Аннотация: Каждая мать желает своему ребенку долгой и счастливой жизни. Каждая, кроме...
Мои близнецы родились раньше срока. Это бывает не так уж редко. Правда, реже бывает, что один из них вырастает здоровым, а второй - нет.
Антошка пошел во второй класс. Он вдумчивый, серьезный, любит читать. Анюта - со мной, дома. Для нее не нашлось школы. У Ани ДЦП, она совсем чуть-чуть разговаривает, не ходит. Врачи говорят, что она умственно отсталая. Наверное, они правы, но это уже не так важно.
Иногда люди спрашивают меня, почему мы не оставили Аню в роддоме. Никак не могу понять этот вопрос: забрать одного из детей, а второго, как бракованного, выбросить? - Они не приносят никакой пользы обществу! - порой заявляет тетя Нина с пятого этажа, бесцеремонно разглядывая коляску с Аней. Я никогда ни с кем не спорю. Но очень хочется сказать: а какую пользу приносит Толик из двенадцатой квартиры, в четвертый раз оказавшийся за решеткой? Или моя приятельница Ксюха, бездетная домохозяйка, обожающая шопинг и маникюр? Разве пользой, приносимой обществу, меряется право человека на жизнь?
Анюта радостно хлопает в ладоши, когда мы доезжаем до парка. Она обожает кормить голубей. Потом мы зайдем в магазин, купим ткань на платье для племяшки, ей скоро пять. Я иногда шью на заказ, но времени не так много, и я не решаюсь брать что-то сложное. Мы трижды в неделю мы с Аней ездим через весь город на реабилитацию в центр для ДЦП-шек, так жаль, что этих центров очень, очень мало! Мы уже знаем, что Ане нравится работать с глиной и пластелином, она аккуратно повторяет то, чему ее учат на терапии.
Не думаю, что для нее найдется даже простенькая работа, просто потому, что никто не будет стараться дать возможность моей дочери самой зарабатывать. Проще отправить ее в какой-нибудь дом инвалидов.
Когда я думаю о будущем, знаю только одно: когда бы ни было мне суждено умереть, надеюсь, что Аня уйдет из этого мира за пять минут до меня.
****
Иринкины стихи несколько раз печатала местная газета. Конечно, они не догадываются, что написала их четырнадцатилетняя девочка-инвалид. Почему-то считают, что дети на инвалидных колясках по определнию ничего не знают и не понимают. При Ире начинают говорить так, как будто она за сто километров или полностью глухая.
- Ой, вам так тяжело с ней возиться, правда же? - сочувственно приговаривает сердобольная старушка.
- Тяжело, - подмигивает Ира, - но я маму морально поддерживаю.
Мы смеемся, а старшука смущенно ретируется.
Ира учится дома. Ни одна школа не согласилась ее брать, потому что нет у них соответсвующих условий. Пару лет назад она написала письмо мэру, спрашивая: что мешает эти условия создать? Боюсь, его ответ был малоинформативен.
У моей дочки не работают ни руки, ни ноги. Они умница, закончила девятый класс на отлично, пишет-диктует чудеснейшие стихи. Она не может сама пойти в туалет, поесть, причесаться.
Ее отец ушел, в тот день, когда Ира выросла из обычной коляски. Нам привезли инвалидную, и Тема внимательно посмотрел на коляску, на Иру, на меня. И пошел собирать вещи. Он честно платит алименты и раз в неделю говорит с Ирой. По телефону. Мне кажется, что Тема просто представляет ее здоровой. Она давно простила его.
Недавно я случайно нашла у Иры несколько упаковок снотворного. Боюсь даже думать, где она их взяла.
- Зачем? - только и спросила ее.
- Ты не переживай, мамочка! - торопливо сказала Ира, отводя глаза. - Это только на случай, ну... если... если с тобой что-то случиться. Я не смогу жить в интернате, ты же понимаешь.
***
Кто-то из соседей еще помнит Ваню совершенно обычным малышом, сосредоточенно лепящего куличики или катающегося на карусели. Большинство же знают его как "того больного из второго подъезда". После того, как ему вырезали опухоль в мозгу, Ваня так и не пришел в себя. Опухоли больше нет, но и радости, радости тоже больше нет.
Я знаю, что он любит музыку и не любит манную кашу. Я знаю, что он узнает меня, и даже, очень редко, улыбается мне.
- Он же совсем овощ, - пренебрежительно говорят люди.
- Он человек, - всегда отвечаю я. - Вы же не называли его так в три года. Разве из-за болезни он перестал быть человеком?
- Отдала бы его в детдом, что ж теперь с ним нянчиться, - советуют приятели.
Меня это невероятно возмущает:
- Вы сдаете своих родителей в дома престарелых?
- Нет, но они же нам столько дали! - неизменно слышу в ответ.
- И Ваня мне очень много дал. Пять лет счастья - это мало? Пять лет, когда он целовал меня, называл мамочкой, рисовал человечков, помогал развешивать белье, пел песни и писал "мама" задом наперед? Пять лет, когда я была счастлива... Теперь все, чем я могу его отблагодарить - это любовью. Просто любовью, без гордости его успехами и без надежды на стакан воды в старости.
Прихожу домой, как всегда, стараюсь поймать Ванин взгляд, и рассказываю ему о прошедшем дне. После еды ставлю Чайковского, и сын тихонько сидит, слушает. Мне даже кажется, что я вижу след улыбки на его худеньком личике. С чуть слышным свистом выходит воздух из трахеостомы.
Когда-то я молилась в надежде на чудо. Теперь, семь лет спустя, моя молитва только об одном - успеть почувствовать приближение конца, чтобы уехать вместе с Ваней. На машине - с обрыва.
***
Врачи долго рассказывали нам с мужем про синдром Ретта, а я, наверное, из-за шока, спрашивала:
- Так Полина скоро умрет? Она долго не проживет?
- Проживет, - говорили они. - Лет двадцать пять-тридцать.
И мы успокоились. Просто потому что не знали, что же это означает - растить дочку с этим синдромом.
Теперь знаем.
Полина, наша солнечная доченька, самая маленькая и самая славная, всегда кажется мне голубой пирамидкой. Она не похожа на обычных детей, у нас не выходит с ней общаться. Но я верю, что там, в своем мире, она обычная, веселая, счастливая. Быть может, это отдельная планета девочек Ретта? Может быть, лет через десять, или сто, на эту планету полетит корабль, а мы сможем купить билет. Вместе с родителями Даши и Насти.
Наши старшие сыновья говорят, что, если б в каждой семье был бы особый ребенок, люди стали бы спокойней, меньше расстраивались бы из-за ерунды и чаще бы помогали друг другу.
- Полинка - живой урок милосердия, - говорит Никита.
Такие они дружные, мои мальчики, и такие большие уже!
- Мам, неужели ты думаешь, что мы с Никитой бросим Полинку на произвол судьбы? - как-то спросил Стас, наш старший.
- Конечно же нет! - ответил за меня муж.
Мы оба знали, что братья обязательно позаботятся о ней. Но так напугавшая меня восемь лет назад короткая жизнь, уготованная Полине, теперь кажется мне благом. Ни одна мать не хочет хоронить своего ребенка. Ни одна - кроме особой. Мы можем дать Полине любовь, заботу, надежду на билет на ее планету. И пусть каждый день ее жизни будет радостным и полным любви. И пусть ее последний день будет моим предпоследним. Потому что милосердия, о котором говорил Никита, может не оказаться у его жены.