Аннотация: Первая глава истории, в которой Корд Бак Борна встречает живую легенду - Берена ва Хира, человека, носящего щит богов...
Книга первая СВАТОВСТВО ЦАРЯ СИВТА
Глава I. ОБРЕЧЕННЫЙ
***
Ныне я стар, тощ и кожа моя суха и морщиниста, точно старый пергамент. Глядя на меня трудно представить, что некогда в этих руках и плечах таилась сила, волосы мои были черны, как ночь, а глаза -- ясные и чистые. Я и сам бы не поверил.
Но в день, вернее ночь, когда круто изменилась моя жизнь, я числил за собой только шестнадцать вёсен, и тот, кого звали Старый Ранах, казался мне самым древним человеком в мире. Лицо его было изъедено морщинами глубже, чем кора вековых деревьев, источенная личинками, в запавшем рту желтело несколько чудом сохранившихся зубов, а цвет волос никто не смог бы угадать из-за въевшийся в них грязи и нанесенной сверху белой глины. Наверное, они были седыми. А какими им еще быть у такого дряхлого старика?
В ту ночь я и представить не мог, что доживу до его лет, а то и переживу их. Да и с чего вдруг, когда я точно знал, что буду мертв до своего семнадцатилетия, и что смерть моя станет медленной и мучительной.
Об этом мне сказал сам колдун.
-- Они разрежут тебя от пупа до горла. Вот так, -- говорил Старый Раннах, пока его тонкий костистый палец скользил по моей груди, обозначая линию разреза.
Этот палец венчал длинный желтый ноготь, неровно обгрызенный. Он рвал и царапал кожу, оставляя за собой след, алеющий крохотными капельками. Воспринимать подобное прикосновение как боль для того, кто уже начал носить копье, казалось бы смешным, но мне было не смешно, а только больно и страшно.
Больно от его пальца, твердого, как обожженный корень старого дуба, и страшно от его слов, поскольку и то, и другое предвещало самый дурной конец, какой только можно представить.
Проклятие молодости -- меня определили в жертву.
-- Ты будешь еще жить, когда Бичующие распахнут твое брюхо и начнут извлекать кишки -- длинные, влажные и блестящие, точно угри, -- шепелявил колдун, довольно скаля верхний зуб, самый длинный и желтый. -- Невыносимые муки будут сотрясать твое тело, но ты еще увидишь, как они дымятся на алтаре. Жрец специально повернет твою голову. Вот так. Думаю, ты даже услышишь запах, с каким твои потроха будут сгорать, прежде чем Темная госпожа, наконец, явит свою милость, грязный мальчишка.
В его голосе не было ни злобы, ни ненависти. Раннах не пугал -- он просто раскрывал мою судьбу. А я, слушая его, отчаянно боролся с самим собой, стараясь не допустить одной вещи -- не начать стучать зубами от страха. Возможность с достоинством встретить жуткую участь -- последнее, что мне оставалось. Все остальное Берен ва Хир и его люди отняли три дня назад, когда внезапной ночной атакой разметали лагерь Эстрельда Косолапого, убили и захватили его людей, оружие и лошадей.
Сам Эстрельд пал в числе первых -- копье, брошенное из темноты, попало ему прямо в рот, пока он стоял у костра и колотил топором по щиту, пытаясь собрать вокруг себя воинов. Сейчас, с высоты своего опыта, я понимаю, что глупо было стоять у костра, являя собой прекрасную мишень для копья, которое может кинуть сильная, тренированная рука. Но еще глупее было вообще идти в земли эккунга Вуффы с намерением захватить такого хевсхорта, как Берен ва Хир по прозвищу Золотой Щит.
Охотник стал добычей, прежде чем успел осознать это.
Я понял, что все кончено в тот момент, когда он вырвался из объятий мрака, прикрываясь своим знаменитым щитом, огромным и начищенным так, что отблески пламени расплавленным золотом сияли на его выпуклости, и разя наших людей с невероятной быстротой и яростью. Казалось, сама Темная госпожа направляла его руку.
Две сотни человек повел с собой Эстрельд Косолапый, чтобы заполучить голову Берена-Щитоносца, волей судьбы оказавшегося в чужих землях с малой дружиной, и большая часть из этих двух сотен в ту ночь осталась на земле, изрубленная топорами, иссеченная мечами или пробитая копьями, разделив судьбу своего вождя. Берен-Щитоносец же потерял всего четверых, причем одного из них сразил я, бросив ему в голову чурбан, поднятый с земли.
Когда люди Золотого Щита ворвались в наш лагерь, убивая заспанных и застигнутых врасплох мужей направо и налево, я оказался слишком далеко от своего оружия. Выданное мне Эстрельдом копье с наконечником из мягкого дрянного железа осталось в общей пирамиде у костра, там же лежал и плохонький щит, сплетенный из веток ивы и обтянутый кожей, так что никакого другого оружия, окромя бесполезного маленького ножа за поясом, при мне не было.
И все же в ту ночь я впервые убил.
Я не горжусь своим первым убитым, хотя часто его вспоминаю. То был мальчишка на год, а то и два младше меня, щуплый и неуклюжий. Он не носил ни топора, ни копья, поскольку судьба назначила ему другой путь -- путь колдуна и друида, такого как Старый Раннах, или как Муфит -- глупый, скандальный колдун, сопровождавший дружину Эстрельда...
Стоили ли чего-то чары Муфита той ночью никто не узнал: старого мошенника зарубили как раз, когда он выбирался из своей маленькой кожаной палатки, держа в руке лопатку медведя с вырезанными на ней магическими знаками и что-то заунывно запевая. Я увидел его гибель сразу после того, как Косолапый упал с копьем в голове, а наш лагерь наполнился черными тенями, в руках которых тускло отсвечивало железо. Тени вопили, как проклятые души и крушили все вокруг, разбрызгивая кровь.
А потом я увидел крадущегося в темноте мальчишку с кривым и узким ножом, которым он дорезал глотки упавших на землю раненных, тихо смеясь самому себе. Кровавая ярость боя захватила его, но совсем не так, как это происходит с воинами и хевсхортами. Он не кричал, не колотил оружием по щиту, не вступал в противоборство с мужами, упиваясь безумной горячкой сражения. Вместо этого мальчишка тихо и безжалостно пускал кровь тем, кто не мог оказать сопротивления, заглядывая в глаза, чтобы увидеть, как их покидает жизнь.
Думаю, он был безумцем и вне битвы.
Подчиняясь неосознанному приступу гнева, я схватил с земли тяжеленный чурбан, на котором наш кузнец вечером правил оружие, и швырнул его в маленького мерзавца. Не знаю, откуда и силы взялись -- только руки и плечи болью обожгло. Снаряд смял и скомкал его, как куклу. Мальчишка упал и забил ногами в агонии.
В следующее мгновение кто-то ударил меня по затылку, и звезды, рассыпавшиеся по небу, брызнули мне прямо в глаза.
***
Очнулся я уже связанный и обнаженный по пояс -- в нашем же лагере, который, однако, больше не был лагерем Эстрельда Косолапого. Меж его костров теперь ходили люди в длинных тяжелых кольчугах с цельными пластинами на груди и животе, деловито обшаривая тела убитых и стаскивая трупы в одну кучу. Их оказалось не так много -- дружина Берена втрое уступала отряду Эстрельда... но победил в итоге Золотой Щит, а мой хевсхорт упал головой в костер, поймав ртом копье.
То был хороший урок для тех, кто выжил.
А выжил не только я -- несколько десятков людей Косолапого бросили оружие и тем сохранили жизнь. Они сделали это прежде, чем успели осознать, как сильно уступает числом враг. Только пленных оказалось почти столько же, сколько человек привел с собой Берен! Найдись среди прочих наших воинов хевсхорт на замену Косолапому, который сумел бы сплотить их вокруг себя, у нас оставался бы шанс отбиться.
Увы, когда оружие легло к ногам победителей, думать о сопротивлении стало поздно. Люди Эстрельда поддались страху и поплатились за это.
С пленных сорвали браслеты, ожерелья и воинские кольца и заставили расплести косы в бороде и на висках, лишив звания воинов. Четверо мужей воспротивились такой участи и их мужество уважили, отрубив головы вместе с косами.
Судя по обрывкам слов, доносившихся до меня, воины Берена планировали отвести сдавшихся людей Эстрельда в Сунтон -- город на реке, что находился в двух днях пути отсюда. Оттуда уходят большие круглобокие корабли хитроглазых гизов, торгующих со Старой Империей и даже с Землями-за-Туманами, откуда иногда приплывают чужаки. Они охотно покупают наши меха, мед, древесину, железо и зерно.
И рабов.
Люди Берена намеревались продать всех мужчин, захваченных в лагере Эстрельда скопом, не задерживаясь в Сунтоне и не торгуясь.
Всех, но не меня.
У меня не имелось ни бороды, ни браслетов, однако, в общий круг я не попал по иной причине. Как уже было сказано ранее, дряхлый и косматый старик с макушкой, измазанной белой глиной заметил меня среди прочих пленников и сразу наложил свои лапы. Он назначил мне иную судьбу - куда более страшную, чем рабство.
Его одежда не оставляла сомнений о роде занятий -- длинная черная роба из толстой шерсти обшитая кожаной тесьмой, в которую умелые пальцы вплели бесчисленное небольших косточек, резных фигурок и камешков с дырками и без. С тонкой птичьей шеи старика свисал десяток, если не больше самых разных амулетов, часть волос была собрана и склеена белой глиной, образуя два коротких кривых рога за ушами, а прочие космы торчали во все стороны.
Позже я услышал, как другие называли его Раннах Старый.
Мальчишка, которого я зашиб чурбаном, оказался его учеником. Не думаю, что старик сильно переживал за гибель своего ученика -- я привлек его внимание по другой причине.
-- Ты не гехур, -- сказал старик, пристрастно осматривая меня, как барышник осматривает лошадь. -- Волос темен и рост большой. Что молчишь? Отвечай!
Он больно стукнул меня своим посохом по плечу.
Люди Эстрельда Косолапого, как и он сам были в массе своей гехурами -- выходцами с маленьких скалистых островков на западе от Большого острова Брака. На их языке "гехур" значит "белый человек", и это и впрямь были белые люди, -- невысокие, но коренастые мужчины со светлой кожей, быстро краснеющей под солнцем. Их волосы, бороды и брови порой были такими светлыми, точно их отбелили известью.
Высокий и темноволосый я отличался от любого гезура, как дерево от кустарника.
-- Я из вагров, господин, -- торопливо сказал я, опасаясь разозлить колдуна.
Мой народ -- народ моего отца -- жил на Ваге, самом северном из пяти Больших островов. Кем была моя мать, я не знаю, ибо она умерла сразу после родов. Меня выкормила другая рабыня, из альтов, молока которой, к счастью, хватило на двоих.
-- Что делает вагр в компании гехуров?
-- Меня продали лорду Эстрельду три года назад.
Старик нахмурился. Концом посоха он заставил меня задрать подбородок, открывая шею.
-- Не вижу на тебе рабского ошейника. И ты сражался. Убил моего ученика.
-- Лорд Эстрельд снял с меня ошейник.
Это была правда.
Однажды Эстрельд Косолапый увидел, как я рублю дрова, раздевшись по пояс, чтобы было не так жарко, и его впечатлили ширина моих плеч и то, как я управляюсь с топором. Мой отец был крупным человеком, а я уродился в него. И ведь в те дни я только входил в телесную мощь.
На мою удачу дела Косолапого тогда шли неважно: много его воинов погибло в неудачном набеге на земли северных альтов, и он искал, как восполнить потери в своей дружине. С меня и трех других крепких молодых рабов сняли ошейники и дали копья,а также хлипкие ивовые щиты -- взамен на клятву служить хевсхорту Эстрельду до самой своей смерти. Я дал такую клятву с готовностью и великой радостью, ибо судьба воина даже при таком невезучем лорде казалась предпочтительнее участи раба. Сейчас я старик и знаю, что большинство рабов живут дольше, чем те, кто носит воинские кольца и браслеты.
... недолго же продлилась моя бессрочная служба.
Я не успел поучаствовать ни в одном сражении, а первый мой убитый -- даже не воин, с которого можно содрать добрую кольчугу и шлем, но жалкий мальчишка, ученик колдуна.
Старый и страшный Раннах долго смотрел на меня, а потом довольно цыкнул желтым клыком.
-- Вы, вагры, ведь признаете младших богов, не так ли? Вы молитесь Эйрику, Серебряному принцу?
-- Мой народ, господин. Не я. Я Большую часть жизни прожил среди гехуров, а мы... они не служат богам.
Старик хрипло рассмеялся. Смех его напоминал крики болотного волка.
-- И все же ты вагр-богопоклонник. Ты понравишься жрецам Бичующих. Твоя смерть отпугнет Серебряного принца от наших земель.
-- Господин, -- взмолился я, но старик внезапно окрысился и ударил меня по лицу посохом так, что рассек кожу на скуле.
У меня и по сей день шрам от этого удара, превратившийся в тонкую как паутинка белую полоску, затерявшуюся где-то среди морщин.
-- Заткнись, мальчишка! Твое грязное племя жаждет вернуть на острова богов, чтобы прислуживать им, ублажать их и потакать их прихотям. И ты умрешь уже за то, что их гнилая кровь течет в твоих венах! Эффа, Бурок!
Его резкий пронзительный голос привлек внимание двух воинов, стаскивавших хорошую длинную кольчугу с трупа одного из людей Эстрельда. Оба обернулись и скорчили одинаково недовольные физиономии.
-- Свяжите этого парня и следите, чтобы он не наложил на себя руки. Мы отвезем его в Хуллу.
И я содрогнулся, услышав отзвук рока в его словах.
Хулла!
Уж лучше бы мне было лежать с копьем в брюхе...
***
Я никогда не видел, чтобы Муфит, колдун Косолапого отдавал приказы воинам, но в дружине Берена, видимо, все было заведено иначе. Оба мужа, окликнутые Раннахом, беспрекословно подчинились. Волоча за ногу труп гехура с задранной до подмышек кольчугой, они подошли к нам, и Бурок -- тот, что повыше и помоложе -- развязал мне руки спереди, чтобы тут же скрутить их за спиной. Да так ловко и умело, точно только этим и занимался.
Бородатый Эффа при этом тщательно обшарил меня, дабы убедиться, что я не скрываю при себе ни обломка лезвия, ни хотя бы наконечника от стрелы.
Беспокойство старого колдуна мне было понятно.
Слова "мы везем его в Хуллу" не требовали лишних разъяснений.
Я слышал -- те, кого везли в город-храм шрамоголовых жрецов-безбожников не по их воле, делали все, чтобы туда не доехать...
Люди Эстрельда любили потрепаться на эту тему у ночных костров. Считалось, будто на молодых воинов это производит впечатление и побуждает их сражаться до последнего, чтобы не попасть в плен даже ненароком.
Ибо есть вещи похуже рабства.
-- Не повезло тебе парень, -- сказал Бурок, закончив с узлами.
Эффа только хмыкнул.
Они оба вернулись к трупу гехура и его кольчуге.
-- Перегоните наших лошадей, -- услышал я громкий голос -- такой властный и уверенный, что принадлежать здесь он мог принадлежать только одному человеку. -- Кайн, выбери из захваченных самых крепких и выносливых на завод.
-- Да, господин.
Как ни погружен я был в страдания и тревоги относительно свои будущего -- увы, недолгого и, увы, же, крайне печального -- не повернуться на этот голос я не мог.
Так я впервые увидел Берена ва Хира.
Вопреки ожиданиям прославленный воин оказался невысок ростом -- наверное, на полторы головы ниже меня, а я повторюсь, тогда только начал входить в рост и силу. При этом шириной плеч и грудной клетки он мог поспорить с любым здоровяком, а длинные руки, придававшие ему сходство с серой обезьяной, бугрились, точно у молотобойца. На этом сходство Берена с известными мне хевсхортами (каких, сказать по правде, я видел тогда совсем немного) заканчивалось.
В нем не было медвежьей осанистости и тяжелой размеренной мощи воинов-силачей, какая обретается вместе дородностью -- с мясом и жиром, нарастающими на костях от хорошей и регулярной пищи, достойной воина. Напротив, Берен двигался с легкой, упругой стремительностью, выдающую человека, в бою больше полагающегося на ловкость и мастерство, нежели на грубую силу. Резкий и порывистый он, казалось, был свит из жил.
Все его люди носили длинные тяжелые кольчуги, иногда достигающие почти до колен, но их хевсхорт обходился короткой легкой кольчугой, не достающей и до середины до бедер, а ее рукава едва прикрывали бицепсы.
И я знал, почему.
Ему не было нужды в длинной и тяжелой кольчуге.
О нем много рассказывали -- о Берене-Щитоносце, человеке, бьющемся с золотым щитом в руках, который ни один клинок не может ни пробить, ни обойти. Собственно, историй про этот щит ходило едва ли не больше, чем про самого ва Хира.
Среди людей Эстрельда Косолапого шептались, будто на самом деле он принадлежал когда-то молодым богам, пока не был утерян ими в битве с богами Старой Империи. Спустя несколько веков его нашли и вновь спрятали от глаз людских косматые старухи-ваджи, собираясь вернуть хозяевам, когда те снова придут на Пять островов. Берен ва Хир будто бы разыскал безумных лесных ведьм и выменял реликвию на десять (тут истории расходились в деталях, я слышал и про двадцать, и даже про девяносто девять) девственниц для их алтарей.
Рассказывали, что щит богов нельзя даже оцарапать, а человек, носившей его, становится неуязвим в бою. И что он и самом деле отлит из чистого золота.
Вранье.
Когда ва Хир снял легенду со спины и прислонил к пирамиде из копий, я увидел всего лишь бронзу -- любовно начищенную, но избитую и поцарапанную множеством ударов. Щит богов оказался щитом воина.
Он был кругл и велик -- вдвое больше обычных и в несколько раз тяжелее, что чувствовалось даже на вид. Я уже немного мог судить о таких вещах, поскольку к тому времени практиковался с копьем и простым щитом, сплетенным из ивовых веток, наскоро обтянутых кожей.
Удивительное снаряжение.
Щит Берена отличался формой и размерами и от овальных щитов гехурских воинов, сколоченных из досок липы и стянутых железными полосами, и производил даже большее впечатление, чем зловещий гизский тарч с четырехгранным шипом, приклепанным в центре, какой я видел у одного из людей Эстрельда. А тот тарч выглядел грозно, поскольку сочетал в себе орудие защиты и оружие нападения -- в бою им можно было наносить удары, точно кинжалом.
Позже мне предстояло увидеть и множество других щитов. Прямоугольные щиты северян-фриксов с хитрыми выемками по краям для работы копьем. Маленькие кулачные щиты бериариев, края которых снабжены режущими кромками, отточенными до остроты бритвы. И квадратные выгнутые щиты имперцев с широкими прочными умбонами в форме паука...
Золотой Щит отличался от всех -- огромный и выпуклый диск из толстой и твердой бронзы с двойными перекладинами внутри для разных хватов и затейливым ремнем для ношения на спине. За таким щитом могло укрыться сразу два человека и чувствовать себя в безопасности, как от броска копья, так и от удара секиры.
Он казался слишком тяжелым, но совсем скоро мне суждено было увидеть, с какой ловкостью обращается с ним Берен ва Хир. Длинные и сильные обезьяньи руки смертного хвесхорта были созданы носить щит богов.
-- Не золотой, -- сказал Бурок, располагавшийся рядом со мной, видимо, чтобы караулить.
-- Что?
-- Щит, -- усмехнулся молодой воин, показав жестом, что проследил мой взгляд. -- Не золотой. Я тоже поначалу верил, будто его щит из золота, а это всего лишь бронза. И даже не волшебная.
-- Не разговаривай с ним! -- прокаркал колдун, шаркая мимо нас к костру. -- Пусть молится своему ублюдку-богу -- так его лучше встретят в Хулле. Слышишь, парень? Молись! Твоя душа должна смердеть верой, когда ее исторгнут из тела.
-- Я не поклоняюсь... -- начал, было, я, но старик уже ушел.
-- Это Старый Раннах, -- шепотом сказал Бурок. -- Великий и могучий колдун. Он пришел с севера, и Берен уже три года всюду таскает его с собой. Говорят, Раннах хотел стать одним из Бичующих, но они отвергли его за якшанье с богами, у которых он испрашивал силу... Эх, не повезло тебе, вагр.
-- Ты можешь отпустить меня ночью, -- таким же шепотом сказал я. -- Я уползу в болота и затаюсь. Никто не станет задерживаться на чужой земле ради одного беглого пленника.
-- Ты чего это удумал? -- в голосе Бурока зазвенела злость. -- Ты чего это удумал, пес?
Он поднялся и больно пнул меня, целя в живот. Я едва успел повернуться на бок и поджать ноги, так чтобы удар пришелся по ребрам.
-- Заткни свою вонючую пасть и молись!
И я заткнулся, хотя молиться не стал.
Я не врал Раннаху насчет веры. Может, народ моего отца и верил в Эйрика, но мне этой веры не передалось. Гехуры не жалуют богов, обиженные за плохие земли, которые им достались, и не выносят поклонения перед ними со стороны других. По крайней мере, не выносят там, где могут проявлять свою силу. Рабов, которые пытались молиться, пусть даже тайком, быстро отучали от этого кнут и тяжелые кулаки.
Думаю, я их понимаю. Если бы мне пришлось родиться и испокон веков выживать практически на голых скалах, где всех богатств -- водоросли, соль, да тюлени -- пожалуй, я тоже носил бы в душе злость к богам, что так нечестно распределили земли промеж человеческих племен.
Впрочем, сейчас злости мне и своей хватало.
Я был рабом и сыном раба, чья свобода, обретенная милостью лорда Эстрельда, не продлилась и двух лун. Теперь я снова раб, и даже хуже того -- раб, обреченный окончить жизнь на алтаре Бичующих в страшной Хулле, воняющей кровью за десять лиг. Есть мне за что благодарить богов -- хоть старых, хоть молодых?
Да я не хуже любого Бичующего поносил бы тех, и хулил этих -- дайте только волю.
Увы, воли-то мне теперь было и не видать.
Так мне казалось в тот миг, и последующие три дня уверенность в этом только крепла, ибо Старый Раннах не упускал возможности напомнить мне о том, что произойдет в Хулле.
-- Я буду просить, чтобы обряд провел Беллок Коричневый. Он самый лучший и самый опытный гаруспик среди Бичующих, -- бормотал проклятый старик, кружа вокруг меня, точно ворон над телом умирающего воина. -- Его искусство так высоко, что жертвы остаются в живых, даже лишившись всех конечностей и с уже вскрытым животом. Ты почувствуешь всю боль, какую только способно претерпеть человеческое тело, мерзкий вагр. Твоя душа будет смердеть, и твой бог подавится ею, точно желчью!
От таких страшных слов меня трясло и внутри все леденело. Лишь на второй день я понял, что это неспроста. Жуткие пророчества Раннаха были частью того жертвоприношения, к которому меня приговорили. Ножи и пилы бритоголовых жрецов еще не коснулись моей плоти, однако ужас, который они вселили в меня, уже скручивал нутро в узлы.
Старый колдун знал, что делал. Спустя сутки после плена я уже истово ненавидел бога, в которого никогда толком не верил...