Рустам Нуриев			

			Скольжения

	Однажды В те самые дневные солнцестояния я решил поверить и вот он я
въехал в веру. Неосторожная слововая сливовая ветка утюжит читабельность
и весь замысел рушится, замес теряет тегучесть. Бесконечные путешествия в
микромире атома, лёгкая прогулка в макромире Галактики, двухголосная фуга -
моя двойная маска. И если снится поражение, то снится что-то, а победы остаются 
на этой планете. "Ведь так не бывает на свете, чтобы были потеряны дети". Мака
роны макромира, они же аэродинамические трубы - ураган бахромит сумасшедшего
профессора. Ну зачем нужны фотографии выскочек Джаггера и Ричардса? Мне бумага
нужна, текст писать негде...
	...Всё будет хорошо. Бахромит космонавта-профессора, блестит пластинка
антикварного болгарского "диско" и всё вышенаписанное уже было, только в других
сочетаниях. Я где-то всё это слышал...
	Весь мир сквозит через меня. Настолько, что любая муха в ухе жужжит.
В моей песне всё больше опечаток-заплаток и город растянулся как гантель-тоннель
и половина бытия поселилась в тёплой "маршрутке". Песня мерцает как Полярная
звезда,  но какое дело водителю до всего этого, если он отвечает за моё житье-
бытье?
	Колокольчики и дым регулярны-сингулярны, я боюсь таких терминов - он на-
мекает на некую глубину, но это не глубина, а скольжение по поверхности пруда и
в этом рассказе, тихо как в омуте, и в этом бормотании самообмана прячется
попытка посмотреть на себя со-бытийного.
	Со-бытие - просмотр фильма обо мне мною же. Я лёгкй как птица и
перевёрнутая мозаичность летнего денька из сундуков детства сверкает солнечными
зайцами. И перламутр электрооргана "Юность" кстати. 
	Я лежал навзничь на холме среди цветов - я снова уснул, проснулся снова
- мой корявый почерк продолжал вздыхать о середине солнечного дня - я спал  -
 всё вокруг спелось из запаха трав и видеоизображения стрекозы, сидящей на 
моём ухе. 
	Если есленная слепая игра в прятки любит солнце, то и я люблю. Я 
отравлен именами из телевизора, снег не обращал на это внимания, планета 
солнечно смотрит на совсем иные вещи. 
	Нужно придумать новый рассказ, прямолинейный как солнечные лучи и 
всего-то нужно изорвать в клочья старый и склеить его заново, так чтобы никто
не догадался. Я не знаю того, кто всё это сочиняет - я всего лишь персонаж-автор.
Гравитация управляет рассказом. Пушкин, наверное будет сочинять эти слоноподоб
ности. В голове обрывается знание знания, которое съедает богиня забывания.
Ясно, что я никак не изменился со времён школьных каникул, может самая
событийность произошла именно тогда, а сейчас только и осталась середина весны.
	Калейдоскопичность рассказа найдена давным-давно. Вместо сочинительства
найдётся и другая авантюра, я думаю, что разбрасываться водой тоже неплохо.
Неплохой рассказ, видите ли выходит, я горжусь им. Посмотрите на мой рассказ -
он похож на прогшулку пешком - жёлтые поля переходят в зелёные, ёлки и сосны 
чередуются с берёзами, снег тает, зелёное лето заглушает грохот поезда, 
урбанистический вид ловит едва заметные движения тени и то, что я слышу в чужом
пении, возможно не слышит сам певец. Тембральная краска прячется, не стоит 
выводить её на чистую воду - неинтересно будет. Лучше поискать немножко 
где-нибудь в шкафу шапку и варежки, "и вперёд на лыжи"...
	Познание выводит на чистую воду всё подряд. Пусть Бетховен в последних
фортепианных сонатах пришел к высокому словов пафосу, но возможно это и есть
тот тембр и короткое всхлипывание в жилетку, она так нужна усталому путнику.
	Вседвижение или ничто? Поиск покоя или бегство - бег в колесе? 

	Водоворот вчера-сегодня-завтра вышвыривает на берег, затягивает в 
плывучую живучесть. И это только видимость и шапка-невидимка это уловка. 
Смысл - уловка бессмыслицы, бессмыслица парадоксалит ситуацию и я смутно 
догадываюсь о том, что всё повторяется. Я спрячу пафос в карман, на серой 
центраьлной улице зазвенит трамвай. Я нажму кнопку "плэй" и октет современ-
ного композитора Чистякова заслезится гобойновиолончельно самым медленным 
в мире Адажио и сосулька упадёт.
	Я боюсь, что я инопланетянин, я боюсь бояться, а вы не бойтесь. Омар 
Хайям ко всему относился легко. Даже последний из могикан спасётся на ипподром-
ном тотализаторе.
	Крайний Север отчаяния и Юга,где халва - так и проходит моя вероятност-
ная линия, которая нарисована для хиромантов. Я подскользнулся на сентябрьском 
искушении, я встану и пойду, раздвигая мир плечом... Этот круг эклектичных 
ипохондрических улиц Центральной и Телеграфной я пройду в тысячный раз. Чем 
дальше, тем страшнее в лесу я увидел белку и мне захотелось петь и эта 
оптимистическая комедия была тщательно продумана в золотые детские годы.
	Бытие сельмага ещё как рифмуется с Эйфелевой башней, Санкт-Петербург
вспоминает уикэнды на Урале и ещё немного, я запою географическую восторженность.
В каждый рассказ я бросаю как в печку свои фобии, самоповторы, иллюзии. Моя борь
ба - скольжение груховика в грязи. Птицы поют, я не знаю, соврал ли я себе,
"Вот здесь, на этом самом месте, сидя на белой полосе". А теперь застольная лири-
ческая "В добрый час, друзья, в добрый час". 


			Что-нибудь

Если ничего нет, то это уже хорошо, попытки написания о том, чего нет уже громо-
здятся. Осы строят гнездо, осы самоокружаются. Ничто окружает себя, цепляясь за
нечто, ничто продувает нечто сквозь дырки. Изба старости погружается в забытье,
новостройки "знают" архитектуру забытой избы и потому строятся по-старому. Весна
ломает льды, а лето умиротворит кого-нибудь. Ничто и нечто с лёгкостью превраща-
ются друг в друга. Лето именя успокаивает. Лампы дневного накаливания уютным зим-
ним вечером имитируют лето. Как такового нет рассказа. Я пишу нечто, забирая ла-
донью воду из родника. Нечто обрастает из ничего. дождь собирается в малозаметном
небе. Если я расскажу о свои повседневностях кому-нибудь, кто-нибудь и раздует
из ничего что-нибудь. Что-нибудь пишется. Я пишу что-нибудь. Хорошо, что есть 
где-то в архивах документальные фильмы Свердловской киностудии - в них ничего 
не происходит, медленная кинокамера фиксирует медленную речь медленного 
горожанина-селянина, теперь-то понятно, что некуда спешить.