Аннотация: Некролог на смерть величайшего художника ХХ и ХХI столетия Эдуарда Аркадьевича Штейнберга, скончавшегося в Париже 28 марта 2012 года на руках у своей жены и верной музы Галины Маневич
С трудом вывожу эти строчки, а глаза застилают слезы, и сердце колотится так, что, кажется, вот-вот остановится. До сих пор не верится, что это случилось. Это не могло случиться. Не должно было случиться...
Но медицина неумолима. Его больше нет с нами. Он умер. Умер мой друг и великий учитель, живописец от Бога Эдуард Аркадьевич Штейнберг.
Столько лет, не протяжении которых он мужественно боролся с раком - своей роковой болезнью - мы ждали этого момента, одновременно надеясь, что он никогда так и не наступит. И каждый год приносил новую радость и вселял новую надежду. Эдик все еще жив, все еще с нами. Ходит, улыбается, разговаривает, спрашивает, переживает, учит, смеется. Топит печку и ловит рыбу. Ездит на рынок и подолгу беседует со своими старыми знакомыми - тарусскими крестьянами. А вот он в Париже - на Монмартре, в тех самых местах, где когда-то творили Амедео Модильяни, Хаим Сутин, Пабло Пикассо, Андре Дерен. Такой же великий, как и они - и такой же сложный и простой одновременно. А теперь только могильная плита на тарусском кладбище. Рядом с тем местом, где лежит его мать. Тоже умершая от рака. Рак - это какое-то проклятье рода Штейнбергов, - и всех великих людей.
Когда порой заявляют, что художники, поэты, писатели должны быть вне политики, то глупо или нагло лгут. Настоящий художник - всегда внутри политики, потому что он - вместе со своим народом, вместе с лучшей частью своего народа, Потому что как настоящий художник, он всегда болеет за свою страну, за весь мир, за все человечество. Иначе просто не может быть. Именно таким был Эдик. В самые последние, самые тяжелые часы он жадно интересовался тем, что происходит в России, на ее улицах и площадях. Не в Кремле, не "за зубцами", не там, где правят бал Сурковы и иже с ними, а именно на улицах и площадях. Там, где собирается народ. Потому что он всегда был со своим народом и горячо желал ему лучшей доли. Выросший в страшной бедности, в полном смысле слова нищете, и пробившийся благодаря своему безмерному таланту на самую вершину, он оставался все тем же бедным тарусским рыбаком, непризнанным художником, которому приходилось воровать краски у своих более маститых коллег, состоящих членами со всяких Союзах и Президиумах, чтобы излить на холсты частичку своей божественной души. И ему хотелось, что русский народ, освободившийся - вроде бы - от своих вековых рабских цепей, от проклятого коммунистического ига, зажил наконец по-человечески, богато и достойно. Так, как живут люди в лучшей части этого мира. Он мечтал о том, чтобы русские люди жили по-настоящему полнокровно, ни в чем себе не отказывали, и чтобы Россия стала красивой, процветающей, богатой, уверенной в себе, населенной достойными и уважаемыми людьми. И жутко переживал, видя то, что все происходит так, как происходит.
Ведь Эдик был подлинным почвенником. Родная почва, родная земля, которую он исходил своими ногами, была для него божеством. Он видел и ясно чувствовал ее фантастическую красоту, любил ее и летней, в роскошном убранстве, и зимней, припорошенной снегом. Любил старые покосившиеся избы, спокойную гладь Оки, даль неба над тарусскими холмами и равнинами. Никогда не рвался в Париж, а уж тем более в Нью-Йорк - чувствовал, что его место здесь, на родине. И одновременно гордился тем, что, как выдающийся русский художник, по праву занимает место среди величайших художников мира сего в том же Париже, Мадриде, Лондоне.
Его скромный деревянный дом в Тарусе знали все. Этот дом был всегда открыт для людей. Точно так же, как и у его отца, за общим столом в этом доме сидели и столяры, и плотники, и землекопы, и академики, и миллионеры, и политики, и депутаты. А уж кого хозяин дома уважал больше, зависело от самого гостя.
В доме Штейнберга ощущалась особая атмосфера, которой, пожалуй, не встретишь нигде. Эта атмосфера всегда останется в моей памяти, в моих ощущениях. Атмосфера ненавязчивого человеческого тепла, радушного и искреннего гостеприимства, уважения и готовности прийти на помощь. Когда заходил к нему в дом, то казалось, что приходишь в свой собственный родной дом. Второго такого дома я не встречал.
Вокруг кормушки, в которую хозяин каждый день щедрой рукой подсыпал отборных семечек, клал накрошенный хлеб, постоянно сновали птицы - синички, дрозды, воробьи. Рядом торчали, точно генералы МВД в серой форме, и мрачно следили за ними огромные жирные вороны, которых Эдик старался отгонять от мелких птичек. Это очень походило на ту модель России, которую мы имеем.
Эдик был мастером на все руки, но главным его ремеслом была живопись. Это стало делом всей его жизни. Стало потому, что иначе он не мог - живопись шла от его сердца, из самых глубин его естества. Это был огромный, щедрый, природный талант. Он нигде не учился рисовать - вы не найдете ни одной записи о том, что Эдик окончил какой-нибудь вуз или училище рисования. Он просто рисовал, как птицы поют. И это получалось у него так же просто и гениально.
Конечно, в глубинах его рисования скрывались огромные культурные сокровища - все то богатство русской культуры, которое сделало ее такой великой. К этим богатствам Эдик приобщился благодаря отцу - великому поэту и интеллигенту Аркадию Штейнбергу, имя которого вписано золотыми буквами в историю России. Эдик впитал все эти богатства, вобрал их в себя, пропустил через себя - золотую меланхолию Борисова-Мусатова, яростно кричащее, ярчайшее богатство красочной палитры Аристарх Лентулова, гениальное буйство темперамента Винсента Ван Гога, волшебный проникновенный взгляд Роберта Фалька - и окончательно сформировался как мастер. Если бы не было всех этих предшествующих культурных богатств, которые вобрал в себя Эдик, он не стал по-настоящему ВЕЛИКИМ художником. Но, став ВЕЛИКИМ, он остался самим собой - и поэтому все, кто виделся с ним хотя бы раз, потом вновь и вновь инстинктивно тянулись к нему.
Эдик был невероятно обаятелен. В чем был секрет этого обаяния, не знает, наверное, никто. Это обаяние трудно описать словами, разложить по полочкам, на составные компоненты. То, что оно было у Эдика и было, быть может, самым главным в нем - совершенно бесспорно. В основе этого обаяния лежал неподдельный интерес и внимание к собеседнику, к знакомому; доброта, готовность прийти на помощь; уважение и внимание к людям. И еще какая-то удивительная душевная щедрость. С Эдиком было очень легко, в его доме каждый чувствовал себя самим собой, там не надо было притворяться, кривить душой - в этом доме можно было расслабиться, прийти в себя, оттаять.
Может быть, Эдик воплощал тот высший человеческий идеал, к которому мы неосознанно стремимся. В нем было что-то от Христа, что-то от апостола Павла. И очень много было от русского крестьянина - сметливого, проницательного, земного, чуть-чуть лукавого, разгульного, надежного и верного. Он был всегда готов подставить плечо. Подставить без лишних слов и просьб о помощи. Много ли таких людей? Хватит пальцев на одной руке. А Эдик был именно таким.
Эдик был морально несгибаемым. У него были свои принципы, которым он следовал свято. Честность, искренность, вера в Бога, вера в людей. Не так много - но все это принципы базовые, главные. Принципы, на которых должно зиждиться человеческое существование. И он им никогда не изменял. Его не меняли ни деньги, ни слава, ни почет, ни расположение сильных мира сего. Он сам был сильнее их всех - именно за счет своих моральных принципов.
В беспрестанных размышлениях, в борениях с самим собой и с окружающим миром Эдик обрел истину и пронес ее до конца жизни, чистую и ничем не запятнанную.
Становление Штейнберга как художника состоялось в России. Его учителями были выдающиеся русские живописцы - Борисов-Мусатов, Лентулов, Поленов, Куприн. И живопись его немыслима без России, без Тарусы, где прошло его детство, где остались могилы его родных и близких. "Здесь моя душа. Здесь и ищите меня, вот я, мои картины, мои истоки", - повторяя Марка Шагала, говорил он перед смертью.
В далеком 1978 году он написал письмо Казимиру Малевичу. В нем он беседовал со своим великим учителем и другом, беседовал на равных - ведь к тому времени Эдик и сам создал не меньше картин, чем Малевич в том же возрасте, ставил тревожащие его экзистенциальные проблемы, проблемы бытия и человеческого существования. Ответ от Малевича Эдик получил незримо, он воплотился в его работах, в его манере письма, которая стала все больше и больше походить на манеру самого Малевича.
А потом Эдик, подобно Малевичу, заболел раком - и умер от него. Его рак был словно супрематический крест, который Эдик взвалил на себя и понес по жизни - творя высокое искусство, помогая простым людям, живя жизнью праведника и подвижника. Этот крест в конце концов свел его в могилу, и одновременно стал памятником на этой могиле. Так замкнулся магический круг - от первой вставки безвестного рыбака в Тарусе, от письма Малевича к жизни в Париже и могиле на Тарусском кладбище, украшенной аскетичным православным крестом.
Это очень славный путь, вот только пройти его дано далеко не каждому. Это путь настоящего таланта, гения, подвижника - и по-настоящему хорошего человека. А все мы знаем, что быть по-настоящему хорошим человеком - это гигантский талант и огромная редкость. Эдик был именно таким, он все это гармонично сочетал в себе, и поэтому и стал великими.
Теперь уже самому Эдику будущие поколения художников будут писать письма - письма Эдику Штейнбергу. И открывать в нем что-то для себя. А потом, если хватит сил и силы духа, будут следовать его примеру. По плечу это окажется далеко не всем. Но тот, кто будет достоин письма Эдику Штейнбергу и ответа на это письмо, откроется тайна художественного озарения, тайна художественной гениальности, тайна живописного творчества - мучительного и сладкого одновременно, сводящего с ума и сводящего в могилу, творчества, без которого невозможно жить и существовать и которое при этом ты несешь на своих плечах, точно тяжкий крест, несешь, как Христос на свою Голгофу. А потом возносишься на небеса и оттуда смотришь на людей, которые так близки тебе... и так далеки.
Нравственный подвиг, каким была вся жизнь Эдуарда Аркадьевича Штейнберга, забыть нельзя, да и не может бесследно уйти в небытие человек, отдавший всего себя людям и искусству. Он принадлежит русскому народу и всему человечеству, а человечество бессмертно. Как и искусство.
Ars longa, vita brevis - "Жизнь коротка, искусство вечно", - говорили древние римляне. Пусть же будет поистине вечной жизнь Штейнберга-художника. Он действительно заслужил ее.
Эдик Штейнберг был продолжателем дела Казимира Малевича в современном русском искусстве, и создал впечатляющую галерею картин. Их очень много, и они - самые разные. Есть вещи получше и похуже, и есть среди них настоящие шедевры, достойные лучших музеев. В них они и находятся - от ГТГ до Музея Гуггенхайма в Нью-Йорке.
Эти картины - а их почти тысяча или даже больше, об этом лучше знает верная жена, подруга и муза художника Галина Маневич - и есть самый значительный вклад Эдика в искусство. Тот вклад, которым можно по праву гордиться. Глядя на них, он мог бы воскликнуть: "венец трудов превыше всех наград".
Никогда не забуду последние дни Эдика в Тарусе - перед отъездом в Париж, куда он, фактически, поехал умирать, так как был уже в совершенно безнадежном состоянии. Так вот, в Тарусе, уже совершенно и насквозь больной, задыхающийся - от легких, изъеденных раком, у него почти ничего уже не осталось - он каждый день брел в свой второй дом, где была его мастерская, поднимался по крутой лестнице, которую и не всякий здоровый-то осилит, и садился за стол и работал. Казалось, в эти минуты вся улица Паустовского, на которой он жил, замирает - замирает в благоговейной тишине: художник работает. Ибо работа - его последнее прибежище и единственная достойная цель.
Да, жизнь Штейнберга - такая трудная - и в самом конце ее вновь подверглась испытаниям. Проклятый рак, будь он неладен... Чертов рак пытался уничтожить его жизнь, уничтожить его маленькое неуступчивое "я", но так и не сломал. Лишь только было возможно - Эдик снова брал кисти. Он не собирался сдаваться, и не сдался.
Так исступленно он работал потому, что понимал, ради чего он все это делает. Ведь не для себя же самого он делал все это. Это был его вклад в русскую культуру. Штейнберг понимал, что потом на этом - на той основе, что он сумел создать - будут дальше строить люди, будут трудиться художники. Это же было сделанное им чисто русское открытие - его построение геометрических полотен, его прочтение Малевича и Лисицкого, его живописная система.
В судьбе Штейнберга было больше "зим", но в искусстве других путей, как те, по которым он с трудом, преодолевая все трудности и препоны, постоянно шел, для него не было и быть не могло.
Умирая, Штейнберг думал о том, кто продолжит развитие вперед, скажет новое слово в развитии художественной практики. Жизнь искусства не стоит на месте, она постоянно обновляется, и в этом обновлении, как и в неизменном ритме смены времен года, каждая весна - единственная.
Пристально всматривался Эдик Штейнберг в будущее в предвидении тех, кто двинется по истинному пути. Незадолго до смерти он сказал: "Есть в Москве группа молодежи, ищущая новых путей в искусстве. Как радостно, что они есть. Вспоминаю, что так же было и тогда, когда я был молод. Сталин сдох, и мы, молодые, смело и радостно смотрели в будущее. Что-то подобное, кажется, происходит и сейчас. Все повторяется, но это - замечательный повтор. Каждый год бы так!"
P.S. Недавно в биографии Николая Рериха прочитал: "Познания Н.Рериха по Востоку настолько велики и основательны, что он один из первых русских получает от индийцев сверхавторитетное звание гуру (учитель)". Рерих, бесспорно, звезда первой величины на художественном небосклоне (особенно по ценам на его живописные произведения). И то, что он был человек чрезвычайно образованный и многознающий - столь же верно. Но вот подлинным "гуру" - то есть Учителем с большой буквы - я вижу все-таки Эдика Штейнберга. Как Учитель, он был рядом со всеми нами, был среди нас. Каждый мог выслушать его доброе слово и ценный совет. Каждый мог рассчитывать на его помощь, на самое теплое участие, на добрый взгляд, на улыбку. Он поддерживал и в радости, и в трудную минуту - всегда. И всегда оставался высочайшим моральным примером для всех нас. Глядя на Эдика, хотелось работать и жить дальше, преодолевать трудности, творить - так же, как он. Наш гуру Эдик Штейнберг.