Директор цеттельхаймской Оперы отошел к окну кабинета и посмотрел на следователя. Решительно, и с этой точки зрения ничего примечательного в секретаре министерства юстиции Его Княжеского Высочества Бальтазаре Шлике не было. "И молодой какой, - с тоской подумал директор, - первая же встречная хористка окрутит в два счета, а мы потом отвечай."
Секретаря же Шлика мысли директора, казалось, нисколько не беспокоили. Сидел себе, сонно щурился на обои в ядовито-зеленый цветочек по нежно-лимонному фону, на алые портьеры, о цвете же ковра и воздействии изображенных на нем сцен на неокрепшие умы (один из художников-декораторов Оперы выбежал однажды от директора с криком и в тот же день устроился кочегаром на железной дороге) мы лучше умолчим. Пуговицы на форменном мундире секретаря все были застегнуты и начищены, волосы нисколько не растрепаны, только здоровый румянец во всю щеку портил образ кабинетного чиновника с перышком наготове. "Тебе бы на хутор, парень, коров гонять, - с некоторым злорадством отметил директор (при знакомстве оказалось, что секретарь Шлик выше господина директора на две головы, что господина директора не обрадовало), - или дрова рубить, вон кулачищи-то какие вымахали." Тут господин Шлик перестал щуриться. Под его цепким взглядом директору стало неловко, и он сказал то, что говорить вовсе не собирался:
- Вы у нас уже пятый следователь.
- За год или вообще? - невозмутимо уточнил тот.
На самом деле, в душе Бальтазар Шлик был вовсе не так спокоен, как стремился показать. Скорее, чем невозмутимее он выглядел, тем меньше ориентировался в происходящем. А из того, что происходило сейчас, загадкой для него было многое. Например, почему, поручая ему это задание, статс-секретарь министерства вовсе не по уставу похлопал его по плечу и сказал "Ну, ты у нас самый здоровый... авось, выдержишь. С Богом, Бальтазар!". И потянул из кармана платок, которым тотчас же промокнул глаза. Почему прочие товарищи по работе смотрели на него так сочувственно? Что такого особенного в этой Опере, наконец, и почему здесь все ведут себя как сумасшедшие? Прямо на входе один из артистов, размахивая шпагой, начал скакать вокруг и кричать про "свершившееся возмездие", нельзя же так урабатываться, честное слово.
- Да какая разница, - вздохнул директор, грустнея на глазах. - Пить будете, господин следователь?
Сам того не замечая, директор уже повернулся к портрету правящего князя Цеттельхайма, Иеронима Третьего, покровителя искусств и ремесел. В ознаменование этого князь Иероним на портрете одной рукой указывал на парящий в небе дирижабль, а другой прижимал к себе лиру. Если в правильной последовательности ткнуть в изображенный на раме герб Цеттельхайма (три золотых бобра на лазоревом поле), открывался сейф, где помимо денег и документов директор хранил самое дорогое - бутылку коньяка.
- На работе не пью, - с удивлением отозвался Бальтазар.
- Потом поздно будет.
- Давайте к делу, - предложил Бальтазар и откинул страницу блокнота. Предыдущую он за время раздумий директора исчеркал, играя сам с собой в "крестики-нолики". - Итак, сегодня утром пострадал один из ваших актеров, и вы подозреваете злой умысел?
- Актер? - взвился с кресла директор. - Знаете что, молодой человек... Да вы, наверное, из этих?! "Новые звуки", а? Или просто германофил? Итальянскую школу пения не одобряете, а?
- Да о чем вы вообще? - возмутился Бальтазар и тоже вскочил со стула. - Если хотите знать, я до сегодняшнего дня вообще ничего об этой вашей опере и не знал!
Тут он смутился, так как помнил, что вежливый человек обычно не сообщает кому-либо, что совершенно не интересуется делом всей жизни другого. Вежливый человек говорит что-то вроде "всегда любопытствовал, но как-то времени не было", а потом слушает, надеясь почерпнуть важные для следствия подробности (именно так Бальтазар научился разбираться в вине, разведении самой бесполезной на свете породы декоративных собак и выпиливании лобзиком). Но, вопреки его опасениям, директора его заявление нисколько не оскорбило, а даже и обрадовало.
Бальтазар, неведомо как, снова очутился на стуле, только под ногами у него была расшитая подушечка, а в руках дымилась чашка с крепким кофе. Директор подтащил свой стул поближе к его и смотрел на Бальтазара, как ребенок на Святого Николая, ожидая чудес и подарков. Бальтазар неловко поерзал на стуле.
- Может, у вас еще и слуха нет? - с надеждой спросил директор.
- Есть, - сознался Бальтазар, - но я от музыки всегда засыпаю.
- Сойдет, - великодушно разрешил директор. - А про Оперу вы что же, прямо так ничего-ничего не знаете?
- Ну... у вас тут поют. Я музыкой вообще не интересовался, никогда! Я дирижабли люблю, - тут Бальтазар и директор верноподданно посмотрели на портрет князя Иеронима. - И почему вы все время "Опера" с большой буквы произносите?
- Потому что, господин Шлик, она такая одна, - тут директор, кажется, пробормотал какое-то проклятье, но Бальтазар не расслышал. - Исключительная. У нас нет актеров, у нас есть оперные герои.
- Какие?
- Все! Сколько ни есть. Вот так нам повезло, - развел руками директор. - Я слышал, театр еще есть, тоже одни персонажи, все никак не могу с их директором списаться, опытом бы обменялись... Так что это не актера покалечили, это на Лепорело кто-то уронил статую Командора, а у нас "Дон Жуан" заявлен на осенний сезон, который через неделю начинается, а замены не будет, потому что Лепорелло - в единственном числе (спасибо, Господи!), а он без сознания, а дон Жуан уже ходит везде с кинжалом наготове, а...
- Погодите-ка. А как они все у вас помещаются?
- Государственная тайна, - отрезал директор. Государственной тайне обычно не возражали, и следователь Шлик не стал развивать эту тему, хотя ему было очень любопытно. Он решил пойти проверенным путем: если совершено преступление, то процедуры расследования никто не отменял?
- У вас есть какие-то данные на подозреваемых?
Директор просиял и передал Бальтазару средней толщины папку.
- Либретто, - сообщил он, как будто это все объясняло.
- "Дон Жуан (бас/баритон), молодой дворянин; Командор (бас); Донна Анна (сопрано)..." И чем мне это поможет?
- Господин следователь, это же опера! Если герой баритон - это навсегда. А тенор и бас всегда будут вести себя по-разному.
Бальтазар понял немного, но у него было крайне неприятное предчувствие, что слова "это же опера!" он слышит не в последний раз.
- Мне нужно ознакомиться с делом, с либретто, то есть, а потом я желаю видеть всех действующих лиц. Кстати, - поспешил спросить он, пока директор не ушел, - что все же случилось с моими предшественниками?
- О, долгая и печальная история, - директор поймал взгляд Бальтазара и быстро поправился, - но я расскажу ее очень быстро. Первый был многообещающий молодой человек, прямо как вы, но больно уж пылкий. Музыку любил - всем сердцем! Ходил тут, рыдал у нас над партитурами, музыканты потом жаловались. Оказался весьма категоричным в суждениях, а опера требует тонкой политики, знаете ли, у нас тут примадонны на шпагах дрались из-за не той ноты. Так вот, он вместо того, чтобы узнавать, кто подложил для Тоски в последнем акте батут вместо матраса, начал выяснять, кого сильнее притесняют - немцев или итальянцев. Хотя бы русские не подключились, у них своего бардака с избытком, но мальчик оказался чувствительный, вообразил себя вершителем судеб, начал указывать, кому как играть, вот и доигрался. Судьба его - пример всем прочим, господин следователь.
- Да что же с ним стало-то? - против воли заинтересовался Бальтазар.
- Ушел в критики! - директор прикрыл лицо руками и осел в кресло, наблюдая за произведенным эффектом сквозь растопыренные пальцы. - Ах да, вы же не понимаете. Критик - злейший враг артиста. У него в чернильнице тысячи демонов, которых он на вас спустит потому что, допустим, у него разболелся живот, или он разругался с женой. А артиста обидеть легко, господин следователь, у нас валерьянки по три литра за неделю уходит, а на спиртное я давно ввел ограничения, но им его все равно кто-то проносит! Тот бедный юноша, черт бы его побрал, сейчас пишет сразу для трех соперничающих желтых газетенок, и каждая его статья обходится мне в вот такой кусок сердца! - директор потряс в воздухе сложенным кулаком.
- А второй?
- Второй был очень вдумчивый. Зачастил в русскую секцию и спился. Не подумайте, они его все очень жалели, но для них-то каждый день сомневаться, что там впереди, имеют ли они право, и почему все так плохо, как для нас - прогулка после обеда, пострадали да пошли себе чай пить, а он-то все всерьез. Приходит на все русские постановки и утирает слезы в последнем ряду галерки.
Бальтазару показалось, что с галеркой вышло явное преувеличение.
- Третий, - продолжил директор, не дожидаясь приглашения, - сбежал с одной из наших хористок, они у нас приглашенные. Прелестнейшее создание, этак ножкой туда, ручкой сюда... А теперь у них четверо детей, очаровательные малютки, но есть просят без перерыва. Организовал бродячий театр, с марионетками.
- Очень по-оперному, - согласился Бальтазар. - Что случилось с четвертым?
Директор как-то поскучнел и бочком сполз с кресла.
- Дел у вас много, господин следователь, - сказал он, - а человек вы здесь новый, стоит ли так упиваться впечатлениями? Вы полегоньку, потихоньку, я распоряжусь, чтобы вам пирожных из буфета принесли.
***
Пирожные кончились очень быстро: Бальтазар любил сладкое. К тому же, либретто "дон Жуана" потребовало от него немалого внимания, и подкрепить силы было необходимо. С точки зрения следователя, решил Бальтазар, это либретто - готовое обвинение для любого из героев. Ни одного нормального алиби, однако, все слишком явно указывало на то, что главный злодей здесь - Дон Жуан, а Бальтазар не полагался на готовые ответы.
- Все собрались, - сообщил директор, просунувшись в дверь, - кого вызвать первым?
- По порядку, - ответил Бальтазар. Тут он вспомнил о кавалере, размахивавшем шпагой в фойе Оперы и слова о "свершившемся возмездии". - Господин директор, а из какой оперы такой толстый господин? Берет с алыми и зелеными перьями, нос красный, одутловатый...
- Это Фальстаф, его цвета, прямо с лету узнаю.
- Можно его тоже привести? Только тихо?
- Конечно, господин следователь, конечно.
***
- Ваше имя? Так положено, - пояснил Бальтазар.
- Дон Жуан, - процедил подозреваемый. - В графе "род занятий" можете записать "баритон". Один из ваших предшественников изволил развлекаться именно таким образом.
- Так это у вас не первое дело? - осторожно уточнил Бальтазар. Несмотря на всю театральную развязность и драматичность, отчего-то не хотелось, чтобы Дон Жуан развалился на стуле, как известный взломшик Теофельс Открывашка, и начал называть его, Бальтазара, "начальник" (или еще хуже - "юноша": Бальтазар втайне страдал из-за неистребимого румянца), а также жаловаться на судьбу-непруху. Дон Жуан не подвел. Взглядом испанского гранда можно было превращать звезды в ледяных карликов, а по осанке - вымерять прямые надежнее, чем с любой линейкой. Бальтазару нестерпимо захотелось застегнуть еще пару пуговиц, но больше у него не было.
- Перейдем к покушению. Насколько хорошо вы знакомы с потерпевшим?
- Он мой слуга. Мы вместе с премьеры.
- Больше сотни лет, - пометил Бальтазар. - Вы, должно быть, все друг о друге знаете?
- Господин следователь, мы заперты в этом здании. Навсегда. Большую часть времени нам нечего делать, кроме как выведывать чужие тайны.
- Вы никогда не выходили наружу? - Бальтазар был потрясен. Цеттельхайм, конечно, не Вена или Париж, но даже здесь три центральные улицы уже год как освещаются с помощью электричества, не говоря уже о таких чудесах, как телефон или паровоз. Или воздухоплавание.
Непрофессиональное удивление сослужило ему хорошую службу: Дон Жуан смягчился.
- Ни один персонаж не может покинуть здание Оперы, - сообщил он, - даже третий стражник справа. Поверьте, кто только не пытался. Здесь заперты великие полководцы, хитрейшие пройдохи, прекраснейшие женщины, вдохновенные поэты. Это я не говорю об отъявленных злодеях. С учеными у нас вот плохо, про них оперы скучные. Итог всегда один: мы не можем уйти. Только не начинайте нас жалеть. Ваш предшественник едва слезу не пустил, когда узнал.
- Это который критиком стал, или который пропал?
- Конечно, который пропал, - Дон Жуан усмехнулся, со вкусом выговаривая последнее слово.
Ошарашенный, Бальтазар смог только покачать головой, которую раздирали десятки вопросов. Он постарался задать самый важный:
- Кто, по-вашему, и за что мог покушаться на Лепорелло?
- Да кто угодно, - пожал плечами Дон Жуан, - этот плут всем успел насолить. Он да Фигаро.
- А Фальстаф? - по наитию спросил Бальтазар.
- Если Фальстаф задумывает интригу, о ней все узнают раньше, чем он ее сам для себя сформулирует. Потом мы идем в буфет, берем там мороженое, занимаем места с хорошим обзором и развлекаемся.
- А Лепорелло не мог пострадать от какого-нибудь разгневанного мужа?
- Господин следователь, поверьте, моя личная жизнь далека от описанной здесь, - Дон Жуан невежливо ткнул пальцем в либретто.
- А как насчет книги с записями всех ваших приключений, которую Лепорелло демонстрирует Эльвире?
Дон Жуан отмахнулся:
- Это же бутафория, там и страниц-то нет. Уточните в нашей мастерской. Там же чинят статую Командора после падения, уж простите, что делаю часть вашей работы, выясняя необходимое.
Памятуя о более чем сотне лет заключения в стенах Оперы, Бальтазар простил Дон Жуану некоторую желчность характера, но все равно было обидно. "Да им может вовсе и не следователь всем тут нужен, а доктор", пробормотал он. Под Цеттельхаймом как раз открылась водолечебница, стоит проконсультироваться с тамошними специалистами.
***
Мастерская была огромной, дальний ее конец терялся в полумраке. Вкусно пахло столярным клеем. Один из декораторов указал, где находится поверженная статуя, и помог Бальтазару стащить с нее покрывало.
- Тут трещина, тут вся краска облезла, беда, - протяжно объяснял декоратор, указывая на повреждения, - работы будет. Еще этот забегает все время и ругается - почему непохож? А кто же ему виноват, что он тут так разъелся?
- Командор?
- Он, он самый. Вы смотрите, господин следователь, а я пойду пока.
Бальтазар осмотром остался доволен, особенно после того, как обнаружил клочок ткани, зацепившийся за один из торчащих гвоздей. Находку он завернул в платок и спрятал в карман.
***
У кабинета директора ходил на цыпочках сам директор. Увидев Бальтазара, он замахал руками.
- Нашли Фальстафа? - спросил Бальтазар.
- Давно нашли. Голубчик мой, - зашипел директор, вцепившись следователю в руку и впихивая его в кабинет, - Что же вы заставляете ждать даму! Простите его Донна, молодой, увлекся, забыл... Да просите же прощения, болван вы эдакий! Донна Анна, он не нарочно!
Бальтазар посмотрел на Донну Анну - и пропал.
***
В голове его, когда он нее смотрел, крутились слова из какого-то романа, который бальтазаровы тетушки читали вслух по вечерам: "В груди его возникли чувства, доселе незнакомые, но отнюдь не неприятные". Отнюдь не неприятные, чушь-то какая. Донна Анна вежливо отвечала на вопросы, ни словом не упрекнула Бальтазара за опоздание, и вела себя безупречно. Словом, чувствовал он себя в начале беседы прескверно.
Однако молодости свойственно быстро оправляться от ударов, даже направленных в сердце. К тому же Бальтазар Шлик был при исполнении. Вечность, или несколько минут спустя он с радостью и грустью констатировал, что о преступлении Донна Анна ничего не знает. С радостью - так как ему кощунством казалось вовлекать благородную даму в криминальную круговерть. С грустью - по причинам вполне понятным, но называнию вслух не подлежащим. Поэтому Бальтазар озвучил только первую часть своих мыслей.
- Ах, господин следователь, - сказала Донна Анна, и глаза ее засияли, - если бы вы только знали, как я рада произошедшему! Не потому, чтобы желала зла несчастному Лепорелло, но всякое новое событие в этих стенах такая редкость.
- Мне придется добавить еще одну версию: покушение со скуки.
Донна Анна рассмеялась, и сердце Бальтазара пропустило несколько ударов.
- А чем таким занимался Лепорелло? - спросил он, пытаясь скрыть замешательство. - Простите, Донна Анна, если я оскорбил вас этим вопросом.
- Вовсе нет, - запротестовала она, - чем мы все тут занимаемся, по-вашему, как не сплетничаем? Это же Опера. Лепорелло принимал ставки. Знаете эту книгу, которую он везде с собой таскал? Он записывал туда пари, должников, проценты. Говорят, он собирался открыть подпольное казино на полученные деньги.
- Какой ужас, - пробормотал Бальтазар.
- Но это так захватывающе! Я сама у него выиграла пару раз!
С горящими глазами она была совершенно неотразима. Бальтазар с тоской понял, что открывшуюся ему с новой стороны Донну Анну - азартного игрока и потенциальную нарушительницу законов княжества об игорных заведениях - теперь точно не удастся забыть.
***
В больнице при Опере он посмотрел на Лепорелло, все еще лежавшего без сознания. Даже обмотанный бинтами, спутник Дон Жуана вызывал неодолимое желание проверить, цел ли ваш кошелек. Бальтазар наклонился, разжал крепко сжатый кулак пострадавшего и удовлетворенно кивнул.
***
Оставшись один в пустом коридоре, Бальтазар замешкался. Куда идти дальше, он представлял плохо. Даже на каком этаже сейчас находился.
- Помогите! - послышался невдалеке женский голос, и Бальтазар, не раздумывая, кинулся на помощь.
Конечно, если бы у него было время подумать, то он наверняка бы решил, что неразумно следовать за неизвестным голосом, который, к тому же, не отвечал на его расспросы, а лишь продолжал звать за собой. Но молодость самого Бальтазара и некоторое сходство голоса с голосом Донны Анна не позволили ему побыть разумным человеком. Пока он не оказался в темной комнате, наверху не захлопнулась железная дверь, а за ней кто-то не расхохотался торжествующим смехом, совсем уже несхоже с Донной Анной.
***
В полном одиночестве и темноте к Бальтазару вернулось спокойствие духа. Дверь наверху лестницы была заперта крепко. Можно было либо барабанить в нее и кричать, в надежде дождаться кого-нибудь, либо поискать другой выход. Бальтазар выбрал второй путь. Он достал коробок и зажег одну спичку. Темнота не поддавалась, но скоро вдали зажглись еще два огонька и начали приближаться. Послышалось шипение и шелест, точно к Бальтазару ползла огромная змея. Он невольно отступил поближе к лестнице. Наверху что-то зашумело, и Бальтазар опрометью кинулся наверх. Чья-то рука ухватила его за шкирку и бесцеремонно вытащила в коридор. Дверь снова захлопнулась, и с той стороны раздалось недовольное рычание.
- Вам жить надоело, господин следователь? -спросил Дон Жуан, встряхнув Бальтазара. - Мы могли бы повесить еще одну табличку в фойе, почтить вашу память.
- Там, - выдохнул Бальтазар, ноги его не держали, - что это?
- Дракон, - ответил Дон Жуан, - кто, по-вашему, должен его изображать в Нибелунгах - чучело и человек с рупором?
- Подождите. А что он там делает?
- Живет. Мой вам совет: сейчас же идите к господину директору, господин следователь, и попросите у него план всех этажей Оперы. Даже мы сюда стараемся без особой нужды не приходить, вас-то как принесло?
- Служебная необходимость, - прохрипел Бальтазар. - А это что?
Дон Жуан с любопытством смотрел, как Бальтазар становится на колени у запертой двери, теперь чуть подрагивавшей: дракону с той стороны, похоже, тоже было интересно.
- А как вы узнали, где я? - спросил Бальтазар, когда они уже подходили к кабинету директора.
- Донна Анна попросила за вами присмотреть. У меня здесь немного обязанностей, так что был рад оказать ей эту незначительную услугу.
- А признайтесь, вам ведь все это тоже интересно?
Дон Жуан дернул усом.
- Слишком вы любопытный, господин следователь, прямо как ваш предшественник.
- Да что с ним случилось-то? - Бальтазар даже остановился.
- Я же вам сказал про табличку в фойе. Все в Опере знают, что его съел дракон.
***
- Как ваши успехи? - спросил директор.
- Прекрасно, - ответил Бальтазар. - Ведите сюда Фальстафа. А пока я с ним беседую, найдите мне особу, которой принадлежит это платье, ваша костюмерная должна знать, и принесите мне либретто на нее.
Директор поглядел на два клочка ткани, и брови его поползли вверх.
***
Фальстаф готовился разразиться длинной речью, но Бальтазар не дал ему открыть рта:
- Сколько вы задолжали Лепорелло?
Толстяк осел на стул.
- Двенадцать, - шепотом признался он.
- Талеров?
- Тысяч, - скорбно кивнул Фальстаф, и перья на его берете уныло поникли.
- Имя дамы, устроившей покушение, вы, конечно, не назовете?
- Тайна дамы - священна! Как можно! никогда я не стану способствовать гнусному замыслу...
- Понятно, - остановил его Бальтазар, - можете быть свободны. Да, улики я вам не продемонстрирую, равно как и эту страницу, - он помахал страницей прямо перед носом жадно на нее смотрящего Фальстафа. - Думаю, что он попытался изобличить нападавшего на него, но она еще требует расшифровки. Так что храниться она будет под замком в кабинете господина директора, и никому, - тут Бальтазар встал и постарался, чтобы его голос звучал как можно более мрачно, - никому, слышите, не открою я эту тайну!
Фальстаф с уважением посмотрел на него и зааплодировал.
***
В следующие несколько часов следователя видели в разных уголках Оперы. Он что-то уточнял в костюмерной, наведался в библиотеку, вежливо побеседовал с Фигаро (тот после этого несколько побледнел и нетвердой походкой отправился в буфет). Наконец, следователь посмотрел на часы, резко развернулся и помчался к директорскому кабинету.
Дверь кабинета была полуоткрыта, и из-за нее раздавались мелодичные проклятья. Бальтазар вошел.
- Ваше Высочество, - сообщил он, - этот ящик пуст.
Турандот медленно развернулась и смерила его полным презрения взглядом.
- Делайте со мной, что хотите, я вам ничего не скажу!
- Время распространения слухов в вашем сообществе - приблизительно два часа, - сказал Бальтазар, - особенно если за дело берется Фальстаф, который видел, как вы толкнули статую Командора, но не выдал вас. Отчасти из рыцарских побуждений, отчасти - радуясь, что его долг таким образом будет закрыт.
- Мужчина! - презрительно выпалила Турандот.
- Как я уже выяснил, один оперный персонаж не может причинить вред другому, так что до смерти Лепорелло все равно не дошло бы. Но для вас в Кодексе Цеттельхайма существует особый раздел, и теперь вашу оперу не будут ставить несколько лет. От трех до пяти, как я помню.
Губы Турандот задрожали.
- Но я думаю, что суд учтет вашу импульсивность и желание помочь отцу. Сколько он проиграл?
- С процентами - почти пятьдесят тысяч, - хлюпая носом, призналась принцесса и снова гордо вскинула подбородок, - но мы бы сами отдали! И скоро, у меня был прекрасный план, а этот идиот начал требовать скорейшего возврата, отец переживал, и я...
- Для суда это приберегите, - посоветовал Бальтазар, - или вы всегда так разговариваете? Да? А руками вот так... тоже всегда? Ну не плачьте, Ваше Высочество, возьмите мой платок. Мы вообще можем избежать этого суда, если Лепорелло заберет свои претензии. А он заберет, если захочет избежать осуждения в вымогательстве и мошенничестве. И вы с ним откажетесь от планов по открытию подпольного казино.
Турандот настороженно следила за ним, прикрывая рот и нос огромным клетчатым платком.
- Никакой записки Лепорелло не оставлял, - объяснил Бальтазар, - но у него в руке остался обрывок договора с вашей подписью. Это уже очень серьезно, Ваше Высочество. Вас спасает только то, что казино планировалось устроить лишь для обитателей Оперы. Вовлечение в это дело людей обошлось бы вам гораздо дороже.
- А что, так можно было? - спросила Турандот, и Бальтазар проклял свой длинный язык.
- Уже нельзя, - строго ответил он. - Я оставляю все эти документы у себя, и как только Лепорелло очнется, мы все побеседуем.
***
Когда Турандот ушла, пообещав вернуть платок в ближайшее время, Бальтазар позвонил начальству. Начальство поздравило его с успехом, а потом, чуть замявшись, объявило, что отныне следователь Шлик назначается Ответственным по делам Оперы в княжестве Цеттельхайм, со стороны Прокуратуры, обличенным особым доверием Его Высочества Князя Иеронима и проч. Поздравления Бальтазар принимал уже машинально.
Окончив разговор, он спустился в фойе и долго вглядывался в табличку, почти скрытую разлапистым фикусом: "Следователь Максимилиан Шнайтельброк, погиб при исполнении обязанностей".
- Господин Бальтазар! - раздался театрально громкий шепот. С лестницы, перевесившись через перила, ему махала Турандот, - А вы правда остаетесь?
Бальтазар кивнул. Принцесса радостно всплеснула рукавами и убежала: очевидно, радовать всех остальных.
Бальтазар присел в одно из кресел. Это же Опера, успокаивал он себя, редкие происшествия, почти не обязывающие полномочия, ну что еще у них тут случится в ближайшие дни. Опять же, возможность хотя бы изредка видеть Донну Анну. Вряд ли за его век тут произойдет хоть что-то, что выйдет за эти стены.