Эдвард Палмер Томпсон (1924 - 1993) - один из крупнейших английских социальных историков, автор множества работ, посвященных центральным темам истории Англии XVII и XVIII вв. Его подходы к изучению истории существенно отличаются от традиционных. Одной из главных задач своих исследований он считал выявление состояния сознания и характер повседневной жизни людей прошлого. При этом, говорил он, многим "главным представителям" истории - политикам, мыслителям, предпринимателям, генералам придется потесниться - на передний план проталкиваются те, кого до сих пор считали лишь "зрителями исторического процесса".
Исследования Э.П. Томпсона основаны на богатейшем материале источников - это сборники документов XVIII в., газеты и журналы того времени, мемуары, письма, судебные материалы, научные сочинения, литературные произведения.
При подготовке к изданию сборника "Историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах" (М., 1996 г.) я увлеклась чтением работ Томпсона и написала реферат нескольких его статей. Один из этих рефератов я предлагаю вниманию читателей Самиздата.
В статье "Моральная экономика низших слоев английского населения в XVIII в." Томпсон анализирует продовольственные волнения в Англии XVIII в. Он вступает в спор с историками, которые усматривали в этих волнениях лишь реакцию на повышение цен, безработицу, голод. Так, У. Ростоу, составляя "диаграмму социального напряжения", пришел к выводу, что достаточно скоррелировать индекс безработицы и индекс повышения цен на продовольствие, и можно без труда вывести кривую социальных волнений.
Томпсон возражает. Он показывает, что у восстаний, которые, конечно, вспыхивали спонтанно, в результате резкого повышения цен, из-за нехватки продовольствия и из-за подозрительных действий торговцев, была и другая причина. Бунтовщиков возмущало, что нарушались обычаи, народные представления о том, чтО законно и чтО незаконно - на рынке, на мельнице, в пекарне. Это были представления о традиционных социальных нормах, о хозяйственных функциях, долге и особых обязанностях некоторых членов общества. Сумму этих представлений Томпсон называет "моральной экономикой бедноты" ( moral economy of the poor). Грубые нарушения основных моральных понятий относительно производства и торговли вызывали волнения столь же часто, сколь и действительная нужда. Анализ требований бунтовщиков и всех их действий показывает, что главной их целью являлось восстановление строгого соблюдения норм этой "моральной экономики".
Каковы же были эти нормы? Существовал комплекс правил, основанный на обычаях; он обеспечивал традиционную патерналистскую политику поставки и продажи зерна. В неурожайные годы и при возникновении каких-либо экстремальных ситуаций, рождавших нехватку продовольствия, правительство предписывало торговлю зерном в соответствии с этими правилами; их придерживались и местные власти.
Согласно этим правилам, потребители могли покупать зерно прямо у производителя, у фермера. В этом были заинтересованы бедняки. Торговля осуществлялась на местных рынках, куда фермеры должны были привозить зерно большими партиями. Запрещалось продавать его на корню и придерживать у себя в расчете на повышение цены. Мельники привозили на рынок муку. Никто не имел права начинать продажу зерна или муки до установленного времени суток, наступавшего утром после удара колокола. Сначала, в отведенное им время, бедняки получали возможность сделать небольшие покупки. Затем раздавался второй удар колокола, теперь могли совершать покупки торговцы, имевшие лицензии. Для них существовали многочисленные ограничения, основанные на принятых в давние времена законах против скупщиков, посредников, перекупщиков. Посредник оставался в глазах общества подозрительной фигурой до конца XVIII в. Мельники и особенно пекари считались слугами общества, трудящимися не ради наживы, а ради общественной пользы. Они могли рассчитывать только на честное, установленное обычаем вознаграждение.
В действительности все эти правила и представления о торговле и производстве во многих пунктах нарушались, но все же описанная выше модель функционировала, хотя бы частично, на протяжении всего XVIII века. Власти, придерживавшиеся традиционной патерналистской позиции, признавали ее, но до известного предела. Дело в том, что "моральная экономика бедноты" предусматривала прямые действия масс в случае нарушения традиционных правил. А правительство считало одной из основных ценностей патернализма безусловное сохранение порядка. Массовые проявления недовольства решительно воспрещались.
На смену тюдоровской стратегии попечительства пришла модель Адама Смита (Адам Смит , 1723 - 1790, шотландский экономист и философ, автор труда "Исследование о природе и причинах богатства народов", изложения либеральной экономической теории). Согласно положения новой теории свободной торговли о том, что общественное благо может быть обеспечено только естественной игрой спроса и предложения на свободном рынке, возникло требование полной свободы зерновой торговли. Предполагалось, что вскоре после жатвы мелкие фермеры и все те, кому нужно платить зерном за аренду земли, поспешат обмолотить его и доставить на рынок. Часть, которую они заранее договорились кому-то продать, они могут оставить у себя. Так идет торговля от сентября до Рождества, и в это время можно рассчитывать на низкие цены. Фермеры среднего достатка придерживают зерно до весны, рассчитывая продать его подороже; богатые фермеры и джентри, занимающиеся сельским хозяйством (джентри - среднее и мелкое дворянство, сложившееся в Англии в XVI- XVII вв.), придерживают зерно до августа. И так, без вмешательства государства, с помощью рыночного ценового механизма, резервы зерна рационально распределяются на протяжении года. Зерно перетекает из тех районов, где его слишком много, туда, где его не хватает. Деятельность посредников рационализирует торговлю
Но все это означало отказ от установленных традицией моральных норм, эти нормы стали помехой для внедрения новой модели политической экономии. Стремление к их сохранению стало причиной частых волнений, происходивших в Англии XVIII в. так называемых "хлебных бунтов", связанных с ценами на хлеб. "Наверху" шла борьба между джентри-традиционалистами, с одной стороны, и адептами "laisser faire", с другой. Трудящееся население вовлекалось в борьбу из-за периодического повышения цен.
Главную часть питания трудящихся Англии составлял тогда пшеничный хлеб. По сравнению с другими сортами - ржаным, ячменным и овсяным, он был дорог, и если в неурожайный год цены подскакивали, больше половины недельного бюджета рабочей семьи уходило на хлеб. Власти пытались предписать производство более грубых и дешевых сортов, но ни мельники, ни пекари не подчинялись и предпочитали продавать белый хлеб или муку тонкого помола: им это было выгоднее. К тому же среди городских жителей темные сорта хлеба вызывали подозрения - считалось, что они содержат вредные примеси. Даже в самые трудные годы люди не желали менять свои привычки. Когда в 1800 г. правительство приняло так называемый закон о черном хлебе (Brown Bread Act), предписывавший мельникам поставлять муку только грубого помола, народ реагировал тотчас же. Меньше, чем через 2 месяца закон пришлось отменить.
Старая патерналистская модель, прежде обеспечивавшая простолюдинам помощь в трудные времена, жила в их сознании. Свободная торговля, которая в следующем столетии будет считаться естественной, пока еще казалась безнравственной. И в трудные минуты власти вынуждены были прибегать к прежним порядкам, наказывая за нарушения давно установленного, но фактически уже уходящего в прошлое порядка торговли зерном. Но наказания эти имели уже чисто символическую цель - показать бедноте, что о ней заботятся. В урожайные годы, когда цены падали, патерналистская модель как бы съеживалась и почти исчезала. Когда же цены повышались и среди бедняков начинались волнения, она вновь оживала, хотя бы в этом символическом значении.
Участники волнений черпали ощущение легитимности своих действий в привычной "моральной экономике". И многие из тех, кто не участвовал в хлебных бунтах, тоже придерживались ее, хотя бы отчасти - отвергали, например посредников, как незваных проныр, присваивающих чужие доходы. Враждебность по отношению к ним разделяли многие мировые судьи в сельской местности. В городах распространялись слухи о преступлениях, связанных со свободной торговлей хлебом.Тех, кто имел дело с зерном, мукой или хлебом, постоянно подозревали в обмане. Некто доктор Маннинг в 1750 г. опубликовал предупреждение, что муку при хлебопечении пекари разбавляют квасцами, мелом, бобовой мукой и даже гашеной известью и свинцовыми белилами. Мельники будто бы похищают кости покойников, перемалывают их и "в пищу живым людям подмешивают эти отбросы".
Согласно обычаям своей "моральной экономики", бедняки требовали, чтобы зерно продавалось и потреблялось там, где оно выращивается. Вывоз зерна, осбенно в трудные годы и в особенности за границу, вызывал их гнев. Необычайно обострилось положение в 1795 г., когда распространились слухи о тайном вывозе зерна во Францию. В городах блокировали улицы, угрожали разрушить каналы, штурмовали корабли в гаванях. Иногда страсти накалялись по поводу якобы неправильного (а на самом деле не одинакового в разных местностях) применения мер и весов. Но попытки унифицировать их наталкивались на противодействие. Традиции обладали необоримой силой - люди не хотели менять ничего.
Томпсон характеризует "прямые акции" толпы (особенно в 1740, 1756, 1766 , 1795 и 1800 гг.), в которых участвовали угольщики, рабочие оловянных рудников, ткачи, чулочники и др. Эти акции, связанные именно с требованиями "моральной экономики", отличала строгая дисциплина участников и устойчивая модель поведения, установившаяся с давних времен. Главную цель этих акций составляло не ограбление зерновых амбаров, не кража или дележка зерна или муки, а установление твердых цен. Иногда восставшие требовали восстановить те меры помощи нуждающимся, которые были введены в голодные годы еще в конце XVI и начале XVII вв. Тогда мировые судьи инспектировали запасы зерна, обеспечивали его доставку на рынок и там следили за установленным порядком, чтобы бедняки могли купить зерно по доступной цене. Во время гражданских войн эпохи революции в Англии эти меры перестали соблюдать. Но память народа, особенно в неграмотных обществах, считает Томпсон, исключительно устойчива. И 100 лет спустя простые люди объявляли, что если власти не принимают давно испытанных мер помощи нуждающимся, они сами приведут в действие прежние законы.
Вот как проходил один из бунтов, похожий на все другие. По призыву рожка в небольшом городе собралась толпа ткачей, ремесленников, подмастерьев, сельскохозяйственных рабочих, подростков. Собравшиеся отправились на мельницу и забрали там муку, затем посетили важнейшие рынки в округе и объявили об установлении своих цен на зерно. Через три дня те же люди посетили фермеров, мельников, пекарей и торговцев, забрали у них продукты и продали зерно, муку, хлеб, масло сыр и сало по собственным ценам. Выручку отдавали владельцам проданных продуктов. Там, где им шли навстречу, вели себя сдержанно. Встречаясь с противодействием, применяли насилие. Затем толпа разделилась на группы по 50 и 100 человек, которые отправились в деревни и на хутора. Там они предлагали владельцам зерна доставлять его на рынок и продавать по умеренным ценам. Большая группа участников этой акции явилась к шерифу. Они положили на землю свои дубины, выслушали упреки шерифа, затем несколько раз прокричали " God save the King!", подняли дубины и отправились продолжать свои действия.
Трудно представить себе, что при этом не было злоупотреблений и грабежей. Но Томпсон уверяет, что документы свидетельствуют о противоположном. Конечно, в полицейских архивах встречаются сообщения о случаях, когда бунтовщики отбирали продукты силой или не платили за них. Но эти сообщения, считает историк, требуют выяснения всех обстоятельств дела. При проверке почти всегда обнаруживаются либо насильственные, либо идущие против патерналистских обычаев действия властей, или нарушение предварительных договоренностей. Неизменно повторяется одно: люди, находившиеся на грани голода, нападали на мельницы или зернохранилища не с целью грабежа, а чтобы восстановить справедливость и наказать за нарушение обычаев. Бедняки боролись за собственное понимание справедливости, олицетворенной в традиционной "моральной экономике".
Проявления социального протеста редко носили политический характер. Только в 1795 и 1800-1801 гг., когда, с одной стороны, все были напуганы событиями Французской революции, а с другой - начались наполеоновские войны и обострились англо-французские отношения, в подметных письмах и листовках появилась якобинская окраска. Так, в 1800 г. в городе Рамсбери на дереве повесили такую листовку: "Долой правительство, купающееся в роскоши, светское и церковное, или же вы умрете с голоду. Вы наворовали себе хлеба, мяса, сыра... и забираете тысячи жизней для участия в ваших войнах. Пусть Бурбоны сами решают свои дела, дайте нам, британцам, заняться своими. Долой вашу конституцию. Провозгласите республику, иначе и вы, и ваши дети узнают, что такое голод. Господи, помоги беднякам и долой короля Георга III!"
По мнению Томпсона, 1795 и 1800-1801 гг. стали переломными в отмирании старой традиция и формировании новой. Переломными они явились и в другом отношении. Волнения, вспыхивавшие до этого, не были направлены против властей, их формы отражали равновесие между властями и населением. Во время наполеоновских войн это равновесие нарушилось. Антиякобинские настроения джентри, их страх перед возможным повторением событий французской революции усиливали страх перед любым самостоятельным действием простых людей. И даже собрания, где толковали о ценах на зерно, казались признаками приближающегося бунта. Теперь не исключалась мысль, что в случае необходимости против массовых выступлений власти будут действовать не только уговорами, но и репрессиями
Соединение страха, связанного с событиями Французской революции, и успехов новой рыночной экономики нанесли решающий удар патернализму. На первое место выдвигается теперь не попечительство, не помощь беднякам, а требование к ним - терпеть, трудиться, веровать, проявлять умеренность.
Агония "моральной экономики" в умах простого народа тянулась так же долго, как и крушение модели патерналистского вмешательства в торговлю и производство со стороны властей. Прежние заповеди звучали еще на протяжении всего XVIII в. - с церковных кафедр, в памфлетах, в газетах, листовках, стихах, анонимных письмах. Прежние моральные нормы были еще живы и среди патерналистски настроенных джентри, и среди мятежных простолюдинов. Но от самОй старой системы попечительства после наполеоновских войн осталась лишь частная благотворительность. Что касается "моральной экономики бедноты", она, по мнению Томпсона, была подхвачена некоторыми социалистами, последователями Р. Оуэна. Либеральная теория и практика свободной торговли восторжествовала.