Огнева Вера Евгеньевна : другие произведения.

Фитоценнолус сапиенс

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

ФИТОЦЕНОЛУС САПИЕНС

повесть

Глава I

1

   Пронизанная энергией и опутанная нитя­ми незримых связей вселенная, мчится нам навстречу. Это - обыденность. Она приходит со всеми своими тайнами каждый день. Мы просто не обращаем на нее внимания.
   Мы знакомы с Сашкой сто лет. Почти всю жизнь я его помню. Он всегда обитал где-то рядом, учился вместе со мной и потому примелькался. Но если смотреть со стороны, человек это был вполне незаурядный. Одна его страсть к перемене мест чего стоила. Это не значит, что он являлся бродягой в ба­нальном смысле слова. Просто, не проходило и месяца, чтобы он куда-нибудь не уезжал. Редко его поездки были продик­тованы меркантильным интересом. Казалось даже, что мар­шрут его вообще не интересует. Важнее было ощущение до­роги.
   По возвращении он быстро стряхивал романтическую пыль со своей куртки, и перед нами опять мель­кала его жутковатая физиономия. Все крутилось как всегда.
   Сейчас он в очередной раз уезжал. Забыл сказать, его отъезды сопровождались непременной процедурой вруче­ния кому-нибудь из нас ключей от квартиры.
   Мы - это небольшая компания. Все всех давно знают. Настолько давно, что чужие привычки и даже мысли не со­ставляют секрета. Только вот с Сашкой было не все ясно. Он как-то выбивался из общего плана, и даже для близких дру­зей оставался загадкой. Не потому, что сильно от нас отличался, а был он какой-то другой.
   Что же касается внешности - вроде человек, как чело­век... Если издалека смотреть. А поближе - жуть берет, до чего некрасив.
   Я заметил: в парикмахерских часто обретаются дебильные ребята. То ли они родственники чьи, то ли их из жалости туда берут. Ходит такой с метелкой по залу, мычит что-то себе под нос и слюни пускает.
   Так вот, у Сашки точно такое лицо. Ввалившиеся щеки, глаза навыкат, губы вечно мокрые, и в зубах соломинка тор­чит.
   Но ни у кого из своих знакомых я не встречал такого мощного интеллекта.
   Он никогда не лез в наши споры, эрудицией не ще­голял. Сидит обычно в сторонке и помалкивает. Если кто чужой к нам забредал - смотрели на него, как на мебель. Но стоило ему вступить в разговор, и мы притухали. Собствен­ное невежество давит не меньше чужого.
   Сашка, похоже, это понимал и, щадя нас, говорил мало и неохотно.
   Пришел как-то один парень. Очень неглупый и так, вообще - ничего. Возрастом и докторской не давил, пил наравне со всеми, к девушкам не лип.
   Когда все уж изрядно поддали, у него зашел разговор с технарями о каких-то таблицах. Не ладилось у него с этими таблицами.
   Фитоценоз - растительное сообщество.
  
  
   Сашка сидел в уголке и как всегда помалкивал, а когда все разошлись, подсел поближе и давай с гостем шеп­таться.
   Не знаю, до чего они договорились, только остаток ве­чера тот парень ошалело таращился на нашего товарища. Недели же через две, когда опять к нам попал, сказал, что Сашке нечего в университете делать, мол, только время драгоценное там теряет. Намекнул, между прочим, на перспективную тему, однако Сашка в очередной раз уехал, и соглашение не состоя­лось.
   Но тех, кто смог заглянуть в Сашкины мозги, было немного. Мы же знали его с детства и ко всему привыкли, а потому среди окружающих не считался он гением, а слыл чудаковатым парнем с внешностью идиота.
   Жил он с матерью и был как две капли на нее похож. Отца у него не было, то есть - он про него никогда не рассказывал. Не знаю... Наверное, можно понять того мужика - такая ком­пания.
   Итак, Сашка опять уезжал. О причине отъезда не рас­пространялся. Да я и не спрашивал. Протянув мне ключи, он полез в вагон и уже оттуда сказал, что там, то есть в его квартире, нужно поливать цветы. Воды он заготовил.
   Мне было наплевать и я легкомысленно согласился. Перспектива просто таки окрыляла. Как минимум на неделю, я оставался полным хозяином изолированной жилплощади. Правда, про эту квартиру ходили какие-то странные слухи, но толком никто ничего не говорил.
   Сашка уехал, а я поплелся по жаре, размышляя, как лучше использовать свалившееся на меня счастье.
   О Серже я вспомнил, когда проезжал мимо его дома. Мы учились с ним на одном курсе. Серж - краса и слезы всего нашего института. Краса - это в прямом смысле. Ни одна девушка не пройдет мимо него равнодушной. И так, вроде не дурак. Читал он, во всяком случае, очень много.
   Так вот, Серж попал однажды в ту квартиру. И не один - девицу какую-то туда притащил. Что там было, не знаю, только такого мата на стройке не услышишь, каким он то посещение поминал. Девица, кстати, после того визита стала его обходить седьмой дорогой.
   Мы, конечно, к нему приставали - что там случилось? Но он как воды в рот набрал. Только раз на­мекнул, что теперь знает, откуда у этого кретина Сашки гениальные способности.
   Каждый день в начале каникул так плотно заполнен, что сил к вечеру остается только для того, чтобы доползти до дивана и рухнуть замертво.
   В первый после Сашкиного отъезда день поливать цве­ты я не пошел. Да и назавтра не торопился. Сначала выспался как следует, потом благополучно ускользнул из дома, и только, достаточно прошатавшись по улицам, двинул туда.
   Все в этом доме было как раньше. Знакомая лестница, знакомая дверь... Но только подойдя к ней, я подумал, что так и не бывал внутри. Когда еще мальчишками мы при­бегали сюда, Сашка без разговоров выходил к нам, и мы мчались на улицу. Так было всегда. Никто не удивлялся.
   Дверь запиралась на два замка, и пришлось немного повозить­ся, прежде чем она распахнулась. Из проема потянуло теп­лой сыростью и еще чем-то. Запах был незнакомый. А вместе с незнакомым запахом на меня накатило ощущение, что меня кто-то рассматривает. Продолжалось это недолго, потом по коже прошел легкий ветерок. Я сделал первый шаг...
   И тормознул прямо у входа. Коридор, спальня, большая комната, вообще все обозримое пространство, были уставлены горшками и ящиками с цветами. Знакомые растения, и такие, каких я никогда не ви­дел, кустились вперемешку.
   От испарений в непроветриваемом помещении воздух казался плотным и сладким, как сироп. Сразу закружилась голова. Я приоткрыл входную дверь, чтобы побыстрее про­ветрить, и тут какая-то сила потянула меня в комнату.
   Голова закружилась еще сильнее, горшки с цветами пошли перед глазами в пляс, пол качался. Меня продолжало тащить.
   Спасением от дурноты внезапно показалась балконная дверь. Я кое-как открыл шпингалеты, вывалился наружу и, опершись о решетку, свесился вниз.
   В глазах прояснилось на столько, что стало видно, прямо подо мной, на тротуаре, стоит толстая дворничиха. Она смотрела на меня в упор, будто ждала, когда я свалюсь ей на голову. Потом обернулась и крикнула кому-то:
   - Гляди, и этот сейчас прыгать будет!
   Это она - обо мне? Странная реакция у тетки, подумаешь, человек на балкон вышел.
   Но тут я обратил внимание на цветы, стоящие у самых моих ног на балконе. Их бутоны походили на черепа, обтянутые кожей. Мало того, они шевелились. Еще хуже - шевеление происходило в мою сторону.
   Оставаться на балконе под аккомпанемент дворничихиных криков, да еще в такой компании, мне не захотелось, и я двинул обратно в комнату, решив больше не ходить сюда с по­хмельной головы. Итак, в ушах шумит, а тут еще цветочков нанюхался.
   Но в комнате все повторилось, а ко всему еще накатил страх. И чего бы бояться?
   Не плохо бы и удрать отсюда, пришла внезапная мысль. И пришла именно тогда, когда стало ясно - до входной двери мне не дотянуть. Та же сила, что втащила меня сюда, теперь не давала выйти.
   Обратно на балкон я вылетел одним прыжком. Бабка дворничиха была на месте и никуда не собиралась уходить. Я отшатнулся и тихо сполз по стеночке на пол. А там, на полу, прямо на меня стали надвигаться жуткие цве­ты-черепа.
   Этого оказалось достаточно. Одним прыжком я оказал­ся на земле - второй этаж не так уж высоко.
   Бабка едва успела отскочить в сторону, и тут же за­голосила:
   - Это че же за жильцы? Это че же у них люди с балко­нов прыгают?
   Она попыталась меня догнать. Кричала что-то в спину, даже выскочила на бульвар. Там пометалась немного, но потеряла меня из виду.
   А я, отбежав немного, плюхнулся на скамейку. Надо было отдышаться. Даже глаза прикрыл, дурак. Цветочки мигом встали перед внутренним взором. И даже головки ко мне тянули, как тогда, на балконе. Открыл глаза - передо мной - обыкно­венный бульвар. Клены растут самые обыкновенные, и цве­точки стоят самые, что ни на есть, розовенькие! Во - счастье-то!
   Рядом на скамейке, оказывается, кто-то сидел. Жен­щина - с коляской, а в коляске ребенок и тоже самый, что ни на есть, обыкновенный. Совсем не похож на Сашку.
   Вот черт! С чего бы походить? А с того, что те цветы, как раз на него и походили. Тьфу, черт! Они мне теперь во всем, что ли, мерещиться будут?! Я про себя отчетливо проговорил несколько общеизвестных фраз, про Сашку и про его квартиру... Пришло некоторое успокоение.
   Потом я посмотрел на женщину и... Мама родная! Бывают же такие лица. Я таких красивых только на картинках видел, или во сне.
   Рассматривание мое длилось, наверное, до неприлич­ия долго. Женщина сначала нахмурилась, потом все же повернулась ко мне и спросила с сильным прибалтий­ским акцентом:
   - С вами что-то случилось? Простите. Вы уже не первый, за кем гонится эта женщина. Всегда громко ругается, кричит.
   Она терпеливо ждала ответа. Напрасно. Все так смешалось в голове, что я перезабыл все слова.
   - Извините, - она встала и покатила коляску по бульвару. А я остался на скамейке - дурак дураком. И сидел так, пока не начало припекать. Потом встал и поплелся
домой. Даже на пляж идти расхотелось.
   Дом встретил телефонным дребезгом. Звонил Серж. Как вовремя-то! Не слушая его, я заорал в трубку:
  -- Ты можешь сейчас ко мне приехать?
  -- Что случилось?
  -- Поговорить надо.
  -- Так говори.
  -- Не по телефону.
  -- Тобой что, КГБ интересуется?
   Голос у него был иронично-противный. По опыту знаю, когда он в таком настроении, просить его о чем-либо бесполезно.
   - Серж, ты откуда говоришь?
   - Из автомата в сквере. Если не терпится, приходи,
здесь посидим.
   Сквер находился недалеко, две остановки на троллейбусе. Через десять минут я был на месте.
   - Ну, что случилось? - Серж развалился в тени на
скамейке. Физиономия - надменно- скучающая. Он вообще
любил напустить на себя высокомерный вид, за что в детстве частенько получал. Однако на данный момент мне было наплевать.
  -- Ты когда у Сашки в квартире был, ничего странного
не заметил?
  -- Тебя угораздило ключи у него взять?! - вся
придурь с него моментально слетела.
  -- Угораздило. Я там чуть не свихнулся. Голова
сильно закружилась, до двери дотянуть не смог, пришлось
через балкон уходить.
  -- Дворничиха за тобой гналась?
  -- Да, и орала. Подожди, а ты откуда знаешь?
  -- Речь сейчас не обо мне. Ты ведь знал, что про эту
квартиру разное говорят. Зачем шел?
  -- Мало ли слухов ходит. Ты, между прочим, мог бы и
подробнее рассказать.
  -- Чтобы меня за психа приняли?
  -- Ладно. А сам-то ты как думаешь, что это такое?
  -- Сам я думаю, что это распыленный в воздухе галлюциноген. Или испарение от какого-то цветка с таким же эф­фектом. Или стимулятор. Что-то в этом роде.
  -- Почему ты так считаешь?
  
  -- Подумай сам, откуда у дебила Сашки такие
способности? Это все - стимуляторы.
  -- Это почему же он дебил? - внутри у меня начало
закипать. Сергей кого угодно мог вывести из себя.
  -- А ты к лицу его когда-нибудь приглядывался? - продолжал он гнуть свою линию.
  -- Мало ли у кого какие лица, голова-то - варит.
  -- Тогда думай все, что хочешь, а меня оставь в покое, -
в его голосе также появилось раздражение.
   А я внезапно подумал, что не будь в нашей компании Сашки, все лавры интеллектуала достались бы Сержу. Посидели молча, потом я спросил:
  -- Может туда в противогазе сходить, надо же разобраться, что происходит.
  -- Вот ты и иди, а меня уволь. Я одну и ту же глупость
два раза делать не буду. И тебе не советую - свихнешься.
   Он, наверное, уже успокоился и потому в тоне, каким меня поучал, был весь он: вальяжный, ироничный, само­уверенный до того, что хотелось дать ему по роже.
  -- Ну, ладно. Пока, - я поднялся со скамейки.
  -- Ага. Звони.
   Обратный путь показался нудным до отвращения. Когда пришел домой, лучше не стало. Потом время пошло быстрее. Вечером поиграл с ребятами во дворе в волейбол, еще какой-то ерундой занимался. Но что бы я ни делал, мысли все вре­мя возвращались к утреннему происшествию.
   Спать я лег рано, и неожиданно быстро заснул. При­снились, конечно, цветы. Было бы странно, если бы снилось что-то другое. Во сне у меня не было к ним отвращения.
   Солнышко пробилось сквозь занавески и подползло к ногам. Сейчас доберется до ступни. Интересно, почувствую я тепло в этом месте, или убрать ногу и поспать еще?
   Нет, поспать, пожалуй, не удастся. Мать возится на кухне, готовит завтрак. Эх, утречко!
   Мать зашла в комнату. Оказалось, завтракать со мной она не будет - уходит на работу.
  -- Ты вставать собираешься?
  -- Не-а. Буду спать весь день.
  -- Ладно, спи. Вечером будет звонить отец, желательно, твое присутствие дома.
  -- Он скоро приедет?
  -- Дня через три. Ну, все, мне пора бежать.
   Матушка упорхнула, а я пополз из-под простыни, начинать день.
   Ни к какому Сашке я не пойду. И никакие цветы меня больше не интересуют! Не-е-ет! Прав Серж - туда в самом деле лучше не соваться?
   И вообще, пора отправляться на пляж. Я там уже три дня не был.
   Ехать на троллейбусе - это минут двадцать, но можно и пешком напрямую... Мимо Сашкиного дома. Оно меня не огорчало, даже наоборот. Там опять может сидеть вчерашняя незнакомка.
   Конечно, рассчитывать на что-либо в данном случае трудно. Ее, наверно, пуще глаза берегут. Как только одну гулять отпускают!
   Я все это честно говорил себе, но воспоминания о женщине не шли из головы. А фантазия где-то в глубине дорисовы­вала. Мне казалось, что я запомнил ее не потому, что она красива, как мадонна, а потому, что в ней было то, чего я никогда не видел в других женщинах - печаль­ное достоинство и тайна.
   Интересно, кто ее муж? Чтобы такая женщина тебя полюбила, надо быть сверхчеловеком.
   Мысли текли себе и текли, а я как дурак сидел и при­слушивался к ним. Время между тем шло, и его ход стал ощущаться где-то внутри. Маятник качался в разные сторо­ны. От одних ощущений до других, совершенно противопо­ложных, был один взмах. И, наконец, я почувствовал, что время бесследно уходит, унося с собой возможность, еще раз ее увидеть.
   Когда я натягивал джинсы, из кармана выпали ключи от Сашкиной квартиры. Не помню, как они туда попали.
   Попали, и попали - пусть лежат. И пошел.
   Было душновато. Небо затянула дымка. На пляж идти расхотелось, но до бульвара я уже дотопал. Так, вроде, про­гуливаюсь.
   Гулял, гулял и прямехонько попал к ее скамейке. Однако подходить не стал. Не знаю почему. Так и стоял за кустом у края тротуара.
   Сегодня рядом с ней сидел мужчина и читал газе­ту. Но читал как-то странно - листов не переворачивал и тупо смотрел в одну точку.
   Он довольно долго изображал интерес к периодике, а сам исподтиш­ка посматривал в ее сторону, наконец, сложил газету и обра­тился к соседке. Она не ответила. Мужчина продолжал что-то говорить, она все так же, не отзываясь, встала и взя­лась за коляску. Мне стало ясно, этот разговор ей непри­ятен.
   От души отлегло - это не муж. Да и не мог он быть ее мужем. Корявый какой-то и весь в морщинах.
   Когда она встала, мужчина схватил ее за руку. Она оглянулась по сторонам. Вокруг никого не было.
   С места я рванул еще быстрее, чем вчера от дворничи­хи. Мужик не ожидал такого поворота и немного замешкал­ся.
   Я аккуратно поднял его со скамейки и поставил на газон. Вреда, между прочим, никакого не причинил. Тут он опомнился, но справиться со мной все равно не смог - ростом не вышел - а после первой пробы сил понял, что лучше не связываться, отскочил в сторону и уже с безопасного расстояния прорычал руга­тельство, потом длинно сплюнул в сторону и пошел.
   Я обернулся к женщине. Она сидела очень бледная, но мне показалось, слабо улыбалась. Во всяком случае, в глазах ее светилась такая благодарность, что мне стало стыдно.
   Ничего геройского в сущности не произошло. Что мог сделать этот коротышка с моими метром восемьдесят и пер­вым разрядом по легкой атлетике?
  -- Спасибо, - сказала она.
  -- Не стоит. Я тут шел и увидел случайно... Он вас очень
напугал?
  -- Марту. Она плакать начала. А рядом никого нет.
   Все было сказано, но сил уйти не хватало, и я топтался рядом, пока она не спросила:
  -- Вчера вы бежали из этого двора. Сегодня опять туда
идете?
  -- У меня тут друг живет. Сейчас уехал. Просил цветы
у него поливать.
   Топтаться перед ней дольше было глупо. Мне ничего не оставалось, как попрощаться и войти в Сашкин двор.
   И, конечно, навстречу сразу попалась вчерашняя дворничиха. Она уже открыла рот, чтобы заорать, но я шмыгнул мимо нее в подъезд.
   Ой, как не хотелось подниматься к Сашке, да деваться некуда.
   На пороге квартиры все повторилось, как вчера. Только голова кружилась меньше. Я быстро пробежал коридор и комнату, открыл дверь и выскочил на балкон. Дворничиха стояла тут как тут и, поминутно оборачиваясь, подзывала кого-то. Ага, это чтобы свидетели были.
   Я вернулся в комнату, поминая вчерашний разговор о противогазе - всего не предусмот­ришь - и поплелся в ванную.
   Сашка действительно запас воды, не чис­той, слегка опалесцирующей, на ощупь - маслянистой. Может, он в нее добавляет удобрения? Я на всякий случай решил сильно ничему не удивляться.
   В ванной стояла небольшая леечка, ею было удобно на­ливать воду в горшки, и я быстро закончил половину работы. Дальше требовался отдых. В горячем, влажном воздухе, похоже, напрочь отсутствовал кислород. Я быстро выбился из сил.
   В маленькой спальне было еще жарче и пахло одно­временно селедкой и нектаром. До балкона - не дотяну. Я рухнул на диван.
   Наверное, я здорово отупел от этих запахов - сразу не заметил, что с улицы на меня смотрят. А смотрела - ни много ни мало - маленькая обезьянка. Она качалась кончике перистой ветки и пыталась ручкой дотянуться до оконного стекла.
   Я очень люблю собак. Сейчас бы погладить щенка или эту вот обезьянку! Детское такое желание вдруг проявилось. А она, как нарочно, застучала в окно снаружи.
   Я встал и попытался открыть окно. Оно не поддавалось. С трудом переставляя ноги, поплелся на балкон, чтобы оттуда достать обезьянку, но тут меня остановила неожиданно здравая мысль, что я попросту схожу с ума.
   Как в центре большого города, в Сибири могла оказаться обезьяна? Во - гениальный вопрос! Только с ответом не все ладилось. И тогда я понял, что пора сматываться. Дополивать цветы и бежать отсюда.
   Куда усталость девалась! Все было сделано в две минуты. На балконе лейка не понадобилась. Прямо из ведра я наливал полные горшки воды. Цветы, похожие на черепа, сразу зашевелились, но меня это только подстегнуло.
   Главное, ни о чем не думать!
   Оставив ведро посреди комнаты, я рванул на улицу.
   На свежем воздухе сразу полегчало. Однако анализировать ситуацию не хотелось. Лучше, быстрее доб­раться до дому и лечь в постель.
   Дома я так и сделал. И только закрыл глаза - сразу провалился в сон.
   Мозг, освободившись от волевого давления, воспроизвел окно, просвет между листьев и обезьянку, сидящую на перистой ветке. Она силилась дотянуться до стекла, до меня... И вот тут, во сне меня захлестнула волна нежности ко всему живому, даже к тем цветам. Они мне вовсе не были отвратительны. На этом пришло забытье.
   Утром выяснилось, что мать сегодня не работает, так что придется, как минимум, до обеда сидеть дома - помогать ей по хозяйству. Обычно, я как могу отлыниваю, но сегодня накатило великодушие.
   Необходимость в помощи обнаружилась сразу после завтрака. В диване с незапамятных времен скопились старые журналы. Мать зачем-то туда заглянула, в результате через минуту макулатура лежала на полу, а меня обязали все рассортировать и выбросить ненужное.
   Уже справившись с половиной хлама и предчувствуя скорую победу, я наткнулся на страничку из какого-то жур­нала, похоже, двадцатилетней давности. На ней была фотография очень знакомого цветка с Сашкиного балкона.
   Под картинкой стояло: "Florinus Hommunculi", что перевели как: "Цветок Сатаны". Будто цве­ты эти украшали когда-то сад Папы Иоанна 1Х - добрейшего из отцов церкви. Его приемник разрушил сад, а цветы предал огню, мотивируя, учиненный разгром, тем, что именно данные цветы погубили его предшественника.
   Историю можно было бы считать легендой, если бы в начале шестидесятых годов в Амазонии точно такой же вид не обнаружил некто Прево.
   Цветок считался у местных индейцев священным, и попытка выкопать хотя бы один экземпляр обернулась трагедией. Все племя в полном вооружении выступило против экспедиции.
   Прево ретировался. Он бы не ушел так быстро, но у индейцев этого племени имелся неординарный яд. Противоядия найти не удалось.
   В тех местах обычно для стрел использовали яд кура­ре. Эти же смазывали стрелы веществом совершенно неиз­вестного состава.
   Состав яда так и остался загадкой. Вещество распадалось на вполне безобидные растительные алка­лоиды при малейшей попытке смешать его с любым реактивом, даже с водой. Кроме того, вставал вопрос хранения. Для него годилась только стерильно чистая, химически индифферентная посуда.
   Попытка выяснить у туземцев, в чем они хранили яд, ничего не дала, вскоре последовала окончательная конфронтация, и Прево ничего не оставалось, как унести ноги не только из Амазонии, но и с континента.
   На него была объявлена настоящая охота - в столице стало известно о конфликте, и все газеты расписали, как вооруженные европейцы напали на беззащитных индейцев.
   Разумеется, по закону бутерброда продолжение истории было оторвано. Я лихорадочно раскидал журналы в надежде разыскать недостающие листки. Но закон, он и есть - закон. Данная идея, в конце концов, шлепнулась маслом вниз.
   Так может, я не совсем свихнулся? События послед­них дней кое в чем перекликались с прочитанным.
   Имелись, конечно, некоторые неувязки. Но, судя по тому, что в руках я держал реальный листок из реального журнала - мой собственный чердак пока оставался на месте.
   Мать молча смотрела, как я запихиваю журналы обратно. Наверное, по мне было видно, что ответа сейчас не дождешься. Она только спросила вдогонку, куда я помчался.
   - В библиотеку, - крик разнесся по пустому подъезду, как выстрел.
   Это было единственное место, где я мог найти про­должение статьи, или по каталогу отыскать еще что-нибудь о Прево.
   Наверное, у матушки глаза на лоб полезли, когда я ей про библиотеку выдал! Она даже не знает, что я там часто бываю. Ну не так часто. Ну, в общем, бываю. Дорогу туда знаю во всяком случае.
   На втором этаже, в читальном зале, было чисто, тихо и прохладно, как под водой. Впечатление это дополняли зеле­новатые шторы и блики, падающие от них на лица редких читателей.
   Я неторопливо копался в каталоге, а девушка-библиотекарь терпеливо ждала, когда я к ней подойду. Нако­нец, она не выдержала, и предложила свою помощь.
   И тут выяснилось, что материалами экспедиции Прево недавно интересовались, и она даже помнит номер ячейки, в которой они хранились. Ждать пришлось недолго. Девушка принесла тоненькую папочку.
   Первые страницы посвящались общим вопросам изуче­ния Амазонии. Но когда речь пошла об экспедиции, текст обрывался, а вместо него было вложены страницы такого же формата с какой-то ерундой.
   Я таращился в них, постепенно начиная понимать, что история приобретает еще более загадочный оборот.
   Девушка аж побледнела, когда я показал ей остатки материалов. На ее зов примчалась старшая дежурная по залу и с меня сняли допрос с пристрастием. Заподозрить меня в мошенничестве, однако, было трудно.
   Они стали выяснять, кто брал книгу в последний раз. Так я узнал, что у редких материалов есть реестрик, в кото­рый записывают всех, кто их берет.
   Строго говоря, мне можно было уходить, но оставалась еще одна зацепка - фамилия того, кто последним брал книгу.
   Я заглянул через плечо дежурной. В бумажке несколько раз повторялась Сашкина фамилия, а конец ее был оторван. Больше делать в библиотеке было нечего.
   Серж, вопреки обыкновению, валялся на пляже один. Обычно вокруг него много девушек. Девушки, в общем - ничего, но уж очень все одинаковые. Мне всегда казалось, он их подбирает по принципу максимальной презентабельности.
  -- Привет. Ты что, один? - мне хотелось казаться беззаботным. Однако с первой минуты обозначился и стал нарастать холодок.
  -- Разбрелись все куда-то, - он перевернулся на живот,
не обнаруживая желания продолжать разговор.
  -- Пошли купаться, - я встал, Серж нехотя поднялся и
потопал за мной.
   Мы поплыли за буйки. Метров через пятьдесят можно было отдохнуть на бетонном кнехте. Сергей молча вылез из воды и растянулся на камне.
   - Чем будешь вечером заниматься? - меня это мало
интересовало, но надо было хоть как-то поддержать разговор.
   Он, не отвечая, свесил голову с камня и стал смотреть в воду.
   - Пошли, пошатаемся по бульвару, - у меня появилось
желание разговорить его во что бы то ни стало. Слишком уж
упорно он молчал.
   Я начал расписывать свои планы на вечер. Например, пообщаться с девочками, кото­рые собираются у кафе. Серж, кстати, никогда не обходил их стороной.
   У нас не принято копаться в интимных делах друг друга. Но мне всегда казалось, что он крутит с этими де­вицами именно потому, что не хочет обременять себя более серьезными отношениями.
   В принципе, он во всем был такой. Если дело каса­лось ответственности, он всегда уходил в сторону, отказыва­ясь даже от самого заманчивого предприятия.
   И Серж потихоньку разговорился. Мы обсудили наши планы, доплыли до берега, собрались и пошли к нему перекусить. Уже смерка­лось, когда мы выбрались на бульвар.
   Нарядные девушки, раскрашенные как райские птички, проходили мимо, посматривая в нашу сторону. Но Серж решил, что торопиться не стоит, и мы направились в кафе.
   Мы шли по боковой аллее, ближе к домам, когда я увидел ее.
   Она сидела на своем обычном месте. Девочка выбрасывала игрушки из коляски, а она поднимала их и складывала обратно. Мячик, далеко откатившийся от коляски, ударился о ботинок Сержа.
   Он успел ее разглядеть - орлом ки­нулся на мячик. А я, растяпа, стоял, как связанный, и смот­рел.
   Продолжение было разыграно, как по нотам. Серж за­токовал. Даже про меня забыл.
   Когда я завозился, напоминая о себе, он только вырази­тельно посмотрел в мою сторону. Осталось - уда­литься. Но я взгляда "не понял".
  -- Мы в кафе идем? - промямлил я.
  -- Ты иди... В общем, иди куда хочешь!
   Сергей присел на скамейку, продолжая что-то гово­рить. Женщина его не дослушала, поднялась и пошла от нас по аллее. Серж двинулся было за ней, но тут я его пере­хватил.
  -- Ты за ней не пойдешь! - я плюнул на затею с прогулкой. Этот тип вульгарно приставал к самой красивой на свете женщине.
   - Что, самому захотелось? - гаденько хмыкнул приятель.
  -- Захотелось... дать тебе по роже, - я едва сдерживался,
чтоб не привести угрозу в исполнение.
  -- Знаешь, кто ты? Ты - идиот. Каждую шлюху защищать лезешь.
   Он это выкрикнул намеренно громко, чтобы
она услышала. Она и впрямь услышала и пошла еще быстрее.
   Сергей отступил на шаг и носком ботинка ударил меня по колену. Дальше я ни о чем не думал - руки сделали все сами. Сергей отлетел на газон и мягко въехал в куст жасми­на, а я помчался догонять женщину.
   Она не успела далеко уйти, резко обернулась, услышав шаги за спиной, но увидела меня.
   Я остановился напротив. Стоял молча и рассматривал ее. Она плакала.
   Никого я не видел красивее. И печальнее. Пришла уве­ренность, что она очень одинока. Одинока и несчастлива. Счастливые женщины так себя не ведут.
  -- Извините за него, - я не знал, что говорить дальше. А
она стояла и смотрела на меня так, что мне хотелось бухнуться ей в ноги и попросить прощения за весь мир.
  -- Можно, я вас провожу? - а вдруг она подумает, что я
к ней пристаю, как Серж? Но я пошел напролом.
  -- Вы меня второй раз выручаете, - она говорила мед­
ленно, подбирая слова, - У меня случилось несчастье - потеряла ключи. Весь вечер сижу на бульваре и не знаю, что делать.
   - А соседи? - спросил я первое, что пришло в голову.
Она ответила, что соседей почти не знает, а знакомая старушка с верхнего этажа не помощница.
   - А...?
   - Мужа у меня нет. Мы живем с отцом. Но он сейчас
в командировке.
   Дальше я не стал расспрашивать. В таком положении ей нужно не мое щенячье любопытство, а помощь.
   - Пойдемте, что-нибудь придумаем, - и я пока­тил коляску по аллее.
   Она жила рядом. Старый, пятиэтажный дом стоял в глубине двора. Она показала свои окна. Балконная дверь открыта. Это здорово облегчало дело, и хотя расстояние между балконами приличное, мне сейчас все было нипочем.
   Старушка с четвертого этажа больше всего напоминала тот одуванчик. Она никак не могла понять, чего я хочу и, наконец, пригрозила милицией. Пришлось кубарем спускаться вниз, потом опять подниматься, но уже с коляской и ее хозяйкой.
   Старушка очень обрадовалась, что я не вор, открыла балкон, и даже привязала меня за руку бельевым шнурком. Шнурок я в темноте сбросил, перебрался через перила и, перехватив­шись за основание прутьев, стал нащупывать ногами решет­ку нижнего балкона. Встать удалось только на цыпочки. И тут снизу послышались женские голоса:
  -- Смотри, к эстонке уже по ночам лазят, дня ей
мало.
  -- Она не эстонка, а латышка.
   - Мне все равно, хоть папуаска. Лазят же.
Женщины намеренно громко засмеялись.
   - Молодой человек, - это уже мне, - Вам, наверное,
неудобно так висеть? - опять - ненатуральный
хохот.
   Висеть было действительно неудобно. А от того, что я услышал, стало тошно. Я размахнулся ногами и, рискуя выбить окно, прыгнул на балкон.
   Приземление прошло удачно, не считая разбитой ко­ленки. После драки я о ней забыл, а тут чуть не взвыл от боли.
   Через минуту я открыл дверь изнутри. Они стояли втроем на площадке. Старушка суетилась, помогая заносить коляску. Она назвала женщину по имени - Илга.
   Девочка расплакалась. Мать отдала ее мне, а сама по­бежала на кухню. Мне нравилось, как она принимает мою помощь. Очень естественно и сдержанно.
   Девочка на руках быстро успокоилась, сидела и тере­била меня за ухо. Когда она дотрагивалась до меня, казалось кто-то проводит по лицу шелковой тряпочкой. Меня опять, как тогда во сне, захлестнула волна нежности.
   Илга вышла из кухни и взяла девочку. Настала пора ухо­дить. А остаться так хотелось!
   Надо бы завести разговор, но слова все куда-то поде­вались. А с другой стороны, начни я клеиться, и она поставит меня на одну ступень с Сержем. И потом, я считаю - мужиком надо оставаться даже, когда тебе этого очень не хочется.
   Хотя многим кажется, что быть мужиком в такой си­туации - значит поступать совсем наоборот.
  -- Мне пора, - я решился.
  -- Спасибо. Не знаю, что бы я делала без вас.
   Я, на секунду замешкавшись, пошел к выходу. Но тут взгляд зацепился за знакомый предмет. На подоконнике стоял точно такой же цветочный горшок, как у Сашки на балконе. Эти горшки двойные, снаружи глина, а внутри что-то вроде стеклянной колбы.
  -- Извините, откуда у вас это?
  -- Вам приходилось видеть такие горшки?
  -- Да, и совсем недавно. Там, где я поливаю цветы много
таких.
  -- Тогда я вам расскажу. Только не принимайте меня за
сумасшедшую. Это случилось два месяца назад...
   Два месяца назад у нее тяжело заболела дочь. Менингит. Девочка умирала. В больнице матери сказали, что наде­яться в таких случаях приходится только на чудо.
   Она возвращалась из больницы и присела на скамейке на бульваре. Она плохо помнит, что с ней тогда происходило. Мысли путались от горя, усталости и бессонницы.
   Она, кажется, заплакала тогда на скамейке. Сколько плакала не знает, но когда огляделась, рядом сидел молодой человек. Он спросил, что случилось. Не может ли чем помочь?
   Она никогда бы не заговорила с незнакомым на улице. Но у этого было очень доброе лицо. Некрасивое, но доброе.
   Она рассказала. И тогда молодой человек сказал, что может помочь. Попросил подождать и скоро вернулся с цвет­ком в руках.
   Он объяснил, что надо приготовить настой из листьев, а цветок поставить в изголовье ребенка.
   Во время рассказа у нее изменилось лицо. Я предста­вил, как она без криков и слез забрала умирающего ребенка
   из реанимации, почти не веря в чудо, но готовая сделать что угодно, лишь бы вдохнуть жизнь в полумертвое тельце.
   - Раньше я, наверное, посмеялась бы над таким лечением, но когда у тебя умирает ребенок, хватаешься за любую возможность.
   Пока Илга говорила, девочка уснула. Она отнесла ее в другую комнату, вернулась и стала рассказывать дальше:
  -- Через неделю Марта поправилась. Когда я ее принесла из больницы, она была без сознания.
   Лекарство прихо­дилось капать из пипетки. Кожа синяя, губы серые. Когда дали лекарство в первый раз - порозовели губы, через час - щеки. Только у ушек остались синие пятна.
   - Когда она совсем поправилась, я стала вспоминать, но ничего в памяти от того человека не осталось. Он просто отдал мне цветок и ушел.
   Я потом раз видела его на бульваре, окликнула, но он меня не узнал, или не захотел узнать. Есть люди, которые не любят, когда их благодарят. А цветок завял, как только вы­здоровела Марта.
   Она замолчала. И тогда я сказал:
   - У меня есть друг. Его дом как раз напротив вашей
скамейки. Это к нему я хожу поливать цветы. Такие горшки
я видел у него на балконе, и цветы в них странные.
   - Бутон похож на человеческую голову?
-Да.
   - Передайте ему, пожалуйста, что мы с папой ему
очень благодарны. Нет, не так... - она замешкалась, подбирая
слова, - Передайте, что мы ему обязаны всем.
   Я сказал, что, конечно, передам. И тут черт дернул попросить у нее этот горшок. Лучше бы я этого не делал. Было мучительно смотреть, как она ищет выход из положе­ния.
   Я тут же отказался от своей просьбы. Она сказала, что если горшок нужен хозяину, она, конечно, вернет, а я не та­кой идиот, чтобы в самом деле спрашивать Сашку. Да и зачем он ему. На балконе еще полсотни таких.
   Теперь точно надо было уходить. Напоследок я не удержался и спросил, можно ли прийти как-нибудь еще. Она только покачала головой:
   - У вас какие-то странные люди. Обо мне все время ходят разговоры. Вот сейчас вас кто-нибудь увидит и разго­воров прибавится.
   Я, кажется, заставил ее сказать то, что говорить она совсем не хотела. Но теперь стало понятно, почему она все время сидит на бульваре. Наверное, ей не сладко приходится - город чужой, знакомых нет, все на тебя пялятся и такие, как Серж, пристают.
   Я ушел, больше ни о чем не спрашивая. Раз она каж­дый день сидит на бульваре, буду приходить туда. Гулять там мне никто не запретит.

Глава II

   У меня неплохая семья. Что называется - теплый дом. Мне не скучно с моими. Они меня не гнобят. И запретов никаких нет. Или это только "изнутри" так выглядит? Мо­жет другим моя жизнь покажется пресной? Но я люблю при­ходить домой.
   В тот вечер дома царило оживление. Вернулся из ко­мандировки отец.
   Его возвращение всегда праздник. Так выражается матушка, и церемонно подает ужин в комнате, а не на кухне.
   Мать часто упрекает отца за самоустранение от моего воспитания, а тот только смеется, мол, когда надо будет, я сам к нему приду, а по пустякам нечего к человеку приста­вать.
   Я как раз об этом его изречении вспоминал, когда шел домой. После рассказа Илги все еще больше перепуталось. Если принять все за истину, а не за игру усталого воображения, получалось, что цветы могут как-то влиять на происходящее.
   Определенно, надо было поговорить с отцом. Пусть даже этот разговор будет выглядеть как крик о помощи с моей стороны. Да какой там крик! Просто посоветоваться.
   Для начала стоило прощупать почву: узнать, как он относится к цветам и к женщинам на бульваре.

2

   Матушка соорудила шикарный стол. Отец ужинал, я тут же к нему присоединился.
  -- Привет, папа, а мы тебя еще на той неделе ждали.
  -- Задержали с документацией.
  -- В море, наверное, купался? Юг все-таки.
  -- Купаться было некогда. А вот ты, как будто, время
зря не терял? Мать говорит, совсем дома не бываешь.
  -- Так ведь - каникулы - каждый день дорог.
  -- Да я не против. Только ты ей хоть иногда помогай,
когда меня нет.
   У отца интересная манера говорить, он даже когда морали читает, предельно корректен. Разговаривает, будто перед ним глубоко уважаемый оппонент, а не его сын-сопляк, которого надо уму разуму учить.
   - Она тебя просила журналы разобрать, а ты как
шальной из дома умчался.
   Надо было срочно придумать что-то правдоподобное. До оглашения правды я еще не дорос. Но отец, не дожидаясь ответа, продолжал:
  -- Ты поздно приходишь. Только не пойми мои слова
как упрек, просто матери трудно привыкнуть к тому, что ты
уже вырос.
  -- Сашка уехал. Просил у него цветы поливать. Это я у
него... - я покосился на отца. Тот смотрел совершенно серьезно, и никакой родительской иронии в глазах не было. И я решился:
  -- У него на балконе есть цветок, который поворачивается, когда к нему подходишь. Сегодня, ко­гда я журналы перебирал, нашел там картинку с точно та­ким же цветком. Он в Южной Америке растет.
   Отец перестал жевать и посмотрел на меня озадаченно. Не понял, должно быть, серьезно я это или голову ему морочу. Я принес из своей комнаты и положил перед ним листок из журнала.
   Он быстро пробежал глазами текст.
  -- Продолжение не нашел?
  -- Нет. Это все, что было.
  -- Ну и что? У каждого растения есть масса подвидов.
Что-то подобное ты и встретил.
   Отец вновь принялся за еду, но смотрел не в тарелку, а мимо, потом спросил:
   - Это не тот Сашка, который делал расчеты для мастерской Славина?
   Я кивнул.
  -- Как он в смысле... психики? Я слышал - слегка не в
себе?
  -- От кого слышал?
  -- От твоего приятеля Сергея. Он меня как-то уверял,
что у этого парня типичная шизофрения с галлюцинациями.
  -- У кого?
  -- У Саши.
  -- Сержа самого глюки посещают. Подонок.
  -- Ты с ним поссорился?
  -- Я ему по физиономии нахлопал.
  -- Из-за Сашки?
  -- Нет, по другому поводу.
  -- Ну, тогда, из-за женщины. Или я не прав?
   Я моргал, соображая, как лучше ответить, а отец тем временем продолжал:
  -- Что за женщина, если не секрет? - спрашивал без
всякого нажима, но трогать сейчас ее имя мне не хотелось. И я сказал, мол, просто незнакомая женщина сидела на бульваре, а Серж полез.
   - Это твое дело..., - отец хотел еще что-то добавить, но тут вошла мать, и разговор перекинулся на домашние дела.
   Вскоре я ушел к себе в комнату, но на месте не сиделось. Я прислушался к происходящему в большой комнате. Отец набирал номер. Телефонный диск тоненько подвизгивал.
   - Здравствуйте. Беляев беспокоит. Можно Александра
Степановича. Ах, это и есть Александр Степанович? Ну, привет, старик.
   Я уже приготовился терпеливо ждать конца разговора, когда сообразил, кому он звонит. АС или академик Звонарев - друг детства моего отца. Но это не главное. Главное, что он - ботаник и еще читает какие-то лекции по растительной фармакологии. Так что я очень внимательно стал прислуши­ваться к их разговору.
   - Так вот, оный Беляев интересуется, ты почему, дед,
не звонишь? Раз уж приехал, мог бы и отчитаться о послед­
нем симпозиуме. Я, конечно, все понимаю - съезды, конгрессы, дискуссии... что там еще у тебя было? Где уж вспоминать про нас, грешных?
   Академик, похоже, обложил отца за этот балаган. Дальше пошел обычный разговор. Я перебрался в комнату. Отец отвечал, а сам все посматривал в мою сторону.
   Когда кончились новости, отец сказал, что ему, конеч­но, не все равно, как поживает академик, но звонит он со­вершенно по другому поводу. Вот отпрыск озадачил вопросом о некоем Прево. Не подскажет ли мировая ботаническая знаменитость, кто такой этот Прево, если сам, конечно, знает.
   Отец внимательно слушал объяснения, потом они дого­ворились о встрече, и разговор закончился.
  -- Что он говорит?
  -- Что твой Прево не совсем ботаник. Скорее авантюрист от науки.
  -- А фотография цветка?
  -- Фотография вообще не документ. Тут не все
ясно с самим Прево. Шура говорит, что тот дважды побывал
в Амазонии. Второй раз явился туда с вооруженной группой.
Звонареву попадалась статейка в западной бо­танической прессе. В статье упоминалось, что во второе свое посещение Прево перестре­лял-таки племя и выкопал свой цветок. Однако удирать с кон­тинента ему пришлось еще быстрее, чем в первый раз. В столице его объявили государственным преступником. Был даже выслан отряд для его поимки. Но до океана он добрался. Там нанял шхуну, а вот до островов не дотянул. Еще в пути по сельве его спутники начали умирать. У болезни были странные симпто­мы: в сельве европеец быстро устает, а тут группа шла практически без воды и пищи. Даже без сна. Отряд карабинеров за ними не угонялся. А потом они стали умирать на ходу. К побе­режью дошли четверо.
   На шхуне скончались еще трое. Прево остался один. Это он рассказал капитану, как погибли его спутники. Потом он выбросил за борт какой-то ящик. Ему стало чуть лучше, но на другой день он все равно скончался.
   На острове капитан сдал трупы администрации. В каю­те при обыске не нашли ничего, кроме пустых стеклянных банок.
   Это все, что знает Шура.
   Рассказывая, отец поднялся и начал ходить из угла в угол. А я сидел и все пытался связать Сашкин балкон со злополучным ботаником.
  -- Если он выбросил за борт контейнер с цветами, мог
предполагать, наверное, что именно они вызывают болезнь?
  -- Не забывай, что индейцы много лет прожили рядом с
цветами, и беды ни с кем не случилось.
   Довод был, конечно, веский. Но даже если и предпо­ложить, что Прево выбросил контейнер, каким невероятным пу­тем мог он попасть к Сашке?
   Так ни до чего не договорившись, мы разошлись по своим комнатам.
   Утром меня поднял с постели телефонный звонок. Зво­нил АС.
  -- Здравствуй, Андрюша. Сколько мы не виделись? Ты
уже совсем взрослый стал. Голос мужской. Не женился? А
моя Ленка мне внука подарила. Отец дома?
   Я сказал, что отец уже ушел на работу.
  -- Он мне вчера звонил и спрашивал про одного ботаника.
  -- Я в курсе.
  -- Так вот. Я вспомнил, у нас им тоже интересовался
один человек. Отец его должен помнить. Он когда-то жил в
нашем городе и даже учился вместе с нами. Он биолог.
Фамилия Горчаков. Он еще любил намекать, что из тех Горчаковых.
  -- В самом деле из тех?
  -- Нет. Потом он уехал. Здесь у него остался сын. О Горчакове ничего не было слышно лет десять. Но недавно мне попалась статья о растительной биоэнергетике. Написано довольно толко­во. Это была его статья. В ней фигурировало имя Прево и при­водился пример с его цветами, причем, с такими подробностями, ка­кие раньше нигде не упоминались. Например: эти цветы
могут долго находится в герметично закрытой камере без
воды и воздуха. Больше, насколько я помню, упоминаний об
этих цветах нигде нет.
   Тут он спохватился:
  -- Слушай, я тебя совсем заговорил. Все, заканчиваю.
Ты передай отцу, если его это так интересует, пусть разыщет Горчакова и поспрашивает его, а заодно набьет ему фи­зиономию.
  -- За что?
  -- Он знает, за что.
  -- Какая-нибудь старая история?
   - Отец, если захочет, расскажет.
Он попрощался и повесил трубку.
   Сквозняк тихо шевелил шторы. Я стоял посреди ком­наты, поеживаясь. Мысли спросонок не хотели вставать по местам. Наконец, они выстроились в нелепо-фантастический ряд: Сашка, цветы, Амазония, "князь" Горчаков, контейнер, выздоровевшая Марта. Но ряд этот был настолько неодноро­ден, а связь явлений в нем так зыбка, что я опять все мыс­ленно перемешал.
   В голову пришла здравая мысль - плюнуть на все это, пока не свихнулся. Но плевать было уже поздно. Слишком круто затянуло меня в эту историю.
   Надо было отключиться и подумать о чем-нибудь дру­гом. Но о другом, для меня теперь значило - о ней.
   Я стал вспоминать вчерашний вечер. Как она рассказывала о болезни дочери, как испугалась, что заберу останки цветка.
   Я так ушел в свои мысли, что даже музыку забыл врубить. Так и сидел в утренней тишине квартиры.
   Мысль, обежав по кругу, вернулась в исходную точку - к цветам. Их пора было поливать.
   Сегодня не обязанность гнала меня туда. Просто хотелось еще раз побывать в атмосфере этой квартиры. Вспоминалась обезьянка. А может, Сашка вмонтировал в окно экран, который включается, когда заходишь в комнату? И цветы тут ни при чем.
   Через час я уже шагал к Сашкиному дому, решив не фантазировать, а разобраться во всем на месте.
   Дверь в квартиру оказалась приоткрыта. Я решил, что хозяин вернулся раньше времени, и без стука ввалился в прихожую.
   Сашки не было, а посреди комнаты стоял высокий незнакомый мужчина с безобразным, будто стертым лицом.
   В комнате все изменилось: горшки с цветами были сдвинуты к балкону, некоторые перевернулись, разбились. Земля и уже подвявшие стебли валялись по всему полу.
   Стоявший ко мне спиной мужчина, начал по прямой пересекать комнату. Он шел медленно, сильно заваливаясь на левый бок. Непонятно, как ему вообще удавалось держать равновесие. Дойдя до противоположной стены, он обернулся, и тут увидел меня.
  -- Что нужно? - голос доносился как из-под
подушки. До меня дошло, что у него с лицом - все пространство от глаз до подбородка занимала плотно прилегающая маска.
  -- Это я должен спросить, что вы тут делаете и почему
в квартире такой разгром?
   Мужчина двинулся ко мне, дошел до середины комнаты и тут, будто оттолкнувшись от упругой поверхности, бросился на меня.
   В нос мне ударила струя резкого тошнотворного запаха. Руки и ноги сразу ста­ли ватными.
   Уже падая на пол, я увидел, как страшная сила толк­нула его в спину, и он мимо меня пролетел головой вниз на лестничную площадку. Последнее, что я услышал - грохот входной двери.
   Сознание уходило. Было ощущение, что меня перево­рачивает в воздухе. Тело стало легким, и наступила полная темнота.
   Пролежал я недолго. Так, во всяком случае, показа­лось. Руки и ноги одеревенели, но голова была ясной. Во рту сохранялся привкус солоноватой горечи.
   Кое-как я добрался до зеркала, но то, что там увидел, до такой степени не походило на Андрея Беляева, что я в первую минуту не связал изображение с собой.
   Из рамы на меня смотрела отечная физиономия с со­вершенно заплывшими глазами. По верхней губе и подбород­ку тянулись черные полосы. Потрогал - больно. Язык сильно распух и с трудом помещался во рту. Он тоже был черный. Полосы походили на химический ожог.
   Я дошел до дивана в спальне и рухнул. Сил двигаться дальше не было.
   Полежав немного, я почувствовал, как меня что-то стаскивает с дивана. Сопротивляться было бесполезно. Под­чиняясь тащившей меня силе и даже помогая ей, я кое-как добрался до балкона, да там и остался, свесив голову за по­рог. И тут наступило ровное глубокое забытье. Я заснул, как у себя на тахте.
   А проснулся около полудня совершенно здоровым. Сна­чала было ощущение, только что приснившегося кошмара. Оно быстро прошло, и картина всего происшедшего встала перед глазами.
   Я кинулся к зеркалу. Лицо - как лицо, бледное немного. От ожогов даже следа не осталось.
   Так что же тут случилось? Или опять галлюцинация?
   Нет уж, черта с два! Никогда такого со мной не бывало. И на этот раз все происходило в реальной жизни, а не в мо­ем воображении. Но сомнения все-таки остались.
   Весь в сомнениях я занялся комнатой: поставил на место горшки и под­ставки с кашпо, собрал черепки.
   В самом углу стоял металлический ящик. Заглядывать раньше в него не приходилось. На дне вперемешку лежали старые цветочные горшки, остатки растений, земля. Я бросил туда мусор и стал рассматривать ящик внимательнее. Он был очень крепко спаян. На стенке сохранились остатки клепки, напоминающие латинские буквы. Я сумел разобрать только "Ма..." - дальше непонятно.
   Какого только добра не натаскал Сашка к себе домой!
   Поливка цветов не заняла много времени. Уже закан­чивая, я сообразил, что сегодня не чувствую дурноты. За ок­ном, кстати, покачивались тополя и никаких пальм и обезьян.
   Балконные цветы опять протянули ко мне бутоны. Они не казались больше такими отвратительными, скорее напо­минали нераскрывшуюся розу.
   Закончив все, я пошел в спальню, надо было обдумать сложившееся положение. Похоже, меня сегодня утром хотели убить.
   И спасли меня цветы. Не знаю откуда, но была такая уверенность. Я вспомнил, как тащило по полу того мужи­ка - даже маска с лица съехала.
   Все это было невероятно. Чем больше я над этим думал, тем больше запутывался. Оставалось, дождаться Саш­ки и с ним выяснить все до конца. Или он сам ничего не знает про свои цветы - вот и сует ключи кому ни попадя?
   Знает! Цветок для Марты принес он.
   Пора было уходить. На прощание я заглянул в зеркало. В нем отразилась вполне благополучная физиономия. Скажи кому, что три часа назад я весь был в ожогах - не поверит.
   На улице стояла жара. Илга с дочерью еще не вышла, так что прогулка по бульвару сразу стала бессмысленной. Идти вообще никуда не хотелось.
   Наконец, из всех возможных вариантов я выбрал пляж, забрался там на свое любимое место у кустов тальни­ка, улегся в тени и незаметно задремал.
   Из дремы вывел знакомый голос. Я как-то забыл, что обладатель этого голоса тоже любит загорать на этом месте.
   Сразу за кустом расположилась компания из трех де­вушек. В центре между ними развалился Серж.
   Хорошо хоть лицо у меня было закрыто футболкой. Он меня не узнал, - вел себя совершенно спокойно.
   Я осторожно перевернулся на живот и уткнул голову в согнутые руки, так, чтобы видеть одним глазом своих соседей.
   Понаблюдав немного за ними и отметив, что в мою сторону никто не смотрит, я уже собрался незаметно уйти, когда услышал такое, что пойди сейчас снег, - остался бы.
   Сергей рассказывал своим девушкам, что у него сего­дня назначена встреча с одним профессором. Фамилия профессора, между прочим, Горчаков.
   - Он старый друг моего папаши, - небрежным тоном сообщил Серж, - часто приезжает в наш город.
  -- Чем он занимается? - спросила одна из девиц.
  -- Биология и проблемы магнетизма.
  -- Биомагнетизм - это что-то о притяжении между биологическими объектами?
  -- Молодец Ларочка - это именно притяжение. Так вот,
 Горчаков интересуется одним парнем из нашего университета. Парень - типичный шизик с математическим уклоном. Я его знаю, но он сейчас уехал. Горчаков просил ему кое-что передать. Грех отказывать престарелому профессору в такой мелочи.
  -- Ну, допустим, не такой уж он престарелый, - сказала
тоненькая рыжая девушка. Она сидела ко мне спиной, и спина эта как горохом была усеяна веснушками.
  
  -- У нас он тоже бывает в свои приезды, все к отцу
подъезжает. Просит материалы для своей книги.
  -- Судя по тому, как ты одеваешься, у твоего папаши
снега зимой не выпросишь, - вступила в разговор двухцветная блондинка.
   Я ее встречал раньше. Ее отец работал экспедитором на международных перевозках. Но она никогда не уточняла, говорила просто, что он служит в международном отделе.
   - Конечно, подарить машину папа мне не может, он
простой врач, а не вагонный сторож, - дала сдачи Ларочка.
   Запахло скандалом. У этих девочек из торговокоммунального полусвета никогда не знаешь, пойдут в ход кула­ки, или дело ограничится плевками в лицо.
   Чтобы утихомирить своих красавиц, Серж потащил их купаться. Я подождал, когда они отплывут подальше, быстро окунулся и лег на прежнее место.
   Компания скоро вернулась, но не было мира под оли­вами. Девочки продолжали тихо переругиваться. Сергей от них отвернулся и заговорил с третьей подругой. Профиль у нее был классический, но все портил безвольно-капризный подбородок. Зато в ушах - настоящие бриллианты. При каждом движении головы они нестерпимо вспыхивали.
   Горчаковская тема была, похоже, исчерпана - можно уходить. Но тут Серж задал вопрос, от которого меня чуть не подбросило. Он спросил у девушки с бриллиантами, что это за латышка поселилась в их доме.
  -- Что, Сереженька, и до тебя дошла весть о прекрасной
незнакомке? - сказано это было таким тоном, что незнакомка,
наверное, икнула на том конце города.
  -- Да, дошла. Говорят - одинокая, веселая и достаточно
свободная женщина поселилась у вас. Тут отреагировать
должен каждый уважающий себя мужчина.
  -- Да бросьте вы, - резко сказала Ларочка, - она порядочная женщина. У нее недавно болел ребенок, так она вообще с ума сошла. Забрала ребенка из реанимации, а он каким-то чудом выжил.
  -- Вот на радостях и развлекается, - перебила ее
двухцветная.
  -- И разговоры про нее зря идут. Это дура бухгалтерша
из ЖЭКа плетет невесть что. Мужа своего ревнует ко всем
подряд, а тут увидела, что он женщине помог коляску занести.
  -- Разговоры разговорами, а я сама вчера видела, как к
ней ночью в окно мужик лез. Только зачем жизнью рисковать, если она и в дверь пустит?
   - А может он романтик? - предположила дылда с
бриллиантами.
   Лара встала, ни слово не говоря, собрала свои вещи и пошла от них. Оставшиеся даже опешили в первый момент. Но не на долго. Ей тут же основательно перемыли косточки.
   Они еще потрепались маленько, потом Сергей заявил, что сейчас искупается в последний раз и поедет к профессо­ру. Девицы запросились вместе с ним. Он долго ломался, я уже подумал, что он все наврал, но, наконец, он согласился, сказав, что предварительно позвонит. Когда он достал записную книжку, девушки перемигнувшись за его спиной, кинулись на него сзади и потащили купаться.
   Они поплыли от берега, а я, подхватив ру­башку и джинсы, двинулся с пляжа, предварительно загля­нув в записную книжку Сергея.
   Дома, против ожидания, никого не было. Телефон раз­рывался междугородними звонками.
   Сашка несколько раз проорал мне в ухо свое "Алло", пока до него дошло, что нас уже соединили. Голос у него был встревоженный:
   - Что случилось у меня дома? - спросил он без всякого
вступления.
   Надо бы его успокоить, только я сам волновался не меньше.
  -- Я сегодня пошел поливать цветы, а там какой-то мужик поперек комнаты ходит и перевернуто все... - трудно было объяснять, что произошло дальше, и я замолчал.
  -- Ты первый раз туда ходил?
  -- Нет. Третий. В первый раз я ушел через балкон.
Сашка только хмыкнул.
  -- А во второй?
  -- Я там обезьянку видел.
  -- Сегодня, что произошло у тебя с этим мужиком? -
Откуда, интересно, ему известно, что там вообще что-то происходило?
  -- Он меня вроде ударил. Я точно не помню. Потом два
часа отлеживался.
  -- На балконе?
   - Нет. Не дополз, только голову высунул.
   На том конце провода на долго замолчали, а у меня скопилось столько вопросов, что я не знал, с чего начать и начал, естественно, с конца. Спросил, когда Сашка возвращается.
  -- Не знаю... боюсь. Слушай, ты туда больше не ходи. Не
надо там ничего больше делать, - он опять замолчал, наверное, решался - говорить дальше или нет.
  -- Сашка, а зачем ты всем свои ключи даешь?
   - Надо так... приеду, постараюсь все тебе объяснить.
Только ты туда больше не ходи.
  -- Может, там новый замок поставить?
  -- Нет, не надо. Обещай мне там больше не появляться.
   Я молчал, пока Сашка не забеспокоился, что нас разъ­единили. Он опять несколько раз проорал "алло". Я от­кликнулся:
   - Обещать не буду, но без крайней нужды туда
не полезу.
   Сашка, не прощаясь, повесил трубку, или у него монетки кончились.
   В коридоре стукнула входная дверь, послышались го­лоса родителей. В комнату они вошли, продолжая говорить. Они ужинали у Звонарева и сейчас выглядели беззаботными и совсем молодыми.
   Жалко нарушать такую идиллию, но откладывать разговор с отцом я не мог.
  -- Вы от АСа идете?
  -- Да, отрок, мы были на встрече с собственной юностью. И не пяль на меня глаза, через двадцать лет сам все поймешь.
  -- Звонарев искал тебя сегодня утром, - надо было на­
вести разговор на Горчакова.
  -- Он говорил. И, кстати, спрашивал, чего мы так
прицепились к этому Прево. К нему имеет отношение, вдобавок, один подонок. Я толком ничего ему ответить не мог. Ты ведь чего-то не договариваешь. Я не прав?
  -- Понимаешь, пап, мне самому надо во всем разобраться, - ой как не хотелось говорить отцу правду, а с другой стороны, хитрить было противно.
  -- Отрок, ты сильно переменился за последнее время
   Детство что ли с тебя слетело. Как последний осенний листок. Держится на ветке, а пролетит ветерок, и нет его. Вот я и думаю, чем это так на тебя подуло? И ветерок похоже крепкий - больно быстро пошли перемены.
   Мне показалось, что отец шуткой прикрывает тревогу.
  -- Пап, я тебе постараюсь все потом объяснить. Пока
сам разобраться не могу.
  -- Сейчас не хочешь попробовать?
  -- Не проси. Скажи лучше, кто такой Горчаков?
  -- Что именно тебя интересует?
  -- Ну, например, он занимался цветком Прево и раскопал данные, которыми сам ботаник не располагал.
  -- Горчаков - подонок.
  -- В каком смысле?
   - Во всех смыслах, - отец закурил и начал ходить из угла в угол.
   Мать заглянула из кухни, поинтересовалась, что у нас происходит. Он спросил, помнит ли она Горчакова.
  -- Конечно, помню. Он учился у нас в университете,
 на два курса старше меня. Такой был красавец с ту­манным взором. После окончания остался в аспирантуре. Мне он всегда казался каким-то поверхностным. Потом у него
вышел скандал на кафедре. Тогда как раз Андрей родился, я
сидела дома и подробностей не знаю.
   Коля, но ты это должен знать лучше меня. Так почему спрашиваешь?
  -- Для объективности. Отрок интересуется профессором
Горчаковым. Я тебя привлек, чтобы он мое мнение не счел
пристрастным.
  -- Мне Сергей сказал сегодня, что Горчаков к ним
в гости приехал, - даже и врать толком не пришлось.
   Мать с сомнением посмотрела на отца, но физиономия у того была непроницаемая. Она пожала плечами и пошла обратно на кухню. Равнодушие с отца моментально слетело.
   - Был момент, когда я завидовал Вадику Горчакову со
страшной силой. Да мы все ему завидовали. Хотя бы потому, что он всегда был сыт. И сытость в нем просто-таки пела. Нам, дворовым мальчишкам, он всем своим видом эту свою сытость демонстрировал.
   Хотя встречались мы с ним нечасто. Он во дворе почти не бывал, больше на отцовской машине ездил, у них был свой шофер. Или, например, сядет на подоконник и чистит апельсин. Для нас тогда апельсин был, что для тебя кокос.
   Потом, когда подросли, той зависти детской уже не осталось. Но неприязнь к нему сохранялась. У него во дворе не было друзей. Так, несколько подхалимов крутилось около.
   А вот в университете он сделался центром внимания. К тому времени он кое-что понял и стал вести себя осмотри­тельнее.
   Со стороны он очень неплохое впечатление производил. Естественно, что к нему тянулись.
   В начале вокруг него сложилась действительно интересная компания. Потом откалываться стали кто поумнее, понезависимей. Вы­яснилось - не любит Вадик чужую независимость. И посте­пенно остались те же подхалимы. Круг девушек тоже стал редеть. Хотя, признаться, на первых курсах влюблялись в него все поголовно.
   Когда он учился на последнем курсе, произошла некрасивая история с его соседкой. Случайно все стало известно в уни­верситете.
   В его подъезде жила девушка. Сначала - с теткой, потом тетка уехала куда-то или умерла. Девушка работала на заводе и жила очень тихо. Подрабатывала не­много, ходила к Горчаковым убирать квартиру. Там она и попала к Вадику в руки.
   Я сразу не сказал, так вот, она была очень некрасивой. Попросту безобразной, но это на первый взгляд. Она была из породы людей, которых достаточно немного узнать и уже не замечаешь физического несовершенства. Очень добрая была девочка, ласковая.
   Она забеременела. Горчаков настаивал на аборте. Она характер проявила - решила рожать.
   Он избил ее сильно, так что она в больницу попала. Бил в живот, думал выкидыш будет, а она ничего - отлежа­лась.
   Если бы он ее не избил, история не выплыла бы нару­жу. А так, с завода пришли в университет. Тогда любили эти дела с подробностями разбирать. Шум был достаточно боль­шой, но его родители скандал замяли.
   Соня родила сына. Шура рассказывал, как она сидела каждый день перед домом, ждала, когда Вадик мимо прой­дет. Иногда до позднего вечера ждала. А он ходил мимо соб­ственного сына и даже не здоровался с матерью.
   Шура тогда часто к ней приходил: помочь что-нибудь, в магазин сходить... Потом она уехала в деревню к родне. Говорили - старшие Горчаковы нажали.
   А с него все сошло, как с гуся вода. После окончания остался в аспирантуре. Работал в группе Дегтярева и по смежной теме. У старика инфаркт случился. А Вадик, пока дед лежал при смерти, спокойно опубликовался. Дегтярев так и умер, об этом не узнав.
   После его смерти выяснять отношения с Вадиком было некому, так он и защитился потом на этом материале. Не у нас, конечно. Нас он тогда покинул. Но в последнее время стал наезжать. И довольно часто.
   Больше ничего о нем не знаю. Знаю только, что с этим человеком надо быть предельно осторожным. - отец замол­чал, а потом добавил:
  -- А лучше вообще не иметь с ним дел.
  -- А эта Соня потом вернулась сюда?
  -- Вернулась и даже закончила биофак. Она ботаник, -
отец озадачено посмотрел на меня. Но я опередил вопрос:
  -- Пап, ты можешь сейчас меня ни о чем не спрашивать?
   Ответ ему дался не легко. Но все-таки он согласился.
   В своей комнате я долго ворочался и даже когда решил на время выкинуть все из головы и заснуть, ничего не полу­чилось. Только закрывал глаза - оживала Сашкина комната, зеркало, лицо в ожогах, человек в маске. В один и тот же день два разных человека упоминали имя Горчакова в связи с биомагнетизмом. А как Сашка узнал? А Софья Александ­ровна? Неужели она и есть та Соня?
   Потом стали всплывать еще какие-то мелочи, приобре­тающие в свете этой истории совершенно невероятное толко­вание.
   Ворочаться дальше на голодный желудок стало не­вмоготу, и я пошел на кухню.
   Сидя за столом, я прихлебывал чай, когда дверь за спиной скрипнула, и на пороге появился отец. Сел напротив, спросил:
   - Где живет Саша?
Я ответил.
  -- Его мать зовут Софьей? - он уже не спраши­вал - утверждал. Я только соглашался.
  -- Пусть тебя не шокирует то, что я сейчас скажу, но
получается - Горчаков его отец. Надо же, как все перемешалось! Я надеюсь, ты не побежишь докладывать Саше об этом, или он знает?
  -- Он никогда об этом не говорил.
  -- Я подумал, если Горчаков приезжает сюда к ним, он
может знать о свойствах цветов от Сони. Ну да! История
действительно туманная.
  -- Разберемся. Сашка скоро вернется.
  -- Андрей, я не хочу, чтобы ты меня превратно понял, я
не рефлексирующая барышня, но сегодня у меня появилось
чувство тревоги. Не пойму откуда. Я тебя только хочу попросить, если позволяет ситуация, не впутывайся ни в какие истории с Горчаковым. Все к чему прикасается этот человек, покрывается грязью. Я не хочу, чтобы и ты испачкался.
   Он постоял некоторое время в ожидании ответа, но что я мог ему сказать?
   Мы разошлись по своим комнатам. Остаток ночи я кое-как перемучился и только под утро заснул.
   В результате проснулся около одиннадцати.
   Была суббота. Родители собирались на дачу к Ззонареву на два дня. Мать для порядка пригласила меня с собой, но я отказался.
   Отец все время молчал, а перед самым уходом бросил на стол ключи от машины.
   - На, пользуйся. Мы с Шурой поедем.
   На протест матери он ответил - машина, мол, об­щая, пусть привыкает.
   Родители уехали. Неплохо бы еще поваляться. Или зарядку сделать? Неа. Лучше пойду умоюсь.
   После душа полегчало, и завтрак прошел в теплой душевной обстановке.
   Надо было звонить Горчакову, но рука все как-то не поднималась. А может пойти посидеть возле Сашкиных цветов?
   День стоял жаркий. Прохожих мало - все на дачи разъехались. На бульваре - никого. Скамейка Илги второй день пустовала. Ноги сами пронесли меня мимо Сашкиного двора. Я свернул к ее дому.
   Двор пустовал, даже ребятишек в песочнице не было. Я отыскал ее окна. Балконная дверь была открыта.
   Она, конечно, дома, но просто так прийти к ней я не мог. Это поломало бы то хрупкое, что уже успело вырасти во мне. Это чувство было очень нежно и его легко было унич­тожить. Но я так привык к нему, что потеря стала бы катаст­рофой.
   Илга стала для меня чем-то большим, чем просто женщина. Пусть даже очень красивая женщина. Она стала для меня чем-то недостижимым и в то же время очень близ­ким.
   Она была самой прекрасной и доброй женщиной на свете, и самым суровым судьей.
   Я сел на скамейку и стал ждать. Может выйдет на балкон или хоть в окне покажется. Еще неделю назад я бы посмеялся над таким поступком, а сегодня сидел и ждал. И не было мне дела до того, что со стороны я выгляжу смеш­ным. Не было для меня той стороны.
   И тут на балкон вышел поджарый, загорелый мужчина лет пятидесяти и начал осматривать двор. На меня, в частно­сти, он смотрел долго и без всякого стеснения. Стало неуют­но. Может, разговоры и не врут.
   Я уже готов был сорваться с места, когда незнакомец обернулся и сказал что-то в комнату. Илга вышла на балкон и махнула мне рукой. Всего секундой раньше я догадался - это ее отец.
   Я влетел на третий этаж единым духом. Дверь была открыта. Я вошел.
   - Имант Владимирович, - представился высокий муж­
чина. - Я отец Илги, она рассказывала о вас. Спасибо за
помощь. Часто приходится уезжать, оставляю ее одну и всегда тревожусь. Город чужой, знакомых нет. Всякое может случиться.
   Он распахнул дверь в комнату.
  -- Проходите. Илга сейчас выйдет. Она на кухне.
  -- Здравствуйте, - она появилась в коридоре. Она была
сегодня какой-то особенно красивой, радостной.
   Я поздоровался и стал мямлить, что, мол, на минутку. Шел вот мимо...
  -- Ну, нет! Извините за настойчивость, но так быстро я
вас не отпущу. Или вам на работу?
  -- Нет. У меня каникулы.
  -- Тогда и разговора нет.
   Илга принесла поднос с кофе. Из дальней комнаты, притоптывая на каждом шагу, выбежала Марта и стала за­бираться к деду на колени. Он ее поднял и прижал к себе.
   Кофе пили, разговаривая о том, о сем. Я совсем не чувствовал себя стесненным. Потом Илга забрала дочь и одела для прогулки. В комнате на миг повисла тишина. По­хоже, ее отец собирался меня о чем-то спросить.
  -- Андрей, я хочу узнать у вас одну вещь, если это воз­
можно. Дочь сказала, что вы знакомы с человеком, который
принес этот цветок, - он показал на горшок, стоящий на подоконнике.
  -- Знаком. Он мой друг. Только он сейчас уехал.
  -- У него есть еще такие цветы?
  -- Есть, как будто, - мне не хотелось продолжать. Не­
смотря на всю мою симпатию, отец Илги все же был посторонний человек, а в этой истории и так уже достаточно пер­сонажей.
   Он, наверное, почувствовал мои колебания, заговорил, тщательно подбирая слова:
   - Если не хотите или не можете, то не отвечайте на
мой вопрос. Но выслушайте. Мне надо найти ответ, разобраться в том, что здесь недавно произошло. Самостоятельно я это сде­лать не смог.
   У меня тяжело болела внучка, но когда дома появился этот цветок, ей сразу стало легче. Она быстро поправилась, но лучше стало и мне.
   Илга ничего не знала, а меня за месяц до того обследо­вали и нашли опухоль в легком. Ничего, конечно, не говори­ли. Я сам все узнал и приготовился к концу.
   Представьте, ребенок при смерти, а тут еще со мной такое. У Илги кроме меня никого нет. Страшно было пред­ставить, как она все это перенесет.
   Когда дома появился этот цветок, я почувствовал, что больше не задыхаюсь, прекратились кровохарканье, ка­шель.
   Сначала думал, от радости. Что-то вроде по­следнего подарка судьбы. Но ухудшение все не наступало. А на той неделе меня специально вызвали в Москву, чтобы комиссовать. Так вот, опухоли не нашли. Как не бывало. Рассказали мне о том, что я и так знал. Стали задавать вопросы. А что я им скажу? Сказочку про цветы? Где гарантия, что дело в них?
   Он встал и начал ходить по комнате, точь-в-точь, как мой отец.
   - А теперь скажите мне, если можете, то, что с нами
тут произошло, находится в прямой зависимости от цветов
или это игра случая?
   Он это спросил таким тоном, что я понял - отвечать придется с предельной ясностью, иначе... А иначе он поймет, что ему врут и постарается узнать все сам. Но ты перестанешь для него существовать.
   Вопрос был задан и я ответил:
  -- Да, вы правы. Зависимость есть.
  -- Вы в этом уверены?
   - Уверен. Вчера утром я был весь обожжен. Едва дополз до места, где стояли эти цветы. И через два часа - ни­каких следов.
   Мы надолго замолчали. Он оценил мою откровенность и с продолжением не торопил.
   А мне легче стало. Наконец-то нашелся человек, кото­рому можно все объяснить, и он не примет тебя за идиота.
   Но тут из комнаты вышла Илга с ребенком на руках. Они собирались на улицу.
   - Извини, - сказал отец, - Нам надо еще поговорить с
Андреем. Ты иди, я вас догоню.
   Она ничего не ответила. Посмотрела отчужденно, и не прощаясь, пошла к выходу.
   - Илга, это совсем не то, о чем ты подумала, - сказал
он ей вслед. В коридоре хлопнула дверь.
   Я не понял, что она должна была думать. Имант объяснил:
  -- Решила, что я специально приставил вас к ней на
время командировки. Согласитесь - слишком много совпадений.
  -- А как вы утром догадались, что я - это я?
  -- А ты хоть помнишь, сколько просидел на той скамейке? И все смотрел на наши окна. Вывод напрашивался сам собой. Не ко мне же ты пришел в самом деле!
   Мне было очень интересно с этим человеком. Одновре­менно в голове витали мысли насчет того, кто он такой. Конечно, если бы не его откровенность, ничего бы я не понял.
   - Андрей, а что произошло в квартире твоего друга
вчера утром? Можешь рассказать?
   Странно. У меня вчера был похожий разговор с отцом. Он тоже задавал вопросы. Но я не мог на них ответить. Как ему объяснить? Не поверит. Скажет, фантастики начитался.
   - Эти цветы могут лечить, еще могут напугать, вызвать
галлюцинацию. Могут не подпускать к себе. Еще я знаю, что
   за ними кто-то охотится. Он вчера влез в квартиру к Сашке, а я его спугнул.
   - Ожог с этим связан?
   - И еще к этим цветам имеет отношение профессор
Горчаков, доктор наук, ботаник. Он располагает данными,
которых ни у кого нет.
  -- Он здесь живет?
  -- Нет, только приезжает иногда.
  -- И что ты собираешься делать?
   - Горчаков сейчас здесь. Хочу найти его, поговорить.
Потом Сашка приедет, а там видно будет.
   Я встал, собираясь уходить. Имант проводил меня до двери, но открывать не торопился.
   - Тебе может понадобиться моя помощь. Сможешь запомнить номер телефона?
   Я сказал, что смогу.
   - Скажешь: "Для Иманта" и дашь информацию. Для
всего остального номер этот забудь. Вообще-то я тебе и так
много сказал.
   Я попрощался и вышел на улицу.
   Дома было тихо и прохладно. Ветер, вползая в открытое окно, колыхал шторы. Я сидел в кресле и вспоминал вче­рашний разговор с отцом. Не то, чтобы он на меня страху нагнал, но появилось чувство тревоги. Вчера к нему приме­шивалась еще и неуверенность, но сегодня она отступила.
   Сегодня за спиной у меня стояли все они: Имант, Илга, Сашка. Да, и Сашка тоже. Несмотря на свой страх, он при­мчится по первому зову.
   Я набрал номер Горчакова, трубку никто не брал. Пришлось набирать снова. На этот раз удачно. На том конце прозвучал уверенный приятный голос:
   - Профессор Горчаков слушает.
   - Здравствуйте. Извините, что беспокою. Я студент-
биолог. Я случайно узнал, что вы приехали, вот и решился
вас потревожить.
   Дальше надо было представляться, но моя фамилия могла вызвать негативную реакцию.
   - Вас не учили, что для начала не плохо бы представиться? - не заставил себя ждать вопрос.
  -- Андрей Бакланов.
  -- Бакланов? От кого вы обо мне слышали?
Я назвал Сержа.
  
  -- Я читал ваши статьи о биомагнетизме. Очень интересная тема. Не могли бы Вы уделить мне немного времени?
  -- А что вы читали кроме моих работ?
  -- Ничего. Литературы мало. А тут такой случай...
  -- Я вчера видел Сергея, но он мне о вас ничего не говорил.
  -- Мы с ним встретились поздно. Он как раз от вас возвращался, - пришлось врать первое, что пришло в голову. Оставалась надежда, что Серж не сидит сейчас рядом с ним.
  -- Молодой человек, - голос у профессора был вальяжный. Прям, шубу с барского плеча дарит, - Я сейчас живу на даче. Отдыхаю. В город не выезжаю. Можете приехать ко мне часам, наверное, к четырем. Думаю смогу найти для вас минут двадцать.
   Голос звенел оскорбительной снисходительностью, но я все равно радовался. Не ожидал, что моя наглая лесть будет иметь такой успех. Я сказал, что еду и повесил трубку.
   Времени на сборы ушло совсем немного. Машина стоя­ла у дома. Адрес, названный Горчаковым, был в дальней загородной зоне, так что желательно было не опаздывать, а то еще не примут "их сиятельство".
   Дорога оказалась вполне приличной, и до поселка я добрал­ся быстро. Загнал машину в тень и пошел вдоль дачных за­боров.
   От калитки до Горчаковской дачи вела выложенная кирпичей дорожка. На фоне старого сруба очень эффектно выглядели новые резные наличники. Дверь была заперта. Я позвонил.
   Открыли, но в коридоре было так темно, что кто от­крыл, я не понял. Меня пригласили проходить. Глаза посте­пенно привыкли к полумраку, и в комнате я совсем освоился.
   Все время хозяин находился ко мне спиной, но тут обернулся и предложил сесть. Я ошалело продолжал стоять на месте.
   Передо мной стоял человек из Сашкиной квартиры. Даже в толпе я бы узнал его. Левая щека ободрана.
   Он меня тоже наконец узнал - осекся на полуслове.
   Мы молча рассматривали друг друга. Я сейчас воспри­нимал его, как какого-то экзотического зверя. Никогда мне еще не встречался человек, с которым, по сути, все было ясно.
   Обычно, чем больше узнаешь человека, тем больше сторон в нем тебе открывается, сторон не всегда хороших. Но даже когда одна из этих сторон оборачивается против тебя, в душе остается надежда, что произошла ошибка, человек все поймет и все исправит.
   Мать иногда говорит, что я всеяден. Считает, что среди моих друзей, как в Ноевом ковчеге - кого только нет. А мне просто не хочется видеть во всех потенциальных гадов.
   А с этим все было ясно. Передо мной стояло обычное зло.
   Я приготовился к удару. Врасплох меня уже не за­стать. Но все равно внутри тоненькой иголочкой кольнул страх. Не ожидал я такого поворота.
   Он мягко сменил позу, показал мне на стул и сам сел напротив.
  -- Что же, Андрей Бакланов, мы, кажется, узнали другдруга? Это облегчает мне задачу. Все равно, предстояло выяснять, как вы ушли из той квартиры. Розыски в миллионном городе - дело хлопотное, можете считать, что сделали мне подарок.
  -- Значит, вы еще раз там были. Говорил я Сашке, что
надо новый замок поставить.
  -- А вы что, с ним виделись?... Простите, запамятовал как вас по имени?
  -- Меня зовут Андрей Николаевич Беляев, а виделся я
с Сашкой или нет, к делу не относится.
  -- Относится, и самым непосредственным образом. Вы
ведь меня интересуете, поскольку имеете отношение к сата-
   нинскому цветку. Я почти два десятилетия наблюдаю за всем, что связано с этим видом. Я собрал массу данных и пришел к выводу, до которого еще никто не додумался. А именно, что эти цветы разумны.
   Действительно. Мне такое в голову не приходило. Но это было именно то, чего не хватало моим рассуждениям. Если принять их разумность - все становилось на свои места.
   - Что, задумались, Андрей Николаевич? Я оказался
прав? В свое время я сделал самую большую ошибку в жизни - отдал горшок с засохшим стебельком Софье. Представь­те юг, море, красивая женщина рядом. И тут на горизонте появляется эта образина и начинает на тебя преданно пя­литься.
   Мы возвращались из порта. Знакомый капитан привез мне контейнер с цветами. Он мне и раньше кое-что привозил. За немалые деньги, заметьте.
   Этот контейнер они выловили в океане. Цветы давно засохли, и было непонятно, что с ними делать. Но все равно пришлось заплатить, не терять же поставщика.
   И тут появилась Сонечка со своей улыбкой. Я отдал ей ящик в качестве подарка ее мокрогубому отпрыску и... чтобы катилась ко всем чертям. А Сонечка - ничего - взяла и спасибо сказала.
   Послед­ние слова он говорил глядя в окно, а когда обернулся, на лице не осталось и следа вальяжности.
   - Я это вам говорю для того, чтобы вы поняли - эти
цветы принадлежат мне. Я их купил. Мне их привезли! А то,
что они достались этой гусыне - идиотская ошибка, которую
надо исправить. Что же касается разумности вида... Вы, молодой человек, хотя бы представляете, какие последствия может иметь открытие такого уровня? Только не пытайтесь разворачивать передо мной картину всеобщего благоденствия. Благо­денствия не случится, даже если эти цветочки рассадить повсю­ду на клумбах.
   Если же обставить сенсацию, связанную с этими цветами, соответствующим образом, человек, принесший в мир такое открытие, встанет на вершине лестницы, к нему потянутся все нити управления человечеством. К тому же он будет неуязвим, цветы всегда смогут защитить его.
  -- Если захотят.
  -- Оставьте свои выводы при себе. На свете есть масса
способов заставить мыслящее существо подчиняться. Цветы,
например, боятся огня.
  -- А если они выберут смерть?
  -- Вы неуч, Андрей Николаевич, любой вид стремится к
самосохранению. Разумный - тем более.
   Он откинулся на спинку кресла с видом победителя. Теперь стало ясно, что может случиться, попади цветы к нему в руки.
   Вот паук! Миром захотел править. Ни больше, ни меньше. Мысли перепутались. Стало не по себе от такой перспективы. Однако замешательство длилось недолго. Я здраво рассудил, что цветы сейчас далеко, а осуществятся мечты этого подонка или нет, мы еще посмотрим.
   Горчаков встал. Я тоже поднялся и отодвинулся к сте­не. Но нападения не последовало. Он только хмыкнул, подо­шел к бару, достал оттуда бутылку коньяка.
  -- Давайте выпьем. Не беспокойтесь, травить вас я не
собираюсь. Вы оказались достаточно живучи, а я уважаю
чужие достоинства. Просто так нам будет легче беседовать.
  -- О чем?
  -- О жизни конечно, - он разлил коньяк. - Давайте вы­
пьем за то, что в нашем мире умные и рациональные люди
иногда встречаются друг с другом.
  -- Умный человек - это обо мне?
   - Не побежали же вы в милицию после вчерашнего
инцидента. Наоборот, все привели в порядок и спокойно от­
правились домой, здраво полагая, что если кому и расскажете­, вас в лучшем случае поднимут на смех. А то могут и к психиатру послать, - он отпил из своей рюмки. - Почему вы не пьете? Я же сказал, что травить вас не собираюсь.
   Мысли лихорадочно метались. Можно, конечно, стук­нуть его по голове, а дальше что? Убить его я все равно не
   смогу. Рука не поднимется на человека. Ну, стукну, отлежит­ся он, и опять начнет плести свои сети. Иманту позво­нить? Но чем он может мне помочь? Приедет сюда и аресту­ет эту мразь? Смешно.
   Оставалось, помалкивать и ждать, что будет дальше. Коньяк, кстати, был как коньяк, ничего осо­бенного.
   - Ну вот и чудно. Вы проиграли возможные варианты и
пришли к выводу, что нам лучше договориться по-хорошему.
   Мыслил он в общем правильно, только с выводами ма­ленько пролетел.
  -- Мне нужен помощник, - сказал Горчаков.
  -- Обратитесь к Сержу.
  -- К сожалению, эта кандидатура не подходит. Он трус.
К тому же именно от таких людей как Сережа приходится
ожидать удара в спину, - он посмаковал коньяк и продол­
жил, - да и с цветами у него натянутые отношения. Он побы­вал в той квартире и очень остался недоволен. Нет, мне
нужны именно вы! Задача предельно проста - зайти в квартиру, забрать цветы и привезти их мне. Контейнер-холодильник я вам дам.
  -- Холодильник-то зачем?
  -- Затем, что защитное поле этих тварей будет направлено на борьбу с холодом, а не с вами.
  -- И что дальше? Я-то что с этого буду иметь? Или рассчитываться будем после покорения мира?
  -- Полегче, парень! Ты вроде иронизируешь? Так вот, я
тебе не советую этого делать. И не прикидывайся крохобором, - у него даже тон изменился. Это был уже не человече­ский голос, а какое-то шипение. Я сказал:
  -- Мне все ясно, только есть один вопрос. Даже два. Во-
первых, пропажа цветов может обнаружиться - уже сегодня,
если Сашка вернется. А во-вторых, что вы намерены делать,
если Софья Александровна публично обвинит вас в похищении ценных научных материалов? А это может произойти до того, как вы достигнете мирового господства.
   - Молодой человек, представьте себе Софью,
скажем так - образно. А теперь представьте, как эта дама с
   лицом кретинки приходит в милицию и говорит, что у нее украли цветы с балкона. Причем, что это за цветы, она тол­ком объяснить не может. Заходит разговор о чудесных исцеле­ниях, о пришельцах... В результате ее успокоят, уверят, что цветы найдутся и благополучно выпроводят, покрутив у вис­ка пальцем... за спиной.
   Горчаков развеселился. А у меня руки заче­сались. Ух, как они у меня зачесались! Никогда я не был так взбешен. Вдруг подумал, что могу его убить.
  -- А что касается вас, Андрей Николаевич, - продолжил
он, - Вопрос стоит так: или вы отправляетесь за цветами, или
я вас убью.
  -- Трудно будет.
  -- Совсем нет. Я много лет готовился к этому моменту и
изучил много такого, чего человеку с моим положением знать
совсем не обязательно. Итак, я вас в последний раз спрашиваю, намерены вы мне помогать?
   Да, с ним было все ясно. Передо мной сидел закончен­ный подонок. С полным отсутствием совести. Он сыну ни разу не улыбнулся, его мать готова отправить в психушку только за то, что она некрасива.
   Я вспомнил, с каким удовольствием он награждал ее самыми обидными сравнениями.
   К черту все расчеты! К черту сдержанность! Ничего я потом не смогу доказать. Слушать не станут. И никакой Имант мне не поможет. А вот морду этому гаду я набью. Может даже искалечу его. Пусть потом сажают. Я все на суде скажу. Трупом лягу, но не пущу его к цветам.
   Я вскочил со стула и всем корпусом бросился на Гор­чакова. В руках у него ничего не было, кроме баночника - открывашки для бутылок. И тут я увидел, как с другой стороны у нее выскочило короткое тонкое лезвие. В следующий момент меня что-то ударило в левый бок. Рубашка сразу намокла.
   Странно, но боли не было. И тут я, наконец, его достал. Удар пришелся вскользь, но он все таки растянулся на всю комнату.
   Голова сильно закружилась, ноги отказались держать и я сел на пол. Злость прошла, остались только апатия и усталость.
   Сознание уходило. Я попытался его задержать и не смог. Потом увидел, как Горчаков подошел и наклонился ко мне. Он стал вливать мне в рот какую-то жидкость. Пришло ощущение вкуса: это был коньяк.
   "Зачем он мне льет в рот столько коньяка? Я же за­хлебнусь!" Но эта мысль была вялой, как сонная рыба. Я попробовал шевельнуться, и не смог. Руки и ноги были свя­заны. Не помню, когда он это успел.
   - Ну что, щенок, допрыгался? Очень ты мне напомнил
своего отца. Такой же был правдоискатель в рваных штанах.
Привет от меня на этот раз он получит в виде твоего обгорелого трупа. Каждый человек выходит из положения как умеет. Когда все будет кончено, в твоих останках найдут алкоголь. Зря я что ли старался? Какой сделают вывод? Пьяный залез на чужую дачу и произошел несчастный случай.
  -- Я сказал дома, что еду к вам.
  -- А я уже два часа гуляю по столице. Утром человек с
моим паспортом туда улетел. Так что алиби мне обеспечено.
   Он выпрямился, подхватил белую сумку - контейнер и пошел к выходу. Еще можно было закричать, попросить его освободить меня, на все согласиться. В голове не укладыва­лось, что я сейчас умру. Но я молчал. Ненависть, бушевав­шая внутри, глушила все поползновения.
   Он ушел. Я попытался развязать руки, но из этого ни­чего не получилось. В комнате появился запах дыма, он про­бивался из-под двери в прихожую. Я заплакал.
   Дымом постепенно заволакивало комнату. Он подни­мался к потолку, и на полу поэтому дышалось легче. Я пере­катился к подоконнику и кое-как поднялся на связанных ногах. За окном стояла зеленая стена кустов. И тут я увидел под подоконником, глубоко в нише, телефон. Руки были свя­заны, пальцы сильно затекли. Из последних сил, сдерживая
   дыхание, чтобы не наглотаться дыма, я сбросил трубку с рычага и стал набирать номер. Хуже всего было то, что за дверью в любую минуту мог перегореть провод.
   Набор несколько раз срывался, наконец, в трубке ска­зали: "Слушаю". И я, задыхаясь от дыма, почти теряя созна­ние, прохрипел адрес лесной дачи.
   Дым заполнил всю комнату. Глаза резало, грудь раз­рывало от едкой горечи. Опершись о телефонный столик, я поднялся на ноги и с размаху ударил связанными руками в стекло. Осколки брызнули в лицо. Последнее, что я помнил -это как протиснувшись через оконный проем, я перевалился через подоконник и полетел головой вниз.
   Глава III , ,
   Передо мной плыл волнистый белый коридор с туман­ным потолком. Надо было пройти по коридору, но когда я пытался пошевелиться, все тело пронизывала острая боль, и я кричал, не слыша собственного голоса. Потом боль постепенно уходила. Вместо нее была лодка. Она медленно покачивалась, отчего блики на воде прыгали с места на ме­сто. Приходило чувство покоя. Оставалось одно желание - лежать так на дне лодки и ни о чем не думать. Потом нава­ливался сон, а после я оказывался опять в самом начале ко­ридора, и все повторялось.
   Сколько это продолжалось - не знаю. Мои попытки пройти по коридору становились все мучительнее.
   Однажды, после забытья, я пришел в сознание и по­нял, что умираю. Но приближение смерти не пугало. Слиш­ком мучительно было бы вернуться на зыбкие круги бреда.
   В комнате, где я находился, кто-то сидел за столом, ко мне спиной. Сил позвать его у меня не было, и я только при­стально смотрел в надежде, что когда-нибудь он обернется.
   Наконец, это случилось, и мы встретились глазами. Девушка в белом чепчике и белом халатике тут же вскочила и вы­бежала вон. ...;
   Заторможенное сознание еще не справилось с ситуаци­ей, а в комнату уже входили люди. Один из них наклонился надо мной и стал шевелить губами. До меня не сразу дошло, что он со мной разговаривает. Только слов не было слышно. Приползла вялая мысль, что я оглох. Это все равно. Я знал, что умираю, остальное не имело значения.
   Но постепенно окружающий мир стал заполняться зву­ками, возвращались ощущения.
   Надо мной склонился человек. Руки его непрерывно перемещались. Откуда-то сбоку выплыл голос: "...нарушение болевой чувствительности... высокая гепертермия... гормоны..." Надо полагать, говорили обо мне. Врач обернулся к сестре и сказал ей несколько слов. Она быстро поменяла банки на капельнице, а он опять наклонился, рассматривая что-то у меня на боку.
   _ Странная рана у него здесь. Все раны рваные, что и понятно, а эта, как от бритвы - и на­правление иное, и цвет. Где его анализ крови?
   Ему подали папку. Полистав ее, он срочно потребовал токсиколога.
  -- Зачем нам токсиколог? - голос принадлежал невысо­
кому толстому мужчине в плотно надетой на голову шапочке.
  -- Если меня сюда пригласили, извольте выполнять мои распоряжения. Вопросы - потом.
   Я закрыл глаза. Из темноты глянуло лицо матери. Она, как тогда, при разговоре с отцом, спросила, что тут происхо­дит. Что отвечать я не знал. Мозг опять стала заволакивать дымка. Она грозила превра­титься в туманный коридор. И тогда - ВСЕ!
   И тогда я, всеми остатками тлеющего сознания, вос­противился этому надвигающемуся на меня из темноты концу.
   Я рванулся изо всех сил. Только не лететь вниз. За­держаться здесь, свет увидеть, ну хоть белую стену палаты.
   Из темноты на меня опять кто-то глянул. Только это был не человек. Это был цветок. Он стоял одиноко в проеме окна. Но почему он был один? Их ведь должно быть много.
   В мозгу зашевелились смутные воспоминания. Надо было что-то делать прямо сейчас, иначе будет беда. Надо было встать или хотя бы крикнуть. И, собрав последние си­лы, я закричал. Голос отдался в мозгу тысячью иголок, и от боли я закричал еще сильнее.
  -- Он что-то хочет сказать.
  -- Наверное, боль беспокоит.
  -- Сделайте наркотик.
   Они продолжали говорить между собой, а я понял, что за этим последует. Опять я буду качаться на лодке среди солнечных бликов, потом придет забытье, потом опять будет туманный коридор, из которого мне уже не выйти.
   И тут я услышал собственный голос, не такой, как во сне, беззвучный крик, а настоящий:
   - Не надо, не хочу..,- на большее сил не хватило.
   Тот, что меня осматривал, остановил сестру со шпри­цем в руках.
  -- Подождите. Пока ничего делать не надо. Где токсиколог?
  -- Сейчас приедет. Послали машину.
  -- Пойдемте в ординаторскую. Там поговорим.
   Врач распрямился и отошел от меня. Он оказался не­высоким, сухим старичком. Когда он выходил из палаты, из-под халата мелькнул широкий генеральский лампас.
   Я остался один и, наконец, ощутил свое тело. Это был комок боли. Болело все: руки, голова, колени, больно было дышать.
   Но это была боль живого тела. Теперь я не умру. Я буду цепляться за эту боль, как за соломинку. Все вытерплю, только бы не кануть вниз, в туман.
   В палату вошла сестра. Я еще плохо соображал, а говорил еще хуже, но очень хотелось услышать человеческий голос. Я спросил у нее, кто это приходил.
   - Консультант. Его к вам специально пригласили.
Повезло. Сейчас все светила соберутся, посоветуются, и все с
вами будет в порядке.
   Девушка отвернулась и стала собирать рассыпанные по столу бумаги. А меня опять накрыла волна боли. Я едва сдерживался, чтобы не застонать. Если заметят, что так пло­хо, могут сделать укол и без моего согласия. Нет, я буду тер­петь, сколько смогу. А там, может, светило до чего и додума­ется.
   Дверь в палату тихонько открылась. На пороге стоял давешний консультант и с ним еще кто-то. Они подошли и стали снимать повязку на боку. Боль была такой сильной, что я застонал. Старик выпрямился и спросил:
  -- Обезболить?
  -- Нет. Я потерплю.
  -- Он что, отказывается от наркотиков? - спросил его
спутник.
  -- Ничего. Пусть повоюет за жизнь.
   Второй был токсиколог. Но не тот, за которым посыла­ли. Из разговора я понял, что этого вызвал сам консультант.
   Токсиколог долго возился с моими ранами. Из чемодан­чика он вынимал разные баночки, пробирки и стеклышки. Наносил мазки и добавлял реактивы.
   Наконец, он отошел к столу, написал на листке какое-то слово и показал его консультанту.
  -- Откуда это могло попасть ему в рану?
  -- Думаю, секретничать при нем нет смысла, - генерал
повернулся ко мне, - Ты что-нибудь помнишь? Кто тебя уда­
рил ножом?
   Я стал добросовестно вспоминать, но в голове крути­лись какие-то обрывки: отец, мать, Сашка, он куда-то уез­жает, а вот высокий мужчина, кажется, его зовут Имант, ему надо позвонить.
  -- Мне надо позвонить Иманту, - мне казалось, что я
говорю громко, но консультант низко наклонился ко мне,
прислушиваясь.
  -- Иманту звонить не надо. Он здесь, - старик быстро
вышел, но кто с кем, я разобрать уже не мог. Боль пеленой
заволокла мозг. Было ощущение, что мне в голову вбивают
гвозди. При каждом ударе я вскрикивал, или казалось, что
   вскрикиваю. И опять я стал проваливаться в темную яму, но тут, как в прошлый раз, перед глазами встал цветок. От него исходило ощутимое тепло, и боль чуть отступила. Потом ста­ла совсем уходить, осталось только ее ожидание.
   Я открыл глаза. Сразу вернулась способность слышать и говорить. Надо мной склонялось встревоженное лицо Иманта.
  -- Андрюша, ты меня слышишь? Ты меня звал? - голос
у него был глухой.
  -- Я ничего не могу вспомнить, - приходилось напрягаться при каждом слове. - Мне надо вам что-то сказать, но я не помню.
  -- Ему не стоит так много говорить. Он только что выскочил с того света, - предостерег голос из-за спины Иманта. - Но так плохо уже не будет. Молодой, - справился. Сейчасему надо просто отдохнуть.
   Его голос меня успокоил. Поверилось, что теперь боль не вернется. Сразу захотелось спать. Просто спать, и даже увидеть сон.
   - Я спать хочу, - пока это говорил, глаза сами закрылись. Последнее, что я услышал, был голос консультанта:
   - Пусть спит, и не делайте ему никаких инъекций,
даже если просить будет.
   Наступила мягкая, теплая темнота, как тогда, на бал­коне. Цветок склонил ко мне бутон. Стало очень хорошо и спокойно. Я уснул.
   Сколько проспал, не знаю, но когда проснулся, голова была ясной. Сестра спала за столом, положив голову на руки. Будить ее я не стал. Было время осмотреться и что-нибудь вспомнить. О необходимости что-то вспомнить я знал навер­няка. Только вот с чего начать? Найти бы зацепку, от которой можно танцевать дальше. И потихонечку я начал разматывать этот клубок.
   События последних дней постепенно связывались воедино. Только концовки я не мог нащупать.
   Я отчетливо вспомнил, как поехал за город, но зачем и к кому не знал. Из всех, кого я помнил, не было человека, к которому я бы так спешил. Опоздать боялся, а то не пустят.
   Где-то в глубине мозга мелькнула догадка, однако, до­думать мысль до конца не хватило сил. Стройная логическая цепочка закрутилась и рассыпалась в хаос фрагментов.
   Надо было или начинать все с начала или заснуть. Но сон не приходил, а лежать так дальше было невмоготу.
   Я окликнул медсестру, она вскочила, как ужаленная, и сразу кинулась смотреть все ли со мной в порядке. Потом молча вышла из палаты и вернулась с незнакомым врачом.
  -- Что беспокоит? - голос у него был заспанный.
  -- Не могу уснуть. Может - снотворное?
  -- Насчет снотворного надо запросить специалиста. Во­
круг вас такой шум подняли, не дают шагу без спроса сделать. Сейчас выясню, как с вами быть, и приду.
   Выяснял он довольно долго, а когда пришел, от не­брежного тона следа не осталось. Он был предельно собран и вежлив.
  -- К сожалению, ничем помочь вам не могу. Нет нужного антидота.
  -- Зачем антидот, я же снотворного прошу.
   - И на вопрос ответить не смогу. Давайте подождем
утра. Если хотите, могу посидеть тут с вами, поговорить,
глядишь, сами уснете.
   - Тогда я лучше побуду один.
   Он вышел, осталась только сестра. Она молчком отвер­нулась к столу и опять положила голову на руки. Ей должно быть страшно надоело торчать тут у меня. Я попытался от­вернуться к стенке, но тут все тело пронзила такая боль, что на борьбу с ней ушли последние силы. В конце концов я ус­нул измученный.
   Утро было голубым и розовым. Силы потихоньку воз­вращались. Очень хотелось есть. Когда я сказал об этом се­стре, она вышла, но вместо завтрака привела ко мне вче­рашнего консультанта.
   После тщательного осмотра он спросил, что я вчера принимал из лекарств. Я ответил, что ничего не принимал. Он только головой покачал.
   - Что-то парень, мне с тобой не все ясно. Но как бы там
ни было, сегодня мы сделаем тебе несколько инъекций. Один вопрос: "Откуда мог попасть яд на стек­ло, которым ты порезался? Вот здесь под мышкой у тебя
рана", - он потрогал то место. Сразу стало больно.
   Я честно постарался и тут из хаоса появи­лось довольно связное воспоминание: нет, это было не стекло. Он, тот человек, меня чем-то ударил.
  -- Он меня ударил чем-то вроде ножа. Дальше я не
помню.
  -- Так, с этим все ясно. А как у тебя голова? Не болит,
не кружится? Можешь сейчас поговорить с одним человеком?
  -- Я ни с кем не буду говорить, кроме Иманта Владимировича.
  -- О нем и речь. Только если почувствуешь тошноту или
боль, сразу заканчивай разговор. Не крайняя бы необходимость, я бы и этого не разрешил.
  -- Скажите, а что, на лезвии действительно был яд?
  -- Да, и очень интересный. Слышал о бинарных соединениях? Сами по себе они нетоксичны. Могут ненадолго отключить сознание, или вызвать изменение в психике. А в сочетании с некоторыми другими препаратами, морфинами в частности, дают резкое ухудшение состояния. Вплоть до летального исхода.
 У тебя такой случай. Но сейчас мы тебе сделаем ан­тидот, и ты будешь в полной безопасности.
   Он пошел звать Иманта, оставив мне время подгото­виться к разговору. Только вот, что я ему расскажу? Ведь не помню толком ничего.
  -- Здравствуй, Андрей, - Имант неслышно зашел в палату, - как твои дела?
  -- Спасибо, сейчас уже лучше. - Я не знал с чего начать и стал путаться. Мне нужна была помощь.
  -- Не волнуйся. Если тебе трудно, давай вместе выясним... сначала, что ты помнишь.
   И я добросовестно начал уже в который раз выстраи­вать в ряд события, случившиеся с Сашкиного отъезда.
   Илга, отец, Сергей, Горчаков, разговор на пляже... Он не перебивал меня, только хмурился. Я не сразу заметил у него в руках плоскую коробочку диктофона. Он объяснил: это необходимость.
   Воспоминания оказались не простым делом, я быстро устал. Имант, заметив это, сказал, что на сегодня хватит.
   Когда он ушел, мне стали делать инъекции. Все про­шло благополучно. Дед-консультант все время был рядом. Мы с ним подружились. Он только посмеивался, когда я ко­сил на его генеральские лампасы.
   Трудно было все время лежать на спине, но при любой попытке пошевелиться появлялась боль.
   Дед сказал мне полный диагноз. Много, длинно и в конце: шок IV степени. Потом добавил, что из шока меня вывели, а теперь, мол, давай сам.
   Вечером вернулся Имант. Приветливый, спокойный, лицо непроницаемое. В общем - айсберг.
  -- Тебе от Илги привет.
  -- Она знает?
  -- Нет, но я сказал, что увижу тебя может быть... случайно.
   Он посмеивался, разговаривали о разных пустяках. Но я все яснее понимал, что за этой легкостью стоит какая-то фальшь. Надо было продраться сквозь его спокойствие и я спросил:
   - Имант Владимирович, вы не знаете, что было дальше? Помогите мне вспомнить. Сам я не могу.
   Он встал и начал ходить по палате. Я уже знал эту его манеру.
  -- Ну, если ты готов, давай продолжим воспоминания.
Для начала коснемся Горчакова. Когда ты
впервые услышал это имя и от кого.
  -- От Звонарева. Академика Звонарева - он друг моего
отца.
   Тут пришлось полностью восстановить разговор, кото­рый произошел дома, и я сказал, что Горчаков - отец Сашки.
  -- После нашего разговора о цветах, когда я
дал тебе телефон, ты звонил Горчакову?
  -- Звонил! Ну, конечно, я ему звонил. Мы договорились
встретиться. Я даже время запомнил, в четыре. Тогда на
душе еще муторно стало от этого разговора. Тон у него был
такой снисходительный, будто я у него денег прошу, а не
поговорить пять минут. Отец в тот день оставил ключи от
машины. Я на ней поехал.
  -- Какая машина?
  -- Красный "Москвич", - я назвал номер.
  -- Нашли мы твою машину. Цела. На площади в центре города стояла. А дальше ты что-нибудь помнишь?
  -- Я быстро доехал, загнал машину в тень и... темнота.
   Я старался, как мог, но в голове было пусто. В затылке появилась боль, но я промолчал.
  -- Давай - с другого конца, ты давно знаешь Сашу
и его мать?
  -- С детства. Мы в одном классе учились. Потом он в
университет пошел, а я в мед. Но все равно оставались
друзьями.
  
  -- А где он живет. Адрес назвать можешь?
Я назвал улицу и номер дома.
  -- Это что, в соседнем от нас дворе?
  -- Да, там вход с бульвара.
   - А теперь вспомни, что Саша говорил тебе о цветах.
Только, с подробностями.
   Я вспомнил, что тогда, при разговоре у него дома, не рассказал Иманту о незнакомце из Сашиной квартиры. Я не сказал ему тогда всего. Сейчас пришлось восполнить этот пробел. Имант стоял передо мной, не шелохнувшись, до самого конца рассказа.
   - Будь я человек со стороны, не поверил бы. А теперь
постарайся описать того типа.
   Подробности? Высокий, подтянутый, костюм серый... Что еще? Лицо? Лицо я видел всего миг. Хотя все же запомнил его.
   Это лицо встало перед глазами, но его надо было свя­зать с чем-то еще. С чем, я не знал.
   И тут та самая случайность, которая двигала всем в этой истории, дала о себе знать. В палату вошел человек и передал Иманту пакетик.
   - Нашли на даче. Очень занятная вещица.
   В пакетике лежал баночник, вернее то, что от него ос­талось. С обратной стороны рукоятки торчало тонкое лезвие.
   Все связалось. Это он, Горчаков, держал баночник в руках, когда я на него бросился. Но откуда взялась та нена­висть. Я точно вспомнил, что хотел его искалечить.
   И тут память выдала новый финт, я закрыл глаза, и воспоминания стали проступать, как образы на фотобумаге.
   Когда я закончил говорить, Имант только покачал голо­вой:
  -- Мировое господство, вон куда метит.
  -- Имант Владимирович, надо срочно к Сашке! Горчаков
может украсть цветы. У него специальный контейнер, он
забрал его перед уходом. Имант, нельзя медлить!
   Если бы можно было встать! Боль скрутила меня всего, и я куда-то рвался сквозь нее. Наверное, попытался поднять­ся и потерял сознание.
   Когда я пришел в себя, вокруг кровати метались меди­цинские халаты с генералом во главе. Имант сидел тут же на краю стола. Время от времени генерал оборачивался к нему и тихо ругался. Тот не отвечал, только морщился.
   Почему он не идет туда? Я же ему все рассказал. Мысль бумкала в голове, как колокол. Спросить я не мог, только старался заглянуть ему в глаза. Он свои не отводил, смотрел прямо и очень печально.
   Пришла догадка. Она была такой страшной, что не хотелось верить. Но в его взгляде ясно читалось, что я прав.
   Я перестал метаться, и вскоре боль прошла. Все, кроме генерала, вышли из палаты. Он заговорил с Имантом, но так тихо, что до меня дошел только конец:
   - ... дальше я тебе запрещаю, как врач, как старший по
званию, в конце концов.
  -- Сказать ему все равно придется, иначе он от вас удерет. Чем это кончиться, вы сами знаете. Для него
каждое движение - боль, - Имант через плечо генерала посмотрел на меня.
  -- Скажите, они сгорели, или он их унес?
  -- Сгорели.
   - Значит не захотели, значит не прав был этот гад.
Генерал повернул ко мне голову, с интересом ожидая
   продолжения, но Имант за его спиной прижал палец к губам. Я замолчал. Генерал поворчал о такой-то и такой-то конспи­рации и ушел.
   Я старался как можно плотнее сомкнуть веки, но слезы все равно текли. А потом стало наплевать, что Имант это видит. Произошло нечто, рядом с чем наша обыденность ка­залась такой мелкой и незначительной.
   Погибла чужая жизнь. Ее нет больше и никогда не будет! И мы никогда не узнаем, кто они были. И никто нам не поможет.
   Нам - это не мне. Нам - это всем НАМ.
   Я открыл глаза, Имант сидел там же и никуда не со­бирался уходить. Слезы уже не текли, но на душе было тя­жело, как никогда в жизни. И что толку клясть себя. Поздно.
   Имант оставался со мной всю ночь, боялся все-таки, что убегу. Зря боялся, бежать было некуда.
   Утром я тихо проснулся. Вокруг был покой пустой гул­кой комнаты. Постепенно завертелся вокруг обычный боль­ничный день.
   Меня перевели в другую палату, тоже "одиночку". Уже можно было потихонечку поворачивать голову, и я подолгу смотрел в окно. Ничего, кроме неба и веток клена, там не было. Изредка прилетали птицы, но садились на больничный подоконник неохотно, наверное, запахи их отпугивали. Есть совсем не хотелось, и я пропустил очередную кормежку.
   Зашел генерал, сказал, что уезжает, видимся в по­следний раз.
   - Ты не отказывайся от еды, а то долго здесь проваляешься. Сказал еще что-то мало значащее, потом без всякого перехода:
  -- Не знаю, что там у вас с Имантом за дела, только ты,
парень, остался для меня загадкой.
  -- Почему?
  -- Да потому, прости, что не мог ты выжить. Прости еще
раз, за то что скажу, только из такого шока не выходят. И ни
один врач в мире не вылечит ожоги за три дня. Ты хоть
представляешь, на что был похож? На головешку. А где сей­
час те ожоги? Даже рубчиков не осталось. Скажи старику по
секрету, может ты тут сам лечился чем-то потихоньку от
нас? - Дед с какой-то детской надеждой уставился на меня. -
У вас там тоже изобретатели в Управлении сидят.
  -- Я не из Управления и ничем не лечился.
  -- Ну, нет - так нет, а насчет Управления, это ты заливай дочке Иманта. Она, кстати, уже час в коридоре дожидается. А все же потом черкни, как дела. Все, прощай.
   Он ушел.
   Значит Илга здесь. Сколько раз я вспоминал о ней, но чтобы она пришла...
   Только сейчас до меня дошло, что другой женщины на свете для меня нет и, наверное, не будет.
   Я люблю ее, пусть даже ей это безразлично. Подожду. Буду рядом, сколько позволит. Ждать буду хоть сто лет.
   Когда она открыла дверь, в коридоре кто-то продолжал говорить ей, что меня нельзя утомлять, и еще. и еще... она только кивала в ответ, потом прикрыла дверь, подошла и села рядом.
   Я смотрел в это лицо, зная каждую его черточку. И когда успел запомнить? Виделись всего три раза.
   - Андрюша, - голос был мягче от акцента, - я ничего не
знала, отец только сегодня сказал. Ты попал в аварию?... Все
эти дни было на душе плохо, вспомнилось как Марта болела.
   Она замолчала и прикоснулась пальцами к моей ладо­ни, я постарался задержать их. Она не убрала руки.
   - Илга, я тебя так ждал, думал умру, не успею сказать.
Я тебя люблю. Я больше никогда не буду говорить тебе этого,
если не захочешь, и надоедать тебе не буду. Приходить не
буду, если не позовешь. Ты только знай, что есть человек,
для которого ты - самое дорогое.
   Она молчала, и лицо у нее было такое же непроницае­мое, как у отца. А я так обрадовался, что чуть не вскочил. Боль сразу напомнила о себе. Но эта боль была пустяком по сравнению с тем, что Илга не ушла и не стала отговаривать­ся от моих слов.
   Болело все-таки очень сильно, и я закрыл глаза, пере­жидая. Она положила руку мне на лоб и стала потихоньку гладить.
   - Ты выздоравливай, ладно... Потом. Меня больше сюда не пустят, отец едва уговорил врачей. Но ты поправишься и увидимся тогда.
   Она встала в тот момент, когда в палату решительно вошла медсестра с заявлением, что девушке пора уходить.
   На душе посветлело, но горестный осадок все еще ос­тавался. От этой горечи мне не избавиться теперь всю жизнь. И еще оставалось чувство вины. Все ведь знал и не уберег. Надо было отцу все рассказать или Иманту. Не захотел, ре­шил все сам... Вот лежи теперь и казнись тут.
  
   Промелькнули дни. Выздоровление шло на удивление быстро. Через две недели я был совершенно здоров.
   Имант заходил каждый день, говорили о разных пус­тяках. Больше всего меня интересовал, конечно, Горчаков. Имант все время уходил от ответа. Так что и я спрашивать перестал, сам скажет, когда захочет.
   Ко мне пропустили родителей. Что им наплели не знаю, только они думали, что меня током ударило. Вернее, так думала мать, что думал отец - не знаю. Перед уходом, когда мать была уже за дверью, он сказал, что надо было ему тогда со мной поехать.
   С родителями все обошлось. К тому времени я уже был в полном порядке. От ожогов не осталось следа. Вообще, с выздоровлением все повторилось, как тогда, в Сашкиной квартире. Может, эта способность сохранилась с того раза?
   Наступил день выписки. В два часа выдавали докумен­ты, и можно было топать домой.
   Сашка без стука открыл дверь палаты.
   - Привет, - он подошел к кровати и сел на табурет.
Как может измениться человек за несколько дней! Не
   было прежнего Сашки. Он весь поблек. Губы вытянулись, кожа стала прозрачной, бледной.
  -- Как ты?
  -- Как видишь, - оклемался уже.
   Мне бы о многом его спросить, но язык не поворачи­вался начать разговор. Он сам его начал, рассказал, что они с матерью переехали на новую квартиру. Старая сгорела.
  -- Ты знал, что цветы не умеют защищаться от огня?
  -- Знал.
  -- Откуда?
  -- От них.
  
  -- Ты что, с ними разговаривал? Ты знал, что они разумны?
  -- Все мы с матерью знали. Не могли только предположить, что Горчаков решится на такой шаг. Он давно матери угрожал, потом деньги предлагал, потом исчез надолго. Мать думала, в покое нас оставил. А видишь, как обернулось.
  -- Горчакова нашли? Мне тут ничего не говорят.
  -- А что его искать? Он никуда не пропадал. Живет в
Москве и на все вопросы отвечает: "Не знаю, не ведаю". У
него железное алиби. Когда с тобой несчастье случилось, он
был в Москве.
  -- Не был он в Москве. Мы с ним коньяк на даче пили.
Потом он меня связал и дачу поджег. Только доказать я сей­
час ничего не смогу, нет свидетелей.
   Мы опять надолго замолчали. Ко всему прибавилось еще и это: подонок гуляет на свободе, и сделать ему ничего нельзя. Все учел, гад. Потому Имант и помалкивал, не хотел меня расстраивать еще больше.
  -- Сашка, расскажи мне о цветах все, что сам знаешь.
  -- Как я могу рассказать тебе все. Это слишком много.
Просто невозможно. Я ведь прожил с ними всю жизнь.
  -- Ну, хоть кто они, откуда? Они пришельцы?
   - Нет, это тупиковая ветвь развития земной жизни. В
определенный момент создались условия для эволюционного
рывка. Это связано с каким-то видом космического излучения. Его импульс возникает во вселенной чрезвычайно редко. Наша галактика его второй раз не дождется, она погибнет раньше.­
   После этого импульса эволюция сделала поворот от развития растительной клетки к животной, а один растительный вид - шаг к разуму.
   Рыбы еще только произошли, а у Цветов уже была вторая сигнальная система. И гораздо раньше, чем человек встал на две ноги, Цветы достигли совершенства в процессах биополярного воздействия. Они создали свою этику, принци­пы которой гораздо гуманнее нашей.
   Миллионы лет они учились бороться с неблагоприят­ными условиями. В связи с этим у них сформировалась спо­собность накапливать огромный потенциал в малом объеме. Несколько Цветов могли хранить в спорах-ячейках весь преформированный вид. Много чего еще было.
   Они не раз пытались вступить в контакт с людьми. Но эти попытки всегда плохо кончались для них. Сам посуди: какие отношения могли сложиться у Цветов с людьми в средние века. Нашелся, правда, Папа, но и он толком не понимал с чем имеет дело. К тому же он сам все время дро­жал от страха. В наше время не лучше, был такой ботаник, Прево...
  -- Я эту историю знаю.
  -- Да, ты теперь много знаешь.
   Сашка опустил голову на руки. Только сейчас я до конца понял, как ему тяжело. Мое горе было все-таки горем постороннего человека. А он прожил с ними так долго. Их гибель стала для него смертью близких.
   - Мать никак не может поверить. Говорит, не могли
они так просто погибнуть. Может, проклюнется еще где-
нибудь росточек. Она чуть с ума не сошла, когда узнала. Пыталась объяснить, что погибли не просто цветы, ее никто не стал слушать. Решили, что крыша поехала. Позже пришел один, поговорил по-человечески, только она уже замкнулась. Сказала ему только, что это дело рук Горчакова. Он и со мной потом разговаривал, рассказал про алиби.
   Мне интересно было, знает ли Сашка, кто его отец. Но лезть сейчас с вопросами, все равно, что добить его. И я спросил о другом:
  -- Зачем ты всем свои ключи давал? Могла произойти
любая случайность.
  -- Они так хотели. Надо было входить в контакт с другими людьми. Но не все для этого годились. Важно было же­лание человека с ними общаться. Ну, и чтобы уровень интел­лекта и гуманности был соответствующий. Я много раз ошибался.
   За дверью больницы бушевало лето. И не было погоде дела до того, что творится между людьми. Солнышко сияло, ветерок шелестел листьями, птицы... Наверное, в такой день хорошо родиться. Ничего не знаешь, не ведаешь, и все прекрасно.
   Я позвонил домой, сказал, что меня отпустили, и что доберусь сам, только заскочу к Сашке. Мать ахнула, и трубку взял отец.
  -- Не дури и не доводи мать до инфаркта. Оставайся на
месте, я сейчас приеду.
  -- Ты меня здесь уже не застанешь. Мне действительно
надо к нему. Потом - домой.
   Отец согласился с большой неохо­той.
   Выходя из автомата, я увидел, как в больничный двор вбежала Илга. Никогда не видел ее такой взволнованной. На ней, что называется, лица не было. Путая латышские и рус­ские слова, она стала нам что-то объяснять, потом останови­лась и произнесла раздельно:
   - Пойдемте к нам немедленно.
   Сашка двинулся за ней, как сомнамбула. Я едва поспе­вал за ними. По дороге она всего раз обернулась:
   - Я позвонила отцу, он сейчас приедет.
   Мы единым духом взлетели на третий этаж. Пока Илга открывала дверь, Сашка стоял уткнувшись лбом в стену. Девушка провела нас в комнату. А там, на столе, в обычном глиняном горшке, стоял цветок. При нашем появле­нии он повернул бутон и замер.
   Сашка подошел к столу, окружил бутон руками и замер. Стоял молча, только щеки розовели. На­конец, он повернулся к нам.
   - Они все погибли. Сделали выбор. Но, погибая, сумели
передать ему всю свою информацию, расстояние небольшое.... А иначе - конец.
   Он показал нам на мелкие крапинки у корня - начало восстановления вида. А рядом уже тянулись из земли почти прозрачные побеги.
   Я едва держался на ногах, так кружилась голова. Руки сами потянулись к столу, и тут перед глазами встал цветок в оконном проеме, каким я видел его тогда на границе жизни и смерти. Это он вытащил меня оттуда.
   За спиной скрипнула дверь. Вошел Имант.
  -- Илга, откуда это?
  -- Помнишь, Андрей был у нас, я поставила в тот день
горшок в нишу на балконе. Сегодня посмотрела, а там цветок, места мало, так он клубочком свернулся. Я его перене­сла в комнату, и он сразу выпрямился.
   Она замолчала. И лицо ее в этот момент было таким радостным и таким прекрасным.
   Мы стояли вокруг цветка, и на всех нас струилось мяг­кое тепло. Каждый думал о своем, но я точно знал, что все мы теперь в ответе за эту чужую жизнь.
   И мы все, по отдельности и вместе, сохраним эту жизнь, что бы ни случилось.
   1995г
  
  
   1
  
  
   7
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"