Хочется обойтись без сугубо медицинских подробностей - во-первых потому, что к медицине я имею лишь косвенное отношение - как пациент (впрочем, можно ли такое отношение назвать косвенным?), а во-вторых, потому, что любые объяснения медицинского свойства, которые я могу предложить читателю, не только дилетантские, но, возможно, и просто безграмотные. Однако без них все-таки невозможно.

Несколько лет назад мне предстояла микрохирургическая операция на сосудах предплечья; цель - формирование новых путей для лимфотока, ликвидация лимфостаза, который делал одну мою руку ровно в два раза толще другой. Операция осуществлялась под местным наркозом, была, как выражались врачи, банальной, и, как уверяли они, вообще-то можно было ее проводить даже амбулаторно.

Отделением микрохирургии руководил молодой врач, но уже настоящее светило. Назову его Евгением Федоровичем. Свое величие он отлично сознавал, важен и суров был безмерно и прежде чем решил вопрос о моей госпитализации в свое отделение, заставил несколько раз приезжать в больницу и являться в маленькую комнатку, где собирались микрохирурги. За дверями маялись жаждущие попасть на прием, в комнатку их запускали по одному, но по существу болезни чаще всего не беседовали, потому что диагноз был уже известен; речь шла о госпитализации. Евгений Федорович по известным лишь ему соображениям одних брал к себе тотчас же - надеюсь, что речь шла о серьезных случаях, - а другим, чуть помедлив, говорил: "Придете через две недели". Так говорил он и мне, посматривая на меня внимательным и вместе с тем небрежным взглядом. Я приходила в назначенный день, подолгу ждала и опять получала тот же ответ. Дурочка наивная. В ходе затянувшегося дела несомненно играли свою роль соображения материальные. Нельзя сказать, чтобы они мне не приходили в голову, но дурацкие романтические представления, что предложением денег можно обидеть интеллигентного человека, и незнание того, какой размер должна иметь необходимая сумма, удерживали меня от простого шага, который помог бы, вероятно, решить вопрос достаточно быстро. А потом я обозлилась и перестала об этом думать.

В конце концов при очередном моем посещении Евгения Федоровича срок госпитализации все же был назначен, и сделав требуемые анализы крови, которые в больнице тотчас же повторили, я явилась, наконец, в палату микрохирургического отделения. Вместе со мной поступила еще одна больная средних лет с тем же диагнозом, что и у меня, так же, как и я, без конца ходившая на прием и точно так же, как и я, не решившаяся поставить дело на материальную основу. Все это происходило в середине лета, стояла жаркая погода, и в маленькой палате, где стояли впритык пять коек, было неимоверно душно. Мы, две ничем не примечательные московские тетки средних лет, были здесь самые легкие, и ждать своего часа пришлось несколько дней. И вот этот час, наконец, наступил.

Меня отправили в операционную первой. Евгений Федорович был в отъезде, оперировать должны были два его молодых ученика, мой лечащий врач Дмитрий Константинович и маленького роста, рыжеватый, на вид совсем мальчик, но вполне уверенный в себе хирург. В операционной находилась также сестра, которая, по моим наблюдениям, с этими докторами была запанибрата, поручения их выполнять не спешила и вообще, по-видимому, операционной сестрой себя не считала.

Положили меня на операционный стол, уложили руку, как требовалось. Почему-то не получалось должным образом установить занавесочку между моими лицом и рукой. Сказали: "Вы только не смотрите на свою руку". Ладно, не буду смотреть. Начали. Сделали анестезирующие уколы, посовещались относительно места действия и разрезали бедную мою руку чуть пониже локтевой ямки.

Однако почти сразу же дело застопорилось.

- Оля, дай мне москитик, - обратился маленький доктор к сестре. Минутное молчание, очевидно, поиски.

- Нету москитика, - неторопливо прозвучал голос Оли.

- Как это нет?

- Да вот так, нет и нет.

На некоторое время доктора прекратили копаться в моей руке и замолчали. Затем разговор возобновился.

- Оля, без москитика мне делать нечего.

- Я еще раз посмотрела, нету.

- Надо, Оля, найти.

- Как?

- Как хочешь.

В разговор вступил второй доктор.

- Москитик есть наверняка или на 4-м этаже, или уж обязательно на 7-м.

- Олечка, сходи!

Недовольная Олечка, не торопясь, вышла из операционной.

А я лежу с разрезанной рукой, и время идет! Дмитрий Константинович обращается ко мне:

- Слушайте, а почему это у Вас кожа покраснела вокруг раны? У Вас аллергия, что ли? На новокаин?

- Не было никогда

- А почему же? Смотри, Сергей, какая краснота. Как думаешь, будем продолжать?

Хлопает дверь, возвращается Олечка.

- На 4-м все закрыто, а на 7-й я не поеду.

- Оля!

- Не поеду.

Тут в операционную входит новый доктор, насколько я понимаю, начальник оперирующих хирургов.

- Ну, как тут у вас? Вы понимаете, что выходите из графика? Ведь у вас еще одна операция. Я не хочу сказать, что спешить надо, но о времени все же помнить следует. А почему стоим?

Объясняют ситуацию с москитиком. И сам начальник с Олей едет на 7 этаж, и та возвращается, наконец, с желанным инструментом. Операция продолжается, а вернее сказать, начинается.

- Долго еще? - решаюсь я спросить.

- Да мы только начали. Уж потерпите. Только имейте в виду, что шансы на успех у Вас незначительные. У Вас наверняка тут уже рожа была. Мы сделаем, конечно, все, что сможем, но Вы не обольщайтесь.

Господа читатели! Ну, можете ли вы себе представить всю эту ситуацию?! Злополучный москитик, за поисками которого невольно следит больной, сообщение, что непонятно от чего у него краснеет кожа вокруг раны, не скрываемое от него напоминание начальника о том, что надо поспешить, заверения врачей, что шансы на успех операции невелики! Впору встать и уйти, но что можно сделать, лежа в чем мать родила на операционном столе с разрезанной рукой! И я лежу и молчу. "Да что это Вы у нас все молчите? Как Вы себя чувствуете?, - спрашивает Дмитрий Константинович, - потерпите, уже кончаем". И я дотерпела, и Оля отвезла меня на кресле в палату, а на смену мне отправилась та, вторая больная. Злость кипела во мне, смягчаемая только слабостью, а также и тем, что я видела вокруг себя.

С кровати, стоявшей напротив моей, на меня с сочувствием глядела молодая красивая женщина, охотно помогавшая всем в палате. Она находилась здесь с утра до вечера около своей больной 18-летней дочки Наташи. Наташа почти не вставала, и лицо у нее было закрыто бинтами, ей сделали здесь уже не одну операцию, и предстояли еще и еще. Она часто впадала в полуистерическое состояние, рыдала, жаловалась, мама безропотно и нежно ухаживала за ней, уговаривала, утешала. Они были из Сыктывкара и благоговели перед нашим светилом, спасшим Наташе жизнь и обещавшем ей с помощью пластической операции восстановить нормальный облик.

А однажды днем в палате появилась женщина, у которой половина лица была, как занавеской, прикрыта тряпочкой, висевшей на тесемках, завязанных на затылке, а под тряпочкой зияла черная дыра. Она была здесь давней пациенткой, и ей периодически требовались какие-то процедуры, без которых она не могла дышать. Она совсем не могла говорить и при необходимости писала записки. И записки эти обнаруживали желание жить, доверие к докторам и еще - чувство юмора! И в тот день она пришла прямо с улицы, и врачи ее взяли и сделали все, что нужно! На фоне этих поистине душераздирающих впечатлений мысли об истории с маскитиком как-то смягчались.

Через пару дней появился Евгений Федорович, мельком взглянул на мою руку малинового цвета и молвил, что это, конечно, форма рожистого воспаления. Но в эти дни больница закрывалась на месяц, и всех нас быстро отправили домой. Краснота на руке не проходила, и я отправилась к кожнику. "Никакой рожи здесь нет", сказал он и выписал какую-то мазь. Краснота исчезла на следующий день.

А операция не помогла нисколько.

Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно...

Когда я вспоминаю всю эту историю, мне приходит в голову несколько соображений. Первое. На Западе, вероятно, можно было бы подать в суд на оперировавших меня докторов; может быть, удалось бы получить денежную компенсацию и потратить ее с приятностью. Второе - не соображение, а вопрос: ну, как сделать медицину и платной и доступной и покончить с этими невыговоренными претензиями больных к докторам и докторов к больным? Как нормализовать материальные отношения между ними? Я не знаю.

Но главное, о чем я думаю: российская традиция, воспетая Лесковым в истории о том, как русский мастер Левша обскакал англичан и блоху подковал, жива, не угасла, и ею так гордятся! Но вот прибавить бы к ней точность и аккуратность в простых делах - цены бы не было русским умельцам!