Аннотация: Он - предатель, перешедший на сторону врага. И этого не изменить. До тех пор, пока не найдется та, что захочет выслушать исповедь осужденного...
"В пределах все того же круга..."
Джон Донн
Под глухое перешептывание собравшейся толпы деревянные колодки с сухим щелчком сомкнулись над головой и руками пленника. Он был очень велик ростом, и небольшая высота позорного столба не позволяла ему распрямиться, вынуждая сгибаться в три погибели в мучительно-неудобной позе. Два гридня заперли замки, замыкавшие колодки и отошли, позволяя толпе налюбоваться нечастым зрелищем.
Воевода выпростал из-под плаща тяжелую руку, указывая на пленника, и его зычный голос пронесся над притихшей деревенской площадью:
- Этот преступник когда-то был одним из вас. Он беловет, ставший предателем. Он перешел на сторону врага, поднял оружие против своих. И ему нет прощения. Он будет стоять здесь три дня и три ночи. И любой из вас может делать с ним все, что хочет. А через три дня, если он все еще будет жив, кони разметают его.
Закончив свою речь и не прибавив больше ни слова к сказанному, воевода пошел через молча расступившееся человеческое море, сопровождаемый кметями.
Предатель стоял у позорного столба, вынужденно опустив голову с длинными, спутанными, светло-русыми волосами. На его загорелом, изувеченном свежими шрамами лице застыло выражение туповатого спокойствия человека, который уже ничего не ждет и ни на что не надеется.
Сгрудившиеся вокруг позорного столба люди почти все хранили молчание. Лишь немногие женщины боязливо перешептывались; мужчины смотрели с угрюмым, презрительным отвращением. Какой-то мальчишка, подняв камень с земли, кинул, метя в голову пленнику. Но камень упал у ног предателя, не причинив ему вреда. Тот закрыл дрогнувшие веки и его бугрившиеся мышцами окровавленные руки чуть шелохнулись в отверстиях колодок, инстинктивно сжимаясь в кулаки.
Скорее всего, неудавшийся бросок подстегнул бы и других детей попытать удачи, но тут из зашумевшей толпы выскочила женщина, с проклятьями схватила мальчонку за ухо и потащила за собой, не слушая его пронзительных воплей. И это словно послужило сигналом для остальных. Негромко переговариваясь, люди стали расходиться, уводя и протестующих детей.
Ждана стояла в стороне от всех, у частокола, забыв сбросить с плеч покосившееся коромысло, на котором болтались пустые ведра. Ее спокойные глаза с пытливым вниманием разглядывали предателя. Когда люди разошлись и на площади остались только сам осужденный и два охранявших его гридня, один из них с ухмылкой обратился к девушке:
- Что, девка? По нраву пришелся?..
Он прибавил кое-что еще, совсем непотребное и загоготал вместе с напарником.
Лицо девушки вспыхнуло. Не отвечая, она поправила на плечах коромысло и, прихрамывая, пошла за околицу. Скучающие дружинники продолжали ржать ей вслед. Пленник, медленно приоткрыв глаза, проводил безразличным взглядом удалявшуюся девушку и тяжело вздохнув, зашевелился в колодках, переставляя согнутые босые ноги и пытаясь принять хотя бы чуть менее мучительное положение.
- Эй, жеребец, - окликнул его второй гридень. - Потише. Прям со столбом готов рвануть за хромоножкой. Остынь, пока на яйца колодки не надели.
У предателя чуть заметно дрогнули разбитые губы, словно он хотел улыбнуться. Дружинники ухохатывались, довольные своим остроумием.
Выйдя за ворота деревни, Ждана спустилась с пригорка и подошла к реке. Опавшие листья речных ив захрустели под кожаными поршнями. Девушка опустила коромысло в пожухлую траву и села у воды, обняв руками плоские колени.
Когда-то очень давно, еще ребенком, ей довелось увидеть двоих пойманных предателей, привезенных князем на расправу из похода. В памяти мало что сохранилось, но она отчетливо помнила, как жалобно скулили они, корчась у столба и вымаливая себе прощение. Потом, по истечении срока их, должно быть, подвергли той же мучительной казни, которая ждет и нынешнего: привязали к хвостам лошадей, чтобы разорвать на части. Ждана этого не видела: тогда еще жива была матушка, которая не позволила бы детским глазам наблюдать такое зрелище.
Матушка... Как многое изменилось с тех пор, как не стало ее и отца. Мать забрала трясовица, с ней умерли оба маленьких брата, а тятя сгинул в одном из набегов, даже на погребальный костер возложить было нечего. И сирота осталась доживать в семье родичей. Ее не обижали, но и нежности особой не выказывали. И тщательно следили, чтобы каждый съеденный кусок был отработан. Никогда при жизни матери не упала бы она в лесу на дно ловчей ямы. Острый кол разодрал скулу, от удара о твердую, каменистую землю сломалась лодыжка. И шрам, и хромота остались на всю жизнь.
Промозглый ветер гнал по серой воде мелкую рябь. Чтоб согреться, Ждана спрятала под подол голые ноги и сунула руки в мешковатые рукава поневы, под тугую тесьму. По-кошачьи треугольное, веснушчатое лицо, по скуле которого извивался белый шрам, было сосредоточенно спокойно, широко расставленные, голубые глаза неподвижно смотрели перед собой. Перекинутая на грудь жиденькая белая коса чуть заметно вздымалась от дыхания, словно полусонная змейка.
Напряженная мысль тонкой жилкой билась на перепачканном сажей виске. Может быть, и отец не погиб в схватке с кара-казами? Вдруг и он перешел на их сторону?
Ее внезапно обдало жаром, словно жгучее пламя плеснуло в лицо, - как бывает, если неосторожно заглянешь в еще неостывшую печь. Сердце возмутилось против всколыхнувшейся в голове преступной мысли. Этого не может быть. Есть мерзкие, гнусные предатели, порождение Чернобога, а есть ее отец. И никакая грязь не должна коснуться памяти о нем.
Ждана решительно поднялась, стянула с ног поршни и, подоткнув повыше подол, бросила в воду приготовленный стебелек крапивы. Подождав несколько мгновений и надеясь, что водяной достаточно усмирен, она взяла ведра и вошла в обжигающе-холодный поток. Пройдя несколько шагов, наклонилась, зачерпывая воду.
В обратный путь она шла тяжело, жидкий хребет гнулся под коромыслом, больная нога нелепо выворачивалась. Мимо площади она постаралась пройти как можно скорее и незаметнее, не глядя в сторону обреченного и его стражи, но все-таки услышала, как дружинники бросили ей вслед что-то и снова раздался хохот.
"Забери тебя Чернобог", - почти беззлобно подумала Ждана и, приблизившись к своему дому, нагнулась, входя в сени. Вылила воду в еловую бочку, накрыла сверху стеблями льняной соломки, - от бесов.
Из горницы выглянула женщина в сбившемся повойнике:
- Где ты ходишь, Ждана? Я с ног сбилась, мужиков кормить пора!
Девушка заторопилась, и пока сердитая хозяйка, уйдя в дом, вынимала на рогаче дымящийся горшок каши из печи, пошла в клеть, отрезала длинный кус соленого сала, нацедила из жбана ячменного пива.
Хозяин и два его взрослых сына сидели, негромко разговаривая, за столом в полутемной горнице, тускло освещенной потрескивающими лучинками, вставленными в замысловатые развилки светца.
- Расточительство одно такого здорового парня жизни лишать, - услышала Ждана, разливая мужчинам пиво.
Говорил отец, невысокий, жилистый, еще не старый, но с мучнисто-белым, старческим лицом, и сыновья, зачерпывая ложками кашу, согласно закивали:
- И то верно, тятенька. В невольники продали б или батраки кому... Все польза.
Хозяйка, которая накрыв на стол, уселась у крохотного окошка с охапкой льняной кудели, не вмешиваясь в мужской разговор, негромко произнесла, обращаясь к севшей рядом Ждане:
- Мужиков-то сколь полегло в набегах... От кого ж бабы будут воев рожать, если каждого по дурости оступившегося - конями разметывать?
Ждана сама не знала, почему ей внезапно стало жарко.
- Так ведь он же предатель, тетка Добрина. Он своих убивал...
Женщина небрежно отмахнулась от нее и помолчав, ответила, не прекращая вытягивать из пучка светлых волокон тонкую нить:
- Боги знают, как то было, нам неведомо. А даже если и так, - кровники пусть мстят, их дело. Когда засуха была, весь хлеб сожгла, князь за данью пришел - помнишь, скольких порубил? Младшего моего... Тоже - свои, не чужие ведь...
Она подавила вздох, проворные, мозолистые руки продолжали ссучивать нить, не на миг не прекращая работу. Ждана, машинально сматывая свою нитку, невидящим взглядом уставилась на мерно вращавшееся веретено.
Когда после мужчин за стол сели наконец Ждана с хозяйкой и прибежавшая с улицы меньшая дочка, остывшая каша, приправленная тушеной репой, против обыкновения не лезла в горло вечно голодной девушке.
- Не голодна, - садись работать, - окликнула ее хозяйка, продолжая на пару с дочкой выскребать остатки каши из горшка.
Ждана поспешно допила молоко и снова взялась за прялку.
Ночью, ворочаясь в тесном закутке рядом с шумно вздыхавшей коровой, Ждана пыталась отогнать непрошеные мысли. Сон не шел. Из сенцов тянуло ледяным холодом, и девушка старалась поглубже зарыться в охапку соломы, служившей ей подстилкой и одеялом одновременно.
За весь вечер она не выходила со двора, но догадывалась о том, что происходило на площади, где был выставлен пленник. Хмельной мед нарушил душевное равновесие нескольких мужиков и предателю изрядно досталось. Сидя в избе, она слышала пьяные вопли и гогот, скверную брань и удары, которые заставили ее кровь похолодеть в жилах. Потом все затихло, но душе Жданы это спокойствия не принесло.
Внезапно она рывком села на своей подстилке. Нет, так продолжаться больше не может. Пока он жив еще, пока его не добили со скуки разгоряченные медом мужики, она должна пойти и узнать все.
Утоптанный земляной пол не выдавал шагов. Поднявшись, Ждана привела себя в порядок, надела и затянула на щиколотках поршни и, прислушавшись к громкому храпу мужчин, вышла за порог. Зажгла в печи лучину. Наведавшись в клеть, отрезала несколько кусков солонины, взяла ломоть хлеба и расстелив приготовленную тряпицу, связала все в узелок вместе с кринкой молока.
Ночь была лунной. Никто не встретился ей по дороге, только дворовые собаки лаяли вслед. Добравшись до площади, Ждана осмотрелась. В свете луны она ясно разглядела пленника, которого на ночь заключили в ножные колодки, позволив сесть. Стражник был только один, да и тот оглушительно храпел, развалившись поодаль на земле. Некоторое время Ждана нерешительно стояла в стороне, прислушиваясь к хриплому дыханию пленника, лицо которого было покрыто коркой запекшейся крови. И наконец подошла. Редкостное зловоние сразу ударило в ноздри, - убийственная смесь застарелого пота и гниющих ран. Ждана чуть было не попятилась.
- Кто здесь? - пленник чуть слышно зашевелился в колодках. У него был хриплый, каркающий голос и разбитые губы не позволяли ему внятно выговаривать слова.
Он приоткрыл глаза и, с трудом подняв голову, без всякого выражения взглянул на девушку.
- А, хромоножка... - он помолчал. - Что смотришь? Никогда не видела предателей?
- Видела, - зачем-то сказала Ждана. - Только очень давно.
- Ну, посмотри тогда.
Он опустил голову на грудь и попытался поудобнее устроиться у столба. Помедлив немного, Ждана вновь нарушила молчание:
- Ты не похож на них.
Пленник снова открыл глаза и не без некоторого интереса посмотрел на нее:
- Отчего же?
- Они просили о пощаде, а ты нет.
Пленник усмехнулся.
- Я бы рад попросить, только к чему?.. Бесполезно.
- Да, бесполезно, - хмуро подтвердила Ждана. - Тебя убьют.
- Скорей бы, - мечтательно вздохнул предатель.
Гридень внезапно перестал храпеть, поднялся, зазвенев кольчугой и, пошатываясь со сна, побрел в уголок площади. Ждана похолодела, но осталась стоять на месте, надеясь, что спросонья он не заметит ее. Дружинник шумно помочился и, на ходу оправляясь, вернулся к столбу. Вытаращил удивленные глаза на замершую девушку.
- Ты... что тут делаешь? - покачиваясь, произнес парень. Судя по всему, он был изрядно навеселе. - А ну, пошла отсюда!
- Пожалуйста, - взмолилась Ждана, - разреши мне поговорить с этим человеком. Я ничего не сделаю, только спрошу. Мой отец пропал после битвы с кара-казами. Может быть, он попал в плен. Мне надо знать. Прошу тебя... Не гони меня.
- А!.. - гридень плюхнулся на землю. - Спрашивай...
Едва договорив, он снова заснул и вскоре оглушительно захрапел.
- Стало быть, вот зачем ты пришла, - негромко проговорил предатель. - Узнать о своем отце? И как его звали?
- Я солгала, - холодно сказала Ждана. - Мой отец погиб. Он не такой, как ты. Он не предатель.
Она даже помыслить не могла о том, чтобы осквернить имя отца, назвав его этому изгою. Тот, помедлив, флегматично произнес, точно соглашаясь с ней:
- Должно быть, мои родичи тоже думают, что меня давно нет в живых. Так лучше, верно?
Ждана бросила на него взгляд искоса. Свет луны золотистой нитью обрисовывал его резкий профиль, и дрожавшие на лице неровные тени.
- У тебя есть родичи?
Пленник чуть заметно пожал плечами, но тут же застонал от боли сквозь зубы.
- Почему же не быть им? Мать, два брата, четыре сестры. Или ты думаешь, что меня Макошь породила?
- Ничего я не думаю, - сердито сказала Ждана, колеблясь между необходимостью уйти и желанием остаться.
- Так зачем ты пришла? - пытаясь разглядеть ее лицо, вздохнул парень. - Что узнать хочешь?
Ждана не ответила, да и что она могла ответить? Порыв, который привел ее на площадь, был малопонятен ей самой. Внезапно предатель с шумом потянул ноздрями, видимо, уловив запах съестного, сглотнул голодную слюну и нерешительно спросил, глядя на белеющий в руках девушки узелок:
- Что там у тебя? Еда?.. Ты принесла ее мне?
У Жданы жарко вспыхнули щеки. Готовая провалиться сквозь землю, она нарочито пренебрежительно произнесла:
- Ну... ешь, если хочешь.
Присев на землю недалеко от пленника (к скверному запаху она уже притерпелась), девушка развернула рушник. Дразнящий аромат мяса и свежего хлеба разлился в воздухе. Парень схватил дрожащей рукой ломоть солонины и принялся жадно и торопливо, словно боясь, что девушка передумает, рвать его немногими уцелевшими зубами.
Пока он насыщался, едва не ворча от удовольствия, словно изголодавшийся пес, Ждана тихонько сидела рядом в ожидании. Она знала, что завтра тетка Добромира накажет ее за пропажу припасов, но отчего-то это совсем не волновало ее сейчас. Наконец он покончил с едой, в три глотка осушил кринку с молоком и поднял глаза на терпеливо ожидавшую хлебосольную гостью.
- Спасибо, девушка, - поблагодарил он и помедлив, прибавил: - Как зовут тебя?
- Как назвали, так и зовут, - грубовато отрезала Ждана, но после паузы, ворчливо прибавила: - Ждана я.
- Хорошее имя, - вздохнул пленник.
Они помолчали. Ночная птица нежно и тоскливо прокричала в вышине. И с губ девушки сорвался неожиданный для нее самой вопрос:
- А как зовут тебя?
Он грустно рассмеялся разбитыми губами:
- Зачем мертвому имя? Впрочем, раньше, когда еще был жив, звали Гориславом. Только меня давно никто не называл так...