Аннотация: Как-то оно не слишком забавно получилось. Совсем даже не.
ПОДОРОЖНАЯ
- Вот эта желтая - пижма. Ее отвар от грудной жабы помогает, как и ландышев цвет... - Лона осторожно разбирала только что собранную в лесу траву, по стебелечку передавая в подставленные ладони Мийки, - это зверобой, ты его знаешь, а это...
- Ма-ария! - донесшийся голос заставил Лону вздрогнуть, а девчонка так вообще втянула голову в костлявые плечи, только чудом не уронив очередную травку. - Где ты, мерзавка?
Через пару минут у плетня показался и источник этих пронзительных воплей - деревенский староста: ссутулившаяся спина, исхудавшее лицо и тягучая тоска в глазах, которую до конца не вытравил даже гнев.
- Ну, конечно! - он остановился возле калитки, мрачным взглядом сверля сидевших у крыльца девок, во двор, впрочем, не заступая, - опять к ведьмачке сбежала, куда ж еще?
- Тять, я... - девчонка еще ниже опустила голову, бормоча что-то совсем неразборчиво, а Лона просто молчала, знала - если вмешается, будет только хуже.
- Замолкни, гадюка, и выходи оттуда. Я два раза повторять не буду, ты знаешь!
Мийка исподлобья глянула на родителя, затравленно обернулась в сторону хозяйки дома, но все-таки встала, нервно пригладила передник и засеменила со двора. Провожая взглядом и ее, и старосту, через каждый шаг отвешивающего подзатыльники вперемешку с руганью, Лона лишь вздохнула тяжело: 'Сколько раз говорила девчонке - не приходи больше, не надо, но все равно, как медом ей здесь намазано. Можно подумать, не знает, чем оно обычно кончается.
А ведь пока жива была Вета, небось, никто в деревне не рискнул бы вот так в глаза обозвать ее ведьмой. Старой-то знахарке разве что в пояс не кланялись, а ей, Лоне, только вслед не плюют... Или плюют уже? Эх, да какая разница! Ну не могла она тогда ничего сделать. И никто бы не смог! Безнадежный был случай. Но разве ж им объяснишь, и разве они поверят ей... Ей, ставшей хозяйкой этого домика на отшибе в двадцать с небольшим годов? Нет. Несмотря на то, что Вета, мать Лоны, успела передать ей ой как много. А все равно не верят. Молода еще. Да и нагуляна неизвестно от кого. Глядишь, вот так и окажется, что от самого нечистого. Со своими-то, сельскими, та точно не зналась... Скоты тупые! Можно подумать, кроме них и дьявола на свете и нету никого. Да к Вете даже из города люди приезжали. Не чета этому быдлу! Так зачем ей немытые смерды после благородных сударей-то? Она и Лонке, в детстве еще, настрого наказала - ни за что с тутошними не путаться. Костьми лечь, а не позволить никому из них под себя ее пристроить. Иначе... Не смерть даже, а похуже смерти. Быть ей тогда вечной подстилкой для любого, у кого встанет. Мужика-то в доме нет, защитить некому'.
И Лона тот завет строго блюла. До сих пор, хоть с девичеством своим давно рассталась. Вета только зыркнула мрачно вслед, когда она к тому заезжему купецкому помощнику на сеновал полезла, но промолчала. Да и то сказать, шестнадцать годов - перестарок уж. И потом молчала. Все время. Раз за разом.
Лона душераздирающе зевнула, даже не подумав рот защитным знаком обмахнуть. Устала она очень - всю ночь наговоры читала. Для себя читала, хоть и не принято этого делать, потому как цена за навороженное такой может оказаться, что и выплату не осилишь. А с рассветом, по росе еще, в лес за пижмой ходила. Зимой-то оно ой как пригодится. Даже если и не верят ей в деревне, а все равно, случись что - идти больше не к кому. Тем более, случиться сейчас чуть не каждый день может: время ныне лихое, голодное; болезни из-за того и к человеку, и к скотине липнут; в воздухе давно уже большой войной тянет...
За дальней околицей надрывно зашлись псы, заставив ее щелкнуть зубами, так и не завершив второй зевок. В животе захолонуло от робкой надежды - неужто и вправду получилось? Отгоняя предчувствия, чтоб не сглазить, Лона поднялась и стряхнула траву с подола прямо на землю. Потом она ее разберет. Или даже, вообще, не придется... Нет! Сейчас она ничего загадывать не будет!
Сорвавшись с места по девчоночьи прытко, у калитки она, тем не менее, остановилась, перевела дух и заставила себя идти спокойно. Деревня - всего-то два десятка дворов, из конца в конец пяток минут ходу. Тут и захочешь, ни к какому событию не опоздаешь.
Принесенная Мийкой крынка молока так и осталась торчать забытой на сонцепеке.
Собаки надрывались все злее, а на подходе к домам, выходившим на дорогу, послышался и другой шум - нестройный гомон да лютая, гортанная ругань с таким придыханием, словно между словами охальник кому-то еще и навешивал. С оттягом. Вывернув, наконец, из-за последнего угла на тракт, служивший заодно уж и главной деревенской площадью, Лона замерла, не смея поверить своим глазам. Пальцы меленько затряслись, ослабев и выпустив платок, прикрывавший плечи. Неужто?..
На дороге действительно били. Кубышку. Главного здешнего куркуля, чей двор выходил прямо на большак и который при случае мог исполнить обязанности корчмаря для проезжающих. С обочины за представлением наблюдали чуть не дюжина запыленных латников при арбалетах и копьях, уже делавших между собой ставки на то, с какого удара их десятник завалит деревенщину. И еще броско одетый господин с фамильным гербом на плаще, вольготно расположившийся в высоком седле. 'Ах, хорош, - оценила Лона. - Как же он хорош! И сам мужик, и посадка, и меч, похожий, скорее, не на оружие даже, а на драгоценную цацку'. Староста, не иначе, как от растерянности, так и не выпустивший плеча наказанной дочери, тоже смотрел на избиение, раскрыв рот, но не издавая ни звука. Молчали, переминаясь да испуганно утянув языки в задницы, и остальные здешние мужики, понабежавшие на шум чуть не всей деревней. И то сказать, это вам не знахарке вслед материться. На оборуженный люд, даже если их и втрое меньше, не сильно-то пасть откроешь.
Лона неожиданно встретилась глазами с всадником, но вместо того, чтобы привычно охнуть и уткнуть взгляд в землю, выпрямила спину и пронзительно синих глаз не отвела. Разве ж не этой встречи она хотела? Разве не ее вымаливала себе всю нынешнюю ночь, вконец осатаневшая и от опостылевшей безрадостной жизни, и от смутной угрозы, с каждым днем все больше сгущавшейся над ее головой? И разве не может она теперь хотя бы смотреть?
Озадаченный этакой бесстыжестью господин выгнул бровь, хмыкнул, а потом тронул коня шенкелями в сторону драки:
- Хватит, Париц, хватит уже. Что этот олух тебе сделал? - он наступал на буяна конской грудью, понимая, похоже, что по-другому своего человека не уймет.
- Так, милорд, - хекнул Париц, заключительным ударом отправляя тоненько пискнувшего Кубышку на ближайший плетень, завалившийся от подобного по всей длине, - он же мне не просто пойло вынес, он же за него еще и денег спросил.
- Ах, вот оно как, - посмурнел лицом названный милордом. - Эк быдло-то обнаглело...
- Бить их надо, милорд! - в подтверждение сказанного десятник могучим ударом латной рукавицы отправил за плетень еще одного некстати подвернувшегося под руку мужика. - Смертным боем. Чтоб боялись. Бить и драть! Особо сейчас, когда со дня на день война нагрянет.
- А что, Париц, может, тут объявим уже военное положение?
- Чего ж, нет? - десятник только зубом цыкнул. - Можно и объявить. Пора начинать эту погань умишку-то учить.
Староста, не удержавшись, громко икнул и уронил от ужаса руки, выпустив, наконец, дочкино плечо. Но, увидев взгляды, которыми обменялись милорд с воякой, понял, что господа изволили пошутить, и бухаться на колени передумал. Всадник же подъехал к нему вплотную, глянул с высоты почти равнодушно и двинул коня дальше, остановившись прямо перед Лоной:
- Что, девка, не боишься военного положения? - сверкнул светлыми глазищами.
- Нет, господин мой, не боюсь. Всякого уже видали.
- Да ну? А того, девка, не боишься, что через седло перекину, да с собой увезу?
- Была бы девка, глядишь, и вправду испугалась бы, - подбоченилась Лона. - А теперь чего уж? Одним больше, одним меньше...
Ратники от дороги заржали, оценив; деревенские же лишь тупо пялились, не понимая, что такое вдруг нашло на знахарку. Не иначе, как совсем от своего воздержания спятила. Или это нечистый ей последний умишко высушил?
Всадник снова хмыкнул и молча протянул руку, явно приглашая. Лона вспыхнула и, не раздумывая ни секунды, начала примериваться, как бы половчее забраться на коня.
- Не надо, господин, ой, не надо, - от злости староста аж дар речи обрел. - Она ж ведьма! Мор на скотину напустила, спорыньей пшеницу загадила, Лисвету, дочку мельникову, со свету сжила... Мы давеча за божьим человеком послали, жечь ее собрались.
Сердце Лоны предательски пропустило удар: 'Ах, вот даже как... Жечь. Это за все-то, что она для них сделала? За Руму, старостина младшего, принятого в родах от сорокалетней жены одним лишь чудом? Или за кузнеца, которому прожженную чуть не насквозь руку спасла? А может за Стага, перед самым Нарождением свалившегося в собственную ловчую яму, которому она не только перелом вылечила, но и дочерна помороженные пальцы? Вот такая у них для нее благодарность, да? Скоты тупые! А Лисвету никто б не выходил, не жилица она была!' У Лоны аж в глазах потемнело, но в узде она себя удержать смогла - слишком многое сейчас решалось, чтобы позволить гневу испортить намеченное:
- Ве-едьма?.. Да неужто? - глумливо протянула она, вихрем развернувшись к аж опешившему от такого старосте. - Или, может, от того бесишься, что я тебе так и не дала? А жену свою, часом, жечь не собираешься? Потому, что она-то как раз дает? Нет уж, ты тогда и для нее святого человека позови, да дровишек заготовь. А то, чего это она сегодня ночью на погосте делала?
- На каком погосте? Чего несешь, паскуда?!! - староста, только рот поначалу разевавший на манер вытащенного из воды карася, обрел-таки голос. Да какой! В Кубышкином доме слюдой звякнуло налаженное еще по хорошим временам оконце, а ободранный петух, панически кудахнув, едва не свалился с крыльцовых перилец.
- Да на том, с которого она сегодня под утро огородами шмыгнула! Как раз мимо моих окон, - почему-то было видно, что мужик не удивлен и поверил сразу. Не иначе, как знал уже что. Или тоже встречал благоверную поутру. - Потому думай, что говоришь, с-староста! И кому.
Лона почтительно присела перед всадником, как бы извиняясь за бредни, которые его вынудили слушать. И повыгоднее демонстрируя собственную грудь в низком рубашечном вырезе. Милорд колебался не больше пары вдохов, прежде чем снова протянуть ей руку:
- Прыгай, девка! - и уже после того, как та устроилась позади седла, процедил, глядя опасно сузившимися глазами прямо в старостины зрачки. - Вот значит как... Мало того, что здесь должного почтения к моим людям не проявили, так еще и до гнусной лжи докатились. Прямо в лицо мне.
Староста, поняв, как обернулись дела, позеленел не хуже недельной давности покойника и вконец спал с лица.
- Милорд, да как же... То ж не так... Простите! - заголосил он, сообразив, наконец, что шуточки у господ закончились, и мешком валясь прямо в пыль. - Помилуйте!!!
- Разберись тут со всем... согласно военному времени, - развернул всадник коня в сторону Парица. Миловать он никого не собирался.
Тот в ответ лишь склонил голову, явно довольный, да отмахнул рукой своему десятку.
- Догоните меня в городе, - милорд пришпорил коня, потеряв всякий интерес к происходящему. Впрочем, напоследок все-таки распорядился, кинув слова едва ли ни небрежно: - И сожгите тут все.
Уже на скаку Лона обернулась через плечо, равнодушно мазнув взглядом и по аду, воцарившемуся на площади, и по скребущему пятками телу старосты с засевшим в горле болтом, и по визжащей Мийке, которую волокли в кусты двое ратников... В последний раз глянула на место, где родилась и прожила всю жизнь. Что ж, она сумела-таки наворожить себе дорогу отсюда и не важно, какую цену пришлось заплатить. А эти... Эти пусть на себя пеняют!
***
Странно...
Сейчас, когда она лежала в придорожной грязи, прикрытая от пронизывающего ноябрьского дождя лишь обрывками нижней рубахи, те десятилетней давности события вспоминались ярче, чем случившееся только что. Даже запах тогдашнего лета и той травы каким-то образом умудрялся перебивать нынешнюю горелую вонь разгромленного маркитантского обоза. Хороший бред. Ничем не хуже любого другого.
Только вот имени того милорда Лона вспомнить так и не могла. А, впрочем, какая разница? Он был всего лишь первым из десятков, потянувшихся следом. Сначала благородные, да. Потом... потом не приходилось брезговать уже ни кем.
Женщина в очередной раз попыталась сдвинуться, но сил хватило лишь на то, чтобы зашипеть от боли в истерзанном теле да прикрыть глаза от взгляда беспросветно серого неба. Даже кричать она уже не могла. Да и смысл в том крике? Все равно вокруг одни трупы остались. А эти не помогут хоть оборись.
Холодная грязь сноровисто вытягивала последние крохи живого тепла, леденящая морось равнодушно падала с небес, мешаясь с ее собственной кровью, уже почти переставшей течь... Тоскливо было, это да, но отчего-то не страшно. Скоро уже. Совсем скоро она окончательно расплатится по всем счетам, включая и тот, десятилетней давности. И как расплатится! Хорошо хоть тогда у нее хватило умишка понять, что подпаленной деревней цена не ограничилась. И больше уже никогда не делать таких займов.
Но теперь долг оплачен. Сполна.
Пальцы женщины в агонии заскребли по раскисшей земле, неожиданно наткнувшись на сорванную с оголенной груди лунницу. И лишь тогда спокойное доселе лицо Лоны перекосилось от дикого ужаса:
'Или... или это еще была и не расплата вовсе? И настоящую цену ей назовут уже не здесь? Что ж, сейчас она это узнает... - тело дернулось в последний раз, застывая, но сведенные пальцы так и не разжались, намертво впившись в медный серпик. - Сейчас. Узнает'.