Но где и когда они были изменены? Не в Ницце, потому что ты сказал мне, что забрал камеру в отель и собрал ее. Не в вашем путешествии, потому что он все время находился под замком в вашем чемодане. Изменение было сделано именно в резерве. Если изменение было случайным, то его можно было сделать только в одной из общественных комнат. Во сколько? Вы мне сказали, что вчера во время завтрака вы принесли свой фотоаппарат. Где ты завтракал? "
  
  «На террасе».
  
  "Ты взял с собой фотоаппарат?"
  
  "Нет. Я оставил его в футляре на одном из стульев в холле, чтобы потом забрать, когда я пошел в сад ".
  
  "В какое время вы пошли завтракать?"
  
  «Примерно в половине девятого».
  
  "А в сады?"
  
  «Примерно через час».
  
  "А потом вы сфотографировали?"
  
  "Да."
  
  "В какое время вы вернулись?"
  
  «Было почти двенадцать».
  
  "Что ты сделал?"
  
  «Я пошел прямо в свою комнату и снял открытую катушку».
  
  «Значит, вы не оставляли камеру перед тем, как начать фотографировать своих ящериц, за исключением часа с восьми тридцать до девяти тридцати?»
  
  "Нет."
  
  «И все это время он был на стуле у двери, ведущей в сад».
  
  "Да."
  
  «А теперь подумай хорошенько. Была ли камера в том же положении, когда вы ее подняли, и когда вы ее опустили? "
  
  Я хорошенько подумал.
  
  «Нет, не было», - сказал я наконец. «Я оставил его висеть на ремне чемодана на спинке одного из стульев. Когда я поднял его, он лежал на сиденье другого стула ".
  
  «Вы не смотрели, висит ли он там, где вы его оставили?»
  
  «Да нет. Я увидел это на сиденье стула и взял. Зачем мне смотреть? "
  
  «Вы могли бы заметить, если бы на спинке стула еще висела камера».
  
  «Было бы легко не сделать этого. Ремешок такой длинный, что реальный футляр для камеры висит ниже уровня сиденья стула ".
  
  "Хороший. Это сводится к следующему: вы вешаете фотоаппарат на спинку стула. Когда вы вернетесь, вы увидите такую ​​же камеру на сиденье другого стула. Думая, что это ваша собственность, вы берете ее, оставляя камеру на спинку стула. Предположительно, позже появляется владелец второй камеры, обнаруживает, что его камера отсутствует на сиденье стула, оглядывается и обнаруживает вашу ».
  
  «Это кажется вероятным».
  
  "Все гости дошли до завтрака?"
  
  "Я не знаю. В заповеднике всего восемнадцать комнат, и они не все заняты, но я приехал только накануне вечером. Я бы не знал. Но все, кто спускался по лестнице и проходили через холл, проходили мимо стульев ».
  
  «Тогда, мой добрый Вадасси, мы можем с достаточной уверенностью сказать, что один из тех, кто сейчас живет в заповеднике, - это человек, которому принадлежит эта камера и который сделал эти фотографии. Но какой? Я думаю, мы можем не учитывать официантов и слуг, потому что все они из этой деревни или близлежащих деревень. Мы, конечно, наведем справки, но, думаю, нам ничего не дадут. Кроме того, здесь десять гостей, менеджер Коче и его жена. Итак, Вадасси, у виновного была твоя камера, Zeiss Ikon Contax, такая же, как здесь. Как вы понимаете, нам, очевидно, совершенно невозможно арестовать всю пенсию и обыскать каждый багаж. Помимо того, что некоторые из них - иностранцы, консулы которых доставят много хлопот, мы можем не найти камеру. В таком случае виновный будет настороже, а мы окажемся беспомощными. Запросы, - многозначительно продолжил он, - должен делать кто-то, чье присутствие не вызовет подозрений, кто сможет незаметно выяснить, кого видели с камерой Contax ».
  
  "Ты имеешь ввиду меня?"
  
  «Вы можете действовать очень просто, выяснив, у кого из них есть камеры. Те, у кого есть камеры, но не камеры Contax, могут быть менее подозрительны, чем те, у кого нет камер. Видишь ли, Вадасси, человек, у которого есть твоя камера, может уже знать, что изменение было сделано. В этом случае он скроет вашу камеру, прочитав, что он должен быть идентифицирован как владелец камеры с фотографиями Тулона на ней. Также есть вероятность, - мечтательно добавил он, - что он может снова попытаться вернуть свою камеру. Вы должны быть настороже для этого ".
  
  "Вы серьезно не выдвигаете это предложение?"
  
  Он холодно взглянул на меня.
  
  «Поверьте, друг мой, если бы у меня была альтернатива, я был бы рад. Вы не кажетесь мне очень умным ".
  
  «Но я арестован. Конечно, - язвительно сказал я, - вы не сможете убедить комиссара освободить меня?
  
  «Вы останетесь под арестом, но будете освобождены условно-досрочно. Только Кук знает о вашем аресте. Мы посетили вашу комнату. Ему это не понравилось, но объяснили, что это дело паспортов и что вы дали разрешение. Вы заявите, что произошло недоразумение и что вас задержали по ошибке. Вы будете приходить ко мне сюда каждое утро по телефону. Телефон с почты в пгт. Если вы хотите найти меня в любое другое время, вы позвоните комиссару ».
  
  «Но я должен уехать в субботу утром в Париж. Ожидается, что в понедельник я начну новый семестр ".
  
  «Ты останешься, пока не получишь разрешение уйти. Также вы не будете пытаться связаться с кем-либо за пределами заповедника, кроме полиции ».
  
  Меня охватило тошнотворное чувство беспомощности.
  
  «Я потеряю работу».
  
  Бегин встал и встал надо мной.
  
  «Послушай, Вадасси, - сказал он. и в его абсурдном голосе была какая-то уродливая нотка, гораздо более грозная, чем бахвальство комиссара. «Ты останешься в заповеднике, пока тебе не прикажут уйти. Если вы попытаетесь уехать до этого, вас снова арестуют, и я сделаю это своим личным делом, чтобы проследить, чтобы вас депортировали пароходом в Дубровник и чтобы ваше досье было передано югославской полиции. И вбейте это себе в голову. Чем быстрее мы узнаем, кто сделал эти фотографии, тем быстрее вы сможете поехать. Но не пытайтесь уловить и не пишите писем. Либо вы сделаете то, что вам говорят, либо вас депортируют. Вам все равно очень повезет, если вы избежите депортации. Так что будь осторожен. Вы понимаете, а? "
  
  Я сделал - ясно.
  
  Через час я пошел обратно по дороге из Наркомата в село. Контакс был перекинут через мое плечо. Сунув руку в карман, я почувствовал небольшой листок бумаги с напечатанным на нем списком гостей резервации.
  
  Когда я приехала, приготовьте что-нибудь в его офисе. Когда я проходил мимо, чтобы пройти в свою комнату, он вышел. Он был в синих джинсах, сандалиях и майке и, судя по мокрым волосам, только что плавал. С его высокой, худой, сутулой фигурой и сонными манерами он выглядел очень неуправляемым.
  
  «Ах, месье», - сказал он со слабой улыбкой. "Вы вернулись. Надеюсь, ничего серьезного. Сегодня утром сюда приехала полиция. Они сказали, что у них было ваше разрешение забрать ваш паспорт ".
  
  Я выглядел настолько рассерженным, насколько мог.
  
  «Нет, ничего серьезного. Вопрос идентичности и ошибка, на обнаружение которой они потратили фантастическое время. Они извинялись, но что делать? Французская полиция совершенно нелепа ".
  
  Он выглядел серьезным, выражал удивление и негодование, похвалил меня за мою терпимость. Он был явно не убежден. Я не мог его винить. Я чувствовал себя слишком слабым, чтобы играть разгневанного гражданина с какой-либо надеждой на успех.
  
  - Между прочим, месье, - небрежно сказал он, когда я шла к лестнице, - вы, кажется, уезжаете сегодня субботним утром?
  
  Итак, он хотел избавиться от меня. Я притворился обдумать вопрос.
  
  «Я думал об этом», - сказал я; «Но я могу решить остаться на день или два дольше. То есть, - добавил я с холодной улыбкой, - если у полиции нет возражений.
  
  Он колебался только секунду.
  
  «Приятно», - сказал он, но без энтузиазма.
  
  Когда я снова повернулся, чтобы уйти, это могло быть моей фантазией, но я подумал, что его глаза были прикованы к камере.
  
  
  
  
  
  4-й
  
  Мне сейчас трудно вспомнить большую часть следующих двух часов. Но я точно знаю, что когда я добрался до своей комнаты, у меня был только один вопрос в мире - был ли поезд из Тулона в Париж в воскресенье днем? Помню, я бросился к своему чемодану и лихорадочно искал расписание.
  
  Вам может показаться странным, что, столкнувшись с полной и полной катастрофой, я стал беспокоиться о таком тривиальном вопросе, как поезда до Парижа. Но люди действительно странно себя ведут во время очень сильного стресса. Пассажиры тонущего корабля вернутся в свои каюты, поскольку последняя лодка отходит от борта, чтобы спасти мелкие личные вещи. Люди на грани смерти беспокоятся о небольших неоплаченных счетах, идя навстречу вечности.
  
  Что беспокоило меня, так это перспектива опоздания в понедельник утром. Мсье Матис был очень строг в отношении пунктуальности. Опоздавшие, будь то ученики или учителя, вызывали у него серьезное неудовольствие. Это было выражено едкими выражениями и очень громким голосом в тот момент, когда приходилось испытывать дополнительное смущение аудитории. Более того, донос обычно происходил через несколько часов после совершения преступления. Ожидание могло быть очень утомительным.
  
  Если, рассуждал я, я смогу сесть на поезд из Тулона в воскресенье днем ​​и поехать на ночь в Париж, я мог бы прийти в школу вовремя. Я помню чувство облегчения, которое испытал, когда узнал, что поезд прибыл в Париж в шесть часов утра понедельника. Мой разум работал в тумане. Бегин сказал, что я не смогу уехать в субботу. Ужасный! Мсье Матис рассердится. Смогу ли я добраться до Парижа вовремя, если уеду в воскресенье? Да, слава богу, смог! Все хорошо.
  
  Я думаю, что если бы кто-нибудь в тот момент предложил мне не уезжать в воскресенье, я бы недоверчиво засмеялся. Но в этом смехе была бы истерия, потому что, когда я сидел на полу рядом с открытым чемоданом, страх цеплялся за механизм внутри моей груди, заставляя мое сердце колотиться, а дыхание прерывалось и прерывалось, как будто я бежал. Я продолжал глотать слюну, чувствуя по какой-то любопытной причине, что, сделав это, я остановлю свое сердцебиение. Это вызвало у меня ужасную жажду, и через некоторое время я встал, подошел к умывальнику и выпил немного воды из зубного стакана. Затем я вернулся и толкнул ногой крышку чемодана. При этом я почувствовал, что бумажка, которую дал мне Бегин, затрещала в моем кармане. Я сел на кровать.
  
  Должно быть, я сидел, тупо глядя на список Бегина больше часа. Читаю и перечитываю. Имена превратились в шифры, бессмысленные комбинации форм. Я закрыл глаза, открыл их и снова прочитал. Я не знал этих людей. Я провел один день в отеле. Это был отель с большой территорией. Я обменивался с ними кивками во время еды. Больше не надо. С моей плохой памятью на лица я, вероятно, мог бы пройти все на улице, не узнав ни одного. И все же у одного из лиц, представленных этими именами, была моя камера. Один из тех, кто мне кивнул, был шпионом. Одному из них заплатили за то, чтобы он тайно пробирался в военные зоны, фотографировал железобетон и орудия, чтобы когда-нибудь военные корабли в море могли безопасно и точно стрелять снарядами, чтобы разбить бетон, орудия и орудия. мужчины, которые им служили. И у меня было два дня на то, чтобы идентифицировать этого человека.
  
  Их имена, как глупо подумал я, выглядят очень безобидно.
  
  Месье Роберт Дюкло
  
  французкий язык
  
  Нант
  
  Месье Андре Ру
  
  французкий язык
  
  Париж
  
  Мадемуазель Одетт
  
  Мартин
  
  французкий язык
  
  Париж
  
  Мисс Мэри Скелтон
  
  Американец
  
  Вашингтон
  
  Г-н Уоррен Скелтон
  
  Американец
  
  Вашингтон
  
  Г-н Вальтер Фогель
  
  Швейцарский
  
  Констанция
  
  Г-жа Хульде Фогель
  
  Швейцарский
  
  Констанция
  
  Майор Герберт
  
  Clandon-Hartley
  
  английский
  
  Бакстон
  
  Миссис мария
  
  Clandon-Hartley
  
  английский
  
  Бакстон
  
  Г-н Эмиль Шимлер
  
  Немецкий
  
  Берлин
  
  Альберт Коче (менеджер)
  
  Швейцарский
  
  Шаффхаузен
  
  Сюзанна Коче (жена)
  
  Швейцарский
  
  Шаффхаузен
  
  Подобный список гостей можно было бы составить практически из любого другого небольшого пансионата на юге Франции. Неизбежный английский армейский солдат и его жена. Были американцы, не совсем неизбежные, но отнюдь не необычные. Были швейцарцы и немного французского. Одинокий немец был странным, но не слишком. Управляющие швейцарскими отелями и их жены были достаточно обычными людьми.
  
  Что мне было делать? С чего мне начать? Потом я вспомнил инструкции Бегина о камерах. Я должен был выяснить, у кого из них есть камеры, а затем доложить. Я с нетерпением ухватился за эту позитивную мысль.
  
  Очевидный метод, казалось, заключался в том, чтобы вовлечь их в разговор по одному или пару за парой и затронуть тему фотографии. Но это было бесполезно. Предположим, шпион уже обнаружил, что его фотографии пропали, что вместо фотографий из бетона и оружия у него были живые снимки карнавала в Ницце под низким углом? Даже если он не сразу понял, что у него есть чужая камера, он знал, что что-то пошло не так, и был настороже. Любой, кто попытается поговорить о фотографии, вызовет у него подозрения. Я должен действовать менее прямым путем.
  
  Я взглянул на часы. Было без четверти семь. Из окна было видно, что пляж все еще занят. На песчаной полосе, видимой из моей комнаты, лежали пара обуви и небольшой зонтик. Я причесалась и вышла.
  
  Некоторые люди могут легко завязать случайные знакомства. Они обладают каким-то таинственным гибким умом, которое позволяет им быстро приспосабливать свои мыслительные процессы к таковым у незнакомцев, с которыми они сталкиваются. В одно мгновение они отождествили себя с интересами незнакомца. Они улыбаются. Незнакомцы отвечают. Есть вопрос и ответ. Через минуту они дружат, мирно болтают о пустяках.
  
  Я не обладаю этой привлекательной способностью. Я вообще не говорю, если с ним не говорят. Даже тогда нервозность, соединенная с отчаянным желанием быть дружелюбной, делает меня либо жестким и формальным, либо чрезмерно чрезмерным. В результате незнакомцы либо думают, что я угрюмый, либо подозревают, что я пытаюсь уловить уверенность.
  
  Однако, спускаясь по каменным ступеням к пляжу, я решил, что, во всяком случае, однажды мне придется избавиться от своих запретов. Я должен быть уверенным и дружелюбным, я должен думать о том, чтобы сказать забавные вещи, я должен вести разговор, быть тонким. Мне нужно было поработать.
  
  Небольшой пляж теперь был в полной тени, и легкий ветерок с моря начал шевелить верхушки деревьев; но все еще было очень тепло. Я мог видеть головы двух мужчин и двух женщин над спинками шезлонгов, на которых сидели их хозяева; и когда я приблизился к подножию лестницы, я услышал, что они пытаются продолжить разговор по-французски.
  
  Я прошел по песку, сел в нескольких метрах от них на конце одной из эстакад, на которой красили лодку, и стал смотреть на залив.
  
  По быстрому взгляду, который я получил, когда сел, я понял, что на двух ближайших ко мне стульях сидят молодой человек лет двадцати трех и девушка лет двадцати. Они плыли, и, очевидно, это были их коричневые ноги, которые я видел этим утром с террасы. Судя по их французскому языку, это были двое американцев, Уоррен и Мэри Скелтон.
  
  Два других были очень разными. Оба были среднего возраста и очень толстыми. Я вспомнил, что замечал их раньше. У мужчины было сияющее луноподобное лицо и туловище, которое издалека выглядело почти сферическим. Эта иллюзия в какой-то мере была связана с брюками, которые он носил. Они были из какого-то темного материала и имели очень короткие узкие ноги. Их макушки, уже очень высокие, очень мощными подтяжками подтягивались к его круглому животу почти до подмышек. На нем была теннисная рубашка с расстегнутым воротом и без пиджака. Он мог бы выйти из мультфильма «Симплициссимус». Его жена, поскольку они были швейцарцами, была немного выше его и очень неопрятна. Она много смеялась, и даже когда она на самом деле не смеялась, выглядела так, будто собиралась это сделать. Ее муж сиял вместе с ней. Они оба казались простыми и бесстрастными, как пара маленьких детей.
  
  Похоже, Скелтон пытался объяснить господину Фогелю американскую политическую систему.
  
  «Il ya, - старательно говорил он, - deux party seulement, les Republicaines et les Democrates. Ces sont du droit-tous les deux. Mais les Republicaines sont plus au droit que les Democrates. Ca c'est la разница ".
  
  «Ой, je comprend», - сказал г-н Фогель. Он поспешно перевел смысл на немецкий. Миссис Фогель широко улыбнулась.
  
  «Слышно, - продолжал ее муж на своем резком французском, - что гангстеры (он произнес это« гарнгстерс ») имеют решающее влияние на выборы. Может быть, как вечеринка в центре? " Он имел вид человека, который отложил легкомысленные светские разговоры в пользу более серьезных вопросов.
  
  Девушка беспомощно захихикала. Ее брат глубоко вздохнул и начал с большой осторожностью объяснять, к явному изумлению г-на Фогеля, что девяносто девять и девять десятых процента населения Соединенных Штатов никогда не видели гангстеров. Но его французский вскоре сдался.
  
  «Il ya, sans doute, - признавал он, - une Quantite de… quelque
  
  … »Он не мог двигаться дальше. «Мэри, - сказал он жалобно, - какое, черт возьми, слово для обозначения взяточничества?»
  
  В тот момент фортуна мне улыбнулась. Может случиться так, что обучение станет привычкой, и побуждение к наставлению, подобно голоду или страху, преодолеет социальные запреты. Краем глаза я заметил, что девушка беспомощно пожала плечами; через долю секунды слова сорвались с моего рта.
  
  «Chantage - это то слово, которое вам нужно».
  
  Все посмотрели на меня.
  
  «О, спасибо», - сказала девушка.
  
  В глазах брата загорелся нетерпеливый свет.
  
  "Вы говорите по-французски так же хорошо, как по-английски?"
  
  "Да."
  
  «Тогда, - резко сказал он, - не могли бы вы сказать этому дебилу слева от нас, что гангстер пишется с маленькой буквы« g »в Америке, и они не представлены в Конгрессе». По крайней мере, не открыто. Кстати, вы можете добавить, что вся наша еда не из консервных банок, и что мы не все живем в Эмпайр-стейт-билдинг ».
  
  "Безусловно."
  
  Девушка улыбнулась.
  
  «Мой брат не серьезно».
  
  «Не правда ли, клянусь небом! Он угроза международного уровня. Кто-то должен сказать ему ".
  
  Фогели слушали этот разговор с растерянными улыбками на лицах. Я перевел на немецкий язык как можно более тактично. Они тряслись от смеха. Между приступами г-н Фогель объяснил, что невозможно не дразнить американцев. Вечеринка из гарнгстера! Эмпайр-стейт-билдинг! Раздался свежий смех. Швейцарцы явно были не так наивны, как выглядели.
  
  "Что с ним теперь?" потребовал Скелтон.
  
  Я объяснил. Эй ухмыльнулся.
  
  «Вы бы не подумали, что в них было какое-то лукавство, не так ли?» - сказал он и наклонился вперед, чтобы лучше рассмотреть Фогелей. "Какие они, немцы?"
  
  «Думаю, швейцарцы».
  
  «Поп», - заметила девушка, - «выглядит в точности как иллюстрация Тенниела о Твидледуме и Твидлиди. Возьми эти штаны! "
  
  Объект этой критики смотрел на нас с тревогой. Он обратился ко мне.
  
  «Молодым людям не понравилось наше маленькое веселье?»
  
  «Он говорит, - объяснил я Скелтонам, - что надеется, что не обидел вас».
  
  Молодой Скелтон выглядел пораженным.
  
  «Небеса, нет. Смотри…» Он повернулся к Фогелам. «Nous sommes tres loves. Вы очень милы, - сердечно сказал он. Потом: «Черт, расскажи ему, ладно?»
  
  Я так и сделал. Было много кивков и улыбок. Затем Фогели начали разговаривать между собой.
  
  "На скольких языках вы говорите?" - сказал Скелтон.
  
  "Пять."
  
  Он с отвращением засмеялся.
  
  «Тогда не могли бы вы очень внимательно объяснить, - вставила девушка, - как вы учите иностранный язык? Я не хочу пятерых. Но если бы вы могли подумать о них на мгновение, мы с братом были бы заинтересованы ».
  
  Я пробормотал что-то о жизни в странах и развитии «языкового слуха» и спросил их, давно ли они находятся в заповеднике.
  
  «О, мы здесь уже неделю или около того», - ответил он. «Наши родители приезжают из дома на следующей неделе на Conte di Savoia. Мы встречаемся с ними в Марселе. Вы были здесь во вторник, не так ли? "
  
  "Да."
  
  «Что ж, я рад, что мы можем поговорить с кем-нибудь по-английски. Коче неплохо владеет английским, но у него нет выносливости. У нас были только этот британский майор и его жена. Он в шляпе, а она вообще не говорит ".
  
  «Который тоже может быть удачливым», - сказала его сестра.
  
  Я понимал, что она была, хотя и далеко не красивой, но чрезвычайно привлекательной. Ее рот был слишком широким, нос не совсем симметричным, а лицо плоским, с чрезмерно выступающими скулами. Но в том, как шевелились губы, и в хороших носах и скулах, присутствовал юмор и интеллект. Кожа ее тела была твердой, чистой и коричневой, а густая масса рыжевато-светлых волос, прижатых к спинке шезлонга, очень интересно блестела. Она была почти красивой.
  
  «Проблема с французами, - говорил ее брат, - в том, что они злятся, если вы не умеете говорить на их языке должным образом. Я не злюсь, если француз не говорит по-английски ».
  
  «Нет, но это потому, что большинству обычных французов нравится звучание своего языка. Они не любят слушать плохой французский акцент не больше, чем вам нравится слушать новичка, играющего на скрипке ».
  
  «Бесполезно привлекать его музыкальный слух», - прокомментировала девушка. «Он глухой». Она встала и поправила купальный костюм. «Что ж, - сказала она, - я думаю, нам лучше надеть еще немного одежды».
  
  Герр Фогель вскочил со стула, взглянул на огромные часы и объявил по-французски, что сейчас семь пятнадцать. Затем он подтянул подтяжки еще на одну ступеньку и начал собирать свои вещи и вещи его жены. Мы все пошли процессией к ступеням. Я оказался за американцем.
  
  «Между прочим, сэр, - сказал он, когда мы начали, - я не расслышал ваше имя».
  
  «Йозеф Вадасси».
  
  «Мой Уоррен Скелтон. Это моя сестра Мэри ".
  
  Но я его почти не слышал. На пухлой спине герра Фогеля висела камера, и я пытался вспомнить, где я видел другую, похожую на нее. Потом вспомнил. Это был фойгтландер коробчатого типа.
  
  В очень теплые ночи ужин в заповеднике подавали на террасе. Для этого был поставлен полосатый навес, а освещение обеспечивали свечи на столах. Когда все горели, это выглядело очень весело.
  
  В тот вечер я решил первым выйти на террасу. Во-первых, я был голоден. Во-вторых, я хотел по очереди осматривать своих коллег. Однако трое из них уже были на своих местах, когда я прибыл.
  
  Один из них, сидящий в одиночестве мужчина, был помещен позади меня, так что я не мог видеть его, кроме как повернувшись направо на своем стуле. Я в максимально возможной степени оценила его внешний вид, когда подошла к своему столику.
  
  Свеча на его столе и тот факт, что он наклонился вперед над своей тарелкой, мешали мне видеть большую часть его, за исключением головы коротких седеющих светлых волос, зачесанных набок без пробора. На нем была белая рубашка и грубые льняные брюки явно французского производства.
  
  Я сел и обратил внимание на двух других.
  
  Они сидели очень чопорно, лицом друг к другу через стол: он - узкоголовый мужчина с седыми каштановыми волосами и подстриженными усами, она - бесстрастная женщина средних лет с крупными костями, землистым цветом лица и аккуратно уложенными белыми волосами. . Оба переоделись к обеду. На ней была белая блузка и черная юбка. На нем были серые фланелевые брюки, коричневая полосатая рубашка с полковым галстуком и широкая клетчатая куртка для верховой езды. Пока я смотрел на него, он отложил суповую ложку, взял со стола бутылку дешевого кларета и поднес к свету.
  
  «Я действительно верю, моя дорогая, - услышал я его слова, - что официанты пьют наше вино. Я очень тщательно пометил эту бутылку за обедом ".
  
  У него был проницательный английский голос, принадлежащий к высшему среднему классу. Женщина чуть-чуть пожала плечами. Очевидно, она не одобряла.
  
  «Моя дорогая, - ответил он, - это принцип того, на что я смотрю. Я дам намек на приготовление ".
  
  Я видел, как она снова пожала плечами и промокнула рот салфеткой. Очевидно, это были майор и миссис Кландон-Хартли.
  
  К этому времени уже начали прибывать другие гости.
  
  Фогели сели за столик за двумя англичанами и рядом с балюстрадой. Другая пара направилась к столу у стены.
  
  Это были безошибочно французские. Мужчина, очень смуглый, с зобными глазами и небритым подбородком, выглядел лет тридцати пяти. Женщина, исхудавшая блондинка в атласной пляжной пижаме и серьгах из искусственного жемчуга размером с виноград, могла быть старше. Они очень интересовались друг другом. Держа стул, чтобы она села, он ласкал ее руку. В ответ она украдкой сжала его пальцы, затем быстро огляделась, чтобы увидеть, заметили ли другие гости. Я видел, что Фогели содрогнулись от беззвучного смеха при этом инциденте. Мистер Фогель подмигнул мне через столы.
  
  Я решил, что блондинка, вероятно, была Одетт Мартин. Ее спутником будет Дюкло или Ру.
  
  Следующими были Мэри Скелтон и ее брат. Они дружелюбно кивнули и подошли к столу позади меня справа от меня. Впереди был только один. Он оказался пожилым человеком с белой бородой и в пенсне, привязанном к широкой черной ленте.
  
  Когда официант взял мою тарелку с супом, я остановил его.
  
  "Кто этот джентльмен с белой бородой?"
  
  «Это мсье Дюкло».
  
  "А джентльмен с блондинкой?"
  
  Официант сдержанно улыбнулся.
  
  «Месье Ру и мадемуазель Мартен». Он сделал слабый акцент на «мадемуазель».
  
  "Я вижу. Что же такое герр Шимлер? "
  
  Он приподнял брови.
  
  «Герр Шимлер, месье? В заповеднике нет никого с таким именем ».
  
  "Ты уверен?"
  
  "Прекрасно, месье".
  
  Я оглянулся через плечо.
  
  "Кто джентльмен за крайним столиком?"
  
  «Это месье Поль Хайнбергер, швейцарский писатель и друг месье Коше. Вы возьмете рыбу, сударь? "
  
  Я кивнул, и он поспешил прочь.
  
  Секунду или две я сидел неподвижно. Потом спокойно, но дрожащей рукой я нащупал в кармане список Бегина, завернул его в салфетку, посмотрел вниз и внимательно прочитал.
  
  Но я уже знал это наизусть. На нем не было имени Хайнбергера.
  
  
  
  
  
  5
  
  Боюсь, что немного потерял голову. Когда я ел рыбу, мое воображение начало буйствовать. Я злорадствовал над сценой с Бегиным, которая последовала за моим откровением.
  
  Я был бы крутым и снисходительным.
  
  «А теперь, мсье Беген, - говорил я. «Когда вы дали мне этот список, я, естественно, предположил, что в нем есть имена всех посетителей заповедника, кроме персонала. Первое, что я нахожу, - это пропавший без вести Пол Хайнбергер. Что вы о нем знаете? Почему он не зарегистрирован? Это вопросы, на которые следует без промедления ответить. И, дружище, советую присмотреться к его вещам. Я буду очень удивлен, если вы не найдете среди них фотоаппарат Zeiss Ikon Contax и катушку пленки с фотографиями карнавала в Ницце ».
  
  Официант забрал мою тарелку.
  
  «Другое дело, Бегин. Изучите поваров. Официант говорит, что Хайнбергер - друг Коче. Это означает, что этот менеджер замешан. Я не удивлен. Я уже заметил, что он подозрительно заинтересовался моей камерой. Он заслуживает изучения. Вы думали, что знаете о нем все, а? Что ж, на твоем месте мне следовало бы исследовать немного внимательнее. Опасно делать поспешные выводы, друг мой. "
  
  Официант принес мне большую порцию коктейля в винном запасе.
  
  «Всегда исследуй человека с таким именем, как Хайнбергер, мой дорогой Бегин».
  
  Нет, слишком коряво. Возможно, лучше всего подойдет насмешливая улыбка. Я поэкспериментировал с насмешливой улыбкой и был в середине четвертой попытки, когда официант привлек мое внимание. Он с тревогой поспешил.
  
  "Что-то не так с coq au vin, месье?"
  
  «Нет, нет. Это превосходно».
  
  "Простите, месье".
  
  "Нисколько."
  
  Покраснев, я принялся за еду.
  
  Но прерывание привело меня на землю. Неужели я все-таки сделал такое важное открытие? Этот Пол Хайнбергер мог прибыть в тот же день. Если бы это было так, отель еще не мог предоставить полиции данные его паспорта. Но где же тогда что Эмиль Шимлер? Официант был очень уверен, что никто с такой фамилией не останавливался в отеле. Возможно, он ошибся. Возможно, полиция ошиблась. В любом случае, я ничего не мог поделать, кроме как явиться к Бегину утром. Я должен подождать. А тем временем время шло. Я не мог позвонить самое раннее до девяти часов. Напрасно потрачено более двенадцати часов. Двенадцать из примерно шестидесяти. Я был сумасшедшим, думая, что смогу уехать к воскресенью. Если бы я только мог написать мсье Матису и объяснить или солгать, сказать, что я болен. Но это было безнадежно. Что я мог сделать? Этот человек, у которого был мой фотоаппарат, не был бы дураком. Шпионы были умными и хитрыми людьми. Что я мог надеяться узнать? Шестьдесят часов! С таким же успехом это могло быть шестьдесят секунд.
  
  Официант забрал мою тарелку. При этом он неодобрительно взглянул на мои руки. Я посмотрел вниз и обнаружил, что мои пальцы, возясь с десертной ложкой, согнули ее вдвое. Я поспешно поправил его, встал и покинул террасу. Я больше не был голоден.
  
  Я прошел через дом в сад. На одной из нижних террас с видом на пляж была небольшая беседка. Обычно здесь было безлюдно. Я пошел на это.
  
  Солнце село, и было темно. Над холмами за заливом уже сияли звезды. Ветерок немного усилился и принес с собой слабый запах водорослей. Я положила горячие руки на холодную кирпичную кладку парапета и позволила ветру дуть мне в лицо. Где-то в саду позади меня квакала лягушка. Море, мягко плещущееся о песок, почти не издавало ни звука.
  
  В море мигнул и исчез свет. Возможно, корабли обмениваются сигналами. Один, может быть, пассажирский лайнер, стремительно шуршащий по маслянистому морю на восток, другой - грузовое судно, летящее налегке с полупогруженным винтом, мчащееся к Марселю. На лайнере они могли сейчас танцевать или опираться на перила прогулочной палубы, наблюдая за луной на следе и слушая, как вода пузырится и шипит о пластины. Под их ногами, глубоко внизу, были бы полуобнаженные ласкары, вспотевшие среди грохота нефтяных котлов и грохота пропеллеров. Фары автомобиля осветили дорогу вокруг бухты, на мгновение блеснули на воде и растворились среди деревьев, пока машина направлялась в Тулон. Если бы только я ...
  
  Сзади по гравийному склону заскрипел ботинок, и кто-то начал спускаться по ступеням, ведущим на террасу. Шаги достигли дна. Я молился, чтобы их хозяин повернулся направо, подальше от меня. Была тишина, колебание. Затем я услышал шорох, когда кусок лианы, нависавший над тропой к алькову, был отодвинут в сторону, и я увидел голову и плечи человека, слабо очерченные на фоне сине-черного неба. Это был майор.
  
  Я видел, как он неуверенно смотрел на меня. Затем он оперся на парапет и посмотрел на залив.
  
  Первым моим порывом было уйти. Мне совсем не хотелось разговаривать с майором Гербертом Кландон-Хартли из Бакстона. Затем я вспомнил комментарий молодого Скелтона о майоре. Мужчина был «под кайфом». Вряд ли он заговорит первым. Но я был неправ.
  
  Мы, должно быть, простояли там, опираясь на парапет, минут десять, прежде чем он заговорил. Я действительно почти забыл о его существовании, когда он внезапно откашлялся и заметил, что это был прекрасный вечер.
  
  Я согласился.
  
  Последовало еще одно долгое молчание.
  
  «Круто для августа», - сказал он наконец.
  
  "Я так полагаю". Мне было интересно, думал ли он об этом и действительно считал это крутым, или же комментарий был чисто формальным. Если он действительно думал, что это круто, я должен из вежливости обратить внимание на ветерок.
  
  "Остаться долго?"
  
  "День или около того".
  
  «Тогда может что-нибудь увидеть в тебе».
  
  "Это было бы приятно".
  
  Вы вряд ли назовете это «высокой шляпой».
  
  «Не стоило думать, что ты британец. Но я слышал, как ты разговаривал с этим молодым американцем незадолго до обеда. Если ты не против, чтобы я так сказал, ты не выглядишь британцем ».
  
  «Нет причин, по которым я должен возражать против вашего высказывания. Я венгр ».
  
  "Вы сейчас! Я думал, ты британец. Моя добрая леди так сказала, но она не слышала, как вы говорите. "
  
  «Я провел несколько лет в Англии».
  
  "О, я вижу. Это объясняет это. На войне? "
  
  «Я был слишком молод».
  
  «Ах, да, вы бы были. Нам, старым стадионерам, сейчас трудно понять, что война - это вся древняя история. Сам прошел с четырнадцати до восемнадцати. Мой батальон только что успел к мартовскому наступлению восемнадцатого числа. Спустя неделю выведен из строя. Мне просто повезло. Вернулся к заместителю командира и отключен. Но никогда не имел к твоей судьбе никакого отношения. Слышал, что австрийцы чертовски хорошие солдаты ".
  
  Похоже, с моей стороны это не потребовало ответа, и снова наступила тишина. Он нарушил это странным вопросом.
  
  "Что вы думаете о нашем уважаемом менеджере?"
  
  "Кто? Повар? "
  
  «Так вы, ребята, произносите это слово? Да, готовить ".
  
  «Ну, я не знаю. Он кажется очень компетентным менеджером, но ... "
  
  "Точно! Но! Неряшливо, неопрятно, позволяет этим чертовым официантам делать то, что им нравится. Знаете, они щипают ваше вино. Я поймал их на этом. Повар должен добавить в них имбирь ".
  
  "Еда очень хорошая."
  
  «Осмелюсь сказать, что это так, но чтобы чувствовать себя комфортно, нужно иметь больше, чем просто хорошую еду. Если бы это было мое место, я бы добавил немного имбиря. Вы много говорили с Коче? »
  
  "Нет."
  
  «Я расскажу тебе кое-что забавное о нем. Моя добрая леди и я были на днях в Тулоне по магазинам. Мы закончили то, что должны были сделать, и пошли в кафе поесть. Ну, мы только что приказали, когда приходит Коче, идущий быстрее, чем я когда-либо видел раньше. Он нас не видит, и я собирался позвать его выпить, когда он переходит дорогу и ныряет в переулок лицом к нам. Затем он проходит две или три двери, быстро оглядывается, чтобы убедиться, что кто-нибудь не смотрит, и проходит в дверной проем. Ну, мы выпили, и я не спускал глаз с этого дверного проема, но он так и не вышел. Но что вы думаете? Когда мы подъезжаем к конечной остановке автобуса, он сидит в автобусе Санкт-Гатьена, огромный как жизнь ».
  
  «Чрезвычайно», - пробормотал я.
  
  «Мы так думали. И я должен сказать, что мы были немного потрясены ».
  
  "Естественно".
  
  «Но вы не слышали об этом лучшего. Вы знаете его жену? "
  
  "Нет."
  
  «Обычный тартар. Она француженка и старше его, и я думаю, у нее есть немного денег. Как бы то ни было, она держит нашего Альберта прямо под пальцами. Любит спускаться с гостями на пляж и купаться. Что ж, она следит за порядком и горничными, и ей нравится иметь его там, где она может следить за ним. Так что к тому времени, как он пробыл на пляже десять минут, она обычно висела над террасой наверху, крича ему, чтобы он поднялся.Также на глазах у всех гостей! Она такая женщина. Вы не можете не заметить этого, и можно было бы подумать, что Коче будет смущен. Но не он. Он просто ухмыляется - знаете, эту его сонную ухмылку; бормочет что-то по-французски, что должно быть довольно жарко, судя по тому, как Лягушки начинают смеяться, и делает то, что ему говорят.
  
  «В общем, мы сели в автобус и сказали, как поживаете. Ну, естественно, мы не могли удержаться от того, чтобы сказать ему, что думали, что видели его в городе. Я не против сказать вам, что наблюдал за ним довольно внимательно, но, поверите ли, этот парень и глазом не моргнул! "
  
  - изумленно пробормотал я.
  
  "Это факт. Веки не просил. Конечно, я думал, что он просто отрицает все это и заявляет, что мы ошибались. Видите ли, моя добрая леди и я сразу подумали, что место, куда он пошел, было одним из тех матросских домов с двумя входами, и что у него там было немного товаров. Это было чертовски неловко ".
  
  "Что ты имеешь в виду?"
  
  «Ну, понимаете, этот парень вовсе не отрицал этого. Он был настолько крут, насколько вам угодно. Он сказал, что не очень заботится о своей жене и что у него там была брюнетка, которая ему больше нравилась. Что ж, это было немного неприятно. Но когда он продолжал рассказывать нам все о ее чарах своей сонной ухмылкой, я подумал, что пора остановиться. Моя добрая леди немного религиозна, и мне пришлось довольно широко намекнуть, что мы предпочли бы об этом не слышать. Майор посмотрел на звезды. «Женщины немного щепетильны в некоторых вещах», - добавил он.
  
  «Полагаю, да», - это все, что я мог придумать, чтобы сказать.
  
  «Забавные создания, женщины», - подумал он, а затем издал короткий застенчивый смешок. «Тем не менее, - продолжал он шутливо, - если вы венгр, вы, вероятно, знаете о женщинах больше, чем старый солдат вроде меня. Между прочим, меня зовут Клэндон-Хартли ".
  
  «Мой - Вадассы».
  
  «Что ж, мистер Вадасси, мне нужно попасть внутрь. Ночной воздух вреден для меня. Обычно вечером играют в русский бильярд с тем старым французом Дюкло. Насколько я понимаю, у него в Нанте фабрика по производству фруктовых консервов. Но мой французский не слишком хорош. Он может быть только менеджером. Хороший старик, но он всегда дает себе несколько дополнительных очков, когда думает, что ты не смотришь. Немного погодя тебе на нервы ".
  
  «Это должно сработать».
  
  «Ну, мне в постель. Сегодня вечером эти молодые американцы получили стол. Симпатичная девушка и приятный парень. Но он слишком много говорит. Сделайте добро некоторым из этих молодых людей, находясь под началом моего старого полковника. Говорить, когда с вами разговаривают, было правилом для младших офицеров. Что ж, спокойной тебе ночи ".
  
  "Доброй ночи."
  
  Он ушел. Достигнув вершины ступенек, он закашлялся. Это был ужасный звук. Когда его шаги затихли на тропинке, он все еще задыхался и задыхался. Я уже однажды слышал такой кашель. Владелец был отравлен газом в Вердене.
  
  Долгое время стояла тишина. Я выкурил несколько сигарет. Узнай, повар! Что ж, Бегину определенно было что исследовать.
  
  Взошла луна, и я мог видеть очертания пучков бамбуковых тростников внизу. Чуть правее от них был участок пляжа. Пока я смотрел, тени двигались, и я слышал женский смех. Это был мягкий приятный звук, наполовину веселый, наполовину нежный. Пара вышла в пятно света. Я увидел, как мужчина остановился и притянул к себе женщину. Затем он взял ее голову руками и поцеловал ее глаза и губы. Это были небритый француз и его блондинка.
  
  Некоторое время я наблюдал за ними. Они говорили. Потом они сели на песок, и он закурил для нее сигарету. Я посмотрел на часы. Была половина одиннадцатого, я затушил сигарету и прошел по террасе и поднялся по ступенькам.
  
  Дорога была крутой и извилистой. Я медленно поднялся, положив руку перед лицом, чтобы отразить ветки, торчащие из кустов по обе стороны. Между вершиной тропы и входом в дом была небольшая мощеная передняя площадка. Мои кожаные сандалии были мягкими, и мои шаги не звучали. Я был на полпути к двери, когда остановился и остановился. В холле было темно, за исключением того, что сквозь стеклянную перегородку кабинета Коче струился свет. Дверь офиса была открыта, и изнутри доносились голоса - голос Коче и другого мужчины. Они говорили по-немецки.
  
  «Я попробую еще раз завтра, - говорил Коче, - но, боюсь, это бесполезно».
  
  Наступила пауза. Затем заговорил другой мужчина. У него был более низкий голос, но он говорил так тихо, что я его почти не слышал.
  
  «Ты должен продолжать пытаться для меня», - медленно сказал он. «Я должен знать, что случилось. Я должен знать, что мне делать ».
  
  Опять пауза. Когда Коче заговорил, в его голосе была странная мягкость, которую я раньше не замечал.
  
  «Ты ничего не можешь сделать, Эмиль. Тебе остается только ждать. "
  
  Эмиль! Я едва сдерживал волнение. Но другой человек, Эмиль, снова заговорил.
  
  «Я уже слишком долго ждал».
  
  Еще одна пауза. В этих паузах была какая-то странная эмоциональная окраска.
  
  «Очень хорошо, Эмиль. Я попробую снова. Доброй ночи. Спокойной ночи. "
  
  Но другой не ответил. В холле была ступенька, и мое сердце колотилось по ребрам, и я быстро вошел в тень стены. Вышел мужчина и на мгновение остановился в дверном проеме. Я узнал его одежду, но его лица я раньше не видел. Это был человек, которого официант назвал Хайнбергером.
  
  Он быстро пошел по тропинке к террасе, но когда свет на это короткое мгновение осветил его лицо, я увидел тонкий, твердый рот, сильную челюсть, впалые щеки, прекрасный широкий лоб. Но это были случайные вещи. Я их почти не замечал. Потому что я видел кое-что еще, то, чего не видел с тех пор, как покинул Венгрию: глаза человека, которому больше не на что надеяться, кроме смерти, которая положит конец его страданиям.
  
  Когда я добрался до своей комнаты, я открыл ставни, задернул шторы и со вздохом облегчения рухнул на кровать. Я очень, очень устал.
  
  Некоторое время я лежал с закрытыми глазами, ожидая сна. Но мой разум был слишком занят для забвения. В голове было жарко, а подушка стала теплой и липкой. Я повернулся и повернулся. Я открыл глаза, снова закрыл их. Пол Хайнбергер был Эмилем Шимлером. Эмиль Шимлер был Полом Хайнбергером. Кук должен продолжать попытки. Шимлер должен знать, что произошло. Шимлер и Коче. Оба они - шпионы. Я открыл правду. Бегин должен знать. Завтра утром. Долго ждать. Рано. Шесть часов. Нет, почта будет закрыта, и Бегин будет в постели. Бегин в пижаме. Он должен знать немедленно. Абсурд. Боже, но я устал. Надо спать. Хайнбергер был Шимлером. Шпионы.
  
  Я встал с постели, накинул купальный халат и сел у окна.
  
  Хайнбергер был Шимлером. Он должен быть немедленно арестован. По какому счету? Вы называете полицию вымышленным именем? У полиции было его правильное имя. Эмиль Шимлер-Герман-Берлин. Официант сказал мне, что его зовут Хайнбергер. Было ли оскорблением говорить людям, что человека зовут Хайнбергер, если на самом деле его зовут Шимлер? Могу ли я, Вадасси, сказать, что меня зовут Карл Маркс или Джордж Хиггинс, если захочу? Какое это имело значение? Шимлер и Коче были шпионами. Они, должно быть, шпионы. У них была моя камера. И теперь им было интересно, что стало с их фотографиями.
  
  И все же я не мог полностью избавиться от подозрения, что выражение лица Шимлера не имеет ничего общего с фотоаппаратами или фотографиями. Было также что-то в этом человеке, что-то в его голосе, во внешнем виде, что ... Но тогда нельзя было ожидать, что шпион будет выглядеть как шпион - как бы шпион должен был выглядеть. Он не рекламировал свою профессию. По всей Европе, во всем мире мужчины вели шпионаж, в то время как в правительственных учреждениях другие мужчины сводили в таблицы результаты шпионских лабораторий: толщину брони, углы возвышения орудий, дульную скорость, детали механизмов управления огнем и дальномеров. , эффективность взрывателей, детали укреплений, расположение складов боеприпасов, расположение ключевых заводов, ориентиры для бомбардировщиков. Мир готовился к войне. Для шпионов дела шли хорошо. Было бы выгодно создать шпионское бюро, своего рода центральную расчетную палату для всей этой жизненно важной информации. У меня было видение, как Коче быстро идет по переулку, превращается в дверной проем и выходит через другой выход. Был бы он так готов признаться в любовнице, если бы она действительно существовала? Это заметил бы любой, кроме дурака вроде этого английского майора. Я знал лучше. Штаб-квартира в Тулоне. Коче и Шимлер. Шимлер и Коче. Шпионы.
  
  Я вздрогнул. Ночь становилась холодной. Я вернулся в постель.
  
  Затем, когда мои глаза снова закрылись, в моей голове начал собираться новый страх, который вращался снова и снова, становясь все больше, ужасная возможность. Предположим, один из гостей покинул отель?
  
  Это может легко случиться. Завтра герр Фогель, или мсье Дюкло, или Ру и его блондинка, любой из них, может сказать: «Я решил немедленно уехать». Насколько я знал, один из них мог уже собрать свой багаж, чтобы уехать утром. Что я мог сделать, чтобы его остановить? Предположим, я ошибался насчет Коче и Шимлера. Предположим, что Ру и его блондинка были иностранными агентами с фальшивыми французскими паспортами. Предположим, что американцы, швейцарцы или англичане были шпионами. Они выскользнули из моих пальцев. Нет смысла говорить себе, что я займусь этим вопросом, когда он возникнет. Может быть, уже слишком поздно. Что именно мне делать? Быстро! Представьте, что они все уходят, оставляя вас здесь одного утром. Что бы вы сделали? Достань пистолет у Бегина. Да, вот и все, достань пистолет у Бегина. Не стой чепухой. «Стой на месте, или я наполню тебе кишки свинцом». Десять патронов в магазине. «По одному на каждого из вас». Нет, восемь патронов в магазине. Это зависит от типа пистолета. Мне нужно два.
  
  Я отбросил одежду и сел, так что к утру я должен быть сумасшедшим. Я подошел к умывальнику и промыл лицо холодной водой. Я должен был, сказал я себе, мечтать. Но я прекрасно знал, что не спал.
  
  Я отдернул шторы и посмотрел на ели, освещенные лунным светом. Я должен исследовать факты спокойно-хладнокровно и спокойно. Что именно сказал Бегин?
  
  Я, должно быть, простоял там очень долго. Когда я наконец вернулся в постель, небо над заливом начало светлеть. Я окоченел от холода, но мой разум был в покое. У меня был план, и моему усталому мозгу он казался безошибочным.
  
  Когда я снова закрыл глаза, мне в голову пришла мысль: было что-то, что сказал майор английского языка, что я нашел любопытным, что-то совсем маленькое. Но меня это больше не волновало. Я пошел спать.
  
  
  
  
  
  Шестой
  
  Проснулся с головной болью.
  
  Я забыл задернуть шторы, и раннее утреннее солнце, пробивающееся через открытые окна, было уже жарким. День обещал быть теплым. И у меня было много дел. В первый же момент я должен позвонить, чтобы начать. Затем я должен привести свой план в действие. Я был рад обнаружить, что теперь он казался таким же надежным, как и в темноте утреннего времени. Я стал чувствовать себя лучше.
  
  Я рано спустился на террасу, ел круассаны и пил кофе, и поздравлял себя. Вот я, учитель языков с нервным характером и боязнью насилия, за несколько часов разработал аккуратный и хитрый план поимки опасного шпиона. И я терзал себя опасениями, что не смогу добраться до Парижа к утру понедельника! После второй чашки кофе у меня стала исчезать даже головная боль.
  
  Фогели сидели за своим столом, когда я проходил мимо. Я остановился и пожелал доброго утра.
  
  Затем я заметил, что они оба выглядели необычайно серьезными. Их улыбки, когда они признали мое приветствие, были автоматическими и очень водянистыми. Мистер Фогель, должно быть, заметил мой любопытный взгляд.
  
  «Мы недовольны этим утром», - сказал он.
  
  "Ой, простите."
  
  «У нас плохие новости из Швейцарии». Он похлопал по лежавшему на столе письму. «Умер дорогой друг. Вы должны извинить нас, пожалуйста, если мы кажемся немного растерянными ".
  
  «Естественно. Мне очень жаль. "
  
  Им явно не терпелось избавиться от меня. Я ушел. Потом другие вещи выгнали их из моей головы.
  
  Почтовое отделение располагалось в бакалейной лавке в нижней части села. Спускаясь с холма, я заметил, что в нескольких шагах позади меня идет мужчина. Я остановился у первого кафе и оглянулся. Он тоже остановился. Накануне меня арестовал детектив. Он добродушно кивнул мне.
  
  Я сел за один из столов, а он подошел и сел за два стола от меня. Я поманил его. Он двинулся вперед и вел себя дружелюбно.
  
  «Доброе утро», - сказал я. "Я полагаю, вам сказали следовать за мной?"
  
  Он кивнул. "К сожалению, да. Я нахожу это очень утомительным ". Он взглянул на своих воскресных черных. «Этот костюм очень горячий».
  
  "Тогда почему ты его носишь?"
  
  Его длинное хитрое крестьянское лицо вдруг сделалось торжественным.
  
  «Я оплакиваю свою мать. Прошло всего четыре месяца с момента ее смерти. У нее был камень ".
  
  Подошел официант.
  
  "Что ты будешь пить?"
  
  Он задумался на мгновение, затем попросил лимонадную газировку. Я сказал официанту взять его и встал.
  
  «А теперь, - сказал я, - я пойду на почту вниз по улице, чтобы позвонить мсье Бегену. Я буду вне вашего поля зрения меньше чем на пять минут. Вы сидите здесь и пьете. Я присоединюсь к вам по возвращении ".
  
  Он покачал головой. «Мой долг - следовать за тобой».
  
  «Я знаю, но все в деревне будут знать, что вы меня преследуете. Мне это не нравится. "
  
  На его лице появилось глупое выражение.
  
  «Я приказываю следовать за вами. Меня нельзя подкупать ".
  
  «Я не пытаюсь подкупить вас. Я прошу вас подумать о своем комфорте и моем ".
  
  Он снова покачал головой.
  
  «Я знаю свой долг».
  
  "Очень хорошо." Я вышел из кафе и пошел дальше по улице. По дороге я слышал, как он спорил с официантом по поводу ответственности за лимонадную газировку.
  
  Телефон в почтовом отделении был общедоступным во всех смыслах этого слова. С одной стороны к нему с потолка свисал каскад чесночных сосисок; с другой стороны - груда пустых мешков от еды. Кабинета не было. Когда я обхватил рукой передатчик и пробормотал в микрофон «Полицейский участок», мне показалось, что весь Сен-Гатьен остановился, чтобы послушать.
  
  «Poste Administratif», - сказал наконец голос.
  
  "Месье Бегин?"
  
  «Il est sorti».
  
  "Monsieur le Commissaire?"
  
  «De la part de qui?»
  
  "Месье Вадасси".
  
  "Ne quittez pas".
  
  Я ждал. Затем послышался голос комиссара.
  
  "Привет! Вадассы? "
  
  "Да."
  
  "Вам есть что сообщить?"
  
  "Да."
  
  «Позвоните в Тулон-Вилль восемьдесят три, пятьдесят пять и спросите мсье Бегена».
  
  "Очень хорошо."
  
  Он повесил трубку. Очевидно, ответственность комиссаров закончилась тем, что я остался в Сен-Гатьене. Я просил Toulon Ville 83-55. Моя просьба произвела любопытный эффект. Менее чем через минуту я был на связи. Еще несколько секунд, и я разговаривал с Бегиным. Его голос раздраженно пискнул по проводам.
  
  "Кто дал вам этот номер?"
  
  "Комиссар".
  
  "Вы получили информацию о камерах?"
  
  "Еще нет."
  
  "Тогда почему ты меня беспокоишь?"
  
  «Я кое-что обнаружил».
  
  "Хорошо?"
  
  «Немец Эмиль Шимлер называет себя Полом Хайнбергером. Я подслушал разговор между ним и Коче, который звучал подозрительно. Нет сомнений в том, что Шимлер - шпион, а Коче - его сообщник. Итак, Кук посещает дом в Тулоне. Он заявляет, что у него там есть женщина; но это может быть неправдой ".
  
  Даже когда я это сказал, я почувствовал, как моя уверенность в себе уходит, как вода из сита. Как все это звучало глупо. По проводам раздался звук, который, я могу поклясться, был поспешно подавленным смехом. Но то, что было дальше, показало мне, что я ошибался.
  
  «Послушайте, - сердито пискнул Бегин, - вам были даны определенные инструкции. Вам сказали выяснить, у кого из гостей есть фотоаппараты. Вас не просили думать или играть в детективов. У вас были инструкции. Они были ясными и прямолинейными. Почему вы их не выполнили? Ты хочешь вернуться в свою камеру? Я не хочу больше этой чепухи. Немедленно возвращайтесь в заповедник, допросите гостей и дайте мне необходимую информацию, как только вы ее получите. Во всем остальном занимайтесь своими делами. Вы понимаете? " Он резко повесил трубку.
  
  Мужчина за прилавком с любопытством смотрел на меня. В моем стремлении впечатлить Бегина важностью открытий я, должно быть, повысил голос. Я нахмурился и вышел из магазина.
  
  Снаружи, красный от жара и досады, был мой сыщик. Пока я яростно шла по улице, он неуклюже плелся к моему локтю, шипя мне на ухо, что я ему должен восемьдесят пять сантимов плюс пурбуар, один франк, всего двадцать пять. я должен был заплатить за это. Сам он не заказал бы лимонадную газировку, если бы я не пригласил его сделать это. Правительство не разрешило ему расходы. Я должен заплатить один франк двадцать пять. За привереду лимонада было восемьдесят пять сантимов и только в дополнение к нему пудреница в восемь су. Он был бедным человеком. Он знал свой долг. Его не подкупят.
  
  Я его почти не слышал. Поэтому я должен был опросить гостей и узнать, у кого из них есть фотоаппараты! Это было безумие. Очевидно, шпион испугался бы и ушел. Бегин был дураком, и я был в его руках. Все мое существование зависит от него. Занимайся своим делом! Но поимка шпиона была моим делом. Мне было все потеряно, если он сбежал. Всегда можно было слышать, что разведывательные управления известны своей глупостью. Вот тому свидетельство. Если бы мне пришлось довериться Бегину и Департаменту военно-морской разведки в Тулоне, мои шансы попасть в Париж в понедельник были очень малы. Нет, я бы подумал сам. Так было безопаснее. Шимлер и Коче должны быть разоблачены. И я должен разоблачить. Я осуществил бы свой план, как и планировал изначально. Бегин выглядел бы очень глупо, если бы я представил ему необходимые доказательства. Что касается информации о камерах, ну, я не собирался задавать вопросы напрямую. Я бы получил информацию; в этом не было ничего плохого. Но я бы получил это незаметно.
  
  «Восемьдесят пять сантимов плюс 8 су ...»
  
  Мы подошли к воротам заповедника. Я дал детективу монету в два франка и вошел.
  
  У входа я встретил выходящих Скелтонов. Они были в купальных костюмах и несли пеленки, газеты и бутылки с маслом для загара.
  
  "Привет!" сказал он.
  
  Девушка приветливо улыбнулась.
  
  Я сказал "Привет.
  
  "Ты идешь на пляж?"
  
  «Я пойду переоденусь и пойду за тобой вниз».
  
  «Не забудьте взять с собой свой английский», - крикнул он мне вслед, и я услышал, как его сестра говорила ему «уволить милого джентльмена».
  
  Через несколько минут я снова спустился и двинулся через сад к ступеням, ведущим на пляж. Тогда мне повезло впервые.
  
  Я почти добрался до первой террасы, когда впереди послышались возбужденные голоса. В следующий момент появился мсье Дюкло, тревожно спешащий к отелю. Через мгновение или две Уоррен Скелтон вскочил по ступенькам и полетел за ним. Проходя мимо, он бросил фразу через плечо. Уловил слово «фотоаппарат».
  
  Я поспешил на террасу. Тогда я понял причину давки.
  
  Под всеми парусами в бухту плыла большая белая яхта. По ее безупречной палубе бегали люди в белых джинсах и хлопковых шляпах. Когда я увидел ее, она поднялась по ветру. Паруса затрепетали, и грот смялся, когда опускался багор. Марсель, кливер и стаксель последовали за ним, и бурлящая вода на его носу превратилась в длинную глубокую рябь. Грохотала якорная цепь.
  
  В конце террасы собралась восхищенная группа. Там были Коче в купальной одежде, Мэри Скелтон, Фогели, двое англичан, пара французов, Шимлер и полная коренастая женщина в комбинезоне, в которой я узнал мадам Коче. У некоторых из них в руках были фотоаппараты. Я поспешил к ним.
  
  Коче прищурился через прицел кинокамеры. Герр Фогель лихорадочно наматывал новую пленку. Миссис Клэндон-Хартли осматривала яхту в бинокль на шее мужа. Мадемуазель Мартен под возбужденным руководством возлюбленного работала с маленькой коробочной камерой. Шимлер стоял немного в стороне, наблюдая, как Коче работает киноаппаратом. Он выглядел больным и усталым.
  
  "Прекрасно, не так ли?"
  
  Это была Мэри Скелтон.
  
  "Да. Я думал, твой брат гнался за этим старым французом по тропинке. Я не знал, из-за чего весь этот шум ».
  
  «Он пошел за фотоаппаратом».
  
  В этот момент появился ее брат с дорогим Kodak. "Весь этот мальчишеский энтузиазм!" он жаловался. «Зачем мне фотографировать чужую яхту, я не знаю». Тем не менее он сделал два снимка яхты.
  
  Следом за ним, сжимая огромный рефлекс древнего узора, рысью, несся месье Дюкло. Тяжело дыша, он рефлекторно развернул капюшон и взобрался на парапет.
  
  «Как вы думаете, он работает с бородой внутри видоискателя или снаружи?» пробормотал Скелтон.
  
  Раздался громкий щелчок, когда мсье Дюкло завел затвор рефлекса, мгновение молчания, затем мягкий треск, когда он отпустил его. Он с удовлетворением слез с парапета.
  
  «Бьюсь об заклад, он забыл поставить тарелку».
  
  «Вы проиграли», - сказала девушка. «Пойдем обратно вниз».
  
  Майор и миссис Клэндон-Хартли перегнулись через парапет наверху лестницы. Он кивнул мне.
  
  - Хорошая маленькая поделка. Судя по ее внешнему виду, построено британское. В 17-м году провел отпуск на яхте на Норфолк-Бродс. Большой спорт. Но для этого нужны деньги. Вы когда-нибудь ходили в Бродс? "
  
  "Нет."
  
  «Большой спорт. Кстати, хотел познакомить вас с моей доброй дамой. Это мистер Вадасси, моя дорогая ".
  
  Она посмотрела на меня бесстрастно, равнодушно; но у меня было впечатление, что она меня взвешивает. Как-то мне хотелось, чтобы на мне было больше одежды. Она слегка улыбнулась одной стороной рта и кивнула. Я поклонился. У меня было неприятное ощущение, что любая форма словесного приветствия будет расценена как дерзость.
  
  «Может, потом поиграем в русский бильярд», - весело вставил ее муж.
  
  "Получивший удовольствие."
  
  "Хороший. До скорого."
  
  Миссис Кландон-Хартли коротко кивнула.
  
  Это было увольнение.
  
  Я нашел Скелтонов лежащими на песке под навесом на углу пляжа. Они освободили мне место, и я сел.
  
  Девушка радостно вздохнула. «Послушайте, мистер Вадасси, вы когда-нибудь видели что-нибудь вроде этих швейцарцев?»
  
  Я проследил за ее взглядом. Герр Фогель установил камеру на длинном стальном треноге. Покраснев и хихикая, перед объективом стояла фрау Фогель. Пока я смотрел, Фогель включил затвор с задержкой действия и обошел штатив, чтобы принять позу, обхватив жену рукой. Раздалось слабое жужжание камеры, щелкнул затвор, и Фогели разразились хохотом. Очевидно, о дорогом мертвом друге забыли.
  
  За этими выходками с нескрываемым весельем наблюдали французская пара и Коче. Последний взглянул на нас, чтобы убедиться, не наблюдали ли мы. Он подошел.
  
  Скелтон сказал: «Вы нанимаете этих двоих, чтобы развлекать гостей?»
  
  Эй ухмыльнулся. «Я думаю о том, чтобы попросить их остаться, как постоянное притяжение».
  
  «Я понимаю. Les Deux Switzers. Хорошее, чистое веселье и смех в каждой строчке. Сразу после их успеха в Нью-Йорке. Комоды шикарные и выключаются ".
  
  Коче выглядел слегка сбитым с толку и уже собирался ответить, когда пронзительный крик с террасы наверху разорвал воздух.
  
  "Аль-Баир!"
  
  Я посмотрел на край козырька. Мадам Коче склонилась над парапетом, сложив ладони вокруг рта.
  
  "Аль-Баир!"
  
  Кук не поднял глаз.
  
  «Голос с минарета, - легкомысленно заметил он, - призывает верующих к молитве». Кивнув мне, он направился к ступенькам.
  
  «Знаешь, - мечтательно прокомментировал Скелтон, - если бы я был нашим Альбертом, я бы убил тот старый боевой топор».
  
  "Тут тут!" пробормотала его сестра, и мне: "Как насчет плавания, мистер Вадассы?"
  
  И она, и ее брат были прекрасными пловцами. К тому времени, как я набрал пятьдесят метров или около того на своем тяжеловесном боковом ударе, они уже гребли вокруг стоящей на якоре яхты на полпути через залив. Я медленно поплыл обратно на пляж.
  
  Швейцарцы оказались в воде. По крайней мере, мистер Фогель был в воде. Фрау Фогель лежала на резиновом плоту, дрожа от смеха, в то время как ее муж скакал вокруг нее, яростно плескаясь и крича во весь голос.
  
  Я вернулся к зонту и высушил волосы накидкой. Затем я лег и закурил.
  
  Ситуация с камерой прояснялась. Мысленно я набросал результаты своих наблюдений.
  
  Я рассмотрел последние три имени.
  
  Эти двое англичан, вероятно, были не из тех, кто фотографирует. Миссис Клэндон-Хартли, вероятно, не одобрила бы этого. Что касается герра Шимлера, я начинал думать, что вряд ли стоит беспокоиться о сборе дополнительных улик против него. Тем не менее, Бегин запросил информацию; он должен иметь это. Повар? Что ж, посмотрим. Я перевернулся на животе из тени козырька. Песок был горячим, а солнце очень сильным. Я накинул полотенце на голову. К тому времени, как Скелтоны, истощенные и истощенные, присоединились ко мне, я уже спал.
  
  Молодой Скелтон ткнул меня под ребра.
  
  «Пора поесть, - сказал он.
  
  Суть всех хороших планов, напомнил я себе за обедом, - в простоте. Мой план был прост, все в порядке.
  
  У одного из двенадцати человек был мой фотоаппарат. У меня был такой же фотоаппарат, принадлежащий тому же человеку. Бегин указал, что когда и если этот человек обнаружит потерю своих фотографий, он или она будет стремиться восстановить их. Теперь, насколько этот человек знал, они все еще были в камере. Следовательно, если этот человек увидит возможность повторно поменять камеры, он обязательно воспользуется ею.
  
  Моя идея заключалась в том, чтобы установить Contax, который у меня был, на каком-нибудь видном месте в то время, когда все гости будут иметь возможность его увидеть, уйти куда-нибудь, откуда я мог видеть камеру, чтобы меня не видели, и ждать результатов. Если ничего не произошло, это означало, что обмен камерами еще не обнаружен. В этом случае никакого ущерба не будет. Если что-то действительно произошло, я должен вне всяких сомнений знать личность шпиона.
  
  Я много думал о том, где поставить ловушку. Я наконец выбрал стул в холле, на котором производился первоначальный обмен. Это было логичное место, и у него было дополнительное преимущество в том, что на него было легко смотреть. В письменной комнате, выходившей на противоположную сторону холла, было маленькое зеркало в рамке с аппликациями, свисавшее с крючка в стене и слегка наклоненное вперед. Перемещая одно из больших кресел в комнате, я мог сидеть спиной к двери и видеть стул в холле в зеркале. Было бы невозможно увидеть меня из холла, кроме как нагнувшись до уровня стула и глядя через дверь письменной комнаты в зеркало. Никто, даже осторожный, вряд ли пойдет на это.
  
  Я поспешно доел обед, вышел с террасы в письменную комнату и поставил кресло на место. Потом я принес фотоаппарат. Через минуту я сел, затаив дыхание, и стал ждать.
  
  Остальные гости начали уходить с террасы.
  
  Сначала пришла птица. Последовал долгий перерыв. Затем мсье Дюкло прошел мимо, убирая крошку со своей бороды. Затем последовали Ру и мадемуазель Мартин, майор и миссис Клэндон-Хартли и американцы. Шимлер пришел последним. Я ждал. Если собирались произвести какой-либо обмен, сначала нужно было бы принести мою собственную камеру, чтобы заменить ту, что стоит на стуле.
  
  Прошло десять минут. Часы на камине пробили два. Я смотрел в зеркало, стараясь не моргнуть, читая за бесконечно малую долю секунды, в течение которой мои глаза были закрыты, что-то должно было произойти. От усилия у меня слезились глаза. Пять минут третьего. Однажды мне показалось, что тень движется по комнате, как будто кто-то или что-то прошло за окном. Но солнце было на другой стороне дома, так что я не мог сказать наверняка. В любом случае я искал чего-то более существенного, чем тени. Десять минут третьего.
  
  Мне стало скучно. Я слишком полагался на теории. В моих рассуждениях было слишком много «если». Мои глаза горели от напряжения. Они начали блуждать.
  
  Откуда-то позади меня послышался легкий скрип. Я резко посмотрел в зеркало. Ничего не было видно.
  
  Затем внезапно я вскочил со стула и бросился к двери. Но я был недостаточно быстр. Моя рука просто пропустила его, когда он повернулся. Он хлопнул. В замке быстро повернулся ключ.
  
  Я попробовал ручку один раз, потом дико огляделся. Было окно. Я бросился к ней, возился на секунду или две с защелкой и распахнул ее. Я отчаянно топтал пару клумб к двери гостиницы.
  
  В зале было пустынно и тихо. Стул, на котором я оставил камеру, был пуст.
  
  Моя ловушка сработала. Но меня это зацепило. Я потерял единственное доказательство моей невиновности.
  
  
  
  
  
  7-е
  
  В тот день я провел довольно много времени в своей комнате, пытаясь убедить себя, что лучшее, что я могу сделать, - это покинуть заповедник, проложить путь через всю страну в Марсель и отправиться в качестве стюарда или помощника палубы на восток. связанный грузовой лайнер.
  
  Я все спланировал. Я бы сел на моторную лодку Коче и высадился бы в каком-нибудь безлюдном месте к западу от Сен-Гатьена. Затем я закрывал руль лодки, заводил двигатель и оставлял его бежать в море, пока я уходил вглубь суши в Обаг. Там я сяду на поезд до Марселя.
  
  В этот момент начали закрадываться сомнения. Всегда читали о молодых людях, убегающих в море, о людях, отправляющихся на палубе и работающих в своих переходах. Казалось, что особой квалификации не требовалось. Связать веревки не пришлось. Лазить по такелажу не пришлось. Все, что вы сделали, это покрасили якорь, сняли ржавчину с обшивки палубы и сказали «да, да, сэр», когда к вам обратился офицер. Это была тяжелая жизнь, и вы встречали крутых людей. В корабельных бисквитах были долгоносики, и есть мало, но ловко. Ссоры улаживались голыми кулаками и ходили голыми по пояс. Но у кого-то из команды всегда была гармошка, и по окончании дневной работы были песни-пения. В загробной жизни вы написали об этом книгу.
  
  Но получится ли у меня так же? Я был склонен думать, что этого не произойдет. Возможно, мне не повезло, но я обнаружил, что мои предприятия никогда не развиваются по классическим принципам.
  
  Обработка ржавчины, вероятно, окажется высококвалифицированным делом. Они посмеялись бы над мыслью о землевладельце, воображающем, что он может это сделать. Вакансии не было бы. Или, если бы была вакансия, это был бы прибрежный пароход, направляющийся в Тулон. Или было бы какое-то странное разрешение, которое нужно было получить в полиции за три месяца до отплытия. Или они обнаружат, что у меня недостаточно хорошее зрение. Или они будут настаивать на предыдущем опыте. Реальность всегда мешает.
  
  Я выкурил сигарету и пересмотрел свою позицию.
  
  Одно было ясно. Я не должен сообщать Бегину, что я потерял вторую камеру. Сделать это означало бы потребовать немедленного повторного ареста. Комиссар отказался от обвинительных приговоров. Без доказательств камеры у меня не было бы шансов доказать свою невиновность перед следственным судьей. Каким же я был дураком! Теперь более чем когда-либо было необходимо, чтобы я разгадал загадку для себя. Я должен рисковать. Я должен знать наверняка, что у Шимлера были камеры. Я должен быть в состоянии убедить Бегина. Оставалось только одно. Придется обыскать комнату немца.
  
  Идея напугала меня. Если бы меня поймали, к моим нынешним неприятностям добавилось бы обвинение в воровстве. Но поиск нужно было произвести. Кроме того, он был уверен в успехе. Должен ли я сделать это сейчас? Мое сердце забилось немного быстрее, чем обычно, я посмотрел на часы. Почти три часа. Сначала мне нужно было узнать, где именно сейчас находится Шимлер. Я должен быть спокойным и осторожным с этим. Эта фраза меня утешила. Круто и осторожно. Я должен держать голову. Мягкие туфли? Самое необходимое. Револьвер? Абсурд! У меня его не было, и даже если бы у меня был… Факел? Идиот! не было темно. А потом я вспомнил, что даже не знаю номер его комнаты.
  
  Меня охватила волна облегчения, и я сразу же презирал себя за это. Было бесполезно говорить себе, что, что бы я ни чувствовал, раздражение или облегчение, факт остается фактом: я не знаю номера комнаты Шимлера. Дело в том, что действенный человек уже узнал бы, что это такое. Если так я защищал свои интересы - чувствуя облегчение, когда возникали трудности, - тогда небеса мне помогут.
  
  В таком настроении я спустился на террасу. Я надеялся найти его пустым. Но этого не было. В одном конце шезлонга, курил трубку и читал книгу, сидел герр Шимлер.
  
  Теперь, если бы я знал его номер, пора было обыскать его комнату. Я чуть не повернулся, чтобы вернуться. Но я стоял на месте. Я бы упустил возможность. Тем не менее, не было ничего плохого в том, чтобы вовлечь этого человека в разговор, выяснить, с каким человеком мне приходилось иметь дело. В конце концов, одной из основ хорошей стратегии было изучение разума вашего оппонента.
  
  Но было легче думать об изучении разума герра Шимлера, чем делать это на самом деле. Я поставил плетеное кресло в тень рядом с ним, сел и прочистил горло.
  
  Он зажал трубку в зубах и перевернул страницу книги. Он даже не взглянул в мою сторону.
  
  Я слышал, что если кто-то пристально смотрит в затылок человека и хочет, чтобы этот человек повернулся, он очень скоро это сделает. Я смотрел и желал герра Шимлера добрых десять минут. Я все еще мог сделать антропометрический рисунок его затылка. Но я не произвел на него никакого впечатления. Мне удалось увидеть название книги. Это было «Рождение трагедии» Ницше на немецком языке и одна из нескольких немецких книг, которые я видел на полках в письменной комнате. Я отказался от попытки соревноваться с Ницше и посмотрел на море.
  
  Солнце было невероятно жарким. На горизонте лежала дымная дымка. Воздух над каменной балюстрадой дрожал от жары. В саду хором кричали цикады.
  
  Однажды я наблюдал, как огромная стрекоза кружится вокруг цветущей лианы и взлетает над елями. Это был не тот день, когда можно было думать о шпионах. Я знал, что должен позвонить Бегину и передать ему список камер. Но он мог подождать. Возможно, позже, когда станет прохладнее, я спущусь на почту. Детектив в своем тяжелом черном костюме будет вспотеть в тени пыльных пальм за воротами и будет жаждать взглянуть на лимонад. Я ему завидовал. В обмен на душевное спокойствие я бы с удовольствием надевал черное жарким летним днем ​​и в поту, ждал, смотрел и тосковал по лимонадским газе. Прекрасная жизнь! В то время как мой был скрытным, как у преступника. За мной наблюдали.
  
  Интересно, что думала обо мне Мэри Скелтон. Наверное, ничего. Или, если она и думала что-нибудь, то это, без сомнения, что я был вежливым, достаточно представительным молодым человеком с способностями к языкам, которые были полезны. Я вспомнил фразу, которую она использовала, когда думала, что я вне пределов слышимости. «Милый джентльмен». Намерение было в некотором роде шутливым. Вполне уместно для знакомства в отеле. Было бы очень приятно, если бы Мэри Скелтон заинтересовалась вами. Она прекрасно понимала своего брата. Это было очевидно. Не менее очевидным было то, что он думал, что понимает ее. Это можно было сказать по его обращению с ней. Но она ...
  
  Мистер Шимлер с щелчком закрыл книгу и постучал трубкой по дереву шезлонга.
  
  Я нырнул.
  
  «Ницше, - сказал я, - вряд ли будет компаньоном в жаркий полдень».
  
  Он медленно повернул голову и осмотрел меня.
  
  Его тонкие щеки теперь раскраснелись больше, чем прошлой ночью; но в его голубых глазах больше не было страдания. Они выразили более непосредственную эмоцию - подозрение. Я видел, как напряглись мышцы в уголках его рта.
  
  Он вынул трубку и начал наполнять ее. Его голос, когда он заговорил, был небрежно умышленным.
  
  «Вы, наверное, правы. Но я не искал компании ".
  
  В любое другое время этот отказ привел бы меня к жалкому молчанию. Теперь я настоял.
  
  «Читают ли сейчас Ницше?»
  
  Это был глупый вопрос.
  
  "Почему они не должны?"
  
  Я ошибся.
  
  «О, я не знаю. Я думал, что он немодный ".
  
  Он вынул трубку изо рта и посмотрел на меня через плечо.
  
  "Вы знаете, о чем говорите?"
  
  Я устал от этого.
  
  «Честно говоря, нет. Я просто хотел поговорить».
  
  На мгновение он посмотрел на меня; затем его тонкие губы расслабились в улыбке. Улыбка была очень хорошей и заразительной. Я тоже улыбнулся.
  
  «Много лет назад, - сказал я, - мой однокурсник часами рассказывал мне, почему Ницше был великим человеком. Лично я потерпел крушение на Заратустре ».
  
  Он зажал трубку в зубах, потянулся и посмотрел на небо.
  
  «Ваш друг ошибался. Ницше мог бы быть великим человеком ». Он щелкнул указательным пальцем по книге, лежащей на коленях. «Это его самая ранняя работа, и в ней есть семена величия. Забавный диагноз Сократа как декадента. Мораль как признак упадка! Что за концепция. Но как вы думаете, что он написал об этом двадцать лет спустя? "
  
  Я молчал.
  
  «Он сказал, что от этого шокирующе пахло гегельянским. И он был совершенно прав. Идентичность - это определение простой, непосредственной, мертвой вещи, но противоречие - корень всего движения и жизненности. Только поскольку вещь имеет в себе противоречие, она движется, обладает импульсом и активностью ». Он пожал плечами. «Но то, что молодой Ницше воспринимал у Гегеля, старый Ницше презирал. Старый Ницше сошел с ума ».
  
  Мне было трудно понять это. Я сказал довольно тревожно: «Я не видел, как ты купаешься».
  
  «Я не купаюсь, но сыграю с тобой в русский бильярд, если хочешь. Или, может быть, вы называете это вещью? "
  
  Это было сказано неприятно. У него был вид человека, неблагодарно склоняющегося перед неизбежным.
  
  Мы вошли внутрь.
  
  Русский бильярдный стол стоял в углу холла. Мы начали молча играть. За десять минут он легко меня обыграл. Сделав победный удар, он выпрямился и усмехнулся.
  
  «Это не было для вас очень забавным», - сказал он. «Ты не очень хорош в этом, не так ли? Хотите еще одну игру? "
  
  Я улыбнулась. Его манеры были резкими, почти резкими, но в нем было что-то невероятно сочувственное. Я чувствовал, что хочу быть дружелюбным. Я почти забыл, что это подозреваемый номер один.
  
  Я сказал, что хочу еще одну игру. Он повернул шкалу очков обратно на ноль, записал свою реплику мелом и наклонился вперед, чтобы сделать первый выстрел. Свет из окна, падающий на его лицо, придавал рельефности довольно широкие скулы, моделировал сужающиеся щеки, выделял широкий лоб. Для художника это была красивая голова. Руки тоже были хороши; большие, но стройные, твердые и точные в своих движениях. Его пальцы, слегка схватившие кий, легко переместили его по большому пальцу левой руки. Когда он говорил, его взгляд был прикован к красному шару.
  
  "У вас были проблемы с полицией, не так ли?"
  
  Это было сказано так небрежно, как будто он спрашивал время. В следующий момент раздался грохот, и три мяча упали один за другим.
  
  Я старался вести себя так же непринужденно.
  
  "Хороший выстрел! Да, в моем паспорте была ошибка ".
  
  Он слегка обошел стол, чтобы изменить расположение шаров.
  
  "Югослав, не так ли?"
  
  На этот раз упал только один мяч.
  
  "Венгерский язык."
  
  "О, я вижу. Трианонский договор? "
  
  "Да."
  
  Его следующий выстрел опрокинул булавку. Он вздохнул.
  
  «Я боялся, что это произойдет. Итого - ноль. Ваш выстрел. Расскажите мне о Югославии ».
  
  Я наклонился над столом. В эту игру могли играть двое.
  
  «Я не был рядом с ним более десяти лет. Вы немец, не так ли? "
  
  Мне удалось получить красное в небольшом количестве.
  
  "Хороший выстрел! Вы поправляетесь ". Но он не ответил на мой вопрос. Я попробовал еще раз.
  
  «В наши дни необычно встретить немцев, отдыхающих за границей».
  
  Я снова залил красный горшок.
  
  "Великолепный! У тебя все хорошо. Что ты сказал? "
  
  «Я сказал, что сейчас необычно встретить немцев на отдыхе за границей».
  
  "Да? Но меня это не беспокоит. Я из Базеля ".
  
  Это была прямая ложь. В возбуждении я забил свой собственный мяч, не отстреливаясь от другого.
  
  "Невезение! Где мел? "
  
  Я молча передал ему. Он тщательно записал кий и снова начал играть. Его оценка быстро росла.
  
  "Что это теперь?" пробормотал он наконец. "Шестьдесят четыре, не так ли?"
  
  "Да."
  
  Он снова склонился над столом.
  
  «Вы хорошо знаете Германию, мистер Вадасси?»
  
  "Я никогда не был там."
  
  "Ты должен идти. Люди такие милые ". Красный шар парил на грани большого числа. «Ах, за этим не хватает энергии. Шестьдесят четыре. " Он выпрямил спину. «Вы очень хорошо владеете немецким, мистер Вадасси. Возможно, вы прожили там много лет ".
  
  «В Университете Будапешта мы говорили в основном по-немецки. Кроме того, я учу языки ».
  
  "Так? Это твой шанс ".
  
  Я играл, но играл плохо, потому что не мог сосредоточиться на игре. Трижды опрокидывал булавку. Однажды я полностью пропустил мяч. В моей голове крутились и крутились вопросы: что этот человек пытался от меня получить? Эти его вопросы не были праздными. Какой в ​​них был смысл? Он подозревал, что я делаю фотографии намеренно? К этим вопросам, на которые не было ответа, примешивалась мысль, что этот человек не мог быть шпионом. Было в нем что-то такое, что заставляло эту идею казаться абсурдной. Определенное достоинство. Кроме того, цитировали ли шпионы Гегеля? Читали ли они Ницше? Что ж, его собственный ответ подойдет: "Почему бы и нет?" В любом случае, какое это имеет значение? С таким же успехом можно спросить: «Из шпионов ли хорошие мужья?» Почему бы и нет? Почему бы и нет?
  
  «Ваш выстрел, мой друг».
  
  "Мне жаль. Я думал о другом ".
  
  "Ой!" Он слегка улыбнулся. «Это не может быть для вас очень интересным. Остановимся? "
  
  «Нет, нет. Я только что подумал о том, что забыл сделать».
  
  «Надеюсь, ничего важного».
  
  «Нет, ничего важного».
  
  Но это было важно. Я позвоню Бегину, брошу себя на его милость, объясню потерю фотоаппарата, попросу провести обыск в комнате Шимлера, как в моей. Это было оправданием вымышленного имени. Но если бы я только мог получить одно конкретное доказательство против него, что-то, что установило бы его связь с камерой, что-то, что убедило бы меня в том, что я не делал глупой ошибки. Предположим, я рискну! Допустим, я задам вопрос в упор, есть ли у него фотоаппарат? В конце концов, теперь это не могло навредить. Человек, захлопнувший дверь письменной комнаты и забравший вторую камеру, не сомневался в моей связи с бизнесом.
  
  Я забил два мяча одновременно.
  
  «Я не ожидал этого», - сказал я.
  
  «Нет, я думал, что нет».
  
  «Я, - продолжал я, подходя к следующему кадру, - человек одного хобби».
  
  Я не смог забить, и он занял свое место за столом.
  
  "Действительно?"
  
  "Да. Это фотография ".
  
  Он покосился на реплику.
  
  "Как мило."
  
  Я пристально наблюдал за ним, задав роковой вопрос.
  
  "Есть ли у вас фотоаппарат?"
  
  Он медленно встал и посмотрел на меня.
  
  «Мистер Вадасси, вы не против не разговаривать, пока я сделаю этот снимок? Это трудно. Видите ли, я собираюсь ударить там подушку, заделать этот белый цвет, снова ударить по подушке и направить красный цвет на максимум. Белые должны превратиться в пятерку ».
  
  "Извините меня пожалуйста."
  
  «Это я должен умолять тебя. Меня интересует эта абсурдная игра. Это в высшей степени антиобщественное устройство. Это похоже на наркотик. Это лишает вас необходимости думать. Как только начинаешь думать, играешь плохо. У меня есть фотоаппарат? У меня нет камеры. Я действительно не могу вспомнить, когда в последний раз держал в руках фотоаппарат. Чтобы дать такой ответ, с моей стороны не нужно думать. И все же отвлечения достаточно, чтобы разрушить чары. Выстрел не удался ".
  
  Он говорил торжественно. Судьба миров могла зависеть от успеха выстрела. И все же в его глазах, в этих очень выразительных глазах светилась насмешка. Я думал, что знаю причину этого проблеска.
  
  «Я понимаю, - заметил я, - что никогда не смогу играть в эту игру».
  
  Но он снова склонился над столом. Последовала пауза, мягкий щелчок и звук двух шариков, упавших на поднос.
  
  "Великолепный!" сказал голос.
  
  Я обернулся. Это был повар.
  
  «Великолепно, - пробормотал Шимлер, - но это не так. Г-н Вадасси был очень терпелив со мной. Игра его не привлекает ".
  
  Мне показалось, что я видел, как эти двое многозначительно переглянулись. Что Шимлер имел в виду под этим нелепым намеком? Я поспешно возразил, что получил удовольствие от игры. Возможно, мы сможем снова сыграть завтра.
  
  Шимлер без энтузиазма согласился.
  
  «Мистер Хайнбергер, - весело сказал Коче, - является экспертом в русском бильярде».
  
  Но атмосфера каким-то любопытным образом изменилась. Эти двое явно с нетерпением ждали, когда я уйду. Я попрощался как можно более изящно.
  
  «Я уже заметил это. Вы меня извините? Я должен пойти в деревню ".
  
  "Конечно."
  
  Они стояли и смотрели, как я ухожу. Было ясно, что они не произнесут ни слова, пока я не уйду далеко за пределы слышимости.
  
  Когда я проходил через холл, Клендон-Хартли поднимались по лестнице. Я пробормотал приветствие, но никто не ответил. Затем что-то в них, что-то в их каменном молчании заставило меня остановиться и взглянуть им вслед. Когда они повернули наверху лестницы, я увидел, что она прижимала к лицу носовой платок. Миссис Клендон-Хартли плачет? Невозможно. Такие англичанки не умеют. Наверное, ей что-то попало в глаз. Я пошел дальше.
  
  Детектив, ожидавший меня у ворот, был изменен. Теперь это был невысокий, толстый мужчина в плоской соломенной шляпе, который шел за мной на почту.
  
  Я сразу попал в Бегин.
  
  «Ну что, Вадассы? У вас есть сведения о камерах? "
  
  "Да. Но вопрос Шимлера ... "
  
  «У меня нет времени терять зря. Камеры, пожалуйста. "
  
  Я начал медленно давать ему список, чтобы он мог его записать. Он нетерпеливо фыркнул.
  
  «Поторопитесь, пожалуйста. У нас не весь день, а звонок стоит дорого ".
  
  Обиженный, я быстро вычеркнул список. В конце концов, это я заплатил за звонок, а не он. Мужчина был невозможен. Я завершил список, ожидая, что меня попросят повторить его. Но нет.
  
  "Хороший! А эти трое без фотоаппаратов? "
  
  «Я допрашивал Шимлера, то есть Хайнбергера. Он говорит, что у него нет камеры. У меня не было возможности проверить английский. Однако у них есть бинокль ".
  
  "Пара чего?"
  
  "Полевой бинокль."
  
  «Это неважно. Вы будете заниматься только фотоаппаратами. У вас есть что еще сообщить? "
  
  Я колебался. Пришло время ...
  
  «Здравствуйте, Вадассы. Ты еще там? "
  
  "Да."
  
  «Тогда не тратьте время зря. У вас есть что еще сообщить? "
  
  "Нет."
  
  "Очень хорошо. Как обычно, позвоните комиссару завтра утром. " Он повесил трубку.
  
  Я вернулся в заповедник с тяжелым, как свинец, сердцем. Я был дурак; слабый, трусливый дурак.
  
  
  
  Жара заставила мою рубашку неприятно прилипать к моему телу. Я пошел в свою комнату, чтобы поменять его.
  
  Ключ был в замке, где я его оставил, но дверь не была закрыта должным образом. Когда я коснулся ручки, щелкнула защелка, и дверь распахнулась. Я вошел и достал из-под кровати свой чемодан.
  
  Но, во-первых, я, наверное, не заметил бы ничего необычного. Одна вещь заключалась в том, что у меня была привычка застегивать только одну защелку корпуса. Теперь оба были пристегнуты.
  
  Я открыл их и заглянул внутрь футляра.
  
  Обычным способом я не нашел бы ничего странного в слегка помятой рубашке. Я быстро встал и подошел к комоду. Все было на своих местах; Но мое внимание привлекла небольшая стопка носовых платков в углу верхнего ящика. У меня был только один платок с цветной каймой. Это было в самом низу кучи. Теперь это было наверху. Я оглядел комнату. Угол покрывала кровати оказался под матрасом. Горничная так не оставила.
  
  У меня больше не было никаких сомнений: в комнате и в моих вещах был произведен обыск.
  
  
  
  
  
  8-е
  
  Осознавать, что в чьей-то собственности произведен обыск - неприятное ощущение. Моей первой реакцией на это знание был гнев. Было чудовищно, что чужие руки открывают мой чемодан, рыться в его содержимом, любопытствовать. Если бы не закрытый чемодан, я бы никогда не узнал. Ах, вот и все! Вот что приводило в ярость. Не столько любопытство и возня, сколько попытка скрытности, тот факт, что неуклюжий подумал, что я не узнаю, это тщательное закрепление обеих защелок на чемодане. Неэффективность! Он должен был заметить, что я закрыл только одну защелку. Он должен был заметить, что я оставил простые белые носовые платки в ящике. Неуклюжий, неуклюжий тупица!
  
  Я подошел к ящику и разложил платки, как оставил. Застегнул чемодан на одну защелку. Я поправил покрывало на кровати. Затем, немного успокоившись, я сел. Был только один человек, который обыскал мою комнату и ничего не взял - шпион. Получив камеру и обнаружив пропажу пленки, он, естественно, попробовал мою комнату. Естественно? Да, потому что он видел, как я смотрю через окно письменной комнаты, и предположил, что, поскольку я ставил для него ловушку, я проявил пленку и обнаружил природу его фотографий. А потом я вспомнил, что на дне чемодана я оставил два непроявленных рулона пленки, которые я использовал в Ницце. Я не думал, что они еще там. Я снова вылез из чемодана и очень внимательно его просмотрел. Рулонов не было. Очевидно, шпион ничего не оставлял на волю случая. Я бы хорошо запомнил это в будущем.
  
  Если бы я только мог вернуться и поймать его с поличным. Я провел приятные полминуты, созерцая эту сцену. Я решил, что от шпиона осталось бы совсем немного, чтобы передать его Бегину. Мысленно я поднял хныкающего негодяя на ноги и бросил в объятия ожидающих агентов.
  
  С некоторым удивлением я понял, что этот мой воображаемый шпион не был Шимлером. Это даже не повар. В заповеднике никого не было. Это была мстительная крыса человека со злым лицом, с револьвером в набедренном кармане и ножом в рукаве; порочное, отвратительное существо без единого искупительного качества; хитрый, скрытный негодяй, которого презирали даже те, кто нанял его.
  
  Я с горечью подумал, что ничто не могло более ясно продемонстрировать мою полную тщетность. Это было идеально! Вместо того, чтобы выяснять, кто из двенадцати возможных людей обыскивал мою комнату, я усердно создавал тринадцатую сказку. Я заслужил неудачу.
  
  «Теперь», - сказал я вслух; «Забери это себе в голову. Этот шпион, этот мужчина или женщина, которые сделали эти фотографии и вашу драгоценную камеру, этот человек, который увидел вас через окно письменной комнаты и запер вас, как беспомощную лапшу, которой вы являетесь, пока он снял камеру со стула, этот человек, который пришел в эту комнату, глядя среди вашей одежды в поисках его фотографий, этот человек настоящий, он жив, он один из тех людей на улице. Он не похож на шпиона, придурок. У него нет злобного взгляда и револьвера в набедренном кармане. Привет, настоящий. У него может быть белая борода, как у старого Дюкло, или выпученные глаза, как у Ру. Он может цитировать Гегеля, как Шимлера, или может показаться сонным, как Коче. Она может выглядеть суровой и сухой, как миссис Клендон-Хартли, или молодой и привлекательной, как Мэри Скелтон. Она может смеяться, как фрау Фогель, или тосковать, как мадемуазель Мартен. Он может быть таким же толстым, как герр Фогель, таким же худым, как майор Клэндон-Хартли, или таким же смуглым, как Уоррен Скелтон. Он может быть патриотом или предателем, мошенником или честным человеком, а может быть и тем и другим. Он может быть старым или молодым. Она может быть темной или светлой, умной или глупой, богатой или бедной. И кто бы это ни был, ты, некомпетентный дурак, сидя здесь, ты не делаешь себе ни малейшей пользы ".
  
  Я встал и выглянул в окно.
  
  Скелтоны только что поднялись с пляжа и сидели за столом на нижней террасе. Я слабо слышал их голоса. Уоррен однажды рассмеялся и проявил наполеоновский настрой. Его сестра яростно покачала головой. Я смутно подумал, о чем они говорят. Если бы они были на пляже весь день, они могли бы дать алиби другим гостям. Ведь обыск моей комнаты мог быть произведен только в то время, когда я был с Шимлером или в деревне, когда звонил Бегину. Вероятно, это было последнее. Меня, несомненно, видели выходящим из отеля. Путь к воротам был виден из половины окон или из письменной комнаты. Возможно, когда я планировал обыскать комнату Шимлера, Шимлер планировал обыскать мою. Довольно ирония. Шимлер, однако, знал номер моей комнаты. Это если бы Шимлер дважды защелкнул мой чемодан, а не один раз. Возможно, в то время его ум был занят рождением трагедии. Может быть, Коче обыскал, или герр Фогель, или месье Дюкло, или ...
  
  Но это была пятница. Еще один день, и мне пора будет идти; и все же я должен надеяться, удивляться, называть себе имена - «Кохе, Шимлер, герр Фогель, месье Дюкло» - и все же я должен быть здесь, наблюдая за движением стрелок часов и ничего не делая, кроме желания. Я должен действовать. Я должен что-то сделать. Я должен спешить.
  
  Когда я вышел из комнаты, я очень осторожно запер дверь и положил ключ в карман. Беспокойство может сыграть очень тонкую шутку с чувством юмора.
  
  Я медленно спустился на нижнюю террасу. Скелтоны все еще разговаривали, но когда я подошел, они подняли глаза и приветствовали меня с неожиданным рвением.
  
  «Мы тебя искали». Он подошел ко мне, взял меня за руку и испытующе посмотрел на меня. "Вы еще не слышали?"
  
  "Что слышал?"
  
  Он твердо повел меня к их столу.
  
  «Он не слышал», - с удовлетворением объявил он.
  
  "Не слышал?" повторила девушка. Она встала и взяла меня за другую руку. «Садитесь, мистер Вадасси, и слушайте».
  
  "Сенсация недели!" вставил ее брат.
  
  «Это слишком хорошо, чтобы быть правдой».
  
  "Ты скажешь ему или я?"
  
  "Ты. Я возьму большие сцены ".
  
  Скелтон внезапно толкнул меня в кресло и сунул мне под нос пачку сигарет.
  
  «Курение успокаивает нервы».
  
  "Но что ...?"
  
  "Матч?"
  
  Я закурил сигарету.
  
  «Видите ли, - серьезно вставила девушка, - мы не хотим, чтобы вы считали нас полностью сумасшедшими, но сегодня днем ​​мы были свидетелями такого зрелища, как…»
  
  «Убью тебя», - предположил ее брат. «Более того, мы очень хотели рассказать об этом кому-нибудь. Благодаря вам, господин Вадассы, мы живем ».
  
  Я застенчиво ухмыльнулся. Я начал немного смущаться.
  
  «Один из нас, - мрачно заметила девушка, - долго не проживет, если ты не справишься с этим».
  
  "Тогда к делу!" - объявил он. "Мистер. Вадасси, ты знаешь ту яхту, которая пришла сегодня утром? "
  
  "Да."
  
  «Это итальянец».
  
  "Это?"
  
  "Это. Ну, сегодня днем ​​мы были на пляже с некоторыми другими. Были швейцарцы, пара французов и тот старик с седой бородой. Чуть позже спускаются британский майор с женой ".
  
  "Ой, поторопись!" сказала девушка.
  
  "Ждать! Я хочу воссоздать атмосферу господина Вадассы. Вот как это случилось. Они спустились через некоторое время после всех остальных. Вы знаете, как жарко было. Все мы в полусне лежали на стульях после того цыпленка в сливочном соусе, который нам подали на обед. Мы просто знали, что англичане спустились, потому что слышали, как он говорил, что его кресло небезопасно или что-то в этом роде ».
  
  «Понимаете, - вмешалась она, - они сидели чуть правее, так что мы были довольно близко и все видели. Хорошо ... "
  
  «Замолчи», - сказал ее брат; «Вы его портите. Ваша роль придет через минуту. Как я уже говорил, мистер Вадасси, мы все сидели и гадали, могло ли солнце стать намного теплее и не слишком ли много поели, когда миссис Свитцер что-то говорит мистеру Свитцеру. Ну вы знаете, как это бывает. Даже если вы не знаете языка, вы часто можете понять интонацию. Итак, я открываю глаза и вижу, что швейцарцы смотрят на залив. Потом я вижу, что яхта спустила шлюпку, и матрос тащит ее к трапу. По трапу спускается человек в яхтенной фуражке и белой штанге. На нем много плоти, но он достаточно аккуратно запрыгивает в лодку, и моряк начинает грести его к берегу. Что ж, всех это радует, вероятно, потому, что это отвлекает их внимание от переваривания курицы а-ля крем и начинает говорить ". Он драматично погрозил пальцем. «Они мало знают, что их ждет».
  
  «Но для нас, - вставила его сестра, - сюжет уже сгущается, потому что внезапно двое британцев начинают разговаривать. Странно то, что они говорят по-итальянски. Тем не менее, Квирер, больше всего говорит миссис Клэндон-Хартли. Более того, она продолжает указывать на лодку. Затем майор смотрит и начинает отвечать. Похоже, он не согласен с тем, что она говорит, потому что он качает головой и говорит что-то, похожее на женское имя, Кей что-то или другое. Похоже, ей это не понравилось, и она снова начала указывать. Но на этот раз эта штука находится на расстоянии двенадцати ярдов, и человек в фуражке встает с крюком, чтобы поймать железное кольцо на камнях, когда она внезапно испускает что-то вроде крика и бежит к краю воды, крича. что-то и машет ему ".
  
  «Человек с лодочным крюком увидел ее в тот же момент и чуть не упал за борт от волнения», - сказал Уоррен Скелтон; «Затем он крикнул:« Мария! » Я не понимаю ни слова по-итальянски, поэтому не мог понять, о чем они говорили, но они болтали изо всех сил, как только могли пересечь воду, пока, наконец, он не подобрал лодку рядом с посадочной скалой и не спрыгнул на берег. ”
  
  «Затем, - сказала девушка, - он обнял ее и поцеловал два или три раза. Очевидно, они действительно очень хорошо знали друг друга. Не то чтобы я хотел, чтобы меня хоть раз поцеловал этот конкретный мужчина. Он был толстоват, а когда снял кепку, его волосы остригли так, что его голова была похожа на грязное серое яйцо. Кроме того, у него были подвесы, и если есть что-то, чего я не хочу, так это мужчина с подвесом. Но что меня удивило, так это она. Мы никогда раньше не слышали, чтобы она сказала ни единого слова, а здесь она вела себя как ребенок, не закончивший школу, и улыбалась, пока мы не подумали, что ее лицо вот-вот расколется. Очевидно, она не ожидала синьора Дьюлэпса, и все это было прекрасным сюрпризом. Он указывал на яхту и бил себя в грудь, как бы говоря: «Посмотри, что я наделал», а она показывала на отель и говорила ему, что остановилась там. Потом они снова начали обниматься и целоваться. Все на пляже были сильно отвлечены ».
  
  «То есть, - квалифицировал Скелтон, - все, кроме майора. Он не выглядел немного довольным. На самом деле, он выглядел чертовски кислым. Когда начался второй приступ объятий, он очень медленно встал со стула и подошел к ним. Он просто шел, но в его походке было что-то такое, что заставляло чувствовать, что что-то должно произойти. Свитцеры начали разговаривать со старым французом, но теперь замолчали: если бы не шум моря, вы бы услышали, как булавка упала на песок. Но ничего не произошло - тогда. Синьор Дьюлэпс поднял глаза, увидел майора и ухмыльнулся ему. Вы могли видеть, что они встречались раньше, но вы также могли видеть, что они вообще ничего не думали друг о друге. Они пожали друг другу руки, и Дьюлэпс продолжал ухмыляться, но миссис Мейджор снова высохла, как будто кто-то положил на нее огнетушитель. Потом все начали тихо разговаривать. Что ж, я думаю, что большинство других потеряли интерес к этому моменту, но я продолжал наблюдать за ними. Понимаете, я в некотором роде изучаю человеческую природу. Я всегда говорю, что правильное исследование человечества - это человек.
  
  «Ради бога, - прервала его сестра, - продолжай. Он пытается сказать, мистер Вадасси, что все они выглядели так, будто говорили все, кроме того, что хотели сказать ».
  
  «Так было, - прервал Скелтон, - пока кто-то не сказал это. Но нам пришлось этого дождаться. Я должен признать, что сам начал терять интерес, когда вдруг они, по крайней мере двое мужчин, начали повышать голоса. Вы знаете, как по-итальянски звучит издалека, как машина с забитым карбюратором. Ну, вдруг кто-то нажимает на педаль газа. Дьюлэпс яростно болтал и махал рукой перед лицом майора. Майор побелел очень сильно. Затем Дьюлэпс остановился и наполовину отвернулся, как будто закончил. Но именно тогда он, очевидно, подумал о действительно грязной трещине, потому что он повернулся, что-то сказал, а затем запрокинул голову и заревел от смеха.
  
  «В следующий момент я увидел, как майор сжал кулак и отдернул руку. Кто-то взвизгнул - кажется, эта француженка, - потом майор пустил в ход и поймал шлепок синьора Дьюлэпса в солнечное сплетение. Вы бы это видели; это была красота. Дьюлэпс перестал смеяться, все еще открыв рот, издал звук, похожий на бегущую воду из ванны, отступил на шаг назад и сел на песок, как раз в тот момент, когда по нему бежала истощенная волна. Миссис Клэндон-Хартли вскрикнула, затем повернулась к майору и начала кричать на него по-итальянски. И он закашлялся. Казалось, он не мог остановиться. Конечно, к этому времени все, в том числе и мы, бросились к нам. Матрос, сидевший в лодке, выпрыгнул и выплеснулся, чтобы помочь молодому французу с Dewlaps, а мы со свитцером пристегнулись к майору. Миссис Свитцер, француженка и Мэри окружили миссис Кландон-Хартли. Старик с бородой просто прыгал, говоря, как это было жаль. Не то чтобы у нас было много дел, потому что майор ничего не мог поделать, кроме как кашлять и задыхаться «свиньи!» а миссис Клэндон-Хартли начала плакать и говорить на ломаном английском, что ей очень жаль, и что ее муж сумасшедший волк. Мне он не очень понравился. Дьюлэпс потряс кулаком и много кричал по-итальянски, когда отдышался и в мокрых штанах затих к лодке. Майор, наконец, перестал кашлять, они оба возвысились и пошли наверх. Разве тебе не жаль, что ты это пропустил? "
  
  «Вы могли бы рассказать нам, в чем дело», - сказала девушка с тоской.
  
  Но я не особо думал о том, что они говорили. Я с тревогой наклонился вперед.
  
  "В какое время все это произошло?"
  
  Оба выглядели довольно круто. Им, должно быть, показалось, что я не отдавал должное этой истории.
  
  «О, я не знаю, - нетерпеливо сказал Скелтон; - Думаю, около половины четвертого. Почему? "
  
  "А кто-нибудь оставался на пляже весь день?"
  
  Он раздраженно пожал плечами.
  
  «Я не мог сказать. Было много приходов и уходов. После того, как все волнение немного улеглось, один или два подошли переодеться в купальные костюмы ".
  
  «Думаю, Фило Вэнс догадался», - сказала девушка. «Давайте, мистер Вадасси, расскажите нам, что у вас на уме».
  
  «О, ничего», - сказал я слабым голосом. «Я только что видел, как Майор и миссис Клендон-Хартли поднимались наверх, когда спускался в деревню. Она прижимала к глазам платок. Она, должно быть, просто плакала. "
  
  "Так так так! И я боялся, что тебе все объяснили. Слава богу, что нет, потому что я придумал прекрасное объяснение.
  
  «Мы придумали прекрасное объяснение», - добавил ее брат.
  
  «Хорошо, мы. Видите ли, мистер Вадасси, мы думаем, что много лет назад миссис Клэндон-Хартли была простой южно-итальянской крестьянкой, жившей в простой южно-итальянской деревне - вы знаете, все в стиле барокко, с побелкой и без водостока - вместе с ней. родители. Ее обещают старому Дьюлэпсу, молодому и красивому тогда, сыну еще одной группы крестьян. Затем в деревню приходит дерзкий и злой майор, вертя усами. Остановите меня, если вы слышали это. Что происходит? Майор с его элегантными городскими привычками и сшитыми на заказ костюмами завораживает простую крестьянскую девушку. Короче говоря, он увозит ее в большой город и женится на ней ».
  
  "Привет!" - сказал Скелтон, - «в сценарии не было такого сюжета о женитьбе на ней».
  
  «Ну, он женится на ней. Может, она все-таки не так проста ".
  
  "Все в порядке. Отпусти ситуацию. "
  
  «Проходят годы». Она победно улыбнулась нам. «Тем временем молодой подлесок, озлобленный и разочарованный - это объясняет его лицо, выглядящее таким, как оно есть - работал и процветал. Начиная с самых низов и работая все выше и выше, он теперь является одним из самых больших мошенников в Италии ».
  
  «Мне кажется, - добавила ее соратница, - что эта история закончилась неправильно. Это должен быть Дьюлэпс, который наденет носки, и майор, который намочит штаны ".
  
  Девушка выглядела задумчивой.
  
  "Может быть." Она посмотрела на меня. «Я думаю, вы, должно быть, думаете, что мы из-за этого дешево. Но, видите ли, все это было настолько неприятно на самом деле, что мы бы впали в депрессию, если бы не посмеялись над этим ».
  
  Я не знал, что сказать.
  
  «Я вижу, - пробормотал я, - что яхта ушла».
  
  «Да, это произошло около часа назад», - мрачно сказал Скелтон.
  
  В этот момент наверху ступенек показались Фогели. Вокруг них царил приглушенный вид. Они остановились у нашего стола.
  
  "Молодые люди рассказывали вам о сегодняшнем романе?" - сказал он мне по-немецки.
  
  «Да, я кое-что слышал об этом».
  
  «Плохое дело», - серьезно сказал он. «Моя жена дала фрау Кландон-Хартли нюхательные соли, но я не думаю, что они сильно помогут. Бедный человек. Его жена говорит, что он был ранен на войне, и это повлияло на его мозг. Кажется, он не несет ответственности за свои действия. Судя по всему, человек с яхты приземлился, чтобы купить вина из погреба Коче и выпросить льда. Миссис Клэндон-Хартли узнала в нем старого друга. Вот и все. Бедный майор неправильно понял ".
  
  Они пошли в гостиницу.
  
  "Что он сказал?" - с любопытством сказал Скелтон.
  
  «Он сказал, что, по словам миссис Клэндон-Хартли, майор был тяжело ранен на войне и что у него не совсем правая голова».
  
  Некоторое время они молчали. Потом я задумчиво увидел, как у девушки наморщился лоб.
  
  «Знаете, - сказала она ни одному из нас, - я не думаю, что это может быть правдой».
  
  Ее брат нетерпеливо фыркнул.
  
  «Что ж, давайте все равно забудем об этом. Что вы пьете, мистер Вадасси? Дубонне сек? Хороший. Получается три. Я брошу вас, кто пойдет за ними ".
  
  Я потерял.
  
  Подойдя к столу, чтобы заказать напитки, я увидел, что мсье Дюкло взволнованно разговаривает с Коче. Он демонстрировал жестокий апперкот в челюсть.
  
  
  
  
  
  9
  
  Клэндон-Хартли не спустились к обеду.
  
  Я интересовался ими вопреки себе. Так что насчет итальянки, миссис Кландон-Хартли! Это многое объяснило. Это объясняло использование майором слова «апперитиво», когда он разговаривал со мной прошлой ночью. Это объясняло запретительное молчание его жены. Она стеснялась говорить на ломаном английском. Это объясняло, почему «моя добрая леди» была «немного религиозной». Это объясняло ее неанглийскую внешность. А сам Клэндон-Хартли был контуженером, не несущим ответственности за свои действия. Я вспомнил сомнения Мэри Скелтон в этом. Хорошо, если их рассказ об инциденте на пляже был точным. Я тоже был склонен в этом сомневаться. Это звучало так, как будто это было нечто большее, чем просто невротический взрыв. Но это было не мое дело. Мне нужно было подумать о более важных вещах. Это жалкое занятие Клендон-Хартли сделало Скелтонов бесполезными, с моей точки зрения. Было «много приходов и уходов». Предположительно это произошло, когда я был в деревне. Это было безнадежно.
  
  Ужин почти закончился, когда Коче вышел на террасу и объявил, что в саду под деревьями установлен стол для пинг-понга и что гости приглашены воспользоваться им. К тому времени, как я закончил ужин, я услышал, что приглашение было принято. Я побрел на звук.
  
  Электрический свет, установленный в ветвях над столом с зеленой крышкой, ярко освещал лица игроков. Это были Скелтон и француз Ру. На каменной скале и наблюдали за ними мадемуазель Мартин и Мэри Скелтон.
  
  Ру играл пригнувшись в позе неистовой сосредоточенности, его выпуклые глаза смотрели на мяч, как если бы это была бомба, готовая взорваться. Он много прыгал. Напротив, легкая, ленивая игра Скелтона выглядела бессмысленной и неэффективной. Но я заметил, что он, кажется, набирает большинство очков. Мадемуазель Мартин даже не пыталась скрыть досаду, издавая громкие крики отчаяния каждый раз, когда Скелтон побеждал. Победа Ру была встречена с соответствующим ликованием. Я видел, что Мэри Скелтон наблюдает за ней с интересом и развлечением.
  
  Игра закончилась. Мадемуазель Мартин злобно взглянула на Скелтона и вытерла платком вспотевший лоб любовника. Я слышал, как она уверяла его, что его неудача не повлияла на ее привязанность к нему.
  
  "А как насчет игры?" - сказал мне Скелтон.
  
  Однако прежде чем я смог ответить, Ру подскочил к другому концу стола, взмахнув битой, и объявил с сияющей улыбкой, что хочет отомстить.
  
  "Что он сказал?" мать Скелтона.
  
  «Он говорит, что хочет отомстить».
  
  "О, хорошо". Эй подмигнул. «Я лучше посмотрю, что у него есть».
  
  Они снова начали играть. Я сел рядом с Мэри Скелтон.
  
  «Почему, - сказала она, - я не понимаю ни слова из того, что говорит этот француз? Похоже, у него очень своеобразный акцент ".
  
  «Он, наверное, провинциал. Даже парижане не понимают провинциального французского ".
  
  «Что ж, это утешает. Знаешь, я думаю, что если он будет играть еще дольше, у него тут же выпадут глаза ».
  
  Я забыл, что ответил, потому что для собственного удовольствия пытался определить акцент Ру. Я слышал другое подобное, и совсем недавно. Я знал это так же хорошо, как я знал свое имя. Громкий восторженный крик мадемуазель Мартен вернул мои мысли к игре.
  
  «Уоррен может быть очень убедительным неудачником, когда ему нравится», - сказала девушка. «Иногда он позволяет мне выиграть игру, и я всегда чувствую, что это моя хорошая игра».
  
  Он был достаточно убедителен, чтобы проиграть с очень небольшим отрывом в очках, хотя и не без необходимости судить энергичный спор между Ру и месье Дюкло, который появился на сцене в середине игры и настоял на сохранении счета. Мадемуазель Мартен торжествующе поцеловала Ру в мочку уха.
  
  «Знаешь, - пробормотал Скелтон, - этот старый такой-то и такой-то с белой бородой - угроза. Я видел, как он жульничает в русском бильярде, но не думал, что он будет пытаться приготовить чужие партитуры для пинг-понга. Я сам считал. Я потерял пять очков, а не два. Если бы мы продолжали дальше, он бы выиграл для меня игру. Может, у него какая-то перевернутая клептомания.
  
  «А где, - спортивно вопрошал субъект этого комментария, - сегодня вечером английский майор и его жена? Почему они не играют в пинг-понг? Майор будет грозным противником ».
  
  "Старый глупый дурак!" - сказала Мэри Скелтон.
  
  Мсье Дюкло тупо улыбнулся ей.
  
  «Ради бога, заткнись», - сказал ее брат; «Они могут тебя понять».
  
  Мадемуазель Мартин, смутно понимая, что говорят по-английски, сказала: «Хорошо» и «Как поживаете?» к Ру, растворился в смехе и был вознагражден поцелуем в затылок. Было очевидно, что никто не понял. Мсье Дюкло застегнул мне бутоньерку и начал обсуждать эту историю на пляже.
  
  «Никто не мог подумать, - сказал он, - что в этом холодном военном офицере было столько страсти, столько любви к этой итальянке, его жене. Но англичане такие. С виду холодный и деловой. Думаешь, с англичанами всегда бизнес. Но внизу, кто знает, какие огни могут дремать! " Эй нахмурился. «Я видел многое из жизни, но никогда нельзя понять англичан и американцев. Они непостижимы ". Он погладил бороду. «Это был красивый удар, и любопытный звук, изданный итальянцем, был очень удовлетворительным. Прямо по подбородку. Итальянец упал камнем ».
  
  «Я слышал, что удар был в живот».
  
  Он пристально посмотрел на меня. - И до подбородка, мсье. И по подбородку. Два великолепных удара! "
  
  Ру, который слушал, вмешался.
  
  «Ударов не было», - решительно сказал он. «Английский майор использует джиу-джитсу. Я внимательно наблюдал. Я знаком с трюмом ".
  
  Мсье Дюкло надел пенсне на нос и сердито посмотрел на него.
  
  «Был удар по подбородку, сударь», - сказал он строго.
  
  Ру всплеснул руками. Его глаза выпучились. Он нахмурился.
  
  «Вы не могли этого увидеть», - грубо сказал он. Он повернулся к мадемуазель Мартен. «Вы видели, ma petite, не так ли? У тебя прекрасное зрение. У тебя нет очков, чтобы сбить тебя с толку, как этот старый джентльмен. Несомненно, это было джиу-джитсу, не так ли? "
  
  "Oui, cheri." Она послала ему воздушный поцелуй.
  
  "Вот видите!" издевался Ру.
  
  «Удар по подбородку, без сомнения». Пенсне мсье Дюкло дрожало от гнева.
  
  "Ба!" - яростно сказал Ру. "Смотреть!"
  
  Он внезапно повернулся ко мне, схватил мое левое запястье и потянул. Я инстинктивно отступил. В следующий момент я почувствовал, что падаю. Ру схватил меня за вторую руку и поднял, в его хватке была потрясающая сила. Я почувствовал, как напряглось его тонкое жилистое тело. Затем я снова встал на ноги.
  
  "Понимаете!" эй кукарекал. «Это было джиу-джитсу. Это простая задержка. Я мог бы относиться к этому месье здесь, как английский майор обращался с человеком с яхты ".
  
  Мсье Дюкло выпрямился и коротко поклонился.
  
  «Интересная демонстрация, месье. Но ненужно. Я прекрасно вижу. Это был удар по подбородку ".
  
  Он снова поклонился и зашагал к отелю. Ру насмешливо рассмеялся ему вслед и щелкнул пальцами.
  
  - Этот старый кретин, - презрительно сказал он. «Поскольку мы делаем вид, что не замечаем, когда он обманывает, он думает, что мы ничего не видим».
  
  Я уклончиво улыбнулся. Мадемуазель Мартин начала хвалить его за то, как он справляется с ситуацией. Двое Скелтонов начали игру в пинг-понг. Я спустился на нижнюю террасу.
  
  За чернильной тьмой деревьев я увидел две безмолвные фигуры, прислонившиеся к парапету. Это были майор и его жена. Когда мои шаги скрипели по тропинке, он повернул голову. Я услышал, как он что-то мягко сказал ей, затем они двое отошли. Несколько мгновений я стоял, слушая, как их шаги затихают на тропинке, и собирался двинуться туда, где они стояли, когда увидел свечение трубки в темноте возле деревьев. Я пошел к нему.
  
  «Добрый вечер, мистер Хайнбергер».
  
  "Добрый вечер."
  
  "Не хотите ли вы сыграть в русский бильярд?"
  
  Когда он постучал трубкой по краю стула, посыпался дождь искр.
  
  "Нет, спасибо."
  
  По какой-то непонятной причине мое сердце забилось быстрее. Слова и фразы поднимались к моим губам. У меня было непреодолимое желание тут же выпалить мои подозрения о нем, а затем осудить его, этого человека, сидящего здесь в темноте, этого невидимого шпиона. "Вор! Шпион! " Я хотел крикнуть ему слова. Я почувствовал, что дрожу. Я открыл рот, и мои губы пошевелились. Затем внезапно зажглась и вспыхнула спичка, и я увидел его лицо, худое и вычерченное в желтом свете, удивительно драматичное.
  
  Он поднес спичку к чаше своей трубки и втянул в нее пламя. Спичка дважды загорелась и погас. Светящаяся чаша двигалась жестом.
  
  «Почему бы не сесть, мистер Вадасси? Там есть стул ".
  
  И действительно, я стоял, уставившись на него, как дурак. Я сел, чувствуя себя так, как будто я только что избежал наезда на быструю машину, и что меня спасло мастерство водителя, а не моя собственная ловкость. Из-за того, что мне нечего было сказать, я спросил его, слышал ли он об английской паре и инциденте на пляже.
  
  «Да, я слышал об этом». Он сделал паузу. «Говорят, что англичанин неуравновешен».
  
  "Как вы думаете, это правда?"
  
  "Не обязательно. Настоящий вопрос в том, насколько сильно его спровоцировали. Даже сумасшедший не станет агрессивным, если его не возбудить ». Он снова остановился. «Насилие, - продолжал он, - это очень странная вещь. Разум нормального человека имеет чрезвычайно сложный механизм, не позволяющий ему его использовать. Но сила этого механизма различна в разных культурах. У западных народов он менее силен, чем у восточных. Я, конечно, не говорю о войне. Там действуют разные факторы. Индиец - хороший пример того, что я имею в виду. Число покушений на убийство английских чиновников в Британской Индии, что не является неестественным, очень велико. Интересно то, что очень большое количество неудачных попыток. Большинство из них терпят неудачу не потому, что индейцы - особо плохие стрелки, а потому, что в решающий момент потенциальный убийца оказывается обездвижен своим инстинктом против насилия. Однажды я разговаривал об этом с бенгальским коммунистом. Он сказал, что индус может пойти с ненавистью в сердце и из хорошего револьвера убить местного представителя своих угнетателей. Он может избежать обнаружения, он может незаметно выделиться из толпы, когда придет время, и его противник приблизится и поднимет револьвер. Чиновник будет в его власти. Тогда индеец заколебался. Он увидит не ненавистного угнетателя, а человека. Его цель дрогнула, и в следующий момент охранники застрелили бы его самого. Немец, француз или англичанин под одним и тем же раздражителем ненависти выстрелил бы и выстрелил прямо ".
  
  «И какой, по вашему мнению, раздражитель ненависти заставил майора Клэндон-Хартли ударить этого итальянца в живот?»
  
  «Возможно, - сказал он с легким нетерпением, - ему не понравился этот человек». Он поднялся на ноги. «Мне нужно написать несколько срочных писем. Вы меня извините? "
  
  Он ушел. Некоторое время я сидел на стуле и думал. Я думал не о майоре Клендон-Хартли, а об индейце герра Шимлера. «Он увидел бы не ненавистного обидчика, а человека». Я чувствовал симпатию к этому индейцу. Но это еще не все, «в следующий момент охранники его самого расстреляют». В двух словах было все. Бойтесь и будьте убиты. Или тебя все равно убили, боялись ты или нет? Да, вы были. Добро не восторжествовало. Зло не восторжествовало. Эти двое разрешились, уничтожили друг друга и создали новое зло, новые блага, которые в свою очередь убивали друг друга. Существенное противоречие. «Противоречие - корень всех движений и жизненных сил». Ах, это был приговор Шимлера. Я нахмурился в темноте. Если бы я уделял немного больше внимания действиям герра Шимлера и меньше того, что он сказал, возможно, я бы кое-что получил.
  
  Я подошел к дому. Письменная была пуста. Вот и все «срочные письма» Шимлера! Проходя через холл, я прошел мимо мадам Коче, несущей стопку белья. Я сказал: «Добрый вечер!»
  
  «Добрый вечер, месье. Вы видели моего мужа? Нет? Без сомнения, он будет играть в пинг-понг. Есть умные, которые приятно проводят свои дни, и глупцы, которые работают за кулисами. Но кто-то должен делать эту работу. В заповеднике это оставлено женщинам ». Она взбежала по лестнице, пронзительно зовя «Мари».
  
  Я прошел через безлюдную гостиную на верхнюю террасу.
  
  Мсье Дюкло сидел с перно и сигарой за столиком у балюстрады. Он увидел меня, встал и поклонился.
  
  «Ах, месье! Я должен извиниться за то, что бросил вас всех так внезапно. Однако было невозможно оставаться там до оскорблений ".
  
  «Я понимаю и сочувствую, месье».
  
  Он снова поклонился. «Вы возьмете что-нибудь выпить, месье? У меня есть перно ".
  
  «Спасибо, вермут-цитрон для меня».
  
  Он позвонил официанту и предложил мне сигару, которую я принял.
  
  «Несмотря на свои годы, - сказал он, наливая немного воды в свой стакан, - я гордый человек. Очень гордимся. " Он сделал паузу, чтобы взять еще кусок льда. Я не совсем понимал, почему гордость должна уменьшаться с возрастом, но, к счастью, он продолжил, прежде чем я смог сказать об этом. «Несмотря на свои годы, - повторил он, - я бы ударил этого Ру, но во-первых. Присутствовали женщины ".
  
  «Вы выбрали самый достойный курс», - заверил я его.
  
  Он погладил бороду. «Я рад, что вы так думаете, месье. Но гордому человеку трудно сдержать гнев в таких условиях. Когда я был студентом, я дрался на дуэли. Мужчина оспорил мое слово. Я ударил его. Он бросил вызов. Мы боролись. Наши друзья устроили это ».
  
  Он как бы вздохнул. «Было холодное ноябрьское утро; так холодно, что мои руки посинели и онемели. Странно, как такие мелочи волнуют мужчину. К месту встречи мы сели в экипаже. Мой друг хотел прогуляться, потому что ни один из нас не мог позволить себе экипаж. Но я настоял. Если бы меня убили, это не имело бы значения. Если бы меня не убили, облегчение было бы настолько велико, что мне было бы наплевать на расходы. Итак, мы взяли карету. Но все равно беспокоились о своих холодных руках. Я положил их в карманы, но они все еще были холодными. Я боялся брать их под мышку, опасаясь, что мой друг по моему сгорбленному настрою подумает, что я напуган. Я попробовал сесть на них, но кожа сидений была гладкой, блестящей и даже более холодной. Все мои мысли были сосредоточены в моих руках. И знаете почему? "
  
  Я покачал головой. Его глаза мерцали за пенсне.
  
  «Потому что, во-первых, я боялся, что не смогу стрелять достаточно прямо, чтобы поразить своего противника, а, во-вторых, потому что, если бы его руки были такими же холодными, как мои, он мог бы ударить меня».
  
  Я улыбнулась. «Я так понимаю, месье, в конце концов, все прошло хорошо».
  
  "В совершенстве! Мы оба промахнулись. Мы не только упустили. Мы чуть не выстрелили секундантов ". Эй усмехнулся. «С тех пор мы много раз смеялись над этим. Сейчас он владелец соседней фабрики. У него пятьсот рабочих. У меня семьсот тридцать. Он делает машины. Я делаю ящики ». Пришел официант. "Вермут-цитрон для месье".
  
  Я был озадачен. Кто-то, Скелтон или майор, сказал мне, что у мсье Дюкло есть консервный завод. Я, должно быть, ошибся.
  
  «Времена тяжелые, - говорил он. «Повышаются зарплаты, растут цены. В следующий момент цены упадут, но зарплата все равно должна повыситься. Я вынужден снизить зарплату. Что происходит? Мои рабочие забастовали. Некоторые из них были со мной много лет. Я знаю их по именам и, идя по фабрике, приветствую их. Потом среди них пошли агитаторы, коммунисты, настроив их против меня. Мои люди ударили. Что я сделал? "
  
  Прибывший официант с моим напитком избавил меня от необходимости отвечать.
  
  «Что я сделал? Я сел думать. Почему мои люди повернулись против меня? Почему? Ответ был - незнание. Бедняги, они не понимали, не знали. Я решил собрать их вместе, чтобы объяснить им простую правду. Я, папа Дюкло, объясню. Это требовало мужества, потому что молодые люди знали меня не так хорошо, как старики, а агитаторы хорошо свое дело делали ».
  
  Месье Дюкло отпил перно.
  
  «Я столкнулся с ними, - драматично сказал он, - стоя на ступенях фабрики. Я поднял руку, призывая к тишине. Они молчали. «Дети мои, - сказал я, - вы желаете повышения заработной платы». Они приветствовали. Я снова поднял руку, призывая к тишине. Я снова заговорил. «Позвольте мне сказать вам, дети мои, что будет, если я это сделаю. Тогда вы можете сделать свой выбор ». Они пробормотали и снова замолчали. Я был вдохновлен. «Цены падают», - продолжил я. «Цены падают. Если я увеличу вашу зарплату, то цены на работы Дюкло будут выше, чем у наших конкурентов. Мы потеряем заказы. Для многих из вас больше не будет работы. Вы этого желаете? Были крики «нет!» Некоторые агитаторы по своему невежеству кричали, что прибыль должна быть уменьшена. Но как объяснить таким тупицам, что на вложения нужно платить проценты, что, если бы не было прибыли, бизнес остановился бы? Я проигнорировал эти крики. Я продолжал рассказывать им о своей любви к ним, о моем чувстве ответственности за их благополучие, о том, как я хочу сделать все возможное для всех, о том, как мы должны сотрудничать ради нас самих и Франции. «Мы все должны, - сказал я, - приносить жертвы ради общего блага». Я призывал их принять снижение заработной платы с твердым сердцем и решимостью работать еще усерднее. Когда я закончил, они подбодрили меня, и пожилые люди согласились между собой, что все должны вернуться к работе. Это был отличный момент. Я плакал от радости ". Его глаза блестели сквозь пенсне.
  
  «Я великий момент, как вы говорите, - тактично сказал я. «Но разве, как вы думаете, все так просто? Если заработная плата упадет, не упадут ли цены еще больше по той причине, что людям стало меньше тратить? »
  
  Он пожал плечами.
  
  «Есть, - неопределенно сказал он, - определенные экономические законы, нарушать которые человеку неразумно. Если заработная плата превышает естественный уровень, нарушается хрупкое равновесие системы. Но я не должен утомлять вас этими делами. На своем заводе я бизнесмен, бдительный, решительный, сильный. Сейчас я в отпуске. На данный момент мои большие обязанности отложены в сторону. Я доволен тем, что успокаиваю свой усталый мозг созерцанием звезд ».
  
  Он запрокинул голову и посмотрел на звезды. "Красивый!" - восторженно пробормотал эй. "Великолепный! Количество поиска! Грозный! "
  
  Он снова посмотрел на меня. «Я очень чувствителен к красоте», - сказал он. Он обратил внимание на свой стакан, разбавил его водой и выпил, затем посмотрел на часы и встал.
  
  «Сударь, - сказал он, - сейчас половина одиннадцатого. Я стар. Мне понравилось наше обсуждение. Теперь, с вашего разрешения, я пойду спать. Доброй ночи."
  
  Он поклонился, пожал руку, сунул пенсне в карман и, довольно неуверенно, пошел в дом. Только тогда мне пришло в голову подозрение, что, возможно, мсье Дюкло в тот вечер выпил несколько перно.
  
  Некоторое время я сидел в гостиной и читал «Гренгуар» двухнедельной давности. Потом, устав от этого, я вышел в сад искать американцев.
  
  Стол для пинг-понга был пуст, но свет все еще падал на него. Летучие мыши лежали скрещенными, между рукоятками лежал помятый мяч. Я поднял мяч и бросил его по столу. Он издал странный хрустящий звук. Когда я ставил его между битами, я слышал шаги где-то рядом. Я обернулся, ожидая кого-нибудь увидеть. Темнота за лужицей света вокруг стола была невыносимой. Если бы там был кто-нибудь, я бы не увидел его или ее. Я прислушался, но звука больше не было. Кто бы это ни был, должно быть, прошел мимо. Решил спуститься в альков на нижней террасе.
  
  Я пробился через кусты к тропинке и начал спускаться. Я почти добрался до ступенек и увидел узкую полосу звездного сине-черного неба между кипарисами, когда это случилось.
  
  В кустах слева от меня послышался легкий шорох. Я пошел повернуть. В следующий момент что-то ударило меня по затылку.
  
  Не думаю, что я на самом деле потерял сознание, но следующее, что я вообще связно осознал, это то, что я лежу лицом вниз, на полпути, и что что-то прижимает мои плечи к земле со значительной силой. За глазами вспыхивали огни, а в ушах пели; но за пением я слышал чье-то быстрое дыхание и чувствовал, как руки возятся в моих карманах.
  
  Почти до того, как мой ошеломленный мозг начал усваивать эти факты, все было кончено. Давление на мои плечи внезапно ослабло, ботинок заскрежетал по дорожке, затем наступила тишина.
  
  Несколько минут я лежал на месте, обхватив голову руками, и волна тошнотворной боли начала захлестывать меня. Затем, когда волны утихли в устойчивую пульсацию, я медленно поднялся на ноги и чиркнул спичкой. Мой чемоданчик лежал раскрытым на земле. В нем были только деньги и несколько лишних бумаг. Ничего не было взято.
  
  Я пошел к дому. Дважды у меня кружилась голова, и мне приходилось останавливаться и ждать, пока пройдет приступ, но я добирался до своей комнаты без посторонней помощи и никого не встречая. Я со вздохом рухнул на кровать. Облегчение от возможности положить голову на мягкую подушку было почти болезненным.
  
  Возможно, это было отсроченное сотрясение мозга или это была явная усталость, но менее чем через минуту я, казалось, заснул. Непоследовательность моей последней сознательной мысли заставляет меня думать, что это, должно быть, сотрясение мозга.
  
  «Я должен помнить, - твердил я себе, - сказать Бегину, что миссис Клэндон-Хартли итальянка».
  
  
  
  
  
  10
  
  Оглядываясь назад на эти следующие двадцать четыре часа, я нахожу, что смотреть на сцену через неправильный конец пары оперных очков. Люди на нем движутся, но их лица слишком малы, чтобы их можно было разглядеть. Я должен попытаться правильно повернуть очки. И все же, когда я пытаюсь это сделать, фигуры получаются размытыми по краям и искажаются. Я могу ясно видеть вещи только, так сказать, глядя на одну часть сцены за раз.
  
  Теперь я, конечно, понимаю, что полностью потерял чувство меры. Это всегда легко понять впоследствии. Примечательно то, что в течение следующего дня я вообще не потерял связи с действительностью. Это был, мягко говоря, фантастический день. Первый штрих к фантазии дал майор Кландон-Хартли.
  
  Я опоздал к завтраку, и на террасе остались только Фогели.
  
  У меня была опухоль размером с пушечное ядро ​​на затылке. Хотя сейчас это не было чрезмерно болезненным, оно было очень нежным, и когда я шел, оно пульсировало каждый раз, когда мои пятки касались земли.
  
  Я довольно осторожно прошел на террасу и сел. Фогели только собирались уходить. Они улыбнулись мне и подошли. Мы обменялись добрым утром. Затем г-н Фогель произвел первый выстрел за день.
  
  «Вы слышали, - сказал он, - что английский майор с женой уезжают?»
  
  Моя голова сильно пульсировала. "Когда?"
  
  "Мы не знаем. Новости были у мсье Дюкло. Он очень хорошо информирован. Думаю, так лучше. Лучше всего то, что англичане ходят. После вчерашнего романа возникнут трудности. Увидимся сегодня утром на пляже? " Эй подмигнул. «Американская мисс уже там внизу».
  
  Я дал какой-то неопределенный ответ, и они ушли. Произошло то самое, чего я боялся. Не то чтобы майор Клэндон-Хартли был шпионом. Это было слишком абсурдно. И все же был тот факт, что миссис Кландон-Хартли была итальянкой. Я вспомнил комнату комиссара и настойчивые вопросы Бегина о моих итальянских знакомых. Это было невозможно, но ...
  
  Оставалось только одно; телефон Бегин немедленно. Я проглотил кофе и прошел через холл и холл к подъездной дорожке. Я прошел не дальше половины пути. Ко мне из пропасти между деревьями, ведущей в сад, шел майор; и он проявлял все признаки желания перехватить меня.
  
  «Искал тебя повсюду, Вадасси», - поприветствовал он меня, когда был на расстоянии разговора. Я остановился, и он подошел ко мне. Он украдкой понизил голос. «Если вы сейчас не особо заняты, я бы хотел поговорить с вами наедине».
  
  Должен признаться, что, несмотря на очевидную глупость идеи, первое, что пришло мне в голову, - это мысль, что майор собирается признаться в шпионаже. Я колебался на мгновение, затем формально поклонился. «Конечно, майор. Я в вашем распоряжении. "
  
  Не говоря ни слова, он направился обратно к дому в письменную комнату. Он придвинул стул. «Чертовски неудобные эти стулья», - виновато сказал он; «Но они лучше, чем те, что в гостиной».
  
  Это было неправдой. Было очевидно, что он выбрал письменную комнату, потому что в ней обычно никого не было. Мы сели.
  
  «Боюсь, я не могу предложить тебе сигарету», - сказал он. «Я не курю».
  
  Его смущение было болезненным. Я закурил одну из своих сигарет. Он наклонился вперед на своем стуле, сжимая и разжимая руки. Он не сводил глаз с пола.
  
  «Послушайте, Вадасси, - сказал он внезапно, - я хотел поговорить с вами по особой причине». Он остановился. Я ждал, глядя на конец сигареты. В тишине я услышал, как на каминной полке тикают часы.
  
  "Вы не были вчера днем ​​на пляже, не так ли?" - неожиданно спросил он.
  
  "Нет."
  
  «Я думал, что нет. Я не мог вспомнить, что видел тебя ". Он заколебался, пытаясь найти слова. «Вы, наверное, слышали о том, что там произошло. Боюсь, я вышел из себя. Чертовски неприятно ".
  
  «Я кое-что слышал об этом».
  
  «Думал, что ты мог бы это сделать. Нельзя ожидать, что люди не будут говорить о таких вещах ». Он снова остановился. Я начал задаваться вопросом, когда мы подошли к делу. Вдруг он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
  
  «Они говорят, что я злюсь, не так ли, что я не несу ответственности за свои действия?»
  
  Вопрос застал меня врасплох. Я не знал, что ответить. Я почувствовал, что краснею.
  
  "Извините меня пожалуйста."
  
  Эй слабо улыбнулся. «Извини, что наткнулся на тебя, но я должен был знать, где я стою. Я вижу по твоему лицу, что ответ - да. Ну, вот о чем я хотел поговорить с вами, об этом и еще кое о чем ".
  
  "О, я вижу." Я попытался сделать ответ случайным, как если бы я привык к людям, объясняющим, почему их считают сумасшедшими. Похоже, он не слушал.
  
  «Я знаю, - сказал он, - что это чертовски дурной тон перекладывать свои личные дела на незнакомцев, то есть на людей, которых только что встретил; но у меня есть веская причина. Видишь ли, Вадасси, ты единственный мужчина, с которым я могу здесь поговорить ». Он мрачно посмотрел на меня. «Надеюсь, ты не против».
  
  Я сказал, гадая, в чем дело, что я не против.
  
  «Хорошо, что вы так сказали, - продолжал он; «Эти проклятые иностранцы…» Он остановился, очевидно понимая, что это было отнюдь не тактично. «Видите ли, мистер Вадасси, это о моей жене». Он снова остановился.
  
  Я устал от этого. «Предположим, - предложил я, - что вы принимаете мою добрую волю как должное и говорите то, что хотите сказать. Вы должны помнить, что я понятия не имею, о чем вы говорите ".
  
  Он покраснел. Было предложение вернуться к военному образу жизни. "Совершенно верно. Нет смысла биться о кусты. Я бы вообще не сидел здесь и не тратил ваше время, если бы для этого не было причины. Положи мои карты на стол. Расскажу всю историю. Тогда вы можете судить сами. Не хочу, чтобы вы неправильно поняли. " Он осторожно вонзил кулак в ладонь другой руки. «Я положу свои карты на стол», - повторил он.
  
  «Я встретил свою жену в начале 1918 года в Риме». Он сделал паузу, и я испугался, что колебания будут еще больше; но на этот раз он продолжил.
  
  «Это было сразу после того, как итальянцы свернулись в Капоретто и отступили через Пьяве. Меня перевели в штаб атташе генерала дивизии. Что ж, британские и французские военные ведомства изрядно обеспокоились ситуацией в Италии. Большинство людей, конечно же, думали, что австрийцы интересовались промышленными районами вокруг Милана; но ходили слухи, и довольно громкие, что австро-германский генеральный штаб не выделил бы столько войск с Западного фронта только для этого и что их реальный план состоял в том, чтобы обойти швейцарский барьер через равнину Северной Италии с Лионом. как цель. Своего рода желание отправиться на запад ". Он споткнулся о немца.
  
  «Как бы то ни было, мы с французами послали в Италию орудия и войска, чтобы остановить гниение, и некоторых из нас призвали туда, чтобы разобраться во всем. Сначала я поехал в Пизу. Они ввергли свою железнодорожную систему в шокирующий беспорядок. Конечно, я чертовски хорошо разбирался в железных дорогах, но со мной был повышенный по службе, у которого был некоторый гражданский опыт в Англии, и вместе мы отлично ладили. Позже в 18-м году меня отправили в Рим.
  
  «Вы когда-нибудь были в Риме зимой? Это совсем не плохо. В то время там была довольно большая британская колония, но в основном это была армия, и частью нашей работы было общаться с итальянцами и подружиться. За две булавки помирились бы. Ну, я был там пару месяцев, когда мне немного не повезло. Вы знаете, некоторые из этих итальянских кавалерийских офицеров - потрясающие наездники и немного сумасшедшие. Лошади тоже. Как бы то ни было, однажды я был на галопе с одним из этих парней, и он поставил свою лошадь в прыжке, который я не хотел бы испытывать на победителе Grand National. Мое животное попыталось последовать за ним, и я сделал бросок, который сломал ногу и пару ребер.
  
  «Я жила в отеле, и, поскольку там за мной не могли ухаживать, мне пришлось лечь в больницу. Проблема заключалась в том, что примерно в то же время на севере произошла пыла. Раненых отправляли поездом из базовых госпиталей, чтобы освободить место для свежих раненых. Кроватей не хватало, а место, куда меня отвели, было переполнено и безнадежно недоукомплектовано. Я отправил SOS знакомому итальянскому штабному офицеру, и на следующий день меня перевели на огромную частную виллу недалеко от Рима. Он принадлежал семье, которая вызвалась ухаживать за выздоравливающими офицерами. Их звали Старетти ».
  
  Он взглянул на меня. «Осмелюсь сказать, что вам интересно, какое, черт возьми, все это связано с тем, что произошло вчера днем ​​на пляже».
  
  На самом деле меня интересовало нечто большее. Мне было интересно, какое отношение ко мне имеют события на пляже. Но я просто кивнул.
  
  «Я подхожу к этому», - сказал он. Он стал мять пальцы, как будто они были холодными.
  
  «Старетти были любопытной семьей. По крайней мере, я так думал. Мать умерла. Были только старик и его дети - две дочери Мария и Серафина и сын Батиста. Марии было около двадцати пяти, а Серафина была на два года моложе. Батисте было тридцать два года. Сам Старетти был высохшим, сморщенным старичком с копной седых волос. Ему было семьдесят, он был крупным банкиром в Риме и богат, как Крез. Ну, ты же знаешь, что нельзя жить в чьем-то доме неделями подряд, не имея достаточно четкого представления о том, что каждый думает о других. Я обычно сидел в саду большую часть дня со связанными ногами и ребрами, и они приходили ко мне и разговаривали. То есть все, кроме старого Старетти, а он почти всегда был в своем офисе или встречался с министрами. В то время он был очень важен в Риме. Но Мария часто выходила, а иногда и Серафина, хотя обычно говорила ни о чем, кроме итальянца, который меня туда привел. Они собирались пожениться. Потом начал приходить Батиста.
  
  «Батиста ненавидел старика, а у старика не было на него много времени. Я думаю, что большая часть проблем заключалась в том, что у Батисты что-то не так с сердцем, и он был недостаточно пригоден для армии. Старик очень горячо разгромил австрийцев. Как бы то ни было, Батиста стонал мне о том, как его отец перегружал его работой и лишал его денег, и рассказывал мне, что он будет делать, когда старый Старетти умрет и деньги придут к нему. Раньше было немного скучно. Он был отвратительным работником, и даже тогда он был толстым и дряблым; но мне больше нечего было делать, кроме как смотреть на пейзаж, и это было еще скучнее - просто длинная плоская равнина с кустами кипарисов тут и там, унылая. Но в Батисте меня поразило одно. У него был деловой инстинкт отца, своего рода сложная хитрость, которая была примерно на три шага впереди всех остальных. Позже я узнал об этом немного больше.
  
  «Те недели прошли довольно быстро, учитывая все обстоятельства. Мы с Марией довольно хорошо ладили. Это не совсем было дело медсестер и пациентов, потому что у них была настоящая медсестра, которая присматривала за мной. Но Марии не нравились все эти молодые щенки итальянских офицеров, которые скакали вокруг, считая это чертовым зрелищем само собой разумеющимся. Она не могла справиться с ними, как ее сестра. Как бы то ни было, в конце концов мы с Марией договорились, что, когда война закончится, я вернусь и что мы поженимся. Но мы никому об этом не сказали, хотя я думаю, что Серафина имела довольно проницательное представление о том, как обстоят дела. Видите ли, из-за того, что она католичка, это было затруднительно, и мы не хотели, чтобы этот вопрос обсуждался до тех пор, пока мы не будем готовы. Весной меня призвали обратно во Францию.
  
  «Ну, у меня все было хорошо до августа, когда я попал под обстрел из газовых снарядов. Это было поздно в 1919 году, когда меня наконец выстрелили, имея примерно половину легкого в рабочем состоянии, и сказали мне жить в теплом и сухом климате. Что ж, это меня устроило, и я сделал треки для Рима. Все они были очень рады меня видеть, особенно Мария. Через несколько недель мы объявили о помолвке.
  
  «Сначала казалось, что все в порядке. Старый Старетти был в восторге. Думаю, ему было немного жаль, что мне не оторвали руку или ногу вместо того, чтобы меня убили газом, но он пообещал нам землю. Планы были на свадьбу, и климат творил чудеса с моей грудью; и тут начались проблемы.
  
  «К тому времени Батиста был довольно высок в бизнесе своего отца, и однажды он пришел ко мне и спросил, не хочу ли я заработать пачку денег. Ну, естественно, я хотел услышать об этом побольше. Оказалось, что многие люди скупали небольшие состояния, скупая излишки пулеметов у итальянского правительства по дешевке и отправляя их в Сирию, где они получали от арабов примерно в шесть раз больше. Единственное, что вам было нужно, - это капитал, чтобы купить оружие. Так выразился Батиста.
  
  «Ну, как вы понимаете, я ухватился за шанс. Батиста простонал, что получил всего около тысячи фунтов в долларах, и что нам нужно как минимум пять, чтобы окупиться. Я согласился поставить четверку. Это было почти все, что у меня было, кроме пенсии и небольшой возвратной доли в имении, принадлежащем моему двоюродному брату, и я очень хотел умножить эти четыре на шесть.
  
  «Я ничего не знал о бизнесе. Никогда не мог разобраться в этом. Дайте мне несколько человек и оружие и поработайте с ними, и я сделаю это. Но у меня нет головы на мелкие дела. Я оставил все это Батисте. Он сказал, что это должны быть наличные, поэтому я получил наличные. Он сказал, что позаботится о деталях. Я позволил ему. Я даже подписал много бумаг, которые он дал мне подписать. Возможно, я был дураком, но в любом случае мой итальянский был не настолько хорош, чтобы я мог проверить его, даже если бы захотел.
  
  «Какое-то время ничего не происходило, потом однажды Старетти послал за мной. Он сказал, что до его сведения было доведено, что я участвовал в коммерческой сделке с двумя мужчинами, имена которых я даже не слышал, в связи с поставкой пулеметов в Сирию, и что я дал им письменное уведомление. гарантия выплатить им двадцать пять процентов от продажной цены в Сирии. Я сказал, что ничего не знаю ни о каких двадцати пяти процентах, но что я вложил четыре тысячи фунтов вместе с Батистой в партию пулеметов. Я ничего не знал о деловой стороне дела. Ему лучше спросить Батисту.
  
  «Ну, он очень рассердился на это. Была моя письменная гарантия. Подписал я его или нет? Я признал, что подписал, но сказал, что не знал, что подписываю. Он сказал мне не валять дурака и потребовал объяснений. Короче говоря, оказалось, что подписанная мною бумага была гарантией в размере двадцати пяти процентов двум мужчинам из итальянского военного министерства, ответственным за продажу пулеметов - другими словами, крупной взятка в крупном размере. Что ж, политическая ситуация тогда была немного болезненной, и военный министр обрушился на старого Старетти, как тонна кирпичей, желая знать, во что, черт возьми, играет его будущий зять. это что.
  
  «Конечно, я категорически отрицал это, и тогда он послал за Батистой. В тот момент, когда Батиста вошел в комнату, я понял, что мне конец. На его лице была самодовольная ухмылка, от которой мне захотелось сбить его с ног. Он сослался на полное незнание всего дела. Он сказал, что был очень шокирован ».
  
  Я видел, как майор сжал кулаки, пока костяшки пальцев не побелели.
  
  «Ничего особенного», - продолжил он наконец. «Очевидно, старый Старетти изменил свое завещание, оставив половину своих денег Марии. Батиста хотел это помешать. И он это сделал. Он также освободил меня от моих четырех тысяч. У меня была ужасная сцена со стариком. Он обвинил меня в попытке очернить имя его сына и в том, что я женился на его дочери из-за его денег. Он сказал, что брак расторгнут и что, если я не уеду из Италии в течение суток, он меня арестует и рискнет разразиться скандалом. Я пошел, - медленно добавил он, - но я еще не закончил быть чертовым дураком, потому что отпустил Марию со мной против воли ее отца. Мы поженились в Бэйле ".
  
  Он остановился. Я ничего не сказал. Нечего было сказать. Но он еще не закончил. Он прочистил горло.
  
  «Женщины - забавные существа», - глупо сказал он. Он сделал паузу. «Не думаю, что моя добрая леди знала, как мало у меня денег, когда она сказала, что хочет поехать со мной. Она привыкла к чему-то отличному от дешевых отелей. Мы немного попробовали Англию, но моя грудь не выдержала. Потом мы поехали в Испанию. Когда начались проблемы, нам пришлось убираться. Какое-то время мы ездили в Жуан-ле-Пен, но в этом сезоне он стал слишком дорогим, поэтому мы переехали сюда. Она все это ненавидит. Ей никогда не следовало бросать свой народ. Мы все для нее иностранцы. Она даже не любит говорить по-английски. И иногда мне кажется, что она меня ненавидит. Она никогда не простила меня за то, что позволила Батисте навязать мне это. Она говорит, что я, должно быть, злюсь. Иногда она говорит это и другим людям ". Теперь в его голосе звучала безмерная усталость.
  
  «Ты должен был видеть ее, когда она вчера узнала Батисту. Она знает, что он со мной сделал, но была очень рада его видеть. Это меня изрядно потрясло. А потом он начал. У него теперь деньги старика, и он смеялся надо мной. Он пошутил над своим отношением ко мне. Шутка! Боже мой, будь у меня в руке пистолет, я бы застрелил его. Как бы то ни было, я просто ударил его, и даже не по его самодовольному ухмыляющемуся лицу, а по его толстому животу. Свинья! " Его голос повысился, и он закашлялся. Но ему удалось остановить себя. Он смотрел на меня вызывающе. "Вы, наверное, думаете, что я чертов дурак, а?"
  
  Я пробормотал отрицание.
  
  Он горько засмеялся. «Вы не так уж сильно ошибаетесь. И ты тоже будешь считать меня чертовым посторонним, потому что я попрошу тебя сделать что-нибудь для меня ».
  
  У меня почему-то болезненно пульсировала голова. Наконец-то мы подошли к делу. Я сказал да?" и ждал.
  
  Он снова стал формальным и смущенным. Он запинался в словах, как будто каждое из них было усилием. «Я бы не стал вам все это рассказывать, Вадассы, но я хотел, чтобы вы поняли обстоятельства. Чертовски сложно кого-либо спросить. Моя добрая леди и я, мы не можем оставаться в этом месте после вчерашнего дела. Все сплетничают. Смущает всех, кого это касается. Климат моей груди тоже не идет. Каждый понедельник из Марселя отправляется лодка в Алжир. Думал, поймем. Проблема в том, что… - он заколебался. «Ненавижу беспокоить тебя такими моими личными делами, но факт в том, что я немного запутался. Не ожидал этой поездки в Алжир. Это тоже счет от Кука. Такие вещи случаются. Должно быть, для вас это ужасно похоже на историю о невезении. Сам терпеть не могу. Но дело в том, Вадасси, что если бы вы могли одолжить мне пару тысяч франков до конца месяца, это было бы полезно. Ненавижу спрашивать тебя, но ты знаешь, как это бывает ".
  
  Я не имел ни малейшего понятия, что сказать, но открыл рот, чтобы что-то сказать. Он меня опередил.
  
  «Конечно, я не должен ожидать, что вы одолжите мне денег без обеспечения. Я, естественно, дам вам чек с датой из банка Кокса - то есть, если вы не возражаете, это в фунтах. Что безопаснее, чем франки! " Он принудительно засмеялся. На висках выступили капельки пота. - Конечно, не стоит беспокоить тебя вообще, но поскольку мы должны покинуть это место, это ставит меня в чертовски неловкое положение. Знай, ты поймешь. Ты единственный человек здесь, о котором я должен спросить, и… ну, мне не нужно говорить тебе, насколько я должен это ценить ».
  
  Я беспомощно смотрел на него. В тот момент я отдал бы почти все, чтобы иметь в кармане пять тысяч франков, чтобы иметь возможность весело улыбнуться, достать свой блокнот, успокоить его. «Боже мой, да, майор! Почему ты не сказал об этом раньше? Ничего страшного. Лучше заработать пять тысяч. В конце концов, это всего лишь вопрос обналичивания чека, а чек Кокса в любой день ничем не хуже банкноты Банка Англии. Рад быть полезным. Рад, что ты спросил меня. " Но у меня не было пяти тысяч франков. У меня не было и двух тысяч. У меня был обратный билет в Париж и денег ровно столько, чтобы оплатить счет в резервации и прожить неделю. Я ничего не мог делать, кроме как смотреть на него и слушать, как тикают часы на каминной полке. Он посмотрел на меня.
  
  «Прости», - пробормотал я, а затем снова: «Прости».
  
  Он встал: «Все в порядке», - сказал он с ужасным безразличием; «Не очень важно. Просто подумал, сможешь ли ты справиться с этим, вот и все. Извини, что отнял так много твоего времени. Чертовски невнимательный ко мне. Забудьте о деньгах. Просто подумал, вот и все. А вот челюсть понравилась. Нечасто мне удается говорить по-английски ". Он выпрямился: «Ну, я пойду немного собираться. Ожидайте, что мы уедем завтра рано. И мне придется снять этот провод. Увидимся перед отъездом ".
  
  Слишком поздно я нашел язык.
  
  «Не могу передать, как мне жаль, майор, что я не могу вам помочь. Дело не в том, что вы не хотите обналичивать вам чек. У меня нет двух тысяч франков. У меня здесь только достаточно, чтобы оплатить счет. Если бы у меня были деньги, я был бы очень рад одолжить их вам. Мне ужасно жаль. Я… »Теперь, когда я начал, я хотел продолжать извиняться, смущаться, чтобы восстановить его самооценку. Но у меня не было возможности сделать это, потому что, пока я говорил, он повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
  
  Когда минут через десять я позвонил в комиссариат и попросил поговорить с комиссаром, мне ответил раздраженный голос Бегина.
  
  "Здравствуйте, Вадассы!"
  
  «Мне есть о чем доложить».
  
  "Хорошо?"
  
  «Майор и миссис Клэндон-Хартли, возможно, уезжают завтра. Он пытался занять у меня денег, чтобы оплатить проезд его и его жены до Алжира ».
  
  "Хорошо? Вы одолжили ему деньги? "
  
  «Мои работодатели еще не заплатили мне за тулонские фотографии», - безрассудно возразил я.
  
  К моему удивлению, эта дерзость была встречена с другого конца писклявым смешком.
  
  "Что-нибудь еще?"
  
  Я опрометчиво уступил порыву еще раз насмешко.
  
  «Не думаю, что вы сочтете это важным, но вчера вечером меня сбил кто-то в саду и обыскал». Даже когда я сказал это, я знал, что поступил очень глупо. На этот раз последовал не ответный смешок, а резкий приказ повторить себя. Я так и сделал.
  
  Воцарилось многозначительное молчание. Потом:
  
  «Почему ты не сказал об этом сначала, вместо того, чтобы зря потратить время? Вы опознали мужчину? Объяснись. "
  
  Я объяснил себя. Затем возник вопрос, которого я так боялся.
  
  "В вашей комнате обыскивали?"
  
  "Я так думаю."
  
  "Что вы имеете в виду, говоря" так думаю "?"
  
  «Из чемодана достали два рулона пленки».
  
  "Когда?"
  
  "Вчера."
  
  "Что еще взято?" Вопрос был очень преднамеренным.
  
  "Нет." В конце концов, камеру сняли со стула в холле.
  
  Снова наступила тишина. Теперь он собирался спросить меня, безопасна ли камера. Но он этого не сделал. Я подумал, что нас отрезали, и сказал: «Привет!» Мне сказали подождать минуту.
  
  Голова болезненно пульсировала, подождал две минуты. Я слышал шепот голосов, писк Бегина и рычание комиссара, но не мог уловить, что они говорили. Наконец Бегин вернулся к телефону.
  
  «Вадассы!»
  
  "Да?"
  
  "Слушай внимательно. Вы должны немедленно вернуться в заповедник, увидеть Коче и сообщить ему, что ваш чемодан был взломан и что украли несколько вещей: серебряный портсигар, коробку с бриллиантовой булавкой и золотую цепочку для часов. и два рулона пленки. Поступай об этом. Расскажи другим гостям. Жаловаться. Я хочу, чтобы об этом знали все в заповеднике. Но не просите полицию ".
  
  "Но-"
  
  «Не спорь. Делай, как тебе говорят. Что твой чемодан заставил? "
  
  "Нет, но-"
  
  «Тогда заставь это себя, прежде чем скажешь повару. Теперь поймите это. Вы должны поднять вопрос о фильмах в последнюю очередь. Вас раздражают главным образом ценности. Это ясно? "
  
  «Да, но у меня нет портсигара, бриллиантовой булавки или золотой цепочки для часов».
  
  «Конечно, нет. Их украли. А теперь займись этим ".
  
  «Это невозможно, абсурдно. Вы не можете заставить меня сделать это… Но он уже повесил трубку.
  
  Я вернулся в отель с убийством в сердце. Если и был в этом бизнесе более глупый, чем я, то это был Бегин. Но ему было нечего терять, кроме шпиона.
  
  
  
  
  
  11-е
  
  Я занялся сбором улик с горькой тщательностью.
  
  Я достал чемодан и запер его. Затем я огляделся в поисках чего-нибудь, чем можно было бы открыть защелки. Я сделал первую попытку с ножницами для ногтей. Замки были достаточно хлипкими, но на ножницы было трудно получить какое-либо усилие. После пяти минут безуспешной работы я сломал одно из лезвий. Я потратил еще несколько минут на поиски более сильного инструмента. В отчаянии я взял ключ от двери спальни и использовал плоскую стальную петлю на нем как джимми. В конечном итоге замки поддались этой обработке, но я согнул ключ, и пришлось потратить больше времени на его выпрямление. Затем я открыл крышку, встряхнул содержимое и, искривив лицо в выражении возмущенной невиновности, поспешил вниз, чтобы найти Коче.
  
  Его не было в офисе. К тому времени, когда я проследил его до пляжа, где он бездельничал в купальном костюме, моя возмущенная невинность сменилась своего рода съеживающейся тревогой. Вместе с ним были Скелтоны, французская пара и мсье Дюкло. Я играл с идеей дождаться более подходящего момента; но отверг его. Я должен помнить, что было совершено ограбление. Ценные вещи были украдены из моей комнаты. Я должен вести себя так, как поступил бы любой нормальный человек в таких обстоятельствах; Я должен явиться к менеджеру, даже если он был одет только в плавки. Гладкий менеджер в черном мундире больше подошел бы для этого случая, но я должен сделать все, что в моих силах, с Коче.
  
  Я сбежал по ступенькам на пляж и двинулся по песку к нему. Однако в этот момент произошла неприятная пауза. Скелтон, услышав мои шаги на лестнице, оглядел край своего зонта и увидел меня.
  
  "Привет!" он позвал. «Не видела тебя все утро. Ты идешь в воду до обеда? "
  
  Я колебался; потом, понимая, что больше ничего не поделаешь, подошел. Мэри Скелтон, которая лежала лицом вниз на песке, повернула голову и взглянула на меня.
  
  «Мы думали, что вы бросили нас, мистер Вадасси. Вы не имеете права так шутить с детскими привязанностями. Надень свой купальный костюм и расскажи нам о деле Кландон-Хартли. Мы видели, как вы разговаривали с ним через окно письменной комнаты после завтрака ".
  
  "Никакой утонченности!" пожаловался ее брат. «Я собирался вводить предмет постепенно. Что насчет этого, мистер Вадасси?
  
  «Если вы меня извините, - поспешно сказал я, - мне нужно поговорить с Коче. До скорого."
  
  "Договорились!" он позвал меня.
  
  Приготовьте что-нибудь, разговаривая с Ру и Дюкло. Очевидно, ссора прошлой ночи была забыта. Я прервал его во время рассуждения о достоинствах Гренобля. Я был молчалив и серьезен.
  
  «Простите меня, месье, но я хотел бы поговорить с вами наедине. Это довольно срочно ».
  
  Он поднял брови и извинился перед остальными. Мы отошли немного подальше.
  
  "Что я могу сделать для вас, месье?"
  
  «С сожалением потревожу вас, но боюсь, что должен попросить вас подняться в мою комнату. Когда я только что был в деревне, мой чемодан был взломан и из него украли несколько ценных вещей ".
  
  Брови снова поднялись. Он тихо присвистнул сквозь зубы и быстро взглянул на меня. Затем с вымышленным «извините» он прошел по песку, взял купальный халат и сандалии, надел их и присоединился ко мне.
  
  «Я пойду с тобой немедленно».
  
  Под любопытными взглядами окружающих мы покинули пляж.
  
  По пути в мою комнату он спросил меня, чего не хватает. Я дал ему гротескную подборку Бегина и добавил лакомый кусочек о фильмах. Он кивнул и промолчал. Я начал опасаться. Правда, у него не было никакого способа обнаружить, что все дело было подделкой; но теперь, когда я начал движение, мне стало не по себе. Несмотря на всю свою ленивость и ленивость, Коче не был дураком, и я не мог полностью забыть тот факт, что для самого Коче было вполне возможно, что он снял фильмы и также ошеломил меня в саду накануне вечером. В этом случае он узнает, что я лгу. Последствия могут быть для меня явно неприятными. Я проклял Бегина с новой страстью.
  
  Коче с мрачным интересом разглядывал мою работу над замками чемоданов. Затем он выпрямился, и его глаза встретились с моими.
  
  «Вы говорите, что вышли из комнаты около девяти часов?»
  
  "Да."
  
  "Что с чемоданом все в порядке?"
  
  "Да. Последнее, что я сделал перед тем, как спуститься, было запереть чемодан и засунуть его под кровать ».
  
  Он посмотрел на свои часы. «Сейчас одиннадцать двадцать. Как давно вы вернулись? "
  
  «Минут пятнадцать назад. Но к чемодану пошла не сразу. Как только я увидел, что произошло, я сразу обратился к вам. Это позор, - неубедительно добавил я.
  
  Он кивнул и задумчиво посмотрел на меня. «Не могли бы вы зайти ко мне в офис, месье? Мне нужно подробное описание пропавших без вести ".
  
  "Безусловно. Но я должен предупредить вас, сударь, - пробормотал я, - что буду считать вас ответственным и буду ожидать немедленного возврата ценностей и наказания вора.
  
  «Естественно, - вежливо сказал он. «Я не сомневаюсь, что смогу вернуть вам вашу собственность в очень короткие сроки. Нет причин для беспокойства ".
  
  Чувствуя себя актером-любителем, забывшим свои реплики, я последовал за Коче в его кабинет. Он осторожно закрыл дверь, придвинул для меня стул и взял ручку.
  
  «Теперь, месье. Пожалуйста, сначала портсигар. Кажется, вы сказали, что он золотой. "
  
  Я быстро посмотрел на него. Он что-то писал на бумаге. Я запаниковал. Я сказал, что он золотой, когда мы поднимались с пляжа? Всю жизнь я не мог вспомнить. Или он пытался заманить меня в ловушку? Но у меня было вдохновение.
  
  «Нет, серебряный футляр с золотой подкладкой. «На нем, - сказал я, радуясь своей работе», - мои инициалы «СП» выгравированы в одном углу и выточены снаружи. В нем десять сигарет, а резинки нет ".
  
  "Спасибо, а цепочка?"
  
  Я вспомнил подержанную цепь, которую я видел отображается в окне ювелира возле вокзала Монпарнас.
  
  «18-каратное золото, толстые, старомодные звенья, тяжелые. На нем есть небольшой золотой медальон в честь Брюссельской выставки 1901 года.
  
  Он все это тщательно записал.
  
  «А теперь булавка, сударь».
  
  Это было не так-то просто. «Просто булавка, месье. Булавка для галстука длиной около шести сантиметров с маленьким ромбиком диаметром около трех миллиметров в головке ». Я уступил слабому порыву. «Бриллиант, - сказал я, застенчиво рассмеявшись, - это паста».
  
  "Но булавка сама по себе золотая?"
  
  «Прокатное золото».
  
  "А ящик, в котором эти предметы были оставлены?"
  
  «А коробка олова. Коробка для сигарет. Немецкая коробка для сигарет. Я не могу вспомнить бренд. Был также в нем двух рулонов пленки, Contax пленки. Они были выставлены ".
  
  "У вас есть камера Contax?"
  
  "Да."
  
  Он снова посмотрел на меня. «Я предполагаю, что вы позаботились о безопасности камеры, месье. Вор получит хорошую цену за фотоаппарат ».
  
  Мое сердце пропустило около двух ударов. Я сильно ошибся.
  
  "Камера?" - глупо сказал я. «Я не смотрел. Я оставил его в ящике ".
  
  Он встал: «Тогда я предлагаю, мсье, немедленно пойти и посмотреть».
  
  "Ну конечно; естественно." Я чувствовал себя очень красным лицом.
  
  Мы снова поднялись наверх и зашли в мою комнату. Я тщательно подготовился к тому, чтобы испустить уместные крики ужаса и гнева, которые потребуются.
  
  Я с тревогой бросился к комоду, выдвинул верхний ящик и лихорадочно порылся в нем. Затем я медленно и драматично обернулся.
  
  "Ушел!" - мрачно сказал я. "Это слишком. Эта камера стоит почти пять тысяч франков. Вора надо найти незамедлительно. Я требую, месье, чтобы что-то было сделано немедленно ".
  
  К моему удивлению и замешательству, на его губах появилась слабая улыбка.
  
  «Что-то обязательно будет сделано, месье, - спокойно сказал он, - но в случае с камерой ничего не понадобится. Смотреть! "
  
  Я последовал его кивку. Там, на стуле у кровати, стояла камера Contax в комплекте с футляром.
  
  «Я должен, - глупо сказал я, когда мы снова спускались вниз, - забыл, что оставил его на стуле».
  
  Он кивнул. «Или вор вытащил его из ящика, а потом все-таки забыл взять». Я подумал, что это моя виноватая совесть уловила слабую нотку иронии в его голосе.
  
  «В любом случае, - сказал я с непринужденной веселостью, - у меня есть камера».
  
  «Мы должны надеяться, - серьезно сказал он, - что другие вещи появятся снова так же быстро».
  
  Я согласился с максимально возможным энтузиазмом. Мы вернулись в офис.
  
  «Какова цена, - спросил он, - портсигар и цепочка для часов?»
  
  Я хорошенько подумал. "Сложно сказать. Думаю, около восьмисот франков за футляр и около пятисот за цепочку. Оба были подарками. Булавка, хотя сама по себе ничего не стоит, имеет для меня большую сентиментальную ценность. Что касается фильмов: ну, конечно, мне было бы жаль их потерять, но… - Я пожал плечами.
  
  "Я понимаю. Они были застрахованы, чехол и цепь? "
  
  "Нет."
  
  Он отложил ручку. «Вы понимаете, сударь, что подозрение в этих делах непременно падет на слуг. Я сначала их расспрашиваю. Я бы предпочел делать это в одиночку. Я надеюсь, что вы не сочтете нужным звонить в полицию на данном этапе и поверите, что я займусь этим делом тактично ».
  
  "Конечно."
  
  «Кроме того, месье, я был бы лично признателен, если бы вы ничего не рассказали об этом злополучном деле другим гостям».
  
  "Естественно, нет".
  
  "Спасибо. Вы поймете, что такие неприятные дела наносят значительный ущерб репутации такого небольшого отеля. Я сообщу вам, как только завершу свое расследование ".
  
  Я пошел, чувствуя явно неудобно. Koche спросил, что другие гости не должны быть сказаны; и с моей стороны, я был бы только рад выполнить просьбу. Чем меньше говорят о лучшем я должен был доволен бизнесом. Но Beghin настоял на новости, которые передаются на другие гости; он был совершенно ясно, на точке. Я должен сделать ножку. И были жалкие рабы, которые необходимо учитывать. Это вообще была самой несчастной ситуации; и, насколько я мог видеть, совершенно бессмысленно, так: если не было что-то происходит, о которых я ничего не знал. Что портсигары и сторожевые цепи приходились делать со шпионами были за пределами моего понимания. Знали Beghin предлагают использовать предполагаемый разбой как предлог, на котором, чтобы арестовать шпион? Абсурд! Где доказательства, которые пришли? Мои два рулона пленки были, без сомнения, разработаны и выброшены сейчас; и портсигар и часы-цепь не существует. Был только один чувствительный способ решения проблем. Определить шпион, а затем поймать его с моей камерой в его распоряжении. Моя камера!
  
  Я пробежал последние несколько ступенек и бросился к себе в комнату. Мне потребовалось всего несколько секунд, чтобы подтвердить свои опасения. Это была моя камера. Обвиняющие улики были вежливо возвращены.
  
  Я несчастно переоделась в плавки. Я, конечно, мог бы солгать, чтобы начать. Могу сказать, что камеры поменяли без моего ведома. Я мог сослаться на незнание. Я мог предположить, что это было сделано, когда в моей комнате был произведен обыск. В конце концов, я не ожидал, что буду проверять число на камере с ежечасными интервалами в течение дня. Если бы я был осторожен, то не было бы причин, по которым Бегин знал, что около восемнадцати часов у меня не было ни одной камеры. Это было, если только он не поймал шпиона. Тогда жир будет в огне. Бегину, возможно, даже придется снова отпустить этого человека. Не то чтобы у него был малейший шанс застать его рассказами о взломанных чемоданах и украденных цепочках для часов. Тем не менее, это было дело Бегина. Я был всего лишь пешкой в ​​игре, мухой, застрявшей в зубчатых колесах. В моей голове хлынул болезненный, липкий поток жалости к себе, я стоял в рубашке и смотрел на себя в зеркало. Бедный дурак! Какие тощие ножки! Я переоделся. Спускаясь по лестнице, я увидел, как Шимлер последовал за Коче в офис и закрыл дверь. Шимлер! Я испытал чувство пустоты в груди. Это было другое. Сегодня я должен был обыскать комнату Шимлера.
  
  Семья Фогелей присоединилась к французской паре на пляже. Американцы были в воде. Я подошел к мсье Дюкло, придвинул к нему шезлонг и сел. На минуту или две мы обменялись общими местами. Потом я приступил к работе.
  
  «Вы, сударь, светский человек. Буду признателен за совет в деликатном вопросе ".
  
  На его лице появилось выражение чистого удовольствия. Он серьезно погладил бороду. «Мой опыт, как он есть, в вашем распоряжении, месье». Он лукаво закатил глаза. - Может быть, вы хотите моего совета по поводу американской мисс?
  
  "Извините меня пожалуйста."
  
  Эй лукаво усмехнулся. «Тебе не нужно смущаться, мой друг. Если можно так сказать, твои взгляды в ее сторону заметили все Но брат и сестра неразделимы, а? Поверьте, месье, у меня есть некоторые соображения в этих делах ". Он понизил голос и приблизил свою голову к моей. «Я заметил, что мисс тоже смотрит на тебя». Он понизил голос еще больше и выплеснул следующую фразу прямо мне в ухо. «Ей особенно интересно, когда ты одет так, как сейчас». Он хихикнул в бороду.
  
  Я смотрел на него холодно. «То, что я должен был сказать, не имело ничего общего с мисс Скелтон».
  
  "Нет?" Он выглядел разочарованным.
  
  «Меня больше беспокоит тот факт, что из моей комнаты украли несколько ценных вещей».
  
  Его пенсне так дрожали, что они упали, он их ловко поймал и положил себе на нос.
  
  "Ограбление?"
  
  "Точно. Сегодня утром, когда я был в деревне, мой запертый чемодан был взломан, и были украдены портсигар, золотая цепочка для часов, алмазная булавка и два рулона пленки. Стоимость собственности превышает две тысячи франков ».
  
  "Грозный!"
  
  «Я в отчаянии от потери. Булавка имела большую сентиментальную ценность ".
  
  "C'est affreux!"
  
  "В самом деле! Я пожаловался Коче, и он допрашивает слуг. Но - и в этом, мсье, я должен приветствовать ваше руководство - я не удовлетворен тем, как мсье Кош ведет дело. Похоже, он не осознает серьезности потери. Должен ли я быть вправе передать дело в полицию? "
  
  "Полиция?" Мсье Дюкло заерзал от волнения. "Почему да! Без сомнения, это дело полиции. Если хочешь, я пойду с тобой на Пост ».
  
  «И все же, - поспешно сказал я, - Коче считал, что полиция будет полностью исключена из этого дела. Он должен допросить слуг. Возможно, было бы лучше подождать и услышать результат этого допроса ».
  
  "О да. Возможно, так будет лучше ". Он явно не хотел так быстро бросать полицию. "Но ..."
  
  «Спасибо, месье», - плавно вставила я; «Я благодарен за ваш совет. Это подтвердило мои собственные взгляды на этот вопрос ". Я видел, как его глаза устремились на Фогелей и французов. «Естественно, вы оцените, что я говорю конфиденциально. На этом этапе мы должны проявлять осторожность ".
  
  Он зловеще кивнул. «Естественно, месье. Пожалуйста, примите во внимание мой опыт бизнесмена в вашем распоряжении. Вы можете мне доверять ". Он помолчал, затем поправил рукав моего бинта. "Есть ли у вас подозрения?"
  
  "Никто. Подозрения - опасные вещи ".
  
  «Это так, но…» Он понизил голос и снова начал брызгать мне в ухо: «Вы считали этого специалиста по английскому языку? Это жестокий человек! И чем он зарабатывает на жизнь? Ничего такого. Он там три месяца. Я вам еще кое-что скажу. Сегодня утром после завтрака он пришел ко мне на нижнюю террасу и попросил ссуду в две тысячи франков. Ему очень нужны деньги. Он предлагал пять процентов годовых ».
  
  "Вы отказались?"
  
  «Естественно. Я был очень зол. Он сказал, что ему нужны деньги, чтобы поехать в Алжир. Почему я должен платить за его поездку в Алжир? Пусть работает как другие мужчины. Что-то было и с его женой, но я не мог понять. Его французский непонятен. Он определенно немного зол ".
  
  "И вы думаете, что он украл из моей комнаты?"
  
  Мсье Дюкло понимающе улыбнулся и протестующе поднял руку. «Ах, нет, сударь, я этого не говорю. Я просто предлагаю ". Он имел вид вести переговоры об очень сложной юридической тонкости. «Я просто указываю, что у этого человека нет занятий, ему нужны деньги, он в отчаянии. Ни один мужчина, который не был в отчаянии, не стал бы предлагать пять процентов в месяц. Он что-то сказал мне о ожидании денег, которые не пришли. Я не обвиняю этого майора. Я просто предлагаю вам ".
  
  Я видел, что американцы вышли из воды. Я встал.
  
  «Спасибо, месье. Я учту это предложение. Между тем, конечно, мы должны соблюдать осторожность. Возможно, мы могли бы обсудить этот вопрос позже в тот же день ».
  
  «Когда, - согласился он, - мы заслушали результаты предварительных допросов».
  
  "Точно." Я поклонился.
  
  К тому времени я получил через пляж к Skeltons он был глубоко в разговоре с французской парой и Vogels. У меня не было угадать предмет разговора. Месье Дюк можно положиться выполнять инструкции Beghin к письму.
  
  Вопреки распечатке в спальнях, Скелтон вытирался одним из гостиничных полотенец.
  
  "Ах!" было его приветствие. "Человек с новостями!"
  
  Его сестра уступила мне место под навесом. «Подойдите и сядьте, мистер Вадасси. Не надо больше шнырять с мсье Коше. Мы хотим правды - всей ее ".
  
  Я присел. «Мне очень жаль, что мне пришлось вот так сбежать, но случилось кое-что довольно неприятное».
  
  "Что опять?"
  
  "Боюсь, что так. Этим утром, когда я был в деревне, мой чемодан был сломан и из него изъяли несколько вещей ".
  
  Скелтон сел рядом со мной, как будто его ноги подкосились. «Уф! Это мерзко. Что-нибудь ценное? "
  
  Я повторил список.
  
  "Когда вы сказали, что это случилось?" Это заговорила девушка.
  
  «Пока я был в деревне. Примерно между девятью и десятью тридцатью ".
  
  «Но было около девяти тридцати, когда мы видели, как вы разговариваете с майором».
  
  «Да, но я вышел из комнаты в девять».
  
  Скелтон доверительно наклонился вперед. «Послушайте, вы же не думаете, что майор вовлекал вас в разговор, пока его жена выполняла работу, не так ли?»
  
  «Заткнись, Уоррен. Это серьезно. Вероятно, это был один из слуг ".
  
  Скелтон нетерпеливо фыркнул. «Почему это должно быть? Это меня утомляет. Всякий раз, когда что-то крадут, все всегда ищут слугу, посыльного или кого-то еще, кто не может нанести ответный удар, чтобы обвинить в этом. Если говорить серьезно, что папа Свитцер этим утром продирался по коридору?
  
  «Это было не на стороне дома г-на Вадасси. Каков номер вашей комнаты, мистер Вадасси? "
  
  "Шесть."
  
  Она начала втирать масло в руки. "Вот ты где! Это была другая сторона дома, соседняя комната с моей. Он есть у того друга мсье Коше. "
  
  Я взяла горсть песка и позволила ему просочиться сквозь пальцы. "Что это за номер?" - сказал я лениво.
  
  - Думаю, четырнадцать. Но Свитцер не шелохнулся. Он уронил пятифранковую монету в коридоре ".
  
  "Что Коче говорит об этом, мистер Вадасси?"
  
  «Боюсь, он подозревает слуг».
  
  «Естественно», - энергично ответила девушка. «У Уоррена слишком много сил, чтобы занять надлежащую позицию. Все мы знаем, что это должно быть богатое старое пиво с оттенком клептомании. Скорее всего, дело в том, что это какая-то бедная горничная, которой недоплачивают, с другом в деревне, которому она хочет отдать портсигар ".
  
  «И золотая цепочка для часов, и алмазная булавка, и пара катушек с пленкой?» - саркастически спросил ее брат.
  
  «Может быть, это официант».
  
  «А может, это старый Дюкло или мейджор. Кстати, а как же майор, мистер Вадассы? "
  
  Я решил не увлекать их историей жизни майора. «Он просто хотел принести общие извинения за беспорядки здесь вчера. Человек с яхты был его зятем. Он поссорился с ним из-за денег. Шурин снова поднял вопрос, и майор вышел из себя. Он объяснил, что его жена обезумела и что она на самом деле не имела в виду, что он сумасшедший ».
  
  "В том, что все? Почему он вам об этом рассказал? "
  
  «Я думаю, он был очень смущен всем этим делом. Поскольку меня здесь не было, он набросился на меня ". Я не собирался говорить им, что мсье Дюкло получил сокращенные извинения, но тот же запрос денег. «Майор и его жена в любом случае уезжают, и ...»
  
  «Другими словами, Уоррен, - вставила девушка, - мы должны заниматься своими делами, а не вести себя как пара любопытных детей. Это правда, мистер Вадасси? "
  
  Было, но я покраснел и стал протестовать. Уоррен Скелтон прервал меня. «Я чувствую запах напитка! Ну давай же. Вы не можете сейчас плавать; уже почти обед ".
  
  Пока он шел за напитками, мы с девушкой подошли к столам на нижней террасе.
  
  «Вы не должны обращать внимания ни на что, что говорит Уоррен», - сказала она, улыбаясь. «Это его первая поездка за границу».
  
  "Вы были раньше?"
  
  На мгновение она не ответила, и я подумал, что она меня не слышала. Казалось, она колебалась, как будто собиралась сказать что-то важное. Потом я увидел, как она слегка пожала плечами. «Да, я был раньше». Когда мы сели, она улыбнулась мне. «Уоррен говорит, что в тебе есть что-то загадочное».
  
  "Он?"
  
  «Он говорит, что вы похожи на человека, которому есть что скрывать. Он также говорит, что это неестественно, что мужчина должен в совершенстве говорить более чем на одном языке. Я думаю, он скорее надеется, что ты станешь шпионом или кем-нибудь в этом роде ».
  
  Я снова почувствовал, что краснею. "Шпион?"
  
  «Я сказал вам, что вы не должны принимать какие-либо уведомления о том, что он говорит.» Она снова улыбнулась мне. Ее глаз, умный и позабавил, встретился с моим через стол. Внезапно я хотел довериться ей, чтобы сказать ей, что я был действительно человек с чем-то, чтобы скрыть, чтобы завоевать ее симпатию, ее помощь. Я наклонилась через стол.
  
  «Мне бы хотелось…» - начал я. Но я так и не сказал ей, что мне нужно, и теперь я забыл, что собирался сказать, потому что в этот момент снова появился ее брат с подносом с напитками. Без сомнения, он так и сделал.
  
  «Официанты были заняты на террасе, - сказал он, - поэтому я принес их сам». Он поднял свой стакан. "Что ж, мистер Вадасси, я надеюсь, что приятелю горничной не понравится ваш портсигар!"
  
  «Или, - серьезно добавила девушка, - две катушки с пленкой. Мы не должны их забывать ".
  
  
  
  
  
  12-е
  
  Я не ел много обеда.
  
  Во-первых, у меня снова заболела голова; во-вторых, вместе с супом я получил сообщение от Коче. Менеджер был бы признателен, если бы мсье Вадасси нашел время, чтобы зайти в офис после обеда. Да, мсье Вадасси мог бы сэкономить время. Но перспектива меня обеспокоила. Предположим, Коче решил, что виновата какая-то «бедная горничная, которой недоплачивают». Что мне было делать? Идиот Бегин не сделал скидку на такую ​​случайность. Несчастная девушка, естественно, отрицает обвинение. Что я мог сказать? Что мне ждать и видеть какого-нибудь совершенно невинного человека, запуганного рьяным Коче и обвиненного в несостоявшейся краже? Это было отвратительное положение дел.
  
  Но мне не нужно было об этом беспокоиться. Горничная была в полной безопасности.
  
  Мсье Дюкло набросился на меня, когда я покинул террасу.
  
  "Вы решили вызвать полицию, месье?"
  
  "Еще нет. Я собираюсь увидеть Коче ".
  
  Он мрачно погладил бороду. «Я думал, месье. Каждый час, который мы откладываем, идет на пользу вору ".
  
  «Совершенно так. Но ... "
  
  «Как бизнесмен, я советую немедленно действовать. Вы должны быть твердыми с Коче, месье ". Он яростно выставил бороду вперед.
  
  "Я буду очень тверд, месье, я ..."
  
  Но прежде чем я успел уйти, подошли фогели, пожали мне руку и выразили свое сожаление по поводу моей потери. Месье Дюкло нисколько не смутило это свидетельство его предательства.
  
  «Мы договорились, господин Фогель и я, - заявил он, - что следует вызвать комиссара полиции».
  
  «Пять тысяч франков, - веско кивнул мистер Фогель, - это серьезная потеря. Без сомнения, дело полиции. Месье Ру придерживается того же мнения. Следует учитывать безопасность имущества других гостей. Мадемуазель Мартен, юная леди нервного нрава, уже напугана за свои драгоценности. Мсье Ру успокоил ее, но сообщил мне, что если вора не обнаружат, он будет вынужден уйти. Коче следует посоветовать отнестись к этому вопросу более серьезно. Пять тысяч франков! - он переквалифицировал мою потерю в версии г-на Дюкло, - «Это серьезное дело».
  
  "Да, в самом деле!" - сказала миссис Фогель.
  
  "Понимаете!" - торжествующе сказал мсье Дюкло, - необходимо вызвать полицию.
  
  «Что касается, - продолжал герр Фогель шепотом, - на вопрос о ваших подозрениях, герр Вадасси, мы считаем, что в настоящий момент полиции не следует сообщать о них».
  
  "Мои подозрения?" Я взглянул на месье Дюкло. У него хватило изящества избежать моего взгляда и демонстративно возиться с пенсне.
  
  Мистер Фогель снисходительно улыбнулся. «Я прекрасно понимаю. Было бы лучше не сказать ничего, что могло бы быть истолковано как относящееся к, - он быстро оглянулся и понизил голос, - к некоему человеку английской национальности, а? Эй подмигнул. «Эти дела нужно вести с осторожностью, а?»
  
  "Да, да!" - весело повторила миссис Фогель.
  
  Я пробормотал что-то о том, что у меня нет никаких подозрений, и сбежал. Мсье Дюкло оказался весьма компрометирующим агентом по рекламе.
  
  Готовьте то, что меня ждут в офисе.
  
  «Ах да, мсье Вадасси, пожалуйста, войдите». Он закрыл за мной дверь. "Кресло? Хороший. Теперь к делу ".
  
  Я сыграл свою роль. «Я надеюсь, месье, что у вас есть для меня приятные новости. Это ожидание очень огорчает ".
  
  Он выглядел очень серьезным.
  
  «Я очень боюсь, мсье, что мои расспросы ни к чему не привели».
  
  Я нахмурился. "Это плохо."
  
  "Очень плохой. Действительно, очень плохо! " Он взглянул на листок перед собой, постучал по нему пару раз указательным пальцем и посмотрел на меня. «Я осмотрел всех сотрудников, включая официантов и садовника, надеясь, что кто-нибудь из них, во всяком случае, сможет пролить свет на это дело». Он сделал паузу. «Откровенно говоря, месье, - тихо продолжил он, - я чувствую, что все они говорят мне правду, когда говорят, что ничего не знают о краже».
  
  "Вы имеете в виду, что это, должно быть, был один из гостей?"
  
  Он не ответил ни секунды. Я начал, без какой-либо причины, которую я мог определить, чувствовать себя еще более тревожно. Затем он медленно покачал головой. «Нет, месье, я не имею в виду, что это был один из гостей».
  
  "Тогда кто-то извне?"
  
  "И это тоже".
  
  "Потом ...?"
  
  Он наклонился вперед. «Я решил, месье, что это дело полиции».
  
  Это было сложно. Бегин дал понять, что полицию вызывать не следует.
  
  «Но, конечно, - возразил я, - это последнее, что вы хотели бы делать. Подумайте о скандале ".
  
  Его губы сжались. Это был новый Коче, уже не покладистый и добродушный, очень деловой Коче. Совершенно неожиданно в атмосфере возникло ужасное напряжение.
  
  «К сожалению, - язвительно сказал он, - ущерб уже нанесен. Мало того, что мои гости знают об этом и обсуждают это дело, но и один из них фактически рассматривается другими как возможный виновник ".
  
  "Мне жаль это слышать, я-"
  
  Но он проигнорировал мое вмешательство. «Я просил вас, месье, хранить молчание, пока я не смогу расследовать это дело. Я считаю, что вы не только не промолчали, но и самым неудачным образом обсудили этот роман с другими гостями.
  
  «Я конфиденциально попросил совета у мсье Дюкло по вопросу информирования полиции. Если мсье Дюкло проявил нескромность, мне очень жаль ».
  
  Когда он ответил, в его голосе было что-то очень похожее на насмешку. - А что посоветовал мсье Дюкло?
  
  «Он посоветовал мне позвонить в полицию, но из уважения к твоему…»
  
  «Тогда, мсье, мы полностью согласны. У тебя есть возможность ». Он потянулся к телефону. «Я немедленно свяжусь с полицией».
  
  «Минутку, мсье Коше!» Его рука остановилась на инструменте. «Я просто повторил совет Дюкло. Со своей стороны, я не вижу необходимости вызывать полицию ».
  
  К моему сильному облегчению, он убрал руку от телефона. Затем он медленно повернулся и посмотрел мне в глаза.
  
  «Я думал, что ты не будешь», - сознательно сказал он.
  
  «Я уверен, - сказал я со всей любезностью, на которую я был способен, - что вы справитесь с этим делом гораздо эффективнее, чем полиция. Я не хочу беспокоить себя. Если украденные вещи вернут, хорошо. Если не-ну - ничего не поделаешь. В любом случае полиция будет больше помехой, чем помощью ».
  
  "Я верю вам, месье". На этот раз насмешка не вызывала сомнений. «Я вполне могу поверить, что вы сочтете полицию серьезным препятствием».
  
  «Не думаю, что понимаю тебя».
  
  "Нет?" Эй мрачно улыбнулся. «Я занимаюсь гостиничным бизнесом уже несколько лет, месье. Я уверен, что вы не сочтете меня невежливым, если я скажу вам, что встречал джентльменов вашего убеждения раньше. Я научился быть осторожным. Когда вы сообщили об этой якобы краже, вы сказали мне, что потеряли портсигар. Позже, когда я предположил, что вы описали его как золотой футляр, вы заколебались и вышли из затруднений, сказав, что это и золото, и серебро. Слишком изобретательно, друг мой. Когда я вошел в вашу комнату, я заметил лезвие ножниц, лежащих на полу у чемодана. На кровати лежали остальные ножницы. Вы смотрели их дважды, но не комментировали их. Почему? Очевидно, их использовали для принуждения к делу. Это были важные доказательства. Но вы их проигнорировали. Вы не видели в них ничего значительного, потому что знали, как дело было натянуто. Ты сам это заставил. "
  
  «Нелепо! Я- ”
  
  «Опять же, вы проявили серьезную озабоченность, когда упомянули камеру. Когда я указал вам на это на стуле, ваши эмоции были вполне искренними. Несомненно, вы на мгновение испугались, что что-то действительно украли ».
  
  "Я-"
  
  «Вы сделали еще одну ошибку в оценке дела. Ящик, подобный описанному вами, будет стоить не менее полутора тысяч франков. Вы, правда, сказали, что это подарок, но даже в этом случае вряд ли недооцените его на пятьдесят процентов. Люди, которые потеряли вещи, неизменно впадают в другую крайность ».
  
  "Я никогда-"
  
  «Единственное, что меня озадачило, - это ваш мотив. Обычно пострадавший гость угрожает отелю полицией и приведёт в замешательство других гостей, если только он или, что чаще, она не получит компенсации. Как известно, отели застрахованы от таких непредвиденных обстоятельств. Но вы либо новичок в игре, либо у вас есть другой мотив, о котором вы сразу сказали гостям. Возможно, вы хотели бы сказать мне, в чем на самом деле ваш мотив ».
  
  Я поднялся на ноги. Теперь я был искренне зол.
  
  «Это чудовищное обвинение, сударь. Я никогда не был так оскорблен », - запнулся я от ярости. "Я ... я ..."
  
  "Позвонить в полицию?" - осторожно вставил он. «Вот телефон. Или, возможно, вы не хотите звонить в полицию ».
  
  Я сделал как можно более достойный образ. «Я не собираюсь продлевать этот фарс».
  
  "Вы мудры." Он наклонил стул. «У меня возникли подозрения в отношении вас, Вадассы, после вашего довольно продолжительного интервью с полицией в четверг. Французская полиция обычно не обыскивает комнату человека, если у нее нет серьезных подозрений в отношении него. Объяснение в паспорте было немного тонким. Я понимаю, что вы беспокоитесь о том, чтобы избежать дальнейших встреч с комиссаром. Я также полностью согласен с вами в нежелательности затягивания нынешней ситуации. Соответственно, я выписал ваш счет. Пожалуйста, не воспринимайте это как акт милосердия с моей стороны. Я лично склонен передать вас прямо в полицию; или, во всяком случае, сказать вам, чтобы вы убрались в течение часа. Моя жена, однако, считает, что любой из этих курсов вызовет еще больше комментариев среди наших гостей. Она более практичный человек, чем я. Я склоняюсь перед ее решением. Завтра рано утром вы покинете заповедник. Сообщу ли я об этом в полицию, зависит от вашего поведения в течение короткого времени, которое вы здесь проведете. Я буду ожидать, что вы сообщите другим гостям, что ваша жалоба необоснованна, что вы просто потеряли предметы и что повреждение вашего чемодана было вызвано вашей собственной неосторожностью при использовании неправильного ключа и заклинивании замков. Не сомневаюсь, что вы сможете сделать свою историю достаточно убедительной для неискушенного уха. Это понятно? "
  
  Я сделал все, что мог, с теми немногими кусочками самообладания, которые мне оставили. «Я прекрасно понимаю, месье. В любом случае у меня не было намерения оставаться здесь после вашего фантастического поведения ".
  
  "Хороший! Вот ваш счет. "
  
  Я нарочито изучил счет на предмет ошибок. Это было по-детски, но к этому времени я уже чувствовал себя по-детски. Он молча ждал. Ошибок не было. У меня было ровно столько денег. Он воспринял это с таким видом, который сказал мне, что он не ожидал, что ему заплатят полностью.
  
  Пока он оформлял квитанцию, я тупо уставился на список плавания Istalia Cosulich Line, прикрепленный к стене рядом со мной. Я прочитал его дважды, прежде чем он вручил мне расписку.
  
  «Спасибо, месье. Я сожалею, что не могу надеяться, что мы снова увидим вас в заповеднике ".
  
  Я пошел.
  
  К тому времени, как я добрался до своей комнаты, я дрожал с головы до ног. Открытие того, что полотенца, ваза с фруктами и любой другой переносной предмет, принадлежащий заповеднику, за исключением постельного белья, были удалены, не улучшило положение. Я сунул голову под кран, напился воды, закурил сигарету и сел на стул у окна.
  
  Я начал думать о вещах, которые следовало бы сказать Коче, о крутых и горьких вещах. Потом, немного погодя, я перестал дрожать. Это была вина Бегина, а не моя. Он мог знать, что такой детский заговор провалится. Правда, это была моя небрежность, моя неэффективность, которые привели к ее провалу; но я не привык вести себя как мошенник. Меня охватила волна праведного гнева. Какое право имел Бегин ставить меня в такое гнусное положение? Если бы я был обычным человеком с консулом для защиты моих прав, он бы не осмелился. В любом случае, какой в ​​этом смысл? Или это была его идея, что надо меня узнать? Что я за морская свинка, которую используют для какого-то безумного эксперимента? Может, был. В любом случае, какое это имеет значение? Дело в том, что, если Бегин не захочет вмешаться и проявить свою власть, утром я должен выйти из резерва. Что тогда? Предположительно камера наркомата. Может, мне сейчас позвонить Бегину и объяснить ситуацию ...
  
  Но даже когда эта мысль пришла мне в голову, я знал, что не смогу этого сделать. На самом деле я боялся его, боялся, что он может обвинить меня в моем открытии Коче. Больше всего я боялся, что меня снова заберут в Комиссариат и снова запрут в этой маленькой уродливой камере.
  
  Я выглянул в окно. Море лежало на солнце, как большая рябь синего стекла. Это было бесконечно мирно. В ее прохладных глубинах у человека не было бы больше страхов, сомнений, неуверенности. Я мог спуститься на пляж, в воду и выплыть за залив в море. Я мог продолжать плавать до тех пор, пока мои руки не устанут слишком сильно, чтобы вернуть меня на сушу. Мои удары становились медленнее и труднее. Тогда я останавливался и тонул. Вода хлынула в мои легкие. Я буду бороться, жажда жизни поднимется - жизнь любой ценой! - но я должен был подготовиться, чтобы не было возврата. Будет мгновение или два мучений, а затем я должен мягко скатиться в небытие. И что тогда? Гражданин Югославии по имени Джозеф Вадасси (они неправильно написали имя) попал в затруднительное положение во время купания вчера в Санкт-Гатьене. Попытки спасти его не увенчались успехом. Его тело до сих пор не найдено. Ничего больше? Нет, больше ничего. Вот и все ... Тело сгнило.
  
  Моя сигарета погасла. Я выбросил его из окна, подошел к зеркалу в шкафу и посмотрел на себя. «Ты разваливаешься на куски», - пробормотал я. «Лучше возьми себя в руки. Самоубийство через минуту, и теперь ты разговариваешь сам с собой. Давай же. И не будь таким чертовски сердечным. Плохо так расправлять плечи. Вы не собираетесь участвовать в соревнованиях по поднятию тяжестей. Мускулы тебе ни к чему. Что вам нужно, так это немного интеллекта. Этот бизнес, вероятно, не так серьезен, как вы думаете. И ради бога получи это. Около трех часов. С сегодняшнего дня и до сегодняшнего вечера вы должны найти здесь человека с камерой Contax. Все, это несложно, правда? Достаточно заглянуть в их комнаты. А теперь начнем с этого человека, Шимлера. Он наиболее вероятен. Он идет под вымышленным именем. Он говорит, что он швейцарец, хотя на самом деле он немец. Он волнуется, и у него есть некоторое понимание с Коче. Вы также должны иметь в виду, что Коче может быть в секрете. Может быть, это настоящая причина, по которой он хочет избавиться от вас, не вызывая полицию. Да, это идея, не так ли? Ты еще не побит. Но будь осторожен. Используйте немного здравого смысла. Однажды тебя поймали. Не позволяй этому повториться. Если он мужчина, нужно быть умным, чтобы поймать его. Он опасен. Он тот человек, который прошлой ночью ударил тебя по голове и вызвал эту чертову головную боль. Вы знаете номер его комнаты. Девушка дала вам это. Номер четырнадцать, и он на другой стороне дома. Но сначала узнай, где он. Будьте осторожны! А теперь займись делом. "
  
  Я отвернулся от зеркала. Да, мне нужно заняться. Я должен знать, где был Шимлер. Обычно он сидел один на террасе. Я бы попробовал сначала там.
  
  Я добрался до холла, никого не встретив, и на цыпочках подошел к окну. Да, вот он, читал, как обычно, с трубкой во рту, склонив голову над книгой в сосредоточенном состоянии. Какое-то время я наблюдал за ним. Это была прекрасная голова. Казалось невозможным, чтобы этот человек мог быть шпионом.
  
  Но на этот раз я ожесточил свое сердце. Быть занятым! Вероятно, было бы невозможно, чтобы кто-то был шпионом, пока вы не узнали наверняка, что он был шпионом. Как бы то ни было, это была моя или чья-то свобода. Шимлер, несомненно, был подозрительным персонажем. Что ж, хорошо!
  
  Я снова поднялся наверх. Возле моей комнаты я остановился. Что там ничего я хотел? Оружие? Ерунда! это не собиралось быть такого рода делом; просто тихий осмотр комнаты, вот и все ... Мое сердце бешено колотилось, я прошел мимо своей комнаты по коридору. Затем меня охватил новый страх. Предположим, я кого-нибудь встречу! Скелтоны или Фогели! Как мне объяснить свое присутствие здесь? Что я должен был делать? Затем я прошел мимо двери с надписью Salle de Bain. Если нужно, я могу зайти туда и притвориться, что принимаю ванну. Но я никого не встретил. Несколько мгновений спустя я был за пределами комнаты номер четырнадцать.
  
  Преодоление пропасти между мыслью и действием - зачастую очень трудный процесс. Легко представить, как обыскивать чью-то комнату - стоя перед зеркалом, я не сомневался, - но когда дело доходит до механики бизнеса, фактического входа в комнату, это далеко не так просто. Удерживает не только страх открытия. Нарушается именно чувство приватности. Есть странная дверь, странная дверная ручка, а за ней - часть жизни другого человека. Открытие двери кажется таким же непростительным вторжением, как слежка за парой влюбленных.
  
  Я стоял там секунду или две, борясь с этим чувством вины, рационализируя его всевозможными незначительными возражениями. Возможно, Мэри Скелтон ошибалась; возможно, это была не та комната. Это было слишком скоро после обеда; Я должен был дать Шимлеру больше времени, чтобы он успокоился. Это была пустая трата времени; он бы спрятал камеру. Дверь может быть заперта, и кто-нибудь может пройти, как раз я пытался это сделать. Кто-то может ...
  
  Был только один способ справиться с этим. Я бы не стал делать попытки проникнуть незаметно. Если комната была занята или меня кто-то видел, значит, я ошибся. Мсье Скелтон попросил меня зайти, когда я буду готов купаться. Не та комната? Я сожалею. Я бы ушел на пенсию. Это было, если только меня не видел один из Скелтонов. Но если бы я стоял здесь еще дольше, меня бы все равно увидели. Глубоко вздохнув, я постучал в дверь, схватился за ручку и повернул ее. Дверь не заперта. Все еще стоя на пороге, я толкнул ее, и она распахнулась. Комната была пуста. Я подождал секунду, затем вошел и закрыл за собой дверь. Дело было сделано.
  
  Я огляделась. Комната была меньше моей и выходила на флигель с кухнями. Кучка молодых кипарисов у окна закрывает много света. Держась как можно дальше от окна, я поискал чемодан Шимлера. Мне не потребовалось много времени, чтобы установить тот факт, что его не было. Возможно, он переложил содержимое в комод, а ящик отнес в кладовую. Я попробовал ящики. Все, кроме верхнего, были пустыми. В верхнем ящике лежала белая, очень выстиранная рубашка, серый галстук, небольшой карман-гребешок, пара носков с большими дырками на каблуках, набор чистого, но помятого белья, пачка мыльных хлопьев и банка. французского табака. Камеры не было. Я посмотрел на этикетку на галстуке. На нем были имя и адрес берлинского производителя. Нижнее белье было чехословацкого происхождения. Рубашка была французской. Я подошел к умывальнику. Бритва, мыло для бритья, зубная щетка и паста тоже были французскими. Я повернулся к шкафу.
  
  Он был широким и глубоким, с рядом вешалок на латунной перекладине и полкой для обуви. В нем был один костюм и черный плащ. Ничего больше. Костюм был темно-серым и потрепанным до локтей. У плаща у низа была треугольная прорезь.
  
  Итак, с содержимым ящика, что за гардероб «герра Хайнбергера». Очень странно! Если бы у этого человека было достаточно денег, чтобы остановиться в заповеднике, наверняка у него было бы больше одежды, чем эта?
  
  Однако это было не к делу. Искал фотоаппарат. Я пощупал под матрасом, но на руке не осталось ничего, кроме царапины от выступающего конца пружины. Комната начала действовать мне на нервы. Мне не удалось найти то, за чем я пришел. Пора мне идти. Однако было еще одно, что я хотел сделать.
  
  Я вернулся к шкафу, снял костюм и заглянул в карманы. Первые два, которые я чувствовал, были пустыми; но в нагрудном кармане мои пальцы наткнулись на что-то вроде тонкой переплетенной бумаги книги. Я вытащил. Это была не одна книга, а две, и оба были паспортами - немецкий и чешский.
  
  Сначала я осмотрел немецкий. Он был выпущен в 1931 году Эмилю Шимлеру, журналисту, родившемуся в Эссене в 1899 году. Это само по себе удивительно. По моим оценкам, Шимлеру было больше сорока. Я обратился к страницам визы. Большинство из них были пустыми. Однако были две визы во Францию, датированные 1931 годом, и набор советских виз, датированных 1932 годом. Он провел в Советской России два месяца. Также была швейцарская виза на декабрь прошлого года и французская на май того же года. Я обратился к чешскому паспорту.
  
  Он содержал безошибочно узнаваемую фотографию Шимлера, но был выпущен на имя Пауля Циссара, коммерческого представителя, родившегося в Брно в 1895 году. Дата выдачи - 10 августа 1934 года. На нем было большое количество немецких и чешских виз. Г-н Циссар, похоже, много путешествовал по линии Берлин-Прага. После небольшой проблемы мне удалось расшифровать самую последнюю отметку даты. Это было 20 января текущего года - около восьми месяцев назад.
  
  Я был так увлечен этими важными открытиями, что не слышал шагов, пока они не оказались практически за дверью. Даже если бы я их услышал, я сомневаюсь, что смог бы сделать что-нибудь еще. Как бы то ни было, у меня было время запихнуть паспорта обратно в карман и сложить костюм в шкаф за моей спиной, прежде чем ручка двери повернулась.
  
  В последующие несколько мгновений мои мозг и тело, казалось, онемели. Я стоял и тупо уставился на ручку. Хотелось крикнуть, спрятаться в шкафу, выпрыгнуть из окна, залезть под кровать. Но я ничего из этого не делал. Я просто разинул рот.
  
  Затем дверь распахивается, и в комнату вошел Шимлер.
  
  
  
  
  
  13-е
  
  Он меня не видел.
  
  Войдя в дверной проем, он бросил книгу на кровать и попытался перейти к комоду.
  
  Потом наши взгляды встретились.
  
  Я видел, как он вздрогнул. Затем очень медленно он подошел к комоду и достал банку с табаком. Он начал набивать трубку.
  
  Тишина была почти невыносимой. Мне казалось, что какая-то тяжесть давит на мою грудь, душит меня. Кровь билась у меня в голове. Очарованный, я наблюдал, как его пальцы упорно вдавливают табак в миску.
  
  Когда он наконец заговорил, его голос был совершенно ровным, даже небрежным.
  
  «Боюсь, вы не найдете здесь ничего ценного».
  
  - Я не… - хрипло начал я; но, держа трубку в руке, он жестом приказал мне замолчать.
  
  «Спасите меня от своих протестов. Поверьте, я вам сочувствую. Люди вашей профессии обязательно должны рисковать. Должно быть очень неприятно обнаружить, что вы взяли их напрасно. Особенно, - добавил он, начиная зажигать трубку, - когда риск попадет в тюрьму. Он выпустил облако дыма. «А теперь, вы бы предпочли видеть менеджера здесь или в его офисе?»
  
  «Я вообще не хочу видеть менеджера. Я ничего не взял».
  
  «Я знаю об этом. Брать нечего. Но я должен напомнить вам, что вы находитесь в моей комнате без приглашения ».
  
  Возвращалось мое рассеянное остроумие.
  
  «На самом деле…» - начал я снова, но прежде чем я смог продолжить, он прервал меня.
  
  "Ах! Я этого ждал. Я обнаружил, что когда человек предваряет утверждение словами «на самом деле», это утверждение почти всегда является ложью. Но продолжайте. Каков ваш факт? "
  
  Я сердито покраснел.
  
  «Дело в том, что сегодня из моего чемодана украли какие-то ценные вещи. Я подозревал, что вы их принимаете. Поскольку мсье Коше не воспринял этот вопрос всерьез, я решил убедиться в этом сам ».
  
  Он едко улыбнулся. "О, я вижу. Лучшая защита - это нападение. Я тебе угрожаю, ты мне угрожаешь. К сожалению для вас, мне довелось обсудить с герром Коче предмет вашей жалобы ». Он многозначительно остановился. «Я полагаю, ваш счет оплачен».
  
  «Я ухожу в знак протеста».
  
  "И это часть вашего протеста?"
  
  «Скажите так, если хотите. Однако я вижу, что ошибался. Вы не виноваты. Я могу только извиниться перед вами за то, что взял закон в свои руки, и уйти ". Я двинулся к двери.
  
  Он слегка придвинулся, чтобы перехватить меня.
  
  «Боюсь, - серьезно сказал он, - что это не годится. При данных обстоятельствах, я думаю, было бы хорошо, если бы мы остались здесь и попросили герра Коче приехать к нам ». Он подошел к звонку и позвонил. Мое сердце замерло.
  
  «Я ничего не взял. Я не причинил вреда. Вы не можете обвинить меня ни в чем ". Мой голос повысился.
  
  «Мой дорогой герр Вадасси, - устало сказал он, - вы уже известны полиции. Этого достаточно. Если вам нравится спорить, сделайте это. Но, пожалуйста, оставьте это для комиссара. Вы пришли сюда с намерением украсть. Вы можете давать такие объяснения детективам, какие только можете придумать ".
  
  Я был в отчаянии. Я отчаянно метался в поисках выхода. Если бы Коче пришел сейчас, я был бы в комиссариате через полчаса. Мне оставалось сказать только одно. Я сказал это.
  
  «А кто, - огрызнулся я, - будет подавать жалобу? Г-н Хайнбергер, г-н Эмиль Шимлер из Берлина или г-н Пауль Циссар из Брно? »
  
  Я ожидал от этого какой-то реакции, но ее масштабы застали меня врасплох. Он медленно повернулся ко мне лицом. Его впалые щеки смертельно побледнели, а ироничное выражение глаз сменилось выражением холодной ненависти. Он подошел ко мне. Я невольно отступил на шаг. Он остановился.
  
  «Значит, ты в конце концов не похититель отеля».
  
  Это было сказано мягко, почти изумленно, но с едким характером, что меня сильно напугало.
  
  «Я же сказал тебе, что я не вор», - беспечно сказал я.
  
  Он внезапно шагнул вперед, схватил меня за рубашку и притянул к себе, пока мое лицо не оказалось в нескольких сантиметрах от его. Я был так поражен, что забыл ему сопротивляться. Он медленно тряс меня назад и вперед, когда говорил.
  
  «Нет, не вор, не честная крыса, а маленький грязный шпион. И хитрый шпион ». Его губа презрительно скривилась. «Для внешнего мира застенчивый, наивный учитель языков с романтической внешностью и грустными мадьярскими глазами, которые обманули бы художника. Как долго ты на игре, Вадасси, или как тебя там зовут? Тебя выбрали на работу или ты окончил камеру для порки? " Он сильно толкнул меня, и я отшатнулся назад к стене.
  
  Его кулак был сжат, и он снова приближался ко мне, когда в дверь постучали.
  
  Некоторое время мы молча смотрели друг на друга; Затем он выпрямился, подошел к двери и открыл ее. Это был один из официантов.
  
  "Вы боролись, месье?" Я слышал, как он сказал.
  
  Шимлер, казалось, колебался. Потом:
  
  «Мне очень жаль, - сказал он. «Я не хотел звонить. Ты можешь идти ".
  
  Он закрыл дверь и, прислонившись к ней, посмотрел на меня. «Это была удачная остановка для вас, мой друг. Прошло много лет с тех пор, как я полностью потерял самообладание. Я собирался убить тебя ".
  
  Я старался, чтобы мой голос не дрожал. «А теперь, когда вы пришли в себя, возможно, мы сможем поговорить разумно. Недавно вы заметили, что лучшая защита - это нападение. Боюсь, что вы назвали меня шпионом - это несколько наивный способ претворить это понятие в жизнь. Вы не согласны? "
  
  Эй, молчал. Я начал восстанавливать самообладание. Это будет проще, чем я думал. Теперь главным было выяснить, что он сделал с камерой. Затем я отзову официанта позвонить Бегину.
  
  «Если бы, - продолжал я, - вы знали, что доставили мне неприятности, вы были бы гораздо более сочувствующими. Я все еще чувствую ту трещину на голове, которую ты дал мне прошлой ночью. И если вы еще не испортили эти два рулона пленки, мне нужно их вернуть до приезда полиции. Вы знаете, они говорили, что не позволят мне вернуться в Париж, пока вопрос не будет прояснен. Однако теперь, когда он прояснен, я надеюсь, что вы будете осторожны. Кстати, а что ты делал с камерой? "
  
  Он неуверенно нахмурился. «Если это какая-то ловушка…» - начал он и замолчал. «Я совершенно не понимаю, о чем вы говорите», - заключил он.
  
  Я пожал плечами. «Вы ведете себя очень глупо. Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Бегин? "
  
  Он покачал головой.
  
  «Боюсь, ты скоро поймешь. Он является членом Surete Generale при Департаменте военно-морской разведки в Тулоне. Вам это ничего не говорит? "
  
  Он медленно подошел к центру комнаты. Я приготовился защищаться. Краем глаза я видел, как звонит звонок. Пару шагов, и я смогу ее достичь. В следующий раз, когда он двинется, я сделаю рывок. Но он остановился.
  
  «У меня есть подозрение, Вадассы, что мы говорим о противоречии».
  
  Я улыбнулась. «Я так не думаю».
  
  «Тогда я боюсь, что не понимаю вас».
  
  Я нетерпеливо вздохнул. «Неужели это стоит отрицать? Будьте внимательны, пожалуйста. Что ты сделал с камерой? "
  
  "Это какая-то очень неуклюжая шутка?"
  
  «Это не так, как вы скоро узнаете». Чувствуя, что я плохо справляюсь с ситуацией, я начал раздражаться. «Предлагаю вызвать полицию. Есть ли у вас возражения? "
  
  «В полицию? Вовсе нет. Назовите их во что бы то ни стало ".
  
  Он мог блефовать, но мне было немного не по себе. Без свидетельства камеры я был беспомощен. Я решил изменить свою тактику. Секунду или две я пристально смотрел на него, затем расплылся в удрученной улыбке. «Знаете ли вы, - смущенно сказал я, - у меня есть несчастливое подозрение, что я совершил ошибку».
  
  Его глаза осторожно искали мои. «Я совершенно уверен, что это так».
  
  Я вздохнул. «Что ж, мне очень жаль, что я доставил вам все эти неудобства. Я чувствую себя крайне глупо. Месье Дюкло будет очень удивлен ".
  
  "Кто?" Вопрос был похож на выстрел из пистолета.
  
  «Месье Дюкло. Он приятный старик, правда, немного разговорчивый, но отзывчивый ".
  
  Я видел, как он с усилием овладел собой. Он подошел ко мне ближе. Его голос был опасно спокойным. «Кто ты и чего хочешь? Вы из полиции? "
  
  «Я связан с полицией». Я подумал, что это было довольно изящно. "Вы знаете мое имя. Все, что мне нужно, это информация. Что ты сделал с этой камерой? "
  
  «А если я все еще скажу тебе, что не понимаю, о чем ты говоришь?»
  
  «Я передам тебя на допрос. Более того, - я пристально наблюдал за ним, - я сообщу вам то, о чем вы так стремитесь молчать, - факт, что ваше имя не Хайнбергер.
  
  «Полиция это уже знает».
  
  "Я знаю это. С сожалением должен сказать, что я совершенно не доверяю разведданным местной полиции. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю? "
  
  "Нет."
  
  Я улыбнулся и прошел мимо него к двери. Он схватил меня за руку и повернул к себе.
  
  «Послушай, дурак, - яростно сказал он, - я не знаю, что с тобой, но ты, кажется, вбил себе в голову какое-то представление обо мне. Как бы то ни было, вы, кажется, считаете тот факт, что я стремлюсь скрыть свою личность, своего рода доказательство того, что ваша идея верна. Это правильно? "
  
  "Примерно."
  
  - Тогда очень хорошо. Мои причины использовать имя Хайнбергер не имеют к вам никакого отношения. Кук знает о них. В полиции есть мое правильное имя. Вы, не понимая, каковы эти причины, намеренно проявляете нескромность, если я не дам вам некоторую информацию, которой у меня нет. Это тоже правильно? "
  
  "Более менее. Если, конечно, у вас нет информации ».
  
  Он проигнорировал это последнее замечание и сел на край кровати. «Не знаю, как вы узнали. Полагаю, здесь вас рассказала полиция и те паспорта в шкафу. В любом случае, я должен прекратить распространение новостей. Видите ли, я с вами совершенно откровенен! Я должен тебя остановить. Единственный способ, которым я могу это сделать, - это объяснить вам свои причины. В них нет ничего очень странного. Мой случай ни в коем случае не уникален ».
  
  Он сделал паузу, чтобы снова зажечь трубку. Его глаза встретились с моими через чашу. К ним вернулось ироническое выражение лица. «Ты выглядишь, Вадасси, как будто не собираешься поверить ни единому слову».
  
  «Я не знаю, что я».
  
  Он задул спичку. «Что ж, посмотрим. Но вы должны помнить одну вещь; Я тебе доверяю. У меня, конечно, нет другого выхода, кроме как сделать это. Я не могу убедить вас доверять мне ".
  
  В паузе, последовавшей за замечанием, был намек на вопрос. На одно мимолетное мгновение я ослабел; но только на мгновение.
  
  «Я никому не доверяю».
  
  Он вздохнул. "Очень хорошо. Но это долгая история. Он начинается в 1933 году. Я был редактором социал-демократической газеты в Берлине Telegrafblatt ». Он пожал плечами. «Его больше нет. Это была неплохая газета. На меня работали несколько умных журналистов. Это была собственность владельца лесопилки в Восточной Пруссии. Он был хорошим человеком, реформатором, глубоко восхищавшимся английскими либералами девятнадцатого века, Годвином и Джоном Стюартом Миллем, и такими людьми. Он погрузился в траур, когда умер Штреземан. Иногда он присылал мне передовые статьи о братстве людей и необходимости замены борьбы между капиталом и трудом сотрудничеством, основанным на учении Христа. Я должен сказать, что он был в лучших отношениях со своими подчиненными; но мне кажется, что его заводы теряли деньги. Затем наступил 1933 год.
  
  «Проблема послевоенной немецкой социал-демократии заключалась в том, что она одной рукой поддерживала то, с чем пыталась бороться другой. Он верил в свободу отдельного капиталиста эксплуатировать рабочего и свободу рабочего организовывать свой профсоюз и бороться с капиталистом. Его величайшей иллюзией была вера в безграничные возможности компромисса. Он считал, что может построить Утопию в рамках Веймарской конституции, что единственной возвышенной политической концепцией была реформа, что прогнившая экономическая структура мира могла быть подкреплена снизу материалом сверху. Хуже всего то, что он думал, что силу доброй воли можно встретить, что с бешеной собакой можно справиться, погладив ее. В 1933 году немецкая социал-демократия была укушена и умерла в агонии.
  
  «Telegrafblatt была одной из первых закрытых газет. Дважды на нас совершали набеги. Второй раз машинный зал был разгромлен ручными гранатами. Даже то, что мы выжили. Нам посчастливилось найти типографа, который мог напечатать для нас что-то вроде газеты. Но через три недели он отказался печатать для нас больше газет. Его посетила полиция. В тот же день мы получили телеграмму от владельца, в которой говорилось, что из-за убытков в его бизнесе он был вынужден продать газету. Покупателем был нацистский чиновник, и я знаю, что цена была уплачена векселем в детройтском банке. На следующую ночь меня арестовали в моем доме и поместили в полицейские камеры.
  
  «Они продержали меня там три месяца. Мне не предъявили обвинения. Меня даже не расспрашивали. Все, что я мог от них получить, это то, что мое дело рассматривается. Первый месяц, пока я к этому привыкал, был самым худшим. Эти полицейские были неплохими парнями. Один из них даже сказал мне, что иногда читал мои статьи. Но по прошествии трех месяцев меня перевели в концлагерь недалеко от Ганновера ».
  
  Он остановился на мгновение. Я сел на стул у окна.
  
  «Осмелюсь сказать, что вы много слышали о концентрационных лагерях», - продолжил он. «У большинства людей есть; и их идеи в основном ошибочны. Чтобы послушать какой-нибудь разговор, можно представить, что весь день был потрачен на то, чтобы выбивать заключенным зубы резиновыми дубинками, бить их ногами в живот и ломать им пальцы прикладами автоматов. Это не так; по крайней мере, этого не было в лагере, в котором я был. Нацистская жестокость гораздо менее человечна. Они имеют дело с умом. Если вы когда-нибудь видели мужчину, выходящего из двухнедельного одиночного заключения в темной камере, вы бы поняли, о чем я. Теоретически можно провести время в концлагере не более неудобно, чем в любой другой тюрьме теоретически. Думаю, никто никогда этого не делал. Дисциплина фантастическая. Они поручают вам работу: перекладывать груды камней с одного места на другое, а затем обратно - а если вы перестанете работать, даже на мгновение выпрямите спину, - вы получите порку за неподчинение приказам и неделю одиночного заключения. Они никогда не расслабляются ни на минуту. Постоянно меняют охранников, чтобы не уставали смотреть. Они маршируют по лагерю под прикрытием пулемета. Они кормят вас субпродуктами и тушеными в воде пеньками капусты, а пока вы едите гадость, вас прикрывает пулемет. Один мужчина там раньше так волновался из-за пистолета, что, как только он ел, его начинало рвать. Некоторые настолько ослабли, что не могли стоять. Когда вы были новичком в этом, вы боролись с этим. Они были к этому готовы. Раньше они систематически работали, чтобы сломить вам дух. Регулярные порки и длительные периоды одиночного заключения вскоре сделали свое дело. Пока вы продержались, вы сознавали, что очень постепенно ваш ум сдвигается. Я сделал вид, что поджимаюсь. Это было непросто. Понимаете, они могут сказать по вашим глазам. Если вы позволите им увидеть, как вы смотрите на них, позвольте им увидеть, что ваш разум все еще работает как человеческий, а не зверский, вам конец. Вы смотрите в землю, никогда не смотрите на обращающегося к вам охранника. Я стал весьма опытным; настолько опытный, что я начал думать, что, возможно, обманываю себя и что на самом деле мне не лучше, чем остальным. Я провел в этом лагере два года ".
  
  Его трубка погасла. Он задумчиво постучал миской по ладони.
  
  «Однажды меня повели в комендатуру. Они сказали мне, что если я подпишу документ об отказе от немецкого гражданства, в котором будет сказано, что я уеду из Германии и не вернусь, мне будет разрешено уехать. Сначала я подумал, что это просто еще одна их уловка, заставляющая вас выдать себя. Но это не было уловкой. Даже их драгоценный Народный суд не нашел ничего, в чем меня можно было бы обвинить. Я подписал бумагу. Я бы подписал все, чтобы уйти. Затем мне пришлось три дня ждать получения разрешения. Все это время они держали меня подальше от других заключенных. Вместо того, чтобы работать с ними, меня заставили убирать туалеты. Но ночью мы пошли в одно и то же общежитие. А потом случилось кое-что любопытное.
  
  «Разговоры между заключенными были запрещены, и правила соблюдались настолько жестоко, что идея взгляда на землю применялась как между заключенным и заключенным, так и между заключенным и охранником. Если бы вы посмотрели на другого заключенного, они могли бы сказать, что вы думали о разговоре. В результате вы узнали человека рядом не столько по лицу, сколько по плечам и форме его ног. Я был шокирован, когда, когда мы шли в общежитие в мою последнюю ночь там, я увидел, что человек рядом со мной пытается поймать мой взгляд. Это был серолицый тяжелый мужчина лет сорока. Он был там всего шесть месяцев, и по тому, как его выделили для порки, я догадался, что он коммунист. Рядом с нами был охранник, и я откровенно боялся дать им повод аннулировать мое разрешение. Я как можно быстрее забрался на свою койку и лежал неподвижно.
  
  «Раньше заключенным часто снились кошмары. Иногда они просто бормотали, иногда кричали и кричали во сне. Как только мужчина начинал, один из охранников брал ведро с водой и выливал его на него. Я там никогда особо не спал, но в ту ночь совсем не спал и все думал, как бы уехать на следующий день. Я пролежал в темноте около двух часов, когда этот человек рядом со мной начал бормотать во сне. Один из охранников подошел и посмотрел на него, но бормотание прекратилось. Когда охранник отошел, все началось снова, но теперь стало немного громче, и я мог слышать, что он говорит. Он спрашивал, не сплю ли я.
  
  «Я немного закашлялся, беспокойно повернулся и вздохнул, чтобы он узнал, что я. Потом он снова начал бормотать, и я услышал, как он велел мне ехать по адресу в Праге. У него было время сказать это только один раз, потому что охранник пришел снова, и он был подозрительным. Мужчина внезапно перевернулся и начал дико размахивать руками и звать на помощь. Охранник ударил его ногой и, когда мужчина сделал вид, что проснулся, пригрозил ему ведром воды, если он не затихнет. Больше я от него ничего не слышал. На следующий день мне выдали разрешение и посадили в поезд в Бельгию.
  
  «Я не буду пытаться рассказать вам, каково это снова стать свободным. Сначала это меня беспокоило. Я не мог избавиться от запаха лагеря, и я засыпал в любое время дня и мечтал, что я снова там. Но через некоторое время я преодолел это и снова начал думать как человек. Я провел месяц или два в Париже, немного поработав там для газет, но языковые трудности сделали это практически невозможным. Мне пришлось заплатить, чтобы мой материал был переведен должным образом. Я наконец решил попробовать Прагу. В то время я не собирался ехать по указанному мне адресу. Я действительно почти забыл об этом. Затем кое-что, что я услышал от другого немца, которого я встретил в Праге, заставило меня решить провести расследование. По этому адресу оказалась штаб-квартира немецкой коммунистической подпольной пропагандистской организации ».
  
  Он остановился на мгновение, чтобы снова зажечь трубку. Затем он пошел дальше.
  
  «Через некоторое время, когда во мне убедились, я начал работать в подполье. Основным видом деятельности было получение новостей в Германию, настоящих новостей. Мы выпускали газету - ее название не имеет значения - и раньше ее в небольших количествах переправляли через границу. Он был напечатан на очень тонкой индийской бумаге, и каждый был сложен в тонкий комок, который человек мог носить на ладони. Для контрабанды использовалось множество различных методов, некоторые из которых были очень изобретательными. Копии даже были упакованы в небольшие жиронепроницаемые пакеты и помещены в буксы поездов Прага-Берлин. Их собирал тестер колес в берлинском конце, но через некоторое время его поймали гестапо, и нам пришлось подумать о другом. Затем было предложено, чтобы один из нас попытался получить чешский паспорт, представился коммерческим путешественником и сдал документы с образцами. Я вызвался на работу, и после некоторых проблем мы добились успеха.
  
  «В том году я переезжал в Германию более тридцати раз. Это не было особенно рискованно. Опасностей было всего две. Один из них - шанс быть признанным и разоблаченным. Во-вторых, подозреваемым мог стать человек, который забрал у меня бумаги, чтобы передать их распространяющей организации. Он действительно стал подозреваемым. Его не арестовали сразу, но наблюдали. Обычно мы встречались в зале ожидания пригородного вокзала, а потом вместе садились в поезд. Когда вылезал, я оставлял пакет с бумагами на багажной полке. Он забирал его, а потом однажды, сразу после того, как поезд ушел со станции, он остановился, и отряд эсэсовцев вышел с пути. Мы не знали наверняка, за нами они охотятся или нет, поэтому разошлись по отдельным отсекам и сидели неподвижно. Я слышал, как его арестовали, и ждал своей очереди. Но они просто проверили мой паспорт и поехали дальше по поезду. Только когда я почти вернулся в Прагу на следующий день, я понял, что за мной следят. К счастью, у меня хватило ума не возвращаться в штаб. К счастью для моих друзей. Мне повезло меньше. Когда они обнаружили, что я не собираюсь вести их к тем, кого они хотят, они решили, что лучший способ - вернуть меня в Германию и использовать их ресурсы убеждения для извлечения информации. Видите ли, наша газета начала их беспокоить, и я был единственным реальным ключом к разгадке, который у них был для людей, стоящих за ней. Немецкая сторона организации была связана исключительно с распределением. Им нужен был руководящий мозг. Я должен был уйти. И это тоже должно было быть из Чехословакии, поскольку они уведомили чешскую полицию, что я действительно являюсь немецким преступником, разыскиваемым за кражу, и что паспорт Пауля Циссара был получен под ложным предлогом.
  
  «В Швейцарии меня пытались похитить. Я останавливался на берегу Боденского озера и подружился с двумя мужчинами, которые сказали, что были на рыбалке. Однажды они попросили меня пойти с ними. Мне было скучно. Я сказал, что пойду. Как раз вовремя и совершенно случайно я узнал, что это немцы, а не швейцарцы, и что их лодка была арендована на немецкой стороне озера. После этого я поехал в Цюрих; Я знал, что они будут следить за мной, но они не могли похищать людей так далеко от границы. Но я там пробыл недолго. Однажды утром я получил письмо из Праги, в котором предупреждалось, что гестапо каким-то образом выяснило, что меня зовут Шимлер. Конечно, они и раньше знали, что Павел Циссар был не чехом, а немцем; но теперь, когда они знали мое настоящее имя, им не пришлось бы меня похищать, чтобы вернуть в Германию. С тех пор я был в бегах. Дважды они меня почти догнали. Швейцария кишела агентами гестапо. Решил попробовать Францию. Люди в Праге послали меня готовить. Он один из них.
  
  «Он был замечательным другом. Я приехал сюда без гроша, а он с тех пор давал мне одежду и держал меня зря. Но я больше не могу бежать. У меня нет денег, и Коче не может мне их дать, потому что у него самого их нет. Дом принадлежит его жене, и это все, что он может сделать, чтобы убедить ее позволить мне остаться. Я предлагал работать, но она не соглашалась. Она завидует ему и любит держать его под контролем. Я должен уйти. Здесь сейчас опасно. Несколько недель назад мы узнали, что во Францию ​​был отправлен агент гестапо. Удивительно, как они все выясняют. Когда на вас охотятся, у вас появляется дополнительное чутье. Вы начинаете чувствовать опасность. Мне удалось сильно изменить свою внешность, но я думаю, что меня опознали. Я тоже думаю, что заметил агента, которого они послали. Но он не будет действовать, пока не будет уверен. Мой единственный шанс - обмануть его. Ты застал меня врасплох. На мгновение я подумал, что совершил ошибку. Коче назвал вас мелким мошенником ". Он пожал плечами. «Я не знаю, кто ты, Вадасси, но то, что я тебе сказал, - правда. Чем ты планируешь заняться? "
  
  Я посмотрел на него. «Честно говоря, я не знаю», - сказал я. «Я мог бы поверить в эту историю, если бы не одно. Вы не объяснили, почему факт того, что они узнали, что вас зовут Шимлер, должен значительно ухудшить ваше положение. Если они не могли заставить вас вернуться, когда знали вас как циссаря, почему они должны иметь возможность сделать это, когда они нашли ваше настоящее имя? "
  
  Его глаза смотрели на меня; Я видел, как подергивались уголки его рта. Это был единственный намек на эмоции, которые он выдал. Когда он ответил, его голос был ровным и бесцветным.
  
  «Это очень просто», - медленно сказал он; «Моя жена и ребенок все еще в Германии».
  
  «Понимаете, - продолжил он немного позже, - когда меня выслали из Германии, они не позволили мне увидеться с семьей. Я не видел их больше двух лет. Перед тем, как меня отправили в лагерь, я слышал, что моя жена отвела мальчика в дом своего отца под Берлином. Я написал ей из Бельгии и Парижа, и мы договорились, что, как только я смогу обосноваться во Франции или Англии, они присоединятся ко мне. Но вскоре я понял, что это все, что я могу сделать, чтобы поддержать себя в Париже. Лондон был бы таким же. Я был просто еще одним немецким беженцем. В Праге я встретил человека, который сказал мне, что у коммунистов есть способы и средства проникновения в Германию и выхода из нее незамеченными. Я отчаянно жаждал увидеть свою жену, поговорить с ней, увидеть мальчика. Именно это желание отправило меня по адресу, который мне дали в лагере. Рассказ о въезде и выезде из Германии, конечно же, нонсенс. Вскоре я увидел это; но когда представилась возможность, я ею воспользовался. В трех поездках с чешским паспортом я тайно встречался с женой.
  
  «Она пыталась убедить меня взять ее и ребенка с собой в Прагу, но я не стал. Я практически ничего не жила, и хотя они могли жить в комфорте с ее отцом, а мальчик мог ходить в школу, я подумал, что им лучше поступить так.
  
  «Когда пришел первый удар, я был рад, что поступил так рассудительно. Пусть гестапо вернет меня, если может! Нет, заметьте, это принесло бы им пользу, потому что партия знала, что каким бы лояльным ни был человек, его в конечном итоге могут заставить говорить. Когда за мной последовали в Прагу, штаб-квартиру перевели. Я не знаю, где они сейчас. Их адрес - Poste Restante, Прага. Но гестапо очень тщательно. Они хотели, чтобы я вернулся. И я их недооценил. Мой чешский паспорт был слишком опасен для использования, поэтому я вернулся к старому немецкому паспорту, который моя жена надежно спрятала и принесла мне, когда мы встретились. Должно быть, они выследили меня благодаря тому, что я использовал его.
  
  «Когда я услышал, я был в ужасе. У моей жены и сына были заложники. Я должен был вернуться или узнать, что моя жена была заключена в тюрьму вместо меня. Я все обдумал. Пока они не предъявят ультиматум, она, вероятно, будет в безопасности - без сомнения, под наблюдением, но в безопасности. Мне оставалось только одно - скрываться, пока я не узнаю о ней. Если бы с ней все было в порядке и она все еще была бы со своим отцом, я бы скрывался, пока, возможно, они не устанут меня искать, и я мог бы получить еще один паспорт, по которому она могла бы уехать ».
  
  Он уставился на старую трубку в руке. «Я ждал больше четырех месяцев и ничего не слышал. Я не могу писать сам из страха перед немецкими цензорами. У Коче есть адрес проживания в Тулоне, и он пытался получать письма. Но ответа не последовало. Я ничего не могу поделать, кроме как ждать. Если они найдут меня здесь, я ничего не могу поделать. Если я не получу известие от нее в ближайшее время, я в любом случае должен вернуться. Это все, что мне нужно сделать ».
  
  На мгновение воцарилась тишина. Затем он посмотрел на меня и очень слабо ухмыльнулся. "Могу ли я доверять тебе, Вадасси?"
  
  "Конечно." Я хотел сказать больше, но не мог.
  
  Он кивнул в знак благодарности. Я встал и подошел к двери.
  
  "А как насчет вашего шпиона, мой друг?" - пробормотал он через плечо.
  
  Я колебался. Затем: «Я поищу его в другом месте, герр Хайнбергер».
  
  Когда я закрыл дверь за собой, я увидел, как он медленно поднял руки к лицу. Я пошел быстро.
  
  При этом я услышал, как близко другая дверь закрылась. Я не обратил на это внимания. У меня не было причин опасаться, что меня увидят выходящим из комнаты герра Хайнбергера. Вернувшись в свою комнату, я достал список Бегина и некоторое время смотрел на него. Затем я вычеркнул три имени - Альберт Коче, Сюзанн Коче и Эмиль Шимлер.
  
  
  
  
  
  14-е
  
  18 августа, в половине пятого, я сел с листом гостиничной бумаги передо мной, чтобы решить проблему.
  
  Я долго смотрел на чистый лист бумаги. Затем я поднял его, чтобы прочитать водяной знак. Наконец, я написал на нем очень медленно и четко эту фразу:
  
  «Если одному человеку требуется три дня на устранение трех подозреваемых, сколько времени, если другие факторы остаются неизменными, потребуется ли одному и тому же человеку устранить еще восемь подозреваемых?»
  
  Я немного подумал над этим. Затем я написал под ним: «Ответ: восемь дней» и подчеркнул.
  
  После этого я нарисовал виселицу с подвешенным к ней трупом. На трупе я пометил «ШПИОН». Затем я добавил к нему толстый желудок, нарисовал карандашом большие шарики пота и изменил этикетку на «BEGHIN». В последнюю очередь я удалил живот, добавил много волос и полукругов под глазами и переименовал его в «ВАДАССИ». Я сделал нерешительную попытку рисовать в палаче.
  
  Восемь дней! А у меня оставалось меньше восьми часов! Если, конечно, Коче все-таки не позволит мне остаться. Шимлер был его другом, и если Шимлер сказал ему, что я не мошенник… Но действительно ли Шимлер знал, что я не мошенник? Возможно, мне следует вернуться в его комнату и объяснить. Хотя какой толк? Денег у меня практически не осталось. Я не мог позволить себе больше оставаться в заповеднике, даже если бы мне разрешили. Это был еще один случай, который Бегин не учел. Бегин! Некомпетентность и глупость этого человека были монументальными.
  
  К тому времени, как я уничтожил лист бумаги, на котором писал, и взял другой, было пять часов. Я выглянул в окно. Солнце повернулось так, что теперь море выглядело как мерцающая лужа жидкого металла. Склоны холмов за заливом ярко светились над опушкой деревьев. По пляжу начала двигаться тень.
  
  Было бы хорошо, подумал я, оказаться в Париже. Днем городская жара ушла бы. Хорошо бы посидеть под деревьями в Люксембурге, деревьями возле театра марионеток. Теперь там было бы тихо. Там не было никого, кроме одного-двух читающих. Там можно было слышать шелест листьев, не осознавая боли человеческого труда, стремящейся к разрушению цивилизации. Там, вдали от этого медного моря и кроваво-красной земли, вы могли невозмутимо созерцать трагедию двадцатого века; неподвижен, кроме жалости к человечеству, борющемуся за спасение от первобытной слизи, хлынувшей из его собственного подсознания.
  
  Но это был Сен-Гатьен, а не Париж; заповедник, а не Люксембургский сад; и я был актером, а не сторонним наблюдателем. Более того, в скором времени, если я не буду очень умным или очень удачливым, я должен стать не более чем «шумным». Я вернулся к делу.
  
  Скелтоны, Фогели, Ру и Мартин, Клэндон-Хартли и Дюкло-I с несчастным видом смотрели на список. Скелтоны, сейчас же! Что я о них знал? Ничего, кроме того, что их родители должны были приехать на следующей неделе на Конте ди Савойя. Это и то, что это была их первая поездка за границу. Их, конечно, можно сразу ликвидировать. Затем я сделал паузу. Почему конечно"? Что это за спокойное, беспристрастное изучение всех имеющихся фактов? Нет, не было. Я ничего не знал о Скелтонах, кроме того, что они мне рассказали. Возможно, в этом отношении я слишком легко устранил Шимлера и Коче. Но тут были его паспорта и разговор, который я подслушал между ним и Коче, чтобы подтвердить то, что он сказал. У Скелтонов, однако, не было ничего, чтобы подтвердить свою историю. Их надо расследовать.
  
  Фогели? Искушение было устранить и их. Ни один шпион не мог быть настолько гротескно непохожим на шпиона, как Фогель. Но и их тоже нужно допросить осторожно.
  
  Ру и Мартин? За исключением того, что Ру говорил по-французски довольно некрасиво, а женщина была чрезмерно ласковой, не было ничего, что могло бы выделить их для особого внимания. Тем не менее, предстоит провести расследование.
  
  Клэндон-Хартли выглядели интереснее. Я много о них знал. Все это, конечно, не подтверждалось, но было интересно. И был один очень показательный момент. У майора не было денег. Он дважды пытался занять. Более того, по словам Дюкло, он ожидал, что деньги не поступили. Оплата фотографий? Это была реальная возможность. Майор Дюкло настаивал на том, что отчаянно. Что ж, это тоже было возможно. И миссис Кландон-Хартли об итальянском. Все это очень хорошо сочетается друг с другом.
  
  Старый Дюкло, однако, отнюдь не был надежным свидетелем. Его воображение было, как я слишком хорошо знал, чрезвычайно плодородным. Самого его вряд ли можно было причислить к подозреваемым. Он был слишком маловероятен. Но тогда все они были маловероятными. Что я знал о Дюкло? Просто то, что он был или казался мелким промышленником со склонностью к сплетням и жульничеству в товарищеских играх. Куда это меня привело? Никуда.
  
  А потом я сделал то, что считал великим открытием. Кто угодно, кроме безнадежного дурака, сделал бы это раньше. Я решил, что бесполезно изучать нормальное поведение этих людей - нет ничего проще, чем сыграть роль, пока все принимают вас за чистую монету - надо было исходить из предположения, что каждый из них лжец и заставить их всех открыться. Я не должен дружить с ними. Я должен поссориться. Я не должен спокойно принимать собственные оценки самих себя, а подвергать сомнению и анализировать. Я задавал весь вопрос. Пришло время принять агрессивную политику.
  
  Но как в таких условиях проводить агрессивную политику? Должен ли я бродить по территории заповедника, как голодный мастиф, злобно огрызаясь на всех, кто попадется мне на пути? Нет, нужно было задавать вопросы, проявлять любопытство; а затем, когда были достигнуты границы обычной вежливости, я должен был их переступить. Я должен любезно, но неумолимо ошибаться в чувствах людей, пока они не выдадут себя. Тогда, пообещал я себе, я наскочу, как ястреб, на виноватого.
  
  В двадцать пять минут шестого я записал девять имен на своем листе бумаги, закрыл глаза, провел карандашом по кругу и нанес удар. Затем я открыл глаза и увидел, что Фогели станут моими первыми жертвами. Я причесалась и спустилась на их поиски.
  
  Они, как обычно, были на пляже вместе с Дюкло, Скелтонами и французской парой. Когда я появился, мсье Дюкло соскочил со своего шезлонга и поспешил мне навстречу. Слишком поздно я вспомнил, что не дал себе разумного объяснения возвращения «украденного» имущества.
  
  Я чуть не повернулся и побежал. Потом, пока я колебался, я увидел, что уже слишком поздно для полета. Дюкло приближался ко мне. Я попытался пройти его, добродушно кивнув, но он быстро обошел меня с фланга, и я обнаружил, что иду бок о бок с ним к остальным.
  
  «Мы ожидали услышать это раньше», - сказал он, затаив дыхание. "Вызвали полицию?"
  
  Я покачал головой. "Нет. К счастью, в них не было необходимости ».
  
  "Ценности были найдены?"
  
  "Да."
  
  Он побежал вперед, чтобы объявить об этом. «Вор, - я слышал, как он сказал, - найден. Пропавшие ценности возвращены ».
  
  Когда я подошел, они взволнованно столпились вокруг меня, задавая вопросы.
  
  "Что это, один из слуг?"
  
  "Английский майор, без сомнения ..."
  
  "Садовник?"
  
  "Метрдотель?"
  
  "Пожалуйста!" Я подавленно поднял руку. «О виноватых не может быть и речи. Ценности не были украдены ».
  
  Был вздох.
  
  «Все это, - сказал я с тревожным весельем, - было ошибкой… довольно глупой ошибкой. Похоже, "- я отчаянно ломал голову в поисках выхода из затруднительного положения -" похоже, что ящик был вытеснен из поля зрения под кроватью, когда в комнате убирали ». Это звучало невыразимо слабо.
  
  Ру протолкнулся между Фогелями. «Тогда как же, - торжествующе спросил он, - замки на чемодане взломаны?»
  
  «Ах да, - сказал мистер Фогель.
  
  "Да, в самом деле!" повторила его жена.
  
  "Что он сказал?" - сказал Скелтон.
  
  Чтобы выиграть время, я перевел. «Я не знаю, - добавил я, - что он говорит».
  
  Он выглядел озадаченным. «Разве замки вашего чемодана не взломались? Я думал, ты сказал, что они были. "
  
  Я медленно покачал головой. У меня была идея.
  
  Ру слушал этот разговор с озадаченным нетерпением. Я повернулся к нему.
  
  «Я объяснял, месье, что вы ошиблись. Я не знаю, где вы получили свою информацию, но о взломе замков моего дела не могло быть и речи. Я действительно конфиденциально обсуждал этот вопрос с месье Дюкло, но о замках ничего не было сказано. «Если, - продолжал я сурово, - ложные слухи были распространены каким-то человеком, не знающим истинных фактов, возникла бы весьма прискорбная ситуация. У вас сложилось впечатление, мистер Фогель, что замки были взломаны? "
  
  Фогель поспешно покачал головой.
  
  "Нет, конечно!" добавила миссис Фогель.
  
  «Мсье Ру, - продолжал я, - я так понимаю, вы…» Но он прервал меня.
  
  "Что это за чушь?" - раздраженно спросил он. «Это был старый, - он указал на Дюкло, - который нам всем рассказал».
  
  Взгляд обратился на мсье Дюкло. Он выпрямился: «Я, господа, - сказал он строго, - бизнесмен с большим опытом. Я не имею привычки предавать секреты ".
  
  Ру громко и неприятно рассмеялся. «Вы отрицаете, что рассказали Фогелю и мне о краже и заявили, что замки были взломаны?»
  
  "По секрету, месье, по секрету!"
  
  "Ба!" Ру повернулся к мадемуазель Мартен. "В конфиденциальном порядке! Вы его слышали, ma petite? ”
  
  "Oui, cheri."
  
  «Он признает это. По секрету, конечно! " Он издевался. «Но он признался, что изобрел дело с замками».
  
  Месье Дюкло ощетинился. "Это, сударь, несправедливо!"
  
  Ру засмеялся и очень грубо высунул язык. Мне стало жаль мсье Дюкло. В конце концов, я сказал ему, что замки были взломаны. Но он уже собирался встать на защиту. Он свирепо выставил бороду вперед.
  
  "Если бы я был молодым человеком, месье, я бы ударил вас!"
  
  «Возможно, - встревоженно вставил Фогель, - нам следует обсудить этот вопрос спокойно». Он подтянул подтяжки еще на сантиметр и положил руку Ру на плечо.
  
  Его нетерпеливо стряхнули. «Нет смысла, - громко заявил Ру, - что-либо обсуждать с этим старым идиотом».
  
  Мсье Дюкло глубоко вздохнул. «Вы, сударь, - сказал он намеренно, - лжец! Это вы украли ценные вещи у мсье Вадасси. Иначе как узнать, что замки чемодана взломаны? Я, Дюкло, осуждаю вас. Вор и лжец! "
  
  На мгновение воцарилась мертвая тишина, затем Скелтон и Фогель вместе прыгнули на разъяренного Ру, который бросился на своего обвинителя и схватил его за руки.
  
  "Отпусти меня!" Ру яростно крикнул: «А я его задушу!»
  
  Поскольку именно этого и боялись Фогель и Скелтон, они продолжали держаться. Мсье Дюкло спокойно погладил бороду и с интересом посмотрел на борющегося Ру.
  
  "Вор и лжец!" - повторил он, как будто мы не в первый раз его слышали.
  
  Ру взвизгнул от ярости и попытался плюнуть в него.
  
  «Я думаю, мсье Дюкло, - сказал я, - вам будет лучше, если вы пойдете наверх».
  
  Он поразил своим отношением. «Я уйду с пляжа, месье, только когда Ру извинится».
  
  Я собирался возразить, что извинения, если таковые имеются, были из-за Ру, когда мадемуазель Мартен, у которой на заднем плане была истерика, устроила отвлекающий маневр, обвив руками шею своего любовника и убедив его убить. Ее сняли в слезах фрау Фогель и Мэри Скелтон. К этому времени, однако, Ру нашел язык и начал оскорблять всех, кому не лень.
  
  "Виды обезьян!"
  
  Спокойствие мсье Дюкло покинуло его. Он прыгнул в пролом. "Вид козла-импотента!" - горячо возразил он.
  
  - закричала мадемуазель Мартен. Разгневанный Ру снова сосредоточил свое внимание на своем враге.
  
  "Виды заболевшего верблюда!" эй заорал.
  
  «Незаконнорожденный кретин!» - взревел мсье Дюкло.
  
  Ру облизнул губы и тяжело сглотнул. На мгновение мне показалось, что его избили. Потом я увидел, что он собирает силы для удара. Его губы шевелились. Он глубоко вздохнул. Последовало молчание на долю секунды. Затем, изо всех сил своих легких, он швырнул слово в лицо мсье Дюкло.
  
  "Большевик!"
  
  При соответствующих обстоятельствах практически любое слово, обозначающее политическое или религиозное убеждение, может стать смертельным оскорблением. На конференции мусульманских сановников слово «христианин», несомненно, могло иметь разрушительный эффект. На собрании белых россиян среднего возраста слово «большевик», вероятно, было бы сочтено жестоким ругательством. Но это было не собрание белых русских.
  
  На мгновение не было ни звука. Потом кто-то захихикал. Думаю, это была Мэри Скелтон. Этого было достаточно. Мы начали смеяться. Мсье Дюкло, удивленно оглянувшись, сумел убедительно присоединиться к ним. Только Ру и Одетт Мартин не смеялись. На мгновение он свирепо посмотрел на нас. Затем он вырвался из рук Фогеля и Скелтона и зашагал через пляж к ступеням. Она последовала за ней. Когда она догнала его, он повернулся и погрозил нам кулаком.
  
  «Что ж, - сказал Скелтон, - я не знаю, в чем дело, но мы определенно видим жизнь в заповеднике».
  
  Мсье Дюкло прихорашивался - Улисс после падения Трои. Он пожал всем руки.
  
  "Опасный тип, это!" он прокомментировал в целом.
  
  "Типа garngstair!" - сказал мистер Фогель.
  
  "Да, в самом деле!"
  
  К моему облегчению, они, казалось, забыли исходный предмет спора. Однако скелтоны не так.
  
  «Я следила за большей частью этого», - сказала девушка. «Старый француз был прав, не так ли? Вы ведь сказали, что замки были взломаны, не так ли? " Она с любопытством посмотрела на меня.
  
  Я почувствовал, что краснею.
  
  "Нет. Вы, должно быть, ошиблись ".
  
  «Другими словами, - медленно произнес Скелтон, - это был один из гостей».
  
  «Я вас не понимаю».
  
  «Хорошо, мы поняли». Эй ухмыльнулся. «Вещи вернулись, и никаких вопросов не было. Больше ни слова. "
  
  «Говори за себя, Уоррен. Между друзьями, мистер Вадасси, это был один из слуг или нет? "
  
  Я жалко покачал головой. Это было очень сложно.
  
  "Вы не хотите сказать, что это был один из гостей?"
  
  "Это был не кто-нибудь".
  
  «Вы очень неубедительны, мистер Вадасси».
  
  Я вполне мог в это поверить. К счастью, мсье Дюкло выбрал этот момент, чтобы объявить проницательным тоном, что он собирается подать официальную жалобу менеджеру.
  
  Я извинился перед Скелтонами и отвел его в сторону.
  
  «Буду очень признателен, месье, если вы больше ничего не скажете по этому поводу. Все это было очень неприятно, и в каком-то смысле я несу за это ответственность. Я очень хочу, чтобы об этом забыли. Если вы не заметите это прискорбное происшествие, я считаю своим личным одолжением.
  
  Он погладил бороду и бросил на меня быстрый взгляд поверх пенсне.
  
  «Этот человек оскорбил меня, месье. И публично ".
  
  «Совершенно так. Но все мы видели, как вы поступили с этим парнем. Он очень плохо вышел из дела. Я не могу избавиться от ощущения, что вы потеряете лицо, затягивая выпуск. Лучше всего игнорировать такие типы ".
  
  Он задумался. "Вы можете быть правы. Но он не имел права говорить, что замки были взломаны, когда я совершенно ясно сказал ему, что о насилии не может быть и речи ". Его глаза встретились с моими без единого отблеска.
  
  Можно было только поклониться такой сокрушительной ловкости ума. «Его поведение демонстрирует, - согласился я, - что он прекрасно осознавал свою неправоту».
  
  "Это правда. Хорошо, месье, по вашей просьбе я больше не буду заниматься этим вопросом. Я принимаю ваше заверение в том, что моя честь была поддержана ".
  
  Мы поклонились. Он повернулся к остальным.
  
  «По просьбе мсье, - внушительно объявил он, - я согласен не рассматривать этот вопрос дальше. Сделано заключение ".
  
  «Мудрое решение», - серьезно сказал Фогель и подмигнул мне.
  
  "Да, в самом деле!"
  
  «Этот Ру, однако, должен позаботиться», - зловеще добавил мсье Дюкло. «Я больше не буду терпеть от него оскорбления. Грязный тип, достойный презрения. Вы заметили, что он не женат на мадемуазель. Бедный ребенок! Что такой тип соблазнит ее с пути добродетели! "
  
  «Да, да». Герр Фогель подтянул брюки, подмигнул мне и пошел прочь, за ним Дюкло.
  
  «Грязный тип», - я слышал, как говорил старик; «Очень грязный тип».
  
  Скелтоны мазали друг друга маслом для загара. Я лег на песок и подумал о Ру.
  
  Человек вспыльчивый, неприятный; и все же вы могли понять, почему женщина нашла его привлекательным. В его движениях была гибкая точность; он был одновременно агрессивно-мужским и слегка женственным; вероятно, он был хорошим любовником.
  
  Он производил впечатление обладателя крысиной хитрости и крысиной простоты. Маленький, быстрый ум и опасный. Вы бы знали, что он думал, когда действовал. Да, он был бы опасен. К тому же физически сильным: его тело было удивительно жилистым. Он напомнил вам хорька.
  
  Хорек! Это слово использовал Шимлер. «Удивительно, как они все выясняют». Я слышал, как он это говорил. «Мы слышали, что во Францию ​​был отправлен агент гестапо». Дурак! Я должен был подумать об этом раньше. Агент гестапо, человек, который был отправлен во Францию, чтобы «убедить» немца вернуться в Германию, человек, который, как думал Шимлер, опознал его, человек, который не будет действовать, пока не будет уверен в своей жертве - Ру. Было ясно, как дневной свет.
  
  Я закрыл глаза, улыбаясь про себя.
  
  "Что за шутка, мистер Вадасси?" - сказала Мэри Скелтон.
  
  Я открыл глаза. «Это не шутка. Я просто подумал. "
  
  «Ну, отсюда все выглядит неплохо».
  
  Это тоже было хорошо. У меня была другая идея.
  
  
  
  
  
  15-е
  
  Пляж опустел раньше обычного. Поднялся прохладный ветер, и я впервые с тех пор, как покинул Париж, увидел небо, затянувшееся облаками. Цвет моря изменился на грязно-серый. Красные камни больше не светились. Казалось, что с заходом солнца жизнь этого места также исчезла.
  
  Подойдя к столу, чтобы одеться теплым, я увидел, что официанты накрывают столы в столовой на первом этаже. В моей комнате я услышал, как первые капли дождя стучат по листьям лианы за моим окном.
  
  Я переоделся и позвонил горничной.
  
  "Какой номер у мсье Ру и мадемуазель Мартен?"
  
  «Девять, месье».
  
  "Спасибо; это все. " Дверь за ней закрылась. Я закурил сигарету и сел, чтобы разработать свой план действий, чтобы все было достаточно ясно, прежде чем я начну.
  
  Я сказал себе, что этот план абсолютно надежен. Это был агент гестапо, намеревавшийся выследить человека по имени Шимлер. Более того, была большая вероятность, что ему это удалось. Значит, это означало, что, по всей вероятности, этот агент добыл информацию о гостях в заповеднике, которая имела бы для меня огромную ценность. Если бы я мог получить от него эту информацию, если бы я мог заставить его говорить, возможно, я бы обнаружил, что обладаю той самой подсказкой, которая мне нужна. Это был реальный шанс. Но мне нужно действовать осторожно. Ру не должен вызывать подозрений. Я не должен показаться любопытным. Я должен вытащить из него информацию, очень осторожно накачать его, чтобы все выглядело так, как будто я слушал в знак протеста. Я должен быть внимательным. На этот раз ошибки быть не должно.
  
  Я встал и пошел по коридору в комнату номер девять. Изнутри доносился ропот голосов. Я постучал. Голоса стихли. Произошла драка. Скрипнула дверь шкафа. Затем женщина крикнула: «Энтрес!» Я открыл дверь.
  
  Мадемуазель Мартен, закутанная в полупрозрачный бледно-голубой пеньюар, сидела на кровати, ухаживая за ногтями. Пеньюар, как я догадался, поспешно вытащили из шкафа. Ру стоял перед умывальником и брился. Они оба недоверчиво уставились на меня.
  
  Я открыл рот, чтобы извинить за вторжение, но Ру вошел первым.
  
  "Чего ты хочешь?" - рявкнул эй.
  
  «Я должен попросить вас извинить за то, что я так к вам вторгся. На самом деле я пришел принести вам извинения ".
  
  Его глаза подозрительно скользнули по мне.
  
  "Зачем?"
  
  «Я боялся, что вы можете подумать, что я в какой-то мере виноват в том, что Дюкло оскорбил вас сегодня днем».
  
  Он отвернулся и начал вытирать мыло с лица. "Почему вы должны нести ответственность?"
  
  «В конце концов, это была моя ошибка, которая привела к разногласиям».
  
  Он бросил полотенце на кровать и обратился к женщине. «Сказал ли я хоть слово об этом человеке с тех пор, как мы покинули пляж?»
  
  "Non, cheri".
  
  Он повернулся ко мне. «Вам ответили».
  
  Я стоял на своем.
  
  «Тем не менее я чувствую определенную ответственность. Если бы я не был таким глупым, этого бы никогда не случилось ».
  
  «Теперь все готово», - раздраженно сказал он.
  
  «К счастью, да». Я сделал отчаянную попытку прикоснуться к его тщеславию. «Если вы позволите мне так сказать, я думал, вы ведете себя достойно и сдержанно».
  
  «Если бы они не держали меня за руки, я бы задушил его».
  
  «Вы, несомненно, были спровоцированы».
  
  "Конечно."
  
  Казалось, это ни к чему не приведет. Я попробовал еще раз.
  
  "Ты останешься здесь надолго?"
  
  Он бросил на меня подозрительный взгляд.
  
  "Почему ты хочешь знать?"
  
  «О, нет особой причины. Я просто подумал, что мы могли бы сыграть вместе в русский бильярд - чтобы показать, что здесь нет дурных чувств ».
  
  "Ты хороший игрок?"
  
  "Не очень хорошо."
  
  «Тогда я, наверное, тебя побью. Я очень хорош. Я обыграл американца. Он плохо играет. Я не люблю играть с плохими игроками. Американец, которого я нашел скучным ".
  
  «Однако приятный молодой человек».
  
  "Возможно."
  
  Я упорно продолжал. "Девушка хорошенькая".
  
  «Она мне не нравится. Она слишком толстая. Я предпочитаю худых женщин. Не так ли, Чери? ”
  
  Мадемуазель Мартин тихонько рассмеялась. Он сел на кровать, наклонился и притянул ее к себе. Они страстно целовались. Затем он оттолкнул ее. Она победоносно улыбнулась мне, пригладила волосы и возобновила маникюр.
  
  «Видишь ли, - сказал он, - она ​​худая. Она мне нравится ".
  
  Я осторожно уселся на подлокотник стула. «Мадам очаровательна».
  
  "Неплохо." Он зажег тонкую черную сигару с видом человека, для которого такие успехи были обычным явлением, и выпустил струю дыма в мою сторону. Вдруг: «Зачем вы сюда пришли, месье?»
  
  Я прыгнул. «Естественно, чтобы извиниться. Я объяснил ... "
  
  Он нетерпеливо покачал головой. «Я спросил вас, почему вы приехали сюда, в этот отель».
  
  "На каникулы. Часть из них я провел в Ницце, потом приехал сюда ».
  
  "Вам понравилось ваше пребывание?"
  
  "Конечно. Это еще не конец ".
  
  "Когда вы собираетесь уехать?"
  
  «Я еще не решил».
  
  Его глаза закрылись мясистыми веками.
  
  "Скажи мне, что ты думаешь об этом специальном английском?"
  
  "Ничего особенного. Распространенный тип англичанина ".
  
  "Вы одолжили ему деньги?"
  
  «Почему, нет. Он тебя тоже спрашивал?»
  
  Эй язвительно ухмыльнулся. «Да, он спросил меня».
  
  "И ты ему услужил?"
  
  "Я выгляжу таким дураком?"
  
  "Тогда что заставило тебя спросить о нем?"
  
  «Он будет выходить из гостиницы рано утром. И я слышал, как он просил менеджера забронировать каюту на пароходе «Алжир» из Марселя. Должно быть, он нашел кружку. "
  
  "Кто это мог быть?"
  
  «Если бы я знал это, я бы не спрашивал тебя. Эти мелочи меня интересуют ". Он покрутил сигару между губами, чтобы намочить ее конец. «Меня интересует еще одна мелочь. Кто такой этот Хайнбергер? "
  
  Это было сказано без малейшего намека на ударение, вопрос о человеке, лениво настроенном найти что-нибудь интересное в неприглядной беседе.
  
  Без всякой причины в позвоночнике покалывало, как от страха.
  
  "Хайнбергер?" - повторил я.
  
  «Да, Хайнбергер. Почему он всегда сидит один? Почему он никогда не купается? Я видел, как ты разговаривал с ним на днях ".
  
  «Я ничего о нем не знаю. Он швейцарец, не так ли? "
  
  "Я не знаю. Я спрашиваю тебя. "
  
  «Тогда, боюсь, я не знаю».
  
  "О чем ты говорила?"
  
  «Я не могу вспомнить. Вероятно, погода ».
  
  "Что за трата времени! Мне нравится узнавать много нового о людях, когда я с ними разговариваю. Мне нравится знать разницу между тем, что люди говорят вам, и тем, что они думают ».
  
  "Действительно! Вы считаете, что разница есть всегда? "
  
  "Неизменно. Все мужчины лжецы. Иногда женщины говорят правду. Но мужчины - никогда. Правильно, ma petite? ”
  
  "Oui, cheri."
  
  «Oui, cheri!» - насмешливо повторил он. «Она знает, что если бы она солгала мне, я сломал бы ей шею. Я говорю тебе это, мой друг; все мужчины трусы. Им не нравится факт, за исключением тех случаев, когда он настолько окутан ложью и чувствами, что их острый край не может им навредить. Если человек говорит правду, то будьте уверены, он опасный человек ».
  
  «Вы должны найти эту точку зрения очень утомительной».
  
  «Мне это интересно, мой дорогой месье. Люди очень интересные. Ты, например. Я нахожу вас интересным. Вы называете себя учителем языка. Вы венгр с югославским паспортом ".
  
  «Я уверен, что вы не узнали этого, разговаривая со мной», - сказал я игриво.
  
  «Я держу уши открытыми. Менеджер сказал Фогелю. Фогелю было любопытно ".
  
  "Я вижу. Довольно просто. "
  
  «Совсем не просто. Очень непонятно. Я задаю себе вопросы. Я спрашиваю, почему венгр с югославским паспортом живет во Франции? Что это за таинственное маленькое путешествие, которое он каждое утро совершает в деревню? "
  
  «Вы очень наблюдательны. Я живу во Франции, потому что работаю во Франции. Боюсь, что и в моих поездках в деревню нет ничего загадочного. Я иду на почту, чтобы позвонить своей невесте в Париж ».
  
  "Так? Телефонная связь улучшилась. Обычно это занимает час ". Он пожал плечами. "Это ничего. Есть более сложные вопросы ". Он сдул пепел со своей сигары. «Почему, например, замки чемодана мсье Вадасси были взломаны утром и не сломаны днем?»
  
  «Снова очень просто. Потому что у мсье Дюкло плохая память. "
  
  Его глаза метнулись с кончика сигары на мое лицо. "Точно. Плохая память. Он не мог точно вспомнить, что было сказано. Плохие лжецы никогда не могут вспомнить эти вещи. Их умы задыхаются от собственной лжи. Но мне любопытно. Замки твоего чемодана взломаны? "
  
  «Я думал, что мы уладили это. Нет, они не. "
  
  "Конечно, нет. Пожалуйста, кури. Я не люблю курить в одиночестве. Одетте хочется курить. Дай ей сигарету, Вадассы ".
  
  Я достал из кармана пачку. Он приподнял брови. «Нет дела? Это безразлично с вашей стороны. Думаю, ты бы держал его в кармане на всякий случай. Откуда мы знаем, что этот Хайнбергер или английский майор в данный момент не крадут его? " Он вздохнул. "Так так! Одетта, шери, сигарету? Вы знаете, я не люблю курить в одиночестве. Это не повредит зубам. Вы заметили ее зубы, Вадассы? Они в порядке. "
  
  Он внезапно перегнулся через кровать, оттащил женщину назад и оттолкнул ее верхнюю губу от зубов. Она не пыталась сопротивляться.
  
  "Хорошо, не так ли?"
  
  "Да очень."
  
  "Это то что мне нравится. Худенькая блондинка с прекрасными зубами ". Он отпустил ее. Она села, поцеловала его в мочку уха и взяла одну из моих сигарет. Ру зажег ей спичку. Когда он задул его, он снова посмотрел на меня.
  
  "У тебя был день с полицией, не так ли?"
  
  «Кажется, все слышали об этом», - сказал я легкомысленно. «Похоже, им не понравился мой паспорт».
  
  "Что с ним?"
  
  «Я забыл его обновить».
  
  "Как вы попали в деревню?"
  
  Я смеялся. «Вы напоминаете мне полицию, месье».
  
  «Я сказал вам, что нашел людей интересными». Он откинулся на локте. «Я выяснил одну вещь. Что у всех мужчин, лжецов или нет, есть одна общая черта. Вы знаете, что это такое? "
  
  "Нет."
  
  Он внезапно наклонился вперед, схватил мою руку и постучал по ладони указательным пальцем. «Любовь к деньгам», - мягко сказал он. Он выпустил мою руку. «Тебе, Вадассы, повезло. Вы бедны, и деньги вам очень дороги. У вас нет политических настроений, которые сбивают вас с толку. У вас есть возможность зарабатывать деньги. Почему бы тебе не взять его? "
  
  «Я вас не понимаю». И я его пока не понял. "О какой возможности ты говоришь?"
  
  Некоторое время он молчал. Я увидел, что женщина перестала подпиливать ногти и, пока пилка все еще лежала на кончике пальца, прислушивалась. Потом:
  
  "Что сегодня, Вадассы?"
  
  "Сегодня? В субботу, конечно. "
  
  Он медленно покачал головой.
  
  «Нет, Вадассы. Это пятница. "
  
  Я изумленно рассмеялся.
  
  «Но уверяю вас, месье, сегодня суббота».
  
  Он снова покачал головой.
  
  «Пятница, Вадассы». Его глаза сузились. Он наклонился вперед. «Если бы, Вадасси, у меня была определенная информация, которую, я думаю, ты мог бы мне дать, я был бы готов поставить пять тысяч франков, что сегодня пятница».
  
  «Но вы бы проиграли».
  
  "Точно. Я проиграю тебе пять тысяч франков. Но, с другой стороны, я должен получить небольшую информацию ".
  
  И тут я понял суть. Мне предлагали взятку. В моей голове промелькнула фраза Шимлера: «Он не будет действовать, пока не убедится». Этот человек видел, как я разговаривал с Шимлером. Он мог бы даже увидеть, как я вошел в его комнату. Я внезапно вспомнил звук закрывающейся двери после того, как вышел из комнаты номер четырнадцать. Он, очевидно, думал, что я доверяю господину Хайнбергеру; и он был готов купить доказательства настоящей личности Хайнбергера. Я тупо посмотрел на него.
  
  «Я не могу представить, какую информацию я мог бы предоставить вам, мсье, которая компенсировала бы вам потерю пяти тысяч франков».
  
  "Нет? Вы совершенно уверены? "
  
  "Да." Я встал: «В любом случае, я никогда не ставлю на определенность. На мгновение, месье, я подумал, что вы серьезно. "
  
  Эй улыбнулся. «Будьте уверены, Вадасси, я никогда не позволяю шутке заходить слишком далеко. Куда ты собираешься, когда уйдешь отсюда? "
  
  «Назад в Париж».
  
  "Париж? Почему? "
  
  "Я живу здесь." Я смотрел ему в глаза. «А вы, я полагаю, вернетесь в Германию».
  
  «А почему, Вадасси, ты думаешь, что я не француз?» Его голос упал. Улыбка все еще была на его лице, очень уродливая улыбка. Я видел, как мышцы его ног напряглись, как будто он собирался прыгнуть.
  
  «У тебя легкий акцент. Не знаю почему, но я предполагал, что вы немец ».
  
  Он покачал головой. «Я француз, Вадассы. Пожалуйста, не забывайте, что вы, иностранец, не можете отличить настоящий французский акцент, когда слышите его. Не оскорбляйте меня, пожалуйста ». Мясистые веки опускались на его выпуклые глаза, пока почти не закрылись.
  
  "Простите меня. Думаю, пора выпить аперитива. Вы с мадам присоединитесь ко мне? "
  
  «Нет, мы не будем пить с вами».
  
  «Надеюсь, я не обидел тебя».
  
  «Напротив, было приятно поговорить с вами - очень приятно». В его голосе была нотка преувеличенной сердечности, которая очень сбивала с толку.
  
  «Хорошо, что вы так сказали». Я открыл дверь. «Au 'voir, monsieur, au' voir, madame».
  
  Он не встал. «Au 'voir, monsieur», - иронически сказал он.
  
  Я закрыл дверь. Когда я уходил, его громкий неприятный смех раздался в комнате позади меня.
  
  Я спустился вниз, чувствуя себя дураком. Вместо того, чтобы накачивать меня, меня накачали. Я далек от того, чтобы умело извлекать ценную информацию, я был вынужден занять оборонительную позицию и отвечал на вопросы так кротко, как если бы я находился на скамье подсудимых. Наконец, мне предложили взятку. Этот человек, очевидно, тоже понял, что я инсценировал ограбление. Он полагал, как и Коче, что я мелкий мошенник. Очаровательный экземпляр! Шимлер, бедняга, имел очень мало шансов обмануть такого человека. Как обычно, я начал думать о сокрушительных вещах, которые должен был сказать. Беда в том, что мой мозг двигался слишком медленно. Я был тупицей, недоумком.
  
  В холле ко мне подошел официант.
  
  «Ах, месье, мы пытались вас найти. Вас разыскивают по телефону. Звонок из Парижа ".
  
  "Для меня? Вы уверены? "
  
  "Совершенно верно, месье".
  
  Я пошел в офис и закрыл за собой дверь.
  
  "Привет!"
  
  "Здравствуйте, Вадассы!"
  
  "Кто это?"
  
  "Комиссар полиции".
  
  «Официант сказал, что это звонок из Парижа».
  
  «Я сказал оператору сказать это. Ты одинок? "
  
  "Да."
  
  "Вы слышали, покидает ли кто-нибудь сегодня заповедник?"
  
  «Английская пара уезжает завтра утром».
  
  "Никто другой."
  
  "Да. Я уезжаю завтра. "
  
  "Что ты имеешь в виду? Вы уйдете, когда вам скажут это сделать. Вы знаете инструкции мсье Бегена ".
  
  «Мне сказали уйти».
  
  "Кем?"
  
  "Повар." Вся сдерживаемая горечь дневных бедствий хлынула во мне. Я кратко и очень едко описал результат утренних инструкций Бегина.
  
  Он молча слушал. Потом:
  
  "Вы уверены, что кроме англичан никто не уезжает?"
  
  «Это возможно, но если так, то я не слышал об этом».
  
  Еще одна тишина. Наконец:
  
  "Очень хорошо. Вот и все ".
  
  "Но что мне делать?"
  
  «Вы получите дальнейшие инструкции в должное время».
  
  Он повесил трубку.
  
  Я печально уставился на телефон. В свое время я получу дальнейшие инструкции. Что ж, я больше ничего не мог сделать. Меня избили.
  
  
  
  
  
  16
  
  Часы пробили девять. Это был тонкий, высокий звук и очень мягкий.
  
  Теперь я ясно вижу сцену. Нет размытых краев. Здесь все не в фокусе. Это как если бы я смотрел в стереоскоп на идеальное цветное изображение комнаты и людей в ней.
  
  Дождь перестал, и ветерок снова стал мягким и теплым. В комнате жарко и парно, а окна настежь. Мокрые листья лианы прямо перед домом мерцают в свете электрических «свечей» в кронштейнах в стиле рококо на стенах. За каменной балюстрадой на террасе сквозь ели начинает подниматься луна.
  
  Мы со Скелтонами сидим у окна, на низком столике перед нами остатки кофе. В другом конце комнаты Ру и мадемуазель Мартен играют в русский бильярд. Он стоит над ней, направляя сигнал, и пока я смотрю, как она прижимается своим телом к ​​нему, быстро оглядываюсь, чтобы увидеть, заметил ли кто-нибудь это действие. В другом углу, возле двери, ведущей в холл, собираются две небольшие группы. Мсье Дюкло гладит бороду пенсне и говорит по-французски с намеренной фрау Фогель. Г-н Фогель на прерывистом итальянском что-то говорит миссис Клэндон-Хартли - необычайно оживленной миссис Клэндон-Хартли - в то время как майор слушает с призрачной улыбкой на губах. Только Шимлер и, конечно же, Кохи отсутствуют.
  
  Я помню, что Скелтон что-то говорил мне о Ру и Дюкло, которые притворялись, что игнорируют друг друга. Я его почти не слышал. Я смотрел в их лица по комнате. Их девять. Я разговаривал со всеми из них, наблюдал за ними, слушал их и теперь - теперь я знал о них не больше, чем я знал в тот день - что казалось много лет назад - когда я приехал в заповедник. Больше не надо? Это было не совсем так. Я кое-что узнал из жизни некоторых из них. Но что я знала об их мыслях, об умах, которые работали за этими масками? Отчет человека о своих действиях был, как и выражение, которое он обычно имел на своем лице, не более чем выражение, утверждение позиции. Вы никогда не сможете увидеть человека целиком, как не сможете увидеть четыре грани куба. Разум был фигурой с бесконечным числом измерений, жидкостью в непрерывном движении, непостижимой, необъяснимой.
  
  У майора все еще была слабая улыбка на губах. Его жена, чьи руки слегка дрожали, когда она что-то говорила Фогелю, казалась впервые живой. Конечно! Кто-то одолжил им деньги. Кто это был? Я знал так мало, что не мог даже сделать разумного предположения.
  
  Дюкло снова надел пенсне на нос и слушал гортанный французский фрау Фогель, покровительственно склонив голову. Ру, пристально глядя на яйца, демонстрировал удар. Я смотрел на них как завороженный. Это было все равно, что видеть танцоров через окно, закрывающее музыку. В их выходках была безумная торжественность ...
  
  Скелтоны рассмеялись. Я обернулся, чувствуя себя довольно глупо.
  
  «Извини», - сказал он; «Но мы наблюдали за вашим лицом, мистер Вадасси. Это становилось все длиннее и длиннее. Мы боялись, что вы заплачете ".
  
  «Я думал о том, насколько мы идентифицируем себя с другими людьми и в то же время насколько мы отделены друг от друга. Видите ли, я уезжаю завтра утром ».
  
  Их тревога была так хорошо сделана, что у меня возникло внезапное чувство, что им действительно может быть жаль, что я ухожу. Волна эмоций захлестнула меня; жалость к себе, без сомнения. Я пробивался от него.
  
  «Мне будет жаль идти самому», - сказал я. "Вы останетесь надолго?"
  
  Прежде чем он ответил, была почти незаметная пауза, и я заметил, что она быстро на него взглянула.
  
  «Ой, - небрежно сказал он, - полагаю, на время».
  
  А потом она наклонилась вперед. «Точнее, на три месяца», - сказала она и снова взглянула на него. «Нет причин, по которым мы не должны говорить г-ну Вадасси. Я все равно устал от этого поступка ".
  
  «А теперь посмотри, Мэри…» - начал он предостерегающе, и мне внезапно стало плохо.
  
  "Ой, какая разница?" Она слабо мне улыбнулась. «Мы не брат и сестра, мистер Вадасси. Мы кузены и живем во грехе ».
  
  «Поздравляю, - сказал я. Я все еще чувствовал себя больным, но теперь по-другому. Меня тошнило от ревности. Она мне улыбнулась.
  
  «Что ж, тебе лучше рассказать и о фокус-покусе», - мрачно сказал ее любовник. «Во Франции не принято, чтобы люди в нашей ситуации притворялись братом и сестрой».
  
  Она пожала плечами. «Это все действительно так абсурдно. Когда мы приехали сюда, у нас были отдельные комнаты, и из-за имен в наших паспортах, форм, которые вы заполняете, и всего остального, они приняли нас за брата и сестру. Что ж, когда выяснилось, что мы все-таки можем обойтись одним номером, это означало, что нам придется либо переехать в другой отель, либо остаться здесь, как мы были ».
  
  «Или выглядишь кровосмесительным», - вставил он с несчастным видом.
  
  «Так как мы были немного сентиментальны по поводу этого места, мы остались. Видишь ли, мы не можем пожениться еще три месяца, потому что, если Уоррен женится до своего двадцать первого дня рождения, мы потеряем пятьдесят тысяч долларов от дедушки Скелтона, что было бы безумием, не так ли?
  
  «Да», - сказал я, но они смотрели друг на друга, и теперь я знал, что сделало их такими привлекательными. Они были влюблены.
  
  «Совершенно безумие», - сказал он, улыбаясь.
  
  А затем мсье Дюкло, брошенный фрау Фогель или бросивший ее, навис надо мной.
  
  «Они очень очаровательная пара, эти американцы», - сказал он.
  
  «Да, очень мило».
  
  «Я говорил это мадам Фогель. Она умнейшая женщина. Месье Фогель, как вы знаете, является директором Швейцарской государственной энергетической компании. Он очень важный человек. Я, конечно, слышал о нем раньше. Его офисы в Берне - одна из достопримечательностей города.
  
  «Я думал, он приехал из Констанции».
  
  Он осторожно поправил пенсне. «У него также есть большая вилла в Констанце. Это очень хорошо. Он пригласил меня остаться с ним там ".
  
  "Как приятно для вас".
  
  "Да. Естественно, я ожидаю, что мы обсудим много дел ».
  
  "Естественно".
  
  «Когда бизнесмены встречаются ради удовольствия, друг мой, речь всегда идет о бизнесе.
  
  "Совершенно верно".
  
  «Опять же, возможно, мы сможем быть полезными друг другу. Сотрудничество, понимаете? Это самое главное в бизнесе. Вот что я говорю рабочим на своих фабриках. Если они будут сотрудничать со мной, я буду сотрудничать с ними. Но сначала они должны сотрудничать со мной. Сотрудничество не может быть односторонним ».
  
  "Конечно, нет."
  
  "Что он говорит?" поинтересовался Скелтон. «Я слышал слово« сотрудничество »десять раз».
  
  «Он говорит, что сотрудничество важно».
  
  "Хорошо."
  
  «Вы знали, - продолжал мсье Дюкло, - что майор и мадам Кландон-Хартли уезжают завтра?»
  
  "Да."
  
  «Кто-то, очевидно, одолжил им деньги. Любопытно, не правда ли? Лично я бы не стал давать большие деньги в долг. Он попросил у меня десять тысяч франков. Мизерная сумма. Я не должен пропустить это. Но это вопрос принципа. Я бизнесмен. "
  
  «Я думал, он хочет две тысячи франков. Это было то, что вы мне говорили раньше ".
  
  «Он увеличил свои требования,» сказал он вкрадчиво. «Типа преступника, без сомнения».
  
  «Лично мне не следовало так думать».
  
  «Бизнесмен должен быть начеку на преступника. К счастью, английские преступники всегда очень просты ".
  
  "Ой?"
  
  "Это хорошо известно. Французский преступник - это змея, американский преступник - волк, а английский преступник - крыса. Змеи, волки и крысы. Крыса - очень простое животное. Он борется только тогда, когда находится в углу. В других случаях он просто грызет ".
  
  «И вы действительно думаете, что майор Клэндон-Хартли - английский преступник?»
  
  Медленно, намеренно мсье Дюкло снял пенсне со своего носа и похлопал меня ими по руке.
  
  «Посмотрите внимательно на его лицо, - сказал он, - и вы увидите на нем крысу. Более того, - торжествующе добавил он, - он сам мне так сказал.
  
  Это было фантастически.
  
  Скелтоны, уставшие от попыток усвоить быстрый французский язык месье Дюкло, нашли копию L'Illustration и рисовали карандашом усы на лицах, изображенных в ней. Я остался один наедине с мсье Дюкло. Он придвинул стул к моему.
  
  «Конечно, - сказал он внушительно, - я говорю конфиденциально. Английский майор не хотел бы знать, что его личность была раскрыта ".
  
  "Какая личность?"
  
  "Вы не знаете?"
  
  "Нет."
  
  "Ах!" Он погладил бороду. «Тогда мне лучше больше ничего не говорить. Он полагается на мое усмотрение ". Он встал, многозначительно посмотрел на меня и отошел. Я увидел, что Коче вошел в комнату с Шимлером. Мсье Дюкло поспешил перехватить их. Я слышал, как он объявил, что дождь прекратился. Коче вежливо остановился, но Шимлер обошел их и подошел ко мне. Он выглядел ужасно больным.
  
  «Я слышал, что вы уезжаете завтра, Вадассы».
  
  "Да, это все, что вы слышали?"
  
  Он покачал головой. "Нет. Думаю, было бы полезно несколько пояснений. Коче боится, что в его отеле что-то происходит, о чем он не знает. Он обеспокоен. Вы, кажется, могли бы прояснить этот вопрос ".
  
  "Я боюсь, не. Если Коче захочет подать заявление в полицейский участок ... »
  
  "Итак, это все! Вы из полиции ".
  
  «Из них, но не из них. Другое дело, г-н Heinberger: Я советую вам не говорить со мной очень долго. Я видел оставив свою комнату после обеда. Я был допрошен по этому вопросу со стороны определенного джентльмена ".
  
  Его улыбка была ужасной. Его глаза встретились с моими. "И вы ответили на вопрос?"
  
  «Надеюсь, я убедительно солгал».
  
  «Это было хорошо с твоей стороны», - мягко сказал он. Он кивнул мне и Скелтонам и пошел к Коче.
  
  «Похоже, он вот-вот развалится на куски», - сказал Скелтон.
  
  Комментарий почему-то меня раздражал. «Когда-нибудь, - поспешно сказал я, - я надеюсь, что смогу рассказать вам что-нибудь об этом человеке».
  
  "Не скажешь ли ты нам сейчас, мистер Вадасси?"
  
  «Боюсь, я не могу».
  
  «Вы приготовили своего гуся», - сказал он; «Теперь ты не получишь покоя. Смотри, дорогая, наряд Ру закончился со столом. А как насчет игры? Вы не возражаете, мистер Вадасси? "
  
  "Конечно, нет. Вперед, продолжать!"
  
  Они встали и подошли к бильярдному столу. Я остался один думать.
  
  Это, сказал я себе, по всей вероятности, была моя последняя ночь на свободе. Это были люди, которых я должен был помнить. Это была сцена, которую я должен был представить: Фогели и Клэндон-Хартли разговаривают вместе, а Дюкло слушает, гладит бороду, ожидая возможности прервать их разговор; Кук разговаривает с Ру и Одетт Мартин; Шимлер сидит один, лениво перелистывает страницы газеты; Скелтоны, склонившиеся вместе над столом из вещицы. И вместе с ними была теплая, ароматная ночь, капли воды на террасе, слабое шипение моря о скалы на вершине, звезды и свет луны, пробивающиеся сквозь деревья. Все казалось таким мирным. И все же покоя не было. Снаружи в саду чудовища из царства насекомых ползали по мокрым ветвям и стеблям в поисках пищи; бдительный, целеустремленный, охотящийся и преследуемый. В темноте разыгрывались драмы. Ничего не было покоя, ничего не было неподвижно. Ночь двигалась, наполненная трагедией. Пока внутри ...
  
  Было движение из противоположного угла комнаты. Фрау Фогель поднялась и стояла, застенчиво улыбаясь остальным. Похоже, ее муж пытался убедить ее что-то сделать. Я видел, как Коче прервал разговор с Ру и подошел к ней.
  
  «Мы все должны быть очень благодарны», - услышал я его слова.
  
  Она с сомнением кивнула. Затем, к своему удивлению, я увидел, как Коче подвел ее к пианино у стены и открыл для нее. Она напряженно села и провела короткими толстыми пальцами по клавишам. Скелтоны удивленно обернулись. Шимлер оторвался от своей газеты. Ру довольно нетерпеливо опустился в кресло и поставил мадемуазель Мартен на колени. Фогель торжествующе оглядел комнату. Дюкло выжидательно снял пенсне.
  
  Фрау Фогель начала играть балладу Шопена.
  
  Я видел, как Шимлер наклонился вперед со странным выражением лица, когда он наблюдал за жесткой, коренастой фигурой, ее нелепыми клочьями шифона, взволнованными быстрыми движениями ее рук.
  
  Было ясно, что фрау Фогель когда-то обладала талантом. В ее игре было странное блеклое сияние, подобное яркой пряжке в корзине старых бальных платьев. А потом я забыл фрау Фогель и стал слушать музыку.
  
  Когда она закончила, в комнате воцарилась мертвая тишина, а затем последовал взрыв аплодисментов. Она помогла повернуться на стуле, покраснела и нервно моргнула, глядя на Коче. Она пошла вставать, но муж позвал ее снова поиграть, и она откинулась на стул. На мгновение она, казалось, думала; Затем она подняла руки к клавиатуре, и «Иисусе, радость человеческих желаний» Баха тихо вошла в комнату.
  
  Иногда после рабочего дня я возвращался в свою комнату и, не пытаясь включить свет, опускался в кресло и оставался там, неподвижный, расслабленный, смакуя медленную, приятную боль, которая пронизывает конечности, когда они очень устали. Именно это случилось со мной в тот вечер, когда я слушал игру фрау Фогель. Только теперь с такой благодарностью уступило не мое тело, а мой разум: вместо медленной, приятной боли, пробегающей по моим конечностям, в моем сознании сплелась мелодия хоровой прелюдии. Мои глаза закрылись. Если бы только это продолжалось. Если бы только это продолжалось. Если только ...
  
  Когда наступил перерыв, я сначала этого не заметил. Из зала доносился гул голосов, кто-то прошипел с просьбой о тишине, стул скрипел на полу. Я открыл глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как Коче поспешно исчезает за дверью, которую он тихо закрыл за собой. Через несколько мгновений я услышал, как он снова шумно открылся.
  
  Казалось, все это произошло за доли секунды; но первым намеком на то, что что-то не так, было то, что фрау Фогель внезапно остановилась посреди бара. Я инстинктивно посмотрел на нее первым. Она сидела, положив руки на клавиши, пристально глядя поверх пианино, как будто она смотрела на привидение. Затем ее руки медленно опустились на клавиатуру, в ней звучал мягкий диссонанс. Мой взгляд переместился на дверь. Там, на пороге, стояли двое полицейских в форме.
  
  Они угрожающе огляделись. Один из них сделал шаг вперед.
  
  «Кто из вас Йозеф Вадасси?»
  
  Я медленно встал, слишком ошеломленный, чтобы говорить.
  
  Они бросились ко мне через комнату.
  
  "Вы арестованы. Вы будете сопровождать нас в комиссариат ».
  
  Миссис Фогель тихонько вскрикнула.
  
  "Но ..."
  
  «Нет никаких« но ». Ну давай же."
  
  Они схватили меня за руки.
  
  Мсье Дюкло бросился вперед.
  
  "Какая плата?"
  
  «Это вас не касается», - резко ответил ведущий агент. Он толкнул меня к двери.
  
  Пенсне мсье Дюкло задрожал. «Я гражданин республики», - яростно заявил он. «У меня есть право знать».
  
  Агент оглянулся. "Любопытно, а?" Эй ухмыльнулся. «Хорошо, это обвинение в шпионаже. Среди вас был опасный человек. Давай, Вадассы. Март! "
  
  Скелтоны, Фогели, Ру, мадемуазель Мартен, Клэндон-Хартли, Шимлер, Дюкло, Коче - на мгновение я увидел их белые и неподвижные лица, повернутые ко мне. Затем я вошел в дверь. Позади меня истерически кричала женщина, фрау Фогель.
  
  Я получил свои инструкции.
  
  
  
  
  
  17-е
  
  Меня отвезли в Наркомат на закрытой машине, которую вел третий агент.
  
  Полагаю, этот факт должен был меня удивить. Арестованным мужчинам обычно не предоставляется такая роскошь, как машина, чтобы доставить их к полицейскому посту, расположенному не более чем в полукилометре. Но меня это не удивило. Ничто иное, как гражданский прием со стороны мэра и корпорации Санкт-Гатьена, не удивило бы меня. Оно пришло. Произошло то, что я всегда знал в глубине души. Я снова был под арестом. Мое условно-досрочное освобождение было отменено. Итак, это был конец. Правда, столь драматичного выхода из заповедника я не ожидал; но, учитывая все обстоятельства, так было, вероятно, лучше - я, по крайней мере, избавился от еще одной ночи ожидания. Было почти облегчением почувствовать, что я больше не должен думать сам за себя, что сарказмы мсье Матиса меня больше не трогают, что я ничего не могу поделать, кроме как уступить.
  
  Интересно то, что Skeltons думали обо всем этом. Это должно было шоком для них. Дюк, конечно, было бы вне себя от волнения. Он, вероятно, будет говорить другим, что он знал обо мне все вместе. Schimler? Это было беспокоиться мне немного. Я хотел бы, чтобы он знал правду. Что касается остального ... Koche не удивился бы. Главным, однако, было бы ужаснуться. Он, вероятно, выступает за расстрел. Roux, без сомнения, будет смеяться неприятно. В Vogels щелкнул бы их язык и выглядят торжественно. И еще один из них будет думать трудно, один из них будет знать, что я не был ни шпионом, ни опасным. Этот человек, человек, который хлопнул дверью письменный зал, который был обыскали мою комнату и взял два бобины пленки, который сбил меня с ног, чьи пальцы порылся в карманах; он безнаказанный бесплатно, в то время как я гнил в тюрьме. Что бы его мысли как быть? Триумфальное? Какое это имело значение? Что важно, что любой из них думал? Ничего такого. И все же, было бы интересно узнать, какие из них действительно был шпионом-очень интересно. Ну, я должен иметь достаточно времени, чтобы сделать мои догадки.
  
  Покрышки скрипели по гальке перед Комиссариатом. Меня отвели в приемную с деревянными формами. Как и раньше, меня ждал агент. Однако на этот раз я не пытался говорить. Мы ждали.
  
  Стрелки часов в комнате приблизились к половине одиннадцатого, прежде чем дверь открылась и вошел Бегин.
  
  Насколько я мог видеть, он все еще был в том же костюме, который был на нем три дня назад. В руке он держал такой же безвольный носовой платок. Он все еще сильно потел. Одно только меня удивило. Он казался меньше, чем я представлял. Впервые я понял, что монстр мои мысли были сделаны из него. В моем воображении он превратился в людоед, фол, коррумпированной колоссы зла хищничества на невиновном, кто пересек его путь-бес. Теперь я увидел перед собой мужчину, толстого, грубого и вспотевшего, но мужчину.
  
  На мгновение маленькие глаза с тяжелыми веками смотрели на меня сверху вниз, как будто он не мог вспомнить, кто я. Затем он кивнул агенту. Мужчина отсалютовал, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.
  
  "Ну, Вадасси, тебе понравился твой маленький отпуск?" И снова высокий голос застал меня врасплох. Я холодно посмотрел на него.
  
  "Я ведь должен быть козлом отпущения, а?"
  
  Он наклонился, оторвал одну из фигур от стены и сел на нее лицом ко мне. Дерево скрипело под его весом. Он вытер руки платком.
  
  «Было очень тепло», - сказал он, а затем взглянул на меня. "Что они сделали, когда вас арестовали?"
  
  «Кто, агенты? ”
  
  «Нет, ваши друзья-гости».
  
  «Они ничего не сделали». Я слышал, как мой собственный голос усилился. Каким-то образом я знал половину своего мозга, что я выхожу из себя и что я не могу с этим поделать. «Они ничего не сделали», - повторил я. «Что бы вы от них ожидали? Дюкло хотел знать, в чем был обвинен. Миссис Фогель закричала. А иначе они просто смотрели. Я не думаю, что они привыкли видеть арестованных ". Мое настроение внезапно поднялось до точки кипения. «Хотя я ожидаю, что если они останутся достаточно долго в Санкт-Гатьене, они к этому привыкнут. В следующий раз, когда один из рыбаков напьется и избьет свою жену, вы можете попытаться арестовать Фогеля. Или это было бы слишком опасно? Есть ли что сказать швейцарскому консулу? Возможно, так и будет. Или у Департамента военно-морской разведки не хватило бы разведданных, чтобы это увидеть? Знаешь ли ты, Бегин, когда ты три дня назад разговаривал со мной в этой камере, я действительно подумал, что, хотя ты мог бы быть хулиганским мерзавцем полицейского, возможно, ты имел некоторый смысл. Я думал, что даже если вы угрожаете и задаете безумные вопросы, вы, по крайней мере, знали, что делаете. С тех пор я обнаружил, что ошибался. У вас нет никакого смысла и вы не знаете, что делаете. Ты дурак. Вы так много раз ошибались, что я сбился со счета. Если бы у меня не было немного здравого смысла и я интерпретировал твои инструкции по-своему, твои ...
  
  Он слушал спокойно; теперь он поднялся на ноги, его кулак был отведен назад, как будто он собирался ударить меня. «Если бы у тебя не было чего? - Яростно крикнул Эй.
  
  Я не вздрогнул. Я чувствовал себя безрассудным и мстительным.
  
  «Я вижу, тебе не нравится правда. Я сказал, что, если бы я не интерпретировал твои инструкции по-своему, твой драгоценный шпион испугался бы и убежал. Вы сказали мне расспросить гостей об их камерах. Сумасшедший понял бы, что это фатальная ошибка ».
  
  Он снова сел. "Ну, что ты сделал?" он сказал мрачно: "Подделка информации для меня?"
  
  «Нет, я использовал некоторый смысл. Вы видите «- это горько -» в своей простой невиновности. Я подумал, что, если я смогу получить необходимую вам информацию, не подвергая опасности шансы поимки шпиона, когда он был идентифицирован, я получил бы некоторое внимание со стороны полиции. Если бы я знал, как плохо вы собираетесь напортачить со своим делом, я сомневаюсь, что мне стоило бы беспокоиться. Тем не менее, я получил информацию о камерах, просто используя свои глаза. Когда, что было неизбежно, было обнаружено, что фальшивое ограбление является фальшивым, мне удалось восстановить ситуацию, запутав умы других в достаточной степени, чтобы заставить их - или, по крайней мере, большинство из них - принять историю о том, что все это было мошенничеством. ошибка. Теперь, конечно, жир в огне. На этот раз я не могу исправить вашу ошибку. Вы подали тревогу. Клэндон-Хартли в любом случае уезжают завтра. Я не думаю, что кто-то из них захочет остаться после этого. Вы потеряли подозреваемых. Тем не менее, - пожал я плечами, - думаю, тебе все равно. Комиссар будет доволен. Тебя надо кого-то осудить. Это все, что вам нужно, полицейские, не так ли? " Я встал: «Ну, теперь все кончено. Я давно хотел снять это с моей груди. Если ты не возражаешь и уже совсем перестал злорадствовать, я бы хотел сейчас запереться в своей камере. Во-первых, в этой комнате душно; во-вторых, прошлой ночью я плохо спал. У меня болит голова, и я устал ".
  
  Он достал пачку сигарет.
  
  "Сигарета, Вадассы?"
  
  - усмехнулся я. «В последний раз вы сказали, что у вас что-то грязное в рукаве. Что вам теперь нужно, подписанное признание? Потому что, если вы это сделаете, вы этого не получите. Я категорически отказываюсь. Поймите, я категорически отказываюсь. "
  
  «Возьми сигарету, Вадассы. Ты еще не пойдешь спать. "
  
  "О, я вижу! Третья степень, а? "
  
  "Sacre chien!" эй пищал. «Возьми сигарету».
  
  Я взял одну. Он зажег свой и бросил мне спички.
  
  "Теперь!" Он выпустил в воздух облако дыма. «Я должен принести вам свои извинения».
  
  "Ой?" Я вложил в это слово все, что мог.
  
  «Да, извинения. Я допустил ошибку. Я переоценил ваш интеллект. И я недооценил это. Оба. "
  
  "Великолепный! И что мне делать, мсье Беген? Расплакаться и подписать признание сейчас? "
  
  Эй нахмурился. "Слушай меня."
  
  «Я восхищаюсь слушанием».
  
  Он провел платком по внутренней стороне воротника. «Этот твой язык, Вадасси, однажды доставит тебе неприятности. Вам не приходило в голову, что для заключенного немного необычно сидеть там, где вы сейчас, а не в камере? "
  
  "Она имеет. Мне интересно, где уловка ".
  
  «Нет никакого трюка, дурак», - сердито пропищал он. «Списки. Первое, что вам следует знать, это то, что каждая из данных вам инструкций имела одну цель - заставить шпиона покинуть заповедник. Вам сказали наводить справки о камерах, имея в виду только этот объект. Мы хотели его встревожить. Когда это не удалось - и теперь я понимаю, почему это не удалось, - мы попросили вас сообщить о фальшивом грабеже. Мужчина обыскал вашу комнату; он обыскал ваши карманы. Я говорю, что мы хотели его встревожить, но недостаточно, чтобы заставить его бежать - вот почему мы сами держались подальше от резерва, - но достаточно, чтобы заставить его думать, что он рискует, оставаясь. И снова мы потерпели неудачу. В первый раз я не смог рассчитывать на ваши рассуждения так, как вы это делали на основании имеющихся у вас фактов. Это была моя вина. Я забыл, как мало ты знал. Второй раз я не учел твою неопытность. Кук слишком быстро тебя раскусил ".
  
  «Но, - возразил я, - как вы могли рассчитывать поймать такого шпиона? В чем заключалась ваша идея? Арестовать первого человека, собравшегося и покинувшего заповедник? Если так, вам лучше арестовать майора Кландона-Хартли. Он уезжает рано утром. Если это ваша идея поймать шпиона, тогда небеса, помоги Франции ».
  
  К своему удивлению, я увидел, как в уголках его рта появилась ухмылка. Он затянулся сигаретой, глубоко вдохнул и выпустил дым из носа.
  
  «Но тогда, мой дорогой Вадасси, - ласково сказал он, - вы не знаете всех фактов. В частности, вы не знаете об одном очень важном факте - о том, что мы раскрыли личность шпиона до того, как вы уехали отсюда три дня назад, и что мы могли арестовать его в любое время, когда захотим ».
  
  Мне потребовалась секунда или две, чтобы осознать это. Затем в моем мозгу начали преследовать надежда и отчаяние. Я посмотрел на него.
  
  "Кто же тогда шпион?"
  
  Он откинулся назад, наблюдая за мной с явным интересом. Он небрежно махнул рукой. «О, мы вернемся к этому позже».
  
  Я тяжело сглотнул. "Это еще одна уловка?"
  
  «Нет, Вадасси, это не так».
  
  «Тогда, - снова вспыхнул мой гнев, - ты объяснишь, какого дьявола ты имеешь в виду, пытая меня вот так? Если бы вы знали, через что я прошел за последние три дня, вы бы не сидели там, как толстый самодовольный болван, ухмыляясь, как если бы это была хорошая шутка. Ты знаешь, что ты со мной сделал? Вы понимаете, черт возьми? Ты-ты ... "
  
  Он похлопал меня по колену. «Теперь, сейчас, Вадассы! Это пустая трата времени. Я знаю, что я толстый, но я, конечно, не успокаиваюсь. И я не слизняк. То, что я сделал, я должен был сделать, и вы увидите, дадите ли вы мне время, чтобы объяснить, вместо того, чтобы терять самообладание ".
  
  «Почему вы арестовали меня? Почему ты держишь меня здесь? "
  
  Он протестующе покачал головой. «Просто молчи, мой добрый Вадасси, и слушай. Вы сломали сигарету из-за эмоций. Выпей еще ".
  
  «Я не хочу сигарету».
  
  Я смотрел на него с холодной ненавистью в моем сердце, пока он курил вторую сигарету. Сделав это, он некоторое время сидел, глядя на спичку.
  
  «Я был весьма искренен, - сказал он наконец, - когда извинился перед вами. У меня была работа. Ты увидишь. "
  
  Я хотел было что-то сказать, но он жестом приказал мне замолчать.
  
  «Около девяти месяцев назад, - продолжил он, - один из наших агентов в Италии включил в свой отчет слух о том, что итальянское разведывательное управление основало новую базу в Тулоне. В моем бизнесе, конечно, много таких слухов, и я тогда мало внимания уделял этому. Однако впоследствии я был вынужден отнестись к этому серьезно. Информация о нашей обороне на этом побережье с удручающей регулярностью попадала в Италию. Наш агент в Специи, например, сообщил, что подробности секретного изменения укреплений острова недалеко от Марселя свободно обсуждались итальянскими военно-морскими офицерами через три дня после его совершения. Хуже того, мы не имели абсолютно никакого представления об источнике этой информации. Мы очень волновались. Когда тот химик вошел сюда с негативом, мы ухватились за возможность обеими руками ". Его толстые детские руки драматично сжались на воображаемом объекте.
  
  «Естественно, вы попали под подозрение. Однако когда мы узнали, что произошло, как меняли камеры, мы отбросили вас как неважного. Честно говоря, мы чуть было не отпустили вас тут же. К счастью, - мягко добавил он, - мы решили подождать несколько часов, пока не поступит отчет с камеры ».
  
  "Отчет по камере?"
  
  "О, да. Понимаете, это еще кое-что, о чем вы не знаете. Как только мы узнали об изменении, мы позвонили производителям камеры и спросили, кто купил конкретную камеру с этим серийным номером. В ответ было сказано, что он был доставлен дилеру в Эксе. Дилер в Эксе хорошо это запомнил. Как назло, он был маленького роста, и это была единственная камера такой стоимости, которую он продал за два года. Он должен был получить ее специально, и он смог сообщить нам имя человека, который ее купил. Имя соответствовало имени одного из гостей заповедника. Тем временем фотографии у нас были исследованы экспертом. По положению теней он смог сказать нам, что фотографии были сделаны примерно в половине седьмого утра и что они были сделаны с помощью телеобъектива под определенным углом. Ссылка на карту, а также тот факт, что на некоторых фотографиях были видны фрагменты фольги, показали, что фотограф мог находиться только в одном месте. Это место было небольшим высоким мысом, почти недоступным, кроме как по морю.
  
  «Мы посоветовались с рыбаками в гавани. Да, этот человек взял лодку Коче в пять часов утра накануне. Он сказал, что собирается ловить рыбу. Один рыбак запомнил это, потому что обычно, когда Коче или его гости отправлялись на рыбалку, этот рыбак шел с ними, чтобы наживить крючки и присмотреть за двигателем. Этот гость предпочел пойти один.
  
  «Итак, у нас был наш человек. Мы могли арестовать его. Комиссару это не терпелось. Но мы его не арестовывали. Почему? Вы, несомненно, помните, что когда я разговаривал с вами в той камере, я сказал, что меня интересуют не шпионы, а то, кто их нанял. Так и было. Меня не интересовал этот человек. Мы слышали о нем раньше, и его досье показало, что он всегда был сотрудником. Меня интересовала его штаб-квартира в Тулоне. Его я мог арестовать в любое время, когда я выбрал; но сначала я хотел, чтобы он привел меня к своему начальству. Чтобы добиться этого, я должен каким-то образом заставить его покинуть Заповедник, но в то же время позволить ему думать, что о нем никто не подозревал ».
  
  "А потом, я полагаю, ты подумал обо мне?"
  
  "Точно. Если вы начнете расспрашивать о камерах, он узнает, что случилось с его фотографиями, поймет, что у вас возникли подозрения, и уйдет до того, как вы решите обратиться в полицию. Тогда мы должны следовать за ним. Единственная трудность заключалась в том, чтобы убедить вас сделать это, ничего не выдавая. И снова фортуна нам улыбнулась. Ваш паспорт не в порядке. У тебя не было национального статуса. Остальное было легко ".
  
  «Да, - с горечью сказал я, - это было легко. Но ты мог бы хотя бы сказать мне, что знаешь, кто был шпион.
  
  "Невозможно. Во-первых, это могло бы ослабить нашу позицию против вас, и с вами было бы труднее справиться. Во-вторых, мы не могли полагаться на ваше усмотрение. Вы могли довериться кому-то другому. Ваше поведение по отношению к этому мужчине могло быть неестественным. Было жаль, потому что, действуя в соответствии с вашими собственными интересами, вы не подчинялись инструкциям. Что нас беспокоило больше, чем невыполнение этих инструкций, так это, во-первых, факт обыска в вашей комнате и, во-вторых, нападение на вас прошлой ночью. Это означало, как мы думали, что этого человека оказалось трудно напугать. Он, должно быть, узнал, что камеры поменяли, конечно. И он будет знать, что это у вас есть его фотоаппарат. Он бы увидел вас с таким же типом. Теперь я понимаю, что проблема заключалась в том, что он думал, что вы ничего не знаете о фотографиях. Или, - он проницательно взглянул на меня, - ты сделал что-то, о чем я не знаю?
  
  Я колебался. Мысленным взором я представлял себя сижу в письменной комнате, слушаю, как тикают часы, и смотрю в зеркало, пока вдруг дверь не захлопнулась и в замке не повернулся ключ. Я встретился глазами с Бегиным.
  
  «Нет ничего важного, о чем вы бы не знали».
  
  Он вздохнул. «Ну, возможно, это не имеет значения. Это в прошлом. Приходим к сообщению об ограблении. Честно говоря, мой дорогой Вадасси, мне было немного жаль тебя. Тебе было неприятно делать это. Но это было необходимо. Человек, который обыскал вашу комнату и взял две катушки пленки, должен был знать, что больше ничего не взял. Ваш отчет об украденных ценностях озадачил бы его. Он будет подозрительным. Но ситуация ухудшилась слишком быстро. Пришлось принять более решительные меры. Отсюда и ваш арест сегодня вечером ".
  
  «Вы имеете в виду, что я на самом деле не арестован».
  
  «Если бы ты находился под арестом, Вадасси, ты бы, как я уже сказал, не сидел здесь и не разговаривал со мной. Видишь ли, мой хороший друг, нам пришлось заставить его руку. Но надо было делать это осторожно. Агенту, который вас арестовал, сказали объяснить, почему вас арестовывают. Если бы Дюкло не спросил, агент бы объявил, что обвинение было в шпионаже. А теперь поставьте себя на место этого человека. Вы знаете, что сделанные вами фотографии случайно попали в руки другого человека. Что вы делаете? Вы пытаетесь вернуть их. Потерпев неудачу и подозревая, что этот человек играет в какую-то игру, вы решаете подождать. Затем этого человека арестовывает полиция по обвинению в шпионаже. Что вы думаете? Что приходит в голову? Во-первых, полиция обнаружила, что фотографии были сделаны, во-вторых, этот человек может, защищаясь, привести к вам полицию. Итак, пора вам идти. Более того, вам некогда терять. Вы понимаете? "
  
  "Да, я понимаю. Но что, если он не уйдет? Что тогда? "
  
  «Вопрос не возникает. Он ушел. "
  
  "Какие?"
  
  Он взглянул на настенные часы. «Двадцать пять минут одиннадцатого. Он покинул заповедник десять минут назад на машине, которую арендовал из гаража в деревне. Он направлялся в Тулон. Дадим ему еще несколько минут. У нас есть машина. Отчет должен поступить к нам в ближайшее время ". Он закурил третью сигарету и щелкнул спичкой через комнату. «А пока у меня есть для вас несколько инструкций».
  
  "Действительно!"
  
  "Да. По очевидным причинам нежелательно, чтобы сейчас выдвигалось какое-либо обвинение в шпионаже. Газеты не должны становиться слишком любознательными. Предлагаю произвести арест по обвинению в краже фотоаппарата Zeiss Contax стоимостью четыре тысячи пятьсот франков. Ты видишь? "
  
  "Вы имеете в виду, что хотите, чтобы я опознал камеру?"
  
  "Точно." Он пристально посмотрел на меня. «Вы можете сделать это, не так ли?
  
  Я колебался. Для этого не было ничего другого. Он должен знать правду.
  
  "Хорошо?" - нетерпеливо сказал он.
  
  «Я мог бы идентифицировать это». Я чувствовал, что краснею. «Есть только одна трудность. Камера в моей комнате в заповеднике - это моя собственная камера. Камеры были заменены заново ».
  
  К моему удивлению, он спокойно кивнул. "Когда это случилось?"
  
  Я сказал ему. В уголках его рта снова появилась слабая улыбка.
  
  «Я так и думал».
  
  "Ты что?"
  
  «Мой дорогой месье Вадасси, я не дурак, а вы до боли прозрачны. Ваше осторожное избегание предмета камер в телефоне этим утром было очень очевидным ".
  
  "Я не думал-"
  
  «Конечно, нет. Однако, как вы уже выяснили, две камеры очень похожи. Было бы понятной ошибкой с вашей стороны идентифицировать камеру, которую мы надеемся найти в Тулоне, как свою собственность, не так ли? "
  
  Я поспешно согласился.
  
  «И, конечно, если ошибка обнаружится позже, вы извинитесь?»
  
  "Конечно."
  
  «Хорошо, это решено. Он встал. «И, - добродушно добавил он, - я не вижу причин, почему, если все пойдет хорошо, ты не сможешь завтра уехать в Париж к своему требовательному месье Матису в понедельник».
  
  На мгновение я не понял, о чем он говорил; затем, когда смысл начал проникать в мой мозг, я услышал, как несвязно бормочу благодарность. Как будто я очнулся от кошмара. Было то же почти всепоглощающее ощущение смешанного облегчения и страха: облегчение от того, что это, в конце концов, всего лишь кошмар, страх, что это все-таки могло быть реальным и что пробуждение было сном. Фрагменты кошмара все еще сохранялись. Я боялся, боялся доверять себе думать. Это была просто еще одна уловка Бегина, ловушка, средство завоевать мое доверие. Моя благодарность умерла на моих губах. Он с любопытством наблюдал за мной.
  
  «Если вы говорите мне правду, - резко сказал я, - если вы действительно имеете в виду то, что говорите, почему бы вам не отпустить меня сейчас? Почему я не могу уйти до завтра? Если у вас нет обвинений против меня, вы не можете держать меня здесь. У вас нет на это права ".
  
  Он устало вздохнул. «Вовсе нет. Но я уже сказал вам, что ваша помощь требуется для идентификации».
  
  "Но если я откажусь?"
  
  Он пожал плечами. «Я не могу тебя заставить. Мы должны обойтись без тебя. Конечно, - добавил он задумчиво, - есть и другие соображения. Вы упомянули, я считаю, что вы подали заявление на получение французского гражданства. Ваше отношение к этому вопросу может иметь решающее значение между успехом или неудачей вашего приложения. Гражданин Франции обязан оказывать помощь полиции, если об этом попросят. Человек, который так мало осознает ответственность за гражданство, что отказывается от этой помощи ... "
  
  "Я вижу. Больше шантажа! "
  
  Одна из его пухлых рук лежала на моем плече. «Мой дорогой добрый Вадасси, я никогда не встречал никого, кто был бы так склонен к сплетням из-за слов». Рука покинула мое плечо, вошла в его внутренний карман и вытащила конверт. "Смотреть! Вы провели три дня в заповеднике по нашей просьбе и по нашим делам. Мы хотим быть честными. Вот пятьсот франков ". Он сунул конверт мне в руку. «Это более чем покроет дополнительные расходы. Итак, мы просим вас провести здесь час из оставшегося времени, чтобы помочь нам арестовать людей, ответственных за все ваши проблемы. Это неразумно? "
  
  Я посмотрел ему в глаза.
  
  «Вы только что уклонились от вопроса. Я спрашиваю еще раз. Кто шпион? "
  
  Он задумчиво погладил свою расшатанную челюсть и краем глаза взглянул на меня. «Боюсь, - медленно произнес он, - что я намеренно воздержался от того, чтобы вам сказать. Я тоже боюсь, что не собираюсь говорить вам сейчас ".
  
  "Я вижу. Очень умно. Мне придется пойти с вами и убедиться в этом сам. И тогда, полагаю, я должен буду сделать это ложное опознание камеры. Это оно? "
  
  Но прежде чем он успел ответить, в дверь резко постучали, вошел агент, многозначительно кивнул Бегину и снова вышел.
  
  «Это, - сказал Бегин, - означает, что наш человек прошел через Санари. Пора нам идти ". Он подошел к двери и оглянулся. "Вы идете, Вадассы?"
  
  Я сунул конверт в карман и встал.
  
  «Конечно», - сказал я и вышел вслед за ним из комнаты.
  
  
  
  
  
  18-е
  
  В десять сорок пять вечера большой седан «рено» свернул с короткой боковой дороги, ведущей из комиссариата, и помчался на восток по главной прибрежной дороге.
  
  В машине, кроме меня и Бегина, были двое мужчин в штатском. Один был за рулем. Другого я узнал, когда он сел рядом со мной сзади. Это был мой друг любителя лимонада. Он упорно отказывался вспоминать обо мне.
  
  Облака ушли. Высоко в небе луна освещала светом, от которого лучи фар казались бледными. Когда мы выезжали на окраину Санкт-Гатьена, гул двигателя становился все громче, и шины заскользили по мокрой дороге, когда мы объезжали S-образные повороты за мысом заповедника. Я откинулся на подушки, пытаясь разрешить хаос своих мыслей.
  
  Я, Йозеф Вадасси, человек, который не более двух часов назад смирился с потерей работы, свободы и надежд, спокойно сидел на заднем сиденье французской полицейской машины, направлявшейся в поймать шпиона!
  
  Спокойно? Нет, это было не совсем так. Я был совсем не спокоен. Я хотел петь. И все же я не совсем понимал, о чем хочу петь. Было ли это знание, что завтра, почти ровно через двадцать четыре часа, я буду сидеть в поезде, идущем к Парижу? Или это было так, что скоро, сегодня вечером, я должен был узнать ответ на вопрос, что моя проблема должна была быть решена за меня, без карандаша и бумаги? Я беспокоился об этих альтернативах.
  
  Я думаю, что все это было частью реакции моего тела на напряжение последних трех дней. Все свидетельства указывают на такой вывод. Мой желудок непрерывно урчал. Я очень хотел пить. Я продолжал закуривать сигареты, а затем выбросить их из окна, прежде чем я их закурил. Кроме того, и это было очень важно, у меня было то любопытное чувство, что я что-то забыл, что что-то оставил в Сен-Гатьене, что-то, что мне нужно. Бред, конечно. Я не оставил в Сен-Гатьене ничего, что могло бы мне хоть немного пригодиться той ночью в Тулоне.
  
  Машина гудела по залитым лунным светом аллеям деревьев. Потом мы оставили деревья позади, и местность стала более открытой. Там были плантации оливок, их листья были серебристо-серыми в свете фар. Мы проносились по деревням. Потом мы приехали в небольшой городок. Человек на площади сердито кричал на нас, когда мы пролетали мимо него. «Скоро, - подумал я, - мы будем в Тулоне». У меня возникло внезапное желание с кем-нибудь поговорить. Я повернулся к мужчине рядом со мной.
  
  "Что это было за место?"
  
  Он вынул трубку изо рта. «La Cadiere».
  
  "Вы знаете, кого мы собираемся арестовать?"
  
  "Нет." Он снова сунул трубку в рот и посмотрел прямо перед собой.
  
  «Мне очень жаль, - сказал я, - по поводу лимонада».
  
  Эй хмыкнул. «Я не понимаю, о чем вы говорите».
  
  Я сдался: «Рено» повернул вправо и разогнался по прямой. Я смотрел на голову и плечи Бегина, очерченные в свете фар. Я видел, как он закурил. Затем он наполовину повернул голову.
  
  «Нет смысла пытаться накачать Анри», - сказал он. «Он сам по себе усмотрение».
  
  "Да я вижу, что."
  
  Он выбросил спичку в окно. «Вы провели четыре дня в заповеднике, Вадассы. Вы не имеете ни малейшего представления о человеке, которого мы собираемся арестовать? "
  
  "Никто."
  
  Он хрипло усмехнулся. "Даже не догадка?"
  
  "Даже предположение".
  
  Анри пошевелился. «Из тебя получится плохой детектив».
  
  «Я искренне на это надеюсь», - холодно возразил я.
  
  Эй хмыкнул. Бегин снова усмехнулся. «Будь осторожен, Анри. У мсье раздвоенный язык в голове, и он все еще злится на полицию ". Он повернулся к водителю. «Остановитесь на плакате в Оллиуле».
  
  Через несколько минут мы въехали в указанный город и остановились у небольшого здания на площади. У дверей ждал офицер в униформе. Он подошел, отсалютовал и выглянул в окно машины.
  
  "Месье Бегин?"
  
  "Да."
  
  «Они ждут вас на пересечении главной дороги и дороги из Саблетта, месье. Машина из гаража в Санкт-Гатьене вернулась пять минут назад ».
  
  "Хороший!"
  
  Мы снова поехали. Через пять минут я увидел задний фонарь стоящей на дороге машины перед нами. «Рено» замедлил ход и остановился позади него. Бегин вышел.
  
  Возле машины впереди стоял высокий худой мужчина. Он подошел к Бегину, и они пожали друг другу руки. Несколько мгновений они стояли и разговаривали, затем высокий мужчина вернулся к своей машине, а Бегин вернулся к «рено».
  
  «Это инспектор Фурнье из полиции дока, - сказал мне Бегин, забираясь внутрь. - Мы идем на его территорию». Он хлопнул дверью и повернулся к водителю. «Следуй за машиной инспектора».
  
  Мы снова двинулись в путь. Вскоре ряды деревьев, через которые мы проезжали с тех пор, как Оллиулес, поредели, и мы миновали фабрику или две. Наконец мы выезжаем на ярко освещенную дорогу с трамвайными путями по центру и кафе на тротуарах. Потом мы повернули направо, и я увидел название «Страсбургский бульвар» на угловом здании. Мы были в Тулоне.
  
  Кафе были полны. По тротуарам гуляли группы французских моряков. Было много девушек. Красивая молодая женщина с цветным рисунком в шляпе с рисунком и в обтягивающем черном платье безмятежно перешла дорогу перед нами, заставляя нашего водителя сильно тормозить и ругаться. По сточной канаве бродил старик, играя на мандолине. Я видел, как смуглый толстый мужчина остановил моряка, что-то сказал ему и получил толчок, в результате которого он выстрелил в женщину с подносом сладостей. Дальше мы миновали военно-морской патруль, входящий и выходящий из кафе, предупреждая моряков, что пора переходить к тендерам, ожидающим возвращения на боевые корабли. Затем мы вышли на менее посещаемую часть бульвара, и машина впереди притормозила и повернула направо. Мгновение или две спустя мы осторожно пробирались через сеть темных узких улочек домов и магазинов со стальными ставнями. Потом домов стало меньше, и появились целые улицы, окаймленные только высокими глухими стенами складов. Именно на такой улице мы в конце концов остановились.
  
  «Мы выходим отсюда», - сказал Бегин.
  
  Ночь была теплая, но, стоя на мокрой булыжнике, я вздрогнул. Возможно, это было волнение, но я думаю, что это был страх. В этих глухих стенах было что-то жуткое.
  
  Бегин тронул меня за руку.
  
  «Давай, Вадасси, немного погуляй».
  
  Впереди нас ждали инспектор и еще трое мужчин.
  
  «Очень тихо, - сказал я.
  
  Эй хмыкнул. «Что вы ожидаете в такое ночное время среди множества складов? Оставайтесь в тылу с Анри и не шумите ".
  
  Он присоединился к инспектору, и трое мужчин последовали за ним. Мы с Анри заняли тыл. Водители остались на своих постах.
  
  В конце стены мы свернули на улицу, которая на несколько метров скрылась из виду. Справа торцевая стена склада, у которой стояли машины, слева - ряд старых домов. Они были трехэтажными и большей частью находились в темноте. Однако кое-где сквозь закрытые ставни пробивались световые прорези. Луна отбрасывала неопределенные лужи тени на потрескавшиеся штукатурные стены. Где-то в одной из верхних комнат радио транслировало танго.
  
  "Что происходит сейчас?" Я спросил.
  
  «Мы просто звоним», - прошептал Анри. «Это будет довольно вежливо. Держи рот на замке, или у меня будут проблемы. Мы приближаемся. "
  
  Улица еще больше сузилась. Когда мы завернули за поворот, я почувствовал, что булыжники начали спускаться вниз. Смутно я мог видеть, что по обе стороны от нас снова были высокие глухие стены, укрепленные высокими бетонными контрфорсами. Вдруг в тени одного из контрфорсов я увидел, как что-то шевелится.
  
  Мое сердце подпрыгнуло. Я схватил Генри за руку.
  
  "Там кто-то есть!"
  
  - Молчи, - пробормотал он. «Это один из наших мужчин. Мы окружили это место ".
  
  Мы прошли несколько метров. Земля снова стала ровной. Потом я увидел брешь в стене справа. Это было похоже на вход в один из складов, путь для грузовиков. Мужчины впереди растворились в тени. Следуя за ним, я почувствовал, как булыжники уступают место золе. Я неуверенно остановился.
  
  «Садись в сторону, - прошипел Анри, - слева от тебя».
  
  Я осторожно повиновался, и моя протянутая рука наткнулась на стену. Впереди уже не было никаких движений. Я взглянул вверх: стены возвышались, как берега глубокого каньона, к клину звездного неба. Вдруг луч факела разрезал
  
  сквозь темноту впереди, и я увидел, что остальные стояли перед деревянной дверью в стороне левой стены. Я двинулся вперед. Факел осветил поверхность двери. На нем были написаны слова: МОРСКОЕ АГЕНТСТВО, FP METRAUX.
  
  Бегин схватился за ручку двери и осторожно повернулся. Дверь распахивается внутрь. Генри толкнул меня в спину, и я двинулся вперед вслед за остальными.
  
  За дверью был короткий коридор, оканчивающийся крутой голой деревянной лестницей. Голый электрический свет на лестничной площадке наверху бросал холодный свет на отслаивающуюся штукатурку. Agence Metraux не выглядело очень процветающим.
  
  Лестница скрипнула, когда Бегин начал медленно подниматься по ней. Следуя за мной, я заметил, что Генри, стоявший позади меня, вынул из кармана большой револьвер. Очевидно, звонок был не таким «вежливым», как предсказывал Генрих. Мое сердце колотилось в груди. Где-то в этом унылом, вонючем, зловещем здании жил человек, которого я знал. Не более получаса назад он поднимался по этой лестнице, теперь лестница у меня под ногами. Скоро, может быть, через пару мгновений я снова с ним встречусь. Это было так пугающе. Он не мог причинить мне вреда, и все же я был напуган. Мне вдруг захотелось, чтобы у меня была маска, скрывающая мое лицо. Глупо, да. А потом я начал гадать, что это будет. Я видел их лица, когда они стояли и смотрели на меня, когда я был «арестован» - напуганный, шокированный. И все же один из них, один из них ...
  
  Анри толкнул меня в спину и жестом показал, чтобы я не отставал от человека, стоявшего передо мной.
  
  На первой площадке Бегин остановился перед тяжелой деревянной дверью и попробовал ручку. Она легко открылась, и свет показал пустую комнату, пол которой был усыпан кусками штукатурки, падающими с потолка. Он остановился, чтобы вытереть пот, блестящий на лбу и шее, и пошел вверх по лестнице.
  
  Он почти достиг вершины второй ступени, когда снова остановился и жестом приказал нам подождать. Затем они с инспектором вышли на площадку, скрываясь от глаз.
  
  В тишине я слышал тиканье часов на запястье стоящего передо мной человека. Затем, когда тишина усилилась, мои уши уловили слабый шепот голосов. Я затаил дыхание. Мгновение спустя голова и плечи инспектора показались над перилами наверху, и он подал нам знак.
  
  Посадка была копией той, что ниже. Однако света не было. Очень тихо мужчины выстроились перед дверью. Я оказался прижатым к стене рядом с ним. Теперь голоса стали громче, и, хотя настоящие слова были слишком нечеткими, чтобы их можно было распознать, я слышал, что владелец одного из голосов - мужчина - говорит по-итальянски.
  
  Я видел, как рука Бегина подошла к ручке, заколебалась, потом крепко схватила ее и повернулась.
  
  Дверь была заперта; но внутри был слышен легкий треск ручки. Голоса внезапно прекратились. Бегин выругался себе под нос и громко постучал в дверные панели. В комнате стояла мертвая тишина. Бегин немного подождал, затем быстро повернулся к Анри. Анри вытянул вперед приклад револьвера. Бегин кивнул и взял его. Снова повернувшись к двери, он откинул курок пистолета и приставил дуло по диагонали к замочной скважине. Затем он нажал на спусковой крючок.
  
  Шум взрыва был оглушительным. На мгновение дверь удержалась. Затем двое детективов швырнули в него свои тела, и он с грохотом разлетелся. Мои уши запели, я споткнулся за ними.
  
  Это была небольшая комната, обставленная как кабинет, но с железной кроватью в углу. В нем никого не было. Однако по ту сторону была другая дверь. Инспектор с криком бросился к ней и распахнул ее.
  
  Дальняя комната была в темноте; но когда дверь влетела внутрь, свет от подвески в офисе залил окно в торцевой стене. Из темноты закричала женщина. В следующее мгновение мужчина бросился к окну, распахнул его и швырнул ногу через подоконник.
  
  Все произошло за доли секунды. Мужчина был у окна почти до того, как инспектор восстановил равновесие. Краем глаза я заметил, что Бегин быстро поднял револьвер. Одновременно мужчина у окна повернулся, и его рука вылетела наружу. Была вспышка и рев. Я услышал, как пуля ударила инспектора в плечо за долю секунды до того, как Бегин выстрелил. Раздался звон стекла, и женщина в комнате снова закричала. Затем захлопнулось окно. Мужчина ушел. Но в тот момент, когда он обратился в огонь, я увидел его лицо и узнал его.
  
  Это был Ру.
  
  Я видел, как инспектор прислонился к дверному косяку, его лицо исказилось от боли. Затем я бросился за остальными в следующую комнату.
  
  В углу съеживалась бледная и хныкала мадемуазель Мартен. Рядом с ней, подняв руки над головой, стоял коренастый лысый мужчина, сердито протестующий на быстром итальянском, что он честный бизнесмен, друг Франции и что, поскольку он не совершил ничего криминального, полиция не имеет права вмешиваться. с ним.
  
  Бегин подошел прямо к окну. Его пуля разбила одно из оконных стекол, но Ру не было видно. Через плечо Генри я мельком увидел крышу соседнего здания примерно двумя метрами ниже.
  
  Бегин быстро обернулся.
  
  «Ему уже нет над крышами. Дюпра, Марешаль, присмотри за этими двумя здесь. Мортье, спустись на улицу и предупреди тамошних людей, чтобы они следили за крышами и стреляли при появлении. Затем вернитесь и посмотрите, что вы можете сделать для инспектора Фурнье; он ранен. Анри, пойдем со мной! Ты тоже, Вадасси, можешь быть полезен ».
  
  Вспотев и ругаясь, он перебрался через подоконник и упал на крышу внизу. Когда мы с Анри последовали за мной, я услышал, как инспектор слабо увещевал детектива Мортье не стоять и зевать, как дурак, а идти на улицу, как ему сказали.
  
  Я обнаружил, что стою на невысоком парапете, огибающем плоскую крышу с четырех сторон, с люком в центре, похожим на огуречный каркас. Вокруг него возвышались глухие стены соседних складов. В тени, отбрасываемой луной, казалось, что с крыши нет выхода. Но Ру полностью исчез.
  
  "У тебя есть факел?" - бросил Бегин Анри.
  
  "Да, месье".
  
  «Тогда не стойте. Подойдите к потолочному окну и посмотрите, можно ли его открыть с этой стороны. И, ради бога, поторопитесь ".
  
  Когда Анри спрыгнул на поводки, чтобы повиноваться, Бегин начал обходить парапет. Я слышал, как он на ходу бормотал любопытные ругательства. Потом я увидел, что он делал. В тени в дальнем углу крыши виднелась узкая щель между сходящимися стенами. Включив фонарик, Анри крикнул, что человеку невозможно сбежать через окно в крыше. Через секунду после того, как он заговорил, из темноты впереди раздались вспышки пламени, и пуля злобно врезалась в кирпичную кладку позади меня.
  
  Бегин опустился на колени и опустился на поводки. Я последовал их примеру. Согнувшись пополам, Анри поспешил к нам из тени.
  
  «Он за углом, между двумя стенами, месье».
  
  «Я знаю это, дурачок. Держись, Вадасси, и оставайся на месте. Анри, переберись к стене и проложи себе путь к пропасти под укрытием. Если вы видите его, осветите его факелом. Мы загнали его в угол ".
  
  Анри поспешил прочь, а Бегин с поднятым револьвером начал медленно идти по тросам к провалу. Небольшое облачко закрыло луну на секунду или две, и я потерял его из виду. Секундой позже вспыхнул факел, и через мгновение погасли два выстрела, быстро последовавшие за ним. Вспышки доносились из угла у щели. Когда эхо выстрелов стихло, я услышал, как Бегин звал Анри не идти дальше.
  
  Не в силах больше сопротивляться искушению, я последовал за ним. Достигнув угла, я чуть не врезался в Бегина, который осторожно вглядывался в черную как смоль шахту между стенами.
  
  "Ты видел его?" Я прошептал.
  
  "Нет. Он видел нас. Тебе лучше вернуться, Вадассы ".
  
  «Я лучше останусь здесь, если вы не против».
  
  «Тогда не ворчи, если тебя застрелили. Он на железной пожарной лестнице метров в двадцати вдоль стены за этим углом. Это задняя стена склада на улице, идущая параллельно той, по которой мы пришли. Генри, вернись и скажи им на улице, чтобы они отвезли людей на склад. Если сторож еще спит, скажите им, чтобы они ворвались. Я хочу, чтобы они забрали его с тыла. И скажи им, чтобы они побыстрее ".
  
  Анри пополз прочь. Мы молча ждали. Вдалеке доносились звуки маневрового поезда и машин по бульвару. Рядом была смертельная тишина.
  
  «Предположим, он ускользнет раньше…» - начал я наконец.
  
  Он схватил меня за руку. "Заткнись и слушай!"
  
  Я слушал. Сначала я ничего не слышал, затем до моих ушей донесся очень слабый скрежет. Это был странный звук, глухой и металлический. Бегин резко затаил дыхание. Я видел, как он подошел к углу кирпичной кладки. Я наклонился и двинулся вперед, пока не увидел за парапетом. Вдруг луч его факела вырвался в темноту. Луч пронесся по бетону на противоположной стороне шахты. Потом он остановился, и я увидел пожарную лестницу.
  
  Ру приближался к вершине. Когда факел поймал его, он быстро оглянулся и приподнял револьвер в руке. Его лицо было белым, и он моргал на свету. Затем ружье Бегина вылетело из строя. Пуля с лязгом ударила в побег и улетела в космос. Ру опустил пистолет и помчался к вершине. Бегин снова выстрелил и побежал вперед по желобу между стенами к основанию побега. Я колебался секунду, прежде чем последовать за ним. К тому времени, как я добрался до пожарной лестницы, он был на полпути, и я мог видеть его тело на фоне неба, тень, медленно движущуюся по стене. Я пошел за ним.
  
  Мгновение спустя мне было жаль, что я сделал это, потому что я увидел движение на фоне горизонта.
  
  Бегин остановился и позвал меня, чтобы я возвращался. В тот же момент пуля Ру попала в поручень у моих ног. Бегин открыл ответный огонь, но Ру уже не было видно. Толстяк с грохотом поднялся на последние несколько ступенек. Когда я догнал его, он осторожно поднимал голову над выступом, огибающим крышу. Он тихо выругался.
  
  "Он сбежал?"
  
  Не отвечая мне, он перешагнул карниз на крышу.
  
  Он был длинным, узким и довольно плоским. Рядом с нами была большая цистерна с водой. В дальнем конце находилась треугольная конструкция, в которую входила дверь, ведущая вниз. Между ними был лес квадратных стальных вентиляционных шахт. Бегин втянул меня в тень танка.
  
  «Придется ждать подкрепления. Мы никогда не найдем его среди этих аппаратов искусственной вентиляции легких, и он мог бы нас выстрелить, если бы мы попробовали ".
  
  «Но он может уйти, пока мы ждем».
  
  "Нет. Он у нас здесь. С этой крыши есть только два выхода - пожарная лестница и та дверь. Он, вероятно, попытается выстрелить, чтобы выбраться наружу. Вам лучше остаться здесь, когда прибудут люди ".
  
  Но был еще один выход с крыши, и Ру должен был воспользоваться им.
  
  Долго ждать не пришлось. Почти как только Бегин закончил говорить, через дверь на крышу хлынули гвардейские мобили с винтовками. Бегин крикнул им, чтобы они разошлись и двинулись к нам. Они немедленно подчинились. Очередь начала двигаться. Я ждал, затаив дыхание.
  
  Я не совсем знаю, чего я ожидал, но то, что произошло на самом деле, было неожиданным.
  
  Очередь людей почти достигла последнего ряда аппаратов ИВЛ, и я начал думать, что Ру, должно быть, все-таки ускользнул от нас, когда внезапно я увидел фигуру, выскочившую из-за аппаратов ИВЛ и направившуюся к выступу напротив нас. . Крикнул гвардеец и бросился в погоню. Бегин побежал вперед. Ру вскочил на уступ и на мгновение стабилизировался.
  
  И тогда я понял. Между крышей, на которой мы стояли, и крышей следующего склада было пространство около двух метров. Ру собирался ухватиться за это.
  
  Я видел, как он присел перед взлетом. Ближайший гвардеец находился примерно в двадцати метрах от него и на бегу поворачивал затвор винтовки. Начни что-нибудь тихое подальше. Тогда Бегин остановился и поднял револьвер.
  
  Он выстрелил в тот момент, когда Ру поправлял свое тело. Пуля попала ему в правую руку, потому что я видел, как его левая рука сжимала ее. Затем он потерял равновесие.
  
  Это было ужасно. На одно короткое мгновение он изо всех сил пытался спастись. Затем, когда он понял, что падает, он закричал.
  
  Крик перерос в крик, когда он исчез, крик, который внезапно прекратился с ужасным звуком его тела, ударяющегося о бетон внизу.
  
  Я смотрел, как Бегин подошел к уступу и посмотрел вниз. Затем, второй раз за сутки, я сильно заболел.
  
  Когда они добрались до Ру, он был мертв.
  
  «Его настоящее имя, - сказал Бегин, - было Верру. Арсен Мари Веррю. Мы знаем о нем много лет. Он-был-француз, но его мать была итальянкой. Он родился в Бриансоне, недалеко от итальянской границы. В 1924 году дезертировал из армии. Вскоре после этого мы узнали, что он работал итальянским агентом в Загребе. Затем какое-то время работал в разведке румынской армии. После этого он поехал в Германию для какого-то другого правительства, вероятно, снова в Италию. Он пришел сюда по поддельным документам. Что-нибудь еще ты хочешь знать? "
  
  Мы вернулись в офис агентства Metraux. Инспектора Фурнье увезли на машине скорой помощи. Детективы были заняты переносом всех бумаг, файлов и книг из офиса в вызванный для этой цели фургон. Один мужчина вскрыл обивку стульев. Другой поднимал половицы.
  
  «А что насчет мадемуазель Мартен?»
  
  Он небрежно пожал плечами. "Ой! Она была просто его женщиной. Конечно, она знала, что он задумал. Она сейчас на посту в обмороке. Позже мы допросим ее. Я думаю, нам придется ее отпустить. Я рад получить Малетти, или Метро, ​​как он себя называет. Он мозг, стоящий за всем этим. Ру никогда не был важен, просто служащий. Остальное мы получим в ближайшее время. Вся информация здесь ».
  
  Он подошел к работающему на полу и начал изучать пачку бумаг, найденную под досками. Я был предоставлен самому себе.
  
  Итак, это был Ру. Теперь я знал, почему его акцент показался мне таким знакомым. Это был тот же акцент, что и у моего коллеги Росси, итальянца из школы языков Матис. Теперь я знал, о чем говорил Ру, когда предлагал мне пять тысяч франков за информацию. Это было тайник для фотографий, которые он хотел. Теперь я знал, кто ударил меня по голове, кто обыскал мою комнату, кто захлопнул и запер дверь письменной комнаты. Теперь я знал, и, похоже, не имело значения, что я знал. В ушах все еще звучал последний мучительный крик. В своем воображении я увидел мадемуазель Мартен и мертвого шпиона перед русским бильярдным столом. Я видел, как она прижималась к нему. Но ... Ру никогда не была важна ... просто служащая ... она была просто его женщиной. Ну конечно; естественно. Вот как на это смотреть.
  
  В комнату вошел агент с пакетом в руке. Бегин оставил свои бумаги и открыл пакет. Внутри была камера Zeiss Contax и большой телеобъектив. Бегин поманил меня.
  
  «Их нашли в его карманах», - сказал он. "Вы хотите увидеть номер?"
  
  Я посмотрел на камеру в его руке. Объектив и механизм затвора раздавлены боком.
  
  Я покачал головой. "Я верю вам на слово, мсье Беген".
  
  Он кивнул. «Нет смысла больше оставаться. Анри внизу. Он отвезет вас обратно в Санкт-Гатьен на машине ". Он снова обратился к своим бумагам.
  
  Я колебался. «Есть еще кое-что, мсье Беген. Вы можете объяснить, почему он должен был остаться в заповеднике, пытаясь вернуть свой фильм? "
  
  Он раздраженно взглянул вверх. Он пожал плечами. "Я не знаю. Вероятно, ему заплатили по результатам. Полагаю, ему нужны были деньги. Спокойной ночи, Вадассы ".
  
  Я спустился на улицу.
  
  «Ему нужны были деньги».
  
  Это было похоже на эпитафию.
  
  
  
  
  
  19-е
  
  Когда я вернулся в заповедник, была почти половина второго.
  
  Устало бродя по подъездной дорожке, я заметил, что в офисе горел свет. Мое сердце замерло. По словам Бегина, полиция Санкт-Гатьена объяснила Коче ситуацию и подготовила его к моему возвращению; но перспектива обсудить роман с кем-нибудь была той, с которой я не мог столкнуться. Я попытался проскользнуть мимо двери офиса к лестнице и держался за перила, когда кто-то выходил из офиса. Я повернулся. Готовить то, что стоит у дверей, сонно мне улыбается.
  
  «Я ждал вас, месье. Недавно меня посетил комиссар. Он сказал мне, среди прочего, что вы вернетесь ».
  
  «Я понимаю. Я очень устал. "
  
  "Ну конечно; естественно. Охота на шпионов - занятие утомительное ". Он снова улыбнулся. «Я думал, ты будешь рад бутерброду и бокалу вина. Он здесь, готов, в офисе ".
  
  Я вдруг понял, что бутерброд и вино - это именно то, что мне нужно. Я поблагодарил его. Мы зашли в офис.
  
  «Комиссар, - сказал он, открывая вино, - был решительным, но уклончивым. Я понял, что очень важно, чтобы не было никаких намеков на настоящую деятельность Ру. В то же время, конечно, необходимо объяснить, почему господин Вадасси вчера был арестован по обвинению в шпионаже, а сегодня вернулся, как ни в чем не бывало ».
  
  Я проглотил бутерброд. «Это, - спокойно сказал я, - беспокоит комиссара».
  
  "Конечно." Он налил мне вина и сам взял. «Все же, - добавил он, - вам самому придется утром отвечать на несколько неловких вопросов».
  
  Но я отказывался рисоваться. "Без сомнений. Но это будет утром. Все, о чем я могу думать сейчас, это сон ".
  
  «Естественно. Ты должно быть очень устал. " Он внезапно усмехнулся мне. «Надеюсь, вы решили забыть о нашем сегодняшнем интервью».
  
  «Я уже забыл об этом. Вряд ли это была твоя вина. Полиция отдала мне приказ. Я должен был им подчиниться. Как вы понимаете, мне это не нравилось, но у меня не было альтернативы. Они угрожали депортировать меня ".
  
  «Ах, вот что это было! Комиссар этого не объяснил ".
  
  "Он бы не стал".
  
  Он взял один из моих бутербродов и молча жевал около минуты. Потом:
  
  «Вы знаете, - задумчиво сказал он, - эти последние несколько дней меня беспокоили».
  
  "Ой?"
  
  «Однажды я работал помощником менеджера в большом парижском отеле. Управляющим был человек по имени Пилевски, русский. Возможно, вы слышали о нем. Он по-своему гений. Было приятно работать с ним, и он многому меня научил. Он говорил, что успешный ресторатор должен знать своих гостей. Он должен знать, что они делают, о чем думают и что зарабатывают. И все же он никогда не должен казаться любознательным. Я принял это близко к сердцу. Мне стало инстинктивно знать эти вещи. Но в течение последних нескольких дней я понял, что здесь происходит что-то, о чем я не знал, и этот факт меня обеспокоил. Это оскорбило мои профессиональные чувства, если вы понимаете, о чем я. Я чувствовал, что в основе всего этого лежал какой-то один человек. Сначала я подумал, что это может быть англичанин. Для начала была проблема на пляже, а потом я узнал сегодня утром, что он пытался занять деньги у остальных ".
  
  «И я считаю, что ему это удалось».
  
  "О, да. Этот молодой американец одолжил ему две тысячи франков ".
  
  "Скелтон?"
  
  «Да, Скелтон. Я надеюсь, он может себе это позволить. Я не думаю, что он увидит это снова ". Он сделал паузу, затем добавил: «Потом был мсье Дюкло».
  
  Я смеялся. «Я действительно подозревал месье Дюкло в шпионаже. Вы знаете, он опасный старик. Он ужаснейший лжец и заядлый сплетник. Полагаю, именно поэтому он такой успешный бизнесмен ».
  
  Он приподнял брови. "Бизнесмен? Это то, что он вам говорил? "
  
  "Да. Кажется, у него есть несколько фабрик ».
  
  «Месье Дюкло, - намеренно сказал Коче, - работает служащим в санитарном отделе небольшого муниципалитета недалеко от Нанта. Он зарабатывает две тысячи франков в месяц и приезжает сюда каждый год на двухнедельные каникулы. Однажды я слышал, что несколько лет назад он провел шесть месяцев в психиатрической больнице. У меня есть идея, что ему скоро придется к ней вернуться. В этом году ему намного хуже, чем в прошлом. Он превратился в новую тенденцию. Он придумывает самые фантастические истории о людях. Он несколько дней дразнил меня, пытаясь заставить меня надеть наручники на майора английского языка. Он говорит, что является отъявленным преступником. Это очень сложно ".
  
  Но я привык к сюрпризам. Я допил последний бутерброд и встал: «Что ж, мсье Кош, спасибо за ваши бутерброды, спасибо за вино, спасибо за вашу доброту и спокойной ночи. Если я останусь здесь дольше, я проведу здесь ночь ».
  
  Эй ухмыльнулся. «И тогда, конечно, у тебя не будет шанса уклониться от их вопросов».
  
  "Они?"
  
  «Гости, месье». Он серьезно наклонился вперед. «Послушайте, месье. Вы устали. Я не хочу тебя беспокоить. Но обдумывали ли вы, что вы собираетесь сказать этим людям утром? »
  
  Я устало покачал головой. «Я не имею ни малейшего представления. Я полагаю, скажите им правду ".
  
  "Комиссар ..."
  
  «Повесьте комиссара!» - взорвалась я. «Ситуацию создала полиция. Они должны принять последствия ".
  
  Он встал: «Минутку, месье. Есть кое-что, что, я думаю, тебе следует знать ".
  
  "Не очередной сюрприз, конечно?"
  
  "Месье, когда сегодня вечером прибыл комиссар, английская пара, американцы и Дюкло все еще были в гостиной, обсуждая ваш арест. После его ухода я взял на себя смелость изобрести объяснение вашего ареста, которое сняло бы с вас все подозрения в любой преступной деятельности и в то же время удовлетворило бы их любопытство. Я сказал им со строжайшей конфиденциальностью, что вы действительно месье Вадасси из отдела контрразведки Второго бюро, и что арест был всего лишь уловкой, частью специального плана, о котором даже полиция не знала ничего определенного. . "
  
  Я был поражен. Я разинул рот. "И вы ожидаете, что они проглотят эту чушь?" - наконец спросил я.
  
  Эй улыбнулся. "Почему нет? Они поверили твоей истории о краже портсигара и алмазной булавки ".
  
  «Это было другое».
  
  "Согласовано. Тем не менее они верили в это, и они верили в это. Понимаете, они хотели в это верить. Вы понравились американцам, и они не хотели думать о вас как о преступнике, шпионаже. Их немедленное принятие истории убедило остальных ".
  
  «А что насчет Дюкло?»
  
  «Он утверждал, что знал это все время, что вы ему сказали».
  
  «Да, он будет это утверждать. Но, - я посмотрел на него прямо, - что вы хотели рассказать эту историю? Я не понимаю, к чему вы клоните ".
  
  «Моя идея, - мягко сказал он, - заключалась в том, чтобы избавить вас от неприятностей и затруднений. Месье, - продолжал он убедительно, - если вы будете спать спокойно сегодня вечером, если вы будете оставаться в своей комнате утром, если вы оставите дело в моих руках, я могу обещать вам, что вы не будете отвечать ни на какие вопросы или давать какие-либо объяснения. Вам даже не нужно будет видеть никого из этих людей ».
  
  "Теперь посмотри сюда-"
  
  - Я знаю, - быстро вставил он, - что с моей стороны было крайне неуместно сказать им это без вашего разрешения, но в данных обстоятельствах ...
  
  «При таких обстоятельствах, - язвительно прервал его я, - кража, арест и насильственная смерть за один день были бы плохи для бизнеса, так что вы сначала рассказали нелепую историю о том, что я агент контрразведки. Ру вежливо забыли. Полиция довольна. Я оказался между двух огней. Либо я должен продолжать лгать, как солдат, и объяснять, что знаменитый агент контрразведки делает в резерве, либо я должен выползать, чтобы меня никто не заметил. Хорошая работа! "
  
  Он пожал плечами. «Это один из способов взглянуть на это. Но я хотел бы задать вам только один вопрос. Вы бы предпочли дать свое собственное объяснение? "
  
  «Я предпочитаю говорить правду».
  
  "Но полиция-"
  
  "К черту полицию!"
  
  "Ну конечно; естественно." Он немного смущенно закашлялся. «Боюсь, мне придется сказать вам, что комиссар оставил вам сообщение».
  
  "Где это находится?"
  
  «Это было словесно. Он сказал мне напомнить вам, что гражданин Франции должен быть готов помочь полиции во всех возможных случаях. Он добавил, что надеется вскоре связаться с Бюро натурализации ».
  
  Я глубоко вздохнул. «Я полагаю, - медленно сказал я, - что вы случайно не обсуждали свою маленькую историю с комиссаром?»
  
  Он покраснел. «Я, кажется, упомянул об этом мимоходом. Но- "
  
  "Я вижу. Вы оба работали между собой. Ты… - Я остановился. Меня охватило внезапное чувство беспомощности. Я устал, устал, до смерти надоел все это жалкое дело. У меня болели конечности, голова словно разваливалась надвое. «Я иду спать», - твердо сказал я.
  
  "А что мне сказать слугам, сударь?"
  
  "Слуги?"
  
  «О звонке вам, месье. Их настоящие инструкции заключаются в том, что вас официально больше нет, ваш завтрак будет незаметно подан в вашем номере, что, когда машина прибудет, чтобы отвезти вас в Тулон вовремя, чтобы успеть на парижский поезд, никто из других гостей не должен вас видеть. оставлять. Могу ли я изменить эти инструкции? "
  
  Некоторое время я стоял в тишине. Так все было устроено. Официально в заповеднике меня уже не было. Ну какое это имеет значение? В своем воображении я видел себя идущим по террасе на следующее утро, я слышал восклицания удивления, вопросы, крики удивления, мои объяснения, еще вопросы, еще объяснения, ложь и еще больше лжи. Так было проще. Коче, конечно, знал это. Он был прав, а я ошибалась. Боже, как я устал!
  
  Он смотрел на мое лицо. "Ну, месье?" - сказал он наконец.
  
  "Все в порядке. Только не позволяйте им приносить завтрак слишком рано ".
  
  Эй улыбнулся. «Вы можете быть уверены в этом. Спокойной ночи, месье ".
  
  "Доброй ночи. О, и кстати! " Я повернулся к двери и вытащил из кармана конверт Бегина. «Это мне дала полиция. В нем пятьсот франков на мои расходы за последние несколько дней. Я не тратил ничего подобного. Я прошу вас передать конверт герру Хайнбергеру. Он мог бы использовать это, не так ли? "
  
  Он уставился на меня. На мгновение у меня возникло любопытное впечатление, что я смотрю на актера, который одним движением стер грим с лица, - актера, игравшего роль управляющего отелем. Он медленно покачал головой.
  
  «Это очень великодушно с твоей стороны, Вадасси». Он больше не обращался ко мне «месье».
  
  «Эмиль сказал мне, что он и ты разговаривали вместе. Боюсь, я был раздражен. Теперь я понимаю, что ошибался. Однако деньги ему больше не нужны ».
  
  "Но-"
  
  «Несколько часов назад, возможно, он был бы этому рад. А так он утром возвращается в Германию. Сегодня рано вечером было условлено, что они должны уехать девятичасовым поездом из Тулона ".
  
  "Они?"
  
  «Фогель и его жена поедут с ним».
  
  Я молчал. Я не мог придумать, что сказать. Я взял со стола конверт и положил обратно в карман. Коче рассеянно плеснул еще вина в свой бокал, поднес к свету и взглянул на меня.
  
  «Эмиль всегда говорил, что эти двое слишком много смеялись», - сказал он. «Я обнаружил их вчера. Пришло письмо. Сказали, что из Швейцарии, но на нем немецкий штамп. Пока они выходили из своей комнаты, я взглянул на нее. Это было совсем недолго. В нем говорилось, что если они хотят больше денег, они должны немедленно предоставить доказательства того, что они им нужны. Они так и сделали. Эмиль прав. Они смеются, они гротескны. Никто не подозревает, что они тоже непристойны. Это ее секрет ». Он выпил вино и с грохотом поставил бокал. «Много лет назад в Берлине, - сказал он, - я слышал сольный концерт фрау Фогель. Тогда ее звали Хульде Кремер; Я не помнил ее, пока она не сыграла сегодня вечером. Я часто задавался вопросом, что с ней случилось. Теперь я знаю. Она вышла замуж за птицу. Это очень странно, правда? " Он протянул руку. «Спокойной ночи, Вадассы».
  
  Мы пожали друг другу руки. «И, - добавил я, - я надеюсь снова увидеть заповедник».
  
  Он склонил голову. «Заповедник всегда здесь».
  
  "Вы имеете в виду, что вас здесь не будет?"
  
  «По секрету, я уеду в Прагу в следующем месяце».
  
  "Вы решили это сегодня вечером?"
  
  Он кивнул. "Просто так."
  
  Когда я медленно поднялся в свою комнату, я услышал, как часы в письменной комнате пробили два. Через четверть часа я заснул.
  
  В тот день в полдень я выпил остатки своего завтрака, связал чемодан и сел у окна, чтобы ждать.
  
  Это был чудесный день. Солнце садилось, воздух над каменным подоконником трясся, но море слегка волновал ветер. Красные камни светились. В саду гудели цикады. На пляже я увидел две пары коричневых ног за тенью большого полосатого зонта. На нижней террасе месье Дюкло обращался к недавно прибывшим - паре средних лет, все еще одетой в дорожную одежду. Говоря, он гладил бороду и поправлял пенсне. Пара внимательно слушала.
  
  Был стук в дверь. Снаружи был официант.
  
  «Машина здесь, месье. Пора тебе идти ".
  
  Я пошел. Позже из поезда я мельком увидел крышу заповедника. Я был удивлен, увидев, насколько маленьким он выглядел среди деревьев.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"