Все совпадения случайны. Кто узнал себя, не расстраивайтесь, это не вы.
Поэты, стихи которых использованы в повести, понятное дело, к
описанным событиям, отношения не имеют. Вообще, все - выдумка.
--
Романский стиль, - авторитетно заявил Сашик.
--
Нет.
--
А я говорю - романский.
--
Ну, с чего ты взял?
- Видишь, башенки? Все вытянуто к небу, рвется к Сферам. В пропорциях чувствуется возвышенность, одухотворенность, полет. Романский, точно.
- Все ты врешь, - спокойно отозвался на взволнованную тираду приятеля Лешик. - Все, что ты мне сейчас перечислил - готика. Устремленность, возвышенность... а, что видишь, вообще - химера. Развешали на типовой коробке иллюминацию, а ты купился.
--
Нет, ну посмотри: линии, вертикали, подсветка...
--
А сейчас?
В пылу спора Сашик отвернулся от здания. Пока он отстаивал свою правоту, гирлянды на фасаде, - в следствие аварии, либо происков Чубайса, - большей частью погасли. Остались две, окаймляющие башенки по краям крыши. Лешик заметил метаморфозу первым, на что и указал Сашику. Тот крутнулся на пятках. Вообще имел движения резкие, не всегда, четко координированные. Но Лешик привык и на дерганья и прыжки напарника не реагировал.
- Н-да, - только и сказал Сашик. Вместо торжественного декора на него смотрела морда огромной твари. Башни на крыше - уши. Симметрично и кучно горящие окна верхних этажей - глаза. Лифтовая шахта - нос. Ртом служил портал супермаркета, оскалившегося в цокольном этаже.
Сами они стояли в глухом, застроенном казенными зданиями тупике. Свет тут по ночам испускали только редкие, тусклые, синеватые фонари. Тупичок будто специально для них придумали: ни случайных прохожих, ни милиции, ни теней. Гуляй - не хочу. Свой ежевечерний обход района они начинали, как правило, с этой точки. Постоят, адаптируются, поговорят, покурят, потом идут на освещенные улицы.
Погасли окна в левой половине здания - химерный зверь прикрыл один глаз. К супермаркету подкатили три, нарядно освещенные машины. Пассажиры неспешно выбрались на асфальт, их всосало в глотку чудовища. Следом, пугая редких прохожих синими проблесковыми маячками, подъехали два уаза. Из них люди дислоцировались не так степенно, наоборот, поскакали на асфальт горохом и тоже канули в пасти зверя.
--
Пошли, - скомандовал старший.
--
Пошли, - согласился младший.
Но двинулись они в разные стороны.
--
Ты куда?! - Сашик не сразу обнаружил пропажу.
--
Подальше отсюда, - донесся из темноты спокойный голос. - Сам не видишь?
--
Что?
--
Сейчас стрелять начнут.
--
Да с чего ты взял-то!!! - эхо запрыгало по стенам официозных хором как мячик: "Ток-ток-ток..."
" Так-так-так", - ответила автоматная очередь из супермаркета. Следом - звон стекол и взрыв. Сашик вприпрыжку побежал догонять товарища; нагнал, пристроился рядом и зашептал сквозь одышку:
--
Нет, ты только посмотри, до чего докатились. Среди бела дня разборки устраивают!
--
Среди ночи, - поправил Лешик.
--
Вечно ты перебиваешь!
--
А ты врешь.
--
Ну откуда ты узнал, что стрелять начнут?
--
Пока ты на псевдоготику пялился, я на людей смотрел.
--
Людовед!
- Есть такое дело, - довольно отозвался Лешик. - И средневековую архитектуру, в отличие от тебя, не по книжкам изучал, а на натуре. Знаешь, что такое романский стиль? Это - каменная башня, стены метра три толщиной. На самом верху узкая бойница, чтобы, сидя внутри, день от ночи отличать. Еще: смолу лить. Ковшик на длинной ручке выставил, и поливай. Тем, кто на приступ лезет, не много надо. Даже если на доспехи попадет - мало не покажется. Но смолу чаще с крепостной стены лили. Из окон удобнее стрелы пускать. Другое дело, если стены уже пали, тогда запрись в донжоне и отбивайся, чем придется.
--
Рассказываешь, будто самому приходилось в осаде сидеть?
--
Приходилось.
За разговором они подошли к дальнему концу тупика, свернули в арку и по очереди протиснулись сквозь прутья решетки. Дальше потянулись гулкие проходные дворы и щели, из которых они благополучно выбрались на темную улочку, годившуюся для поздней прогулки не хуже их родного тупика. В дальнем конце квартала мелькали огни редких машин. Приятели почистили припачканную одежду, постояли, еще покурили и двинулись на свет.
--
А я в семьсот восемьдесят девятом на баррикадах... - начал вспоминать Сашик.
--
Не ври, - оборвал его Лешик, - тебя тогда еще не было.
--
В тысяча семьсот восемьдесят девятом, - обиженно уточнил приятель.
--
А? Да, точно, была какая-то заварушка, если не ошибаюсь, в Париже.
--
Заварушка? Революция!
--
Не ори. Старушку напугаешь.
Впереди ковыляла, время от времени, опираясь рукой о стены, согбенная фигурка в долгополой темной одежде.
- Наверное, из аптеки идет, - жалостливо предположил Сашик. - Смотри, до чего коммуняки народ довели.
- При чем тут коммуняки? Обычная старость. Не исключено, сбежала синильная бабушка из дому и ищет приключений на свой ветхий зад. Родственники, поди, уже МЧС по тревоге подняли.
--
А я говорю: коммуняки!
--
Их уже лет двадцать как отменили.
- Наша старушка - последствия. Не родись она при тоталитарном режиме, не проработай всю жизнь в три погибели за гроши, ездила бы сейчас в собственном лимузине, фитнес посещала, с внуками телевизор смотрела.
Они обогнали предмет своего спора. Несчастная даже не чухнулась, так и семенила себе по стеночке.
- Синильный психоз существовал при всех формациях, - не сдавался Лешик. - Природе, друг мой, на политику и экономику плевать с высокой колокольни.
- Не передергивайте, герцог. Да взять хоть ту же природу. Посмотрите, что сделали люди за последние семьдесят лет с нею, мамашей своею: леса вырублены, реки обмелели, поля загажены...
- Закурить, не найдется? - раздался за спиной, остановившегося в пылу полемики Сашика, скрипучий женский баритон.
--
А?!
--
Закурить, говорю, не найдется?
Приятели разом обернулись. Нагнавшая их престарелая леди, вид имела запущенный и даже, где-то, ветхий. Сдвинутая на затылок шляпка, знавала, похоже, императора Николая Александровича. Пальтишко - Иосифа Виссарионовича. Вместо редикюля через плечо висел истертый планшет военного образца. Из-под пальто выглядывали массивные ботинки на тракторном ходу. В переносицу буратинистого носа вдавилась дужка круглых темных очков.
Сашик невольно попятился. Старушка качнулась за ним. Очки съехали на кончик носа. По лицам друзей пробежал красный огонек похожий на фокус лазерного прицела. Под очками глаза дамы светились угольями.
--
Сдурела, Горыновна! Ты у кого закурить просишь? - опомнился первым Лешик.
--
А, свои, - разочарованно пробасила бабка. - Вы, почему на чужой участок забрались?
--
У нас форс-мажорные обстоятельства.
--
Ничего знать не хочу! Платите штраф, или завтра пойдете под трибунал по жалобе.
--
Стреляли у нас, - спокойно парировал гневную тираду Лешик.
--
У всех стреляют. Платите!
Старший полез было за портмоне, но младший дернулся, предотвращая необдуманный жест товарища:
--
А это видела? - Перед носом старушки завертелась мосластая фига.
--
Фу, как некультурно!
- А не будешь мне трибуналом угрожать. Кто пьяного новораша с нашего участка уволок в прошлом месяце?
--
Докажи.
Старушка, хоть и напирала, но уже не так нагло, как вначале. Свирепая карга имела склонность нарушать конвенцию, за что Горыновну неоднократно карали. Последним постановлением ее даже приговорили к строгим ограничениям по времени. Теперь строптивая тварь могла выбираться из своей норы только в полнолуние и по тринадцатым числам. Все остальное время она сидела за стенами в, наглухо занавешенной, квартире. Но и при таком раскладе имелись, разумеется, определенные возможности. Однажды, доведенная бескормицей до белого каления, она залила соседей снизу. Те устроили капитальную разборку. ЖЕКа им показалось мало и они, ничтоже сумнящеся, подали на нее в суд. На бедную пенсионерку обрушились штрафные санкции.
Горыновна все это пережила легко. Она по документам числилась парализованной онкобольной, страдающей, к тому же, вялотекущей шизофренией. Однако судьи, не посмотрели на увечья - пострадавшие ходили в серьезных людях. Ни те, ни другие и предположить не могли, во что им обойдется надругательство над бедной старушкой. Откуда у такой деньги? А раз так - в оплату астрономического штрафа должна была уйти квартира. Бабку - в приют. Метры - народу, то есть себе.
Но явившийся, описывать площадь, судебный пристав, неожиданно, получил часть, причитающегося и расписку. Бабуля обещала рассчитаться с долгом в три приема. Идти на сугубое нарушение закона представитель фемиды побоялся. В прессе как раз шла компания по выявлению судей-вредителей. Поопасившись, переть на рожон, пристав явился еще раз, потом еще. После каждого его визита, сослуживцы и домашние отмечали то усталость, то раздражительность, то желтушность, которые постепенно сменились синей бледностью. А он все ходил. Однажды, когда до конца выплат оставались какие-то гроши, пристава нашли в злополучном подъезде мертвым. Судмедэксперт, на три раза перекопав худосочные внутренности умруна, постановил: злокачественная анемия, сап, хорея, синдром врожденного иммунодефицита.
Залитым соседям в мягкой форме объяснили причину недовыплаты и попросили, обождать. Но те, раздосадованные, полным обломом своих надежд, решили действовать самостоятельно.
Финал понятен? Учитывая, что жильцы дома в недалеком прошлом поголовно перезаселились - малоимущих выкинули на окраины, а квартиры ушли к более респектабельному народу - шума не последовало. Ну, жили какие-то мелкие новораши. Ну, пропали. Никто на их исчезновение внимания не обратил. Тем более, экспертиза останков показала у обоих супругов наличие тяжелых хронических заболеваний. Стрессы кругом. Ой, какие стрессы!
Про них забыли. Но и к старушке-одуванчику при последнем издыхании, больше никто не наведывался. Горыновне оставалось, сидеть под домашним арестом и ждать следующего удобного случая. Зато, те два или три дня в месяц, когда она выбиралась на вольный воздух, тащила все, что плохо лежало, - вернее, пьяно валялось, - по подворотням и парадным. Пощипать соседские участки, Горыновна считала для себя доблестью. Однако попадаться, ей категорически не рекомендовалось.
- Совсем обнаглела! Ты же прямо у нас под окнами взялась разбойничать. Хорошо, что у герцога, аппаратура для ночной съемки всегда под рукой.
- Врешь! - визгнула старуха. - Нет у вас ничего. Думаешь, я не заметила, как твой дружок за деньгами полез? Правильно сделал. Лучше мне сейчас заплатите. Иначе я такой шум подниму, вас вообще из города выселят.
--
Не выселят. Сашик, посторонись.
Лешик таки забрался во внутренний карман и начал там что-то перебирать. Старушка нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.
--
Ну, давай же.
--
На.
В протянутую когтистую лапу лег кусочек картона. Горыновне достаточно было единственного взгляда.
- Ой, не губите! Отслужу. Верите, нет, Ваше Высочество? Отслужу, отработаю. И ты, Сашик, прости. Не поняла, не знала, не участвовала, не привлекалась. Бес попутал. Пребывала в беспамятстве. Да что он вам этот новораш, родственник, чтобы из-за него старую беспомощную женщину губить? Совесть у вас есть? Да я такие на вас компроматы накопаю, век не отмоетесь. Так и знайте. Если на меня донесете, на изнанку вывернусь, а крамолу найду. Про вас давно поговаривают. Я слышала, только не обращала внимания. Так и знайте...
Лешик с кряхтением наклонился подобрать, выкинутый старушкой картон. Отряхнул, аккуратно положил обратно в карман.
--
Значит так, Горыновна, ты на нас не заявляешь, мы на тебя тоже.
--
Что, испугался?
- Нет, - сухо парировал Лешик. - Я тебе фото специально показал. Заявляй, если хочешь. Мы отбрешемся. Про перестрелку на нашем участке завтра весь город узнает. Трибунал в наше положение войдет и ничего нам не сделает. А ты погоришь. Так что, разойдемся красиво. Но ты помни, что у нас эта фотография есть. Помни, старая сволочь.
- Сам сволочь, - тявкнула бабка, развернулась и рванула по улице со спринтерской скоростью. Фальшивая тень, запоздало, снялась с места и вскоре прилипла к хозяйке.
--
Как только таких земля носит! - возмутился Сашик.
- Еще и не таких носит, - отозвался Лешик. - Состарилась Горыновна. Я ее совсем девчонкой помню. Красивая была. Можно сказать: секс символ целого тысячелетия. Первая на помеле летать приспособилась. А влюблялась как! Перья с потрохами летели. Князья с графьями на эшафот за нее шли. А как подсела на кровушку - все! Видишь, до чего докатилась. Бочками лакала...
--
Сейчас говорят: баррелями.
- Одна холера. На проспект пойдем?
--
Что там делать? Щас патрулей нагонят. Глянь, уже едут.
Вдалеке промчались, завывая сиренам, милицейские машины. Район вот-вот должны были оцепить. Друзья как по команде свернули в проходной двор. Лучше убраться подальше. К утру всяко рассосется. Тогда они и домой попадут, беспрепятственно. А хорошо бы Гарыновна в облаву попала. Продержат бабку в обезьяннике до выяснения, утром глядь: только горстка пепла на нарах завивается. Ей много не надо, один единственный лучик солнца и все - кранты. Подпитывайся она чужой кровушкой чаще, имела бы соответствующий иммунитет. С хронической голодухи, много на свету не попрыгаешь. Но пока старая стерва от неприятностей уходила. Опыт. В городе с ней по возрасту мог сравниться только Лешик.
В одном из проходных дворов Сашик чуть не споткнулся о, лежащее поперек дороги тело. Наклонился, пощупал:
- Живой. Пьяный. Температура тридцать семь и два. Тахикардия. Гемоглобин сто шесть грамм на литр. Уровень алкоголя в крови две и четыре десятых промилле.
--
Не смертельно, - констатировал Лешик. - Ты чего облизываешься?
--
Подкрепиться бы.
--
Ага, а потом мне тебя всю ночь пьяного на закорках таскать?
Он решительно перешагнул через тело. Сашик, тихо ругаясь, двинулся следом. То, что следующий проходной двор разворочали и перекрыли выход на улицу, настроения не прибавило. Пришлось возвращаться.
Над мужиком в арке стояли двое. Оба шатались, но были полны решимости, поднять друга до своего уровня. Сашик и Лешик схоронились в тень.
- Видишь, - назидательно указал старший. - Сейчас клиента поднимут и до дому уведут. А если бы ты присосался? Накрыли бы нас тут, как пить дать.
--
Вижу, - буркнул младший.
Как только арка благополучно опустела, приятели двинулись на поиски выхода из лабиринта.
Город засыпал. От света редких окон темные колодцы дворов казались еще глубже и опаснее. Шнырявшие под ногами кошки, замирали, светили проницательными глазами и мгновенно убирались с дороги. Так же быстро убирались от помоек хозяйственные бомжи. Прощуровать с вечера баки с отбросами - первое дело. Утром на их сокровища найдется ни одни охотник. При появлении двух темных, твердо ступающих, фигур возле помойных баков происходило стремительное движение. Охотники за ценными отходами ныряли в тень и затаивались. Сашик с Лешиком старались их не беспокоить - у каждого свой промысел.
Наконец, долгое блуждание по перекопанным дворам вывело тихую парочку на бульвар. Прохожих не наблюдалось. Фонари светили в полнакала. По ту сторону шумели деревья. Друзья, не сговариваясь, перешли улицу и двинулись вдоль решетки парка. Асфальт кое-где подсох. В лужах плавали огромные кленовые листья. С залива тянуло сыростью. Сашик приуныл. Район, в который они забрели, славился тишиной, то есть отсутствием злачных мест. А внутри уже начинало подсасывать.
--
Давай, вернемся, - предложил он Лешику.
- Опять к Горыновне на участок? Там уже вовсю ментура шныряет. Заведения позакрывались. Ты номера на тех машинах, что первыми к супермаркету подкатили, видел?
--
Нет.
--
А я - да. О-го-го, номера. Осада, думаю, продлится до утра.
--
Жрать охота, - выпалил Сашик.
--
Давай, еще немного пройдемся. Есть тут одно теплое местечко.
--
Так бы сразу и сказал, а-то водишь, водишь. Сусанин!
- Вечно ты под всем видишь второй план. Вечно всех подозреваешь. Никуда я тебя не заводил. Не хочешь - вали, сам путешествуй. Найди себе другого напарника, и таскайся с ним по притонам!
--
Ну, чего ты разозлился? Я же просто так сказал.
--
Кто-то за нами наблюдает, - тихо сообщил Лешик.
--
Пошли на ту сторону. Нас в тени домов видно не будет.
--
Ага. При том, что ты разоделся как клоун!
Одежка на Сашике, действительно, оставляла желать, в смысле конспирации, лучшего. Поверх ярко-оранжевой флуоресцентной ветровки, болталась светлая стеганая жилетка. Джинсы - тоже светлые. Белые кроссовки уже запачкались, но и они не выдержат конкуренции с тенью.
- Мне что, как Горыновне, балахон напялить? Черный Плащ, с понтом. Я - Серая Безрукавка! Понял?
--
Давно понял. Уймись. Вон он. Смотри.
Сквозь прутья решетки на тротуар протискивался плотненький невысокий мен в щегольском, светлом пальто. Не комильфо, однако, в таком прикиде сквозь заборы лазать. Но факт был на лицо. Приятели остановились. Бежать и прятаться, не имело смысла, да, похоже, и необходимости. Мен вылез, встряхнулся, поправил кашне и, помахивая тросточкой, направился в их сторону.
Ни фига, себе! Под фонарем окончательно разрешились все сомнения. Перед ними стоял Иннокентий.
--
Рад приветствовать, вас, господа. Как здоровье? Какие планы на вечер?
По лицу Иннокентия, диссонируя с бодрым тоном, струились слезы. Одутловатые щеки тряслись. Сашик принюхался, слезы были настоящие.
--
Что с тобой случилось?
- Лучше не спрашивайте. Не спрашивайте меня. Я сражен, я раздавлен. Мне не хочется жить.
--
Ты и так не живешь, - пробормотал в кулак Лешик и громко откашлялся.
--
Вы простужены? Ах, какая досада. Я тоже болен. Я страшно болен! Я умираю.
Иннокентий развел руки в стороны. В одной трость, в другой перчатки. Полы пальто распахнулись. Несмотря на угрозу суицида, оделся старый знакомец по последнему слову: рубашечка, галстучек, костюмчик от Версаче. В сияющие ботинки можно морду смотреть.
Людям Иннокентий обычно представлялся романтиком с деловыми наклонностями. Ах, в наше время уже забыли, что значит, быть романтиком. Котировки, поставки, проплаты... Да, разумеется, перезвоните мне завтра, все порешаем, перетрем... Представьте, некогда я сам писал стихи. Под псевдонимом, разумеется. Стихов сейчас, к сожалению, никто не читает. Да, да. В прежние времена... серебряный век, кокаиновый туман, пряный вкус греха на губах... Хотите, из сокровенного? "Упаду, смертельно затоскую. Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву". Или из позднего... усталость души, знаете ли, боль утрат: "Я сижу у окна, за окном - осина. Я любил немногих. Однако - сильно"...
Несмотря на всеобщее образовательное потемнение, Иннокентия таки изредка ловили на вульгарном плагиате. За последнюю цитату он даже как-то получил по роже. Когда ему пеняли не столь радикально, Иннокентий оправдывался: ах, я уже не помню, где мои стихи, а где чужие. Он/она/они/ были моими самыми близкими друзьями. Вы себе представить не можете, на сколько близкими. Иных уж нет, а те далече. Я остался один. Я - романтик. Я, наверное, последний романтик, уходящей эпохи.
Имея вековой опыт и соответствующий лексикон, он легко дурачил обывателя от самого низа, до, скажем так, верхних слоев общественной атмосферы. Ярко выраженная способность к мимикрии так же играли не последнюю роль. Он процветал даже при коммунистах. Что уж говорить о нынешних, свободных от морали и нравственности, временах? Иннокентия принимали и в культурной тусовке, и в масс-медиа. Пару раз он мелькнул на телевидении. Лешик, имеющий свои, хорошо законспирированные, источники информации, как-то обмолвился, что Иннокентий уж слишком высоко взлетел - падать, будет больно. И категорически перестал с ним общаться. А не так давно до приятелей дошел слух, что с Иннокентием произошла таки неприятность: зарвался и улетел с высот в глубокую... ссылку. Однако с той точки, на которую он успел взобраться, и полет случился ни куда-нибудь, а в сугубую заграницу. Сладкий кровосос в одночасье спланировал в качестве культур-атташе в маленькую африканскую страну. Дома хмыкнули и начали его помаленьку забывать. А он - вот он. К тому же плачет натуральными слезами. Приятели были заинтригованы.
- Не зайти ли нам в ближайший бар? - в тон Иннокентию, запел Лешик. - Здесь сыро. И, вы верно заметили: я простужен.
Той простуде было лет пятьсот. Но такие интимные подробности знали немногие.
- Как вы добры. С вашей стороны, поддержать меня в трудную минуту участием - акт величайшего гуманизма.
--
Тако, тако - гуманизма, а как же.
--
Здесь, за углом, есть очаровательный подвальчик. Пойдемте.
Полы пальто схлопнулись, трость застучала по асфальту. Иннокентий на ходу вытащил белейший носовой платок и отер лицо.
Компания со стороны представляла несколько странноватое зрелище: первым, помахивая тростью, шествовал плотный коротышка в роскошном кашемировом пальто, за ним - длинноногий страшно сутулый старик в длинной темной куртке, поверх которой, несмотря на раннюю осень, был намотан теплый клетчатый шарф. Последним вприпрыжку, двигался сухощавый мужчина средних лет в молодежном прикиде. Вокруг его головы живописно развевались пегие кудри.
За углом действительно тускло светились синие неоновые буквы.
--
"Галерея Б...рей", - прочитал Лешик. - C "est le salon de coiffure?
--
А? Простите, не владею.
--
Заведение называется: "Брадобрей"? Вы привели нас в парикмахерскую?
--
Что, вы! Просто, не все буквы горят.
Какие именно, Иннокентий не сказал. Гадая, как все же называется кабачок, приятели спустились по крутым скользким ступеньками; прошли через выставочный зал, заполненный невразумительными глиняными поделками; и, наконец, оказались в, заставленном столиками, продымленном помещении. Оркестра не имелось. Динамики молчали. Уже хорошо. Иначе и половины не услышишь. Манера врубать в общественных местах музыку на полную мощность, раздражала обоих.
--
Что будете пить? - спросил официант, прикидом походивший на Сашика.
--
Кофе, - заказал Лешик.
--
А мне...
- Кофе, - перебил Сашика приятель. Тот было дернулся, но сник и только обиженно засопел.
--
Ах, мне тоже кофе. Принесите, любезнейший.
- Есть приличная трава, - сообщил официант, имея ввиду, разумеется, петрушку. Приятели отказались. Иннокентий побегал глазами, но тоже отрицательно мотнул головой. Официант не обиделся. Вскоре перед каждым стоял наперсток с изумительным по вкусу, густым черным напитком.
- Единственное, я вас уверяю, единственное место в городе, где еще не разучились варить кофе, - заблеял Иннокентий. Ему вежливо покивали, но развития тема не получила. Они ждали. Иннокентий хлебнул из своей чашки, профессионально зыркнул по сторонам и только после этого распустил лицо в нюни. - Вы не представляете, как я попал. Как я попал! Из центра культуры, из храмов поэзии и музыки, из коридоров власти угодить в дикую, совершенно нецивилизованную страну! Африка: первобытные племена, чудовищные нравы, колдуны, в конце концов.
- Что вы говорите! - поддакнул Сашик.
- Не стану скрывать, в начале все складывалось более или менее удачно. Произошедший со мной скандал, мог обернуться гораздо более страшными последствиями. А так - приехал, устроился в посольстве. Персонал: половина - ссыльные дипломаты, половина - ссыльные гебисты. Все друг за другом следят. За мной - понятно - и те и другие. Но, опыт, господа! Опыт! Как-то все срослось, успокоилось и пошло своим чередом. Я уже начал присматривать объект для специфического использования. Ах, там прозябал совершенно очаровательный секретарь по особым поручениям. Романтик, медиум-любитель. Полнокровный, жизнерадостный...
Лешик неделикатно кашлянул, чем перебил, замечтавшегося Иннокентия.
- А? Да, да. Я продолжаю. Объект... сорвалось. Нас с ним застали во время спиритического сеанса, причем, донор уже находился в отключке. Я чуть-чуть не успел. Его - в психушку. Меня в приказном порядке - знакомиться с местной культурой. Меня! С их культурой! Где они ту культуру видели?! Но, учитывая, как я досадно засветился - поехал. Тут и случилось.
--
Что? - нетерпеливо вякнул Сашик.
--
Меня похитили местные дикари.
- От племени хоть что-то осталось, после столь опрометчивого киднепинга? - деловым тоном поинтересовался Лешик.
- Ах, я уже имел сообщить, вам, дражайший герцог: колдуны. Если быть точным - колдунья. Но - по порядку: сначала меня везли в машине, потом несли в мешке. Среди джунглей на вытоптанной их твердыми пятками площадке, возле хижины вождя, меня привязали к столбу.
Мое тело страдало. Но что такое страдание бренной плоти по сравнению с открывшимися перспективами! Соображаю: сразу меня не съедят. Да и вообще, по части людоедства у нас тут большие предрассудки. Я стою притворяюсь, сломленным, думаю: ах, вы мои маленькие, вы мои черненькие, как вас много, какие вы живенькие. Представьте, начал даже облизываться. И тут из вигвама...
--
Из хижины, - поправил Лешик.
- Какая разница! Скажем так: из кучи соломы, которую они считают жилищем, выходит жирная черная тетка. Я на нее даже и внимания-то сначала не обратил. Мало ли черных теток вокруг? Следом - гигант. Сложен как бог, красавец...
--
Губы вывернуты, нос приплюснут, в ноздре кольцо, - предположил Сашик.
--
Вы с ним знакомы?
--
Провидение миловало.
- Ах, я отвлекся. Гигант на меня смотрит и тоже облизывается. Я уже было решил, что дело в шляпе. Осталось, уединиться этим сыном диких прерий.
--
Саванн, - поправил Лешик
- А? Может быть. Но вперед выступает тетка и начинает завывать. Клянусь подгузником Франкенштейна, то, что за этим последовало, иначе как групповым психозом, не назовешь. Они орали, они скакали, они замахивались на меня копьями. Я сделал серьезное лицо и попытался вступить с ними в контакт. Но стоило мне заговорить, тетка достала амулет и... все, господа: каюк, звиздец и полная амба. Полезли зубы. Кто бы мог подумать, что от примитивной, самодельной фигни, может приключиться такая неприятность?
- Быстро она тебя вычислила, - резюмировал Лешик. - Но в этом, как раз, ничего странного нет. Примитивные племена изначально ориентированы на трансцендентальную агрессию. Культурологические особенности, уважаемый Иннокентий. Как раз по вашей части. Но я вас перебил, прошу великодушно простить. Судя по тому, что вы пребываете в полном здравии, все как-то обошлось?
--
Ах, в этом-то и заключается квинтэссенция моего горя.
--
Стоп, стоп, - влез Сашик. - Тебя же не съели. Ты в претензии?
--
Меня изнасиловали.
--
Ни фига, себе!
--
Всем племенем? - уточнил Лешик.
--
Нет, - зарделся Иннокентий. - Вождь...
--
Он хором дирижировал? - хихикнул неделикатный Сашик.
- Он вырвал меня из лап грязных дикарей и увел к себе в шатер. О, если бы мы остались одни! Но за ним следом притащилась старая черная ведьма, надела мне на шею амулет и начала давать вождю советы. Я оказался бессилен, помешать надругательству.
--
Да ладно, тебе. Не впервой, поди?
- Вы не представляете, как это было ужасно. Он меня терзал, как коршун, а в углу сидела тетка и мерзко хихикала. В конце концов, силы меня оставили и я впервые в жизни потерял сознание.
Очнулся в посольстве. Со мной не разговаривают и первым же рейсом отправляют домой. Спороводиловка такая - можно сразу заказывать надгробье и переходить на нелегальное положение.
--
Откуда знаешь?
--
Мне удалось ее перехватить. В МИДе остались друзья...
- Погодите, уважаемый Иннокентий, получается, вы прибыли домой, легально? - уточнил Лешик.
--
Да.
--
Вы здоровы?
--
Да.
--
Кроме нас кому-нибудь еще про свои приключения рассказывали?
--
Нет.
- Тогда, стоит ли, так убиваться? Не говорите никому, что вас опустил черный дикарь, а сами постарайтесь забыть. Не мне вам объяснять: время - лучший лекарь.
--
Не в том дело, - слезы вновь заструились по румяному лицу Иннокентия. - Он...он...
--
Что?!
--
Он даже ни разу мне не позвонил.
- А все ты! - кричал Сашик. - Уважаемый Иннокентий! Уважаемый Иннокентий! Пидор гнойный, вот он кто. Еще кофе заставил меня с ним пить.
--
Ну и что?
--
Как что! Если узнают...
- Это в тебе проснулся голос бывшего узника совести, сиречь - тюремный менталитет.
--
Тьфу! - плюнул Сашик. - Три дня есть не буду. По сей момент мутит.
- Не преувеличивай. Приятного мало, кто спорит, зато мы теперь можем беспрепятственно разгуливать по его участку.
--
Что тут делать-то?
--
Именно здесь, согласен, нечего. Зато следующий квартал небезинтересен.
--
А? Ага. О! Точно!
--
И заметь, предложение исходило от него. Мы его ни о чем не просили.
--
Герцог, а не кажется ли вам, что Кешин широкий жест, отнюдь не случаен?
- Разумеется. Уважаемый Иннокентий с нашей помощью надеется поправить собственные аховые дела. Репутация подмочена, прежние связи утеряны - в такой ситуации не то что с нами, с Горыновной задружишь.
--
А не устроит ли он нам в будущем какой-нибудь пакости?
- Обязательно, если мы не войдем в его положение и не уступим некоторую малость, из того, чем сами владеем. Как тебе ресторан "Черная моль"?
- Фешенебельный притон. ВИП-номера. Годовой оборот два лимона. Контингент: мелкие продюсеры их попсюшки, госчиновники средней руки и, разумеется, крышуки.
--
Отдадим?
--
С легким сердцем.
--
Тогда пошли, пройдемся в сторону наших будущих интересов.
Они обогнули парк, проскользнули мимо театрального подъезда, из которого выходили редкие зрители. Трезвые, одухотворенные. Что с такими делать? Разве, поговорить. Сашик с тоской посмотрел из глухой тени на освещенный фасад. В животе урчало, настроение упорно сворачивало в депресняк.
За театром, в полуквартале, улочка вливалась в неширокую набережную. Фонари на ней отсутствовали напрочь. Приятели, в силу давней привычки, именно такие улицы и предпочитали. Народу, опять же - ноль. Человека на такую набережную можно заманить только в пору белых ночей. Темень. Закодированные парадные стоят насмерть. Случись что, не достучишься и не докричишься, хоть оборись.
О! Что значит, редко посещать чужие участки. Спокойной прогулки не вышло. За поворотом, перед слегка отреставрированным зданием бывшего кинотеатра "Дружба", в ряд выстроились пассажирские "Газельки". У каждой, подпирая борт, стоял мордоворот в косухе. Двери таксюшек держали открытыми. А как иначе, если внутри тусовалось до десятка потрясающе красивых девочек? Из некоторых торчали, не поместившиеся головы. Вместо целомудренной "Дружбы" над входом в бывший кинотеатр рдело новое, более актуальное на сегодняшний день название: "Красная устрица".
--
Ну вот, - сказал Лешик. - От дружбы до любви - один шаг.
--
Ты о чем?
--
Помнишь, передача была: "Шаги перестройки"?
--
Обойдем?
--
А зачем? Жизнь такова, какова она есть.
--
Избавь меня, пожалуйста, от пошлых сентенций.
--
Тем более, нас уже заметили.
Путешествуя сквозь строй, они получили не меньше десятка предложений. Злой Сашик тихо огрызался. Воспитанный Лешик раскланивался с, заступающими дорогу сутенерами: мы, типа, только посмотреть.
Один мордоворот недопонял беззлобной шутки и попытался ухватить старика за рукав. Ему оказалось достаточно единственного взгляда, брошенного поверх темных очков. Качек на глазах сдулся. Когда миновали шеренгу, Сашик для верности глянул: крайняя машина осталась без подпорки.
Канал изогнулся. Друзья уже собрались, облегченно вздохнуть, когда из-за угла на них выпала размалеванная девица:
--
Мальчики...
- Мадам, вы нам льстите, - отпарировал Лешик. Девица иронии не уловила. Пришлось применить силу. Сашик оттеснил путану к стене, дал пройти товарищу, а ей пискляво пояснил:
--
Не видишь, клиент уже занят.
--
А, голубки, - скривилась девица.
--
Тако, тако, - подтвердил Лешик. Сашик послал ей на прощание воздушный поцелуй.
Благо, поднимать шум той было не с руки - тотчас набегут регулярные силы конкурентов и вколотят в асфальт.
Чем дальше они прогуливались. Тем медленнее шел Лешик.
--
Только не говори мне, что ты устал, - сварливо пробубнил напарник.
--
Да... вот... думаю. Чаю бы выпить.
--
Ой, темнишь, старый.
--
Не без того.
--
Тут недалеко, помнится, был подвальчик, но с набережной придется уходить.
--
А на кой она тебе?
--
Нет, ну вы посмотрите. Сам меня сюда затащил и сам же пеняет.
- Что ты разорался? Веди в свой подвал. Чаю-то хоть там нальют? Пиво я с тобой пить не собираюсь. У меня горло.
--
Знаю я твое горло.
--
Кстати, ты давно у Дереца был?
--
Месяца два назад.
--
Как он?
--
Забурел.
--
Переведи.
--
На прием за месяц записывает. Берет только зелеными. Женился.