РОЗА-КРАХАТОЗА

Мой аспирант Гриша Худяков уезжал на рождественские каникулы к родителям в Смоленск. И вот рано утром, когда я еще не вставала, приоткрывается дверь и с некоторой опаской заглядывает ко мне Катя. Она не успевает ничего сказать, потому что ее оттесняет Гриша. Он стремительно входит в мою комнату, очень спешит, конечно, но это неслыханно - не позвонил, не предупредил, а я еще не вставала.

- Марина Александровна, извините, опаздываю на поезд...

- Да как Ваши дела?

- Потом, потом. Опаздываю, бегу...

И, убегая, кладет на стол огромный, такой, что одной рукой не ухватишь, букет ландышей. Зелени в нем больше, чем любимых моих белых узорных цветочков, качающихся на тоненьких бледных веточках. Но букет благоухает, и комната наполняется свежим напоминанием: хотя на дворе еще январь, но день уже увеличивается, время, как всегда, несется вскачь, и скоро, скоро уже...

Скучно описывать утро старого человека. Встаю, гляжу на себя в зеркало и думаю: хоть бы не было зеркал. Впрочем, разные бывают зеркала. Вспоминаю: вот в Ленинке, например, внизу, в гардеробе, зеркала исключительно "милостивые", в них почему-то взглянуть не страшно и иногда даже приятно. А, может быть, просто время дня другое бывает, не утро, когда надо усилием воли и разного рода другими усилиями привести себя в божеский вид. Одно из этих усилий - утренний кофе. Люди поистине интеллигентные и сведущие в европейских правилах жизни, пьют по утрам (и не только по утрам) черный кофе и желательно сваренный в специальной посуде из хорошего молотого кофе. А я - две ложки растворимого "Ambassador" в кипяток, и сливки. Наплевать на европейские правила.

И вот я пью этот пошлый напиток и думаю о том, какой все-таки милый мой Гриша. Новый год уже прошел, а он праздник продлил, ландыши в январе принес. Где достал-то? И вдруг в сознании возникают странные слова, и я очень тихо произношу их вслух: "роза-крахатоза". Да, да, роза-крахатоза. Мне почему-то не хочется размышлять над тем, что эти слова означают, какой в них заложен смысл и вообще, что это такое - роза-крахатоза.

Ладно, пора. Я в Институте, у себя в комнате. Шкафы, забитые наполовину не нужными бумагами, нелепая разношерстная мебель - старые столы с не закрывающимися как следует ящиками, неудобное кресло, которое прозвали пыточным. Тихонько шумит компьютер. Все привычное, хорошо известное. Только вот на стене висит большой новый календарь, и на нем ярко выделено сегодняшнее число; смотрю, на картинке изображены ландыши. Секретарша Маша увидела, что я заинтересовалась календарем, встала из-за компьютера и говорит: "Да, да, Марина Александровна, пора идти..." Откуда она знает? Но действительно надо идти.

Только с Кимом, моим братом, можно будет совершить это небольшое путешествие. Красивое здание нашего детдома ? 2 города Шуи Ивановской области, полузакрытое высокими тополями, мы с Кимом обогнули и отправились по дороге, ведущей к самой окраине города, а за ней, совсем близко - весенний лес. Деревья были голые, и между ними кое-где еще виднелись остатки серого снега. Развели маленький костерчик - Ким все умеет, насадил на веточку кусочки колбасы, повертел над огнем и получилось нечто вроде шашлыка; мы с аппетитом съели его под звуки непонятных весенних лесных шорохов и изредка падающих с веток капель.

Встали, отряхнулись и отправились в путь. Дорога, дорога... Какую большую роль играет она в этой моей странной потусторонней жизни, она - ее постоянная составляющая, ее прелесть и ее страхи, трудности и тайны. Я так увлеклась, наблюдая только лишь начинающееся пробуждение природы, что не заметила, как Ким отстал, а из лесу вышел и пошел рядом со мной Орест с ружьем за спиной и в обычном своем охотничьем наряде - высокие резиновые сапоги, куртка, перепоясанная патронташем. И я вспомнила, что начинается короткий период пролета вальдшнепов и красивой охоты на эту длинноклювую стремительную птицу. И хотя, как во всякой охоте, в ней есть жестокость - вальдшнеп летит на зов подруги и дает о себе знать странным, крякающим звуком, а на этот звук ориентируется охотник, прерывая своим выстрелом любовный полет, - весенний лес, еще голый, но уже предчувствующий зелень, маленький кусочек уходящего дня между светом и тьмою, тишина кругом - все это волшебно красиво и даже таинственно. Я всегда это чувствовала. Орест обнял меня одной рукой за плечи, и так шли мы с ним, как в былые времена, и запах был родной, и я невольно прижалась к нему потеснее и подумала, что, может быть, он был самым родным мне во взрослой жизни человеком. Ах, как грустно все, что происходит с людьми в мире сложных, меняющихся во времени отношениях, не всегда от нас самих зависящих. Но теперь его лесной охотничий мир не для меня, я его потеряла, не суждено мне ощутить то родное, что когда-то связывало нас... И я повернула, а он продолжал свой путь и скоро скрылся в лесу.

А я решила скрыться в своем любимом убежище, никогда и ни в чем меня не обманывавшем. Это была Ленинская библиотека, о которой я вспомнила утром. Вошла, разделась, взглянула в милостивое зеркало, да, оно не подвело, вид у меня был вполне приличный, и поднялась по широкой мраморной лестнице, прошла мимо каталога. А дальше открылось что-то непонятное. Очень высокая дверь, в которую входила высокая женщина в длинном черном платье до пола, вела в совершенно не знакомое мне помещение. Хотя женщина тщательно прикрыла дверь за собой, я решилась, приоткрыла ее и увидела анфиладу просторных залов - но не читальных, а музейных, что ли. Вошла. В первом зале по стенам, отделанным деревянными панелями, стояли старинные стулья с высокими спинками. Из узких высоких окон открывался обычный вид на Моховую. Но посередине комнаты происходило нечто странное. То ли тут волшебным образом сменяли друг друга картины старых мастеров, изображавшие какие-то сражения, то ли действительно происходили беззвучные сражения между старцами скульптурного вида в древнеримских одеждах и медленно двигавшимися, то и дело встававшими на дыбы кентаврами.

Я осторожно прошла по стеночке, стараясь, чтобы меня не заметили и не задели участники этой то ли битвы, то ли представления, и проскользнула в следующий зал. Он был богато украшен коврами желто-красно-коричневых тонов, и полы были покрыты ими, и стены, а окон не было, но эти ковры дивной красоты создавали здесь приглушенный золотистый свет. Зал был разделен на несколько частей старинной мебелью - обитые красным шелком диваны и кресла на гнутых золоченых ножках. Я прошла меж этой мебели и увидела третий зал, отделанный совсем по-другому, современный интерьер и несколько телевизоров. Все экраны светились, и картинки в них были разные, но везде фигуры животных. Ой! Они сходят с экрана и вереницей, друг за другом удаляются- зебра, носорог, собака, кот... Это было так неожиданно и так прекрасно, что я невольно рассмеялась и захлопала в ладоши.

Меня услышали и пригласили в небольшую комнату, где проходил литературный конкурс. Народу было немного, все больше молодые ребята. Каждому участнику предлагали три стихотворения Пушкина и какую-либо философскую тему. Нужно было выбрать стихотворение, соответствующее этой теме и доказать соответствие. У стены стояла большая корзина, наполненная маленькими шариками из обожженной глины, предназначенными, очевидно, для голосования.

Легкомысленно согласившись участвовать, я очень быстро поняла, что соревноваться с молодыми людьми не смогу. Пушкина я знаю, а вот насчет соответствия философской идее... Нет, это не для меня, подумала я, потихоньку покинула комнату и попала в длинный извилистый коридор, совершенно не соответствовавший роскошным залам. Он был очень чистый, стены светло-серого цвета, в них были сделаны углубления и стояли какие-то нелепые вазочки с сухими цветами. Появилась молодая дама, немыслимо элегантная, тоже вся светло-серая, и сказала: "А здесь выхода нет".

Всю жизнь я ищу выход, подумала я, - в прямом и переносном смысле. Где же его найти и в чем? И вдруг прямо передо мной открылся широкий вход в последний зал. Он был почти пустой, только у дальней стены стоял небольшой постамент, а на нем - роза-крахатоза. Я сразу поняла, что это она. На невысокой плоской подставке цвета слоновой кости возвышались три белоснежных нежно светящихся изнутри столбика, каждый из них был увенчан чем-то вроде небольшой чаши. В правой чаше виднелся крупный розовый бутон, а затем он плавным движением переместился в среднюю чашу, и там оказалась уже полураспустившаяся алая розочка. И она поплыла влево, и вот в левой чаше уже цвела роскошным полным цветом большая роза, источавшая только розам свойственное нежное благоухание. А в правой чаше уже плавал новый бутон, готовый превратиться в розу.

Январский день начинался с ландышей и завершался розами. Не знаю, почему именно это предстало передо мной как воплощение высшей красоты и как возможность выхода, преодоления, свободы.. Пусть все это патетика, пусть! "Красота спасет мир" - не мною сказано...