В разбойничьем замке было холодно. Да и замок-то назывался замком только потому, что так его нарек прапрадед, нашедший в лесу подходящее место и повелевший выстроить жилье. На самом деле замок представлял собой довольно неуклюжее, хотя и прочное, сооружение из обтесанных каменных блоков. Оно состояло из пяти комнат, двух больших помещений, служивших одновременно спальнями, столовыми и залами для собраний, и обширной кладовой, где хранилось оружие и запасы еды.
Высотой прибежище разбойников не превышало высоту деревьев, чтобы посторонние не могли его найти, а вот в глубину уходило довольно далеко. По слухам, под замком находился лабиринт, в одном из тупиков которого прапрадед прятал самые дорогие и изящные вещи. Доподлинно это было известно только отцу, да рыжему Лытке - его ближайшему помощнику, но отец, как главарь, на эту тему не говорил, проход в лабиринт скрывал, а Лытка молчал по иной причине - не хотел повторить участь строителей замка.
Прапрадед не зря получил прозвище "Добрейший": без нужды людей не резал, нищих не трогал, пленников, когда это было возможно, не убивал. Но иногда его доброта оказывалась сродни жестокости. Чтобы сохранить тайну, перед началом строительства подземного лабиринта прапрадед лично вырезал языки всем строителям, а после окончания - выколол глаза и отрезал уши.
Отец поступил бы точно также, если бы кто-то вздумал проболтаться, вот Лытка и молчал. Но Бьорн и без Лытки знал, что легенда никакая не легенда, а абсолютная правда. В детстве он нашел тайную комнату и до ночи играл с блестящими драгоценными камнями, толстыми кожаными кошелями, серебряными мечами и злотыми монетами. На его беду, второй раз отыскать тайник не получилось, и сейчас даже под пытками Бьорн не сумел бы припомнить, как пройти к хранилищу.
Место для замка прапрадед выбрал и правда подходящее: вдали от крестьянских троп и лесных духов, но достаточно близко к главной торговой дороге. Старый лес надежно скрывал разбойничье логово, выставив на охрану замка самые большие и старые деревья, непроходимый валежник, густые заросли ежевики и самых преданных слуг: волков, медведей и бешеных лисиц. Найти заветное место было затруднительно, разве что какой-нибудь заблудший путник случайно наткнется на логово разбойников, но таких в замке не боялись.
В замке прапрадед предусмотрел практически все, но не подумало холоде. Каменные стены нагревались очень медленно и совсем не хранили тепло, мох между блоками требовал замены, и тут и там образовывались щели, сквозь которые в замок влетали колючий ветер и снег. Наверное поэтому в замке все время горели свечи и масляные лампы, будто своим тусклым светом пытались прогнать холод, но это не помогало.
Сколько себя помнил, Бьорн все время мерз. Мать то и дело выпрашивала у отца теплое одеяло или шубу, а отец смеялся:
- Он будто и не мой вовсе. Разве мог у главаря шайки разбойников вырасти этакий цветочек? Мой сын должен быть сильным и крепким, как камень, его же не зря Бьорном назвали. А он мерзнет. Гляньте, ему и впрямь холодно!
И разбойники смеялись вместе с отцом. И от этого мальчику становилось еще холоднее.
Но Бьорн был не виноват в том, что замерзал. Зимой в замке было так холодно, что при дыхании изо рта вылетали облачка пара, а у него не было ни кожаной куртки, ни теплых штанов, ни нормальной обуви - что поделать, через лес редко проходили дети. Одежду ему шила мать, но портниха из нее была неважная. Нормальную одежду Бьорн получил только когда подрос, но и по сей день ночами он вздрагивал от холода, потому что у отца так и не нашлось времени заменить старый мох в стенах.
Сегодня было особенно холодно, но причиной тому являлся вовсе не свежий мартовский ветер, проникающий в щели стен замка. Сегодня Бьорну исполнялось восемнадцать. Днем будет пир, а вечером решится судьба его и его матери.
Он знал, что рано или поздно его спокойная и безбедная жизнь претерпит существенные изменения: хочешь или не хочешь, а ему придется ходить с отцом на грабежи, подстерегать на лесных дорогах случайных путников, уводить лошадей и груз торговых караванов и даже убивать людей. Ничего из перечисленного Бьорна не прельщало, хотя он без возражений принял покровительство Лытки, который в свободное от грабежей время, учил сына вожака всему, что умел сам: драться на кулаках, незаметно подкрадываться, убивать оленей голыми руками, различать следы животных и на глаз определять, стоит ли связываться с торговым караваном, или добыча не окупит усилий. Молодой человек хотел быть сильным и ловким, как отец, но не желал становиться разбойником, и не понимал, почему могучий, смелый и здоровый мужчина выбрал такую гнусную профессию. И боялся того дня, когда начнется его превращение в копию отца - дня своего совершеннолетия.
Все знают: если чего-то боишься, это обязательно случится. Так и вышло. Вчера Бьорн подслушал разговор матери и отца, и понял, что его жизнь вот-вот изменится.
Главный зал замка чаще всего использовался как столовая. Посреди большого пустого помещения с неровными стенами, стоял дубовый стол, на обоих концах которого разместились толстые восковые свечи, под потолком в специальных углублениях чадили масляные лампы, отбрасывающие на пол неровные пляшущие тени.
В неярком свете полутемного помещения сидящие за столом люди казались картонными человечками - гротескными, неуместными пародиями на людей. На первый взгляд они ничем не отличались от дровосеков или торговцев с рынка, были одеты небогато, но прилично: большинство носило добротные сапоги из воловьей кожи, широкие штаны из плотного сукна, подпоясанные кожаными ремнями, и свободные рубахи, поверх которых надевались либо жилеты, либо куртки. Но если приглядеться, можно заметить спрятанное за поясом оружие и особое выражение глаз, какое бывает у хищника перед нападением.
В зале было достаточно шумно. Мужчины, как обычно, пили пиво, ссорились, орали песни и обсуждали удачную ходку. Кто-то кому-то проигрывал последнюю пару обуви, кто-то примерял снятую с последней жертвы рубашку.
Бьорн тоже сидел за столом, в противоположном от отца конце. Впрочем, отец не смотрел в его сторону и вряд ли вообще заметил сына, все его внимание было сосредоточено на огромном глиняном кувшине с пивом. Высокий, темноволосый, плечистый, с небритой физиономией и заплывшим глазом, он угрюмо смотрел на сидящего рядом Лытку и едва заметно покачивался. Он был изрядно пьян. Об этом говорили не только несфокусированный взгляд и неловкость движений, но и то, как покраснел шрам, проходящий через всю левую щеку. Отец получил его лет пять назад, впрочем, шрамы были практически у каждого члена шайки - у большинства на теле, у некоторых, как и у отца, на лице.
Сколько себя помнил Бьорн, отец все время находился под хмельком, однако когда нужно собирался, брал в кулак железную волю, прогонял из карих, почти черных глаз, поволоку и преображался. Превращался в волка: хмель моментально испарялся из его тела, движения становились резкими, скупыми, уверенными, а речь отрывистой. Он молниеносно принимал решения и не боялся первым броситься в драку. Возможно, именно поэтому после смерти деда никто не стал оспаривать его превосходство.
Мать появилась незаметно, Бьорн даже не понял, из какой комнаты она вышла, подошла к столу и робко встала сбоку. Маленькая худенькая темноволосая сероглазая женщина с решительным лицом на фоне громил-разбойников казалась почти ребенком, а простое темно-серое платье и вовсе делало ее похожей на призрака. Отец не обратил на мать внимания, а рыжий Лытка напротив, поднялся, понял, что нужно уйти и не мешать разговору.
- Сядь, - приказал отец.
Он произнес это таким тоном, что любому стало бы понятно: ослушание приведет к суровому наказанию. Отец не хотел говорить с матерью. Они вообще редко разговаривали. За последние три года едва перемолвились парой фраз, потому что отец не любил мать. Она жила в замке только потому, что кому-то нужно было заботиться о сыне. Бьорн понимал это и с ужасом ждал дня, когда отец решит, что сын стал достаточно взрослым, и прогонит женщину. А у матери никого не было, только сын, которого она, будучи пленницей, родила главарю шайки разбойников.
Бьорн встал, подошел ближе и спрятался за выступом в стене, где ни отец, ни Лытка не могли бы его увидеть, но откуда ему самому была видна мать.
- Если есть, что сказать, говори, а нет, так ступай к сыну, - хмуро произнес главарь.
Мать в последний раз бросила умоляющий взгляд в сторону Лытки, но тот не мог противиться прямому приказу, и остался на месте.
- Ты знаешь, какой завтра день? - спросила мать.
- Знаю, - коротко ответил отец. - День, когда ты, наконец, покинешь замок. Живой или мертвой.
Бьорн вздрогнул, а женщина, казалось, не испугалась и не удивилась, лишь спокойно спросила:
- Нужно ли напоминать тебе о традиции?
- Не нужно.
- Ты все приготовил?
Бьорн понял, о чем речь.
Среди разбойников не были приняты нежности, а празднование дней рождения именно к нежностям и слабостям и относилось, а слабости отец не выносил. Но завтра - особенный день. Единственный раз в жизни разбойник удостаивается чести находиться в центре внимания - в день совершеннолетия.
Этот день не только знаменовал превращение мальчика в мужчину, но и давал право обратиться к лесным духам за предсказанием, а праздник должен был задобрить духов, чтобы предсказание было хорошим. И чем богаче стол, чем больше вина и громче песни, тем счастливее окажется будущее именинника.
Мать, без сомнений, говорила именно о приготовлениях к празднику, она желала сыну только добра. Тем не менее, простой вопрос вывел отца из себя:
- Уйди в свой угол, женщина! - крикнул он. - И не смей появляться мне на глаза, если не хочешь, чтобы твой сын всю жизнь маялся!
- Но он и твой сын!
- Мой сын, - у отца только что пар из ноздрей не шел, - мой сын должен был вырасти сильным, здоровым, ловким и смелым, а не затюканным плаксой!
- Он не плакса, и он очень сильный мальчик. Он любит тебя и старается на тебя походить.
- Старается? Походить? Черных волос и широких плеч недостаточно, чтобы называться моим сыном! Он отсиживается в замке, как последний трус! Или, может, он участвует в ходках? Помню, как впервые взял его на дело, так его потом неделю рвало!
- Ему было семь лет, а ты на его глазах перерезал человеку горло.
- Надо было и ему перерезать. Убирайся, я сказал! Живо!
Бьорн вжал голову в плечи. Крик отца слышали все, кто находился в большом зале, а, возможно, и те, кто отдыхал в соседней комнате.
- Ну? Чего стоишь?
Главарь резко поднялся, но внезапно Лытка схватил его за руку.
- Слышь, Взметень. Баба-то твоя права. Негоже пацану жизнь портить. Устрой праздник, пусть ему хорошее предсказание выпадет, да и народ погулять будет рад. А? Чем не лишний повод напиться?
Лытка Бьорну никогда не нравился, но в тот момент он был готов крепко пожать ему руку. Отец на секунду замер, а потом медленно опустился обратно на скамью.
- Иди, - уже спокойно сказал он матери. - Будет ему праздник. А сейчас всем спать!
Ночью Бьорн так и не заснул. Прислушивался в темноте к спокойному дыханию матери и представлял завтрашний день. В его сердце боролись два сильных чувства: ожидание чуда и страх. Первое было связано с предсказанием, а второе с матерью.
Взметень привык выполнять свои обещания, и если сказал при свидетелях, что мать покинет замок, значит, так оно и будет. Но с другой стороны, может, Бьорну удастся повлиять на отца? Может, завтра, в день совершеннолетия сына, Взметень прислушается к зову крови и выполнит единственную просьбу своего отпрыска, и не прогонит мать из замка? Бьорн будет заботиться о ней, как когда-то она заботилась о маленьком мальчике. Он пообещает отцу, что женщина не будет попадаться ему на глаза, что не станет бродить по замку призраком, не станет ни с кем разговаривать и почти исчезнет. Взамен он будет ходить с шайкой на сходки и делать все, что только ни попросят.
Страх за мать перемежался с волнением за собственное будущее. После праздника ему предстоит отправиться в лес и получить предсказание. Бьорн надеялся, что предсказание, которое в дальнейшем повлияет на всю его жизнь, окажется радостным или хотя бы не страшным, ведь лесные духи справедливы и добры. Но он родился сыном разбойника, внуком разбойника и правнуком разбойника, а это не давало ему права рассчитывать на счастье. Максимум, что могут посулить духи, так это быструю и безболезненную смерть от руки ловкого купчишки, на караван которого вздумает напасть Взметень.
Бьорн проворочался на подстилке из примятой соломы всю ночь, а как только рассвело, вышел из замка и отправился к лесному ручью. Это было его тайное место. Прозрачная идеально чистая вода не замерзала даже зимой, а весной вдоль ручья быстрее, чем в других местах леса, появлялись проталины и зеленая трава. Здесь, вдали от шайки, он мог спокойно подумать, потренироваться в метании ножей и полюбоваться своими сокровищами.
Под корнями большого старого пня Бьорн устроил тайник, где хранил две единственных дорогих сердцу вещи: кинжал с голубым лезвием и книгу. Оба подарка он получил от матери, когда ему исполнилось восемь, именно тогда тайком от отца он начал учиться читать. К совершеннолетию лезвие от частых заточек уменьшилось на толщину большого пальца, книга была заучена наизусть, но Бьорну нравилось держать эти вещи в своих руках, нравилось вспоминать детство, когда не нужно было беспокоиться о будущем.
В лесу было холодно. Мартовскому солнцу не хватало силы прогреть морозный воздух и растопить снег, оно лишь показывало, что скоро зима окончательно уступит место весне, дни станут длиннее, лес сочнее и ярче, а воздух наполнится ароматами жизни. Пока же лес, как и сердце Бьорна, сковала ледяная королева смерти.
- Так и знала, что найду тебя здесь.
Бьорн слышал скрип снега под ногами матери, и узнал походку, поэтому не вздрогнул, когда она встала за его спиной.
- У меня для тебя подарок.
Бьорн обернулся.
- Не нужно было.
- Нужно. Ты слышал мой вчерашний разговор с отцом?
- Его слышал весь замок.
- И знаешь, что он прогонит меня.
- Я тебя не брошу.
- Бьорн! - в голосе матери слышалась печаль, но за печалью угадывалась стальная, как у отца, воля. - Ты должен остаться. Ты сам знаешь, что должен. Он не отпустит тебя, ты его наследник.
- Он не любит меня и никогда не любил.
- Не говори так, - женщина подошла к сыну и положила теплую ладонь на его плечо. - Он сложный человек. Вот, возьми. Хочу, чтобы у тебя осталось что-нибудь на память о матери.
Женщина протянула сыну красивый нежно-голубой платок из тонкой, почти невесомой материи. Бьорн осторожно взял его в руки и прижал к сердцу.
- Ты прощаешься со мной?
Вместо ответа мать обняла его, но Бьорну и не требовался ответ.
- Я сделаю все, что смогу, чтобы оставить тебя в замке, - пообещал он.
- Я знаю. Поэтому прошу тебя не говорить с отцом. Не нужно начинать новую жизнь с ссоры.
- Я сделаю, - стиснув зубы, повторил Бьорн. - А с остальным как-нибудь справлюсь.
Они помолчали, прислушиваясь к сердцебиению друг друга. Бьорн чувствовал, что мать изо всех сил пытается не расплакаться, да и сам он с трудом сдерживал слезы. Если ему не удастся уговорить отца, это объятье может оказаться последним... поэтому он едва не вскрикнул, когда мать отстранилась.
- Пойдем в замок. Там уже все готово для праздника.
* * *
Что ни говори, праздник удался на славу. А как могло быть иначе, если разбойничий народ веселый и до выпивки охочий? Да и жизнь Взметеня удалась на славу: почет, уважение и власть всегда шли об его руку, словно заботливый провожатый, предупреждая, вот, мол, впереди канава, не сверзнись, или вот, обрыв, свороти. И Взметень слушал провожатого и слушался, выполнял команды, и сам был командиром. Поэтому жилось ему легко да привольно.
Лес, большой и страшный, был надежным домом, шайка, смелая и ловкая, - крепкой опорой, тракт торговый - верным источником денег. Королю до его произвола дела не было, да и он особо не зверствовал, чтобы внимания не привлекать, трупы на деревьях не развешивал, а по канавам да болотам закапывал, девок, если попадутся, не уродовал, а аккуратно пользовал и отпускал, купцов тоже не сильно зажимал: коли бедны, заплатят мзду, да дальше едут, а уж коли богаты, останутся без товара и портков, зато живые. Хорошо жилось Взметеню, только вот сознавал он, что счастья так и не увидел.
Что человеку для счастья надо? Здоровье? Этого, слава лесным духам, было у главаря в избытке. Не зря с малолетства отец приучал его к холоду, к длительным пробежкам и дракам. Любовь? Так в распоряжении Взметеня любая дева, что свернет с торгового тракта, а коли донесут други любезные об особо большой добыче, так любая, что окажется на тракте в намеченной карете, будь то королева заморская, али дочь купеческая. Семья? Так вот его семья, на скамье сидит, песни бахвальные распевает, пьет, ржет и обливается дармовой выпивкой. Верные друзья? Что ж, есть и такие. А вот счастливым Взметень себя не чувствовал, потому что не хватало главарю разбойников двух простых вещей: денег и сына.
Самое странное, что на первый взгляд главарь и сыном и деньгами обладал. Сын вон он, сидит на другом конце стола, мясо жует, да мать под локоток поддерживает. Подойди, да тресни по макушке. И деньги вот они, под ногами схоронены, откопай, да забери. Только вот денег прапрадедовских Взметень никогда не видел - не нашел, сколько ни искал, а сына никогда не бил, потому что не считал нужным. Мать его испортила, вот пусть теперь и нянчится с ним, а главарю с трусом делать нечего. Тот даже на грабеж не выходит, а значит, не годен ни на что.
Не таким должен был его сын вырасти, не маменькиным сынком, а крепким, уверенным в себе, деловым и жестким, как отец. Чтобы и порядок в замке поддержать мог, и людей, если что, приструнить, и вне замка, на ходках, отцу помочь. А от этого никакой пользы. За человека его никто не держит, сам он уважение заслужить и не пытался, так, живет, будто приживалка какая. Да по глазам видно, что это за человек и чего стоит.
Вот у него, Взметня, глаза серьезные, грозные, карие, а когда сердится он или в ярость впадает, и вовсе чернеют. Сразу видно, настоящий зверь. У Лытки-рыжего глаза иные - холодные, голубые, коварные, как весенний лед. Ступишь на такой неосторожно, да потонешь. А у сына не глаза а водичка болотная - зеленые, словно ряска. Посмотришь, и топиться побежишь, до того тошно становится. От кого у него такие глаза, неведомо, может, от деда с материной стороны, потому что у матери тоже глаза водянистые - серые, будто тучка дождевая, еще чуть-чуть, и дождик польется. В нее, видать, сынок пошел. Размазня.
Взметень вздохнул и влил в себя очередную кружку пива.
- Ты, Взметень, на пиво не налегай, - шепнул ему сидящий по правую руку Лытка. - Тебе еще сына к месту вести. Помнишь? Нельзя ему без провожатого. Пропадет.
- Сам знаю, что нельзя. Ты с ним пойдешь.
- Я?
- Ты моя правая рука, вот и сводишь. И обратно в целости приведешь, понял? Хочу знать, что ему там духи наобещают.
Взметень говорил негромко, потому что не хотел привлекать внимание, а Лытка так и вовсе почти шептал, благо ближайший к нему балагур сидел достаточно далеко.
- А чего сам не хочешь? - спросил Лытка.
- Ишь, смелый. На трусость мою намекаешь? Да я, если хочешь, духов этих на ладонь вот так посажу, а потом подотрусь.
Лытка заозирался, пригнулся к столу и сунул нос в кружку.
- Не боись. Не подслушают, - хохотнул Взметень.
- А ты почем знаешь? Они по всему лесу летают, может, и к нашему замку близко.
- Им до нас и дела нет. Иначе давно бы выселили.
- Это как это?
- А вот так. Страхи стали бы насылать. Спишь ты, к примеру, а просыпаешься оттого, что на груди твоей рука мертвая лежит - страшная, холодная, в язвах - и пальцами к горлу пробирается. Не захочешь, а сбежишь куда подальше.
Лытка закашлялся.
- Не боись, - Взметень хорошенько ударил товарища по спине. - Тем, кто предсказание слушать идет, они ничего не сделают. Только обратно, в оба смотри. Ни на какие огоньки не отвлекайся и голосов не слушай.
Лытка сглотнул и кивнул. Понял, зараза, что лучше самовольно к духам отправиться, чем главаря ослушаться.
Взметень удовлетворенно кивнул и налил из кувшина еще одну кружку пива. На Лытку он мог положиться, впрочем, как и на любого другого из своей шайки. Взять хотя бы Слепня. Молодой еще, двадцати нет, а смелый, как черт, ничего не боится, и за любую работу первей других хватается, и не подводит никогда. Скажет, двоих уложит, и уложит, пообещает несговорчивого купчину разговорить, и разговорит. Любое дело спорится, даром, что не видит дальше вытянутой руки. Вот если бы сын у него такой был, не нужно стало бы Взметеню прапрадедовское сокровище, они бы таких дел наворотили... все королевство на уши поставили бы. А так...
Главарь посмотрел на Бьорна и вздохнул.
Ну на что годится такой разбойник, который все время за материнскую руку держится? И глаза вон на мокром месте, и не от дыма небось, и не от пива - кружка нетронутая рядом стоит.
И не пьет, и не курит, и девки ему без надобности - ничем Взметень не сумел сына к сходкам привлечь. Ничего, получит предсказаие, станет настоящим мужиком, а завтра им можно будет как следует заняться. Мать выкинуть лесным духам на потеху, чтобы не появлялось на лице Бьорна жалостливое выражение, а самого выдрать хорошенько, чтоб понял, кто тут главный и кого слушаться надо. Да не при всех выдрать, а в лабиринт увести, чтобы последние крохи уважения команды не потерял. Люди-то его жесткие, слабака слушаться не станут, а коли Взметень при них сына пороть станет, и вовсе мальца за человека считать не будут. Потом на дело его поведет. На самое кровавое, чтобы одним махом всю дурь из башки выбить, чтобы крепим духом стал.
Так уговаривал себя вожак, а сердце подсказывало, что ничего из задуманного у него не выйдет. Бьорн не зря его сыном называется - силу характера не спрячешь, вон как волчонком смотрит, кабы мать кто не обидел. Такой коли себе в голову чего вобьет, так не всяким ремнем выбьешь.
- Ну и на кой мне такой сын? - едва слышно прошептал Взметень и плеснул себе еще пива.
- А действительно, на кой? - Лытка, после получения задания, пить перестал, потому что к духам надо с трезвой головой идти, и теперь смотрел на главаря с беспокойством. - Действительно, на кой? Отпустил бы ты его восвояси, он, гляди, и человеком стал бы. До столицы дошел бы, может, профессии какой обучился. Всяко лучше, чем тут без дела сидеть.
- Не пущу, - стукнул кружкой по столу Взметень.
- Сам же говорил, - увещевал Лытка, - не годен он ни к чему. Воровать не ворует, бить, не бьет, убивать не станет, а что до девок дармовых, так прости, Взметень, но кажись, он не по ентой части.
- Это на что ты намекаешь?!
- Ну, знамо на что. В прошлый раз, вспомни, как привез ты ему деву чудную. Раскрасавицу, каких я отродясь не видал - статная, черноокая, длинноволосая, и все округлости при ней. От такой бабы любой мужик ума лишится, а этот ничего. Ты вспомни, чем дело-то закончилось, вспомни.
Историю это Взметеню вспоминать не хотелось, потому что не история случилась, а стыдоба. Бьорн как девку увидел, за руку ее схватил, да в хоромы подальше от людских глаз потащил. Взметень, как дурак, и обрадовался, а когда через пять минут к сыну заглянул, полюбоваться, так увидел, что ни сына, ни девки нет. Увел он ее в лес, объяснил, как до тракта добраться, да отпустил. Вышло, что и сам не попользовался, и другим не дал. Очень Взметень тогда на сына орал, даже ударить хотел, но передумал. Чего с слабака взять? А шайка его долго тогда над пацаном ржала, Слепень даже поздатыльник мальцу отвесил, правда от Взметеня за то получил - нечего сына вожака бить.
Выходит, вон они как про Бьорна с тех пор думают. Лытка попусту трепать не станет. Что ж, тем хуже для Бьорна, сам виноват, что сплоховал. Вот если бы девку оприходовал, сразу поднялся бы в глазах товарищей и отца. Сразу бы понятно стало, что не безнадежный человек, можно его к делу пристроить, а оно вон как вышло.
Взметень влил в себя еще одну кружку пива, и понял, что переборщил. В глазах стало двоиться, язык превратился в тяжелый и неповоротливый комок, а руки стали как соломенные тюфяки - ни опереться на них нельзя, ни ударить по столу хорошенько.
- Не отпущу я его, - произнес вожак. - А ты, Лытка, не болтай зазря, языка лишишься. Лучше еще плесни.
- Так я не болтаю, - Лытка подвинул к главарю второй кувшин. - Я просто не пойму, зачем ты его при себе держишь? Лишняя обуза: он, да мамаша его, прости, Взметень. Наукам, какие знал, я его обучил, так что не пропадет. Отпусти его. Али боишься, что чужих приведет? Так не приведет, не станет родному отцу вредить.
- Не станет, - согласился Взметень. - Только и я не отпущу. Пророчество мне было про сына. Нужен он мне очень.
- Пророчество? - Рыжеволосый Лытка открыл рот и подвинулся ближе к вожаку. - Что за пророчество? Хорошее иль плохое?
- Хорошее, - усмехнулся Взметень и обдал Лытку сильным пивным запахом. - Богатство мне через сына придет. Невиданное. Неслыханное. Буду в золоте купаться, с золота щи хлебать, да сребротканые рубашки носить. Будет у меня сила великая, могущество, какого ни у кого из моего рода до сего дня не бывало, да власть над людьми.
- И все от сына?
Взметень кивнул.
- Только учти, Лытка. Если скажешь кому, отрезанным языком не отделаешься. На кусочки тебя порежу и волкам скормлю. Или духам на потеху отдам. Ты же знаешь, что они с подарками делают? Так что язык проглоти, да из головы выкинь, что я тебе сказал.
- Выпил ты, Взметень, вот и рассказываешь небылицы всякие.
- Вот это правильно. Это по-нашему. Налей мне еще, Лытка, да забирай мальца. Пора уже. Ступайте за пророчеством. Да смотри, слово в слово все запомни.
- Запомню. - Лытка сглотнул и поднялся. - Только ты, Взметень, уж не забудь эту мою услугу, как время придет.
- Не боись. Я слов на ветер не бросаю.
- То-то и оно.
Лытка подтянул штаны и пошел к противоположному концу стола, где, держа мать за руку, сидел Бьорн.
* * *
По зимнему лесу идти страшно, но все же не так страшно, как по летнему - снег делает краски ярче, немного разгоняет тьму. Поэтому Бьорн считал, что ему повезло родиться, когда снег еще не растаял, не обнажил черную землю, а отражал лунный свет и делал непроглядную тьму чуть светлее. Родись он летом, шел бы сейчас и дрожал от страха, потому что в полной темноте в лесу жутко, а чем ближе к духам, тем страшнее и опаснее. Сейчас Бьорн не боялся костлявых силуэтов деревьев, да и сухие кусты валежника не казались неведомыми монстрами, готовыми схватить путника за ногу и утащить под землю. Света Луны вполне хватало и чтобы разглядеть сидящего на ветке филина и не испугаться его уханья, и чтобы обернуться и посмотреть, не отстал ли провожатый.
Они брели через валежник вдвоем: Бьорн впереди, рыжеволосый Лытка позади. Сегодня его должен был сопровождать отец, но молодой человек и не надеялся на такой подарок судьбы, ему вполне хватило первого помощника, правда вот оказалось, что Лытка ужасно боится этих самых лесных духов и поминутно вздрагивает, вскрикивает и хватает Бьорна за руку.
- Ничего они тебе не сделают, - попытался он успокоить Лытку. - Ты же со мной идешь. Не боись.
- "Не боись", - передразнил Лытка. - Как отец говоришь, только толку нет. А вдруг духи вздумают страх наслать?
- Да ты сам на себя страх насылаешь. Тени собственной пугаешься. Иди спокойно, недалеко уже осталось.
- А ты почем знаешь? Когда Слепень за предсказанием ходил, до утра по лесу прошатался, пока не позвали.
- Дурак твой Слепень. И трепло. Все знают, что надо в самую чащу идти. Как близко подойдешь, духи сами тебя в нужную сторону толкнут. А ты сам за предсказанием не ходил что ли?
- Не ходил.
- Испугался?
- Сам ты испугался! Провожатого не нашлось, а без провожатого нельзя.
Бьорн кивнул и замолчал, а вот Лытка напротив, стал не в меру болтлив. То ли решил, что разговор отпугнет лесных духов, то ли наоборот предупредит об их приближении, а следовательно не напугает, а следовательно у духов не будет причин для агрессии.
- А ты какое предсказание получить хотел бы?
- Какое хотел бы, такое точно не получу, - вздохнул Бьорн. - Сам понимаешь, какая судьба у сына разбойника.
- Это-то понятно, но духи, говорят, далеко видят, много чего сказать могут, о многом предупредить. Слыхал, находились смельчаки, которые даже вопросы задавали, и духи им отвечали. Так от многих бед уберечься можно. Спросишь, скажем, какой смертью умрешь, они ответят, мол, потонешь, вот и станешь от воды подальше держаться. А скажут, сгоришь, так в кузницу помощником не пойдешь, да в лесу костры жечь не станешь.
- Тогда, получается, и не умрешь никогда?
- Почему не умрешь? Умрешь. Только нескоро.
- Нет уж, про смерть я спрашивать не стану.
- Чего так?
- Тебе бы было приятно каждый день в страхе жить? Туда не ходи, этого не делай, тут поберегись, там будь аккуратнее. Это не жизнь, а мучение получится.
- Верно говоришь. Тогда про жену спроси. Иль тебе жена без надобности?
- У меня поважнее есть о чем спросить.
- Это о матери что ли?
- И о матери, - кивнул Бьорн. - Ты не отставай. Кажется, уже скоро.
Молодой человек поежился. Хоть в ночном весеннем лесу и было холодно, морозец был не причем - Бьорн внезапно почувствовал, будто кто-то легонько коснулся его левой щеки. Духи это, или нет, но ощущения обострились до предела, теперь сын разбойника слышал то, что не слышал раньше, видел то, что до сего момента скрывалось во мраке, а по сердцу разлилось странное нехорошее предчувствие.
- Мы почти пришли, - сказал он, и звук собственного голоса показался Бьорну громче самого сильного раската грома.
Снег под ногами хрустел, словно он шел по стеклу, ветер сделался необычайно острым и колючим, зато деревья расступились, и путникам уже не нужно было продираться сквозь спутанные ветви. Сменился и запах. Если раньше Бьорн чувствовал только прохладу и едва уловимый запах снега, то теперь явственно ощутил аромат костра.
Внезапно снег под ногами исчез, и они вышли на большую поляну.
- Жди здесь, - приказал Бьорн и испугался. Несомненно, это сказал он, но голос был не его - грубый, жесткий, с хрипотцой, да и говорить подобные слова он не хотел, просто вдруг пришло озарение, и он приказал сопровождающему остановиться.
Лытка тоже испугался, хрюкнул и замер, прижавшись к стволу высокого дуба.
- Ты только быстрее давай, - просипел он.
Бьорн обернулся, и с удивлением и ужасом понял, что в полумраке видит не только испуганные глаза первого помощника отца, но и каждую складочку, каждую морщиночку на его лице. В один миг молодой человек разглядел то, на что раньше не обращал внимания. Оказывается, Лытка не так уж и молод, как казалось, и глаза у него немного косят, а вокруг рта наметились тонкие, как осенняя паутина, морщинки. Старый шрам зажил не до конца, и у виска виднелась тонкая белесая кривая полоса.
Духи вели Бьорна вперед. Он чувствовал это, как попавший под дождь человек чувствует влагу, холодными струйками стекающую за воротник. Запах костра становился сильнее, спустя некоторое время к нему примешался аромат сухой травы, а потом что-то сладкое, щекочущее ноздри и небо. Голова Бьорна закружилась, деревья стали двоиться, будто он выпил сразу двадцать кружек крепчайшего пива на пустой желудок, рассудок затуманился.
Словно во сне шел он между голыми деревьями, пока не услышал в собственной голове страшный свистящий голос:
Ос-с-тановись.
Бьорн замер.
С-с-сядь.
Бьорн послушно опустился на холодную землю.
Закрой глаз-з-за.
Молодой человек выполнил команду и в тот же момент понял, что вокруг него находятся люди. Или, может, не люди. Конечно, не люди, откуда в лесу ночью столько народа? Это лесные духи стоят вокруг него, а может, летают, или сидят рядышком, положив прохладные руки с длинными пальцами на узловатые колени.
Кто-о-о ты?
"Бьорн", - хотел было ответить молодой человек, но понял, что язык его не слушается, да и не ждали духи устного ответа, достаточно было подумать, и Бьорн подумал. Ничто не нарушило тишину мартовского леса, но духи услышали.
Мы вс-с-се о тебе знаем, - прошептали Бьорну в самое ухо.
Молодой человек вздрогнул, и словно по волшебству перед внутренним взором стали мелькать кадры из его жизни.
Вот ему три года. Он на руках матери, прижимается к ее груди и со страхом смотрит на взбешенного Взметеня - он только что пролил похлебку на новый камзол отца. Матери тоже страшно, но она с вызовом смотрит на здоровенного мужчину, готовая до последнего вздоха защищать своего ребенка.
Вот ему четыре года. С открытым ртом наблюдает он, как Лытка ловко разделывает медвежью тушу. Страшный оскал пасти и пустые глазницы зверя потом долго снились Бьорну, но заворожила его вовсе не голова медведя, а его безвольное тело. Выходит, смерть, это не очень хорошо и приятно, и тебя могут вот также разложить на ветках можжевельника и взрезать ножом внутренности. Он с ревом кидается к отцу, но Взметень брезгливо отшвыривает его, и мальчик едва не падает в разожженный костер.
Вот ему семь лет. Он впервые на сходке, так называют разбойники свое ремесло. Притаился вместе с Лыткой в кустах и смотрит, как отец избивает купца - краснолицего толстопуза в вышитом золотыми нитями кафтане. Вот в руке Взметеня появляется нож, он что-то угрожающе говорит пузану, но тот лишь пучит глаза пытаясь вдохнуть - сильная рука главаря бандитов больно сдавила его шею. Взметень не терпит промедления. Резкое движение, и на дорогу выплескивается алый фонтан. Бьорн не мигая смотрит на судорожные попытки жертвы остановить кровотечение, затолкать все, что вылилось, обратно в горло, а потом падает. Бьорна рвет.
Вот ему двенадцать лет. Он стоит за толстым вязом на большой поляне и наблюдает, как отец что-то делает с девушкой. Он раздет и пытается раздеть незнакомку, одной рукой держа ее тонкие запястья, другой разрывая шелковую блузу. Отец пыхтит, а девушка едва слышно скулит. Она сопротивляется, но сил достает. Вот она уже раздета. Движения отца становятся резкими, ритмичными, и девушка издает страшный утробный вой.
Не открывая глаз и не сознавая, что делает, Бьорн вторит незнакомой девушке и не слышит собственного голоса. Сердце словно бешеный кузнечик колотится о ребра, сбивая дыхание, и молодой человек чувствует, как необъяснимый страх волнами нахлестывает на него, грозя затопить, залить легкие, не дать дышать.
Ты готов ус-с-слышать предс-с-сказание? - раздался в его голове тот же свистящий голос.
- Готов, - шепнул Бьорн и изо всех сил постарался не упасть, потому что даже с закрытыми глазами ему показалось, что все вокруг него завертелось, закружилось, начало подскакивать и вращаться. Тело немедленно откликнулось на круговерть и попыталась удержаться на месте единственным доступным образом - упасть на надежную землю, прижаться и не шевелиться, но внутренний голос подсказывал Бьорну, что падать ни в коем случае нельзя. И молодой человек схватился за землю, вонзился коротко стрижеными ногтями в сырую холодную твердь и почувствовал облегчение.
В твоей жизни были только с-с-страдания и с-с-страх, - засвистел голос в самое ухо.
Ты никогда не видел радос-с-сти, не знал с-с-счастья.
Но каким-то непостижимым образом с-с-сумел взрастить в своем сердце добро.
Удержать равновес-с-сие, остаться на стороне добра и справедливос-с-сти.
Вокруг тебя происходили грабежи, убийства, насилие, а ты сумел не запачкаться.
Но ты никогда не пытался изменить с-с-ситуацию.
Не пытлс-с-ся.
Это твоя самая большая ошибка, Бьорн.
И ты поплатишься.
Ты будешь с-с-страдать, ты будешь болеть, ты будешь рыдать на могиле отца, потому что собственными руками убьешь его...
И будешь долго смотреть в его немигающие с-с-стеклянные глаза, а потом отвернешьс-с-ся и уйдешь. И никогда об этом не пожалеешь!
"Нет! - мысленно крикнул Бьорн. - Нет! Нет!"
Пальцы его все еще сжимали землю, но только теперь он почувствовал ее фактуру и холод. Его тело начало возвращаться из небытия, куда погрузили его духи леса, стало сопротивляться наваждению.
- Нет! - снова повторил Бьорн, и на сей раз услышал собственный голос.
Он открыл глаза, медленно поднялся на ноги, развернулся и, пошатываясь, отправился прочь от опасной поляны. Чувствовал он себя отвратительно, будто только что очнулся от тяжелого длинного кошмарного сна и до сих пор не может сообразить, спит он или бодрствует.
- Лытка! - крикнул Бьорн. - Выводи меня отсюда!
Сил почти не осталось, тело истратило все, до последней крохи, на борьбу с наваждением, и все же молодой человек заставил себя передвигать ноги. Медленно, сначала левую, потом правую, потом перерыв, и снова левую, и опять правую, левую... правую...
Провожатый нужен именно для этого: вывести говорящего с духами из лесу, потому что общение с лесными созданиями отнимает у человека все силы, и самостоятельно уйти он не может. А если не уйдешь, станешь легкой добычей, и все, кто решался получать предсказание без провожатого, оставались в лесу навечно.
Бьорн думал, что не сможет даже подняться, однако шел, переступая ватными ногами, с трудом вдыхая вязкий холодный воздух, и собирал силы для нового крика.
- Лытка! Ты где?
Но помощник отца не отзывался. Доковыляв до старого дуба, где Бьорн приказал Лытке остановиться, молодой человек со спокойным сердцем констатировал, что Лытка исчез. Сбежал. Он снова позвал его, но никто не откликнулся, лишь в голове снова зазвучал страшный свистящий голос:
Беги! С-с-скрывайс-с-ся! Иначе тебе не сдобровать!
Никто не с-с-смеет насмехаться над духами леса!
Ос-с-ставь своего товарища, или сам ос-с-станешься с нами. Навс-с-сегда...
"Он у них, - понял Бьорн. - Из-за того, что я сопротивляюсь, они забрали его себе. Да и не сбежал бы он. Хоть какие страхи нагоняй, а гнев отца, который велел присматривать за мной, гнев главаря разбойничьей банды во сто крат хуже призрачных голосов и кровавых видений. Нет, Лытка никогда бы меня здесь не бросил".
Бьорн прислонился спиной к дубу и закрыл глаза.
И как такая простая и очевидная мысль не пришла ему в голову сразу? Неужели духи постарались? Неужели снова влезли в его голову, несмотря на то, что он покинул поляну? Неважно. Он справится, если понадобиться, перестанет думать, чтобы не слышать голосов, но сейчас ему нужно отдохнуть. Просто немного отдохнуть и набраться сил. А потом вернуться в замок.
Взметень наверняка захочет узнать, какое предсказание получил его сын, но Бьорн даже под пытками не расскажет отцу правду. Тот, конечно, будет взбешен, возможно, даже поколотит его или выгонит из замка, но Бьорну теперь все равно. Его жизнь, которая могла начаться с обещания приобрести в будущем хорошую профессию, или верных друзей, или красавицы-жены, или даже любых других радостных изменений, не началась, а закончилась.
Он никогда никого не убьет, это Бьорн решил точно: ни случайного путника, ни того, кого ему придется грабить, если отец согласиться оставить в замке мать в обмен на то, чтобы его сын ходил на разбойничьи сходки, ни, тем более, отца. Особенно отца.
Хоть лесные духи и напомнили Бьорну о самом плохом, что случалось в его жизни, они не стали показывать, как отец учил его находить рыбные места, отличать съедобные грибы от несъедобных, быстро залезать на любое, даже гладкоствольное, дерево. А ведь это сложно назвать плохими воспоминаниями. Отец, пусть это было в далеком детстве, все-таки любил его, и изменился лишь после случая с толстопузым купчиной, от воспоминания о крови которого маленького Бьорна рвало целую неделю.
Бьорн придумает какую-нибудь ерунду и скажет Взметеню, к примеру, будто ему предсказали найти клад прапрадеда. Отец поверит, да и у Бьорна имеется возможность доказать правдивость собственных слов, ведь находил же он клад в далеком детстве, найдет и теперь, стоит только хорошенько поискать. Может быть тогда отец перестанет считать его ни на что негодным.
У старого дуба дышалось свободнее, и воздух больше не впивался острыми кинжалами в легкие. Бьорн почувствовал, что отдохнул достаточно, пора возвращаться в замок и говорить с отцом. Молодой человек сделал несколько шагов, прислушиваясь к тишине леса, а потом внезапно остановился и хлопнул себя по лбу.
"Вот дубина! Обещал же не думать! Это снова духи! Они хотят, чтобы я ушел и оставил им Лытку. Ну уж нет. Обойдетесь".
Бьорн резко развернулся, неожиданно почувствовав необъяснимый прилив сил, и быстрым шагом направился обратно к поляне.
- Лытка! - крикнул он, вглядываясь в темноту леса. - Ты меня слышишь?
Убирайс-с-ся! - засвистело возле уха.
- Лытка! Ответь!
Возвращайс-с-ся домой!
Бьорн отмахнулся от страшного голоса, словно это был не лесной дух, а надоедливый комар, и прибавил шагу.
Вот она поляна - круглая, шагов сто в поперечнике. Ни одного деревца, ни травинки, ни снежинки, просто голая пустая земля.
Бьорн дошел до центра и увидел свежие следы. Здесь его пальцы впивались в землю, стараясь сохранить связь с реальностью. А вот здесь его отпечатки ног, когда он брел к дубу после предсказания. А здесь еще следы. Чуть меньше, чем его собственные.
Молодой человек присел и пощупал холодную почву.
- Сапоги. Значит, это не духи. Лесным духам сапоги ни к чему. Лытка! - снова крикнул он. - Ты здесь?
- По-мо-ги..., - голос слабый, шепчущий, задыхающийся, совсем не похожий на насмешливый говор рыжеволосого болтуна. Тем не менее, Бьорн побежал в сторону, откуда услышал зов о помощи.
Лытка лежал на самом краю поляны за кустом дикого шиповника. Лицо его было бледнее снега, пальцы скрючены, словно кто-то специально их выламывал. Разбойник не мог пошевелиться.
- Давай, обопрись об меня. Надо выбираться отсюда.
Бьорн обхватил Лытку за плечи, но безвольные руки болтались, словно белье, вывешенное сушиться на двор, да и все тело первого помощника напоминало тюфяк. Помощи от такого не дождешься. Бьорн взвалил Лытку на плечи и, пошатываясь, побрел в лес.
Ос-с-ставь его! - приказал голос, но молодой человек уже научился не обращать на него внимания.
- Ты как? - спросил он Лытку, удобнее перехватывая тело.
- Нормально, - прохрипел разбойник. - Я теперь тебе по гроб жизни обязан. Ты меня от смерти спас.
- Ладно, - Бьорн оглянулся, пытаясь увидеть в темноте следы. - Ты не помнишь, какой дорогой мы сюда пришли?
- Налево, - Лытка поднял голову. - Я еще чуток на тебе полежу, а потом своими ногами пойду.
- Хорошо. Только дорогу смотри, у меня до сих пор в глазах двоится.
* * *
- Ты, Взметень, теперь мне по гроб жизни обязан, - Лытка тяжело опустился на скамью и сцепил пальцы в замок.
Взметень не спал, сидел за столом и угрюмо смотрел в полупустую кружку. Полночи ждал, когда вернется Бьорн.
- Рассказывай, а потом поглядим, по гроб или не по гроб.
Лытка кивнул и налил себе пива.
- Выпью только. Ты, Взметень, знаешь, что я не робкого десятка, но страху натерпелся превеликого. Очухаться надо бы.
- Ну, чухайся. Только быстрее.
Взметень смотрел, как дергается кадык Лытки во время питья, и ждал рассказа. А рассказать Лытке, судя по усталой роже и мокрой одежде, было что.
Они вернулись тихо, молча разошлись - Бьорн к себе в комнату, где, не смыкая глаз, ждала сына мать, а Лытка в общую, будто бы спать, а на самом деле переждать, когда Бьорн закончит утешать взволнованную и расплакавшуюся от облегчения женщину. И теперь вот он, сидит перед Взметенем и дует пиво. Знает, зараза, что настал его звездный час, что выпал ему счастливый миг хоть на секундочку возвыситься над главарем. Соображает, рыжая харя, что сейчас Взметень ни бить его не станет, ни прерывать, ни торопить, ни командовать - заинтересован вожак в рассказе. Больше, чем в поучении помощника.
- Ну, стало быть, так.
Лытка отставил от себя пустую кружку, не рискнув налить вторую, за что Взметень мысленно похвалил первого помощника. Не зарывается, знает меру, понимает, что нельзя с делом затягивать и вожака ждать заставлять.
Взметень улыбнулся, мысленно отметив, как дернулась щека Лытки, и сообразил, что улыбка его всегда походила на волчий оскал. Да сейчас он и чувствовал себя волком. Волком, бредущим по следу жирной сладкой добычи.
- Что ему сказали духи?
Лытка оглянулся, проверяя, не подслушивает ли важный разговор какой-нибудь не вовремя проснувшийся товарищ, а потом наклонился ближе к Взметеню и быстро зашептал:
- Шли мы по лесу не слишком долго. Бьорн, оказывается, малый не трус, впереди шагал, а как до поляны дошли, так приказал на месте оставаться, а сам в центр пошел. Темно было, плохо его видел, но слышал, как он там хрипит. Духи, значит, лесные его обступили. Их самих я не разглядел, видел только, как воздух шевелится. Но вот они с ним разговаривать стали. Я знаю, что он им отвечает чего-то, а понять не могу. Будто наваждение какое - голосов не слышно, но понятно, что разговор идет. Дай, думаю, посмотрю. Пошел ближе, но не через поляну в самый центр к духам чертовым, а по краю. Обогнул, а ближе подступить боязно. Ты, Взметень, там не был, не знаешь, какой страх на человека насылают, так что забоялся я не по своей воле.
Взметень кивнул, продолжай, мол, а сам подумал, что ни за что не поверил бы Лытке, если б тот в страхе своем не признался. А он признался, только на духов все свалил, зараза. Ну да это ничего. Главное, в важном не соврет и ничего не утаит.
- Ну, стало быть, забоялся я, сел прям на землю за кустом каким-то, из-за веток выглядываю, наблюдаю. Бьорн в центре сидит, шатается, лицо странное делает, рот кривит, да вдруг как завизжит, истинно девка. Вот честно, Взметень, крика этого я больше чем духов лесных испугался. Это уж не насланный страх был, а самый что ни на есть настоящий, ибо голос не Бьорна был, и вообще не мужской, а бабский. Визг типа или всхлипывание какое. Ну, я уши ладонями зажал, зажмурился, ожидая, когда пацан твой заткнется, и, не поверишь, прямо возле уха голос услыхал. Тонкий такой, писклявый. Уходи, мол, оставь Бьорна нам на потеху. И второй, знакомый, твой, Взметень, голос. Не слушай их, Лытка, - говоришь, - Заманят они тебя в чащу, да защекочут до смерти.