Огурцов Юрий Александрович : другие произведения.

Украденное детство

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  УКРАДЕННОЕ ДЕТСТВО
  
  
  
  1.
  
   Далеко над сопками, глухо ворча, накатывались друг на друга черные тучи. Солнце, знойно па-лившее над селом, вдруг заслонила набежавшая хмарь; хлестко, заставив вздрогнуть воздух, ударил гром и тотчас, не дав опомниться, хлынул дождь, мгновенно образовав кипящие от мощных водяных струй лужи. Через несколько минут по селу уже бурлили потоки, очищая улицы от выброшенной золы и мусора.
   Детдомовцы, с утра занимавшиеся вылавливанием сплавленных дров из заводи на окраине села, бросились спасаться от неистового ливня под навес колхозной конюшни. Конюх расплылся морщинами, поздоровавшись с Валентиной, но тут же насупился и начальнически прикрикнул на ребят:
   - Стойте тута! И штоб по углам у меня не шариться! Замечу кого, всех попру отседова! Небось, слыхала уже, чего вашенски-то напрокудили? - повернулся он к воспитательнице.
   - Нет, - насторожилась Валентина, - а что случилось? -
   - Тут, девонька, не иначе - тюрьмой пахнет. Ноне за таки дела строго, знашь.
   - Да что случилось? - веснушки на побледневшем лице Валентины обозначились еще резче.
   - То-то и случилось, что трое вашенских в колхозну молоканку забрались. Аккурат в обедешно время. Ковырнули железякой замок и айда пакостить. Почитай, сказывают, цельное ведро сливок вызу-дили. Это как?! - конюх озадаченно выкатил глаза. - Ты Матрену-то с молоканки знашь? Так ейный му-жик, значится, и застукал вашенских. Думал женку на работе застать, чтобы, значится, на обед вместе пойтить. Шасть туда, а там эти к сливкам присосались, не оторвать. Да ты эмтээсовского Ивана знашь, поди... Ну, тот, которого прошлым годом подчистую домой с фронта отпустили. Ходит еще, кособочится от ранения. Он, стало быть, и споймал вашенских. Теперь в сельсовете сидят заарестованные, - закон-чил свой рассказ конюх.
   Обеспокоенная услышанным, Валентина, едва утихла гроза, поспешила с ребятами в детдом. Здесь она узнала подробности происшествия. Действительно, трое воспитанников проникли в молоканку, где и были задержаны слесарем МТС Иваном Порфирьевым. Директор срочно вызвала всех воспитате-лей на совещание, метала громы и молнии, стращала их серьезными административными мерами. Она находилась в полной растерянности и лихорадочно соображала, как бы замять неприятный инцидент, чтобы не узнали о нем в районо. Этого Таисия Марковна боялась больше всего. Но замять не удалось. Посланный на переговоры с председателем сельсовета Зайков вернулся ни с чем.
   - Слышать ничего не желает, - сообщил он директору, - будто с цепи сорвался. На меня накри-чал. Воров, сказал, там растишь, а после за них просить приходишь. Я ему: малолетки, мол , еще, не-смышленыши... А он: "Ты меня этим не разжалобишь! Советские законы никому нарушать не позволено. Двенадцать лет стукнуло - держи ответ по всей строгости. Так наша Советская власть определила, и ни-кто ей перечить не смей! Так что судить будем ваших ворюг, чтоб другим неповадно было."
   Решила Таисия сама сходить в сельсовет, однако председатель был неумолим.
   - С фашистами воюем, каждая крошка на счету, а тут на тебе - воровство. - Сказал, а сам смор-щился весь, показывая, как сильно возмущен.
   Еще попенял директору, что плохо воспитывает детдомовцев, вроде даже как потакает им. Рас-плакалась та и ушла ни с чем.
   В молоканку лазили Сычев, Саблин и Дрынов, все главные Михины дружки. Лепеха ликовал:
   - Все, робя, Михе крышка! Кореша его здорово зашухерились. Точно, в тюряге теперь припухать будут. Без Сыча, Сабли и Дрына мы этого толстомясого живо обломаем.
   - Да, уж теперь не пикнет, - согласился Шича.
   Саша молчал, внутренне жалея попавшихся пацанов, не испытывая к ним прежней неприязни. Такое же состояние испытывал и Рыбак. Он смерил Витьку презрительным взглядом, веско сказал:
   - Ну и дурак! Нашел чему радоваться. Что ж, что Михины дружки. Они ж все равно наши, детдо-мовские. Скажи, кто не тырил? Все тырили. Если бы сам засыпался, не так запел бы. Слов всяких нахва-тался, блатягу из себя строишь... Фрайер ты, Лепеха, дрипаный и больше ничего!
   - Чо обзываешься! - обиделся Витька. - Я только, что Миха теперь рыпаться не станет, а паца-нов мне и самому, если хочешь знать, жалко.
   Миха нередко наведывался на конюшню, где у него с конюхом сложились приятельские отноше-ния. Мужику пришелся по нраву этот неуклюжий, малорослый приютский мальчишка за независимый ха-рактер, умение по-взрослому управляться с лошадьми, безошибочно разбираться в любой упряжи. На этот раз Миха появился в неурочное время, когда конюх, дождавшись ночную сторожиху, бодрую еще старуху Настасью, собирался идти домой.
   - Чего на ночь глядя притащился? - добродушно спросил он, взглянув на Миху. Увидев, что у мальчика плаксиво изогнуты губы и глаза наполнены слезами, конюх встревожился:
   - Али случилось чего? - он осторожно прикоснулся широкой ладонью к мальчишеской голове.
   - Ага-а, - протянул Миха и, уловив в голосе конюха искреннее сочувствие, не выдержал и басо-вито заревел, закрыв рукавом рубахи лицо.
   - Погодь, чего расхлюздился-то? - растерялся мужик.
   - Сы-сыча забрали.
   - Что за сыча такого, куда забрали?
   - Ви- и- тьку.
   - Стал быть, приятеля твоего, - догадался конюх.
   - Ага-а.
   - Это тот, что ли, который в молоканке напакостил?
   - Ага-а.
   Конюх помолчал, озадаченно поглядывая на Миху, потом назидательно произнес:
   - Что ж тут теперича поделаешь... Знал ведь: за таки дела по головке не погладют. Думал, поди, все шито-крыто будет, ан получилось не по его. Тут уж реви не реви, все одно горю не пособишь. Тут уж, как водится, засудют. Хошь он и приятель тебе, - посуровел голосом конюх, - но ты-то с ним не полез же... Выходит, разумеешь, что к чему, к воровским делам не тянешься, а потому - молодца. Ты, Михайла, парнишка наш, деревенский, тебе крестьянствовать пора на полную катушку. С тебя, пра слово, толк по-лучится.
   Конюх смолк, задумчиво уставив взор куда-то вглубь конюшни. Встрепенувшись вдруг от нахлы-нувших на него дум, положил руку на Михино плечо, повернул мальчишку к себе:
   - Ты вот что, Михайла... Ты что, к примеру, обо мне думаешь?
   - Ничего, - опешил Миха.
   - Нет, ты погоди... Ты, как бы это... Вот скажи: по душе я тебе аль нет?
   - Вы, дядя Федя, очень хороший, добрый, - искренне сказал Миха, не понимая, куда клонит ко-нюх.
   - Вот! - удовлетворенно выдохнул мужик. - Стало быть дело за малым. Со своей бабой я давно переговорил. Она со всей душой согласная. Я ж вот никак не насмеливался, все сумлевался. Приютские ведь вроде, как порченные. Возьмешь, после лиха не оберешься. Теперь вижу: промашку дал. Тут, Ми-хайла, вся заковыка в том, кака закваска в человеке. Мал ты еще такое понимать, а лучше скажи, как на духу: пойдешь ко мне в сынки, аль нет? Своих нам, с Нюрой моей, бог не дал, а ты вот давно мне погля-нулся.
   - Вы это взаправду, дядя Федя?- недоверчиво уставился на конюха Миха.
   - Вот те истинный крест! - мужик размашисто перекрестился.
   - А меня из детдома отпустят? - толстые губы мальчишки расплылись в неуверенной улыбке.
   - Тут ты не бойсь, - самоуверенно произнес конюх, - беспременно отпустют.
   Весть о том, что Миху собирается усыновить колхозный конюх Федор Белаш, всполошила детдо-мовцев. Приуныла Михина компания. ребята ходили как потерянные, понимали: лафа для них кончилась. Теперь уж точно вся власть перейдет к Рыбаку. Некоторые заранее заискивали перед ним и его дружка-ми, опасались, что те, кого они в свое время крепко обижали, захотят отквитаться. Многие детдомовцы завидовали Михе, были уверены: конюх оденет и обует его с иголочки, и хлеба, и еды всякой лопать Ми-ха будет сколько захочет. Каждый втайне рассчитывал, что и его может быть заберут из детдома какие-нибудь хорошие люди, и уж тогда-то жизнь начнется мировая.
   Саша ничуточки не завидовал Михе и очень сомневался в безмятежности его счастья на хлебах у конюха. "Не родной все-таки, - думал он, - случись, не понравится что-нибудь конюху в приемыше, тур-нет в шею и - с приветом. У меня совсем другое дело. Вот сбегу к тетке и к бабушке и откажусь возвра-щаться в детдом - пусть хоть режут. Небось, не выгонят - родня все же."
   Ночью ребята долго не могли уснуть, оживленно обсуждая предстоящую перемену в Михиной жизни. Разговаривали шепотом, чтобы не услышала за дверью ночная няня.
  Витька не участвовал в разговоре, лежал, свернувшись калачиком, на кровати, тупо уставившись в стену, время от времени тяжело вздыхая. Саша, подсев к нему, шутливо спросил:
   - Ну, чего ты, Лепеха, все вздыхаешь как бычок переевший клевера? Заболел, что ли?
   - Не, не болею, - дернул плечом Витька.
   - А чего тогда?
   - Чего,чего! Сестра совсем не пишет - вот чего!
   Лепеха повернулся к Саше и возбужденно заговорил:
   - Понимаешь, скоро ведь нас в ремеслуху погонят, а сестра, как померла все равно. Может, раз-думала меня брать, а?
   - А может, у нее муж теперь есть, - предположил Саша.
   Витьку словно током дернуло, он даже привскочил, встав на колени:
   - Вот это да! Мне-то что теперь делать?
   - Напиши ей письмо. Всякое ведь может быть - заболела там или еще чего...
   - Завтра же напишу, - приободрился Витька.
   Сашу тут же осенила новая идея:
   - Ты то письмо, где она обещала тебя забрать, не потерял?
   - Нет.
   - Тогда покажи его Таисии, может, она тебя отпустит.
   - Верно! Как я сам-то не дотумкал. Ага, - прищурился Витька, а вдруг не отпустит, тогда что де-лать?
   - Тогда сбежишь. Не выгонит же сестра, даже если и муж есть. Родня ведь...
   - Точно, сбегу. Вот, гад буду, сбегу, - решительно сверкнул глазами Лепеха.
   Рыбак молча прислушивался к разговору дружков. Потом, как бы между прочим, произнес:
   - У меня тоже родня есть - отцов брат.
   - Дядя, значит, - уточнил Саша.
   - Ну да, дядя Гриша. Вот напишу ему письмо, скажу, что у него жить хочу.
   - А адрес ты знаешь? - спросил Лепеха.
   - Адрес? - озадаченно посмотрел на него Толя. - Вот черт! Не знаю я адреса. Дом, где он в Но-восибирске живет, сразу бы нашел.
   - Хорошо, допустим, ты придешь к нему - не выгонит? - задал каверзный вопрос Шича.
   - Нет, наверно, - он добрый, - не очень уверенно произнес Рыбак.
   - Если добрый - примет, не сомневайся, - бодро заверил Лепеха.
   - У меня никаких родных нету, - погрустнел Шича.
   - Откуда ты знаешь, - возразил Витька. - Может, братья или сестры были у твоих родителей. Только жили они в других местах, поэтому ты о них ничего и не знаешь. Может, они тебя давно уже разы-скивают.
   - Вот здорово будет, если найдут! - в Мишкиных глазах сверкнул огонек надежды.
   - Еще как здорово-то! - подтвердил Витька.
   Помолчали, думая каждый о своем. У Миши, воодушевленного перспективой обрести родствен-ников, одна за другой возникали в голове радужные картины. Он мысленно представлял радостный миг встречи с родней. Не в силах сдерживать обуревавшие его чувства, Шича, придвинувшись к друзьям, взволнованно заговорил:
   - Я тут чо думаю: достать бы где много-много денег, тогда любая родня примет. Приду, допустим, к тетке или к дяде и скажу: Не беспокойтесь, мне вашего ничего не надо. У меня во сколько денег! - Ми-ша оттянул воображаемый карман. - Я скажу только: жить с вами хочу и все.
   - Америку открыл, - иронически усмехнулся Саша, - с деньгами, известно, нигде не пропадешь.
   - А когда в кармане вошь на аркане и блоха на цепи, не шибко разбежишься, - Лепеха весело рассмеялся, довольный своей шуткой.
   - Тише ты! - цыкнул на него Рыбак, покосившись на дверь. - Если бы денег где достать, сразу бы сбежал. Только денежки на дороге не валяются, а тырить я не собираюсь.
   Глаза у Шичи округлились от нетерпения выложить новую идею, пришедшую на ум.
   - Знаете чо: золота можно наискать, а после сдать на прииске. Денег за него отвалят будь здо-ров.
   - За золото деньги дадут точно, - согласился Лепеха, - только где его найдешь?
   - Где, где, - зачастил Шича, - около Кристиновки, вот где!
   Лица дружков выражали сомнение, и Миша поспешил пояснить:
   - Там же прииск, на котором золото добывают. А рядом с прийском его нет что ли? Да оно везде там есть, только искать надо.
   - Я у Джека Лондона читал, как золото ищут, - мечтательно произнес Саша.
   - У какого еще Джека? - спросил Рыбак.
   - Это писателя так американского зовут. Он про золотоискателей рассказов много написал. В Америке место такое есть, Клондайк называется, там этого золота - лопатой греби.
   - Может, у нас здесь его тоже много, - предположил Витька.
   - Поискать, так уж точно найдем, - в словах Шичи прозвучала такая уверенность, что обычно спокойный Рыбак не выдержал и предложил:
   - Але завтра в Кристиновку!
   - Але! - дружно откликнулись мальчики.
  
  2.
  
   Другой день выдался на воскресенье. Сразу после завтрака друзья подошли к дежурной воспита-тель.
   - Мария Степановна, - просительно улыбнулся Лепеха, - разрешите нам сходить в Кристиновку.
   - Зачем? - воспитательница пытливо посмотрела на Витьку.
   - Да у него вот, - Лепеха показал на Шичу, - тетка там объявилась, приглашала...
   - У тебя действительно там тетя живет? - перевела взгляд на Мишу Мария Степановна.
   Шича, не смутившись, кивнул:
   - Ну, да. С год, как приехала.
   Для верности добавил:
   - У нее муж на прииске работает.
   - Вот как, а я и не знала, - деланно удивилась воспитательница. По ее глазам было видно, что она не очень-то поверила Шиче.
   - Когда же она пригласила тебя в гости? - задала провокационный вопрос Мария Степановна.
   Но Миша был настороже и не дал себя поймать.
   - А когда в ту неделю ходили в Кристиновку кино смотреть, тогда и приглашала.
   - Ладно, Шичкин, сходить к тете в гости, если приглашала, можно, но хорошо ли прийти к ней та-кой оравой?
   - Так она ж сказала: приходи, если хочешь, с друзьями, - вошел в роль Шича.
   - Коли так, идите, но к обеду чтобы были здесь, - строго сдвинула брови воспитательница.
   - Мы, Мария Степановна, как штык, - обрадовано ответил за всех Лепеха.
   Ребята чуть ли не бегом поспешили к воротам, боясь, как бы воспитательница не передумала. Лишь по-кинув детдомовскую территорию, они облегченно вздохнули и быстро зашагали по селу. За Татьмой, ошалевшие от свободы, радуясь тихой солнечной погоде, друзья, дурачась, побежали вдоль берега к старой мельнице, откуда по таежной тропе можно было сократить путь до прииска на добрых два кило-метра.
   Всю дорогу ребят не покидало приподнятое настроение. Каждый не сомневался в успехе наме-ченного предприятия. Болтали без умолку, строя самые фантастические планы на будущее. Перещего-лял всех Шича, заявив, что если у него не найдется никакой родни, то он шибко переживать не станет.
   - Тогда, - с жаром сказал Миша, - я куплю себе дом, наручные часы, велосипед и ружье, заведу большую собаку.
   - Зачем тебе ружье? - поинтересовался Саша.
   - Чудак-человек, от воров, понятно, отбиваться, если полезут, - снисходительно объяснил Шича. - А еще, - мальчишка мечтательно прищурился, - куплю настоящий матросский костюм и компас.
   - Ну, а компас-то зачем? - недоуменно посмотрел на него Рыбак.
   - Ого! Сказанул тоже! - разгорячился Миша. - Допустим, я путешествовать захочу. Тут уж без компаса не обойдешься. Например, ты в дебри попал, в горы там, или в пустыню - как выбираться бу-дешь?
   Толя молчал, не зная что сказать.
   - Вот то-то! - победно заключил Шича, - тут тебе компас и пригодится. Он ведь все четыре части света показывает.
   - Ври больше! - Уличил Шичу Саша. - Стрелка у него только на север показывает, я знаю.
   - Так что ж, что на север, - не дал себя сбить с толку Миша, - направо-то от севера, что будет?
   - Восток, - подсказал Лепеха.
   - Вот! Налево же - запад, юг же всегда напротив севера.
   - Да это я и без тебя знаю. Я только хотел сказать, что компас показывает на одну часть света, а другие вычислять надо.
   - Ага! Взадпятки пошел! - ехидно усмехнулся Шича.
   - Ничего не взадпятки, это ты все переврал.
   - Я переврал! - набычился Миша, сжимая кулаки.
   - Ты!
   - Но-но! - прервал друзей Рыбак, - драться что ли сюда пришли?
   - Смотрите, вон белка! - крикнул Лепеха, - показывая пальцем на толстую, в обхват,сосну.
   На конце изогнутого сучка сидел рыжий зверек, недовольно дергая хвостом и устрашающе цокая.
   - Это она на нас злится за то, что расшумелись тут, - сказал Рыбак и, отыскав в траве сосновую шишку, запустил ее в белку.
   - Не понравилось, - засмеялся он, наблюдая за рыжим комочком, проворно улепетывающим вверх по стволу, в густую крону на вершине.
   - Интересно, чем белки питаются? - спросил Лепеха.
   - Кедровыми орехами, грибами, еще травой какой-нибудь, - стал перечислять Рыбак. Подумав, добавил: - Ягоду разную, поди, тоже едят.
   - Тогда им жратвы хватает, лафа, - с завистью произнес Шича.
   - Еще какая лафа, - согласился Саша. - Обеда и ужина ждать не надо. Захотел есть, лопай, что хочешь.
   Вскоре друзья уже бодро продолжали путь, позабыв о назревшей было ссоре. Многие мальчишки в детдоме считали Сашу непререкаемым авторитетом в разрешении разных спорных вопросов из-за его большой начитанности. Не случайно поэтому Рыбак, не представляющий, каким образом добывается зо-лото, обратился за разъяснением именно к нему:
   - Послушай, Упор: ну, вот придем мы сейчас на место, что сперва делать будем - землю копать или еще чего?
   Лепеха с Шичей с любопытством уставились на Сашу. Тот, польщенный общим вниманием, важ-но сказал:
   - Смотря, как глубоко залегает золотая жила. Если она выходит на поверхность, тогда можно и не копать.
   - Надо найти такую жилу, чтоб не копать, - предложил Лепеха, - да и лопаты все равно нету. А то, может, до нее метров десять будет...
   - Бывает и сто, и еще больше, - блеснул познаниями Саша. - Тогда, чтобы добраться до золота, строят глубокие шахты.
   - Такую шахту нам ни за что не прорыть, - уныло произнес Миша.
   Друзья, взглянув на его расстроенную физиономию, дружно расхохотались.
   - Умора ты, Шича, - толкнул приятеля в бок Рыбак, - сказанул тоже! Такую глубину, даже если всем детдомом рыть, за целую тыщу лет не справиться.
   - Золото обязательно рыть надо или можно как-нибудь по другому искать? - Лепеха сосредото-ченно швыркнул носом.
   - В Кристиновке, я точно знаю, шахты нету, значит, золото там добывают рассыпное, заключил Саша.
   - По земле рассыпано, что ли? - в глазах у Шичи снова вспыхнул ехидный огонек.
   Но Саша был невозмутим.
   - Бывает, что и на земле находят самородки, но это случается редко, - сказал он. Здесь, скорее всего, находятся золотоносные пески.
   - Золото, значит, в песке искать надо, - догадался Лепеха.
   - Ну, да, только просто так его не найдешь.
   - А как надо, чтобы найти?- пытливо уставился на Сашу Рыбак.
   - Да, по-разному ищут. Например, насыпают песок в лоток. Ну, это такая штука, вроде ящика или миски. Опускают лоток с песком в реку или в ручей. Песок легкий, его течением вымывает из лотка, а зо-лотинки остаются.
   - Вот здорово! - Лепеха от удовольствия даже языком прищелкнул. - Вот только где бы нам этот самый лоток достать?
   - Без лотка ни фига не намоешь, - заметил Шича.
   - Можно в ладошках попробовать, - подал идею Рыбак.
   - Можно, наверно, не очень уверенно сказал Саша, - много, правда, не намоешь.
   Лепеха категорично заявил:
   - Долго будем мыть, чтобы рублей на тыщу получилось.
   Перед самой Кристиновкой, в низинке между сопками, бежала говорливая речонка, прыгая по по-рожкам, сердито бурля, огибая гранитные валуны. Кое-где она петляла в сторону, замедляя бег, перехо-дила на тихое мелодичное бульканье, плескалась крохотными волнами на песчаных отмелях.
   - Во! То, что надо, - обрадовано произнес Саша.
   Солнце припекало уже основательно, поэтому мальчишки, разгоряченные ходьбой, решили пре-жде искупаться. Быстро раздевшись, они кинулись в речку.
   - Мирово, робя! - барахтаясь в омутке, заорал Лепеха. - Здесь выше колена глубина!
   Шича, приплясывая на отмели, певуче затянул:
   - Кесель-месель, дай воды по колена глубины...
   Вдоволь накупавшись и изрядно продрогнув в довольно прохладной воде, мальчишки растяну-лись на маленьком песчаном островке, быстро обсыхая и согреваясь.
   - Если бы во-он в том месте, - Саша показал на узкое пространство между сопками, куда убегала речка, - построить плотину, то здесь глубина была бы с ручками.
   - Даа, поплавать бы сейчас и понырять на глубине, - мечтательно промолвил Рыбак.
   - Неплохо бы, - согласился Шича.
   - Ты ж плавать не умеешь, - подковырнул его Лепеха.
   - А кто обещал научить? - обидчиво посмотрел на него Миша. - Сам плаваешь, а других научить - кишка тонка...
   - Я ж тебя уже учил, - вмешался в разговор Рыбак, - так толку, что от козла молока. Ты ж только по пояс в воду заходишь, а глубже боишься.
   - Ага, тебе хорошо, тебя вода держит, а меня почему-то нет.
   - Так я ж тебе говорил, чтобы ты воздух не выдыхал? Говорил?
   - Как тогда дышать? Задохнуться ведь можно...
   Рыбак досадливо дернул плечом:
   - Ох, непонятливый же ты, Шича! Я говорил: не совсем, чтобы не дышать, а только когда станет невмоготу. Ты тогда быстро дыхни и опять плыви. Пока в тебе воздух есть - не утонешь.
   - Не, я все равно почему-то тону, - уныло проговорил Миша.
   - Я тоже долго не умел плавать, а потом насмелился и сразу в глубину с обрыва прыгнул, - ска-зал Саша.
   - Сразу!? - поразился Шича.
   - Ага.
   - А потом что?
   - Потом вынырнул и по-собачьи, по-собачьи... Так до мели и доплыл.
   - Але, робя, еще искупнемся! - предложил Рыбак.
   Друзья охотно полезли в воду.
   Саша позвал Шичу:
   - Иди сюда, здесь поглубже.
   Когда Миша подошел, он сказал ему:
   - Попробуй вот так сделать.
   Саша глубоко вдохнул и лег на воду, полностью утопив лицо, раскинув в стороны руки. Так он лежал с полминуты, потом поднялся и, отдышавшись, предложил то же самое проделать Шиче.
   - Валяй, ложись, чтобы лицо в воде было. Сперва воздуха побольше набери. Вот увидишь: бу-дешь плавать, как деревяшка.
   Миша глотнул, сколько смог, воздуха, надув щеки, крепко сжал губы и осторожно лег на воду. Че-рез несколько секунд он вскочил, отфыркиваясь, и восторженно закричал:
   - Видели, видели! Получилось! Проплыл и не потонул!
   - Молоток, Шича! А говорил: не получится. Вот и научился плавать. А скоро еще лучше научишь-ся, - порадовался за приятеля Лепеха.
   Выскочив на островок, он запрыгал на одной ноге, склонив голову набок, стараясь избавиться от попавшей в ухо воды. Успешно справившись с этим, Витька укоризненно крикнул:
   - Ээ, пацаны, хватит купаться, вылезайте! Будем, что ли, золото мыть, или нет?
   - Конечно, будем, - откликнулся Рыбак и первым выскочил на берег.
   Так и этак пробовали ребята добыть хотя бы крохотную золотую песчинку, но как ни вглядыва-лись в ладони, ничего похожего на золото в них не оседало. Разрядил обстановку Саша. Решительно поднявшись с колен, он зло проговорил:
   - Нету здесь ни фига, одна пустая порода.
   - Где ж нам теперь золото раздобыть? - Витькин вопрос повис в воздухе.
   Все молчали, огорченные неудачей. Наконец Саша, стараясь казаться бодрым и беспечным, ска-зал:
   - На прииске оно ведь есть, но туда не сунешься. Охрана быстро зацапает, а то и застрелит. Лучше в другой раз еще где-нибудь поищем.
   Мальчикам страшно надоела однообразная, безрезультатная работа, да и голод все настойчивей давал о себе знать, поэтому они охотно согласились с решением Упора. Рыбак, взглянув на солнце, за-висшее над самой головой, спохватился:
   - Ништяк, пацаны, обед-то мы, видать, проворонили.
   - А сколько сейчас времени? - Шича испуганно уставился на друзей.
   - Кто его знает, - пожал плечами Рыбак, - спросить у кого-нибудь надо. Айда в Кристиновку, - решительно махнул он рукой.
   На околице поселка ребятам повстречался старик, кативший двухколесную тележку с хворостом.
   - Дедушка, - подскочил к нему Лепеха, - не скажите, сколько сейчас часов?
   - Часов, говоришь, сколько? - дед опустил на землю оглобельки, смахнул с лица пот рукавом ру-бахи. - Щас поглядим...
   Он полез в карман просторных холщовых штанов и извлек старинный брегет в стальном корпусе внушительных размеров. Привычно ковырнул ногтем крышку, отчего часы издали мелодичный звук.
   - Почитай, без пяти минут два часа будет, - сказал дед, вглядевшись в циферблат.
   - Интересные у вас часы, дедушка, - польстил Лепеха.
   - Часы-то? Справные часы, не чета нонешним.
   Старик сунул брегет в карман, прищурившись, спросил:
   - Откуль такие шустрые будете?
   - Из Краснинского, детдомовские мы, - ответил Саша.
   - Детдомовски, говоришь, - встопорщил бороду дед. - А тута чего ошиваетесь? Мотрите, у нас таперь строго, - погрозил он пальцем, - чуть што - в милицию.
   - А что мы такого сделали!- огрызнулся Шича.
   - Што-што, - дед подхватил оглобельки и, оглянувшись, многозначительно добавил: - То самое, вот што...
   - С чего вдруг сбрындил, - покривился Лепеха и, вздохнув, печально посетовал: - Обед уж точно прогуляли... От Марии опять же попадет.
   - Пожевать бы хоть чего, - тоскливо протянул Шича.
   - Может, к магазину подойдем, хлеба у кого-нибудь попросим, - предложил Рыбак.
   - Так тебе и дали, - невесело усмехнулся Саша.
   - Дадут, догонят и еще поддадут, - хмыкнул Лепеха.
   - Мы ж не воровать будем, а просить, - возразил Рыбак.
   - Попытка - не пытка, - поддержал его Саша.
   - Сам тогда и проси, - не удержался от язвительности Шича.
   - Почему обязательно я, - вспыхнул Саша, - надо по-честному разыграть, кому просить.
   - В считалку я не буду, - категорично заявил Лепеха, - всегда почему-то на меня выпадает.
   - Можно разыграть и по-другому, - сказал Рыбак.
   Он поднял валявшуюся на дороге палку и сжал в кулаке ее конец.
   - Берись теперь ты, - Толя протянул палку Витьке.
   Выше схватился Саша, потом Шича. Перебираясь таким образом все выше, ребята ревниво сле-дили за тем, чтобы кулак к кулаку прилегал тесно. Когда в очередной раз палку обхватил Рыбак, вверху остался кончик как раз для одного кулака. Лепеха расстроился не на шутку:
   - Опять мне невезуха! Сколько раз все я да я!
   На глазах мальчишки выступили слезы обиды.
   - Чего разнюнился! - прикрикнул на него Рыбак. - На меня не выпадало, что ли? Сколько уж раз... Я ж не нюнил. Что, не по-честному, скажешь?
   Лицо Лепехи вмиг преобразилось. Он даже попробовал улыбнуться:
   - Я чо спорю? Я только, что на меня все равно больше выпадает.
   Ребята остановились недалеко от магазина, зорко огляделись по сторонам. С одной стороны улицы не было видно никого, с другой медленно шли в их сторону две старушки. Одна из них, прихрамы-вала, опиралась на клюку.
   - А, может, он не работает в выходной? - Шича вопросительно посмотрел на друзей.
   - Сейчас поглядим, куда бабки пойдут, - сказал Рыбак.
   Старухи не успели еще приблизиться, как хлопнула дверь магазина и по ступенькам крыльца резво сбежала босоногая девчонка лет десяти с холщовой сумкой в загорелой руке. Она вприпрыжку на-правилась в сторону детдомовцев, уплетая на ходу ломоть хлеба. Рты у ребят мгновенно наполнились слюной, они жадными глазами вперились в девчонку. Поравнявшись с ними, девочка остановилась и стала с любопытством рассматривать незнакомых мальчишек, не забывая откусывать от аппетитного ломтя.
   - Эй, ты, - отломи немного хлебца, - не выдержал Лепеха.
   Девочка замерла от неожиданности, перестав жевать, но тут же опомнилась и, издав дразнящее "Э-э-э!", показала мальчишкам язык и бросилась бежать, свернув в переулок.
   - Во, жадоба! - зло отреагировал на девчоночью выходку Шича.
   - Робя, тетка с хлебом идет! - Рыбак подтолкнул Лепеху, давая понять, что тому пора действо-вать.
   Витька состроил жалостливую физиономию и семенящей походкой направился к седоволосой женщине, несущей в авоське две буханки.
   - Тетенька, добренькая, - заныл он, - дайте нам, пожалуйста, немного хлебца.
   Женщина остановилась, привычно поправила прядку волос, выбившуюся из-под косынки, спокой-ным голосом спросила:
   - Кому это нам?
   - Мне и вот им, - кивнул Лепеха на робко жавшихся у обочины приятелей.
   - Откуда же вы такие симпатичные? - голос у женщины был ласковым и участливым.
   Витька нутром почувствовал, что дело выгорает, торопливо зачастил:
   - Мы, тетенька, из Краснино, детдомовцы мы. Пришли сюда на прииск посмотреть, а теперь уже на обед опоздали.
   - Вам хочется кушать, - разгадала главную Лепехину мысль женщина,
   - Здорово хочется, - подтвердил Витька, судорожно сглотнув слюну.
   - Пойдемте, мальчики, со мной, дам я вам хлеба.
   - Большое вам спасибо, тетенька! - обрадовано воскликнул Лепеха.
   - Спасибо, - нестройным хором повторили за ним друзья.
   Женщина привела ребят к своему дому, прикрикнула на маленькую лохматую собачонку, кинув-шуюся на пришельцев с лаем. Толкнула двери в сени, пригласила:
   - Заходите, не стесняйтесь.
   В большой, светлой комнате хозяйка усадила нечаянных гостей за стол, поставила перед каждым граненый стакан и вышла в сени. Вернулась, держа в руках крынку с молоком, наполнила стаканы, отре-зала от буханки четыре больших ломтя пахучего ржаного хлеба, сказала:
   - Ешьте, ребятки.
   Сама села напротив и, подперев щеку ладонью, стала молча наблюдать за тем, как быстро управляются с хлебом и молоком ее гости. Мальчишки мгновенно смели угощение, наклоняя стаканы, пытались языком извлечь, оставшиеся на дне, капельки молока. Хозяйка грустно улыбнулась и отрезала ребятам еще по ломтю чудесного хлеба, наполнила молоком стаканы. Саше вдруг стало не по себе от такой сказочной щедрости. Ему подумалось, что у этой немолодой, доброй женщины есть дети и муж, ко-торые скоро придут домой, и им не хватит хлеба и молока. Мальчику стало невыносимо стыдно за себя и своих друзей, за то, что они так бесцеремонно вынудили эту женщину поделиться с ними продуктами, ко-торых в ее семье наверняка постоянно не хватает. Словно угадав Сашины мысли, хозяйка сказала:
   - Ешьте, ешьте, милые. Мне одной много ли надо... Нас на прииске снабжают по первой катего-рии, да и по двум аттестатам еще получаю.
   - У вас кто-нибудь на фронте? - спросил Саша.
   - Да. Муж и сын.
   Провожая ребят, женщина отдала им остатки буханки.
   - Вам самим, наверно, надо, - смущенно произнес Рыбак, которому она сунула хлеб.
   - У меня еще вон - целая буханка, а вы растете, вам много кушать надо.
   - Ой, тетенька, какая же вы добрая, - прочувствованно сказал Витька, - вы самая добрая на всем свете.
   - Спасибо, милый, - женщина ласково взъерошила ежик на Витькиной голове, - проникновенно добавила: - разве я одна - на свете очень много добрых людей.
  
  3.
  
   Начиная с середины июля, жара заметно спала. С утра небо начинали загромождать массивные кучевые облака. Казалось, они находятся без движения, прочно утвердившись в нежной голубизне. Но если смотреть на какое-нибудь облако, не отрываясь, можно заметить, что оно постоянно меняет свои причудливые формы. Со второй половины дня облака начинали таять. Чем ближе подходил вечер, тем скорее исчезали небесные исполины. Перед самым закатом небо обычно очищалось полностью.
   Саша никак не мог объяснить себе такое явление природы. Зайков, с которым он поделился своими наблюдениями, признался, что просто никогда не обращал на это внимания. Подумав, воспита-тель высказал предположение, достаточно убедительное, на его взгляд. Появление облаков, по его мне-нию, и их исчезновение связано с изменением температуры воздуха. По утрам, когда воздух начинает прогреваться, мощные влажные его потоки устремляются вверх, где под воздействием холода преобра-зуются в водяные пары. Иными словами - в облака. Сашу вполне удовлетворило такое объяснение. "Ум-ный все-таки Тимофей Александрович, - сделал он заключение, - много кое-чего знает. Как же я сам не допер до такой пустяковины. Где-то ведь даже читал про это и позабыл."
   Колхоз заготавливал корма на зиму. С раннего утра и до темна все от мала до велика пропадали в поле. На стоговании трудились и детдомовские ребята из старшей группы. Возили копны на волокушах, помогали метать стога, некоторые неплохо управлялись и с косой. После обеда старались урвать полча-сика на отдых. Мальчишки забирались на высоченный стог и, блаженно растянувшись на пахучем сене, лежали без движения, лениво переговариваясь. Ежедневно ненадолго приезжал председатель. Измо-танный за страдную пору, в пропотевшей габардиновой гимнастерке, он хозяйственно прикидывал на глаз проделанную работу, озабоченно перекидывался с бригадиром несколькими фразами и уезжал в другую бригаду, ссутулившись на продавленном сиденье старой брички. Иногда он обращал внимание на детдомовцев. Обычно начинал разговор с вопроса: "Как кормят, ребятки, не обижают?" Удовлетворив-шись ответом, подбадривал их, бросая сухие, газетные слова: "Гордитесь! Вы здесь, в тылу, помогаете нашей Красной Армии бить фашистов..." мальчишки гордились, работали на совесть, ревниво следили за тем, чтобы никто не филонил.
   Саша любил в короткие минуты отдыха, лежа на стогу, предаваться самым разным мыслям. Вглядываясь в небесную синь, он никак не мог разрешить давно занимавший его вопрос: есть ли там, далеко-далеко, конец неба и как он выглядит. Тимофей Александрович, когда разговор между ними за-шел на эту тему, высказался категорически: "Никакого конца нет." Саша попробовал возразить, сказав, что без конца ничего на свете не бывает. Тогда воспитатель, хитро прищурившись, сказал: "Допустим, где-то есть конец мироздания, а за ним что? Как ты это себе представляешь?" Саша смутился и ничего вразумительного ответить не смог. Но мысль об этом продолжала будоражить его воображение, в голове мальчика рождались всевозможные фантастические картины.
   Тот день ничем особенным не отличался от других. Бригада, в которой трудились детдомовцы, приступила после обеда к стогованию на самом трудном участке - в болотистой пойме Татьмы.
   Ближе к вечеру вернулся Вася Севостьянов, ездивший с поварихой в село за продуктами. Он со-общил две новости. Первую ребята встретили с восторгом: назавтра работа отменялась по той причине, что с утра в детдоме намечалась прожарка одежды и постельного белья в вошебойке, доставленной из госпиталя. Потом будет баня. Вторая новость породила тревогу. В Краснинское из города приехал вы-ездной суд. Из этого следовало, что будет решаться судьба тех, кто лазил в молоканку. Кое-кто из маль-чишек всерьез опасался, зная за собой не менее серьезные грехи, как бы тоже не оказаться на скамье подсудимых. Ведь любой из их недругов в отместку, за когда-то нанесенную обиду, мог тайком пойти к судьям и такое им наговорить,что после не отвертишься.
   Вошебойка отпыхивалась жаром, немножко напоминала паровоз. Из трубы валил дым, сыпались искры. Полнотелый, лысеющий солдат из выздоравливающих, одетый в серый застиранный халат, под-брасывал в топку дрова, следил за температурой. Госпитальная сестра, молодая, розовощекая, звонким голосом торопила детдомовцев:
   - Живо скидавайте одежду! Сюда кладите, - показывала она на железный лист, лежащий под дверцей прожарочной камеры.
   - Дяденька, не сгорит? - беспокоились ребята, глядя на солдата, сноровисто заталкивающего их одежду в пышущее жаром зевло камеры.
   - Не бойсь! - бодро отвечал тот. - Получите свое обмундирование в цельности, без вредных на-секомых.
   Одежда после вошебойки неприятно пахла, но детдомовцы облачались в нее охотно. По опыту знали: вши с полмесяца, а то и подольше, не будут досаждать.
   Заседание выездного суда проходило в Красном уголке детдома. Судили двух парней-трактористов, убивших в пьяной драке своего приятеля; бабку Назариху, известную всему селу самогон-щицу, а также - трех детдомовцев. Тринадцатилетнего Дмитрия Сычева суд приговорил к десяти годам лишения свободы, двенадцатилетних Григория Саблина и Юрия Дрынова к восьми.
   На следующий день две подводы дожидались ребят у детдомовских ворот, чтобы сразу после завтрака везти их на стогование. Едва отъехали, как правивший лошадью на первой подводе Севостья-нов, натянув вожжи, крикнул:
   - Тпру-у!
   По улице шли осужденные, конвоируемые двумя конными милиционерами. Впереди, загребая пыль сапогами, шагали молодые трактористы, беззаботно поглядывая по сторонам. По всему было вид-но, что они до сих пор толком не осознали жестокого поворота в своей судьбе. За ними семенила в стоп-танных башмаках бабка Назариха со скорбным выражением на морщинистом лице. Трое мальчишек, по-равнявшись с подводами, замедлили шаг. Их глаза, обращенные на детдомовцев, выражали страх, тоску и робкую надежду. Зайков не выдержал, отвернулся, глухим голосом проговорил:
   - Вася, чего встал! Погоняй!
   - Давай, давай, шевели ногами! - прикрикнул на арестованных один из милиционеров.
   И тут неожиданно громко и жалобно заревел Димка Сычев. Он сел на дорогу, закрыв руками ли-цо, и, сотрясаемый плачем, судорожно стал выкрикивать:
   - За-а-бе-е-рите ме-е-ня! Бо-о-льше не-е бу-у-ду!
   Милиционер свесился с лошади, крепко ухватил Димку за ворот рубахи, рывком поставил его на ноги, зло проговорив:
   - Ты, паря, фортели мне не выкидывай! Так по сопатке врежу - маму родную забудешь! Марш вперед, шпанюга!
   - Сыч перестал реветь, испуганно сжал стриженую голову в плечи и, запинаясь, побежал за ушедшими вперед заключенными.
   Ребята ехали молча, потрясенные увиденным.
   - Вот, падлы! - не выдержав, взорвался Рыбак. - За какое-то поганое молоко засудили!
   - Гниды вонючие!- злобно оскалился Шича. - Разве это по правде? Вот скажите, Тимофей Алек-сандрович, по правде это!?
   Ребята заговорили все разом, осыпая судей руганью. Они сердито поглядывали на воспитателя, считая его в какой-то степени виновным за случившееся. В сверкающих негодованием взорах можно бы-ло прочесть: "Почему не помог? Почему не выручил пацанов?" Им не верилось, что такой умный и силь-ный Тимофей Александрович, которого они любили и уважали, не смог повлиять на судей, переубедить их.
   Зайков хорошо понимал состояние ребят. Он повернулся к Шиче и сказал:
   - Я тоже считаю, Миша, что суд поступил не по правде. Но иначе он не мог поступить, не имел права. Есть закон и суд действовал по закону.
   - Это неправильный закон! - запальчиво выкрикнул Саша.
   - Конечно, неправильный! - раздалось несколько голосов.
   - Я согласен с вами - неправильный. Но он действует, - развел руками воспитатель. Его приду-мали не судьи, но подчиняться ему они обязаны.
   Всю дорогу ребята возбужденно обсуждали взволновавший их вопрос о неправильном законе.
   Рыбак выразил мнение, с которым ребята охотно согласились. Он сказал:
   - Сталин об этом, наверно, не знает. Если бы знал, запретил бы такой закон.
   - Неужели им так, пехтурой, топать шестьдесят километров до города? - расстроился Лепеха.
   Шича язвительно скривил губы:
   - А ты думал, легковушку дадут?
   Почти две недели Зайков жил с воспитанниками в поле. Когда, наконец, закончили стогование и вернулись в село, Эдуард Семенович встретил Тимофея радостным возгласом:
   - Вернулся, блудный сын! Покажись, покажись, загорел-то как! И исхудал... Кормили, видать, не-важно... Хромать вроде стал сильнее. Полагаю, почтеннейший, изрядно натрудил ты ногу. Чего это я - соловья баснями, - Гилинский всплеснул руками, засуетился: - К столу, к столу! Чай еще горячий. Са-дись и рассказывай. Я ведь, Тимофей Александрович, не скрою: соскучился по тебе основательно.
   Пили чай, Эдуард Семенович слушал Зайкова, изредка кивая массивной головой, коротко бросая: "Вот как! Любопытно." Когда же Тимофей рассказал об осужденных ребятах, главврач побагровел от возмущения, хлопнул ладонью по столу:
   - Мерзавцы! Варвары! Такая жестокость по отношению к детям! Это же - ни в какие рамки! Нет, подумать только! - раскипятился он.- Каковы фарисеи! На словах - постоянная забота о подрастающем поколении, на деле - фальшь. Пропадут мальчишки, беспременно... А могли бы, как принято говорить, в люди выйти.
   - Что бы там ни было, - попробовал возразить Тимофей, - нет во всем мире страны, где лучше заботятся о детях, чем у нас.
   - Эка, куда хватанул! - в добрых глазах Эдуарда Семеновича сверкнул иронический огонек. - Так нельзя, почтеннейший. Твоя безапелляционность в вопросах, в коих ты, прости меня, старика, за откро-венность, разбираешься пока слабо, не может служить аргументом.
   - Но я же читал! - вспыхнул Зайков.
   - Но лично не видел, как там поставлено дело в этом отношении, - отпарировал Гилинский. - Не хочу, дорогой ты мой, Тимофей Александрович, показаться банальным, все же напомню известную про-писную истину: лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Советую, при случае, поговорить на эту тему с Петром Акимовичем. Он много любопытного может рассказать. Смею заверить: основываясь не на нынешних публикациях, коим нельзя слепо верить, а на здравом смысле. Не спорю, Советская власть проявила определенную заботу о детях-сиротах, но посмотрите вокруг себя не предвзято и увидите: мно-го еще среди нас людей слабых, больных, увечных, одиноких, сломленных нынешним режимом, поте-рявших кров, работу, чувство уверенности в завтрашнем дне. Об этом, Тимофей Александрович, ты не прочтешь нигде. Гражданская война фактически уничтожила такие гуманные основы, как благотвори-тельность, попечительство. Взамен Советская власть, увы, не предоставила что-либо по-настоящему существенное. Более того, она дала определение этим нравственным понятиям, как чуждым социали-стическому обществу. Впрочем, - Эдуард Семенович смущенно улыбнулся, - чего это я разошелся. Та-кие вещи познаются в процессе жизни, да-с...
   Разговор оставил в душе Зайкова тяжелый осадок. Мысленно он не раз возвращался к нему, все больше сознавая правоту Эдуарда Семеновича.
   Пристрастившись к чтению, Тимофей пришел к выводу, что нередко в публикациях искажается действительность, многие факты попросту замалчиваются. Несколько дней спустя после памятного раз-говора с Гилинским, поехал он с завхозом на подсобное хозяйство, где детдомовцы трудились на уборке овощей. По возвращении Иван Иванович пригласил воспитателя к себе на чай. В доме у завхоза Зайков обратил внимание на этажерку с книгами, поверх которых лежала стопка изрядно потрепанных журналов с незнакомым названием "Нива". Иван Иванович, заметив, с каким интересом гость рассматривает жур-налы, пренебрежительно проговорил:
   - Старые, дореволюционного еще выпуска. Буржуйская писанина. Если интересуешься, Тимофей Александрович, забери их себе, почитай для разнообразия. Раньше, понимаешь, в этом доме купец ме-стный жил, Мешков его фамилия. Скорее всего с белыми сбежал. Журнальчики эти - от него наследство.
   Зайков охотно забрал журналы. Богато иллюстрированные, они поначалу вызывали у него лишь праздное любопытство. Тимофей и не предполагал найти в них что-нибудь интересное для себя. Рассе-янно полистав несколько журналов, он засунул их затем в стеллаж с книгами Эдуарда Семеновича. Вспомнил о них лишь через неделю за вечерним чаем. Отужинали, и главврач, сославшись на усталость, прилег на кровать. Тимофей достал журналы и, уютно устроившись на диване, стал их перелистывать. Его внимание привлекла фотография, на которой мальчики в рабочих фартуках трудились в столярной мастерской. Ниже, в корреспонденции под заголовком "Да не оскудеет рука дающего", рассказывалось о большой и плодотворной деятельности многочисленных Российских благотворительных обществ. Про-читав первые строки, Зайков уже не мог оторваться и дочитал довольно объемный материал до конца. Для него было откровением узнать, что до революции вопросам призрения уделялось большое внима-ние. Воспитатель был безмерно удивлен, узнав, какой огромный вклад в создание множества гуманных обществ внесли высокопоставленные особы государства. Таких обществ только в Москве и Петербурге насчитывалось несколько десятков. Самое мощное из них - Ведомство императрицы Марии Федоровны, жены Павла Первого. Ею было пожертвовано из личных средств четыре миллиона рублей на девочек-сирот и женское образование. Для тогдашнего времени - огромная сумма. Ведомство ежегодно устраи-вало бесплатное воспитание и обучение в специальных пансионатах 100000 младенцев, где они находи-лись до 21-летнего возраста. Это государственное учреждение имело 176 приютов для детей старшей возрастной группы, 21 школу для слепых детей, Мариинский институт и училища для девочек, 31 жен-скую гимназию. В общей сложности под покровительством Ведомства находилось более пятисот различ-ных учреждений с годовым бюджетом в 13,5 миллиона рублей. Сумма в масштабах государства тех лет поистине коллоссальная.
   Инвалидный капитал в 1892 году достиг 21,7 миллиона рублей. К примеру, только в Москве, кро-ме городского попечительства о бедных, функционировало множество других благотворительных учреж-дений. Среди них - странноприимный дом графа Шереметьева, Московское общество помощи женщи-нам, учреждения Московского дворянства, общество попечения об учащихся детях, приходские попечи-тельства о бедных, Московское особое присутствие по разбору и призрению нищих... В России с давних времен подобных обществ было великое множество.
   Исторические сведения о благотворительности в России внесли сумятицу в сознание Зайкова. Из ранее прочитанного и слышанного он уяснил для себя одно: в царское время все было плохо. Помещики и капиталисты, царские чиновники только тем и занимались, что нещадно эксплуатировали рабочих и крестьян, обирали их, угнетали национальные меньшинства. В старых же журналах картина вырисовы-валась совсем другая. "Может быть, - размышлял Тимофей, - "Нива" - буржуазно-реакционное издание? Не похоже. Публиковались в ней и другие материалы, рассказывающие о нуждах крестьян и рабочих, причем разговор с читателем строился на доверительной основе, без пропагандистского нажима, без не-пременного желания навязать свою точку зрения на тот или иной вопрос.
   Зайков заметил резкую разницу между той, старой периодикой, и нынешней, которую буквально распирает обилие материалов о небывалых успехах советских людей за годы сталинских пятилеток. Причем для сравнения приводятся показатели роста промышленного производства в России по стати-стическим данным 1913 года. Неужели при капиталистическом развитии экономики, не случись Октябрь-ского переворота, показатели были бы ниже сегодняшних? Здесь что-то не так. Не имей Россия доста-точно сильной экономики, развитой промышленности, несдобровать бы ей в многочисленных войнах, на-верняка лишилась бы она многих своих территорий, а может быть и того хуже. Но ведь этого не про-изошло. А вот Советский Союз с его, как пишут, передовой социалистической системой, потерпел в пер-вые же месяцы войны сокрушительное поражение, позволив фашистам дойти до Москвы и Ленинграда. Объясняют внезапностью нападения. Но когда армия сильна и промышленность достигла, если верить публикациям, уровня самых развитых стран, а кое в чем и переплюнула их, то внезапностью многого не достигнешь. А ведь партия постоянно заверяла народ в непобедимости Красной Армии, и уж если при-дется воевать, то только на территории агрессора. Получается, обманывали народ? От такого вывода Зайкову стало не по себе. Он поделился своими соображениями с Эдуардом Семеновичем. Главврачу импонировала в молодом воспитателе не только всевозрастающая тяга к знаниям, но и способность анализировать прочитанное, давать собственную неординарную оценку тем или иным событиям. Интел-лект бывшего шофера с тех пор, как он познакомился с ним, значительно вырос. Выслушав Тимофея, он сказал:
   - Боюсь, Тимофей Александрович, мое толкование покажется тебе несколько схематичным. По-лагаю, что положение, в коем оказалась наша армия в начале войны, другим быть и не могло. Посуди сам: необоснованным репрессиям до начала военных действий подверглось подавляющее большинство военных специалистов, бывших офицеров царской армии. Многие из них занимали крупные посты. Они составляли костяк преподавательского состава в военных академиях и училищах. Словом, это был мозг армии. И вот представь ситуацию: перед самым боем воинская часть вдруг оказалась без командира. Что ее ждет? Скорее всего - поражение. Я, может быть, несколько утрирую, но в общих чертах в похожем положении оказалась и наша армия. Мне, например, доподлинно известно, что ее ряды до войны насчи-тывали семьдесят пять тысяч военных специалистов из бывших офицеров и генералов. Курс на их ис-пользование был принят, что называется, в штыки многими видными партийными функционерами, таки-ми, к примеру, как Бубнов, Ворошилов, Ярославский. На восьмом съезде РКП(б) они составили военную оппозицию, выступившую против строительства регулярной Красной Армии. И хотя институт "военспе-цов" был все же создан, усилия оппозиции не пропали даром. Они послужили своеобразным толчком к последующей травле и физическому уничтожению интеллектуального цвета армии.
   - Получается, - страшась собственных слов, сделал вывод Зайков, - что они виноваты в пораже-нии нашей армии. Помните, Петр Акимович рассказывал о Пораделове, с которым вы были в одном ла-гере? Он ведь тоже занимал высокий пост, был комбригом, начальником военного училища, помощником самого Эдеймана. Он тоже, как и мой отец, пострадал невинно. А если и другие ни в чем не виноваты? - Тимофей закрыл глаза, страшась поразившей его мысли, - тогда что же произошло, почему!? Это же предательство по отношению к собственной стране, к своему народу...
   Эдуард Семенович печально покачал головой:
   - На этот счет у меня, увы, нет ответа. Однако верю: придет время, и историки дадут объектив-ную оценку нашей сегодняшней действительности. История - наука беспристрастная.
  
  4.
  
   Дядька въехал в село на простой телеге с грубо сколоченным из не струганных досок коробом, наполовину заполненным всякой дрянью. На приколоченном к коробу шесте вяло полоскалась выцвет-шая тряпица. Солнечные лучи уже выстреливали из-за сопок, врывались в улицы, весело посверкивая на оконных стеклах. Дядька остановил старую пегую кобылу у коновязи в центре села, достал из-под охапки сена, на которой сидел, узелок из цветастой материи сомнительной чистоты и алюминиевую фляжку. Из узелка он извлек краюху хлеба, два огурца и шматок желтоватого сала.
   Пока возница завтракал, около телеги собралось несколько женщин и стариков. Они терпеливо ждали покуда хозяин повозки, неторопливо работая челюстями, поглощал содержимое узелка, то и дело прикладываясь к фляжке с ключевой водой. Лицо дядьки выражало полнейшее равнодушие. Он, каза-лось, не замечал скопившихся возле него сельчан, с любопытством посматривающих на большой фа-нерный чемодан, пристроенный на передке телеги.
   Покончив с едой, дядька разнуздал кобылу, подвесил на ее шею торбу с овсом, стал неспешно ощупывать порядком истрепавшуюся шлею, сокрушенно чмокая губами, когда положение казалось ему особенно критическим.
   Терпение сельчан иссякло, посыпались вопросы:
   - Ты пошто молчишь, Гераська? Чего привез нонче? Принимать чего будешь?
   Дядька повернулся к собравшимся, вперив в них сонный взгляд.
   - Зачем зазря долдонить? Товар, как всегда, по прешкуранту, - щегольнул он специальным сло-вом. - Будем принимать кость, тряпье разное, рога, стару кожану обувку...
   - Швейны иглы есть?
   - Имеются.
   - Сколь тряпья за одну надобно?
   - Неси, поглядим, - туманно повел глазами Гераська.
   Около телеги появилось несколько вездесущих детдомовских мальчишек.
   - Дяденька, а перочинные ножички с деревянными ручками есть?
   Острые личики напряженно застыли в ожидании ответа. Какая-то бабка недовольно прошамкала:
   - Ишь, басурманы каки! Ножи им подавай! Для каких таких надобностев?
   Гераська пропустил старухины слова мимо ушей, деловито сказал:
   - За ножик знаете, сколько сдать надо? Зараз не поднимешь. Несите, если есть что, взвесим.
   Саша давно заприметил в кустах за старой мельницей коровий череп, до белизны отмытый дож-дями, с сохранившимися на нем рогами. "Потянет килограммов на пять", - с удовлетворением подумал он в предвкушении стать обладателем настоящего перочинного ножа. Не мешкая, мальчик поспешил к мельнице, боясь, как бы кто-нибудь не опередил его. Он был страшно раздосадован и удручен, когда до-бравшись до места не нашел там черепа. Саша растерянно огляделся по сторонам, но вокруг, кроме росшей пучками на песке травы да чахлых кустов шиповника, ничего не было видно. И все же он твердо был уверен, что это именно то самое место.
   Куда же он исчез? Расстроенный мальчишка стал суетливо рыскать вокруг, прочесывая на всякий случай заросли тальника, но поиски ни к чему не привели. Саша едва не заплакал от нанесенной ему кем-то обиды. Он так рассчитывал получить красивый, с блестящим лезвием ножик. "Узнаю, кто спер, от-лупцую гада до крови", - мстительно подумал Саша. Сквозь густой кустарник мальчик пробрался к кру-тому берегу Татьмы, устало опустился на траву. Рядом, в пурпурно-розовых цветках душицы деловито жужжали шмели; внизу, между торчащих бревен разрушенной мельничной плотины, ускоряя бег, пере-ливчато побулькивая, убегала в даль река, скрываясь за поворотом. Саша рассеянно посмотрел вниз, где на крупную, отшлифованную водой, гальку набегали легкие волны. У самой воды он заметил какой-то белый предмет, похожий на камень. Вглядевшись, мальчик радостно вскрикнул. Это был разыскиваемый им череп.
   Когда Саша, запыхавшись, прибежал с тяжелой находкой в село, подводы старьевщика у коновя-зи не оказалось. Знакомый сельский мальчишка сказал, что Гераська поехал на базар. Саша поспешил туда, прижимая к животу свою находку. "Только бы успеть", - торопил он себя. Отгонял назойливую мысль: "Что, если все ножики уже разобрали?"
   На базаре было пусто. Он работал только по воскресениям, поэтому старьевщик расположился с комфортом, заехав в проход между прилавками. На одном из прилавков лежал его большой чемодан, набитый всякой всячиной. На соседний прилавок сельчане вываливали кости, рога и разное тряпье. Ге-раська сноровисто орудовал старинным безменом, на коромысле которого вместо цифр были выбиты точки, показывающие вес в фунтах. Старьевщика такая градуировка ничуть не смущала. Он без запинки переводил фунты в килограммы, заглядывая, больше для важности, в потрепанную тетрадку, называл цену. Редко у кого товар вытягивал больше, чем на рубль. Но сдатчики не роптали, покорно довольство-вались тем, что давал им Гераська.
   Саша первым делом заглянул в чемодан и облегченно вздохнул: перочинные ножи лежали на прежнем месте, отделенные от остального товара картонной перегородкой. Дождавшись своей очереди, мальчик горделиво водрузил на прилавок череп с крупными черными рогами. Старьевщик бросил на Са-шину находку мимолетный взгляд, в его сонных глазах сверкнул огонек юмора:
   - Во, архиволог, каку вонь откопал!
   - Чистый, - обиженно возразил Саша.
   - Чистый, - согласился Гераська и ловко подцепил череп крюком безмена за глазницу. - Четыре кило, не взглянув на точки, определил он. Тут же бесстрастно добавил: - Тридцать две копейки.
   - Как тридцать две?! - опешил Саша.
   - Некондиция, - туманно пояснил старьевщик и, посмотрев на расстроенного мальчишку, равно-душно добавил: - забирай обратно, коли несогласный.
   - А ножик сколько стоит?
   - Рупь двадцать.
   Саша тяжело вздохнул, потерянно спросил:
   - А что за тридцать две копейки дадите?
   - Орден вот забирай, - усмехнулся Гераська и вынул из чемодана значок в форме Красного зна-мени, на малиновой эмали которого красовались золоченые профили двух главных вождей.
   - Не, не хочу, - мотнул головой Саша.
   Гераська пошевелил губами, соображая, бросил значок в чемодан, порылся в нем и протянул мальчику на ладони два рыболовных крючка.
   - Бери. Штуки нужные. Рыбку промышлять будешь.
   Немного поколебавшись, Саша забрал крючки. Рыбачить он любил. Когда жил в Барнишево, час-тенько просиживал с удочкой на реке, ловил пескарей и окуньков, после продавал улов сельчанам. Ино-гда удавалось выручить рубль, а то и два.
   Удовольствовавшись крючками, Саша побежал разыскивать друзей. Ему очень хотелось узнать, сколько костей они наискали и что дал за них старьевщик. У самых детдомовских ворот его окликнул Ры-бак. Толя заметно важничал, выпячивая грудь, чтобы заметнее был рубиновый значок на его рубашке.
   - Видал! - он скосил глаза на свое сокровище.
   - Да видал, - небрежно сплюнул Саша. - У Гераськи их навалом. Сколько он содрал с тебя за не-го?
   - Я на сорок копеек сдал. Дядька мне за них значок дал. Красивый, верно?
   - Ничего, блестящий, - дипломатично ответил Саша.
   Подошли Лепеха с Шичей. Оба светились счастливыми улыбками. У обоих на рубашке красовал-ся значок. Витька, не дожидаясь расспросов, стал взахлеб рассказывать:
   - Я сперва на скотный двор смотал - пусто. Все успели подчистить. Рванул туда, где больных лошадей и коров хоронят. Фиг там докопаешься, глубоко зарывают. Я - к колхозной столовке. Там, на помойке, два вот такущих мосла нашел! На двадцать копеек потянули... Дяхан за них значок дал.
   - За двадцать копеек?! - опешил Рыбак.
   - Ну, да.
   - Вот, гадюка! А мне за сорок.
   - Мне за двадцать пять, - обескураженно заморгал Шича. - Я ему драную простыню
  отдал - у кастелянши спер.
   - Мне за тридцать две копейки тоже значок подсовывал, - сказал Саша.
   - Взял? - Лепеха уставился на Сашину рубашку. - На фига он мне. Я вот что взял, - Саша раз-жал кулак и показал друзьям крючки.
   - Здорово! - прищелкнул языком Толя. - А я, дурак, не догадался крючки попросить.
   Шича нервно швыркнул носом, решительно шагнул к Саше:
   - Послушай, Упор, давай махнемся: я тебе значок, а ты за него один крючок отдашь.
   - Давай лучше со мной меняться, - Витька стал поспешно отстегивать свой значок.
   - Какой хитрый нашелся, я первый сказал! - обозлился Миша.
   Соперники грозно засопели, готовые сцепиться.
   - Да не нужны мне ваши висюльки, - охладил пыл друзей Саша, - на рыбалку все равно ведь вместе пойдем.
   - Мирово! - обрадованно заулыбался Лепеха. - Я тогда вот такие лески достану, - он выставил большой палец.
   - А я грузила достану, - пообещал Шича.
   Cпустя минуту мальчишки уже громко хохотали, вспоминая, как ловко обжулил их старьевщик Ге-раська. На другой день с утра набежали тучи, заморосил по-осеннему мелкий дождик. Лепеха устроился на кровати, выложил на одеяло пучок конских волос и, деловито сопя, стал связывать их между собой. Встав раньше всех, он успел до завтрака сбегать к коновязи у колхозной столовой, где и изловчился сре-зать с хвоста учетчиковой лошади несколько волос.
   - Ох, и злющий же у учетчика жеребец, - заметил Витька, затягивая очередной узел, - чуть копы-том меня не шмякнул. Еле увернулся.
   Шича сумел подкатиться к колхозному кладовщику, и тот дал ему с десяток маленьких свинцовых пломб. На каждой сбоку имелось отверстие, будто специально предусмотренное для грузила. Когда удочки были готовы, ребята отправились на конюшню, прихватив с собой ржавую консервную баночку для червей. В навозе их оказалось превеликое множество. Сгорая от нетерпения, друзья поспешили к старой мельнице, подальше от детдома, чтобы никто не смог помешать рыбалке. Толя срезал в тальни-ковых зарослях две длинные, ровные ветки для удилищ.
   Дождь, между тем, прекратился. В темно-серых полотнищах туч появились рваные прогалины, через которые проглядывало голубое небо. И вот уже солнечные лучи протиснулись сквозь небесную хмарь, и заструился с песчаных отмелей пар, сдуваемый легким ветерком.
   Мальчики поспорили немного: каждому хотелось первым начать рыбалку. Спор прекратил Толя, сказавший, что если по справедливости, то пусть сперва порыбачат Упор и Лепеха, внесшие в изготов-ление удочек наибольший вклад. Шича хотел было возразить, но Рыбак отвлек его, предложив заняться разжиганием костра.
   - Еще успеем нарыбачиться, - сказал он, - давай лучше настрогаем пока острых палочек.
   - Зачем? - заинтересовался Шича.
   - Если поймаем рыбу, то ее можно насадить на палочку и вертеть над костром. Вот посмотришь, какая вкуснятина получится.
   - Здорово! - восхитился Миша. - Давай скорей настрогаем и костер запалим.
   - Валяй, разжигай, а я буду палочки строгать.
   Лепеха умудрился сразу же запутать леску. Пока он возился с ней, Саша ловко насадил червяка на крючок и забросил удочку. Поплавок, сделанный из кусочка сосновой коры, медленно поплыл, подхва-ченный тихим в этом месте течением. Вот он остановился, дернулся в обратную сторону и исчез под во-дой. Саша резко поднял гибкий конец удилища, в воздухе заплясал красноперый окунь.
   - Есть! - обрадовано крикнул он. - Одного поймал!
   - Ого! Вот это да! - Толя, бросив строгать палочки, подбежал посмотреть на пойманную рыбу.
   - Следом за ним поспешил к реке Шича, сгорая от нетерпения порыбачить самому.
   Саша снял с крючка окуня и бросил его на песок.
   - Надо ее на снизку и в воду, чтобы подольше живая была, - кивнув на рыбу, сказал он.
   - Это я мигом, - с готовностью откликнулся Толя.
   - Дай мне половить, Упор, а, - попросил Миша.
   Саша, поколебавшись, неохотно протянул ему удилище:
   - На. Только, чур, одну поймаешь, потом опять я.
   - Ладно.
   Лепеха продолжал распутывать леску. Время от времени он бросал завистливый взгляд на по-глощенных рыбалкой друзей, то и дело азартно выкрикивающих: "Клюет же! Тяни!" Снова склонялся над неподдающейся снастью, остервенело тянул клубок в разные стороны. Шиче повезло. Он поймал круп-ную плотву, посверкивающую на солнце серебристой чешуей. Поклевки следовали одна за другой. Ребя-та ревниво соблюдали очередь, восторгаясь каждой пойманной рыбой. Когда же Толе попался крохотный пескарик, приятели подняли его на смех:
   - Ну, уж и рыба, - засмеялся Лепеха, - от головы сразу хвост начинается.
   Рыбак, огорченный неудачей, попытался было нарушить уговор:
   - Это не в счет, - запротестовал он, - я не туда забросил.
   - Нетушки, нечестно! - схватился за удилище Шича. - Сейчас моя очередь. Что ж, что маленькую поймал, в другой раз, может, большая клюнет.
   Толя с сожалением отдал удочку, стал с нетерпением ждать своей очереди.
   У Миши поклевка не заставила себя ждать. Он резко дернул удилище, на конце лески затрепетал пескарик еще мельче, чем был у Рыбака. Толя мстительно захохотал. Шича покраснел от досады, отда-вая удочку Саше, словно оправдываясь, произнес:
   - Мелочь одна пошла.
   Тут же Саша подсек крупного окуня, восторженно воскликнул:
   - Тоже, скажешь, мелочь!
   Рыбалка продолжалась. Но Саша уже не мог равнодушно смотреть на Витькины муки, который, озлобясь на неподатливую леску, запутывал ее все больше и больше, раскровянив при этом палец, на-коловшись о жало крючка. Он присел рядом и решительно потянул клубок из рук приятеля:
   - Дай я попробую. Держи за этот конец.
   Дело сразу пошло на лад, и минут через десять счастливый Витька забросил наконец удочку. Увесистый окунь, которого он сразу же поймал, привел мальчишку в неописуемый восторг.
   - Во, видели! - заорал он, - у меня крупней всех попался!
   Саша взял маленького пескарика и зацепил его крючком за плавник.
   - Забрасывай! - скомандовал он Лепехе.
   Витька недоуменно посмотрел на дружка:
   - Разве на пескаря ловят?
   - Ого-го! Еще как ловят-то!
   Витька внимательно стал следить за поплавком. Поклевки не было. Он подозрительно посмотрел на Сашу, не разыгрывает ли тот его, нетерпеливо произнес:
   - Врешь ты все, Упор! На пескаря никто не ловит. На червяка давно бы уж вытащил.
   Едва он успел договорить, как поплавок мгновенно исчез под водой. Удилище рвануло из рук так, что Витька чуть не выпустил его. Конец его надломился и повис на гибкой тальниковой коре. Вот-вот не-ведомая рыбина оторвет ее. Саша, мигом оценив критический момент, не раздеваясь, бросился в воду, схватил, крепко сжав в кулаке, конец удилища. Выбравшись на берег, он стал вытягивать струной натя-нувшуюся леску. Растерявшийся поначалу Лепеха, подскочил к нему и стал помогать. Вдвоем они выта-щили на песок большущую щуку. Рыбина упругой спиралью изгибалась, подпрыгивала, пытаясь изба-виться от крючка. Саша, ловко подцепив ее носком ботинка, отбросил подальше от воды.
   - Ну и щучища! - изумился подбежавший Толя. - Килограммов на пять потянет.
   - Ты уж сказанул, - возразил Саша. - Но на три кило, пожалуй, вытянет.
   Он весь светился счастливой улыбкой, и, конечно, очень хотел, чтобы щука весила побольше, но Рыбак явно переборщил.
   Клев прекратился внезапно, словно все рыбы, сговорившись, уплыли в другое место. Улов полу-чился солидный. На две снизки ребята нанизали тридцать шесть рыб разной величины. Щуку отдельно понес Лепеха, которого так и распирало от гордости за свою добычу. Костер ребята разжигать не стали: было уже поздно, и они боялись опоздать на ужин.
   По территории детдома рыбаки прошли, не торопясь, чтобы подольше насладиться своим три-умфом, восторженными возгласами ребят. Валентина посоветовала сдать рыбу на кухню.
   - Ухи, думаю, на всех хватит, - сказала она, прикинув на глаз улов.
   Друзья охотно согласились. Прослыть жадобами им, героям дня, вовсе не хотелось.
   Повариха взвесила щуку, получилось ровно полтора килограмма.
  
  5.
  
   Шича влетел в спальню, запыхавшись от быстрого бега, севшим от возбуждения голосом выпа-лил:
   - Все, робя! Прощай детдом - послезавтра нас в ремеслуху отправляют!
   - Обзовись! - оторопел Саша.
   - Гад буду! Сейчас в Красном уголке педсовет идет. Таисия наказала Глафире готовить на нас документы. Я около дверей стоял, все слышал.
   - Я ж в седьмом должен учиться, меня, что ли, тоже отправят? - Севостьянов потерянно оглядел ребят.
   - Да хоть в десятом. Кому ты, Савостя, нужен со своим седьмым. Раз запланировали в ремеслу-ху, тут уж не рыпайся, будешь там учиться, как миленький, - Рыбак зло выругался.
   - Раз так - я сбегу! Вот посмотрите - сбегу.
   Вася разволновался, сжимал кулаки, ненавистным взглядом окидывая ребят, будто они тоже ви-новаты в том, что рушится его мечта стать конструктором. Его угнетало собственное бессилие перед жестокой, бездушной силой, могущей сделать с ним все, что ей заблагорассудится.
   - Сбежишь - в тюрьму посадят, мигнуть не успеешь, - заметил Игорь Белоусов.
   - Точно, Савостя, посадят, - утвердительно кивнул Шича. - Щас ведь из ремеслухи сбежать - все равно, как если с фронта.
   Вася молчал, тупо уставившись в пол. На лице его застыла гримаса отчаяния. В спальне воцари-лось тяжелое молчание, которое прервал Саша, сказав:
   - Пускай посадят, а я тоже сбегу, в ремеслуху не пойду. Кто-то, может, хочет быть шахтером, а кто-то нет. Силой не заставят, фигушки...
   - Как миленького заставят, - мрачно усмехнулся Игорь.
   - Посмотрим! - вызывающе сверкнул глазами Саша.
   Однако большинство ребят были довольны предстоящей переменой в их жизни. Разговоры не смолкали до глубокой ночи. Строжилась ночная няня, заглядывая в спальню, но угомонить ребят ей не удавалось, настолько глубоко затронуло каждого сообщение Шичи. Уж очень им хотелось как можно ско-рее стать взрослыми, самостоятельными людьми, зарабатывать деньги и покупать на них что хочешь. А шахтеры - давно всем известно - зарабатывают помногу.
   На утро новость подтвердилась. В спальню зашел Тимофей Александрович и официально объя-вил об отправке всех, кому исполнилось двенадцать лет, в ремесленное училище. Воспитатель был не-многословным, не шутил как обычно, не делал замечаний расшалившимся мальчишкам. Когда все со-брались, чтобы отправиться на завтрак, он с грустинкой в голосе произнес:
   - Жаль мне расставаться с вами, ребятки. Разобраться если - зеленые вы еще. И детства у вас, какое должно быть, не получилось. Нелегко вам пришлось, а дальше покруче будет.
   Тут же спохватился: больно тоскливо начал. Придав голосу бодрости, закончил:
   - Держите хвосты пистолетом, ребятки! Помните: вы - детдомовцы, люди особой закалки. Вы в коллективе воспитаны, коллектива и держитесь, он - сила.
   У Саши после слов воспитателя настроение испортилось окончательно. Кто-то, кого он не знал и не видел никогда, навязывал ему свою волю, давил, опутывал с необоримой силой, заставлял мысли ме-таться в страхе, в поисках спасительной лазейки. Все в нем бунтовало против насилия извне, грозившее полностью лишить его собственного Я, а в случае сопротивления - упечь в тюрьму. Мальчик беспомощ-но барахтался в этих тягучих, безысходных мыслях,как в тенетах, и вдруг - словно яркая вспышка: "Чего это я расхлюздился? В тюрьму - это если бы я сбежал из ремеслухи. А я ведь туда еще не поступил. И не поступлю, сбегу по дороге." Сразу отлегло, Саша приободрился, повеселел. Беспечно посвистывая, он помчался искать Рыбака, чтобы поделиться с ним своими соображениями.
   Толя согласился с приятелем. Он тоже всерьез подумывал о побеге, но очень опасался: а вдруг дядя не примет его, отошлет обратно в детдом, тогда - хана, податься, кроме ремеслухи, будет некуда.
   - Лепеха к Таисии пошел, - сообщил он, - письмо от сестры показать хочет.
   - Дохлый номер, - поморщился Саша, - раньше надо было идти, а не тянуть до последнего. Я ему еще когда говорил... Турнет его Таисия, вот посмотришь.
   - Я спорю, что ли, сам знаю: еще как турнет.
   Подошел Витька, размазывая слезы по щекам, жалобно швыркая носом.
   - Ла-а-худра драная! Выдра вонючая! - всхлипывая, ругал он директора.
   - Турнула, - констатировал Рыбак. - Письмо хоть прочитала?
   - Про-о-читала.
   - Что сказала?
   Витька перестал всхлипывать, лицо его исказила злобная гримаса. Подражая Таисии, он визгли-во проговорил:
   - Ты, Лепехин, не сестре принадлежишь, а государству. Хочешь дезертировать с трудового фронта? Не выйдет! Будешь рабочим, как все.
   - Выходит, всех под одну гребенку, - мрачно заключил Саша. Тут же мстительно пообещал: - Подожди, вот только придем в город - ищи тогда, свищи!
   Лепеха испуганно посмотрел на него:
   - В тюрьму ведь посадят, если поймают.
   - Чудила! - рассмеялся Рыбак. - Это когда из ремесленного драпанешь, а если из детдома - не посадят, закона такого нет.
   Витька растерянно заморгал, соображая, облегченно разулыбался:
   - А ведь точно, не посадят.
   - Допер, наконец, - Саша приложил ладонь к Лепехиному лбу, - а то я уж подумал, что они у тебя не шевелятся.
   - Кто? - Витька недоуменно посмотрел на приятеля.
   - Мозги, - пояснил Саша и звонко расхохотался.
   Рыбак вторил ему, прихлопывая от удовольствия в ладоши. Рассмеялся и Лепеха, больше не от Сашиной шутки, а от сознания того, что ему ничего не грозит в случае побега.
   Сопровождать воспитанников в город Таисия поручила Зайкову. Тимофей получил в канцелярии сопроводительные документы, на кухне - сухой паек на два дня. Двенадцати мальчикам и пятерым де-вочкам выдали новую одежду и обувь, директор обратилась к выпускникам с напутственным словом. Она выразила надежду, что они станут достойными продолжателями славных, героических дел рабочего класса Советского Союза. Таисия говорила напыщенно, гладкими, заученными фразами. Ребята слуша-ли ее рассеянно, их мысли витали совсем в другом направлении.
   - Обед, говорят, мировецкий будет, - шепнул на ухо Саше Лепеха. - А шмотки разрешат надеть, когда в город придем.
   - Кто сказал?
   - Тимофей Александрович. Это ему Таисия так велела.
   - Вот зловредина! Всегда старается, как хуже, - Саша неприязненно взглянул на директора.
   - Упоров! Лепехин! Перестаньте шушукаться! Слушайте внимательно, это и вас касается. Или вам неинтересно? - Таисия вопросительно подняла брови.
   - Нет, почему - интересно, - смущенно буркнул Витька.
   - Тогда слушайте и не мешайте другим.
   Обед оказался вовсе не мировецким. Обычная дежурная двухсотграммовая пайка, жидкая баланда из капустных листьев и перловая каша. Ее, правда, дали выпускникам по две порции. Потом подошла под-вода, на которую сложили скудные ребячьи пожитки. Иван Иванович, собравшийся ехать в город по хо-зяйственным делам, договорился с Зайковым, что будет поджидать его с ребятами в деревне, находя-щейся в тридцати километрах от Краснинского.
   - Договорюсь там о ночлеге и ужин какой-никакой сготовлю, - сказал, усаживаясь в телегу, зав-хоз.
   Все детдомовские группы вместе с воспитателями вышли провожать выпускников. Махали рука-ми, нестройно кричали что-то им вслед. Ребята оглядывались, выкрикивали в ответ прощальные слова, погрустнев, окидывали взглядом такие знакомые и близкие детдомовские строения, где прошло их нелег-кое, скоротечное детство. Каждый испытывал тревожное чувство: что-то ждет их там, в новой, незнако-мой жизни, кто поддержит на первых порах, ободрит, не даст, если что, в обиду.
   Тимофей прекрасно понимал настроение ребят, старался отвлечь их от беспокойных дум, рас-сказывал веселые истории из своей шоферской жизни, о том, сколько интересного, неизведанного ждет их впереди. Скрылось из вида село, прошли мимо подсобного хозяйства. Саша отыскал глазами приту-лившуюся на отшибе Кешкину избу, невольно вздрогнул, словно от озноба, вспомнив придуманную сто-рожем дыбу. Неприязненно подумал: "Где-то он сейчас, пьянчуга вшивый?" Тут же, закипая злостью, мысленно пообещал: "Подожди, гнида, вырасту, не попадайся тогда! Так по сопатке врежу - не обраду-ешься!" Сашины мысли прервал Лепеха, толкнувший его в плечо:
   - Смотри, Упор, как на демонстрации все равно!
   Саша посмотрел, куда показывал Витька. Детдомовцев нагонял обоз из пяти пароконных повозок. Над каждой алело полотнище, укрепленное на струганных шестах. На первом транспаранте полуаршинными буквами броская надпись гласила: "Хлеб - фронту!" На втором - "Колхоз "Путь Ильича." Замыкала обоз телега с самым большим транспарантом. На нем ребята прочитали: "Хлеб сверх плана - наш подарок Красной Армии!" На повозках с высокими коробами, доверху засыпанными зерном, сидели, дымя само-крутками, подростки лет пятнадцати-шестнадцати. Обоз шумно пропылил мимо детдомовцев.
   - Подвезите маленько! - крикнул Шича, не очень и надеясь, что разухабистые возницы услышат его.
   Но с подвод донеслось:
   - Нельзя, на элеватор опаздываем!
   Часа через три Зайков объявил привал. Ребята устало разлеглись на траве. Севостьянов, кото-рому воспитатель доверил, как самому сильному, нести трехлитровый бидон с водой, налил в кружку те-пловатой воды и без особого удовольствия стал пить. И хотя на пути попадались крохотные речушки и ручьи, из которых ребята охотно пили, им вдруг непременно захотелось попить воды из бидона. Васю ок-ружили, раздались нетерпеливые голоса:
   - Савостя, мне налей. - И мне. - Мне тоже.
   Бидон быстро опустел. Рыбак, упорно не хотевший идти босиком, стер до крови кожу на большом пальце правой ноги. Он сорвал лист подорожника, послюнил его и прилепил на больное место. Саша, наблюдавший за его действиями, недовольно хмыкнув, сказал:
   - Листик твой, что мертвому припарка, сразу же слетит. Еще какую-нибудь инфекцию внесешь... Дай-ка лучше я сделаю. Он решительно снял с себя рубашку, покосился на Тимофея Александровича - не видит ли - и ловко оторвал снизу длинную полоску. Крепко обмотав ею Толин палец вместе с подо-рожником, Саша надорвал тряпицу, завел концы ее за голень и связал их между собой. Полюбовавшись на свою работу, уверенно произнес:
   - Теперь дотопаешь. Но, чур, ботинки больше не надевай, а то еще хуже сотрешь.
   В деревню, где поджидал ребят Иван Иванович, они пришли, когда солнце уже село. Усталых детдомовцев поместили в заброшенном клубе. До их прихода завхоз успел вымести из небольшого зала многомесячную пыль и раздобыть несколько охапок соломы. Расторопный хозяйственник вскипятил так-же воды и сварил ведро картошки, купил у какой-то бабки чашку квашеной капусты. Ужин получился на славу.
   Глядя на беспечно галдящих ребят, торопливо уписывающих картошку с капустой, завхоз погру-стнел. Скольких выпускников за долгие годы работы в детдоме доводилось ему провожать, он уж и не упомнит. Но всякий раз вместе с этими юными сорванцами он как бы терял частичку своей души. Не род-ные они, нет. А вот расстаешься, как с самыми близкими людьми.
   Похожие мысли обуревали и Зайкова. Он успел сдружиться с ребятами, мог охарактеризовать каждого из них. С печалью думал воспитатель о бесконечных превратностях судьбы, о новых испытаниях - неизвестно каких по счету - ждущих этих мальчишек и девчонок. Он знал, что Вася Севостьянов меч-тает стать конструктором, Саша Упоров - летчиком, Игорь Белоусов бредит морем. "Говорят, все дороги в нашей стране открыты молодым. А эти, получается, изгои общества. Самого, как утверждают, передо-вого и справедливого в мире. Что же это общество уготовило для таких вот, судьбою ушибленных? То-пать по одной половице и, не дай бог, оступиться и шагнуть на другую. Тогда зачем дорога, если она не ведет к храму? Вот это да! - усмехнулся Тимофей, - откуда это я вычитал? Философствовать начал. Хо-рошо это или плохо? Если молча, про себя, то, пожалуй, ничего."
   Спали детдомовцы крепко. Сказался тридцатикилометровый переход. Иван Иванович уехал рано, едва начало светать. Тимофей разжег прямо во дворе костер и сварил на завтрак картошку. Затем схо-дил к колодцу за водой, чтобы ребята могли умыться. Девочки, когда воспитатель пришел будить их, встали сразу, мальчишек же пришлось расталкивать. Вышли, когда солнце поднялось довольно высоко. Большак струился по степи, теряясь в травах, вновь появлялся на взгорках и пропадал в далекой дымке. Часа два ребята шагали бодро, их звонкие голоса далеко уносились в степь, вспугивая птиц. Постепенно разговоры смолкали, путники все чаще выжидательно поглядывали на идущего впереди воспитателя. На потных, усталых лицах ожидание: скоро ли привал? Зайков устал больше своих воспитанников. Нога в месте перелома нестерпимо ныла, он заметно припадал на нее. Однако держался воспитатель бодро, по его невозмутимому виду нельзя было определить, насколько ему тяжело. Оглянувшись на приунывших ребят, Тимофей, тряхнув выбившимся из-под кепки вихром, запел хрипловатым, но довольно громким и приятным голосом:
   - Споемте, друзья, ведь завтра в поход
   Уйдем в предрассветный туман.
   Споемте дружней, пусть нам подпоет
   Седой боевой капитан.
   Игорь Белоусов с загоревшимся взглядом, энергично разрубив воздух рукой, пронзительно под-хватил:
   - Прощай, любимый город!
   Уходим завтра в море...
   Десяток голосов присоединились к нему:
   - И ранней порой
   Мелькнет за кормой
   Знакомый платок голубой.
   Получалось не очень стройно, но пели ребята вдохновенно, с чувством. Они забыли про уста-лость, шли, по-военному чеканя шаг в такт песне. Когда допели последний куплет, Зайков показал на одинокую березу, склонившуюся над дорогой:
   - От деревни до этой березы аккурат восемнадцать километров будет. Считай, больше полпути прошли. Около дерева отдохнем и перекусим.
   Ребята обрадовано бросились к березе, попадали около нее на траву. После получасового отды-ха снова потянулась нескончаемая дорога, пыльная, ни чем не примечательная. Часа через два далеко на горизонте стали вырисовываться чуть заметные кривые столбики дымов. Первым их разглядел Рыбак.
   - Смотрите - показал он рукой, - город уже видно!
   - Где? Где? - ребята вытягивали шеи, впивались взглядом в однообразную даль.
   - Точно, - подтвердил Севостьянов, - вон там дым видно.
   Город приближался медленно. Спичечно тонкими выросли далеко впереди дымящие трубы. Вскоре чуткие ребячьи уши стали улавливать паровозные гудки. Все четче стали обозначаться черными треугольниками терриконы. Шли долго. Усталость ощущалась не только в ногах, но и во всем теле. Па-норама города становилась все более резкой, казалось, что она отодвигается назад по мере приближе-ния к ней детдомовцев. Прошел еще час изнурительной ходьбы, и стали различимы автомобили, конные повозки и пешеходы на улицах. И вот наконец мост через неширокую реку и первые бревенчатые дома окраины, и улица, мощенная булыжником.
   Иван Иванович, приехавший в город еще до полудня, предупредил Пелагею Егоровну о детдо-мовцах, которые придут к ней на постой. Узнав, что их вместе с воспитателем восемнадцать душ, ста-рушка разохалась:
   - Куды ж я столько народу размещу, мил-человек? Им же с дороги и помыться, и попить - поесть надо будет.
   - Да не волнуйтесь вы, Пелагея Егоровна, - успокоил хозяйку завхоз. - Ребятня - они и есть ре-бятня. В уголочке тесненько прилягут - и все дела. Покушать я им сготовлю. Всего-то на одну ночку вас стесним. Об оплате не беспокойтесь, за всех сполна расплачусь.
   - Господи! Да пущай ночуют, сиротки, - всплеснула руками старушка. - Мне не жалко, я только, что тесно.
   - Ничего, ничего, - довольный сговорчивостью хозяйки, пробасил Иван Иванович, - в тесноте, го-ворят, да не в обиде.
   Ребята настолько устали, что даже поужинали, по мнению завхоза, не очень, чтобы в охотку.
   - Куды ж таких махоньких? Неужто в шахту загонят? - сокрушалась Пелагея Егоровна, разгляды-вая детдомовцев.
   - Сперва два года будут обучаться в ремесленном училище, - объяснил завхоз.
   - Все одно наломаются сызмальства, не приведи, господи.
   Ребята, как и говорил Иван Иванович, тесно улеглись в углу, на постеленных хозяйкой матрацах. Сон мгновенно сморил их.
   Назавтра детдомовцам пришлось изрядно покрутиться по городу. Побывали в районо, затем в поликлинике, где прошли медкомиссию. Пообедали в шахтерской столовой по выданным в районо тало-нам и отправились в ремесленное училище. Директор училища, просмотрев документы, недоуменно по-жал плечами и обратился к инспектору районо, молодой бойкой женщине, сопровождавшей ребят:
   - Как же так получилось? Почему из всей группы лишь у восьми возраст полных четырнадцать лет? По закону только они имеют право на зачисление. Ну, на свой страх и риск, приму, пожалуй, еще двух. Им четырнадцать исполнится через несколько месяцев. Остальным всего по двенадцать. Вы зна-комились с их документами?
   Инспектор смутилась:
   - Не может быть, как же так...
   Директор протянул ей ребячьи метрики.
   - В самом деле, - растерянно проговорила инспектор, - ничего не понимаю... Хорошо, мы разбе-ремся. Этих, - она нервно тряхнула метриками, - я пока забираю с собой.
   Едва вышли на улицу, как бойкая сотрудница тотчас запальчиво набросилась на Зайкова:
   - Вы-то куда смотрели!?
   - А вы? - Тимофей смерил инспектора ироническим взглядом. - Распоряжение поступило от вас. В нем черным по белому указан возраст. Вот и разберитесь, кому пришло в голову посылать в училище малолеток.
   - Разберемся, - важно поджала губы женщина.
   Иван Иванович договорился со знакомым снабженцем из шахтоуправления, и тот разрешил до-везти детдомовцев до Краснинского. Грузовик вез в шахтерский дом отдыха продукты, и довольные ре-бята удобно расположились на ящиках и рогожных мешках. Общее состояние выразил Рыбак, сказав:
   - Хорошо, что нас не приняли. Будем родным писать. Может, приедут за нами или мы сами по-едем к ним.
   Зайков думал о ребятах, оставшихся в училище. Перед глазами стоял Вася Севостьянов, ска-завший ему на прощание: "Не буду я здесь учиться, Тимофей Александрович, вот посмотрите, сбегу." Тимофей не нашелся, что ответить этому, не по годам серьезному пареньку. Отделался сухими дежур-ными словами: "Ты, Вася, еще очень молод. Окончишь ремесленное училище, будешь учиться дальше. Все зависит от тебя. "Если бы зависело от меня, я бы сперва закончил школу, потом поступил в институт, чтобы стать конструктором", - возразил Вася. Он нахмурился, отрешенно махнул рукой, отвернулся и, не оборачиваясь, взбежал на крыльцо училища.
   Через неделю пришло сообщение из города: учащийся РУ Љ3 Василий Севостьянов сбежал...
  
  6.
  
   - Ленинградцы приехали! - вбежавшего в спальню Лепеху буквально распирало от интригующей новости.
   - Какие ленинградцы, - опешил Саша.
   - Какие, какие... обыкновенные - вот какие!
   - Ты толком говори! - Рыбак недовольно посмотрел на Витьку.
   - А я не толком, что ли? - обиделся тот. - Из самого Ленинграда целую кучу пацанов и девчонок привезли.
   - Зачем? - на лице у Шичи недоумение.
   - Зачем, зачем! Жить здесь будут - вот зачем! Совсем, что ли, ничего не шурупишь?
   - Ты много шурупишь! - вспыхнул Миша.
   - Давай говори, что узнал, - погасил начавшуюся было ссору Саша.
   Из сбивчивого Витькиного рассказа друзья поняли главное: из осажденного Ленинграда в Крас-нинское эвакуировали группу ребят. Для них освободили двухэтажный дом пожарной команды. Колхоз выделил для блокадников самое необходимое на первый случай: постельные принадлежности, посуду, кое-какую одежду, продукты. Классы в трех школах села уплотнили, втиснув в них еще по нескольку парт.
   Знакомство детдомовцев с эвакуированными ребятами началось с взаимной неприязни. Первые повели себя с приехавшими высокомерно, всем своим видом давая понять, что они здесь хозяева и ни в чем не собираются уступать приезжим. Но чувство собственного достоинства у ленинградцев оказалось посильнее. Они видели и пережили такое, что детдомовцам и не снилось. И это им, перенесшим неви-данные страдания, на чьих глазах погибали родные и близкие люди, какие-то приютские оборвыши, ты-ловые крысы имеют наглость показывать свой норов, говорить колкости!
   Словом, сцепились, как зачастую и заканчиваются ссоры между мальчишками. Дрались ожесто-ченно, но силы были явно не равны. Среди ленинградцев немало было четырнадцати-пятнадцатилетних подростков. И хотя детдомовцы превосходили своих противников по численности, в силе же заметно ус-тупали. И дрогнули, бросились спасаться на свою территорию. Ленинградцы не стали их преследовать. Постояли, наблюдая поспешное бегство приютских голодранцев, погрозили вслед кулаками и, радуясь победе, ушли к себе в пожарку.
   - У них вон какие дрыны! - оправдываясь, швыркал разбитым носом Лепеха. - Жалко, старшие пацаны в ремеслухе, а то посмотрели бы еще кто кого.
   У Рыбака багровели на щеке кровоточащие царапины, следы чьих-то ногтей.
   - Двое на одного - разве честно?! - с негодованием говорил он Саше. - Один на один побоялся, не то я бы ему салазки загнул!
   Саша осторожно трогал кончиками пальцев опухшее ухо, лоб нестерпимо больно жгла ссадина. Несколько остыв после драки, он испытывал двоякое чувство. С одной стороны, ему, как и другим ребя-там, хотелось поскорее расквитаться за позорное поражение; с другой, почему-то было стыдно за пота-совку с ленинградцами, которых в глубине души Саша считал героями, побывавшими на настоящей вой-не, и даже завидовал им. Когда ребята немного успокоились, он высказал свое мнение:
   - Зря все же мы задрались. Они ведь не виноваты, что их сюда привезли.
   Заметив неприязненные взгляды друзей, готовых выместить на нем свою обиду, Саша, набычив-шись, сказал:
   - Чего глаза выпучили! Не правда, что ли?! Они там на крышах дежурили, зажигалки немецкие тушили. Нам хоть чего-то жрать дают, а им ничего не давали. Я сам про это в газете читал. Кто как, а я больше драться с ними не буду.
   Бросив ребятам вызов, Саша замолчал, исподлобья поглядывая на них, готовый ко всему. Те то-же молчали, обескураженные заявлением Упора. Первым заговорил Рыбак:
   - Я против них ничего не имею, но если начнут рыпаться, пускай не обижаются.
   Мальчишки облегченно загалдели:
   - Если первыми полезут, - выразил общее мнение Лепеха, - тогда мы им вмажем, будь спок! А так... пускай живут, нам не жалко.
   Витькины слова всем понравились. Ребята развеселились, стали не без удовольствия вспоми-нать подробности драки.
   В школе Сашу ожидал сюрприз. Учительница Наталья Сергеевна по-новому рассадила учеников. В классе стало непривычно тесно из-за пяти дополнительных парт, до предела сузивших проходы.
   - Упоров, сядешь здесь, - показала учительница на одну из новых парт. За ней уже сидел какой-то незнакомый мальчишка с бледным, скуластым личиком, на котором особенно заметно выделялись белесые ресницы. Они составляли резкий контраст с густой черной, плохо расчесанной шевелюрой и угольными бровями. Пока Саша разглядывал незнакомца, Наталья Сергеевна продолжала говорить:
   - Твой сосед по парте, Упоров, приехал из Ленинграда. Там сейчас война. Зовут его Кирилл Ро-дин. Надеюсь, вы подружитесь.
   Саша сел рядом с новичком, взгляды их встретились, в них - любопытство, настороженность.
   - Что-то я тебя раньше не видел, - начал разговор Саша. - Ты разве не дрался с нашими?
   Новичок передернул плечами, небрежно процедил:
   - Была охота.
   - Сдрейфил, что ли?
   - Еще чего! Просто у меня есть дела и поважней, чем махать кулаками.
   - Это какие же?
   Кирилл посмотрел на Сашу из-под белесых ресниц оценивающим взглядом: "Стоит ли делиться с этим детдомовцем сокровенным?" Но в глазах у того было столько благожелательного простодушия, что он решился:
   - Я, видишь ли, сочиняю стихи. Хочу целую книгу написать.
   - Вот здорово! - обрадовано выдохнул Саша. - Я тоже иногда сочиняю стихи.
   Кирилл недоверчиво посмотрел на него:
   - Врешь!
   - Я же тебе не сказал врешь, когда ты про себя говорил, поверил же. Почему ты мне не веришь?
   - Поверю, если покажешь.
   - Покажу, будь спок.
   - Тогда и я тебе покажу.
   Мальчишки понравились друг другу. Из рассказов Кирилла Саша многое узнал о нем, интуитивно почувствовал в нем родственную душу. Его новый друг тоже потерял родителей. Отец у него - инженер одного из Ленинградских заводов - в начале войны записался добровольцем в народное ополчение и по-гиб в первом же бою. Мама, библиотечный работник, погибла во время бомбежки под обломками здания. Кирилл, рассказывая Саше о том трагическом дне, судорожно сглатывал слюну, нервно смахивал ладо-нью слезы с ресниц. Он побывал на месте трагедии, увидел там, где раньше стояла библиотека, огром-ную дымящуюся воронку, заполненную битым кирпичом, искореженным железом. На этом мытарства Ки-рилла не закончились. Он заболел и чуть было не умер от голода. Один, в нетопленой квартире, мальчик пролежал на кровати, завернувшись в одеяло, четверо суток. У него не было ни крошки хлеба, только в закопченном чайнике сохранилось немного воды, превратившейся в лед. Качаясь от слабости, он с тру-дом вставал с постели, выдалбливал столовым ножом горсточку льда, оттаивал во рту колючие кристал-лики. Таким его и застала соседка, случайно обнаружившая незапертой дверь в квартиру Родиных. Ки-рилл смутно помнит, как его куда-то несли, положив, завернув в одеяло, на носилки. Потом он что-то пил обжигающе горячее, приятно кружилась голова и носилки под ним медленно и мягко проваливались, проваливались...
   Очнулся мальчик в больничной палате, где кроме него лежало много других ребят. Хорошо за-помнилась Кириллу эвакуация через Ладожское озеро. Этот кошмарный путь не изгладится из его памяти никогда. Немецкие самолеты проносились над ледяной трассой на бреющем полете. Гулко ухали зенит-ки, разрывы бомб вздымали торчком льдины, водяные столбы тяжело оседали в черные бурлящие по-лыньи, быстрые ледяные фонтанчики прошивали трассу в разных направлениях, натыкались на пет-ляющие между полыньями машины, и тогда некоторые из них застывали на месте, и из кузовов врыва-лись в какофонию боя пронзительные крики раненых. Жуткая картина возникла, как в быстротечных ки-нокадрах, заставив оцепенеть от страха. Встречная полуторка вдруг вздыбилась, словно собираясь взле-теть, и торчком быстро ушла под лед.
   Долгие два месяца провел Кирилл в Куйбышевском детприемнике, затем в оздоровительном пионерском лагере на Волжском берегу и, наконец, был отправлен с группой ленинградких детей в дале-кую Сибирь.
   - После ужина приходи к нам, я тебя со своими корешами познакомлю, - предложил Саша Ки-риллу.
   Слово "кореш" он впервые услышал, когда побывал в госпитале у раненых. Оно являлось сино-нимом словам "друг", "приятель", "земляк", но содержало в себе какое-то особое значение и смысл под-разумевало более емкий, поэтому страшно понравилось Саше.
   - Ладно, приду, - согласился Кирилл, но тут же не без опаски спросил: - А ваши там не накосты-ляют мне?
   - Если кто рыпаться будет, скажи, что к Упору идешь.
   - Ты там главный, что ли?
   - Главный не главный, а не тронут, вот посмотришь.
   Этого выходного детдомовцы ждали с особым нетерпением. С Тимофеем Александровичем они наметили сходить в Кристиновку, где в клубе прииска демонстрировался кинофильм "Веселые ребята". Зайкову довелось посмотреть его еще до войны. Он очень заинтриговал воспитанников, сказав, что смешнее кинокомедии никогда не видел.
   С утра заморосил дождь, но вскоре перестал. Со стороны Лысой горы подул ветерок, сбрасывая с тополей желтеющие листья. Ребята собрались у ворот, нетерпеливо поглядывали в сторону канцеля-рии, поджидая воспитателя. Но вместо Зайкова из дома вышла Валентина.
   - В кино поведу вас я, - сказала она, - пошли скорее, а то еще, чего доброго, опоздаем. Тимофей Александрович не пойдет, у него неотложное дело.
  
  7.
  
   Петр Акимович приехал не один. Из старенькой районовской эмки, подкатившей к дому Гилинско-го, вышел высокий, темноволосый мужчина с военной выправкой. Он слегка прихрамывал на левую ногу, но шагал широко, твердо, слегка выпячивая грудь. Несмотря на свои пятьдесят четыре года, приезжий выглядел стройным и моложавым. Эдуард Семенович чаевничал в одиночестве. В сенях затопали и, он подумал, что вернулся Зайков. В дверь постучали.
   - Входите, не заперто, - крикнул главврач.
   На пороге возникли две фигуры, и он, близоруко щурясь из-под очков, оглядел вошедших. Узнав в одном из них Кубасова, Гилинский шумно отодвинул стул, радостно шагнул к нему, воскликнув:
   - Ба-а! Вот приятная неожиданность!
   Он схватил протянутую руку Петра Акимовича, крепко пожал ее, с любопытством посмотрел на второго гостя.
   - Не может быть! - Эдуард Семенович машинально отступил на шаг, растерянно улыбаясь. - Нет, положительно день чудес! Откуда ты, прелестное дитя?! Какими судьбами в наши Палестины?
   В следующее мгновение он уже тискал в крепких объятиях Пораделова, счастливо приговаривая:
   - Каков молодец! И не изменился нисколько, все такой же гренадер! Не находишь, Петр Акимо-вич?
   - Что и говорить, хоть сейчас в гвардию, - улыбнулся Кубасов.
   - Прошу к столу, друзья мои, - засуетился Гилинский, - самовар еще не остыл. А по такому слу-чаю, - главврач весело прищелкнул пальцами, - у меня пара мензурок спирта найдется.
  - Тимофей Александрович, надо полагать, на работе? - спросил Кубасов.
   - Нет. Чуть свет уехал с детдомовским завхозом в город. Его, представь, в военкомат вызвали. Разволновался страшно. Сам светится весь. Почему-то уверен, что удовлетворили его просьбу об от-правке на фронт. Сомнительно, конечно. Ведь он до сих пор на инвалидности, хотя и окреп изрядно. Из-вестно, молодой организм... Диву даешься. Попал к нам с такими травмами - живого места не сыскать, а поди ж ты! Какой-то год прошел, и не узнать человека.
   Пили чай, слушали Пораделова, увлеченно рассказывающего о Барнауле, Алтае.
   - Довелось мне в бытность мою на военной службе бывать в Швейцарских Альпах, Карпатах, на Кавказе и в Крыму, но Алтай произвел на меня самое большое впечатление. Сказка наяву. Природа там сохранилась в своем первозданном виде, красоты непревзойденной. Словами не описать, видеть надо. Мечтаю, други мои, о том дне, когда вы приедете ко мне в Барнаул, и отправимся мы путешествовать по Горному Алтаю.
   - А что, вот закончится война, будем живы-здоровы, непременно приедем, - пообещал Кубасов.
   - Ей же богу, не пожалеете. Кстати, о войне. Насмелился ведь я, подал прошение отправить ме-ня, как военспеца, на фронт. Написал, что согласен на любую должность. Ответа который месяц нет. По-лагаю, не будет. Да и наивно с моей стороны на что-то надеяться, но вот ведь какая штука: тлеет все-таки надежда, а вдруг...
   Александр Николаевич помрачнел, замолчал, уставившись в одну точку. Через минуту, встрепе-нувшись, посветлел доброй улыбкой:
   До чего же расчудесно будет, когда вы приедете ко мне! Барнаул вам беспременно понравится. Начинался город, представьте, в 1730 году с крохотного поселка при медеплавильном заводе Демидова. И кто бы, вы думаете, работал тогда на нем? - Александр Николаевич торжествующе посмотрел на со-беседников. - Представьте, Иван Ползунов! Да, да, именно тот знаменитый унтер- шихтмейстер, первым в мире изобретший универсальный тепловой двигатель.
   Удовлетворенный впечатлением, которое он произвел на друзей своим сообщением, Пораделов продолжал:
   - У нас великолепный краеведческий музей, сотрудником коего является ваш покорный слуга. Основал сие заведение в 1823 году известный в то время изобретатель Фролов. Вы, вероятно, будете удивлены, но работа на новом поприще подвигла меня на исследовательскую деятельность. Увлекся страшно и, видимо, многотрудное дело, коему посвятил себя, будет моей лебединой песней.
   - Любопытно узнать, в чем состоит суть твоего увлечения? - заинтересованно спросил Эдуард Семенович.
   - Замахнулся, понимаешь, на глыбу - самому страшно. Взялся за описание переселенческого движения крестьян в Сибирь. Пробую в своем труде дать научную трактовку Столыпинским реформам. Сей исторический пласт фактически никем еще толком не поднят. Работа адова, но втянулся основа-тельно. Продираюсь словно сквозь дебри, а интерес растет и растет безудержно.
   - Счастливый ты человек, Александр Николаевич, - в голосе Кубасова угадывалось легкое чув-ство зависти. - Будь, однако, осторожен. Тема весьма скользкая по нынешним временам. Такое могут инкриминировать, не отмоешься.
   - Знаю, поэтому и не афиширую, - согласился Пораделов. - Но верю: придет время и, бог даст, люди оценят мой труд. Отпуск решил использовать для работы в архивах. Много полезного нашел в Томске и Красноярске. Теперь вот к вам пожаловал. Немало интересного отыскал и в Ленинск- Кузнец-ком. Петр Акимович помог весьма. Однако путешествовать нынче, доложу я вам, очень даже сложно. По-езда переполнены. Облавы, проверки документов повсеместно. Ко мне же, сами понимаете, внимание особое у соответствующих органов.
   Заговорились допоздна. Эдуард Семенович дважды выходил в сени ставить самовар. Едва под-нялись из-за стола, как за окном коротко заржала лошадь, хлопнула калитка, в комнату вошел Зайков. По его широкой, торжествующей улыбке Гилинский догадался: в военкомате молодой воспитатель побывал не зря. Все же не удержался, спросил:
   - Ну, как? По всему вижу - на коне.
   - Признали годным к нестроевой службе. Пообещали отправить в действующую армию с дивизи-онным автобатом. Может быть, снова шоферить буду. Вызовут, сказали, повесткой.
   - Рад за тебя, Тимофей Александрович, а все ж грустно. Выходит, мне, старику, снова одному ку-ковать предстоит.
   - Я ж после войны снова к вам, - попытался успокоить Эдуарда Семеновича Тимофей, - она уж теперь скоро кончится.
   - Дай-то бог, - вздохнул главврач. - Впрочем, не бери в голову. Это я так, смалодушничал нена-роком. Выпей-ка лучше чаю с дороги, да расскажи все по порядку. Кстати, познакомься. Это вот и есть тот самый Пораделов Александр Николаевич, о котором ты уже достаточно наслышан.
   Тимофей вспыхнул, застеснявшись, неуверенно шагнул к столу, но гость опередил его, легко поднявшись со стула, подошел к оробевшему воспитателю, дружески протянул ему руку.
   - Таким я вас себе и представлял по рассказам Петра Акимовича, - проговорил он. - Выглядите просто молодцом. Так быстро восстановиться после того, что с вами произошло, ко всему прочему до-биться еще и отправки на фронт - это, что ни говори, - поступок. По- хорошему завидую. Умом и серд-цем я сегодня с теми, кто там, на передовой. Переживаю безысходно из-за невозможности попасть туда. Увы, с клеймом врага народа, при нынешних порядках в стране, я фактически полностью бесправен. Но, заметьте, не озлобился, не впал в отчаяние, сумел в невероятно сложных для себя условиях найти свет-лую отдушину - свое нынешнее увлечение. Тем, думаю, и буду, в какой-то степени, полезен Отечеству своему.
   Лицо Александра Николаевича посветлело, в глазах отражались решимость и вдохновение. Он продолжал:
   - Вы многое уже понимаете, а с возрастом, уверен, будете разбираться в вещах более сложных, но никогда не впадайте в уныние и, того хуже, не дайте себе озлобиться. Хочу, чтобы вы укрепились в мысли: все, что произошло и происходит с нашей многострадальной страной - это наносное, чуждое ей. Рано или поздно народ наш прозреет и все изменится к лучшему. Нынешняя преступная власть - факир на час. Долгим получился этот час, но вечно ложью не проживешь. Придет время и залечивать придется не только военные раны, но и духовные. И поверьте, дорогой мой, мною руководит не обида, а здравый смысл - плод долгих размышлений, житейский опыт.
   Слушая Пораделова, Тимофей думал: " Так вот он какой, легендарный человек, боевой комбриг! Разве так рассуждать может враг народа? Чушь несусветная... Враги народа - скорее те, кто возвел на-праслину на него, на Эдуарда Семеновича и Петра Акимовича, на моего отца и тысячи таких, как они."
   Утро выдалось по-летнему теплым, солнечным. Наскоро позавтракали. Эдуард Семенович по-спешил в госпиталь, Петр Акимович отправился в школу. Тимофей, чтобы как-то занять гостя, предложил ему прогуляться по селу. Александр Николаевич охотно согласился.
   - Краснинское - старинное сибирское село, - сказал Зайков, - лет на пятьдесят, пожалуй, по-старше Барнаула будет.
   - Да что вы говорите! - удивился Пораделов. - Это же страшно интересно. По всей вероятности здесь когда-то был казачий форпост.
   - Может быть, - согласно кивнул Тимофей. - Слышал, что до революции село считалось очень богатым. Обосновавшиеся в нем купцы занимались продажей хлеба и пушнины, понастроили каменные дома, церковь и школу возвели на свои средства. Позже геологи нашли в тайге, неподалеку от села, зо-лото. Там и сейчас прииск действует.
   - По селу видно - места здесь богатые, - заметил Александр Николаевич.
   - Не то теперь село, что прежде, - вздохнул Тимофей. - Не поверите, но после революции в нем почти ничего не построено. Церковь, сами видели, наполовину разрушена, используется теперь для хра-нения зерна. Все стареет, ветшает. Колхоз кое-что ремонтирует, но это - Тришкин кафтан. В газете про-читал как-то такую фразу: "Расцвела, похорошела с приходом Советской власти Российская деревня..." Может, я один такой слепой, но если и вижу какие-то перемены, то больше к худшему. Старики местные утверждают: раньше лучше было. Получается, врут газеты. Вот только зачем?
   - Политика - задумчиво проговорил Пораделов, - самое, на мой взгляд, грязное занятие. Пресса играет в ней не последнюю скрипку. Она - наиболее эффективное средство у политиканов разных мас-тей для достижения ими своих гнусных целей. А цель, как правило, одна - прорваться к власти, не брез-гуя никакими методами. Мои слова, вероятно, покажутся вам кощунственными, но в использовании са-мых подлых методов в борьбе с политическими противниками особенно преуспели большевики.Вы, уве-рен, удивитесь, если я скажу вам, что до революции большинство большевистских газет выходили в свет вполне легально. В отношении свободы слова тогда соблюдались демократические принципы. Случа-лось, конечно, когда правительство закрывало некоторые издания, отличающиеся оголтелым экстремиз-мом. Большевики же, придя к власти, запретили выпуск всех газет, настроенных к ним оппозиционно. На волну возмущения подобным актом Ленин ответил так: " Терпеть существование этих газет, значит пере-стать быть социалистом." Свободу слова он понимал своеобразно. Выражать свои мысли в печати мог только он и его приспешники, оппоненты - нет. Они, видите ли, не понимали, что большевики "полным ходом идут к социализму." Мыслящие люди давно уяснили, что это путь в никуда. Уверен, придет время и многие поймут, как жестоко были обмануты политическими прожектерами, ужаснутся содеянному ими.
   Шли по главной улице села. Александр Николаевич не смог сдержать восхищения:
   - Крепкое село, ничего не скажешь! Эка, размахнулось как! И местность замечательная. Непре-менно поговорю с сельскими старожилами, думаю, почерпну для своей работы немало полезного.
   Старый детдомовский барак произвел на Пораделова удручающее впечатление.
   - Напоминает наш, лагерный, - заметил он, нахмурившись.
   - Сейчас в нем печи перекладывают, а воспитанников перевели на время в хороший дом, - пояс-нил Тимофей. - А вон в том доме, - показал он на пожарку, - эвакуированные из Ленинграда ребята жи-вут.
   - Земляки, - потеплел взглядом Александр Николаевич, - представляю, какого лиха им пришлось хватить. Вам, вероятно, трудновато приходится в детдоме? - задал он неожиданный вопрос. - Дети - ка-тегория сложная, часто непредсказуемая. Ваш же контингент особенный - сироты, беспризорники.
   - Трудно, - признался Тимофей, - однако втянулся и вроде вторую семью обрел. Научился по-нимать их, они понимают меня. Ссоримся иногда, а в целом находим общий язык. Уяснил, на мой взгляд, главное: я им нужен, и они мне стали близкими. Одним словом, сроднились. Тут у нас случай произошел, до сих пор не могу оклематься. Чтобы в нашей стране и такое!
   - Что за случай? - насторожился Пораделов.
   Над переносицей воспитателя резко обозначились сердитые складки. Он некоторое время мол-чал, нервно перекатывая по щекам желваки, скупо, обрывая фразы, заговорил, поведав об осужденных за колхозную молоканку ребятах.
   Выслушав Зайкова, Александр Николаевич с горечью произнес:
   - Вряд ли вы поверите в то, что я вам сейчас скажу, но это правда. Может быть, вы помните об известном постановлении ЦИК и СНК, принятое в тридцать пятом году. В нем говорилось о применении всех мер уголовного наказания к детям, начиная с двенадцатилетнего возраста. Но вы наверняка не знаете, что настоял на этом варварском постановлении нарком обороны Ворошилов. Именно он обра-тился по этому поводу лично к Сталину, Молотову и Калинину. С его "легкой руки" Политбюро утвердило для детей высшую меру наказания - расстрел.
   - Не может быть! - с ужасом выдохнул Тимофей. - Откуда вам такое известно?!
   - От человека, занимающего очень высокий пост, моего бывшего курсанта. Назвать его имя я, по известным причинам, не могу. Но в искренности и кристальной честности этого человека я не сомнева-юсь.
   Пораженный услышанным, Зайков замкнулся в себе, потемнел лицом и до самого дома не про-ронил больше ни слова.
  
  8.
  
   Зима сорок второго заставила себя ждать. Явление для Сибири редкое: первый снег в Краснин-ском выпал лишь в конце первой декады декабря. Низкие тучи внезапно нависли над промерзшей, седой от изморози землей и забелила, скрыла из глаз темную стену тайги колючая пурга. Через какой-нибудь час намело под плетни и заборы островерхие сугробики, а мириады снежинок продолжали безумство-вать в стремительных хороводах, застилая белой пеленой дома и деревья.
   Поутру ветер стих, снег повалил крупными хлопьями, мягко и бесшумно опускаясь на празднично посветлевшие улицы села. Валентина суетливо сновала по коридору, заходя в спальни, нервно выгова-ривала дежурным за небрежную уборку, неряшливо заправленные кровати. Ее раздражал любой пустяк, на который она раньше не обратила бы внимания. Ребята недоумевали: какая муха укусила Валентину, всегда такую ласковую и приветливую. Объяснил непривычное поведение воспитательницы Шича, при-шедший с дежурства по кухне, где он случайно подслушал разговор поварихи с кастеляшей.
   - Вы ничего не знаете, а Тимофею Александровичу повестка из военкомата пришла. Его на фронт забирают. А Валентина влюбилась в него и хочет пожениться с ним.
   - Трепло! Откуда это известно? - оборвал Мишу Рыбак.
   - Я не треплю, а сам слышал, как повариха про это кастелянше говорила.
   Шича обиженно швыркнул носом.
   - Какая такая между ними любовь, если ничего не было заметно? - Лепеха язвительно посмот-рел на Мишу.
   Тот вспылил:
   - Я, что ли, подглядывал за ними! За что купил, за то и продал!
   - Так, значит, Тимофей Александрович уезжает от нас, - потерянно произнес Саша. - Плохо, па-цаны, без него будет.
   - Совсем затюкает нас теперь Таисия, - погрустнел Лепеха.
   - Где сядет, там и слезет, - Рыбак зло сверкнул глазами. - Вот дождусь весны и, гад буду, сбегу.
   - Я тоже здесь загорать не собираюсь, - присоединился к нему Саша.
   Лепеха азартно хлопнул ладонью по колену:
   - Если сестра не заберет меня до весны, я тоже с вами драпану.
   В полдень к канцелярии подкатил на санях Иван Иванович. Детдомовцы высыпали во двор про-вожать Тимофея Александровича. Отдельной группой сгрудились воспитательницы. Говорили наперебой напутственные слова необычайно посерьезневшему, порозовевшему от волнения Зайкову. Пришел Эду-ард Семенович. Он еще раньше простился с Тимофеем и теперь стоял позади воспитательниц с груст-ной улыбкой на уставшем, постаревшем лице. Ближе всех к уезжавшему стояла Валентина. В широко раскрытых глазах ее застыла печаль, веснушки приобрели неестественный медно-красный оттенок, отче-го казалось, будто вся она освещена закатным солнцем. Воспитательница молчала, не в силах произне-сти ни слова. Прерывистое дыхание выдавало ее большое внутреннее напряжение. Когда же Иван Ива-нович, тронув Зайкова за плечо, бодро произнес: - Пора ехать, а не то ко времени не поспеем, - Вален-тина стремительно шагнула к Тимофею и, жалобно вскрикнув, обхватила руками его шею, слепо ткнулась губами в щетинистый подбородок.
   - Валентина Михайловна! Опомнитесь, здесь же дети! - возмущенно произнесла директор.
   - Вы, Таисия Марковна, не встревайте! - грубым голосом одернул ее Иван Иванович. - Дело мо-лодое, вас не касаемое. А дети не глупее некоторых, поймут, как надо.
   - Смущенный неожиданным порывом Валентины, Тимофей сбивчиво проговорил:
   - Не надо, Валюша, успокойся. Обязательно жди, я приеду.
   К подводе подошел Гилинский, протянул Тимофею руку:
   - Ты уж не тяни с письмом. Как прибудешь на место, тотчас напиши.
   - Напишу обязательно.
   Поколебавшись мгновение, Зайков обнял главврача и они троекратно по-русски расцеловались. Полозья саней заскрипели по свежему снегу, страдальчески дернулась в нервном тике щека у Эдуарда Семеновича, скользнувшая по ней слезинка затерялась в глубоких морщинах.
   Печи в бараке наконец переложили, и председатель колхоза настоял на переезде в него ребят из временно занимаемого ими дома. "У меня курсанты где попало живут, - сказал он Таисии Марковне, - колхозу это в дорогую копеечку обходится. Случилась нужда, мы вас выручили. Теперь, извиняйте, дом самим нужен позарез."
   Для директора перевод воспитанников в старый барак - дело канительное, но она понимала: уго-ворить председателя подождать до лета не удастся. У того своих забот с избытком. Да и молодежь, по-наехавшую в село из разных деревень обучаться на курсах механизаторов, жильем обеспечить, хоть ум-ри, надо. Иначе райком живо шкуру спустит.
   Ребята роптали. Из теплого, обжитого жилья уходить не хотелось. Понимали: отремонтирован-ные печи не так уж и много добавят тепла в порядком обветшавшем бараке. Требовался капитальный ремонт. Рассохшиеся полы, подгнившие бревна, покосившиеся рамы и дверные косяки не могли уже служить надежной преградой зимним холодам. На ремонт же барака у колхоза пороху не хватило.
   После переезда Анастасия Марковна прошлась по спальным помещениям, обреченно повздыха-ла, уповая лишь на обещание председателя снабдить детдом на зиму сухими дровами и углем. По дру-гому повела себя Валентина. Раздобыла в колхозе паклю, с полведра ржаной муки и вместе с ребятами принялась за дело.
   Около воспитательницы жались новенькие - девять мальчиков в возрасте от восьми до десяти лет. Наголо остриженные, до прозрачности худые, с пугливыми взглядами загнанных зверьков, они пред-ставляли удручающее зрелище. Даже самые настырные задиры, вопреки негласным детдомовским пра-вилам, не трогали их, не запугивали жестокой расправой, если те не будут отдавать им свои пайки. Эти ребятишки потеряли родителей, когда с огромными толпами беженцев уходили в тыл в первые месяцы войны. Они пережили страшные бомбежки, видели гибель сотен людей, в том числе своих родных и близких.
   В отзывчивой, по-матерински ласковой Валентине они находили так необходимую им душевную опору и поддержку, тянулись к ней словно бледные, худосочные ростки к солнцу. То и дело слышались их тонкие, слабые голоса: "Тетя Валя, здесь тоже надо клеить? Тетя Валя, а можно я буду бумагу нама-зывать?" Перепачканные в клейстере, с налипшими на одежду полосками газетной бумаги, они больше мешали, чем помогали. Но воспитательница была с каждым неизменно добра и терпелива, всем находи-ла посильное занятие.
   Старшие ребята конопатили снаружи щели в стенах барака. Подошедший к ним Иван Иванович решительно забраковал всю работу.
   - Так, ребятки, дело не пойдет, - сказал он, - пальцами паклю подтыкать - все равно, что сопля-ми приклеивать. Погодите малость, я сейчас.
   Он ушел и вскоре вернулся, принеся с собой с десяток крепких березовых клиньев, три молотка и киянку. Взяв пучок пакли, завхоз свернул ее в тугой жгут, наложил его на щель и плотно вбил внутрь, ловко орудуя клином и молотком.
   - Всем понятно, как надо конопатить? - повернулся он к мальчишкам.
   Те дружно закивали:
   - Всем.
   - Вот и валяйте в таком духе, только пальцы себе не поотшибайте.
   Декабрьские морозы крепчали, но барак худо-бедно тепло держал. Во всяком случае, куржака в насквозь промерзавших раньше углах, не было. И если бы не постоянное, изнуряющее чувство голода, жить было бы можно. Дня за три до нового года Шича принес новость, основательно всполошившую ре-бят. Он сообщил, что самолично видел, как Иван Иванович, приехавший из города, и сторож заносили в склад бочки с брынзой.
   - Почем ты знаешь, что в бочках брынза? - спросил Белоусов.
   - Так на бочках же наклейки, а на них написано: "брынза". Читать пока что умею.
   - Брынзу я люблю, - мечтательно произнес Саша. В том детдоме нам ее давали.
   - Вот стибрить бы! - нетерпеливо заерзал Зайцев.
   - Тебе чо, Заяц, в тюрягу захотелось? - покосился на него Гусляр. - Забыл, как пацаны за моло-канку припухли?
   - Молоканка-то колхозная, а брынза так и так наша, - рассудительно заметил Рыбак. - Кто же нас за наше же добро судить будет? Михина компания сколько раз кухню обчищала, и ничего.
   - Если нам и дадут в новый год брынзы, то вот по такусенькому кусманчику, - Лепеха показал ми-зинец, - вкуса даже не расчухаем, а если слямзим - от пуза нашамаемся.
   Разговор на волнующую тему продолжался и после ужина. Потом пошла в ход считалка. Первы-ми идти на склад за брынзой выпало Белоусу и Рыбаку. Им предстояло самое трудное - проследить, ко-гда сторож уйдет в столовую спать, а затем сорвать замок с двери склада.
   Несколько раз выходили Игорь и Толя на улицу, прокрадывались к столовой и всякий раз воз-вращались ни с чем. Досадливо сообщали, с нетерпением поджидавших их, ребятам: "Еще пока не спит." Один раз чуть было не нарвались на сторожа, обходившего детдомовскую территорию. Некоторых ребят уже сморил сон, когда, наконец, в очередной раз, замерзшие, но довольные, возвратились Белоус с Ры-баком. Толя прямо с порога выпалил:
   - Все, робя, сторож закемарил! Мы замок оторвали. Только всей оравой туда не суйтесь - за-шухеритесь. Ходите по одному.
   - А вы разве не пойдете? - удивленно спросил Лепеха.
   Рыбак самодовольно хмыкнул:
   - Нашел дураков. Мы уже сходили.
   - А брынза где?
   - Где надо.
   Толя отвернул полу пальто, показал Витьке белый, ноздреватый круг.
   - Ого! - восхищенно произнес тот, на мгновение оцепенев при виде такого богатства.
   Опять в ход пошла считалка. Сашина очередь, к его большому неудовольствию, оказалась чуть ли не в самом конце. Невыносимо было видеть ребят, уже сходивших на склад, набивающих рот брын-зой, громко чавкающих и жмурящихся от удовольствия. Пришел, закоченевший на морозе, Шича, присло-нился к печке, стуча зубами, проговорил:
   - Ну и холодрыга! Пальцы совсем отморозил, пока кругляш выцарапывал. Чего, Упор, буркалы-то вытаращил! Топай скорей, твоя сейчас очередь, - поторопил он дружка.
   Саша, встрепенувшись, быстро накинул пальтишко, стремглав выскочил за дверь. Пока бежал к складу, почувствовал: мороз здорово покрепчал. В темноте нашарил в углу склада бочки, сунул руку в одну - пусто. Не нащупал брынзу и в двух других. "Неужто всю повытащили", - мелькнула жуткая мысль. Попробовал дотянуться пальцами до дна , свесившись, сколько можно, вниз, не получилось. Вспомнил, что у левой стены склада стояли когда-то метлы и лопаты. Так и есть. Они были на месте. Взяв лопату, мальчик стал поочередно опускать черенок в бочки. Лишь в одной из них днище не издало гулкого звука, черенок уткнулся во что-то упругое. Ага, есть! Попробовал опрокинуть бочку, чтобы легче было добрать-ся до брынзы, не тут-то было. Она крепко примерзла днищем к земляному полу. Тогда Саша, перева-лившись через край, спрыгнул на дно. Но согнуться в узком пространстве не смог. Вылез, злясь на собст-венное бессилие. Широко расставив ноги, силясь не соскользнуть вниз, стал опускаться, вытянув вперед руку, другой придерживаясь за стенку. Дотянувшись до вожделенного кругляша, попытался, впиваясь ногтями в мерзлую мякоть, поставить его на ребро. Это ему удалось. Крепко ухватив брынзу руками, Са-ша сделал отчаянную попытку выбраться из бочки, но ноги сорвались с края, и он сполз на дно. Бедняга скреб ботинками о стенки бочки, дергался всем телом, стараясь раскачать ее и опрокинуть. Обессилев, мальчик затих. Кружилась голова, отступал холод, Сашу все больше стал одолевать сон.
   Коля Гусляр, нетерпеливо ерзавший в ожидании своей очереди, наконец, не выдержал и, нервно выругавшись, стал надевать пальто.
   - Куда намылился, дурак! - попробовал остановить его Толя, - Может, он зашухерился и ты за-одно влипнешь.
   - Ага! Дурака нашел! - окрысился Гусляр. - А если он всю брынзу стырит и заныкает ее где-нибудь, я тогда лапу что ли буду сосать?
   Проскользнув в склад, Гусляр добрался до бочки, в которой находился Саша. Руки его нащупали торчащие наружу ботинки, он шепотом позвал:
   - Упор, давай вылазь! Хватит, поди, хапать. По одной штуке же договаривались.
   Ботинки оставались неподвижными.
   - Ты чо, Упор! Ты не придуривайся! - испуганно проговорил Коля, а через мгновение он уже мчался к бараку, холодея от ужаса. Ворвавшись в спальню, крикнул: - Робя, там Упор в бочке замерз!
   Рыбак с Лепехой, не сговариваясь, сорвались с кроватей и без пальто выскочили на улицу. На складе они быстро отыскали бочку с Сашей, стали, что есть силы, тащить его за ноги, но тот словно при-мерз ко дну. Тогда мальчишки, ухватившись за края, стали дергать бочку, стараясь повалить ее. Тщетно. В склад проскользнуло еще несколько пацанов. Кто-то разбежался и толкнул бочку плечом, она слегка качнулась и ребята, разом навалившись, опрокинули ее. Сашу вытащили, подхватили и быстро понесли в барак. В тепле, прислоненный спиной к печке, он очнулся, веки его дрогнули и приоткрылись. Словно сквозь туман, увидел Саша склонившиеся над ним, обеспокоенные лица своих друзей. Откуда-то издале-ка донесся до него голос Рыбака:
   - Смотри-ка, очухался! Умирал ведь уже, а брынзу, гляньте, из рук не выпустил. Так вцепился - не отдерешь.
   Испуг у мальчишек сменился неудержимым весельем. Они хохотали, не в состоянии остановить-ся, показывая пальцами на Сашу, продолжавшего крепко сжимать руками брынзу, впившись в нее ногтя-ми.
  
  9.
  
   Много брынзы не съешь, как бы голоден ты ни был. В этом ребята убедились очень скоро. Во рту у каждого прочно поселилась соленая горечь, возбуждавшая неутолимую жажду. Они пили и пили, но просоленный желудок не так-то просто было промыть. К Саше пришел Кирилл Родин. Детдомовцы еще раньше успели познакомиться с ним, поэтому встретили ленинградца радушно, наперебой стали угощать его брынзой.
   - Ешь, не стесняйся, у нас ее навалом, - Саша протянул гостю большой кусок.
   Тот откусил от него немного, с видимым удовольствием стал жевать упругую массу. Лица маль-чишек, наблюдавших за ним, скривились, будто они разом надкусили лимон.
   - Вкусно?- вяло спросил Саша.
   - Еще как! - Кирилл с аппетитом проглотил, размятый зубами, соленый комочек. - Но, много ее не съешь, - авторитетно сказал он. - Она быстро охотку собьет, да еще и обопьешься потом.
   - А ты почем знаешь? - удивился Рыбак.
   - Когда у нас в Ленинграде немцы склады еще не разбомбили, мама по карточкам брынзу полу-чала. Я один раз вот такущий кусмень слопал. После целый день пил как слон.
   Мальчики сочувственно заулыбались. Лепеха, с отвращением посмотрев на кусок брынзы в руке Кирилла, от которого тот собирался откусить еще, заключил:
   - Остобрындила так, что и силком в глотку не лезет.
   - Почему?- возразил Кирилл. - Я и потом по многу ее ел, только по-другому.
   - Как это "по-другому?" - Саша с любопытством посмотрел на своего нового приятеля.
   - Я ее в воде долго вываривал, пока из нее вся соль не испарилась, тогда и ел сколько хочешь.
   - Мирово! - восхитился Лепеха. - А мы-то, лопухи, не доперли.
   Вся спальня пришла в движение. Ребята спешно доставали из своих заначек старые консервные банки, хранимые для поджаривания пшеницы. Вскоре банками, с налитой в них водой, была тесно за-ставлена вся печная плита. Вываренная брынза стала вязкой, похожей на живицу, которую детдомовцы отколупывали с сосновой коры. Она склеивала челюсти, обволакивала язык, Не просто было откусить от нее кусочек. Зато стала брынза необыкновенно вкусной и совсем не вызывала жажды. Польщенный все-общим вниманием, Кирилл сказал, что знает, как сделать брынзу не липкой. "Давай, рассказывай", - по-требовали ребята.
   - Ну, например, можно ее раскатать, чтобы стала толщиной с палец, разрезать на дольки и замо-розить. Потом можно откусывать помаленьку и есть.
   Лепеха тут же забраковал этот способ:
   - Дудки! Я пока что не псих. Тут накай ни накай, а найдутся оглоеды, стырят.
   С Витькой согласилась вся спальня. Попробовать мороженой брынзы - искушение великое, но рисковать никто не хотел.
   - И так схаваем, - разлепив челюсти, умудрился проговорить Гусляр.
   Сходили на обед, потом снова поели брынзы. Во время обеда в столовую зашел Иван Иванович. Сердито посмотрел на ребят, но ругаться не стал, сказал только:
   - Для вас же, обормотов, старался. Думаете, легко досталась мне эта брынза? Еле выцыганил, надеялся Новый год вам устроить по-людски. Э-э-э, что там... Толковать с вами - без толку, - безнадеж-но махнул рукой завхоз, - волки вы и есть ненасытные.
   Таисия Марковна в отчаянье заламывала руки, бесновалась от бессильной злобы:
   - Что прикажите мне с этими бандитами делать!?
   - А что тут сделаешь, - спокойно басил Иван Иванович, - голод - не тетка. Опять же от своего вора уберечься мудрено.
   - Сегодня, робя, выходной ведь, - напомнил Шича. - Смотаемся на базар! Там, может, яичко стибрим, репу там...
   Идея всем пришлась по душе и ребята стали спешно одеваться. Саша с Кириллом решили не хо-дить. Очень уж хотелось им поговорить о своем. Они уютно устроились около печки, и Саша первым де-лом спросил:
   - Стихи принес?
   - Принес.
   Кирилл вынул из кармана смятую тетрадку, строго поглядел на приятеля:
   - Чур, ты тоже свои читать будешь.
   - Конечно, буду. Я их все наизусть знаю. А ты про что больше любишь сочинять?
   Кирилл дернул плечом, затрудняясь с ответом, неопределенно сказал:
   - Да, так, в общем о разном. Понимаешь, они в голову как-то сами приходят. Специально про что-то я не могу.
   - И у меня, наверно, так же, как у тебя.
   Мальчики понимающе переглянулись, и Саша поторопил приятеля:
   - Давай, начинай.
   Кирилл с расстановкой, певуче растягивая слова, прочел:
   Ощущая холод на лице
   -Я люблю идти навстречу ветру,
   И колючую снежинок сетку,
   Таящую быстро на щеке.
   Я люблю свой город моросящий,
   И Невы свинцовистую гладь,
   И Адмиралтейства пик блестящий,
   Петергофа царственную стать.
   Саша с изумлением и восхищением смотрел на Кирилла, не находя слов, чтобы как-то отреаги-ровать на стихи. Он не ожидал услышать от этого невзрачного ленинградского мальчишки такое, замеча-тельное, на его взгляд, стихотворение. И ведь какие слова он интересные знает. Но почему так получа-ется: когда мы разговариваем, так красиво, как в стихах, у нас не выходит, и слова такие не говорим. А если стихотворение начинаешь сочинять, то они откуда-то сами берутся, и получается очень здорово. Значит, для стихов нужны особые, необыкновенные слова, иначе интересно ни за что не напишешь.
   - Ну, как тебе? - прервав Сашины мысли, нетерпеливо поинтересовался Кирилл.
   - Хорошо ты сочиняешь, прямо совсем по-взрослому, - чистосердечно похвалил его Саша. - Да-вай дальше.
   Кирилл испытующе посмотрел на него и, поверив в искренность сказанного, довольно улыбнув-шись, произнес:
   - Я еще не так бы смог сочинить, но многих нужных слов пока не знаю. Мне мама всегда говори-ла, чтобы я больше читал разных книг, тогда и знать буду больше. Послушай вот про зиму:
   - Пришла зима, усыпав густо
   Дождливой осени следы
   Пушистым снегом, стало пусто,
   Но нет в том никакой беды.
   Для молодежи развлеченье -
   Полезным спортом увлеченье.
   Весьма хорош для резвых ног
   благоустроенный каток.
   Вот Новый год, взвалив на плечи,
   С собой принес старик-мороз,
   А вместе с ним - игрушек воз.
   Зажег на пышной елке свечи,
   Вокруг которой Новый год
   Повел детишек хоровод.
   - У тебя прямо как у Пушкина получается! - восторженно заметил Саша. Ты, наверно, когда вы-растешь, поэтом станешь.
   - Нет, я поэтом не хочу, буду лучше путешественником, хочу весь мир объездить.
   - Путешествовать - это, конечно, здорово, - согласился Саша. - В Индии, например, побывать или в Америке. Я про разных путешественников много читал, мировецкая у них жизнь. Ты не читал "Дер-су-Узала?"
   - Нет. А про кого это?
   - Про охотника одного. Он в Уссурийской тайге жил. Проводником был в экспедиции у Арсеньева. Ну, который был там начальником. Так этот Дерсу мог запросто определить следы любого зверя, а в тай-ге свободно ориентировался без компаса и карты.
   - Я такую книгу не читал, - признался Кирилл.
   - Возьми в библиотеке, там она есть.
   - Ладно. Теперь давай ты читай свои стихи.
   - Да они у меня не очень еще хорошие. Я ведь недавно стал сочинять, - смутился Саша.
   - Валяй, не тушуйся, там посмотрим, - покровительственно ободрил его приятель.
   - Только, чур, не смейся.
   Саша помолчал, собираясь с духом, перебирая в памяти стихи, начал декламировать, испытую-ще поглядывая на Кирилла:
   - Ночь рождественская особая,
   Таинств чудных полным-полна.
   На горбатые спины сугробов
   Серебром пролилась луна.
   Лес чертоги прикрыл Берендеевы,
   Подо льдом крадется река,
   На еловой хвое белеют,
   Прикорнувшие на ночь снега.
   Нас судьба ненароком ранит,
   Но упрямо стремимся к добру...
   Загадай, Рождество не обманет,
   Тайны сердца доверь ему.
   Сокровенные, самые, самые,
   Что таились в глубинах души,
   И бальзам на душевные раны
   Родниковой водой побежит.
   - Ну, это не ты написал, криво усмехнулся Кирилл. - Так нечестно. Ты давай свои стихи, если они у тебя есть, а чужих я и сам дополна знаю.
   Саша даже покраснел от негодования:
   - Не веришь, да!? - Я ведь тебе поверил, а ты... Пацаны тоже сначала не верили, говорили: "Сдул откуда-то." И Тимофей Александрович тоже: "Списал, поди, из какой-нибудь книжки?" Я им всем доказал и тебе докажу.
   - Ладно, ладно, не заводись, - примирительно сказал Кирилл, - просто у тебя тоже больно по-взрослому выходит. А Рождество-то зачем приплел? Это ведь религиозный праздник. Ты разве в Бога веришь?
   - Может, он и старый, - ушел от ответа Саша, - а только все равно хороший. Моя бабушка в Ро-ждество всегда гадала. Она очень любит этот праздник, хотя в церковь больше уж не ходит. Да и куда ходить, если ее в какой-то склад переделали. Скажешь еще, что и бабушка у меня плохая?
   - Я этого не говорил, - Кирилл обиженно скривил губы. - Я только, что праздник старый.
   - Старый ни старый, а его и сейчас многие признают, - авторитетно заметил Саша. - Твои стихи тоже, как старые, на Пушкинские похожи, а ведь интересные же. По-твоему выходит: раз они похожи на старые, так их что ли и сочинять нельзя?
   - Чего ты все время рыпаешься! - не на шутку разозлился Кирилл. - Ты разве не пионер?
   - Ну, пионер, так что из того?
   - Просто рассуждаешь как-то по-буржуйски.
   - Сам ты буржуй! Кто написал "царственная стать?" Значит, ты за царя.
   - Я за царя!? Псих ты, Упор, а не лечишься. Мои папа с мамой были коммунистами! А я с тобой больше за одной партой сидеть не буду!
   - Не бойся, не заплачу. Видал я таких поэтов задрипанных!
   Мальчишки набычились, готовые в любое мгновение сцепиться. Они тяжело дышали, с ненави-стью глядя друг на друга. Кирилл нервно мял тетрадку, пытаясь засунуть ее в карман. Порвав обложку, он зажал тетрадь под мышкой, схватил свое пальто и выскочил за дверь.
   До конца дня Саша никак не мог успокоиться после ссоры с Кириллом. Вернувшийся с базара Рыбак, сразу заметил, что Упор не в себе. Разрезав добытую у зазевавшейся торговки репу на четыре равные части, он наделил каждого из друзей сладким лакомством. Лепеха с Шичей, жадно кромсая репу, стали оживленно обсуждать вылазку на базар. Толя, с хрустом размалывая сочный клубень, поинтересо-вался:
   - Подрался с кем, или другое что?
   - Нет, не дрался. С Кирей - ленинградцем полаялись. Он меня буржуем обозвал, а я его задри-панным поэтом.
   Рыбак захохотал:
   - Он, что ли, тоже стихоплет? То-то, я смотрю, вы спелись с ним.
   Толя перестал смеяться, посерьезнев, сказал:
   - Зря ты с ним из-за чепухи сцепился. У него родители на войне погибли, поэтому он и нервным стал. Ты же сам говорил, что не будешь с ленинградцами цапаться. А Киря - пацан мировецкий, ты с ним снова подружись, зазря не рыпайся.
   - Да я уж тоже переживаю, - признался Саша. - А стихи он здорово сочиняет. Из него хороший поэт получится.
   Утром Саша пришел в школу раньше Кирилла, положил тетрадки в парту и стал дожидаться ле-нинградца, совершенно не представляя, чем закончится их встреча. Кирилл появился в классе перед са-мым звонком на урок. Как ни в чем не бывало, он прошел к своему месту, сел рядом с Сашей, аккуратно положил на край парты стопку из двух учебников и трех тетрадок. Потом он вынул из кармана непроли-вашку, поставил ее в круглое углубление на парте и, повернув голову, пристально посмотрел на соседа. В глазах его - настороженность и вопрос. Встретив открытый, приветливый взгляд приятеля, он протянул ему руку, проговорил:
   - Мир?
   - Мир, - обрадовано выдохнул Саша, крепко сжав пальцами ладонь Кирилла.
  
  10.
  
   От Тимофея Александровича пришло сразу два письма - одно адресовано Валентине, другое ре-бятам. Таисия Марковна распорядилась собрать всех воспитанников, сразу после ужина, в Красном угол-ке. В зале было прохладно, и ребята, не снимая пальто, тесно расселись на нескольких скамьях, поближе к сцене. Директор находилась в приподнятом настроении, приветливо улыбаясь, поторапливала опо-здавших:
   - Скоренько, скоренько проходите, садитесь. Гусляр! Зайцев! Не стойте столбами, свободных мест еще достаточно.
   Анастасия Марковна пододвинула поближе к себе десятилинейку, подкрутила фитиль у лампы. Затем неторопливо развернула помятый треугольник солдатского письма, торжественно произнесла:
   - Письмо с фронта от Тимофея Александровича.
   Ровным, отчетливым голосом начала читать. Зайков поздравлял детдомовцев с Новым годом, сообщал, что находится в действующей армии, подвозит на трехтонном грузовике боеприпасы на пере-довую. Фашистов видел пока лишь пленных. Основную часть письма воспитатель посвятил расспросам о детдомовских делах, просил ребят писать ему почаще. Далее следовали приветы директору и воспита-тельницам, Ивану Ивановичу и всему обслуживающему персоналу.
   Ребят письмо разочаровало. Они ждали от любимого наставника рассказов о его героических де-лах, в которых обязательно должны быть описания о стремительных атаках, рукопашных схватках с фа-шистами, из которых Тимофей Александрович непременно бы выходил победителем. В каждом бою он обязательно должен быть впереди всех, строчить из пулемета, пронзать врагов штыком, забрасывать их гранатами. А подвозить снаряды или там патроны - особой храбрости не надо. Совсем недавно детдо-мовцев водили в Кристиновку, где они посмотрели несколько киносборников, повествующих о красноар-мейском поваре Антоше Рыбкине. Вот кто настоящий герой! В какие бы переплеты он не попадал на вой-не, всегда выходил из них победителем, оставляя фрицев в дураках.
   Кончив читать, Таисия Марковна наставительно заключила:
   - Вы должны гордиться вашим воспитателем. Тимофей Александрович настойчиво добивался своей отправки на фронт и достиг желаемого. Теперь он храбро сражается с гитлеровскими захватчика-ми. Надеюсь, вы не подведете его, будете хорошо учиться, перестанете нарушать дисциплину.
   Слезы умиления и счастья пролила Валентина, читая послание Тимофея. Прежде скупой на чув-ствительные излияния, Зайков в военной обстановке совершенно преобразился. Каждая строчка в его письме была пронизана трогательной нежностью, заботой и любовью. В заключение он посетовал на то, что не имеет при себе ее фотокарточки, попросил с первым же письмом выслать ему любую, какая най-дется в доме.
   Счастливая и в то же время обеспокоенная, Валентина поспешила к кастелянше, с которой води-ла дружбу и лишь ей доверяла свои самые сокровенные тайны.
   - Посоветуй, Маша, что мне делать? Тимофей Александрович хочет, чтобы я ему свою фотокар-точку прислала. Но я же не могу сняться с такими конопушками. Представляю, как его товарищи там, на фронте, будут смеяться, когда он им меня покажет. Засмеют ведь совсем. Еще и скажут: "Ну, нашел же ты себе сокровище, будто мухами обсиженное."
   - Заполошная же ты, Валюха! Дурная и заполошная! Да ты на себя в зеркало глянь - краля, каких поискать. Конопушки твои тебя нисколечко не портят. Ты с ними еще красивше выглядишь. Уж ты мне поверь, я врать не стану. Ну, а коли ты ему хочешь чистую фотку послать, скажи фотографу: так, мол, и так, и он твои рыжинки уберет, будто их и не было. Это для него пустяки. Все ж мой тебе совет: не дури, посылай карточку без изменений. Он-то тебя такую и любит.
   Валентина просветлела:
   - Верно! Твоя правда! Ничего убирать не буду, как получусь, такую и вышлю.
   Наташка Воропаева из старшей девчоночьей группы заболела. То ничего, ничего, а то вдруг так схватит низ живота, что она аж побелеет от боли, сожмется на койке калачиком и тоненько стонет. Дев-чоночья воспитательница, Мария Степановна, всерьез Наташкину болезнь не воспринимала. Обычно, когда у той начинался приступ, спрашивала: "Воропаева, ты опять какую-нибудь гадость съела?" "Нет, не ела", - пугливо отвечала девочка. "Тогда почему у тебя опять живот заболел? Ты мне эти фортели не демонстрируй! Не подбирай и не ешь, что попало!" Кончалось, как всегда, тем, что приносила воспита-тельница из медпункта резиновую грелку, наполняла ее горячей водой и клала Наташке на живот.
   В тот холодный зимний день Наташа не смогла пойти в столовую на обед. Лежала, корчась, креп-ко прикусив губу. На резко осунувшимся лице, искаженном от невыносимых страданий, выделялись ши-роко раскрытые глаза с мученически метущимися зрачками. Она не узнавала столпившихся около крова-ти девочек, не слышала их сочувственных слов. Кто-то, чуя неладное, сбегал в младшую группу за На-ташкиной сестренкой, восьмилетней Ленкой. Та прибежала, встала у изголовья, испуганно уставившись на сестру, и внезапно заревела во весь голос, растирая грязным кулачком мокрые от слез щеки.
   Сообщили Марии Степановне. Воспитательница поспешила в группу, склонилась над больной, подозрительно всматриваясь в ее лицо, строго произнесла:
   - Опять у тебя, Воропаева, живот заболел? - и осеклась, разглядев замутненный, невидящий взгляд девочки.
   Пришла директор. Сразу оценив обстановку, распорядилась немедленно отправить Наташу в больницу. Там больную осмотрел Эдуард Семенович, вызванный дежурным врачом из госпиталя, велел срочно подготовить все для операции. Через час он вышел из операционной, прошел в приемный покой, где ждали результата операции Таисия Марковна, Мария Степановна и несколько девочек из старшей группы. Окинув всех грустным взглядом, главврач глухо произнес:
   - Слишком поздно привезли. Перитонит.
   От незнакомого слова повеяло чем-то неотвратимо жутким. Всем стало понятно: Наташа умерла. Хоронили ее в конце декабря, в ненастный ветреный день. Метель мелькала белыми шлейфами между крестами сельского кладбища, непрестанно сыпалась струйками мелких снежинок в свежевырытую мо-гилу. Детдомовцы с воспитательницами молчаливо жались за бугорками, не успевшей еще остыть, зем-ли, отворачиваясь от пронизывающего ветра.
   Иван Иванович со сторожем стали на вожжах осторожно опускать гроб. Жалобно заревела Ленка, икая от перехватываемого холодным ветром дыхания. Не выдержав нервного напряжения, всхлипнула Валентина, следом, словно по команде, разноголосо зарыдали девочки. Мальчишки стояли, строго насу-пившись, вперив взгляды в разверстый прямоугольник могилы, куда скрылся гроб с Наташкой Воропае-вой.
   Воспитательницы с Иваном Ивановичем и сторожем уехали с кладбища на розвальнях, Валенти-на с воспитанниками торопливо зашагали следом, увязая в глубоком снегу.
   - Что это за болезнь - перитонит? Никогда раньше не слыхал, а ты? - Лепеха вопросительно по-смотрел на шагающего рядом Упора.
   - Я тоже не слыхал.
   - Какая-нибудь, наверно, сильно заразная, если от нее люди умирают?
   - Нет, не заразная, - уверенно сказал Саша, - больше ведь никто не заболел и не умер.
   Лепеха охотно согласился с таким доводом, но недоверие пока еще полностью не оставило его и он упрямо произнес:
   - Все равно я потом спрошу нашу медсестру про эту болезнь.
   - Жалко Наташку, - обернулся шедший впереди Рыбак.
   Было видно: смерть девочки подействовала на него крайне удручающе.
   - Еще как жалко, - голос Лепехи подозрительно дрогнул.
   - Ты нюни не распускай, не маленький! - голос Толи прозвучал нарочито грубо. Ему самому было не по себе. Девочки продолжали плакать и мальчишки, все еще находясь под впечатлением похорон, еле сдерживались, чтобы тоже не разреветься.
   Наступили каникулы. Ребята катались на самодельных лыжах и коньках, девочки - на фанерках с ледяной горки, сооруженной Иваном Ивановичем. По вечерам, когда темнело, мальчишки проникали во дворы к сельчанам в надежде чем-нибудь поживиться. Однажды Сашу выследила хозяйка, когда он за-брался в ее сарай. Тихонько подкравшись, женщина подперла дверь колом. Заслышав шаги, мальчик по-пытался улизнуть, но не тут-то было. Со двора послышался насмешливый голос:
   - Ну, что, попался, анафема! Посиди покуда. Я щас до приюта вашинского добегу, пусть придут, полюбуются на свово воришку. Наладились тащить, что ни попадя, продыху от вас, проныр, нету.
   У Саши тоскливо сжалось сердце. Он готов был к тому, чтобы его обругали последними словами, даже побили, но встреча с директором или Валентиной здесь, в чужом сарае, могла привести к более ужасным последствиям. Прежде всего мальчика страшила огласка, когда в школе каждый вправе будет назвать его вором. А раз вор, то и в тюрьму посадить могут. В памяти свежа еще была колхозная моло-канка. В отчаянье Саша заговорил жалобным, просительным голосом:
   - Тетенька, отпустите меня, пожалуйста. Я у вас ничего своровать не хотел, я только прятался.
   Женщина за дверью недоверчиво хмыкнула:
   - От кого это ты в моем дворе прятаться удумал?
   Саша лихорадочно заговорил, стараясь, чтобы голос звучал правдиво:
   - Мы, тетенька, с пацанами в сыщики-разбойники играем. Это, когда разбойники убегают, а сы-щики их ловят.
   - Ты, понятное дело, разбойник, - в голосе женщины послышалась издевка. - И то: за чужим добром полез, как ни разбойник!
   - Тетенька, я правда просто так прятался - хоть у кого из наших спросите.
   - Прям щас побегу спрашивать. Нешто твои варнаки правду скажут? Знаю я вас, приютских, так и норовите стянуть чего ни на есть.
   В ворота кто-то постучал, лязгнула щеколда калитки, хрипловатый старческий голос спросил:
   - Дома, штоль, хозяйка, ай нет?
   - Дома я, дома, Силантий, проходь сюда.
   - А я тут мимо иду, слышу, будто разговаривашь с кем?
   - Да вора вот споймала, с ним и объясняюсь.
   - Вора, говоришь? - старик проскрипел валенками к сараю. - Где он, вор-то твой?
   - В сарайке сидит, запертый. Приютский пострел забрался. Говорит, в разбойников каких-то иг-рать затеяли, оттого и хоронятся по чужим дворам, свово им мало. Врет, конешно, чтоб отвертеться, зна-чит.
   - Давай, Клавдия, отворяй, поглядим на твово супостата.
   - Ну, как сбегет?
   - Куды ж ему бежать, когда мы тута? - резонно заметил Силантий. - А ну, выходь! - скомандовал он, когда Клавдия убрала кол.
   Саша робко вышел, стрельнул глазами по сторонам, оценивая обстановку. Весь он был, как сжа-тая пружинка, в любое мгновение готовый дать стрекача. Но тропинку к калитке надежно преградили женщина и старик.
   Говоришь, в разбойников играете? - добродушно спросил Силантий, разглядывая мальчика.
   - Да, в сыщиков и разбойников.
   - Только и радостей у вас, чтоб поиграть, - вздохнул дед и, отступив с тропинки, махнул рукой: - Беги, разбойник, доигрывай. Сыщики, знать, насовсем тебя потеряли.
   - Зачем, Силантий, вора отпущаешь? - возмутилась Клавдия.
   Старик благодушно произнес:
   - Тебе ж сказано: в разбойников играют. Ну, и пущай себе. У них, у сирых, других каких развлече-ниев нету. Какой такой он тебе вор? В твоей сарайке хошь метлой мети, окромя сору ничего не наскре-бешь.
   Саша опрометью бросился к калитке, помчался по улице, радуясь неожиданному избавлению от нависшей было беды.
  
  11.
  
   Мела февральская поземка. Тайга шумела, сбрасывала с еловых лап на гладко наезженную до-рогу снежные сухие комья, рассыпающиеся в воздухе в туманную, медленно оседающую пелену, сквозь которую невозможно было что-нибудь разглядеть. Едва детдомовцы, возвращающиеся из Кристиновки, куда их водили в кино, преодолевали одну снежную завесу, как впереди возникала другая, и они, весе-лые и возбужденные, устремлялись сквозь нее, громко переговариваясь. Быстро темнело. На полдороге от Краснинского темная стена тайги отступила в сопки, далеко впереди замигали редкие огоньки, в мо-розном воздухе стал слышен отдаленный лай собак.
   Фильм "Два бойца" понравился ребятам необыкновенно. Они находились под впечатлением уви-денного, с восторгом вспоминали наиболее яркие эпизоды, подражали в разговоре полюбившимся геро-ям, распевали запомнившиеся куплеты из песен. Рыбак дурачился, называя Упора Сашей с Уралмаша. Лепеха простуженным голосом напевал:
   - Шаланды полные кефали
   В Одессу Костя приводил,
   И все биндюжники вставали,
   Когда в пивную он входил.
   Больше он из песни ничего не запомнил, поэтому снова и снова повторял куплет, довольно верно воспроизводя мелодию. Шичу занимало другое: он никак не мог осмыслить значение некоторых слов песни.
   - Шаланды - это что такое?- спросил он у Саши.
   - Ну, вроде больших лодок, на которых по морю плавают.
   - А-а-а, а я вот не допер, - досадливо поморщился Миша. - А полные, значит, толстые?
   - Да нет, не так. Полные кефали, значит, доверху нагруженные рыбой. Кефаль - это ведь мор-ская рыба.
   - А-а-а, а я и не знал, - огорчился Шича. - Вон оказывается как... Ты точно знаешь, что рыба?
   - Ну, да. Я про эту рыбу читал где-то.
   Шича идет некоторое время молча, пока на ум ему не приходит другое непонятное слово.
   - Биндюжники - это кто такие?
   - Биндюжники? - Саша в затруднении. Слово, вроде, знакомое, но в памяти ничего подходящего для объяснения не находится.
   - Люди, наверно, какие-нибудь, - неуверенно говорит он.
   - Не знаешь! - неизвестно чему радуется Шича и тут же задает этот вопрос Валентине.
   Та, немного помедлив с ответом, отвечает:
   - Так грузчиков там, на море, называют.
   И поясняет: - Они пароходы нагружают и разгружают.
   Девочки идут отдельной стайкой. Они очарованы другой песней. Слабыми голосами поют:
   - Темная ночь разделяет, любимая, нас
   И тревожная черная степь пролегла между нами.
   - Мировая сегодня киношка была! - подытожил общее настроение Рыбак. - Але бегом до самого дома! - неожиданно предложил он.
   - Не добежим, запыхаемся, - засомневался Лепеха.
   - Если бежать не быстро - добежим, - сказал Саша.
   - Все равно запыхаемся, - упорствует Витька.
   - Может, сначала и запыхаемся, зато, когда перейдем на второе дыхание, легче будет.
   Толя, уверенный, что Упор шутит, все же поинтересовался, заранее предвкушая смешной ответ:
   - Что это за второе дыхание, Саша с Уралмаша? Это, наверно, когда попкой дышишь?
   Ребята дружно расхохотались. Послышались возгласы: "Ну, Упор, придумал же!" "Чем дышать надо, Упор, чтобы второе дыхание получилось?" "Вот траванул так траванул, даже в животе от смеха за-болело." Саша обидчиво огрызается:
   - Дураки вы все и больше никто! Не читали про второе дыхание, так и заткнитесь!
   - Ты много читал, задавака! - ехидно сощурился Шича. - Где это ты, интересно, вычитал, что задницей дышать можно?
   - Я не говорил, что задницей. Сам ты задница!
   - Я тебе щас как дам по сопатке, чтоб не обзывался! - вспылил Миша.
   - Сдачи получишь!
   - Ты чего задираешься? Шуток не понимаешь? - одернул Шичу Толя.
   - До дома километра три осталось, - прикинул Саша, - я побежал.
   Скользящими шагами, постепенно ускоряя бег, он отделился от ребят и вскоре скрылся за колю-чими сполохами метели. Из темноты донесся насмешливый голос Шичи:
   - Упор, расстегни штаны, чтобы легче дышать было.
   Саша едва сдержался: до того ему захотелось прокричать в ответ обидные слова. Он даже огля-нулся и тут же увидел настигших его Рыбака и Лепеху. Оба, усердно сопя, приноравливались к его бегу. Пробежали минут пять и Лепеха, задыхаясь, шумно втягивая воздух раскрытым ртом, с трудом выдавил:
   - Все, робя, капец, больше не могу.
   - Совсем дыхалку перекрыло, - пожаловался и Рыбак, - давай, Упор, пешком лучше пойдем - нету у нас совсем второго дыхания.
   Саша запыхался не меньше друзей, но, несмотря на большое искушение перейти на шаг, он уп-рямо продолжал бежать. Мальчик прекрасно понимал: стоит ему сдаться, и насмешек потом не избежать. Он живо представил ядовито-ехидную физиономию Шичи, и бежать стало вроде бы полегче. Еще минуты через две Рыбак, удивленный происшедшей с ним перемены, радостно сообщил:
   - Вот это да, робя! Нормально дышу, могу хоть сто километров пробежать.
   - Мне, кажется, тоже полегче стало, - повеселел Лепеха.
   Саша все еще дышал тяжело, ноги словно налились свинцом. Он заметно сбавил темп, стал по-степенно отставать от друзей. Поначалу он чувствовал себя неважно: его самолюбию был нанесен чув-ствительный удар. Теперь он испытывал удовлетворение, радовался своей победе над насмешниками. " Интересно,что они после этого запоют?" - не без злорадства подумал мальчик, глядя на мелькающие впереди фигуры Рыбака и Лепехи. Одновременно позавидовал: "Во как со вторым-то дыханьем почеса-ли!" Внезапно он ощутил прилив сил, дыхание выровнялось. "Вот оно! И ко мне тоже пришло!" Саша ус-корил бег и настиг друзей. Рыбак, покосившись на него, счастливо рассмеялся:
   - Мирово! Будто по воде плывем.
   Невдалеке из снежной круговерти возникли вдруг три темных собачьих силуэта. Неспешной трус-цой они пересекли дорогу и остановились на обочине, повернув настороженные морды в сторону маль-чишек.
   - Собаки-то откуда здесь взялись? - удивился Саша.
   - Эй, барбосы, фюить, фюить! Бегите сюда, - поманил их Рыбак.
   "Барбосы" не шелохнулись, застыв в одной позе, как изваяния.
   - Робя, так это же волки! - осекшимся голосом догадался Лепеха.
   Он остановился и стал дико озираться по сторонам, надеясь увидеть кого-нибудь, кто мог бы прийти на помощь. Но вокруг только посвистывал ветер да по-прежнему кружила поземка. Испуганные, напряженные лица друзей повергли Витьку в паническое состояние. Потеряв самообладание, он испус-тил душераздирающий вопль, перешедший в такую невообразимую, протяжную фистулу, что Саша с То-лей невольно присели от охватившего их ужаса. Тут же они сами закричали настолько пронзительными голосами, что силуэты впереди беспокойно зашевелились и бесшумно метнулись в сторону от дороги, скрывшись за снежной завесой. Но мальчики этого не увидели. Обезумев от страха, продолжая кричать, они стремглав помчались назад, к ребятам, к Валентине, спасаясь от неведомо откуда взявшихся волков. Увидев бегущих навстречу, громко орущих мальчишек, воспитательница сперва решила, что они дура-чатся, и строго осадила их:
   - Упоров, Рыбаков, что это еще за глупая выходка! Зачем вы девочек пугаете?!
   - Волки! Волки там, на дороге! - выпалил Лепеха.
   - Лепехин, и ты туда же! Немедленно прекрати!
   - Мы, Валентина Михайловна, правда, волков видели, - несколько успокоившись, сказал Саша.
   Ребята возбужденно загалдели. Валентина встревожено спросила:
   - Они что, погнались за вами?
   - Не знаю, - Саша растерянно посмотрел на воспитательницу, - но они точно на дорогу выскочи-ли.
   - Может, это вовсе и не волки были, а собаки, а вы сдрейфили и в штаны наложили, - издева-тельски ухмыльнулся Шича. - Уж волки бы вас не выпустили.
   - Если ты такой храбрый, - отпарировал Рыбак, - валяй, сбегай, посмотри: волки там или собаки.
   Миша замялся, но под испытующими взглядами ребят, вызывающе сплюнув, хрипло проговорил:
   - Думаешь, замандражу? Испугался я ваших собак!
   Он было рванулся вперед, но строгий окрик воспитательницы остановил его:
   - Шичкин, не дури! Пойдешь со всеми! Если это действительно были волки, то когда много лю-дей, они боятся нападать.
   Шича не стал упорствовать. Однако всем своим видом он старался показать, что не струсил, и не останови его Валентина, доказал бы это. Друзья успокоились и очень досадовали, что им не удалось по-пасть на ужин раньше других. Тогда, на раздаче хлеба, они успели бы захватить горбушки.
   Дома ребят ожидала новость. В их отсутствие в детдом приходил какой-то военный из госпиталя. Он обратился к директору с просьбой возобновить шефство над ранеными, осуществляемое раньше в виде концертов художественной самодеятельности. Таисия Марковна, не откладывая в долгий ящик, тут же дала поручение Валентине подготовить хотя бы небольшой концерт. Художественная самодеятель-ность после отъезда Зайкова фактически распалась. Основные ее участники отправлены в ремесленное училище. Валентине трудно было представить, что можно сделать без Севостьянова и Сущевского, вы-ступления которых всегда имели большой успех. Как бы то ни было, деятельная по натуре Валентина немедленно принялась за дело. Кто-то из ребят посоветовал ей привлечь в качестве плясуна цыганенка Рому, прибывшего в детдом с группой эвакуированных детей.
   Сашу воспитательница попросила сочинить стихотворение про войну, где бы наши бойцы побили фашистов.
   - Ну, например, - пояснила она, - как в картине "Два бойца".
   Саша пообещал попробовать. Весь день он промучился, сочиняя стихотворение, придумывая разные сюжеты, но получалось либо очень плохо, либо вообще ничего не получалось. Ночью Саша дол-го не мог уснуть. В голове хаотически возникали отрывки из военных кинофильмов; иногда память ярко воспроизводила в четкой последовательности отдельные эпизоды, но облечь все это многообразие в по-этическую форму никак не удавалось. C тем Саша и уснул. Но и во сне видения сражений - чаще в фан-тастических, нереальных формах - продолжали будоражить воображение мальчика.
   Утром в школе, едва начался первый урок, Саша, как обычно, приподнял крышку парты и погру-зился в чтение очередной книги, взятой в библиотеке. "Три мушкетера" буквально очаровали его. Он це-ликом уходил в сказочно-неведомый для него мир, вместе с Д'Артаньяном и его друзьями храбро скре-щивал шпагу с гвардейцами кардинала Ришелье, разоблачал козни коварной леди Винтер. Кириллу при-шлось основательно толкнуть приятеля в бок, чтобы вернуть к действительности.
   - Чего тебе? - недовольно прошипел Саша.
   - Послушай: правда, что детдомовские собираются в госпитале перед ранеными выступать?
   - А ты откуда знаешь?
   - Лепеха сказал.
   - Точно пока неизвестно. Раньше выступали, так тогда и репетировали долго. Опять же некото-рые пацаны сейчас в ремеслухе... Не знаю, что получится, но еще даже не готовились совсем.
   - Если пойдете, можно мне с вами? - Кирилл выжидательно посмотрел на Сашу.
   - Будь спок, - обнадежил тот. - Я Валентине скажу, чтобы и ты свои стихи прочитал. Здорово то-гда получится! Ты постарайся что-нибудь про войну сочинить, ведь ты сам там был.
   - Обязательно сочиню.
   Саше было уже не до чтения. Разговор с Кириллом невольно напомнил ему об обещании, данном Валентине. Весь второй урок он сосредоточенно сочинял. Память услужливо воспроизводила для него боевые эпизоды из "Двух бойцов." Постепенно стало вырисовываться свое видение боя. Саша вынул из тетрадки промокашку и огрызком карандаша стал писать. Первая строка, вторая... Найдены удачные рифмы. И вот уже забрезжил, не совсем еще сложившийся, но вполне логичный сюжет. Мальчик так ув-лекся, что не пошел на большую перемену. На вопрос Кирилла, что он пишет, Саша лишь досадливо от-махнулся:
   - Не мешай!
   Окончились занятия, и он первым делом кинулся разыскивать Валентину. Найдя ее, горделиво выпалил:
   - Готово, написал!
   - Что написал? - не поняла воспитательница.
   - Вы же сами сказали, чтобы я стихотворение сочинил.
   В Сашином голосе сквозила обида на ее забывчивость.
   - Так ты написал?
   - Ну, да.
   - Какой же ты молодчина! Давай, читай.
   Валентина внимательно слушала, и когда Саша закончил читать, она, расчувствовавшись, при-влекла его к себе, сжав ладонями голову мальчугана, заглянула ему в глаза:
   - Какой же ты у нас разный, Сашуля! То злой и хулиганистый, то добрый и большая умница. В целом же - чудесный ты мальчишка и очень способный. Стихотворение твое замечательное. Я его обя-зательно спишу и пошлю на фронт Тимофею Александровичу. Он будет очень рад за тебя.
   Валентине все же удалось подготовить небольшой концерт. Цыганенок Рома действительно ока-зался неплохим плясуном. Хор девочек разучил несколько популярных песен. Шиче воспитательница да-ла вырезку из газеты со стихотворением Константина Симонова "Жди меня" и велела выучить наизусть.
   - Уж больно много здесь понаписано, Валентина Михайловна, - заартачился Миша, - я столько ни за что не запомню.
   - А ты постарайся. Раненым эти стихи очень понравятся, вот посмотришь.
   И вот снова ребята в госпитале, снова около маленькой сцены тесно расположились раненые. Но что-то новое, непохожее на то, что Саша наблюдал раньше, угадывалось в настроении у этих, искале-ченных войной, людей. В их облике появилось больше уверенности, не замечалось прежнего, плохо скрываемого угнетенного состояния, чаще слышались смех, шутки. Сама атмосфера общения стала теп-лее.
   Вряд ли концерт получился лучше того, первого, но зрители бурно реагировали на каждый номер, щедро награждая аплодисментами всех выступающих. Рому и Шичу, к удивлению и большому удоволь-ствию последнего, даже вызывали на бис. Миша, сумевший все же назубок выучить стихотворение, дер-жался на сцене артистично. Последнее четверостишие он декламировал, глядя почему-то в потолок и проникновенно понижая голос почти до шепота:
   - Как я выжил будем знать
   Только мы с тобой -
   Просто ты умела ждать,
   Как никто другой.
   После хора девочек должен был выступать Кирилл, но он заболел и не смог прийти.
   - "Роща", - объявила Валентина следующий номер. - Читает автор, Александр Упоров.
   Сильно волнуясь, Саша вышел на сцену и под доброжелательными взглядами зрителей вконец стушевался. Он стоял, с ужасом сознавая, что не помнит начало стихотворения. Каким-то непонятным образом оно начисто выпало из памяти. Еще мгновение - и Саша, не выдержав позора, убежал бы за ку-лисы, но вдруг улышал сзади четкий спасительный шепот Валентины: "В сорок первом, в сорок первом..." Сразу стало легко и спокойно, и он начал декламировать:
   - В сорок первом в роще, за поселком,
   Трое суток шел жестокий бой.
   Был расщеплен старый дуб осколком,
   Клен поник обугленной листвой.
   Всю сирень смело взрывной волною,
   Обгорели вязы-старики,
   Разнесло упавшею сосною
   Белую беседку у реки.
   Трое суток выл свинец над нами,
   Ветви обрезая вновь и вновь...
   И земля шершавыми губами
   Принимала жертвенную кровь.
   А вокруг весною все дышало,
   На траве пестрел узор цветов,
   И шинели наши осыпала
   Яблоня каскадом лепестков.
   В час затишья листья шелестели,
   Птицы принимались щебетать...
   Ох, как не хотели, не хотели
   Мы в тот день весенний умирать.
   Но когда ракета, взмыв над нами,
   Прочертила яркую дугу,
   Мы в атаку ринулись сквозь пламя,
   Закипая яростью к врагу.
   Там, где клен стоит, склонившись низко,
   И не утихает птичья звень,
   Там к фанерным граням обелиска
   Прислонилась нежная сирень.
   Днем и ночью под холмом покатым
   Клен лелеет юную сосну...
   Там лежат советские солдаты,
   В битве отстоявшие весну.
   По окончании концерта Сашу подозвал к себе раненый, которого подвезли к сцене на каталке. Выпростав из-под одеяла руку, он слабо похлопал мальчика по плечу, взволнованно произнес:
   - Точь-в-точь ты описал, как с нашей ротой получилось. Так же... весна, поселок, парк, красивый такой, и речка рядом. Вот наши окопы, а перед нами, метров через пятьдесят - немцы. Пуляли, пуляли друг в друга - головы не поднять. После - приказ в атаку. Ну и рванули, смяли фрицев. Наших полегло тогда много. Мне вот тоже досталось...
   Раненый помолчал, ласково глядя на Сашу, ободряюще подмигнув ему, сказал:
   - Просто удивительно, как точно ты все описал, будто сам там с нами был. Ты мне, пожалуйста, этот стих спиши на память. Сделаешь?
   - Конечно, спишу, - охотно пообещал польщенный похвалой Саша.
   - А от меня тебе вот, - раненый достал из-под подушки плитку шоколада, протянул ее мальчику.
   - Нет, что вы! Мне не надо, - мотнул головой Саша.
   - Бери, тебе говорят! Заслужил. Да бери ты, не сомневайся. У меня еще есть.
   Саша был поражен такой неслыханной щедростью. А впереди его и всех участников концерта ждал приятный сюрприз: вислоусый начальник госпиталя пригласил их пройти в столовую, где для ребят было приготовлено поистине сказочное угощение - обед из трех блюд. Ничего подобного, за все время пребывания в детдоме, им не приходилось есть. На первое подали флотский борщ с мясом, на второе - картофельное пюре с жареной котлетой. И - верх наслаждения - компот из консервированных персиков. Ошалевшие от восторга ребята по пути в детдом замучили Валентину, задавая один и тот же вопрос: "Когда еще пойдем в госпиталь?" Та, неопределенно пожимая плечами, отвечала: "Когда пригласят, то-гда и пойдем."
  
  12.
  
   Письмо от Кубасова было для Гилинского неожиданностью. Петр Акимович никогда ему прежде не писал. Встречаться в течение года приходилось не раз, успевали обо всем наговориться вдосталь. Эдуард Семенович после отъезда Зайкова никак не мог заглушить в себе тоскливое чувство одиночест-ва. Мало помогала напряженная - по двенадцать, четырнадцать часов - работа. Домой приходил поздно, но, несмотря на усталость, долго еще ворочался в постели, одолеваемый навязчивыми думами о про-шлом и настоящем, пытаясь подавить в сознании, ставший постоянным, источник смутного, изнуритель-ного, неосознанного беспокойства. Послание Петра Акимовича повергло главврача в еще большее уны-ние. Инспектор сообщал, что стараниями московских друзей ему предложили скромное место препода-вателя в одном из столичных педагогических вузов. В каком конкретно, он пока не знает. Далее Кубасов сообщал о черновых набросках книги Пораделова, которые тот прислал ему и просил непременно выска-зать при встрече свои соображения по поводу написанного. "Кое-что, наиболее любопытное, на мой взгляд, я переписал и с первой же оказией вышлю тебе, - пообещал Кубасов. - Материал великолепный, изложение на уровне лучших научных работ подобного толка. Прекрасный, сочный язык... Но, увы, точка зрения на исследуемый предмет идет вразрез с позицией нынешних политических апологетов."
   Спустя два дня после получения письма от Кубасова приехавший из города Иван Иванович вру-чил Гилинскому объемистый пакет, пояснил:
   - Петр Акимович велел, чтоб непременно из рук в руки. Он, как я понял, в Москву собирается пе-ребираться. Грустный такой из себя. И то: попривык, видать, к Сибири, а там неизвестно еще как обер-нется. Я ему все ж присоветовал: коли что, пусть возвращается. Здесь, говорю, тоже ваш дом и друзья ваши...
   Как и прежде спешил теперь по вечерам домой Эдуард Семенович, чтобы наскоро поужинав, окунуться в чтение Пораделовской рукописи. С каждой прочитанной страницей он испытывал все боль-ший интерес к ней. В научных исканиях Александра Николаевича главврач находил много созвучного своим мыслям, тому, что пришлось пережить самому. Он полностью был согласен с оценкой автором противоречий, сложившихся в двадцатые годы между большевистской властью и крестьянством, в сущ-ности ограбленным ею до нитки, доведенным до полного разорения. Система так называемого "военного коммунизма" буквально сокрушила едва теплющееся после гражданской войны крестьянское хозяйство. Не случайно над большевиками нависла реальная угроза быть раздавленными недовольным, обману-тым ими крестьянством. Ленин и его соратники прекрасно это понимали и, предчувствуя свою неминуе-мую гибель, осуществили поворот в экономической и политической экспансии против собственного наро-да на 180 градусов - от военного коммунизма к новой экономической политике. Другими словами, пани-чески вернулись к тому, против чего боролись. По выражению Ленина назрела необходимость "перевес-ти поезд на другие рельсы, а этот поезд должен тащить десятки миллионов людей..., когда местами и рельс нет."
   Стратег октябрьского переворота постеснялся, а скорее побоялся сказать, что этот поезд будет не только "тащить десятки миллионов людей", но и убивать, и калечить тоже десятки миллионов на пути к "райским кущам" коммунизма.
   Трезвые головы, видя как большевики буквально под корень принялись уничтожать крепкие кре-стьянские хозяйства, на которых вне всякого сомнения держался аграрный стержень России, пытались спасти положение, выдвинув лозунг "Советы без коммунистов". В сущности речь шла о том, чтобы кре-стьяне сами, без вмешательства большевистских лидеров (в подавляющем большинстве своем ничего не смыслящих в сельском хозяйстве) распоряжались на своей земле. Однако порочная система "военно-го коммунизма" уже всколыхнула крестьянские массы. На Юго-Востоке, в центральных губерниях, в По-волжье и Сибири крестьяне решительно выступили против Советов. Их активно поддержали рабочие Петрограда, Москвы, Тулы и многих других городов. В особенно крупных масштабах наблюдались вол-нения крестьян в Западной Сибири. Они охватили Тюменскую губернию, множество уездов Омской, Ека-теринбургской и Челябинской губерний. Только в Ишимском уезде против большевистского режима вы-ступило более 60 тысяч человек. Подавили. Жестоко подавили силой армии, устроив невиданную до той поры миром кровавую вакханалию, назвав народное восстание "кулацким мятежом".
   Впоследствии продразверстку, вызвавшую особенное недовольство крестьян, заменили продналогом, однако повальный грабеж земледельцев не прекращался. Новая власть, активно используя кнут, показы-вала издалека и пряник. Заигрывание с крестьянами, наряду с повсеместным обманыванием, продолжа-лось.
   На одном из частных совещаний беспартийных крестьян, при обсуждении законопроекта Совнар-кома один из ораторов отметил: "Заинтересовать надо крестьянина. Иначе не выйдет. Я дрова пилю из-под палки. Но сельское хозяйство из-под палки вести нельзя". Очень правильная мысль, которая, к сожа-лению, не нашла своего воплощения в жизнь. Большевики, придя к власти, сразу же начали вести сель-ское хозяйство из-под палки и остаются верны этой политике по сей день.
   Российское крестьянство, находившееся на подъеме в начале двадцатого столетия, являлось главным поставщиком хлеба в европейские страны. При Советах же, работая из-под палки, оно не могло уже накормить досыта хлебом даже собственную страну, разумеется также и себя. Крепкие крестьянские хозяйства были попросту уничтожены.
   "А ведь так оно и есть, - грустно констатировал Гилинский, - да иначе и быть не могло. Коммуни-сты изначально пошли ложным путем, игнорируя богатейший опыт, накопленный поколениями русских ученых-практиков сельского хозяйства. Сегодня всякому здравомыслящему понятно, что сама история российского крестьянства убедительно доказывает: следовало не окунаться, сломя голову, в схоластику утопического тумана, а продолжать и совершенствовать прежний путь экономического развития и ис-пользовать при этом те средства, которые исторически доказали свою эффективность. Путь этот - ры-ночное хозяйство, средства - частная собственность, движущая сила - предпринимательство."
   Все чаще стал захаживать к главврачу Иван Иванович. Вели неторопливые беседы за вечерним чаем, вспоминая былое, обсуждая наболевшее. За долгую жизнь в душе у каждого немало всякого на-пластовалось. Приходит время, когда возникает необоримая потребность выплеснуться откровением пе-ред умным и добрым собеседником. Подобные беседы, известно, - лучший врачеватель душевных ран.
   У Ивана Ивановича свои занозы саднят память. До гражданской войны его двор - один из лучших на селе. Земля неделеная. Силенка есть - засевай, сколько одолеть сможешь. А если еще и с умом дело поставить, в охотку до седьмого пота от зари до зари, тогда уж точно бог достатком не обделит. Жена ему досталась работящая, из коренной сибирской семьи. Трудом да рачительностью хозяйство сколоти-ли крепкое. Сам мог бы и в купцы определиться. И деньжат в аккурат хватило б, чтобы, значит, дело свое завести. Но от добра добра искать не стал. Опять же, рассудил, купечество всяко может обернуться. По-фартит - на коне, а ну, как нет? Свое же, крестьянское, надежней будет.
   А тут революция приспела. Только и слышно: рабоче-крестьянская власть верх взяла и поворот теперь будет совсем в другую сторону. За неделеную земельку повинность платить в государственную казну не надо. Землю де новая власть крестьянам насовсем отдает, на вечное, выходит, пользование. Тут у кого хошь голова кругом пойдет. Неужто вот так: совсем задаром и навсегда? Да на такую власть молиться не перемолиться!
   И подхватила революция Ивана своими лучезарными крыльями, втемяшила ему в сознание, что помещики и капиталисты, министры там разные, о коих он раньше и не думал вовсе, - его, Ивана, закля-тые враги, только об одном и помышляющие, как бы ловчее ущемить его мужицкую долю. И взял Иван трехлинейку, и встал под красное революционное знамя. И храбро сражался он против угнетателей, ко-торые, как говорил на политбеседах комиссар, норовят рабочих и крестьян подчистую ограбить. И ранен был два раза.
   После, как гром среди ясного неба, - коллективизация. На словах, вроде бы, добровольно. На деле - попробуй-ка против. Так припрут - дурным голосом взвоешь. Красного партизана Ивана Колесни-кова раскулачивать не стали, но в колхоз, учитывая пролетарскую сознательность, потянули первым. Ох, как же трудно ему было смириться с тем, что иной лодырь-пропойца вступал в коммуну с ним на равных. То, что сколотил за долгие годы тяжелого крестьянского труда, становилось собственностью и этого прощалыги. Однако смирился, рассудив, что гамузом, пожалуй, и впрямь горы своротить можно. А все ж болело сердце, видел: уход за общественной скотиной уже не тот, лишилась она настоящего хозяйского догляда. Да и хлебушко на колхозном поле зерна прежнего не набирал. Раньше, бывало, село песнями полнилось. На работу, с работы ли, песня - главная отрада. По привычке бабы и нынче голосят иной раз в охотку. Но что-то оборвалось в песне, не той она стала: нет в ней прежней раздольности и удали, ши-роты души прежней нет. Будто у птицы, пообкорнали у песни крылья.
   Вспомнил Иван Иванович как однажды, по случаю, пригласил его знакомый шахтер на концерт в Дом культуры. Песню там хор исполнял, про главных вождей сочиненную. Запомнились ему из той песни такие слова: "А соколов этих люди все узнали: первый сокол - Ленин. Второй сокол - Сталин." Этот вто-рой, утверждается в конце песни, "сделал счастливой всю страну родную." От этого воспоминания у зав-хоза во рту какой-то неприятный привкус сделался. Это какую же страну он осчастливил, каких таких лю-дей? Если на колхозное крестьянство намек, то тут пока что счастьем и не пахло. Слава богу, что пока еще с хлеба на квас кое-как перебиваемся. Не уморили пока земледельца голодной смертью. Хотя бы-вало уже и такое. От колхоза покамест проку, как от козла молока. Сколько трудодней не вырабатывай, при подсчете пшик получается. Паспорта отняли, превратив людей в рабов. Такие налоги ввели - взво-ешь дурным голосом. Пенсии по старости - несбыточная мечта. Только своим огородом крестьянин и спасается. Но и тут умудряются стричь с тебя, как с овцы, все подчистую. Не словчишь - не проживешь. Вот и получается, что "соколы" те и не соколы вовсе, а самые вредные стервятники. Стравили русских мужиков меж собой, миллионы положили ни за понюх. А скольких просто безвинно постреляли, в лагерях сгноили? Выходит, стервятники и есть.
   Коротают вечер за доверительным разговором два пожилых, много чего повидавших и пережив-ших на своем веку человека. И хотя не всегда и не во всем соглашаются они друг с другом, но в одном их мнение не расходится: Советская власть в том виде, в каком она есть, долго не продержится. Уж больно много в ней изъянов. Тут и обособленность от всего мира, и внутренняя политика, основанная на жесто-ком подавлении любых проблесков подлинной демократии. Сталинская конституция - фикция. Никаких прав и свобод она народу не дала. Она лишь декларирует права трудящихся, определяет же их неболь-шая кучка власть предержащих, для которых общечеловеческие идеалы - не более, чем пустой звук. Это они ввели понятие "диктатура пролетариата", являющееся, по определению Ленина, "особой формой классового союза между пролетариатом, авангардом трудящихся, и многочисленными непролетарскими слоями трудящихся...".
   Иван Иванович никак не может взять в толк: почему эта самая диктатура пролетариата отвела своему главному союзнику, крестьянству, роль крепостного, обезличив его, лишив основного права - права на свободу? Мысленно он возмущен и делится своими соображениями по этому поводу с Гелин-ским:
   - Не рабовладельческий же строй у нас в самом деле!?
   Состояние Ивана Ивановича понятно главврачу. Грустная улыбка трогает его губы, пытаясь обобщить тему, он говорит:
   - Организация политической власти - в сущности, и есть государство. Долгие эволюционные процессы создания различных государств позволили мировому сообществу выработать наиболее про-грессивные на данный момент институты власти. Несомненно, в каждой стране, в зависимости от степе-ни ее экономического развития, они имеют некоторые отличия, но деятельность их определяется общи-ми научно-обоснованными законами. Коммунисты же, решительно разрушив старое, создали нечто деко-ративное, что назвать государством, в строгом понимании этого слова, конечно же, нельзя. Полностью с вами согласен, Иван Иванович: похоже на откат, даже не к феодальному, а, скорее, к рабовладельческо-му строю.
   - Но народ же им верит, идет за ними, - на лице завхоза недоумение.
   Эдуард Семенович пожимает плечами:
   - Кто-то верит, а кто-то делает вид, что верит. Свобода слова пока лишь на бумаге. А попробуй-ка открыто высказать, не несогласие даже, а просто сомнение - мгновенно сотрут в порошок. Думаю, рухнет все же эта система и вот почему: прежде всего потому, что она нежизненна, во многом псевдона-учна, а главное - бесчеловечна.
   Иван Иванович соглашается. Да и как не согласиться, если многому свидетель. Прекрасно пом-нит он, как приезжали в село на грузовике военные в голубых фуражках. Быстро похватают кое-кого из мужиков и увозят их без какого-либо объяснения. В памяти свежа еще картина: жаркий июльский пол-день. По своему огороду, выставив грудь вперед, задыхаясь и путаясь ногами в картофельной ботве, бе-жит старик Кичайкин. За ним - трое мордастых в голубых фуражках. На лицах - азарт охотников, пресле-дующих зверя. Кичайкину за семьдесят перевалило, куда ему с этакими молодцами тягаться. Догнали, сбили с ног. Каждый не отказал себе в удовольствии пнуть сапожищем, задохнувшегося от быстрого бе-га, старика. С довольным гоготом поволокли сухонькое тело, забросили в кузов машины. Вся и вина-то Кичайкина состояла в том, что критически отозвался он на колхозном собрании об установленных край-комом сроках сева пшеницы. Ко всему припомнили ему и сына, воевавшего в гражданскую на стороне белых.
   Где-то через неделю после памятного разговора к воротам госпиталя подкатила черная "эмка". Вышли двое в добротных, городского покроя пальто, с мерлушковыми воротниками, важно прошествова-ли в кабинет начальника. После короткого разговора с приезжими вислоусый майор вызвал к себе глав-врача. При виде важных незнакомцев у Гилинского защемило на сердце, обожгла тревожная мысль: "По-хоже, арестовывать приехали". Но майор, приветливо распушив усы, сказал:
   - Познакомьтесь, Эдуард Семенович, это товарищи из горкома партии, они вам сейчас все объ-яснят.
   Оказалось все просто: секретаря горкома положили в больницу с язвой желудка. Кто-то из город-ских медиков посоветовал доверить операцию хирургу Гилинскому из Краснинского госпиталя.
  
  13.
  
   По главной улице села неторопливо шагали двое военных. Встречные, увидев их, оторопело за-стывали на месте от удивления. Вот те на ! Никак снова белые пожаловали! На плечах военных красова-лись новехонькие малиновые погоны. Да нет, наши вроде. На шапках поблескивали красные звездочки. "Это что же, новая форма такая теперь? Опять погоны ввели?" - подступали любопытные с вопросами. Получив утвердительный ответ, с интересом осматривали солдат, удовлетворенно замечали: "А ничего, так даже покрасивше будет".
   Детдомовцы оживленно обсуждали новую военную форму. Шиче пока еще не удалось видеть ее, и он выспрашивал у Рыбака подробности:
   - Она на белогвардейскую, что ли, похожа? Как в "Чапаеве" показывали, когда белые в атаку шли?
   - Совсем даже на ту непохожа, - досадливо морщился Толя, - с чего ты взял? Все, как и было, только петлицы на шинелях другие и еще погоны на плечах.
   - Значит, как у белых, - не унимался Миша.
   - Скажешь тоже! У белых разве звездочки были? И на головах папахи носили, а не шапки,
   - Звездочки у офицеров на погонах были, - вмешался в разговор Саша.
   Шича в недоумении:
   - У наших командиров теперь, что ли, на погонах звездочки будут? -
   Саша утвердительно кивает:
   - Будут. И их тоже офицерами звать станут.
   - Враки! - ошеломленно выкрикивает Миша.
   - Точно. Я у Ивана Ивановича спрашивал, а он про это в газете прочитал, - сказал Рыбак.
   - Вот это да! - округлил глаза Шича. - А зачем так сделали?
   - Ну, наверно, чтобы как в старой русской армии было, - предположил Саша. - Как, например, ко-гда Суворов и Кутузов жили. Старая-то форма красивше была, чем сейчас. Гусары, гвардейцы там раз-ные одевались, будь здоров.
   - И погоны круглые будут, как у старых генералов?
   - Их тогда не погонами называли, а эполетами, - уточнил Саша. - А сейчас я не знаю, что у гене-ралов будет, - признался он.
   - Круглые-то красивше, - выразил свое мнение Лепеха. - На них, как на знаменах, бахрома золо-тая.
   - Таких погонов, как у генералов, не разрешат носить, - уверенно произнес Рыбак.
   Все же мальчишки пришли к единому мнению: с погонами форма стала красивее.Вечером к Толе пришел Женька, его сельский кореш. Из оттопыренных карманов он стал выкладывать на кровать куски твердого, как камень, жмыха. Пояснил:
   - Это подсолнечный, самый вкусный.
   Рыбак тотчас разделил жмых поровну между друзьями и все, причмокивая от удовольствия, при-нялись за редкое лакомство, с хрустом разгрызая неподатливые куски. Разговор зашел о предстоящем побеге. Стали прикидывать, сколько дней понадобится, чтобы добраться до Новосибирска. Лепеха бес-шабашно заявил, что трех дней вполне хватит. Толе с Сашей его бравада не по нутру. Стали подсчиты-вать, прикидывали так и этак. Получалось - не меньше недели, да и то, если все будет складываться благополучно. Как ни крути, а одна только дорога до Ленинск-Кузнецкого может занять два дня. Правда, шестьдесят километров можно одолеть и за день, при условии, что в пути не возникнет никаких препят-ствий. А кто ж за это может поручиться. Опять же поезд до Новосибирска - это они знали по слухам - хо-дит не каждый день. Значит, добравшись до города, надо узнать расписание и при этом постараться не угодить в милицию. Тогда уж точно весь план насмарку. Сразу же определят в детприемник, а потом воз-вратят в детдом. Может быть, и на поезд не сразу удастся сесть, тогда придется ждать следующего. Но самая, пожалуй, главная проблема - пропитание. Без еды много не набегаешь.
   Внимательно слушавший детдомовцев, Женька внес свое предложение:
   - Если по маленькому кусочку откладывать от ваших паек каждый день, то до лета накопится ого-го сколько.
   - Верно! - обрадовался Рыбак. - С сухарями не пропадем. Але, робя, начнем с завтрева хлеб ко-пить?
   Саша с Лепехой охотно поддержали идею. Шича, едва разговор зашел о побеге, нахмурился, си-дел молча, опустив голову. Рыбак толкнул его в бок:
   - Ты чего нос воротишь? Будешь с нами хлеб копить?
   - Не, не буду, - мрачно произнес Миша. - Это у вас есть к кому бежать, а у меня пока никого не-ту. Я еще не чокнулся, чтобы где-нибудь с голодухи загнуться.
   - Как знаешь, - в голосе Толи нарочитое равнодушие. - Предположим, что вдруг объявится у те-бя кто-то - побежишь?
   В глазах у Шичи неуверенность:
   - Не знаю... Смотря, кто объявится. Может, меня еще взять не захочут.
   Лепеха не на шутку загорелся перспективой скорого побега. Его мозг усиленно работает, прокру-чивая детали намеченного предприятия.
   Голова у Витьки полнится всевозможными идеями, он то и дело вносит новые предложения.
   - Давайте еще и деньги копить. Если каждый день прятать в заначку по полобедешной пайки, то к первому июня можно накопить, - Витька задирает голову и сосредоточенно начинает подсчитывать. - Ништяк! - он изумленно смотрит на друзей. - Буханок по пять на рыло получается! Если еще рублей тридцать сможем накопить, тогда лафа, не пропадем, робя!
   - Ты сперва накопи, а после кукарекай, - остужает пыл приятеля Толя.
   - Можно запросто накопить, - вступается за Лепеху Саша. Поясняет: - Рыбу, например, ловить и продавать.
   - Точно! - Витька в восхищении хлопает в ладоши. - А если выдадут новые простыни и наволоч-ки - опять же продать можно.
   Толя поддается общему настроению, но не может удержаться от резонного замечания:
   - Зимой рыбы не много-то наловишь, а летом уже драпать надо.
   Но настроение мальчишек остудить было уже невозможно, они ликовали. Повеяло на них живи-тельным ветерком свободы, перспективой избавиться от осточертевшей детдомовщины, соединиться с родными и близкими, быть согретыми их лаской и вниманием. Для них подобный поворот в судьбе был пределом мечтаний. Попасть, словно по мановению волшебной палочки, из серой, жестокой обыденщи-ны в сказочный мир - это ли не верх блаженства? В мечтах все видится в радужном свете, любые пре-пятствия кажутся легкопреодолимыми. Однако на деле осуществить намеченное оказалось не так-то просто. Назавтра, во время обеда, Саша неимоверным усилием воли заставил себя спрятать в карман половинку пайки. Выйдя из столовой, он стал поджидать друзей. Первым появился Лепеха. Конфузливо пряча глаза, он хотел было незаметно прошмыгнуть мимо Саши. Но тот, преградив ему дорогу, спросил:
   - Вынес?
   - Не, никак не смог: Глафира все время на меня пялилась, - Лепеха густо покраснел под при-стальным взглядом Упора. - Завтра, гад буду, вынесу.
   Съел свою пайку и Рыбак. Он тотчас же признался в этом, сказав:
   - Сразу, понимаешь, трудно. Давайте лучше сперва вот по столько выносить, - он согнул указа-тельный палец, соединив его с большим. Получился маленький кругляшок. - До лета-то еще, будь здо-ров сколько, успеем накопить.
   - Как хотите, - с деланным равнодушием проговорил Саша. Внутренне он ощутил радостное, не-терпеливое желание как можно скорее расправиться с половинкой своей пайки.
   Едва завечерело, как в спальню влетел перепуганный Олег Зайцев. Он принес страшную весть: Кривой убил детдомовскую прачку. Заикаясь от пережитого, Олег рассказал о случившемся. Когда стало темнеть, он побежал к своему месту, где обычно замораживал обеденную пайку. Возвращаясь, случайно заглянул в освещенное окно полуподвальной комнаты двухэтажного бревенчатого дома. Окно было не зашторено, и то, что увидел мальчик, потрясло его, заставило с отчаянным криком броситься бежать что есть духу. На полу, залитом кровью, он разглядел лежащую на спине прачку, а чуть поодаль - скорчив-шегося Кривого, с топором в руке.
   Ребята, выслушав сбивчивый рассказ Зайца, возбужденно галдя, сыпанули из барака и помча-лись к дому, в котором проживали воспитательницы и обслуживающий персонал детдома. Здесь уже со-бралась толпа. Мужики нерешительно топтались, боязливо заглядывали в окно. Спуститься вниз по до-щатым ступенькам и войти в комнату остерегались. Про меж себя рассуждали: "А ну, ежели вдруг кинет-ся с топором Савелий, поди, удержи его!" Через толпу решительно протиснулся однорукий школьный во-енрук, простучал сапогами по ступенькам, с силой толкнул дверь. За ним, отчаянно матюгаясь для храб-рости, последовало несколько мужиков. Спустился вниз и старик Силантий, сжимая в руке сучковатую палку.
   Кривой лежал чуть поодаль от Агрипины, бледный, с закрытым глазом. На шее кровоточил не-большой порез. Он был жив, но в крепком подпитии. Шея то и дело конвульсивно дергалась, и сторож издавал свистящий звук. Его подняли, повязали и повели к сельсовету. Жестоко посеченную топором, прачку осторожно вынесли, положили в сани, увезли в больничную покойницкую.
   Агрипина попала в Краснинское с группой эвакуированных. Сама - казачка из Новочеркасска. Эшелон, в котором она ехала вместе с матерью, немцы разбомбили на станции Березанской под Крас-нодаром. Агрипина была контужена и отправлена в Куйбышев, где пролежала два месяца в госпитале. Потом через местный эвакопункт ее отправили на жительство в Сибирь. Удалось устроиться на работу прачкой в Краснинский детдом. Не ахти что, конечно. Но по состоянию здоровья на другое ей рассчиты-вать не приходилось. А тут и жильем обеспечили, и с пропитанием особых проблем не было.
   На пригожую казачку положил глаз колхозный сторож, стал похаживать к ней по вечерам. Так и этак пыталась Агрипина отвадить его, но с вечно пьяным Савелием совладать было не так-то просто. Чуть что, начинал буянить, пускать в ход кулаки. Однажды на шум спустился в комнату к Агрипине школьный военрук, проживающий на первом этаже. Схватил расходившегося сторожа за воротник един-ственной рукой и так тряхнул, что Савелий винтом отлетел в угол. Пообещал: "Похулигань мне тут по-пробуй еще раз, наизнанку вытряхну!" Сторож ушел, но затаил на Агрипину злобу. Посчитал, что путает-ся она с военруком, потому и ему, Савелию, от ворот поворот. И отомстил. Напился до полного разжиже-ния мозгов и в беспамятстве схватился за топор. От содеянного быстро протрезвел и полоснул себя по шее лезвием топора, да дрогнула рука, порез получился чутошный.
   "Вот варнак! Ирод проклятый!" - ругался про себя Силантий, возвращаясь домой. Трагедия, при-ключившаяся с приютской прачкой, вконец вывела старика из себя. Дома он долго, истово молился пе-ред иконой. В дверь постучали. Пришла соседка, села на лавку у окна и громко, визгливо запричитала по убиенной рабе божьей, Агрипине. Потом встрепенулась вдруг, достала из-под шубейки письмо, протяну-ла его Силантию:
   - Совсем запямятовала, старая. У почтальонши вот взяла, тебе, стало быть, предназначенное.
   Силантий сразу читать не стал, подождал, покуда соседка не ушла. Потом сел поближе к лампе, развернул мятый треугольник. Письмо было написано корявым почерком Семена. Он сообщал, что оба они с Тихоном живы и здоровы, оба - пулеметчики. Участвовали уже в нескольких боях. Лично его пуля слегка зацепила за плечо, но в медсанбат он идти отказался - неудобно как-то из-за такой пустяковой царапины. Имеют они с братом уже и боевые награды. Ему дали медаль "За отвагу", Тихону - "За боевые заслуги". В конце письма Семен пообещал вскорости прислать на имя Силантия солдатские аттестаты, как, значится, ихнему с братом родителю.
   Скупые стариковские слезинки скользнули по морщинистым щекам, закапали на бумагу. "Да какие ж вы уважительные у меня!" - Силантий судорожно вздохнул, аккуратно сложил письмо, спрятал его за божницу.
   Старика буквально распирало от гордости за своих, счастливо обретенных, сыновей. Именно та-ковыми он и считал теперь братьев Востриковых. После почти бессонной ночи отправился он с утра по соседям, всем, кого заставал дома, читал или просил прочесть письмо с фронта. Люди недоумевали: от-куда у старика взялись два сына? Одного они знали, но он давно уже ушел с белыми и после этого от не-го ни слуху, ни духу. Но двое новых...
   "Мало ли как оно в жизни оборачивается", - туманно отвечал Силантий, когда любопытные одо-левали его вопросами. Председатель сельсовета выразился по этому поводу без обиняков: " Все врет, старик, чтобы, значит, к семье фронтовиков его причислили, выгоду обманным путем заиметь хочет. Си-лантий взбеленился, встретив однажды председателя, сунул ему кукиш под нос, язвительно произнес:
   - Сынки известно откуда получаются, твоих указаниев тута не требуется. Герои они у меня, не то, что твой богопродавец Пашка - изменщик народа!
   - Но-но, ты не очень-то! За такие слова, знаешь, что бывает? - забегал глазами сельсоветчик.
   - Не пужай, - выпятил грудь старик, - мотри, как бы самого не пужанули!
   Председатель беспокойно зыркнул по сторонам и чуть ли не бегом посеменил восвояси. Старухи деланно возмущались: "Силантий-то, во кобелина! Тишком гдей-то детишек настрогал. Погодьте вот, ишо объявятся."
   На селе старика стали привечать еще уважительней. Школьники прибили к его избе красную звезду - семья фронтовика, значит. Все ходили под впечатлением: под Сталинградом целую немецкую армию взяли в плен вместе с ихним фельдмаршалом.
  
  
  14.
  
   Никак не получалось у мальчишек засушить хотя бы несколько сухариков. Вынести из столовой даже маленький кусочек от пайки было выше их сил. Постоянно откладывали на потом, утешая себя тем, что до лета еще далеко. Но расторопное время постоянно доказывало свою скоротечность. Взметнулись над сельсоветом и колхозным правлением красные флаги, оповестив о приходе Первомая. Друзья слов-но очнулись от будничного однообразия, всерьез обеспокоившись тем, что ровным счетом ничего не под-готовлено к побегу. Даже поссорились, пытаясь свалить вину за ничегонеделание друг на друга.
   Помирил их Женька. Он пообещал накануне побега принести немного сухарей и жмыха. Сказал также, что может дать рублей тридцать, но не задаром, а за пару противогазов, которые можно стащить из кабинета школьного военрука.
   - На фига они тебе нужны? - поинтересовался Рыбак.
   - Не были бы нужны, не говорил бы, - Женька многозначительно швыркнул носом. - Я бы и сам стырил, но боюсь попасться. Отец меня тогда точно убьет. Он, когда что, ох и злющий же бывает. А про-тивогазы мне нужны из-за резины. Резина на них - первый сорт. Я из нее могу рогаток понаделать, зна-ешь сколько? После своим пацанам загоню. Заколочу денег, знаешь сколько? А вам, если стырите, три червонца сразу отдам.
   Перспектива так легко заполучить тридцатку привела друзей в хорошее настроение.
   - Противогазы я запросто свистну, - хвастливо заявил Лепеха.
   - Трепло! - Рыбак презрительно сплюнул. - Ты сперва попробуй в кабинет забраться.
   - Не бойсь, заберусь, - Витька самодовольно усмехнулся.
   - Ладно, допустим, залез ты в кабинет, а дальше как? Противогазы-то в шкафу, на замок заперты. Начнешь ломать и зашухеришься, - Саша вопросительно посмотрел на Лепеху.
   Но тот, ничуть не смутившись, важно пошевелил губами, запальчиво сказал:
   - Я твой шкаф, хошь знать, одним пальцем смогу открыть.
   - Пальцем ты только в носу умеешь колупать, задавака! - рассерженно заметил Рыбак.
   - А вот посмотришь! - вызывающе выкрикнул Витька.
   - Ладно, посмотрим, - не стал спорить Толя и рассудительно добавил: - Все пойдем. Кому-то на-до будет и на васаре стоять. Хорошо бы еще узнать, где военрук ключ от шкафа прячет.
   - У себя в кабинете, где ж еще, - уверенно произнес Саша. - Я один раз даже видел, как он его к себе в стол положил.
   - Тогда давайте сегодня вечером и залепим скачок? - предложил Рыбак.
   Лепеха промолчал. Саша же с готовностью откликнулся:
   - А чего тянуть? Давай.
   Дожидаясь темноты, мальчишки нервничали, понимали: если застукают, не миновать крупной не-приятности. Запросто могут и в тюрьму упечь.
   Воровство противогазов - это, пожалуй, покруче будет, чем молоканка. Но лишь стемнело, дру-зья решительно направились к школе. Постояли, прислушиваясь к шорохам ночи, зябко поеживаясь от сыроватой весенней прохлады. Слышно было, как Лепеха, силясь унять охватившую его дрожь, нервно выбивал зубами дробь.
   - Чего замандражил раньше времени? - шикнул на него Толя. - Будешь на васаре стоять, а мы с Упором полезем. Чуть что, свистнешь.
   Витька согласно кивнул, хотел что-то сказать, но вместо этого икнул и молча отошел на середину улицы, чтобы лучше просматривать ее в обе стороны. Саша встал на четвереньки под самым окном ка-бинета военрука, Рыбак взобрался ему на спину, дотянулся рукой до форточки и, всунув лезвие ножа в щель, неожиданно легко отворил ее. Видимо, военрук не закрыл форточку на шпингалет. На внутренней раме она вообще оказалась не закрытой. Все складывалось необыкновенно удачно.
   Теперь настала Сашина очередь. Толя подсадил его, и он ящерицей стал протискиваться в узкий форточный проем. Внезапно послышался тихий свист, тенью мелькнул мимо окна Лепеха, успев хрипло бросить на ходу:
   - Атанда!
   Рыбак кинулся вслед за ним и, забежав за угол школы, остановился. Осторожно выглянув, он раз-глядел две темные фигуры, двигавшиеся в их сторону. Вскоре по пьяным выкрикам стало ясно: идут два подвыпивших мужика. Когда они поравнялись с окном, из форточки которого торчали ноги, не успевшего залезть в кабинет мальчишки, тот замер в напряженном ожидании, отчетливо слыша тревожный стук собственного сердца. Мужики, громко переговариваясь, прошли мимо. К окну тотчас подбежал Рыбак, успокоил Сашу, тихо проговорив:
   - Не дрейфь, Упор. Это два пьяных кадота прошли. Лезь скорей, а я на васаре побуду. Лепеха-гад пятки смазал с испугу.
   Минут через десять Саша выглянул из форточки и коротко свистнул. Торопливо подошел Толя, шепотом спросил:
   - Взял?
   - Ага. Лови, - на улицу полетели две брезентовые сумки.
   Рыбак помог Саше спуститься вниз, и мальчишки, довольные благополучным исходом рискован-ного предприятия, со всех ног помчались домой. У детдомовских ворот беспокойно переминался Лепеха, поджидая друзей.
   - Я думал, вас там зацапали, - заискивающе проговорил он.
   - Трус ты и дешевка! - в сердцах ругнулся Рыбак. - Чтоб я еще когда связался с тобой...
   - Шухер же был, - попробовал оправдаться Витька. - Я ведь не прозевал, сразу посвистел.
   - В штаны ты сразу наложил! - презрительно сказал Толя.
   Саше стало жалко Лепеху, у которого от обиды стали подергиваться губы и глаза наполнились влагой. Он примирительно произнес:
   - Чего уж там, у меня тоже сердце в пятки ушло, когда дяханы мимо проходили. Решил, что капец нам, вляпались по уши. Если бы смог - тоже драпанул.
   Женька, деловито осмотрев противогазы, тут же вынул из кармана потертого пиджака новехонь-кую хрустящую тридцатку, протянул ее Рыбаку. На всякий случай спросил:
   - В расчете?
   - Нормально, - согласно кивнул Толя.
   - Дай посмотреть, - Лепеха протянул руку. Он любовно помял пальцами купюру с портретом Ле-нина, вздохнув, признался: - Никогда у меня столько денег зараз не было.
   - Разве это деньги, - снисходительно скривил губы Женька, - мелочишка. На тридцатку даже пошамать досыта не сможешь. На базаре за кирпич хлеба двести рубликов надо выложить, дешевле ни-почем не отдадут.
   Все же друзья остались довольны сделкой. Какие-никакие, а деньги теперь есть. Дальнейшее ви-делось им только в радужном свете.
   Вторая половина мая выдалась по-летнему теплой. Зазеленели, запестрели цветочно-травяным разнообразием луга, буйно набирала цвет черемуха. Неожиданно Рыбак объявил друзьям, что наметил побег на двадцатое мая. Лепеха удивленно вытаращился на него:
   - Ну, ты даешь! На июнь же намечали, а если послезавтра, то без жратвы, что ли, почешем?
   - Не ной! - поморщился Толя. - Деньги есть, и Женька обещался завтра сухарей принести. В ию-не еще неизвестно какая погода будет, а сейчас сухо и теплынь стоит.
   Сговорились бежать рано утром, до восхода солнца. Женька не подвел, принес пригоршню мел-ких сухарей, завернутых в холщовую тряпицу сомнительной чистоты, пожаловался, что не сумел достать жмыха. Виновато пожался, поглядывая на Рыбака, суетливо стал шарить по карманам, достал две смя-тых рублевки. Смущаясь собственной щедрости, буркнул:
   - Возьми вот, пригодятся.
   Постоял, соображая, что бы еще сказать детдомовским корешам на прощание, но на ум ничего подходящего не приходило. Ковырнув носком ботинка землю, Женька, словно спрашивая разрешения, проговорил:
   - Я тогда побежал, что ли? Отец дров еще велел наколоть... Ну, пока, что ли?
   - Пока, - ответил за всех Рыбак, - спасибо за гроши.
   Вечером Лепеха подкатился к Валентине. Воспитательница находилась в хорошем расположении духа: от Тимофея пришло очередное письмо, и она вся была под впечатлением прочитанного.
   С заискивающей ужимкой Витька обратился с просьбой:
   - Валентина Михайловна, можно нам завтра сходить в Кристиновку?
   - Кому это "нам", - Валентина доброжелательно посмотрела на переминавшегося мальчишку.
   - Мне, значит, еще Рыбакову и Упорову.
   - Зачем вам надо в Кристиновку?
   - Мы обещались, значит, Шичкиной тете дров наколоть. У нее ведь муж на фронте воюет.
   - Выходит, вы вроде тимуровцев, помощь семьям фронтовиков оказываете?
   - Ну, да.
   - Похвально, конечно, но почему сам Шичкин с вами не идет? Тетя-то ведь его, а не ваша.
   - Шича пошел бы, да ему завтра в школу надо.
   Валентина вскинула брови:
   - Зачем же ему в школу? Насколько мне известно, четвертый класс распущен уже на каникулы.
   - А он в ботаническом кружке записан. Они завтра с учителкой идут цветы собирать для этого... ну, для гелбария.
   - Гербария.
   - Ну, да.
   - Смотри-ка ты! А я и не знала, что Шичкин ботаникой увлекается. Что ж, сходите в Кристиновку, если обещали, но к обеду постарайтесь вернуться.
   - К обеду, придем, как штык, Валентина Михайловна.
   Обрадованный Лепеха помчался к поджидавшим его дружкам
   - Отпустила! - завидев их, крикнул он и от избытка чувств, сорвав с головы пилотку, высоко под-бросил ее.
   Рассвет еще не вошел в силу. Вдалеке, между двумя сопками, висела непогасшая звезда. Оттуда сырыми волнами накатывался прохладный ветерок. Беглецы, обогнув задами детдомовскую территорию, таясь от случайных глаз, прошли, окраиной села до дороги, идущей в город. Утренняя свежесть проника-ла мальчишкам под одежду, вызывая бодрящую дрожь в теле. Они шагали быстро, поминутно срываясь на бег, пугливо оглядывались, зорко озирая окрестность, опасаясь погони. Но дорога в обе стороны, на-сколько хватало глаз, была пустынной. Часа через три Лепеха, без умолку болтавший о чем попало, предложил малость передохнуть и съесть Женькины сухари. Толя с Сашей охотно согласились.
   Хотя день и разгулялся, и солнце основательно прогрело воздух, ребятам не было жарко. Они, выйдя из села, сразу же разулись и шли босиком. По опыту знали: обутые ноги не выдержат многокило-метрового перехода, обязательно покроются водяными мозолями и потертостями. Их грубые "чтз" и во-все не годились для продолжительной ходьбы. Еще раньше договорились разделить сухари на две рав-ные кучки. Одну съесть в дороге, вторую оставить на ужин. Но не удержались и схрумкали все зараз. За-пили скудный обед водой из ручья и отправились дальше.
   Когда миновали деревню, в которой довелось заночевать в прошлом году, стала все сильнее ощущаться усталость. Шли молча, изредка перекидываясь отрывистыми фразами. Несколько раз встре-чались подводы. Возницы окидывали малолетних путников равнодушным взглядом и, не вступая в разго-вор, проезжали мимо. И лишь когда на горизонте замаячили чуть заметные дымы над невидимым пока городом, устало бредущих ребят догнали три подводы с тесно уставленными на них флягами. Трое па-реньков лет по пятнадцати, вытянув шеи, с любопытством уставились на детдомовцев.
   - Эй, пацаны! - крикнул один из них, - закурить не найдется?
   - Нету, не курим мы, - ответил Саша.
   - Мамка, поди, не велит? - насмешливо растянул губы второй.
   - Закурили бы, да полтсигары дома забыли, - вяло огрызнулся Лепеха.
   Третий миролюбиво спросил:
   - В город подались или еще куда?
   - В город, - кивнул Толя.
   - Садитесь ко мне в телегу, подвезу малость. Километра через три нам на ферму сворачивать, но немного все ж отдохнете.
   Обрадованные неожиданным предложением, детдомовцы поспешно забрались в телегу. Паре-нек, разглядывая беглецов, определил:
   - Видать, давно топаете, запарились совсем.
   - Из Краснинского идем, - не стал таиться Рыбак.
   - Ого! Километров с полста уже оттопали! - поразился парень. - По всему видать - приютские вы. Сбегли, что ли?
   - Сбежали, - признался Саша.
   - Куда ж теперь подались?
   - К родне, куда ж еще...
   - Вот те на! У вас разве есть родня? - удивился парень. - Почему вы тогда в детдоме?
   - Ни у кого из нас отца с матерью нету, - объяснил Рыбак, - только родня есть. У него вот, - он на Лепеху, - сестра в Новосибирске, а Упор к тетке решил перебраться, я - к дяде.
   Парень, смачно матюгнувшись, зло проговорил:
   - В гробу я такую родню видал! Чего ж они чухаются, почему сразу вас к себе не взяли, заставили в детдоме припухать?
   - Всяко бывает, - дипломатично заметил Саша.
   - Подожди вот, турнут они вас, когда объявитесь, будет тебе тогда "всяко".
   Подводы вскоре свернули с большака и беглецы, с сожалением проводив их взглядом, побрели дальше. Усталость одолевала все больше, болели сбитые до крови ноги. В город сразу не пошли, спус-тились около моста к реке и с полчаса посидели на берегу, опустив натруженные ноги в воду. Решили сначала пойти на базар, купить там что-нибудь поесть.
   Солнце клонилось к вечеру, но на базаре еще полно было народу. Друзья пошли вдоль прилав-ков, голодными глазами пожирая груды аппетитных драников, молоко в разнокалиберных бутылках, пи-рожки с разнообразной начинкой, исходящую паром, горячую картошку в глиняных горшках. Одна из тор-говок продавала конфеты, похожие на карандаши, разрисованные цветными полосками.
   - Конфеты из настоящего сахара! - нараспев выкрикивала она.
   - Тетенька, а одна сколько стоит? - сглатывая слюну, спросил Лепеха.
   - Пять рублей пара.
   - Не фига себе! - поразился Рыбак.
   - Смотрите, какие большие и из чистого сахара, - торговка завлекающе поворошила конфеты пальцами.
   - Искушение было настолько велико, что Витька не выдержал и потребовал у Толи свою десятку:
   - Хочу конфеты купить, - решительно заявил он.
   Рыбак вопросительно посмотрел на Сашу, но тот молчал, зачарованно разглядывая цветистое лакомство. Тогда Толя, не колеблясь, вынул из кармана тридцатку. Конфеты ребят разочаровали. Во рту они быстро превратились в мучнистую массу с резким ядовито-сладким привкусом. Обескураженный То-ля обозлился не на шутку.
   - Ну, наелся!? Дурак, а не лечишься! - набросился он на Лепеху. - Половину денег псу под хвост выбросили!
   - Сами же захотели, а теперь все на меня сваливаете, - оправдывался Витька.
   - Купи драников - шамать жуть как хочется, - попросил Рыбака Саша.
   Толя подошел к торговке, у которой, на его взгляд, драники были покрупней, чем у других, пред-ложил ей десять рублей за шесть штук.
   - Не, малый, дурней себя не ищи, - отмахнулась женщина, - у меня две штуки за пятерку хорошо идут.
   - У вас, тетенька, еще вон сколько много осталось, а базар уже кончается, - попытался убедить ее Рыбак, - зато я сразу шесть штук возьму.
   - Велика беда, - беспечно усмехнулась торговка, - завтра продам.
   - Как хотите, - с деланным равнодушием проговорил Толя, - но до завтра они у вас точно скис-нут.
   - Бери за двенадцать.
   - У меня только десять есть.
   - Бес с тобой, забирай, - великодушно махнула рукой женщина.
   Драники были проглочены мгновенно, но сосущее чувство голода ощущалось, казалось, еще сильнее.
   - Может, тетка за пятерку даст еще три штуки? - Саша с надеждой посмотрел на Рыбака.
   Он не просил его потратить последние деньги, а просто высказал свое соображение, надеясь, что друзья согласятся с ним. Но Толя и сам уже подумывал над этим, поэтому без лишних слов торопливо направился к торговке. Та складывала драники в сумку, собираясь уходить.
   - Тетенька, дайте еще три, - протянул ей пятерку Толя.
   - Ушлый какой, протянула женщина, - повадился на даровщину.
   Однако, увидев за спиной "ушлого" двух пацанов с вытянутыми в напряженном ожидании худыми лицами, помягчела:
   - Так уж и быть, забирайте.
   Как ни ловчили мальчишки, стараясь откусывать от картофельной лепешки по маленькому кусоч-ку, восхитительные по вкусу кружочки словно растворились, оставив на грязных ладонях маслянистый след. Есть по-прежнему хотелось очень, но друзья, не рассчитывая больше чем-либо поживиться, бес-цельно побрели по изрядно опустевшему базару. У выхода их внимание привлекла группа разношерст-ных мужиков, обступивших сидящего на корточках вертлявого типа в порыжевшей кепке с надломленным посредине козырьком. Тип бойким голосом поминутно выкрикивал:
   - Кто играет, тот денежки получает! Кто глаза пучит, тот ничего не получит! Ставь деньги на кон, денег будет вагон!
   Любопытные нерешительно жались, ждали, кто первым насмелится попытать счастья. Какой-то парень, отчаянно выкатив плутовские глаза, бросил на лежащий перед типом тканый коврик червонец, театрально выдохнув:
   - Эх, была ни была!
   Тип тут же положил рядом свою десятирублевку, скороговоркой проговорил:
   - Были денежки ваши, станут наши. Смотри, не прогляди!
   - Он показал, скорее толпе, чем парню, небольшой костяной шарик и сунул его под один из трех алюминиевых стаканчиков, стоящих на коврике вверх дном. Быстро передвигая их круговыми движения-ми, то и дело перехватывая руками и снова вращая, тип приговаривал:
   - Гляди, гляди в оба, не заплакать потом чтобы!
   Наконец он оставил стаканчики в покое, глянув на парня, сказал:
   - Ну, угадай: под которым шарик?
   Тот, помявшись немного, ткнул пальцем в один из блестящих цилиндриков:
   - Вот под этим.
   Тип приподнял стаканчик, сокрушенно покачал головой: - Твоя взяла, выиграл.
   Парень сгреб деньги с коврика и отошел. Такая легкая удача подстегнула мужиков. Они азартно включились в игру, ставя на кон червонцы, тридцатки и даже пятидесятирублевые купюры. Но угадать, под которым стаканчиком находится шарик, никому не удавалось. Бойкий тип в рыжей кепке, хладно-кровно забирая деньги с кона, весело приговаривал:
   - Ваши не пляшут. В другой раз гляди получше - деньги получишь.
   Друзьям с большим трудом удалось протолкаться к середине круга. Посмотрев на мошенника, ловко манипулирующего стаканчиками, Саша оцепенел от неожиданности: это был не кто иной, как ис-чезнувший куда-то из села, детдомовский сторож Кешка Лотошников. Узнали его и Рыбак с Лепехой. Ре-бята еще не успели сообразить, что им следует предпринять, как сзади раздался чей-то резкий, преду-преждающий возглас:
   - Облава!
   Большая часть мужиков кинулась врассыпную. Кешка, проворно подхватив коврик и стаканчики, помчался вдоль забора, часто оглядываясь.
   Несколько милиционеров и солдат местной комендатуры быстро продвигались по базару, оста-навливая мужчин и проверяя у них документы.
   - Дяденька, - подскочил Саша к одному из милиционеров, - поймайте вора! Он дезертирам помо-гал, жил у них! Вон он драпает от вас, - мальчик показал рукой на мелькавшего среди прилавков Кешку.
   - Махотин, ну-ка, давай! - приказал милиционер рослому солдату.
   - Есть! - с готовностью отчеканил тот и, сорвавшись с места, легко, пружинисто кинулся вдогонку за Кешкой.
   Он настиг Лотошникова, когда сторож, елозя ногами по доскам пытался перелезть через забор. Солдат сдернул беглеца на землю и ударом кулака сбил его с ног. Сердито сопя, предупредил:
   - Не рыпайся, паря, не то башку сверну! А ну, покажь документы!
   Документов у Лотошникова не оказалось. Он стоял, сгорбившись, мелко подрагивая ушибленной головой. Подбежал Саша и, не скрывая злорадства, обратился к Кешке:
   - Попался, ворюга! Подожди, гадина, тебе еще загнут салазки по древнему способу!
   - Солдат повел Кешку к выходу. Проходя мимо Саши, бывший сторож бросил на мальчика взгляд, в глубине которого волчьим огоньком затаилась тоскливая ненависть.
  
  15.
  
   Из города вернулся Эдуард Семенович. Операция прошла успешно, хотя язва у секретаря горко-ма партии оказалась изрядно запущенной. Иными словами, находилась в таком состоянии, что в любой момент могла вскрыться и привести к весьма печальному исходу. В связи с этим и был вызван в авраль-ном порядке периферийный хирург Гилинский. Когда жизни высокого партийца уже ничего не угрожало, и главврач собрался возвратиться в Краснинское, ему предложили отовариться в спецмагазине, обслужи-вающем городскую партийную элиту, но он вежливо отказался, чем вызвал искреннее недоумение гор-комовских товарищей.
   В городской больнице у Гилинского произошла неожиданная встреча. В коридоре, когда он на-правлялся в ординаторскую, его окликнул человек в больничном халате, стоящий у окна:
   - Эдуард Семенович, здравствуйте! Не узнаете?
   Гилинский, близоруко щурясь, вгляделся в окликнувшего его больного. Серое лицо, испещренное мелкими оспинками, рыжеватая короткая бородка, стальной блеск в глубоко посаженных глазах. Несо-мненно, он уже видел где-то эти глаза. "Боже мой, да это же Малинин!" Постаревший, осунувшийся, с бо-лезненным отпечатком во всей фигуре, какой накладывается в процессе долгой изнурительной болезни. Ледяным холодком повеяло на Эдуарда Семеновича от невольных воспоминаний, навеянных встречей с бывшим председателем полкового ревтрибунала. Однако он подошел к нему и даже пожал протянутую Малининым сухую жилистую руку. Как-никак, а прошли вместе тернистыми дорогами гражданской войны не одну тысячу верст.
   Разговорились. Гилинский отвечал на вопросы скупо, односложно, больше слушал горячечную, с плохо скрываемой обидой на кого-то, кто недооценил его, фактически поломал ему послевоенную карье-ру, ему - преданному делу партии человеку, заслуженному командиру легендарной Пятой. Осел после войны в Благовещенске. Служил там в органах НКВД, был уже начальником отдела, когда в 1937 году его внезапно арестовали. Обвинили в том, что он в своей автобиографии скрыл одну щекотливую деталь: его отец, Вятский мещанин, несколько лет служил в жандармском отделении на какой-то железнодорож-ной станции. Сидел год в тюрьме, однако, обошлось. Даже в органах оставили, но, понятно, не на преж-нем месте, а отправили в сельскую местность на малопрестижную должность - помощником начальника лагпункта. Это, как считает Малинин, - потолок, выше ему уже не подняться никогда.
   - А ведь у меня перед Советской властью особые заслуги, - с мрачной гордостью заметил Мали-нин.
   - Какие же? - скорее из вежливости, чем из любопытства, спросил Гилинский.
   Малинин стрельнул глазами по коридору, наклонившись к собеседнику, вполголоса сказал:
   - Я участвовал в расстреле Колчака.
   Слушать откровения Малинина было неприятно. Он то и дело вперивал тяжелый стальной взгляд в главврача, ища на его лице сочувствия. Но Эдуард Семенович так и не нашелся, что сказать бывшему однополчанину. Он тяготился его обществом и, выждав, когда в сбивчивой речи Малинина образовалась пауза, поспешно извинился, сославшись на неотложное дело, ушел. В ординаторской, выпив стакан во-ды, главврач несколько успокоился, с грустной иронией подумал: "Кто такой, в сущности, Малинин? Че-ловек без определенной профессии, из среды серых, безликих индивидуумов, коих великое множество в необозримом Российском захолустье. Он - одна из тех заурядных личностей, внезапно поднятых рево-люцией на зыбкий гребень вершителя человеческих судеб и в результате сломавшей его собственную судьбу.
   Когда же это было? Ну, конечно же, в Читинском лазарете для тифозных больных. Тогда один выздоравливающий красноармеец рассказал ему о трагической гибели Александра Васильевича Колчака на Ангарском льду. И вот теперь Малинин сообщил, что был одним из тех, кто принимал непосредствен-ное участие в казни Верховного правителя."
   В памяти Гилинского до мельчайших подробностей отложился рассказ того красноармейца. Кое-что ему довелось слышать и позже от других лиц, занимавших высокие командные должности в Красной Армии. Складывалась довольно четкая картина тех давних событий. Ленин дает строго конфиденциаль-ное поручение Склянскому: "Пошлите Смирнову (РВС- 5) шифровку: Не распространяйте никаких вестей о Колчаке. Не печатайте ровно ничего. А после занятия нами Иркутска пришлите строго официальную телеграмму с разъяснениями, что местные власти до нашего прихода поступили так под влиянием угро-зы Каппеля и опасности белогвардейских заговоров в Иркутске". Подпись "Ленин" была в телеграмме то-же зашифрована. Там же беспокойство по поводу возможной огласки: "Беретесь сделать архинадежно?" Сделали, как просил творец Октябрьского переворота - и архинадежно, и, по сложившимся негласным правилам, грязно и подло - без суда и следствия. Убийцы вывели адмирала февральской ночью 1920 года, таясь от общественности, на берег Ангары, расстреляли и утопили в проруби.
   Нечаянная встреча с Малининым и навеянные в связи с ней думы о прошлом, вконец расстроили Эдуарда Семеновича. Любитель почаевничать, он на этот раз не поставил самовар, лег спать не поужи-нав. Сон долго не шел к нему, мысли путались, бередили сознание. Вспомнился очерк о Колчаке, прочи-танный в журнале "Нива". Открылся совсем другой образ. Не тот, что был инспирирован лживой больше-вистской прессой, а совсем противоположный, позволяющий составить об адмирале объективное мне-ние.
   Уснул лишь под утро и весь день, к удивлению медперсонала госпиталя, был необычайно рассе-ян и вял. Вечером, придя домой, прилег на диван, но отдохнуть не удалось: пришел Иван Иванович. Прямо с порога он стал, на чем свет стоит, поносить директора. Анастасии Марковне, оказывается, при-шло в голову организовать сбор молодой крапивы. Воспитанники с дежурной воспитательницей отправи-лись к реке, где вдоль овражистого берега появились первые всходы жгучей травы.
   - Не догадалась выдать ребятам верхонки, - возмущенно басил завхоз, - а ведь они есть на складе. Пообстрекались, понятное дело, детишки, все руки в волдырях. Да еще вот незадача: трое пар-нишек сбегли. Сказали, что пойдут в Кристиновку. К обеду - нет. Беда, может, какая стряслась? Запряг, поехал искать. В Кристиновке никто их не видал. Валентина Михайловна, воспитателка ихняя - к Мише Шичкину, приятелю, значит, ихнему: "Где дружки твои?" А тот и выложи: "В Новосибирск к родне пода-лись. "Анастасия наша - за голову. Ей перед районо ответ держать. Там за таки дела холку беспременно намылят. И поделом. Директор-то она, чего уж там говорить, некудышная. А огольцы, что... Ну, сбежали и сбежали. Не от хорошей же жизни... И еще сбегут, помяните мое слово. Лучшей доли кому ж не хочется. Только навряд ли найдут они ее. Настоящей правды у нас нету. Одна она, правда: всяк сверчок знай свой шесток.
   Иван Иванович вздохнул, смущенно посмотрел на Гилинского:
   - Вот ведь как... разговорился чего-то...
   - И распрекрасно! И замечательно! С кем же мне еще, почтеннейший Иван Иванович, и погово-рить, как не с вами, - Эдуард Семенович суетливо поднялся со стула. - Я сейчас, пожалуй, самоварчик поставлю.
   - А я лучинок пощиплю, - повеселел завхоз. - Слышал, сподобились проаперировать самого секретаря горкома? - спросил он.
   - Представьте, довелось. Однако решительно не пойму: почему именно мне выпала такая, с по-зволения сказать, честь? Случай ведь в сущности ординарный. Любой опытный хирург легко бы справил-ся. А таковых у них в больнице предостаточно. Перестраховщики - не более того, - заключил главврач. - А вот встреча, доложу я вам, произошла у меня - до сих пор опомниться не могу.
   - Что за встреча, если не секрет?
   - Давняя история, - нахмурился Гилинский. - Давняя и, откровенно говоря, неприятная. Если в общих чертах - виделся со старым знакомцем. С ним довелось мне во время оно служить в одном полку. Если верить его словам, он лично участвовал в расстреле Колчака.
   - Да что вы говорите! Героическая, видать, личность?
   - В известной степени, - горько усмехнулся Эдуард Семенович и неожиданно спросил: - Любо-пытно узнать, что вы сами думаете о Колчаке, каким он вам представляется?
   - Известно каким, - посуровел Иван Иванович, - белым генералом, кровавым палачом.
   - А не могли бы поконкретней? - в глазах Эдуарда Семеновича сверкнул иронический огонек.
   - Я с ним, конечно, чаи не распивал, но уж доподлинно знаю - наиподлейший человек.
   - Как же можно, почтеннейший, с необъяснимой легкостью грязные ярлыки навешивать на чело-века, с коим, как вы изволили выразиться, чаи вам распивать не довелось? По вашему, получается: если белый, то заведомо негодяй. Красные же - херувимы непогрешимые. Кстати я, вообразите, в бывшем белый офицер.
   - Не может быть!
   - Однако же это так. Только чудесное стечение обстоятельств спасло меня от расстрела. О крас-ном терроре вы, вероятно, наслышаны. Мне же пришлось вкусить его "прелести" лично. Врагу не поже-лаю. При случае обязательно расскажу. Что же касается Александра Васильевича Колчака, тут вы оши-баетесь по причине вполне понятной. Лживость нашей пропаганды вы, думается, вкусили в полной мере, но, увы, корни она пустила настолько прочные, что избавиться от ее идеологических пут очень и очень не просто. Если у вас, Иван Иванович, есть желание узнать правду об адмирале Колчаке, я к вашим услу-гам.
   Самовар тянул на какой-то взвинченной ноте нескончаемую песню. Эдуард Семенович, неспешно прихлебывая чай, рассказывал.
   - ... В нем тесно сочетались талант военачальника и талант ученого. Еще будучи в звании лейте-нанта, он совершает рискованные экспедиции на Север. "Даже норвежцы не решаются делать такие от-важные путешествия, как Александр Васильевич Колчак", - заметил однажды академик Чернышев, сам долгое время проработавший на Севере. "Выдающийся и сопряженный с трудом и опасностью географи-ческий подвиг", - так оценило экспедицию Колчака на остров Беннетта, поставив лейтенанта в один ряд с такими знаменитостями, как Нансен, Пржевальский, Норденшельд, географическое общество. Оно вру-чило Колчаку одну из самых престижных своих наград - Большую золотую (Константиновскую) медаль. Итогом экспедиции молодого ученого стала написанная им книга: "Лед Карского и Сибирского морей." Эта монография стала первым научным трудом по гидрологии Ледовитого океана, внесла ценнейший вклад в мировую науку.
   - Нам с вами, Иван Иванович, как неспециалистам, трудно разобраться в значимости научных трудов Александра Васильевича, но знаю наверное: отдельные советские океанографы, преступив эле-ментарные нравственные нормы, выдавали научные выкладки и теории Колчака за свои. Об этом мне рассказывал Петр Акимович, а он знает много такого, о чем мы даже не догадываемся. Идеи адмирала намного опередили время, в котором он жил. Сам собой напрашивается вывод: наука была его настоя-щим призванием.
   А ведь именно благодаря вам, Иван Иванович, мне удалось многое узнать об Александре Ва-сильевиче.
   - Вот те на! - поразился завхоз. - Это каким же образом?
   - Помнится, вы отдали подшивку журналов "Нива" Тимофею Александровичу. Вот из них, пред-ставьте, я и черпаю знания.
   - Чудеса в решете! Я в эти журнальчики и не заглядывал ни разу, считал: баловство одно, бур-жуйское чтение. А получается - и об интересном в них написано.
   - Я иногда думаю, - перевел разговор Эдуард Семенович, - что же такого полезного для нашего Отечества сделал Ленин? Мне не хочется сейчас вдаваться в марксистскую концепцию переустройства мира, где предрекается неизбежная гибель капитализма, смена его коммунистической формацией. Сложно все это и, если вдуматься, далеко не бесспорно. Говорят: Ленин продолжил учение марксизма, развил и конкретизировал его в условиях новой исторической эпохи. Пусть так. Ну, а если, допустим, по-бедили бы не большевики, тогда и научные концепции устройства мира получили бы совсем другое на-правление. В большинстве стран исповедуется совсем другая идеология, и, смею вас заверить, демокра-тия там не носит столь ярко выраженного декларативного характера как у нас. Впрочем, чего это я в та-кие политические дебри полез, - спохватился Эдуард Семенович. - Можно сказать проще. Пытаюсь ино-гда своим старческим умом осмыслить события, произошедшие буквально на глазах, и прихожу к выводу: вреда нашему многострадальному Отечеству Октябрьский переворот принес неисчислимо и принесет еще столько, что многие поколения будут ощущать на себе его гибельное воздействие.
   Посудите сами: страна едва лишь начала постигать азы демократии, после бескровной февраль-ской революции и, как снег на голову, - октябрь семнадцатого. Из одной войны втянулись в другую, бра-тоубийственную, захлебнулись в море крови. Дальше - красный террор, военный коммунизм, продраз-верстка - повальный грабеж в государственном масштабе. И пошло-поехало: истребление казачества, духовенства, голод в Поволжье и репрессии, ничем не оправданные бесконечные репрессии, направлен-ные против собственного народа. Миллионы лишены элементарных человеческих прав и свобод. А ини-циаторы и вдохновители всего этого кто? Вот то-то и оно! - Эдуард Семенович нервно забарабанил пальцами по столу, извиняющимся голосом произнес: - Выговорился, и вроде как полегче стало на душе. Искренне верю в вашу порядочность, Иван Иванович, потому и позволяю себе иной раз высказать все, что накипело. В лагере, знаете ли, жили совсем другими категориями, о многом там передумано, многое осознанно, разложено, так сказать, по полочкам.
   - Тут простым умом мудрено докумекать, исхитриться с изнанки жизнь рассмотреть, - произнес, внимательно слушавший Гилинского, завхоз. - Наговорят, наговорят о человеке, а после оказывается - напраслину плели. Все ж интересно: как потом-то у него сложилось?
   - Простите, не понял: о ком вы говорите? - рассеянно отозвался главврач.
   - Да об адмирале этом, о Колчаке.
   - В самом деле, я так вам и не дорассказал о нем, отвлекся несколько. Он, помнится, находился в Якутске, когда пришло сообщение о нападении японцев на Порт-Артур. Александр Васильевич тотчас обратился в Морское ведомство с просьбой направить его в Тихоокеанскую эскадру. Академия наук кате-горически возражала против его отъезда. Тогда Колчак обратился к Великому князю, который курировал Морское ведомство, и получил разрешение отправиться на фронт. Затем - война. Колчака назначили вахтенным начальником на крейсер "Аскольд". Он принимает участие в разработке плана прорыва бло-кады Порт-Артура, пытается использовать керосиновые гранаты для поджога японских укреплений. Но-вое назначение - командиром на эсминец "Сердитый", где он отличился, удачно поставив минную банку, на которой подорвался вражеский крейсер. Лейтенанта награждают орденом Святой Анны четвертой степени.
   Позже, когда центр тяжести боев переместился на сухопутный фронт, Александр Васильевич ко-мандовал батареей морских орудий. Суставной ревматизм, которым он страдал многие годы, оконча-тельно свалил его с ног и, уже находясь в госпитале, лейтенант попадает в плен.
   Возвратившись весной 1905 года в Россию, Колчак с группой офицеров многое делает для вос-становления Российского военного флота. На одном из заседаний военно-морского кружка он выступил с докладом: "Какой нужен России флот?" Непосредственно под его руководством строились ледоколы "Таймыр" и "Вайгач", которым затем удалось первыми пройти по трассе Северного морского пути - из Тихого океана в Атлантический.
   И вот - мировая война. Командуя четырьмя миноносцами, Колчак расставил на подступах к Дан-цигской бухте около двухсот мин. На них подорвались четыре германских крейсера, восемь миноносцев и одиннадцать транспортов с живой силой и техникой. За руководство высадкой десанта на Рижском побе-режье в тылу у немцев его представили к ордену Святого Георгия четвертой степени и назначили коман-диром минной дивизии, присвоив звание контр-адмирала. Год спустя, летом 1916 года Колчак был про-изведен в вице-адмиралы. Он становится командующим Черноморским флотом.
   Февральскую революцию Александр Васильевич не принял, а Октябрьскому перевороту вообще не придал сколько-нибудь серьезного значения. Позже, став Верховным правителем, он объявил свою программу, сказав: "Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установления законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенной по всему миру".
   - Нет, вы только вникните, голубчик Иван Иванович: адмирал, далекий от политики, лучше, чем многие искушенные государственные мужи, разглядел кровавый оскал красного террора. Или вот еще, - Эдуард Семенович взял с этажерки пожелтевшую газету "Сибирский вестник", пояснил: - обнаружил в старом хламе, оставленном, надо полагать, прежним хозяином. Послушайте-ка, что писал адмирал: "Идет не только партийная распря, ослабляющая собирание страны, но и длится гражданская война, где гибнут в братоубийственной бойне тысячи полезных сил, которые могли бы принести Родине громадные и неоценимые услуги... Только уничтожение большевизма может создать условия спокойной жизни, о чем так исстрадалась русская земля, только после выполнения этой тяжелой задачи мы все можем снова по-думать о правильном устройстве всей нашей державной государственности."
   - Нет, каково! Один думает о людях, скорбит о неоправданной их гибели, другой, втянувший их в новую бойню, цинично посылает "на последний, решительный бой", мечтает о всемирной революции, прекрасно понимая, что это новые реки народной крови и нескончаемые людские страдания. Все во имя заранее обреченной на неудачу, утопической идеи. Поистине сатанинская одержимость - во что бы то ни стало толкнуть массы на самоистребление, загнать Россию в тупик.
   О высокой порядочности, патриотичности Колчака может свидетельствовать такой факт: в его распоряжении находился пятисоттонный запас золота России. За такое, поистине сказочное, богатство ему ничего не стоило обрести свободу, сохранить себе жизнь. Но обладая исключительной честностью, подлинным благородством, чего, кстати, всегда недоставало нынешним партийным деятелям, адмирал ни за что не посягнул бы на ценности, принадлежащие его стране. От себя добавлю, - Гилинский крепко потер ладонью лоб, словно стараясь избавиться от тяжелых, навязчивых дум, - в мерзости и подлости ныне власть предержащие превзошли самих себя. Жену адмирала они заключили в тюрьму, подвергая ее постоянно изощренным издевательствам. Но, уверен, что она по-прежнему стойко несет свой крест, сохраняя человеческое достоинство, мужество и любовь.
   Иван Иванович слушал главврача, опустив голову, вперив взгляд в одну точку, глубокие морщины скорбно залегли на его лбу.
  
  
  16.
  
   Сумерки мягко опустились на шахтерский город, опустели и без того немноголюдные улицы. Где-то на путях надрывно голосила маневровая "кукушка". С вечерней прохладой резче стал ощущаться угарный запах дымящегося на терриконах угля. Беглецы устало слонялись по городским улицам в поис-ках ночлега, опасаясь встречи с милицейским патрулем. В конце концов, они забрели в шахтерский парк культуры и отдыха, где на пыльных скамейках можно было спокойно посидеть и отдохнуть. Парк закрыли на второй год войны, и он быстро пришел в запустение. Давно не метенные аллеи горбились бугорками прошлогодней слежалой листвы, отдающей запахом гнили. Павильоны были частью заколочены, частью закрыты на массивные амбарные замки. Обследовав их, друзья поняли, что проникнуть внутрь и заноче-вать под крышей не удастся. В глухом углу парка возвышался дощатый навес, под которым в хаотиче-ском беспорядке громоздились карусельные деревянные лошадки, всевозможные экзотические звери, сиденья в форме кресел, ярко раскрашенные лодочки.
   Мальчики настолько устали, что поискать какое-нибудь другое пристанище у них просто не было сил. Забравшись в одну из карусельных лодочек, они легли на ее холодное, жесткое дно, тесно прижав-шись друг к другу, и вскоре уснули крепким ребячьим сном. Пробудились ночью от нестерпимого холода. Ломило спину и грудь, дрожь пронизывала тело, заставляя отстукивать зубами непрерывную дробь. Бег-лецы вылезли из лодочки, стали прыгать и приседать, пытаясь согреться.
   - Так и дуба дать недолго, - жалобно проговорил Лепеха, - в тепло бы где приткнуться...
   - Куда сейчас ночью пойдешь? - Рыбак тоскливо швыркнул носом. - Если бы постелить чего-нибудь, чтоб не на голых досках лежать, тогда, может, согрелись бы.
   - А давайте листьев накидаем побольше в лодку и зароемся в них, - предложил Саша.
   - Ну, ты и голова! - обрадовался Толя. - Как это мы сразу не доперли.
   Мальчики дружно принялись за дело. Ветром к навесу намело довольно объемистые холмики су-хой листвы. Она ломко хрустела под пальцами, когда ребята таскали ее охапками и бросали в лодку. За-полнив ее до краев, они разгребли листья и легли в мягкую ямку. Тепло пришло не сразу. Беглецы неко-торое время еще зябко вздрагивали, поджимая ноги под пальто. Холод постепенно отступал, и они за-снули на согретой их телами подстилке.
   Солнце струилось теплыми лучами сквозь молодую липкую зелень парковых деревьев, все силь-нее нарастал шум города. Рыбак проснулся первым, выбрался из лодки и по-собачьи встряхнулся, сбра-сывая с себя пыльные листья.
   - Поднимайся, робя! - он энергичными толчками принялся будить заспавшихся друзей.
   Денег не было, а есть хотелось страшно. Решили сначала пойти на вокзал, разузнать, когда пой-дет поезд до Новосибирска. Перед вокзалом, прямо на траве, сидело множество всякого люда. Не выхо-дя на открытое место, скрываясь за деревьями, мальчики некоторое время изучали обстановку, боясь попасться на глаза милиционеру. Осмелев, они подошли к пожилой женщине, сидящей на большом фа-нерном чемодане.
   - Тетенька, вы до Новосибирска поезд ждете? - спросил Лепеха.
   - Нет, деточка, до Кемерово. До Новосибирска послезавтра утром пойдет в восемь часов.
   - Как послезавтра? - опешил Рыбак. - А раньше, что ли, не будет?
   - Не будет, деточка. До Новосибирска два раза в неделю ходит.
   Удрученные услышанным, друзья понуро побрели от вокзала, прикидывая, где бы раздобыть еды. Идти на базар не имело смысла, хотя Лепеха сразу же предложил пойти именно туда в надежде что-нибудь стибрить. Но Саша решительно воспротивился этому, сказав:
   - Мигнуть не успеешь, как зацапают. Потом еще отвалтузят и в милицию сдадут. Нет, нам риско-вать никак нельзя.
   - Подохнем же без жратвы, - уныло произнес Рыбак.
   - Подохнем точно, - жалобно скривил губы Лепеха.
   - Придумаем что-нибудь, - неуверенно сказал Саша. - Вот пойдем сейчас к любому кинотеатру, там люди билеты покупают, мы у кого-нибудь денег попросим, может, дадут.
   - Ты попросишь, как же, - желчно произнес Витька, - опять мне за вас отдуваться придется.
   - Ну, чего ты заводишься? - Толя дружелюбно похлопал его по плечу. - Зато у тебя всегда здо-рово получается.
   Витька был польщен похвалой, но счел нужным все-таки сказать:
   - Все равно нечестно, что всегда я да я.
   Белое здание кинотеатра, к которому подошли беглецы, располагалось в самом центре города. Около кассы стояла небольшая очередь, но окошечко кассира было закрыто и над ним висело объявле-ние: "На 10 ч. все билеты проданы". Шел фильм "Жди меня". На объемном фанерном щите, закреплен-ном на стене кинотеатра, изображен был бородатый мужчина в ватнике и шапке-ушанке с автоматом в руках.
   - Про войну кино, - вздохнул Саша, - посмотреть жутко как охота.
   К детдомовцам подошел худенький, невзрачный мальчишка с острым вздернутым носом, окинул их оценивающим, неприязненным взглядом, вызывающе заговорил:
   - Если в киношку намылились - бесполезняк: билетов давно нету. По блату могу за семь достать.
   - Да хоть за рубль, - мрачно произнес Рыбак, - у нас все равно ни копья.
   - Тогда чего здесь ошиваетесь? - подозрительно прищурился мальчишка. - Если на билетах подкалымить собираетесь, то тут вам непрохонже, тут все забито. Лучше чешите отсюда, а то как бы вас Чалый не пописал.
   - Ну, чо рыпаешься? Мы ничего продавать не собираемся. Стоим тут и стоим, тебя не спросили. Место не купленное, - оборвал остроносого нахала Саша.
   В нескольких шагах остановились двое мальчишек, с интересом стали прислушиваться к пере-палке. Не вытерпев, подошли поближе. Один из них, с одутловатым, нездоровым лицом обратился к ост-роносому:
   - Ты чо, Чирьяк, разоряешься? Они ж детдомовские, не видишь, что ли? Нашел, кого тянуть. Да они с прибором положили на тебя и на твоего Чалого. Еще неизвестно, кто кого первым попишет.
   - А я и не рыпаюсь, - заюлил Чирьяк, - я только сказал, что место забито.
   - Вот и чеши отсюда, пока не умыли, - посоветовал одутловатый, - без сопливых обойдемся.
   Проводив насмешливым взглядом поспешно ретировавшегося Чирьяка, он обратился к беглецам:
   - Вы из пятого?
   - Из первого, - ответил Рыбак.
   - Ого, это же, который в Краснинском! - вступил в разговор второй паренек с раскосыми глазами и рябоватым простодушным лицом.
   - Точно, - подтвердил Толя.
   - Сбежали?
   - Сбежали.
   - Ну, вы и даете угля - мелкого, но до хрена! - косоглазый восхищенно прищелкнул языком. - А чего притащились?
   - Жрать охота, потому и пришли, - пояснил Лепеха.
   - Ну, вы даете! - косоглазый беззлобно рассмеялся. - Кто же вам шамать тут даст?
   Витька не нашелся, что ответить. Стоял, потупившись, разглядывая носки своих ботинок.
   - Э-э, Венчик, не шурупишь ты ни фига. Они ж сюда на раздобычу пришли. Верно? - повернулся одутловатый к беглецам.
   - Ну, да, - кивнул Саша, - денег хотели попросить около кассы.
   - Денег навряд кто даст, - выразил сомнение Венчик. - Может, с собой их возьмем, а, Бок? В обед у пацанов насобираем, кто что даст - вот и шамовка.
   Бок согласился.
   - Айда с нами, робя, - позвал он. - Тут вам бесполезняк околачиваться, а у нас попробуем с обе-да хлеба вынести или каши.
   - Вы сами-то откуда? - полюбопытствовал Рыбак.
   - В детприемнике мы сейчас, а вообще-то дали дергаля из Кемеровского детдома.
   - У вас там переночевать найдется где?
   - Вообще-то на чердаке можно. Мы вам туда старый матрац и какое-нибудь одеяло затащим.
   - Мирово! - оживился Лепеха.
   - Тогда на ять ночь проведем, - обрадовано улыбнулся Саша.
   Беглецы охотно пошли со своими новыми знакомыми, и минут через пятнадцать те привели их к приземистому бревенчатому бараку. Из калитки высокого забора выскочила простоволосая девчонка в застиранной бумажной кофте, увидев мальчишек, крикнула:
   - Боков, тебя Михаил Андреевич чего-то искал!
   - Это наш директор, - пояснил Бок. - Зачем, интересно, я ему нужен? Ты, Венчик, давай, покажи им, как на чердак забраться, а я к Михельсону пока схожу.
   Венчик задумчиво почесал затылок, оценивающе посмотрел на детдомовцев.
   - По углу лезть придется. Боюсь, как бы вы с верхотуры не сыграли.
   - Ты показывай где, а мы, куда хошь, сможем забраться, - запальчиво сказал Саша.
   - Все равно по лестнице через люк было бы лучше, но вас там Михельсон может зацапать. По-лезли по углу.
   Венчик ловко, по-обезьяньи, вскарабкался по выступающим крест-накрест концам бревен до узко-го карниза над окнами, прошел по нему к чердачному окну и скрылся в нем. Тут же, выглянув, махнул ру-кой:
   - Давай сюда.
   Обширный чердак был загроможден всевозможным пыльным хламом: железными кроватями с продранными пружинными сетками, колченогими столами и стульями, ржавыми ведрами и тазами, полу-сгнившими досками и гнутыми водопроводными трубами. Здесь находилось даже пианино с оторванной крышкой, клавиатурой, напоминающей старческий рот с немногими оставшимися зубами.
   - Будьте как дома, - гостеприимно осклабился Венчик, - отдыхайте пока, после обеда придем, принесем чего-нибудь пожевать.
   Огибая груды хлама, он исчез где-то в глубине чердака. Ребята с вялым любопытством поброди-ли по чердаку, обнаружили люк, через который, вероятно, проник внутрь здания Венчик и, сев на кровати, стали терпеливо ждать своих новых приятелей. Голод становился все более нестерпимым, вызывал у беглецов болевые ощущения в желудке. Время тянулось мучительно долго. Изредка отрывисто перего-варивались, каждого одолевали невеселые думы. Лепеха жалобно посетовал:
   - Подзалетели же мы с этим поездом! Это ведь и завтра еще целый день ждать, потом еще це-лую ночь... А вдруг не удастся с первого раза на поезд сесть, тогда что?
   Толя с Сашей молчали, уставившись взглядом в одну точку. Наконец Саша со злым упрямством проговорил:
   - Пусть с голоду сдохну, а в детдом все равно не вернусь.
   Рыбак ожесточенно скрипнул зубами:
   - Никто и не собирается возвращаться! А на поезд, не боись, сядем, - ободряюще подмигнул он Витьке.
   Бок появился внезапно, словно вынырнул из-под пола. Сунув беглецам алюминиевую миску на треть заполненную кашей, пожаловался:
   - С хлебом, робя, хана. Михельсон глаз ни с кого не спускал. Дежурные вот каши чуть-чуть на-скребли.
   Кашу проглотили, даже не ощутив ее вкуса. Бок чувствовал себя неловко, и чтобы как-то сгладить неудавшуюся попытку вынести из столовой хлеба, он предложил детдомовцам самим раздобыть шамов-ку.
   - Надо вам пойти, когда стемнеет, к военному складу. Там они выбрасывают на свою помойку рыбьи шкуры. Их, если как следует разжевать, шамать можно. Наши пацаны туда тоже ходят.
   - Туда разве можно пробраться? - выразил сомнение Саша. - Вдруг часовой заметит, застрелит ведь.
   Бок отрицательно мотнул головой:
   - Нет, часовые с другой стороны стоят, а где помойка - там их нету. Мы в колючей проволоке ды-ру проделали, через нее и лазим. Подождите до темноты. Потом за вами Венчик придет, вместе с ним на склад пойдете.
   Лепеха страдальчески сморщившись, заныл:
   - Ништяк, до самой ночи тут голодными сидеть! Загнемся ведь... Вдруг там шкурок этих нету уже, тогда что?
   - Завел шарманку, слабак! - одернул Витьку Толя. - Ты сперва сходи, потом ной.
   Бок ушел. Мальчики сидели молча, удрученные свалившимися на них испытаниями. Сказывалась усталость. На смену изнурительному чувству голода пришло желание прилечь где-нибудь, свернувшись калачиком, и уснуть. Постелив на дырявые сетки кроватей свои пальтишки, они, съежившись, улеглись на короткой, жестковатой подстилке и вскоре уснули.
   Разбудил беглецов Венчик. Он принес им несколько обглоданных хлебных корочек, большую жестяную кружку с жидким, остывшим уже чаем. Объяснил:
   - Насобирал у пацанов в ужин. Лопайте скорей и айда на склад. На улке совсем темно уже стало.
   Осторожно, боясь оступиться в темноте, спустились с чердака. Улица тонула в чернильной тьме, в двух шагах ничего нельзя было разглядеть. Шли вслепую за Венчиком, ориентируясь по шарканью его шагов и тихому сухому покашливанию. Подошли к воинским складам. Их обширная территория была ого-рожена двумя рядами колючей проволоки. Ближе к строениям стояло несколько столбов, на которых под тарелкообразными металлическими колпаками горели электрические лампочки, с трудом просеивая сквозь темноту слабые снопики света.
   - Шуруй за мной, робя, - шепнул Венчик и на животе пополз в узкий лаз, проделанный в колючке.
   Саша последовал за ним, ощущая неприятную дрожь во всем теле. Несколько раз он цеплялся одеждой за колючие жала, заставляя дребезжать проволоку, тотчас раздавался шипящий голос Венчика: " Тише вы там!"
   Наконец лаз кончился. Венчик встал во весь рост, поджидая детдомовцев. Когда все подползли к нему, он приглушенным голосом сказал:
   - Да не мандражите, вставайте, нас оттуда, - он махнул рукой в сторону фонарей, - совсем не видно. Пошли по-тихому.
   Через несколько шагов провожатый остановился.
   - Все, робя, пришли. В этом месте всегда свежее валят. Шурудите по кучкам. Рыбу по запаху лег-ко определить. Ну, чего чешетесь, - поторопил он ребят, застывших в нерешительной позе.
   Беглецы словно ждали этой команды. Встав на четвереньки, они азартно принялись за дело. По-гружали пальцы в осклизлые бугорки отбросов, нащупывали полоски рыбьих шкурок, набивали ими кар-маны. Освоившись, мальчики перестали обращать внимание на проходящих иногда под фонарями воен-ных.
   - Кажись, все разрыли, - сказал, поднявшись, Венчик, давая понять, что пора уходить.
   Не пригибаясь, пошли к ограждению и через минуту были уже на улице. На чердаке их поджидал Бок, устроившись на колченогом стуле. На полу перед ним стояла керосиновая лампа, тускло освещая небольшое пространство вокруг. Пока мальчишки жадно перемалывали прочные, как брезент, лососевые шкурки, превращая их в кашицу, Бок рассказывал Венчику, зачем его вызывал директор.
   - Предложил, понимаешь, устроить меня в автомастерские учеником слесаря. Там, сказал, рабо-чую карточку дадут, деньги платить будут, а жить определят в общежитие. Ну, там еще спецодежда пола-гается и талоны в столовку ихнюю. Как думаешь, соглашаться?
   - Я бы согласился, - Венчик мечтательно вздохнул. - Зато потом - сам себе голова. Рабочая карточка - это же целых шестьсот грамм хлеба! Да и в столовке у них кормят не то, что у нас. Слушай, а меня он не устроит туда, если попрошусь? Вместе опять бы жили.
   - Точно! Вали завтра к Михельсону и скажи, что тоже в мастерские хочешь, - Бок обрадовано по-тер ладони и обратился к детдомовцам: - Я вот чо, робя, сказать хотел: чего вам тут зазря целые сутки ошиваться? Передача ведь до Топков каждый день ходит в семь часов утра. А вечером через Топки в Новосибирск пассажирский из Кемерово идет. Так вы быстрее доедете.
   - Здорово! Ты это откуда узнал? - Рыбак пытливо уставился на Бока.
   - Раз говорю, значит знаю, - важно ответил тот и для верности добавил: - Наши многие пацаны про это знают.
   Беглецы оживились. Продолжая без устали жевать, они умудрялись в то же время оживленно об-суждать приятную новость.
   - Только бы не проспать завтра, - то и дело обеспокоенно говорил Саша.
   Между тем соленые шкурки дали о себе знать: мальчиков стала мучить жажда. Лепеха заглянул в пустую кружку из-под чая, просительно посмотрел на Венчика:
   - Пить жуть как охота.
   Венчик молча поднялся и пошел к люку. Вскоре он вернулся с почти полным ведром воды.
   Ночью внезапно задул северный ветер, холодные сквозняки загуляли по всему чердаку. Старый слежалый матрац, на котором впритирку друг к другу разместились мальчики, и грубое шерстяное одея-ло слабо защищали их от ледяного воздуха. Едва забрезжил рассвет, они поднялись, ощущая непривыч-ную боль в суставах, кутаясь в пальтишки, стали быстро ходить по чердаку, стараясь согреться.
   - Рвем, пацаны, на вокзал, время, поди, уже много, - поторопил друзей Рыбак. Поспешно спусти-лись с чердака, но не успели сделать и нескольких шагов, как утреннюю тишину нарушил звонкий жен-ский голос:
   - Посмотрите-ка, бабоньки, вон те трое с детприемника спустились! Не иначе своровали чего-то...
   Беглецы пугливо оглянулись на крик и увидели нескольких женщин с ведрами у водоразборной колонки.
   - А ну-ка, стой, молодцы! Держите, держите их!
   Рослая молодая тетка, расставив руки, кинулась наперерез опешившим детдомовцам. Саша уп-руго отскочил в сторону и, свернув в переулок, помчался что есть духу. Не отставая от него, тяжело то-пал массивными "чтз" Лепеха. На ходу Саша оглянулся и краем глаза успел увидеть лежащего на земле Рыбака и крепко ухватившую его за полу пальто тетку. Подбежали к вокзалу, и часто оглядывавшийся Лепеха растерянно проговорил:
   - Рыбака-то нету. Видать, зацапали его.
   - Зацапали, сам видел, - подтвердил Саша.
   - Что же нам теперь делать?
   - Конечно, ехать. Не возвращаться же назад. А Рыбак, вот посмотришь, выкрутится и тоже по-едет. Может, он с другой стороны уже подбежал. В крайнем случае, в Топках встретимся. Саша говорил уверенно, и Витька несколько успокоился. Мальчики обогнули здание вокзала, вышли на пути и сразу же увидели передачу. К вагонам был уже подцеплен паровоз, зеленый красавец "ИС" с большой малиновой звездой на передней части корпуса. Из-под его щегольских ярко-красных колес с белоснежным ободом с шипением вырывался пар. Машинист в промасленном комбинезоне и кожаной кепке тыкал длинным но-сиком масленки в зеркальные цилиндры поршней.
   - Дяденька, это на Топки передача? - спросил Лепеха.
   - На Топки, на Топки, - не оборачиваясь, ответил машинист.
   Дважды звякнул вокзальный колокол, пронзительно прорезал вокзальный шум свисток дежурного по станции, в ответ мощно проревел паровоз, лязгнули буфера и, плавно набирая ход, покатились ваго-ны. Беглецы вскочили на подножку, крепко вцепившись пальцами в поручни.
  
  17.
  
   Поезд вырвался из города в зелень полей и перелесков и весело загрохотал, радуясь встречному ветру и свободе. Мальчишки, устроившись на подножке, шалели в восторге от быстрой езды, охотно под-ставляя лица плотным воздушным струям. Калейдоскопическая смена впечатлений захватила их, приту-пив чувство голода, привела в радостное возбуждение. Они твердо уверовали в свою удачливость, счи-тали, что самые главные беды уже позади.
   Едва поезд замедлял на станциях ход, ребята спрыгивали, падали, катились по земле кубарем, разбивая в кровь колени и руки. Они знали, что на остановках поезда часто поджидают наряды милиции, снимая с подножек, межвагонных переходов и даже с крыш мешочников-спекулянтов, безбилетников и беспризорников, прочий разношерстный люд, находящийся не в ладах с законом. Затем , зорко огляды-вая пристанционные пути, беглецы приближались к поезду. Как только раздавался свисток дежурного по станции, оповещающий об отправлении, они стремглав кидались к какому-нибудь из вагонов и забира-лись на подножку.
   И все же в Топках не повезло. Прыгать на ходу было опасно: по соседнему пути шел встречный товарняк. Едва передача остановилась, как словно из под земли перед беглецами выросли два мили-ционера.
   - Куда путь держим? - спросил один из них.
   - Никуда, мы просто так, - замялся Саша.
   - Местные, что ли?
   - Ага, местные, - радуясь подсказке, кивнул Лепеха.
   - Где проживаете, на какой улице?
   - На этой, как ее... ну, которая около вокзала, - попробовал выкрутиться Саша.
   - На Грибоедова? - хитро прищурился милиционер.
   - Ага, на ней.
   - Так ведь она, милок, совсем на другом конце города находится. По всему видать, из детдома драпанули.
   Заметив, как густо покраснел мальчуган, милиционер добродушно заметил:
   - Врать, парнишка, ты еще не научился. Кого провести захотел. Это тебе не дружку своему ба-ланду травить. Давай слезай, потопали в отделение, там разберемся.
   В небольшой комнатке, куда привели беглецов, было тесно. Сидя на объемных узлах, оживленно судачили о чем-то три старухи. У стены, на единственной скамье, расположились, понуро нахохлившись, какие-то невзрачные типы в мятой, давно не стиранной одежде. Посередине комнатки, прямо на полу - несколько крикливых цыганок, лопочущих на своем языке. Два чумазых цыганенка челноками шныряли вдоль стен, зыркая по задержанным черными, навыкате, глазенками. Один из них сразу же подскочил к детдомовцам и, протянув черную ручонку, требовательно произнес:
   - Давай закурить.
   - Оторвись! - злобно ощерился Лепеха и для убедительности показал кулак.
   Цыганенок, дразнясь, высунул язык, сделав при этом непристойный жест. Саша, сжав зубы, шаг-нул к нему, но лупоглазый нахаленок, пронзительно вскрикнув, отбежал к голгочущим цыганкам.
   Беглецы подошли к окну и, опершись на подоконник, рассеянно стали смотреть через давно не-мытое стекло на запущенный пустырь, простирающийся за милицейским зданием. Пустырь щетинился ржавой, прошлогодней крапивой, над которой возвышался подернутый весенней зеленью кустарник. У Лепехи внезапно жалобно задергались губы, в глазах сверкнули слезы. Срывающимся голосом он прого-ворил:
   - К сеструхе теперь не попаду, обратно в детдом отправят, а, может, в трудколонию.
   Из-за жгучей жалости к самому себе он окончательно расстроился и не в силах больше сдержи-ваться стал судорожно всхлипывать, размазывая слезы по грязным щекам. Саше тоже было не по себе. Спазм сжимал ему горло, он, как мог, силился, чтобы тоже не разреветься.
   - Эй, пацаны! - обратился к ребятам какой-то тип со скамьи, - отворите окошко, дыхнуть нечем.
   Саша щелкнул шпингалетами, толкнул створки. В комнату пахнуло влажным весенним воздухом, ворвались птичьи голоса. Где-то натужно взревел мотор грузовика, стало слышно, как переговариваются на путях паровозы. За окном буйствовала жизнь, пахло весной и свободой. У Саши тотчас мелькнула дерзкая мысль: "Что если смыться через окно?" Он ткнул в плечо, продолжавшего плакать Витьку:
   - Давай рванем отсюда, пока в детприемник не увели.
   - Ага..., а если поймают, тогда что? Еще и по сопаткам вмажут, - боязливо возразил тот.
   - Сперва пусть поймают, - задорно сверкнул глазами Саша и, не долго думая, вскочил на подо-конник.
   Спрыгнув на землю, он поторопил дружка:
   - Прыгай быстрей, не чухайся!
   Ветки больно хлестали по лицу, беглецы, преодолев кустарник, подбежали к довольно высокому палисаднику. Заостренный штакетник преодолеть было не просто. Случись это в обыденной обстановке, мальчишки призадумались бы, прежде чем решиться перелезть через острые зубья. Теперь они даже не заметили, как перемахнули на другую сторону. Пробежав немного по улице, ведущей к вокзалу, ребята свернули в глухой переулок и помчались по нему, пока не уткнулись в высокую кирпичную стену. Затрав-ленно оглянувшись, убедились, что погони за ними нет и, немного успокоившись, пошли вдоль стены, ко-торая сворачивала под прямым углом около небольшого перелеска. Здесь под старыми, корявыми, при-чудливо изогнутыми березами, стояла, почерневшая от времени скамейка, испещренная множеством вырезанных на ней надписей. Друзья устало присели на нее. Невыносимо хотелось есть. За деревьями виднелись дома, но идти туда беглецы не решались, боясь попасться на глаза случайному милиционеру. И хотя они все еще чувствовали себя, как загнанные зверьки, их распирало от горделивого сознания, что сумели сбежать из самой милиции.
   Голод все основательнее давал о себе знать. Беглецы стали прикидывать, где можно раздобыть еды.
   - Около вокзала базарчик есть, - сказал Лепеха, - может, там чего распромыслим?
   - Задарма никто шамовку не даст, а тибрить опасно: если зацапают, то уж фиг сбежишь, - заме-тил Саша. - Лучше всего из шмоток чего-нибудь загнать.
   Мысль ребятам понравилась. Они стали прикидывать, что из их одежды можно продать. За по-рванные во многих местах мышиные пальтишки вряд ли дадут денег. Без рубашки и штанов оставаться нельзя. Вот ботинки "чтз" - другое дело. Правда, едва ли кто польстится на Сашины, старые и стоптан-ные. Витькины же с руками оторвут. Они у него еще крепкие и выглядят хоть куда.
   - Загоним твои корочки, - предложил Саша, - за них могут и сто пятьдесят отвалить. Пошамаем как следует, а завтра ты уже у сеструхи будешь. Она тебе еще лучше этих купит.
   Однако, несмотря на великое искушение досыта поесть, Витька наотрез отказался продать бо-тинки.
   - Ушлый какой нашелся! - с негодованием произнес он, - я, что ли, босиком ходить буду? Сест-руха еще неизвестно где сейчас. Может, она в другой город переехала, не пишет же... Нетушки, свои лучше загони.
   - За мои и рубля никто не даст.
   - Тогда я шамовку и так достану, - самоуверенно заявил Лепеха. - Вот пойдем сейчас на базар, сам увидишь.
   Саша охотно согласился. В способностях своего дружка выклянчить хлеба или денег он убеждал-ся не раз. Но на базаре дело обернулось скверно. Витька подкатился к пожилой женщине, лицо которой показалось ему добрым. Жалобным голосом он попросил у нее денег. И тут произошло то, чего беглецы никак не ожидали. "Добрая" тетка схватила мальчика за руку, сжав ее цепкими, как клещи, пальцами и громко заголосила:
   - Попался, воришка! Полюбуйтесь-ка на него: от горшка два вершка, а уже воровством занимает-ся!
   Вокруг стали собираться любопытные. Тетка, между тем, рассказывала:
   - Поверите ли, третьего дня подошел ко мне такой же вот прощелыга убогий. Подай, говорит, те-тенька, копеечку. Пожалела, сунула ему рубль. А сзади в это время двое других шасть у меня из сумки цельный кирпич хлеба и поминай, как звали. Этот, кажись, и был тогда.
   На шум подошел милиционер, молча взял плачущего Витьку за воротник и повел. Ошеломлен-ный происшедшим, Саша остался один. Вначале он еще надеялся на благополучный исход, зная, как умеет Лепеха разжалобить, кого хочешь. Но время шло, а его друг все не возвращался. Саша, наконец, понял, что вряд ли он вернется и ему теперь придется действовать в одиночку. Голод терзал мальчика все сильнее. Рассчитывать ему больше было не на что, и он бесцельно побрел к вокзалу. В привокзаль-ном скверике скопилось уже немало людей, ожидающих поезда. Некоторые, сидя на мешках и чемода-нах, закусывали, чем бог послал. Смотреть на них было невыносимо, и Саша поднялся на взгорок перед вокзалом, сел на траву и предался печальным раздумьям.
   Все складывалось плохо. Если еще не удастся сесть на поезд, тогда и вовсе придется худо. Шли третьи сутки, как они сбежали из детдома. За это время ни разу не удалось поесть нормально. Те жалкие крохи, что перепадали по случаю, только растравливали аппетит, усиливали мучительное состояние. Вывел Сашу из оцепенения легкий толчок в плечо. Он вздрогнул, мгновенно подобрался, готовый дать стрекача, но дружелюбный, добродушный голос остановил его:
   - Ты чего, кореш, такой пугливый? Не бойсь, не укушу.
   Саша взглянул на незнакомца, присевшего рядом с ним. На него с улыбкой смотрел парень лет пятнадцати - шестнадцати в форменной куртке учащегося ремесленного училища. Удовлетворившись осмотром, парень безошибочно определил: шкет, к которому он подсел, - беглый детдомовец. На всякий случай все же спросил:
   - Из детдома смылся?
   - Ага, - признался Саша и тут же, сам не зная почему, стал рассказывать незнакомцу, проник-шись к нему доверием , обо всех своих злоключениях, начиная со дня побега.
   Парень слушал внимательно, не перебивая, сдвинув на переносице белесые брови. Выслушав, задумчиво произнес:
   - Выходит, без друзей остался. Что ж, бывает. То, что они лопушнули, - сами виноваты. Тут, брат, как на границе, дремать нельзя.
   Незнакомец хохотнул, довольный сравнением и сразу же обеспокоено спросил:
   - Мильтонов здесь много околачивается?
   - Пока что-то не видать, а вообще-то они на вокзале есть.
   - Вообще-то они везде есть, - философски заметил парень. - Я ведь тоже сбежал. Из ремеслухи. С мастером там капитально цапнулся. Он, сука, взъелся на меня за что-то и три раза подряд заставлял меня сортир чистить. На четвертый я отказался, так он мне сопатку начистил, будь здоров.
   - Ну, а ты что? - сверкнул глазами Саша.
   - Отомстил капитально. Подкараулил и половинкой в калган запустил. Его - в больницу, а я - де-ру. Меня, кстати, Серегой зовут, а тебя?
   - Меня - Упор.
   - Ничего себе имечко! Нерусский, что ли?
   - Почему? Русский я. Это у меня фамилия такая - Упоров, поэтому Упором прозвали. А вообще-то Александр мое имя.
   - Ладно, я тебя тоже Упором звать буду, - Серега сунул руку в карман куртки, вытащил оттуда несколько денежных купюр разного достоинства. - Вот что, Упор: будь другом, слетай на базар, купи три вареных яйца и пайку хлеба. Жрать охота до чертиков. Что сдачи дадут, все твое.
   Он протянул Саше новенькую хрустящую пятидесятирублевку, словно извиняясь, пояснил:
   - Я бы и сам сходил, да одежда на мне больно приметная, задержать могут. У меня ведь доку-ментов никаких нету.
   - Я сейчас, я быстро, - встрепенулся Саша.
   Взяв деньги, он стремглав помчался к базарчику, удивленный и в то же время гордый, оказанным ему доверием. Купив продукты, поспешил к Сереге, боясь, как бы тот чего не подумал.
   - Ну, ты прямо метеор!- похвалил его Серега и тотчас жадно принялся за еду.
   Саша протянул ему пятнадцать рублей, полученных сдачи. Парень удивленно приподнял беле-сые брови:
   - Богатый шибко, что от денег отказываешься. Я же сказал: сдача твоя.
   - Спасибо тебе. У меня вообще-то денег совсем нету. Три дня почти ничего не ел.
   - Вот и топай скорей на базар, купи чего-нибудь пошамать.
   - Ага! - обрадовано выдохнул Саша, ошеломленный такой сказочной щедростью.
   Через минуту он снова был на базаре. За пятерку купил целых четыре больших драника, правда, приготовленных из картофельных очисток. Вторую пятерку отдал за четушку молока. Оставшиеся деньги спрятал в карман, с удовольствием подумав, что в Новосибирске первым делом обязательно сходит в кино.
   Вернувшись с базара, мальчик с удивлением обнаружил, что его благодетеля нет на прежнем месте. Он растерянно огляделся вокруг, но Сереги нигде не было видно. До вечера Саша проболтался в скверике. После, когда народ потянулся на перрон, беглец пробрался на пути и затаился там за товар-ными вагонами. Подошел пассажирский поезд. Саша кинулся к паровозу, крикнул выглядывающему из окна машинисту:
   - Дяденька, можно мне с вами поехать? Мне в Новосибирск надо, у меня там бабушка живет.
   - Сюда-то как попал, - без особого интереса спросил машинист.
   - У родни здесь жил, а теперь к бабушке надо, - соврал Саша.
   - Родня, получается, выперла тебя?
   - Ага.
   - Натворил чего-нибудь?
   - Нет, просто так выгнали.
   - Одним словом, сволочи! - машинист в сердцах сплюнул. А вот насчет, чтобы взять тебя на па-ровоз - никак не могу. Это, парень, дело подсудное. Застукают - упекут за милую душу. Ты, давай-ка, ко-ли так вышло, лезь за почтовый вагон. Там двери заперты, никто тебя не потревожит, авось и доедешь.
   - Спасибо, дяденька.
   - Валяй, чего там... Почтовый - второй от паровоза.
   Саша, озираясь по сторонам, побежал к почтовому вагону, вскочил на подножку, с нее ловко пе-релез в проход между вагонами и, повернув задвижку, опустил тяжелый стальной фартук. Устроившись на нем, почувствовал себя в относительной безопасности. Гофрированное брезентовое ограждение межвагонного перехода надежно защищало мальчика от посторонних глаз. Теперь беглеца тревожило другое. " Только бы сюда еще кто-нибудь не забрался", - опасливо думал он и мысленно торопил поезд: " Давай же, давай поезжай скорее!" Наконец - долгожданный свисток, ответный рев паровоза, и дрогнул, покатился состав, постукивая на рельсовых стыках. Сверху Саше хорошо было видно, как шпалы, словно живые, побежали друг за другом под вагон и вскоре слились в сплошную серую ленту, струящуюся между грохочущими колесами.
   Саша ликовал. И вновь ему казфалось, что все неприятности позади и дальнейшая его жизнь будет складываться легко и безоблачно. Поезд ненадолго останавливался на станциях и несся дальше, изред-ка оглашая окрестности зычными гудками. Мальчика никто не беспокоил, и он под ритмичный стук колес предавался безмятежным думам. " Бабушка, конечно же, обрадуется его приезду, тетя Таня может быть тоже, но наверняка будет обеспокоена новым побегом племянника. Тотчас начнет соображать, куда бы его пристроить. Николай Иванович, как всегда, хмуро посмотрит на него и скажет: "Опять дикий, хулиган-ский поступок. Нет, не получится из тебя человека".
   При мысли, что тетка опять попытается определить его в какой-нибудь детдом или, того хуже, от-править в прежний, Саше становилось не по себе. Он отгонял от себя эту мысль, готовый, в случае чего, сбежать и от тетки. Куда? Этого он не знал. Но сейчас ломать над этим голову ему не хотелось. Одно знал твердо: в детдом больше ни за что не пойдет.
   Темнело. Саша устал стоять, его клонило в сон. Для безопасности он опустил фартук и на почто-вом вагоне. Теперь можно было лечь, не боясь скатиться во сне под колеса.
   Спал настолько крепко, что не слышал, как поезд пришел на станцию Болотная, как его вагон по какой-то причине отцепили и перегнали на запасной путь. Невероятно, но сцепщики не заметили мальчи-ка, свернувшегося "калачиком" на фартуке. Может быть, в темноте они приняли его за кучку какого-то старья. Пока "кукушка" маневрировала с отцепленным вагоном, мальчик лежал на металлической пло-щадке, с которой из-за резких толчков мог в любое мгновение скатиться под колеса. И лишь когда вагон стали прицеплять к разнородному составу, сцепщик разглядел необычного пассажира. Разбудив Сашу, он удивленно воскликнул:
   - Вот те на! Ты откуда здесь взялся, оголец?!
   - Из Топков я ехал, - полностью еще не отошедший ото сна, растерянно проговорил Саша.
   - От самых Топков так здесь и кантовался?
   - Ага.
   - Ну, ты и выдал пену! - поразился сцепщик. - Запросто свалиться ведь мог...
   Выведав у мальчика, откуда он и к кому едет, сцепщик объяснил ему как пройти на вокзал, сказав при этом, что в четыре часа пойдет пассажирский Томск - Бийск, на котором можно доехать до Новоси-бирска.
   Спотыкаясь в темноте о рельсы, Саша пошел к вокзалу. Перрон был освещен мягким электриче-ским светом, льющимся из шаров-плафонов молочного стекла. Он был пуст, но мальчик, на всякий слу-чай, обошел вокзал стороной. Сразу за вокзалом находился сквер, чем-то напоминающий Топкинский. Под сенью старых, в обхват, тополей, нависших густыми кронами над аллеями, стояли скамейки с изо-гнутыми спинками. Саша присел на одну из них, стараясь поплотнее запахнуться в свое рваное пальтиш-ко. Было темно и тихо. Темнота пугала мальчика, и он чутко прислушивался к таинственным ночным шо-рохам.
   Тихо шелестели совсем еще молодые, не оформившиеся листочки в кронах тополей; сквозь них посверкивали необыкновенно яркие звезды. В черной, пугающей глубине сквера невозможно было рас-смотреть ни единого предмета. Темнота словно сдавила скамейку со всех сторон, выжидающе молчала, заставляя усиленно работать воображение. И только изредка доносившиеся со стороны станции корот-кие паровозные гудки, шипение пара, выпускаемого маневровой "кукушкой", да лязганье вагонов, спус-каемых составителями с горки, говорили о том, что, где-то рядом есть люди, продолжается жизнь.
   Сашу стало клонить в сон и он, чтобы избежать искушения прилечь на скамейке, стал прохажи-ваться по аллее, думая обо всем, что приходило в голову. Почему-то припомнился случай, происшедший в дошкольном детдоме, когда его за пустячную провинность больно отстегала скакалкой воспитательни-ца Варвара Павловна. До этого шестилетнего мальчика никогда не били, и его состояние после наказа-ния было ужасным. Маленький Саша впервые осознал свою полную беззащитность перед злой волей взрослых, от которых он во многом зависел, и это сознание отравляло ему жизнь.
   Вспомнил про банные дни, как необыкновенно светлые, наполненные нежностью и лаской, по ко-торым тоска никогда не утихала. В бане, на широких горячих лавках, стояли тазы с горячей водой, теп-лый пар приятно окутывал тело. Совсем еще молодые воспитательницы, прачки и технички, разобрав малышей, принимались за дело. У каждой подсознательно рождалось материнское чувство, когда они касались этих розовотелых голышей, нежно намыливали им голову, терли мочалкой спинку и грудь, ока-тывали из таза водой, промывали глаза, если в них попадала жгучая мыльная пена. Но ни с чем не срав-нимое блаженство наступало, когда помытых малышей досуха растирали мохнатым полотенцем, завер-тывали в простыню и несли в постель. У детишек возникала иллюзия подлинной, давно забытой мате-ринской ласки. Каждый из них буквально млел от счастья, находясь в нежных женских руках.
   "Который сейчас час?" - с беспокойством подумал Саша и решил, что лучше пораньше выйти на пути, чтобы не опоздать на поезд. Он знал, что на перронах больших станций обязательно должны быть круглые висячие часы, и решительно направился к вокзалу. На перроне уже копошился народ. О чем-то судачили несколько женщин, закутанных в теплые шерстяные платки, важно прогуливались двое желез-нодорожников, суетились деревенского вида мужики, подтаскивая к краю платформы объемистые узлы, перевязанные крепкими волосатыми веревками. Убедившись, что милиционера на перроне нет, Саша поднялся по ступенькам на дощатый настил, отыскал взглядом часы. На них было половина двенадцато-го. Мальчику было известно: часы на вокзалах показывают московское время, следовательно, до прихо-да поезда оставалось всего полчаса. Беглец пробрался к стоявшему неподалеку товарняку, взобрался на тормозную площадку одного из вагонов и здесь, невидимый со стороны вокзала, стал ждать.
   Поезд подошел точно по расписанию. В темноте Саша не сразу разглядел почтовый вагон. Те-перь-то он знал: самое безопасное место для езды находится между пассажирским и почтовым вагона-ми. Мальчик побежал вдоль состава, вглядываясь в окна. У почтового они всегда забраны железными решетками. Вот и нужный вагон. Саша быстро взобрался на подножку, но грубый окрик, раздавшийся над головой, заставил его поспешно соскочить на землю. Из полураскрытой двери выглядывал солдат в красных погонах.
   - Куда прешь, шпаненок! Ослеп, что ли, не видишь какой вагон?! - солдат смачно выматерился.
   Саша испуганно помчался прочь, но его остановил паровозный гудок. Развернувшись, он бросил-ся к поезду, который начал набирать скорость. Схватившись за поручень, мальчик подпрыгнул, больно ударившись коленом о подножку. Он чуть было не сорвался, однако удержался и, кривясь от боли, по-прочнее устроился на металлической ступеньке. В это время открылась дверь, и стоящий в тамбуре мужчина в форме железнодорожника сурово проговорил:
   - Ты чего это на ходу прыгаешь, без ног остаться захотел? А ну, полезай сюда!
   Саша покорно поднялся к сердитому дядьке, на всякий случай сказал:
   - Мне надо только до следующей станции доехать.
   - По мне хоть до Москвы, ворчливо заметил дядька, - а на ходу все равно прыгать нельзя. Стой тут. Как остановимся, сойдешь. Он зашел в вагон, Саша же, довольный, что дядька не вытурил его и да-же не задержал, стал смотреть в темное окно, где иногда мелькали огоньки редких деревень.
   Но вот поезд остановился, мальчик поспешно сошел и тотчас, не мешкая, забрался, как и в про-шлый раз, между вагонами и опустил фартук. Светало. Вагоны, словно умытые светом раннего утра, вы-рвавшись из пут ночи, бежали, посверкивая окнами в лучах поднимающегося над полями солнца. День входил в силу. Вот поезд застучал вразнобой, содрогаясь и раскачиваясь на стрелочных переходах, стал сбавлять скорость. Саша прильнул к щели межвагонного ограждения и увидел высокие каменные дома. На одном из них - аршинные буквы. Мальчик прочел: ЕЛЬЦОВКА. Радостно трепыхнулось сердце, он знал: Ельцовка - это окраина Новосибирска. Ура, доехал!
  
  
  18.
  
   Саша шел по шумным улицам, жадно вдыхая насыщенный ни с чем не сравнимыми запахами воздух большого города. Вот и Дворец труда с разбитым вокруг него красивым сквером, куда водили гу-лять малышей-сирот из четвертого. Но что это? Красивая чугунная решетка и сквер за ней обнесены вы-соченным дощатым забором с протянутой поверху колючей проволокой.
   - А что там сейчас? - поинтересовался Саша у встречной старушки.
   - Завод, говорят, какой-то, а какой - этого я, милок, не знаю, - бабка покачала головой и, посту-кивая, пошла своей дорогой.
   Дойдя до знакомого четырехэтажного дома, беглец, не решаясь войти во двор, с замиранием сердца прошел мимо, пристально вглядываясь в лица прохожих, ожидая встретить знакомых. Но никого из них он не увидел и, оттягивая из-за охватившей его вдруг робости предстоящее объяснение с родст-венниками, прошел до Красного проспекта и остановился около кинотеатра имени Маяковского. Здесь шел фильм "Жди меня" - как раз тот, который Саше хотелось посмотреть еще в Ленинск-Кузнецком.
   К окошечку кассы тянулась довольно длинная очередь. До сеанса оставалось с полчаса. Мальчик с тоской подумал: "Билетов уж точно не хватит". Его внимание привлек долговязый тип с отросшей щети-ной на обрюзгшей, кирпичного цвета физиономии. В пальцах с грязными, давно нестриженными ногтями, он сжимал несколько билетов. Саша подошел к нему, спросил:
   - Почем?
   - Червонец, - процедил долговязый.
   - Ого!
   - Ого - вон, под лавкой много, - криво усмехнулся спекулянт и насмешливо посоветовал: - По-стой, может, выстоишь чего.
   - У меня всего пятерка, - удрученно вздохнул Саша.
   - За пятерку только на первый ряд.
   - Давай! - обрадованно выдохнул мальчик.
   - Киношка мировая, не пожалеешь, - сунув смятую пятерку в карман, сказал долговязый.
   Киношка и в самом деле оказалась мировой. Теперь идти к тетке было не так страшновато. И все же Саша с неудовольствием представил, как отреагирует на его появление Николай Иванович, как рас-сердится тетя Таня, как они долго и нудно будут выговаривать ему за побег. Бабушку он не боялся. Она, конечно, тоже не будет в восторге от его поступка, поворчит для порядка, но в конечном счете вступится за внука, а главное - первым делом накормит. А за то, чтобы поскорее поесть, Саша готов был выдер-жать любые упреки и ругань. Размышляя, он продолжал шагать по проспекту, с живейшим интересом разглядывая знакомые с раннего детства большие здания, остановился, чтобы полюбоваться громади-ной достраивающегося оперного театра. Он слышал, что равным по величине в Советском Союзе театра нет. Спохватившись, что ушел слишком далеко, Саша повернул обратно и, спрямляя путь, пошел через Первомайский сквер. Настроение у него было приподнятым, он даже напевал про себя запомнившуюся из фильма песню:
   " Сколько б не было в жизни разлук
   В этот дом я привык приходить..."
   Выйдя из сквера, мальчик замедлил шаг, сознавая, что через минуту- другую состоится его встреча с теткой и ее мужем. Было бы, конечно, здорово, если их не будет дома и его встретит лишь ба-бушка. Так они ж наверняка еще на работе. От этой мысли Саша повеселел и смело свернул в знакомый двор. Здесь он сел на скамейку и стал наблюдать за окнами теткиной квартиры на третьем этаже, наде-ясь узнать, есть кто дома или нет. У него не хватило духу подняться и постучать в дверь. Что будет, если вдруг откроет Николай Иванович? Как он сможет объяснить ему свой побег?
   - Сашка, вот так да! Откуда ты взялся?
   Перед беглецом стоял Женька Курушин из второго подъезда, с которым он был в приятельских отношениях, когда гостил у тетки. Увлекшись наблюдением за окнами, Саша не заметил его пояления. Женька между тем продолжал говорить:
   - Сказали, что тебя отправили из Барнишева куда-то далеко-далеко, аж к черту на кулички. Об-ратно, чтоли, привезли?
   - Как же, привезут тебе, - криво усмехнулся Саша. - Удрал я оттуда.
   - Женька восхищенно прищелкнул языком:
   - И как это тебе удается пробираться везде и в милицию не попадаться?!
   - Попадался, да тоже удирал. А ты что, в ремеслухе уже учишься, - спросил Саша, разглядывая форменную фуражку на Женькиной голове.
   - Год уже учусь, горделиво произнес Женька.
   - И кем же ты будешь?
   - Линейным надсмотрщиком.
   - Это что за профессия такая?
   - Ну, это которые телефоны ремонтируют, аварии всякие на линиях связи устраняют.
   - Понятно, - кивнул Саша, - связистом, значит, будешь.
   - Ну да, связистом.
   Женька сообщил Саше, что у него дома живут сейчас только его тетка и бабушка, да еще во вто-рую комнату подселили беженцев.
   - Муж там с женой. Оба в обкоме партии работают, важные такие... Еще Игорешка, сын ихний. Тошнотик такой, - Женька презрительно сплюнул. - А дядя твой в больнице вторую неделю лежит, не знаю только чем он болеет. Герки тоже сейчас нету. Он с глухонемыми в Мочище уехал лагерь ихний ре-монтировать.
   Женька тяжело вздохнул и, глядя в сторону, глухо произнес:
   - А на моего отца похоронка пришла, под Орлом его убили.
   Саша хорошо помнил Женькиного отца, портового грузчика, кряжистого, с короткой могучей шеей, ходившего в широченных шароварах с мешкообразными штанинами. Ему стало жалко Женьку, которому пришлось бросить школу и поступить в ремеслуху. Иначе его матери, худенькой, болезненной женщине, работавшей на каком-то заводе уборщицей, пришлось бы очень туго с двумя малолетними сыновьями. Кроме Женьки у нее был еще восьмилетний Витька. Впроголодь они еще как-нибудь протянули, но вот обуть, одеть своих сорванцов ей было бы уже не под силу.
   Дверь Саше открыла бабушка. Увидев внука, она слабо ойкнула и, схватившись за сердце, за-причитала:
   - Опять сбежал! Шалапут ты, Сашка, ох и шалапут же! Где ж ты, непутевый, жить-то будешь? В одной ведь комнате мы все ютимся. Пять душ нас теперь здесь обитает. Брата хозяина, Степана, еще в тридцать восьмом расстреляли неизвестно за что. Тихий был человек, вовсе безобидный. Ихняя мать, Екатерина Федоровна, год уж как с нами живет. Да ты проходи, коли заявился, не стой на пороге-то.
   Саша робко прошел в комнату и, оглядевшись, поразился: вся она была тесно заставлена мебе-лью. У стены, за ширмой, стояла широкая кровать с никелированными шариками на спинках. На ней спа-ли Николай Иванович с тетей Таней. У противоположной стены, у окна, разместилось Геркино хозяйство, состоящее из топчана, однотумбового письменного стола и этажерки с книгами. За массивным обеден-ным столом поместилась старинная деревянная кровать, с которой, при распродаже Степановых вещей, Екатерина Федоровна наотрез отказалась расстаться. Дальше, за швейной машиной, умудрились втис-нуть обитый стальными полосами старинный сундук, на котором спала Дарья Матвеевна.
   - Сам видишь, - повела рукой бабушка, - повернуться негде. Э-э, чего тут толковать, дождемся Татьяну, она пущай и рассудит, как дальше быть.
   Дарья Матвеевна тяжело вздохула и продолжала:
   - Я, Сашенька, здесь - пришей хвост кобыле, своего голоса не имею. Как дочь скажет, так и бу-дет. Ты голоднущий, поди, - встрепенулась бабушка. Сейчас Екатерина Федоровна подойдет - она за хлебом пошла - тогда я и покормлю тебя. Должна уж подойти - с шести утра ведь стоит. А я пока что очистки на мясорубочке проверну, драничков напеку. Таня третьего дня в деревню ездила. Возила ста-рое бельишко на продукты менять. Самого подкармливать ведь надо. Шибко больной он теперь. Привез-ла немного яичек, постного маслица, мучки. Пошли-ка со мной на кухню, там расскажешь, как в приюте своем жил, - предложила бабушка.
   На кухне она посетовала, что вконец одолели крысы. Надо бы завести кошку, да хозяин не велит - терпеть кошек не может. Саша стал рассказывать про детдом. Он не старался сгущать краски, чтобы разжалобить бабушку, говорил неохотно, с трудом заставляя себя возвращаться к прошлому, отчего ему становилось тоскливо от нахлынувшего чувства собственной незащищенности от чьей-то неумолимой, безжалостной воли, способной вновь закабалить его, заставить подчиниться себе. Все в мальчике проти-вилось насилию над его маленьким Я, он пытался разрешить множество одолевавших его вопросов. Что, например, делать, если тетя Таня вознамерится вновь отправить его в детдом? Пойти в ремесленное училище? Так там уж точно без документов не примут. Чего доброго еще и в милицию сдадут как беспри-зорника. На какой-нибудь завод учеником? Там место в общежитии дадут, профессии обучат и зарплату платить, и кормить в заводской столовой будут. Но ведь и на завод без документов не прохонже. Разве что попросить тетку забрать из детдома документы... А на счет того, чтобы возвратиться туда - дудки! Ни за что не заставит.
   Размышляя таким образом, Саша несколько успокоился и, продолжая свой сбивчивый рассказ, втягивал в себя чудесный запах, наполнивший кухню от стоящей на керосинке сковородки. Бабушка, слушая внука, то и дело воcклицала:
   - Вот, язви тебя! Что, варнаки, с детями вытворяют, якорь их за ногу! Неужто, в деревне картошки для сирот, чтоб досыта покормить, не нашлось? Турецкой бы саблей по шеям тамошнее начальство за дела! Небось, сами-то в три горла жрут... Вредители они настоящие - вот и весь мой сказ.
   Бабушка сокрушенно покачала головой и с надеждой в голосе произнесла:
   - Все ж, думаю, собес вскорости выделит мне пособие за мужа-большевика, за Советску власть пострадавшего. Должон... Тогда, Сашенька, не будешь ты маяться по чужим людям.
   Бабушка смахнула фартуком мутную слезинку со щеки и засуетилась:
   - Давай-ка, поешь вот горяченьких драничков, заждался, поди...
   Она положила в тарелку добрый десяток пышущих жаром картофельных оладий, поставила ее перед внуком, ошалевшим от такого изобилия пищи. Обжигаясь, мальчуган стал торопливо кромсать вкуснейшие оладьи.
   - Эвон как проголодался, - сочувственно проговорила Дарья Матвеевна. И то, когда еще Катери-на придет. На-ко вот, погрызи еще, - она протянула Саше ржаной сухарик, пояснила: - На прошлой не-деле хлеба не было, сухарями карточки отоварили. Припасла на черный день.
   Бабушка вдруг повеселела и бодрым голосом произнесла:
   - Ешь, Сашуня, ешь, от этого не околеешь, а только глаже будешь, - и рассмеялась мелким, по-старчески дребезжащим голоском. - Я чего удумала-то: дядя твой, Виктор, днями должон заявиться. Его из Томска сюда переводят работать. В деревню начальником каким-то определяют. Ужо поговорю с ним, пусть-ка забирает нас с тобой к себе. Сын он мне как-никак, да и Татьяне передых нужон, замаялась она.
   Дядю Витю Саша помнил смутно, а где он жил, чем занимался и вовсе не знал. Когда-то тетя Та-ня говорила, что он военный, а какой военный - не сказала. Мальчику пришлась по душе перспектива пожить в деревне, да еще вместе с бабушкой. Однако тревожила мысль: почему же дядя сразу его не за-брал, позволил отдать в детдом? Ведь не чужой же он человек, а родной брат мамы. Может, потому, что в армии был? Ну, конечно же, поэтому. Как я сразу не допер... Саша окончательно успокоился; после поч-ти бессонной ночи и многочисленных треволнений его стало неудержимо клонить в сон. Бабушка заме-тив, что у внука слипаются глаза, сказала:
   - Ишь, уморился совсем. Полезай-ка на мой сундук да сосни покуда. Татьяна еще не скоро при-дет.
   Саша охотно забрался на бабушкину постель и мгновенно заснул.
   Кто-то энергично тряс Сашу за плечо. Открыв глаза, он увидел склонившееся над ним лицо тети Тани. Оно не было сердитым, а наоборот, светилось приветливостью и сочувствием. В голосе, когда она заговорила, мальчик не уловил ничего тревожного для себя.
   - Вставай, вставай, беглец, заспался совсем, - тетка легонько потянула его к себе, чмокнула в щеку. - Поздороваемся давай-ка, что ли. Пойди-ка сюда, поближе к свету, а то я толком тебя разглядеть не могу. Что-то ты не очень и подрос, - констатировала она, разглядывая племянника. Тут же брезгливо поморщилась: - Ну и рвань же на тебе! Наверняка еще и педикулез...
   Напрямую спросила: - вши есть?
   Саша стеснительно потупился:
   - Есть.
   - Мама, согрей-ка побольше воды, его же срочно помыть надо. Да, вот еще: одежду положи в ведро и закрой крышкой. Я ее завтра к нам в интернат снесу и сдам в прожарку.
   Воду бабушка вскипятила в ведерном самоваре, доставшемся ей в наследство от родителей.
   Самовар выглядел этаким пузатым щеголем, ослепительно сверкал начищенной медью. Ручка крана извивалась затейливыми вензелями, на крутобоком чреве выбиты были герб с двуглавым орлом и добрая полдюжина медалей. Верх венчала кружевная корона.
   Дарья Матвеевна слила кипяток в ванну, разбавила его холодной водой, попробовала рукой - не очень ли горячо - скомандовала Саше:
   - Полезай!
   Мальчик медлил, выжидающе поглядывая на бабушку.
   - Стесняешься, что ли? - догадалась та. - Ишь ты, кавалер какой! Глупости всякие мне тут не выкомаривай, я тебе не красна-девица, бабушкой прихожусь. Не счесть, сколько я тебя мыла-перемыла. Ишь, чего удумал - стесняться родной бабушки... Живо мне полезай, не то вода простынет!
   Такого блаженства Саша не испытывал давно. Дарье Матвеевне мытье внука тоже доставляло удовольствие. Она ласково что-то приговаривала, намыливая ему волосы, крепко терла его мочалкой, от чего вода в ванне потемнела.
   - Смотри ж ты, грязюкой-то как оброс, ну, чисто чушка! - негодовала бабушка. - Вас что, вовсе не мыли там? Нешто можно с детями этак-то! Зато болтать горазды: все лучшее детям, оне-де у нас самые счастливые во всем мире. На поверку же - самой малости, даже сиротам, додать не могут. Нонешне правительство только языками трещать гораздо, а умных дел за ним что-то не шибко много сыщешь. По-истине, прости меня, Господи, - ума у наших правителей палата, только голова г...м напхата. Ведь чего удумали изверги: малолеток-несмышленышей судить наравне со взрослыми. Это где ж такое видано!?
   Завернутый бабушкой в простыню, Саша вошел в комнату, где его поджидала тетя Таня, щурясь от дыма папиросы, крепко зажатой в углу рта.
   - Посвежел, порозовел, - сказала она, разглядывая племянника. - Садись теперь вот сюда, - тетка показала на стул, стоящий посреди комнаты на расстеленной старой простыне, - займемся твоей шевелюрой. Представляю, какой зверинец ты там развел.
   У Татьяны Григорьевны нашлась машинка для стрижки волос, и она довольно умело стала ору-довать ею. Бабушка, наблюдая за ее действиями, жалостливо причитала:
   - Господи, худущий-то какой, в чем только душа держится.
   - Выглядит, прямо скажем, не очень, - согласилась тетя Таня. - Ничего, я его, пожалуй, на лето в наш лагерь возьму, там подкормится. После у Виктора вдвоем поживете на свежем воздухе. Я с ним до-говорюсь. Вот только боюсь, мама, поладите ли вы с Гутей. Характерец у нее, сама знаешь, не сахар.
   - Авось да небось, как-нибудь уживемся, - бабушка бодро подмигнула внуку, но уверенности в ее голосе не было.
   Саша зарделся от удовольствия. Оказывается, тетка и не думает отсылать его обратно в детдом. Он еще больше уверился в этом, когда тетя Таня сказала бабушке:
   - Надолго я вас у Виктора оставлять не собираюсь. Как только вернется из больницы Николай Иванович, обсудим с ним, что дальше делать с Сашей. Постараемся пристроить его где-нибудь в городе с таким расчетом, чтобы он смог продолжить учение и одновременно приобрести хорошую профессию. Пора уже серьезно подумать о его будущем. Ему ведь, - тетка ласково провела ладонью по стриженной голове племянника, - как ни крути, уже тринадцать. Значит, понял Саша, дома его оставлять не собира-ются. Но предстоящие перемены в жизни мало огорчили мальчика. Главное - позади долгие годы нена-вистной детдомовщины, и они никогда больше не вернутся. Будущее рисовалось ему в розовых тонах, внушало оптимизм и надежду.
   Утром следующего дня тетка с бабушкой принялись мастерить для беглеца одежду, использовав для этого старые вещи Николая Ивановича и Герки. Дарья Матвеевна строчила на старом, застоявшемся "Зингере", оживленно переговариваясь с дочерью. Пошли в ход изрядно поношенные Геркины штаны, поеденный молью пиджак Николая Ивановича, прохудившиеся рубашки. Екатерина Федоровна, никогда раньше не занимавшаяся шитьем, увлеченно принимала участие в обновлении Сашиного гардероба, да-вая советы, от которых "портнихи" досадливо отмахивались. Дело подвигалось споро. Когда Сашу, изму-ченного многочисленными примерками, обрядили наконец во все новое, мастерицы, придирчиво оглядев его, в целом остались довольны. Бабушка заставила внука повернуться несколько раз, после чего, до-вольно поцокав языком, сказала:
   - Смотри ты, каким франтом обернулся!
   - Выглядит просто щеголем, - оценила обновку и тетя Таня.
   Понравился Сашин наряд и Екатерине Федоровне. Все же она не удержалась от критического замечания, сказав:
   - Пиджачок, по-моему, надо бы немного укоротить.
   На что Дарья Матвеевна резонно заметила:
   - На вырост шили. На каждый год пиджаков не напасешься.
   Позавтракали поздно, и тетя Таня заторопилась на работу.
   - Задержалась я сегодня слишком, - упрекнула она себя, - а у нас сегодня подготовка к выезду в лагерь, дел невпроворот.
   Уже надевая в прихожей плащ, вспомнила:
   - Мне же еще в больницу надо, продукты снести Николаю Ивановичу. Не представляю, когда все успею. Разве что Саше поручить, - она вопросительно посмотрела на бабушку.
   - И то, - согласилась Дарья Матвеевна, - парнишка самостоятельный, справится. Да и с дядей ему полезно будет повидаться. Татьяна Григорьевна позвала из комнаты Сашу и подробно объяснила ему, как добраться до горбольницы и отыскать там корпус, в котором лежит муж.
   - Мама, дашь ему сумку с продуктами, она в шкафу на кухне, ты знаешь где. Все, я побежала...
   Встречаться с Николаем Ивановичем Саше очень не хотелось, но и огорчить отказом тетю Таню он тоже не мог после того, что она для него сделала. Да и бабушка, считая вопрос решенным, напутствовала:
   - Поезжай, поезжай с богом, внучек. С дядей повидаешься, поговорите там... может и образуется все, как надо.
   Саша вышел на улицу, прошел к Старому корпусу. Здесь он невольно задержался перед боль-шим красочным плакатом, на котором были изображены две забавные тетки с птичьими головами. Под рисунком - стихотворный текст:
   "Птичка божия не знает
   Ни заботы, ни труда,
   Простодушно распевает,
   Ложный слух распространяет-
   Не уйти ей от суда."
   Саша не без самодовольства подумал: "Я смог бы и получше сочинить. Ну, например..." Он на минуту задумался и про себя продекламировал:
   " Мелет попусту сорока
   Где попало языком,
   Выйдет длиннохвостой боком
   Сплетня - быть ей под замком."
   Повторил, словно пробуя на зуб каждое слово, и заключил: " Неважно получилось. Вот если как следует подумать, тогда - другое дело. А так, с наскоку, хорошо не сочинишь."
   На остановке народу было много. Саше пришлось ждать трамвая с полчаса. Наконец он подо-шел, но был настолько плотно облеплен пассажирами, что уехать на нем не представлялось возможным. Люди гроздьями висели на подножках, умудрялись ехать, держась за рамы окон, опираясь ногами на крохотные выступы боковой облицовки, рискуя сорваться и угодить под колеса. Сзади, на "колбасе", "зайцы" ехали относительно комфортно, держась за железные прутья оконной обрешетки.
   Пока трамвай с натугой выплевывал пассажиров, те, кто висел на подножке, сумели протиснуться в салон. Саше в невообразимой толкотне чудом удалось схватиться рукой за поручень и одну ногу втис-нуть на подножку. Трамвай громко затрезвонил и поехал. На поворотах его колеса противно визжали, ва-гон рывками дергался и раскачивался. Рука у Саши стала слабеть от усталости, и он почувствовал, что вот-вот сорвется. Да еще тяжелая сумка в левой руке все сильнее тянула его вниз. Мальчик попытался найти место на подножке и для второй ноги, но не мог нащупать и крохотной опоры. Грубый голос над его головой пробасил:
   - Ты чего, пацан, мне брюки гваздаешь! Стой спокойно!
   - Мне стоять не на чем, - жалобно проговорил Саша, - одной рукой держусь.
   - Зачем тогда цеплялся?
   - В больницу надо.
   - В больницу, в больницу, - сварливо пробасил голос. - Вот сорвешься, уж тогда точно туда по-падешь. У тебя там лежит кто?
   - Дядя.
   Саша ощутил на плече крепкую ладонь, прижавшую его к поручню. Столбоподобная нога чуть сдвинулась и мальчик, обретя надежную опору, облегченно вздохнул.
   - Ну, стоишь теперь? - спросил голос.
   Саша поднял голову и увидел над собой добродушно ухмыляющегося дядьку с рыжеватой щети-ной на круглом лице.
   - Спасибо, дяденька, стою, - благодарно улыбнулся он.
   - В каком корпусе твой дядя лежит?- поинтересовался незнакомец.
   - Во втором.
   - Смотри-ка ты, и я во втором лежал. Он у тебя язвенник, что ли?
   - А я не знаю.
   - Вот те раз! Как так не знаешь? Он тебе родня все же...
   - А я только недавно приехал, первый раз к нему еду.
   - Ты, парень, вот что: ты сейчас на барахолке сойди и дуй дальше на автобусе. Он как раз до горбольницы идет. А трамвай этот - до клуба Кирова, совсем получается в другую сторону, - посовето-вал незнакомец.
   Саша так и сделал. Ждать на автобусной остановке пришлось недолго. Правда, вместо автобуса подъехал обыкновенный грузовик с брезентовым кузовом в виде фургона, с дощатыми лавками без спи-нок. Доехали быстро. Больничный городок располагался на обширной, хорошо озелененной территории. Саша отыскал нужный корпус, в приемной назвал дежурной медсестре фамилию Николая Ивановича и стал дожидаться. В приемной было довольно людно. Вдоль стены, на выкрашенных белой краской табу-ретах, сидели больные в серых застиранных халатах и пришедшие навестить их посетители. Вышел Ни-колай Иванович. Сашу он не узнал. Пробежав взглядом по находящимся в приемной людям и не увидев среди них знакомого лица, он растерянно пожал плечами и собрался было уходить, когда, хриплый от волнения, мальчишечий голос окликнул его:
   - Дядя Коля!
   Николай Иванович обернулся и удивленно посмотрел на худенького, бледного мальчика, протя-гивающего ему большую клеенчатую сумку.
   - Здравствуйте, дядя Коля, вот вам тетя Таня велела передать...
   Николай Иванович внимательно оглядел смущенного мальчугана, узнав его, досадливо помор-щившись, спросил:
   - Ты каким образом здесь оказался? Опять сбежал?
   Саша молчал, опустив голову.
   - Ясное дело, сбежал, - заключил Николай Иванович. - Ну и что же собираешься делать даль-ше? Разве мы тебя к себе вызывали?
   - Я не к вам, - нашелся Саша. - Мы с бабушкой у дяди Вити будем жить.
   - Интересно получается: ты, выходит, теперь и за бабушку решения принимаешь. Значит, как я понял, тебя вызвал дядя Витя?
   Саша молчал, не зная, что ответить.
   Ясно, - сделал заключение Николай Иванович, - на ходу придумал. На днях меня, вероятно, вы-пишут, разберемся дома, кто тебя вызвал.
   Сказано это было таким тоном, что мальчик еще больше уверился в том, что у тетки ему не жить. Со страхом подумал: " А вдруг и дядя Витя меня не возьмет, что тогда?"
   Спустя два дня после неприятного разговора с Николаем Ивановичем приехал дядя Витя. Тетка тотчас переговорила с ним и он, не колеблясь, дал согласие на переезд к нему матери и племянника. Правда, попросил ее повременить с переездом до тех пор, пока он окончательно не устроится на новом месте. Саше дядя понравился. Поджарый, быстрый и ловкий в движениях, он производил впечатление человека решительного, уверенного в себе. Хлопнув племянника ладонью по плечу, дядя бодро прогово-рил:
   - Ничего, Александр, заживем, как надо. Надеюсь, не против поехать ко мне?
   - Нет, не против.
   - Вот и правильно. В школу там тебя устрою, в ночное на лошадях ездить будешь. Лошадей лю-бишь?
   - Люблю. Я на них ездить умею, - горделиво сказал Саша.
   - Лошадей там много будет, наездишься вволю, - пообещал дядя.
   Татьяна Григорьевна все же решила: пока брат полностью не устроится в деревне, взять Сашу с собой в лагерь. Теперь мальчик страстно желал одного: уехать до возвращения из больницы Николая Ивановича.
  
  19.
  
   Пристань походила на большой двухэтажный пароход, только без трубы. В военное время паро-ходы ходили редко, далеко не всегда соблюдая расписание, и пассажиры подолгу, случалось по несколь-ку суток, дожидались своего рейса. На втором этаже пристани располагалась гостиница, но свободных мест в ней обычно никогда не было. Люди устраивались, кто как мог. Некоторые, не обремененные боль-шим багажом, на ночь уходили в город, где, если повезет, устраивались в Доме колхозника, чаще же на-ходили пристанище в частных домах за умеренную плату. Рисковали, конечно, потому что пароход мог прийти и ночью. Сразу же могли произвести и посадку.
   Зато моторки или, как их официально называли, речные трамваи местного сообщения придержи-вались расписания строго.
   Татьяна Григорьевна и Саша пришли на пристань за полчаса до отхода моторки, обеспечиваю-щей челночные рейсы до Мочище. Касса находилась в грубо сколоченной будке прямо на дебаркадере. К ней выстроилась небольшая очередь. Вскоре в автомобильные покрышки, развешенные по борту дебар-кадера, мягко ткнулась моторка. Матрос, пожилой мужчина в форменной фуражке речника, привычно на-бросил на кнехт петлю чалки, неторопливо занялся установкой трапа, сердито покрикивая на пассажи-ров:
   - Куда, куда прете! Дайте хоть трап-то закрепить!
   Река фосфоресцирует, вбирая в себя солнечные лучи, ослепительными блестками, играющими на гребешках волн, веером расходящихся от кормы, бойко бегущей вниз по течению моторки.
   Тетя Таня спустилась в пассажирский салон, Саша не последовал за ней, остался на палубе - здесь интересней. Он обошел всю моторку, попробовал даже забраться на крышу салона, где сложенные в довольно большую кучу лежали деревянные чурбачки, используемые вместо горючего. Сердитый голос капитана, усиленный мегафоном, остановил его:
   - Куда полез!? Нельзя!
   Тогда Саша пробрался на нос моторки и стал с интересом наблюдать за рекой, встречными су-дами, панорамой берегов. Когда надоело, прошел на корму и, перегнувшись через борт, некоторое время любовался клокочущей водой, выбегающей из-под винта и расходящейся бурунами, на которых встреч-ные рыбачьи лодки начинали раскачиваться, сверкая каплями, стекающими с бортов. Сашино любопыт-ство иссякает, и он снова возвращается на нос. Отсюда река выглядит шире, объемней. Впереди видне-ются острова. Они как будто парят над рекой, не касаясь воды. Но по мере приближения сливаются с водной гладью песчаными берегами, буйной зеленью кустарников и деревьев. Вот из-за излучины пока-зался буксир с двумя баржами, покорно следующими за своим, дымящим в полнеба, хозяином. Этот ка-раван тоже завис в воздухе. " Похоже на мираж", - подумал Саша. Буксир и баржи быстро приближаются, соприкасаются с водой и вот уже проплывают мимо. Трудяга-буксир натужно хлопает плицами колес по воде, сонно тянутся за ним баржи, груженные тяжелым лесом.
   Моторка делает плавный полукруг и приближается к пристани с красивым названием "Кудряшов-ский бор". По пологому берегу рассыпаны домики села, за ними - непроницаемая стена соснового бора. За окраиной Кудряшей от реки на крутой склон взметнулся высоченный дощатый забор. За ним видне-лись крыши каких-то строений. Весь ансамбль походил на старинный казачий острог. Однако довольно высокая железная труба, из которой лениво струился в небесную синь темно-серый дымок, говорила о том, что за забором находится какое-то предприятие.
   - А там что? - спросил Саша стоящего рядом с ним мальчишку.
   - Сам не знаешь, что ли? - удивился тот. - Это же бумфабрика.
   - А "бум" - это что?
   - Ну, бумажная, значит.
   - А-а-а, - понятливо кивнул Саша, - это где бумагу делают...
   - Ага.
   Моторка, оставляя за собой дымный шлейф, плывет дальше. Обогнув большой остров, она про-должает путь близко от правого очень высокого, крутого берега. На палубу поднялась Татьяна Григорь-евна, показав Саше рукой на близко подступившую к обрыву, выкрашенную в оранжевый цвет, оградку, она сказала:
   - Там наш лагерь.
   Герка за то время, что Саша его не видел, здорово вырос, выглядел в свои тринадцать старше. Он нисколько не удивился, увидев с матерью двоюродного брата. Радости от встречи он тоже не выра-зил, вместо приветствия произнес:
   - Ты чего маленький такой? Каши мало ел?
   Саша тотчас внутренне сжался, неприязненно посмотрел на брата, сухо ответил:
   - Мало, а что?
   Герка не уловил злого блеска в Сашиных глазах и вызывающего тона в его голосе, добродушно заметил:
   - Надо больше есть, а то не вырастешь.
   Саша готов был вспылить и наговорить брату-нахалу обидных слов, но тот опередил его и, как ни в чем не бывало, предложил:
   - Хочешь на ужей посмотреть? Здесь их за домом, под досками, навалом живет.
   Саша сразу же остыл и охотно согласился:
   - Давай посмотрим. А они не жалятся?
   - Ужи жалить не могут, - назидательно сказал Герка, - у них зубы не ядовитые. Я их запросто в руки беру, сам сейчас увидишь.
   Он направился к крайнему дому, обшитому крашеной фанерой. Саша, несколько возбужденный предстоящим зрелищем, последовал за братом. За домом в высокой, влажной траве в беспорядке лежа-ли, сваленные туда после ремонта, доски. Герка осторожно приподнял одну из них. Под ней ничего, кро-ме примятой травы, не было. Он сдвинул в сторону другую плаху. Саша сразу же увидел под ней ужа. Потревоженный светом, уж развернулся и проворно заскользил в траве, норовя заползти под соседнюю доску. Однако Герка опередил его, ловко схватив лоснящийся от влаги, тугой, извивающийся жгут, по-бедно выкрикнув:
   - Ага, попался!
   Уж не очень и возмутился внезапным пленением. Он лениво извивался в Геркиных пальцах, ста-раясь вырваться в родную стихию, но мальчик сжимал его довольно крепко.
   - Хочешь подержать, - предложил Герка, протягивая рептилию Саше.
   Но тот с ужасом отскочил, поспешно проговорив:
   - Нет, не надо! Лучше отпусти его...
   - Да не бойся ты, бери смелее. Вот увидишь: ничего не будет. Я тоже сначала боялся, а потом перестал.
   С отчаянием, поборов боязнь, Саша протянул руки. Одновременно уж головой потянулся в его сторону. Мальчик стремительно отскочил назад, испуганно крикнув:
   - Чего это он башкой ко мне лезет?!
   - Да это он не к тебе, а просто так. Я же его держу - и ничего. И тебя не укусит. Давай, бери ско-рей.
   " В самом деле, - подумал Саша, - Герку же не трогает". Ему страшно не хотелось выглядеть в глазах брата трусом. Но и взять змею в руки было выше его сил. И все же он пересилил себя, похолодев от страха, взял из Геркиных рук ужа, ощутив пальцами его упругое туловище. Уж и не думал кусаться. Только через плотно сжатую пасть рептилии то и дело стремительно выстреливал раздвоенный язы-чок,за которым Саша следил особенно зорко. Страх постепенно отступал, сменяемый горделивым чувст-вом одержанной над собой большой победы.
   - Ишь, вырваться хочет, - в очередной раз перехватывая ужа, спокойным голосом проговорил Саша, посмотрев на пристально наблюдавшего за ним брата.
   Но тому уже надоело проверять Сашу на смелость и он с живостью предложил:
   - Купаться после обеда пойдешь?
   Саша неторопливо наклонился, освободил беспокойного пленника, быстро скользнувшего под
  доски, радостно сказал:
   - Конечно пойду, я купаться люблю.
   Едва мальчики вышли на аллею как их окликнула полная, розовощекая женщина маленького рос-та:
   - Ребятки, а я вас заискалась. Татьяна Григорьевна велела сказать, чтобы вы шли на обед.
   - Мы как раз уже идем, - сказал Герка, и, повернувшись к Саше, шепнул:
   - Ладно, после обеда смоемся. Пока мертвый час идет, мы успеем накупаться.
   - В столовой братьев посадили за отдельный стол. Повариха поставила перед ними тарелки с дымящимся борщом, от которого шел невероятно вкусный запах вареного мяса. Еще одну мелкую тарел-ку с аккуратно нарезанными ломтями хлеба принесла глухонемая девочка, дежурная по кухне.
   Едва мальчики принялись за еду, как неожиданно к ним за стол подсел широкоплечий парень, ак-куратно постриженный под "бокс", в тщательно отутюженной форме курсанта военно-морского училища. Братья так и застыли с не донесенной до рта ложкой, завороженные блистательным видом незнакомца. Тотчас появилась повариха с тарелкой борща и новой порцией хлеба. Льстиво прищурив глаза, она об-ратилась к курсанту:
   - Тебя и не узнать, Геночка. Таким ты видным мужчиной стал.
   - Растем, тетя Маша, - улыбнулся курсант, и, подмигнув братьям, покровительственно произнес:
   - Не тушуйся, салажата, налегай веселей на борщ. Самое время подзаправиться, чтобы дизель не заглох.
   Он улыбнулся еще шире и назидательно поднял палец:
   - Знаете, о чем говорит главная флотская заповедь? - Не дожидаясь ответа, пояснил: - Держись подальше от начальства и поближе к камбузу.
   Он довольно хохотнул, радуясь удачной, на его взгляд, шутке и с аппетитом принялся за борщ.
  После обеда, просто мирового по мнению Саши, он невольно сравнил его с повседневной детдомовской шамовкой. Она, за исключением очень редких случаев, когда воспитанникам доводилось более-менее вкусно и сытно поесть, была настолько скудной, что, как выразился однажды Тимофей Александрович, не смогла бы насытить даже кошку. Такая мысль привела Сашу в недоумение. Он считал, что интернат для глухонемых детей - это все равно, как детдом. Тогда почему такая разница. Здесь на третье, кроме киселя, дали по небольшому ломтику настоящего шоколада. В Краснинском детдоме третьего блюда не полагалось вообще никогда. А вот обедов с одним блюдом было предостаточно. И никто не мог объяс-нить мальчику простой вещи, даже вездесущая тетя Таня вряд ли об этом знала: Краснинский детдом становился пристанищем для детей, у которых родители подверглись репрессии по политическим моти-вам.
   Герка успел сбегать к матери и отпросился у нее купаться. Татьяна Григорьевна согласилась, но с условием, что вместе с братьями пойдет сын директора Геннадий. Курсанту перспектива искупаться понравилась. Он уже успел переодеться и предстал перед ребятами в белой майке и такого же цвета брюках, модно расклешенных книзу. Саша питал к Геннадию неприязнь из-за его пренебрежительно-высокомерного отношения к братьям, нарочитого подчеркивания своего превосходства. В то же время он не мог не восхищаться его собранностью, умению с шиком носить не только военную форму, но и граж-данскую одежду.
   - Вперед и с песнями! - бодро скомандовал Геннадий и широким, чуть вразвалочку шагом напра-вился к воротам лагеря.
   Рослый Герка пристроился рядом с ним, подражая манере курсанта постоянно демонстрировать военную выправку. Саша семенил сзади, стараясь не отставать и не перейти на бег.
   - Плавать, надеюсь, оба умеете? - поинтересовался Геннадий.
   - Я умею, - поспешно проговорил Герка.
   - И я умею, - буркнул Саша, - уловив в голосе курсанта иронический оттенок.
   - Какой стиль предпочитаете? - Курсант чуть заметно усмехнулся. - Я, к примеру, люблю брасс.
   Герка смутился, не зная, что сказать. Но под ободряющим взглядом моряка признался:
   - Я вразмашку хорошо плаваю.
   - Значит, предпочитаешь вольный стиль, - уточнил Геннадий. - А ты? - повернулся он к Саше.
   - Да любым стилем, - с вызовом сказал тот. - Могу и вразмашку, и на боку, и на спине. По-собачьи тоже умею.
   - Я так и думал, - разочарованно произнес Геннадий, - с вами каши не сваришь. Я-то хотел всей компанией до острова махнуть. Теперь вижу: кишка у вас пока что тонковата.
   Сашу слова пижонистого хвастуна задели за живое. Он вспыхнул и задиристо проговорил:
   - До острова я могу хоть десять раз подряд сплавать!
   - Я тоже смогу, - выпятил грудь Герка, - для меня это - раз плюнуть!
   - Слова не мальчика, но мужа, - курсант одобрительно хлопнул Герку ладонью по плечу. Он явно остался доволен ребячьей решимостью и весело скомандовал:
   - Вперед, юнги! Я пойду флагманом, вы - за мной в кильватере. И не снижать оборотов!
   Саша с подозрением посмотрел на курсанта: не издевается ли? Но лицо того было невозмутимо, не выражало и тени насмешки.
   Спустились с обрыва к реке и минут десять шли по песку и влажной глине, прикидывая, насколько снесет их течение, не пронесет ли, чего доброго, мимо острова. Тогда пришлось бы либо возвращаться назад, либо плыть к следующему острову. А это дополнительно не меньше двух километров.
   - Теперь, пожалуй, нормально будет, - решил Геннадий и стал раздеваться.
   - Надо бы одежду где-нибудь спрятать, а то сопрут, - выразил опасение Саша.
   - Это точно, - согласился курсант.
   Взгляд его упал на здоровенную корягу, отшлифованную водой и ветром добела. Неподалеку от нее вырыли ямку и сложили в нее одежду. На тайник накатили корягу и внимательно огляделись по сто-ронам: не видел ли кто. Но берег поблизости был пуст.
   Геннадий первым вошел в воду и, таранив ее грудью, поплыл, резкими рывками до половины вы-брасывая на поверхность мускулистое тело. Его руки одновременно, словно крылья могучей птицы, вскидывались вверх, затем выбрасывались вперед и стремительно скрывались под водой. Расстояние между ним и ребятами, плывущими вразмашку, быстро увеличивалось. Братья к тому же еще и замешка-лись, входя в воду, которая показалась им холодноватой. Вначале они плыли рядом, стараясь держаться наискосок течению, чтобы меньше сносило, но вскоре Герка обогнал Сашу и стал удаляться от него все дальше и дальше. Он по-прежнему плыл саженками и, казалось, совсем не ощущал усталости. Саша же быстро выдохся, перевернулся на спину и, отдыхая, медленно, по-лягушачьи, отталкивался ногами, что-бы сохранять плавучесть.
   Внезапно его ожгла неприятная мысль: "Этак меня черт знает куда может снести". Он лег на жи-вот, приподнял голову и стал высматривать Герку. Его голова виднелась метрах в тридцати-сорока впе-реди, курсанта же, сколько Саша не напрягал зрение, не было видно. " Неужто, доплыл уже", - с удивле-нием подумал мальчик. Страх подкрался к нему незаметно и мгновенно парализовал волю, наполнил слабостью тело. Охватившее Сашу отчаяние сковало его движения, Он не мог осмыслить, что же с ним произошло, и от этого становилось еще страшнее. Он уже не плыл, а беспорядочно колотил по воде ру-ками, стараясь противостоять силе влекущего его течения. Казалось, оно вот-вот поглотит его, утащит в глубину. Бедняга стал искать затравленным взглядом хоть кого-нибудь, кто мог бы прийти ему на по-мощь, но поблизости не было никого. Казалось, он совершенно разучился плавать, ужас сковал его на-столько, что, попробовав закричать, мальчик смог выдавить из себя только жалкий писк.
   Теряя от страха сознание, Саша вдруг представил презрительную ухмылку Геннадия, насмешли-вый взгляд Герки, в глазах которых он навсегда останется вруном и трусом. Эта беспощадная мысль подхлестнула мальчика, страх, словно по волшебству, оставил его, сменился яростным желанием дока-зать всем, что он не слабак.
   Теперь Саша уже не упускал из вида Геркину голову, мячиком покачивавшуюся на мелкой волне. Он поплыл легко, ощущая приятную, будоражащую кровь удаль, горделиво сознавая, что сумел победить страх, с честью выйти из сложного положения.
   Остров приближался медленно, все выше вырастая над водой кронами деревьев. Прикинув рас-стояние до него, Саша окончательно успокоился, Теперь он твердо был уверен: мимо течением его не пронесет. Он снова поймал взглядом Герку. До острова тому оставалось проплыть совсем немного. Уви-дел, наконец, и Геннадия. Курсант вышел из кустов тальника, прикрыв ладонью глаза от слепящих лучей солнца, стал смотреть на реку. Убедившись, что оба брата плывут, он вскинул над головой обе руки и энергично помахал ими.
   Потом лежали, согреваясь и обсыхая, на горячем песке, блаженно ощущая, как отступает уста-лость. Лежали бы и дольше, но курсант решительно поднялся, командирским голосом скомандовал:
   - Подъем, юнги! Идем обратно, а то нас там, чего доброго, хватятся, тревогу поднимут. Я кролем пойду, чтобы еще быстрее получилось. Вы тоже резину не тяните, лапками, лапками пошустрей загре-байте.
   Назад плыть было легче. Герка не стремился обогнать брата, все время держался рядом, расска-зывал, какую большую воронку видел, когда плыл на остров.
   - Понимаешь, такая здоровенная воронка, что я подумал: все, пропал. Сейчас затянет, и не вы-нырнешь.
   - Ну и как ты спасся? - в Сашином голосе неподдельное любопытство, хотя он и подозревает, что воронка Герке скорее всего показалась.
   - Да я ее просто взял и обплыл.
   В лагере все было спокойно. Никто и не подозревал, что ребята плавали на остров.
  
  20.
  
   Лагерь школы-интерната Саше понравился. Он сдружился со многими ребятами-старшеклассниками, довольно сносно освоил мимику, обучился с помощью тети Тани дактилологии. Во всяком случае, глухонемые его понимали, когда он вступал с ними в разговор. Общаться же со сверстни-ками приходилось часто, особенно когда затевались игры в футбол и волейбол, устраивались спортив-ные соревнования. Освоившись с жизнью в необычном для себя коллективе, Саша стал посещать кружок по рисованию. Здесь его восхищало умение некоторых ребят писать масляными красками прекрасные на его взгляд картины. Причем не копии с каких-то известных произведений, а пейзажи с натуры. Индивиду-альное видение природы они воплощали в своих работах настолько реалистично, одновременно допол-няя сюжеты образами собственной фантазии, что порой приводили в изумление руководителя кружка, учителя по черчению Аскольда Викентьевича.
   Побывала как-то в лагере комиссия из гороно. Один из ее членов, увидев картины юных художни-ков, восхищенно воскликнул:
   - Какая прелесть! Удивительно точное построение композиции, удачная передача цветовой гам-мы! Неужели они написаны вашими воспитанниками?
   Польщенная похвалой любителя живописи, директор подтвердила:
   - Да, это нарисовали наши старшеклассники.
   Сотрудник гороно настолько был поражен, так бурно выражал свой восторг, что директор сочла необходимым преподнести ему в подарок одну из
  наиболее понравившихся картин. Позвали Гришу Стокмана - автора произведения, которого гороновский эстет пожелал увидеть. Он смотрел на невзрачного глухонемого мальчишку, как на какое-то чудо. По-обещал показать его картину специалистам и даже поместить на городской выставке детского творчест-ва.
   Кое-что из того, что умели делать глухонемые, оставалось для Саши загадкой. Например, танцы под музыку. Видя, как лихо отплясывают "Польку" девочки - участницы художественной самодеятельно-сти, он недоумевал: " Они же ничего не слышат, а с ритма не сбиваются, пляшут не хуже, чем те, кто об-ладает музыкальным слухом". Тетя Таня пыталась объяснить племяннику, что все это результат дли-тельной, кропотливой тренировки. " Обрати внимание, - говорила она, - девочки краем глаза постоянно наблюдают за воспитательницей, которая едва заметно похлопывает ладонью по колену, отбивая такт." "Но они же, когда танцуют, не все время смотрят на нее", - возражал Саша. Тетка довольно улыбалась: " Вот это как раз и достигается тренировкой." "Но хлопков они не слышат, а получается, будто слышат." Тетю Таню непонятливость племянника несколько раздражает: "Понимаешь, девочки как бы научились ощущать ритм танца, он как бы звучит в каждой из них. "Такое объяснение Саше и вовсе непонятно. " Что значит "как бы?" А считывание речи с губ? Нет, тут впору с ума сойти!" Сколько Саша не смотрел на губы разговаривающих людей, крепко заткнув уши, ни одного слова так разобрать и не смог. Понял одно: воз-можности тех, кто лишен слуха и речи, поистине фантастические.
   У Геннадия закончился отпуск и он уехал. И хотя Саша так и не проникся к нему симпатией, без никогда не унывающего непоседы курсанта, гораздого на всевозможные выдумки, стало как-то скучнова-то. Была уже середина июля, и однажды завхоз школы Захар Егорович объявил, что пора ехать на оку-чивание картошки. Тетка сказала Саше, чтобы он тоже поехал. Герка накануне выезда умудрился напо-роться пяткой на торчащий из доски гвоздь, поэтому мать оставила его в лагере. Утром в ворота въехал потрепанный "Студебеккер", выделенный школе городским начальством. Старшеклассники забрались в кузов, и машина покатила аж к черту на кулички - за город и еще километров на пятьдесят дальше, где раскинулись картофельные поля многочисленных городских организаций.
   Рядом с Сашей пристроился Володька Стебельков, приехавший в лагерь утром с первой мотор-кой. Во время завтрака его мать, Нина Евгеньевна, познакомила мальчиков, выразив надежду, что они подружатся. Володька Саше понравился. Едва отъехали от лагеря, он непринужденно, будто с давним знакомым, заговорил с ним, рассказав о своем большом увлечении зоологией. При этом доверительно сообщил, что в его коллекции насчитывается уже двадцать четыре бабочки разных видов.
   - За лето, если повезет, поймаю еще, - сказал Володька.
   - Неужто, они у тебя все разные? - удивился Саша.
   - Конечно разные, но пока их у меня очень мало.
   - Ни фига себе - мало! - Саша недоверчиво посмотрел на Володьку, - подумав, что тот шутит.
   Но лицо у того было искренне простодушным. Он совершенно огорошил нового приятеля, назвав фантастически невероятную цифру:
   - Во всем мире разных видов бабочек насчитывается восемьдесят пять тысяч. А если еще при-бавить те виды, которые пока не обнаружены энтомологами, представляешь, сколько будет...- Володька восторженно округлил глаза.
   - Ну, это ты уж загнул! - Саша даже обиделся, подозревая, что этот прыщеватый задавака по-просту дурачит его.
   Но юный зоолог словно и не заметил перемены в Сашином настроении, с достоинством ответив:
   - А вот и не загнул! Об этом я у Брэма вычитал.
   - У какого такого Брэма?
   - Не знаешь, что ли? Это же знаменитый на весь мир зоолог. Он про животных и насекомых мно-го разных книг написал.
   Володька прищуривает бесцветные, чуть навыкате глаза, мечтательно произносит:
   - Поймать бы мне такую бабочку, какую еще никто не ловил, я бы тогда навек прославился, как, например, Селевин.
   - Кто он такой этот Селевин?
   Володька, довольный тем, что вызвал своим рассказом неподдельный интерес у Саши, охотно объяснил:
   - Селевин - ученый-зоолог. Наш, советский. Правда, он уже умер. Ему удалось обнаружить в Ка-захстане таких мышей, какие на всем земном шаре нигде больше не водятся. Новый вид мыши назвали в его честь Селевинией. Если мне когда-нибудь удастся поймать бабочку, какой нет во всем мире, то, мо-жет быть, ее назовут Стебельковой. Вот было бы здорово!
   - Очень даже здорово, - согласился Саша и тут же спросил: - Здесь, в Сибири, тоже такую можно поймать?
   - Спрашиваешь... Здесь шансов как раз побольше будет, чем в других местах.
   - Почему ты так думаешь?
   - Да очень просто: тут такие пространства, что для целой армии зоологов работы на много-много лет хватит. - Подумав, Володька философски добавил: -Всех бабочек все равно не переловишь. Каждый год новые виды обнаруживаются.
   - Можно, я тебе буду помогать ловить бабочек?
   - Помогай. Я не против. Может, тогда поймешь, почем фунт изюма.
   Саша готов был съехидничать насчет изюма, но в этот момент машина резко затормозила и ос-тановилась. Хлопнула дверца кабины и спрыгнувшая с подножки женщина-шофер, которую в интернате, несмотря на ее солидный возраст, звали просто Настей, решительно, слегка сутулясь, направилась к стоящей у обочины, возбужденно галдящей толпе. Воздух вокруг наэлектризован нервозностью и злобой. То и дело кто-нибудь из людей, не выдержав напряжения, выбегает в круг, взмахивает палкой и с силой ударяет по чему-то мягкому, податливому, гневно исторгая при этом отборную ругань. Настя бесцере-монно расталкивала стоящих, пробираясь вперед, сердито бросая сквозь стиснутые зубы:
   - А ну пропусти! Тебе говорят: дай пройти!
   Напористость незнакомки была настолько стремительной, что толпа расступилась и через обра-зовавшийся коридор стала видна лежащая на земле девушка. Из-под пальцев ее рук, которыми она за-крывала лицо, тонкими струйками просачивалась кровь.
   Настя нагнулась над пострадавшей, отняла у нее руку от лица, отчего рука безвольно опустилась на траву. Настя подняла тяжелый взгляд на притихших людей, хрипло произнесла:
   - Вы чего же это натворили, а ! Вы ведь убили ее, сволочи!
   Стоящий ближе всех к шоферу старик с жидкой, встрепанной бородой истерично закричал:
   - Ты откуда это взялась такая?! Тебе чего тут надо! Почему встреваешь не в свое дело? Люди, да она ж тоже воровка, знакомку свою защищать явилась!
   Толпа грозно загудела. Кто-то крикнул:
   - Чего смотрите, бей ее!
   Старик взмахнул палкой, норовя ударить Настю, но та опередила его, поймав поднятую руку. На-отмашь хлестнула старика кулаком по уху, отчего голова у того мотнулась на тощей шее, и он снопом по-валился на землю. Толпа взревела и мгновенно ощетинилась палками, подавшись вперед. И тут воздух пронзил резкий мальчишечий крик:
   - Не тро-о-онь!
   Кричал Саша. Он мячиком прыгнул через борт, упал, не удержавшись на ногах, тут же вскочил и бросился, сжав кулаки, на толпу. Следом, угрожающе жестикулируя, сыпанули из кузова старшеклассни-ки. Чей-то голос хлестнул по толпе:
   - Гляньте, немые бегут, щас всех порежут!
   Люди испуганным стадом метнулись в разные стороны, рассыпались по дворам. Улица вмиг опустела. Побледневшая, с невидящим взглядом Настя медленно приходила в себя. Запыхавшись, под-бежал милиционер в сопровождении встрепанного, с испуганным лицом дядьки, по всей видимости, ме-стного жителя. Мельком взглянув на убитую, страж порядка обреченно произнес:
   - Опять самосуд. За месяц - четвертый на моем участке. Вконец остервенел народ.
   - За что ее? - робко спросила подошедшая воспитательница.
   - Известно, за картошку. Ее вон по всем улицам понасадили, проехать негде.
   - Голод на что хошь толкнет, - сказал пришедший с милиционером дядька. - Вот и она тоже..., - кивнул он на убитую. - Ее застукали, едва светать стало. Знала ведь на что шла, а все ж... Видать, при-перло. Местные побили, - дядька вопросительно посмотрел на милиционера.
   Тот молчал, соображая, как поступить дальше. Тогда дядька заговорил снова:
   - Картошка, опять же, только занялась, ее много не добудешь. Которая с голубиное яйцо, так еще ничего, а так - горох.
   - Пойди их сейчас сыщи, убийцев. Все отопрутся... - Милиционер досадливо кашлянул, вопроси-тельно посмотрел на окруживших его глухонемых.
   - Ладно, поехали, - устало произнесла Настя, - здесь без нас разберутся.
   Машина застучала расхлябанным мотором, покатила по улицам города. Две воспитательницы, отправившиеся с ребятами на картошку, тихо разговаривали.
   - Как ты думаешь, - спросила, которая помоложе, - убийцам что за это будет?
   - Кто ее знает, - пожала плечами вторая, - их еще найти надо. Добровольно кто ж признается. Может и не найдут никого. У меня соседка, совсем дряхлая старуха, ходила на насыпь уголь подбирать, который из вагонов на ходу выпадает. Поймали ее и десять лет присудили. А здесь могут и списать. Так уже случалось, я знаю.
   В лагерь вернулись поздно. Закат едва заметно тлел на горизонте, но было еще достаточно светло. Ребята вместе с воспитательницами спустились с обрыва к реке. С наслаждением плескались в теплой Обской воде, смывая с себя дорожную пыль.
   - Вода вечером теплее, чем днем, - глубокомысленно заметил Саша. - Интересно, почему так бывает?
   Блаженно фыркающий в воде Володька, объяснил:
   - Это так только кажется из-за разницы температур. Сейчас в воде столько же градусов, сколько и днем было. Воздух же после захода солнца охлаждается. Пока ты сидишь в воде - тепло. А вылезешь - сразу прохладно станет.
   - Точно, так всегда и бывает, - согласился Саша.
   Он с уважением подумал о Володьке: " Умный же все-таки этот зоолог, много кое-чего знает."
   Утром Володька кое-как растолкал Сашу, ворчливо сказал:
   - Силен же ты дрыхнуть, пушкой тебя не добудишься. На зарядку, наверно, уже опоздали. Но за-рядку на этот раз отменили из-за дождя. Он зарядил еще перед рассветом, потом разошелся и монотон-но шумел по крышам, обильный, теплый, пузырящийся в образовавшихся лужах. По ним с восторгом, выбивая босыми ногами каскады брызг, носились интернатские ребятишки.
   Три согбенные женские фигуры вошли в ворота лагеря и схоронились от дождя под дощатым грибком. Ранние посетительницы тихо переговаривались, поглядывая на хмурое небо. Первым их заме-тил завхоз, вышедший покурить на крытую веранду. Он принял женщин за родственниц, приехавших с первой моторкой навестить своих детишек. Накинув на плечи брезентовый дождевик, завхоз неторопли-вой походкой направился к ранним гостьям.
   - Не ко времени пожаловали, бабули, - обратился он к ним, - до родительского дня еще, почи-тай, неделя целая.
   - Причем здесь родительский день? - недоуменно подняла глаза одна из старушек.
   - Так вы, получается, не к ребятам своим приехали?
   - Нет, не к ребятам.
   - В таком разе, бабули, попрошу вас освободить территорию лагеря, посторонним тут нельзя.
   Старшая по виду из женщин раздраженно сказала:
   - Чего вы заладили: бабули, бабули! Сами-то, небось, вдвое постарше нас будете. Сколько вам лет, скажите?
   - Пятьдесят четыре стукнуло, - растерянно проговорил Василий Егорович.
   - А мне тридцать шесть. Как видите, до старушки пока не доросла. Нам собственно нужна Нина Евгеньевна Стебелькова. Она ведь здесь работает?
   - Так бы сразу и сказали, - ворчливо попенял завхоз. - Пойдемте, сведу вас к ней.
   Пока шли, Василий Егорович искоса посматривал на странных посетительниц, мысленно недо-умевал: "Коли молодые, тогда почему в такое тряпье обрядились? По обличью - седьмой десяток, поди уж, разменяли."
   Добродушно усмехнулся: "Шутница тоже... Тридцать шесть ей! И то сказать: женщинам хоть за сто, все равно молодятся". Вслух поинтересовался:
   - Издалека, гражданочки, прибыли?
   - Из АЛЖИРА, - последовал ответ.
   - Все шутите, - укоризненно покачал головой завхоз.
   - Отнюдь. Прямиком оттуда.
   - Неужто из самой Африки?
   - Да нет, конечно, - сморщилась в улыбке женщина. Пояснила: АЛЖИР - это аббревиатура, со-кращенно, значит. Если полностью, то - Акмолинский лагерь жен изменников Родины.
   - Вот оно что..., - Василий Егорович озадаченно почесал затылок. - Я ж, дурень, сразу и не смя-китил. А вон и Нина Евгеньевна стоят, - показал он на воспитательницу, разговаривающую с двумя де-вочками. Они оживленно жестикулировали, не замечая остановившихся рядом людей.
   - Ниночка! - крикнула старшая из женщин, - встречай гостей!
   Нина Евгеньевна бросила удивленный взгляд на странных гостей, наморщила лоб, силясь вспом-нить, где она видела эту, приветливо улыбающуюся старушку. В ее облике было что-то неуловимо зна-комое, пробуждающее смутные воспоминания о далеком прошлом.
   - Постой, постой... неужели Аришка?!
   - Узнала все-таки, - облегченно вздохнула женщина. - В самом деле, я так здорово изменилась, что с первого взгляда и не узнать?
   - Господи, что они с тобой сделали! - Нина Евгеньевна со страхом и состраданием смотрела на свою подругу юности. - Ты же на курсе считалась первой красавицей. - Тебя отпустили?
   Арина Федосьевна - так звали женщину - утвердительно кивнула.
   - Насовсем?
   - Полагаю, да.
   - Невероятно! Счастье-то какое! Пойдемте же ко мне, чего это я вас на дожде держу.
   Разместив нежданных гостей в своей крохотной комнатушке, Нина Евгеньевна, не скрывая любо-пытства, обратилась к подруге:
   - Как же все-таки, Аришенька, удалось тебе вырваться оттуда?
   - Иначе, как чудом, не назовешь, - Арина Федосьевна криво усмехнулась. - Нам троим несказан-но повезло. Я лично до сих пор опомниться не могу. Видишь ли: из того заведения, где нас содержали, выходят несколько иным путем. Как правило - ногами вперед.
   - Какой ужас! - завела глаза Нина Евгеньевна.
   - Да, Ниночка, это так. Но, как я уже сказала, нам невероятно повезло: представляешь, наших мужей внезапно освободили, и даже сняли с них позорную кличку "враг народа". Им инкриминировали, ты, вероятно, помнишь из тогдашних газет, измену Родине, связь с иностранными разведками, шпионаж и прочую ахинею. Утверждали даже, что вина их полностью доказана. Скольких тогда расстреляли - не счесть. Нас же, как жен изменников, арестовали и без суда и следствия отправили в особый лагерь, ко-торый без преувеличения можно назвать адом. Там нас подвергали ежедневно, ежечасно таким изо-щренным издевательствам, изуверским истязаниям и пыткам, что простыми словами описать это просто невозможно. Прости, но вспоминать пережитое невыносимо тяжело. Одно скажу: мы после лагеря слов-но заново родились.
   Арина Федосьевна замолчала. Ее пальцы непроизвольно продолжали теребить край скатерки на столе. Она несколько возбудилась от своего рассказа, долго вынашиваемые мысли не давали ей покоя. Сейчас ей очень хотелось излить подруге душу.
   - Нет, ты только подумай! - вновь вспыхнула Арина Федосьевна, - Более гнусного и страшного преступления против совершенно невиновных людей, а, следовательно, и всего народа, трудно предста-вить. Во имя чего? Зачем? Думаешь, эти шкурники и фарисеи, сидящие на самом верху, не понимали, что совершают непоправимую ошибку? Как бы ни так! Все понимали. Но понимали и другое: по-настоящему честные люди, подлинные патриоты Отечества, представляют для них опасность. Именно они рано или поздно вскрыли бы их подлую сущность. Вот почему эти подонки, лицемерно именующие себя честью и совестью народа, стали уничтожать лучших представителей этого народа. Когда же над их головами нависла смертельная опасность, враг подошел к самым воротам Москвы, они тотчас вспомни-ли о генералах-"изменниках" и в одночасье превратили их опять в честных патриотов Родины, без про-медления отправили на фронт командовать дивизиями. Гнусные лицемеры - они-то с самого начала знали, что репрессировали лучших представителей народа, коммунистов по убеждению. Теперь я при-шла к твердому выводу: коммунизм - это тот же фашизм, только в более худшем его проявлении. Ком-мунизм несет с собой кровь и страдания многим миллионам людей, несет им рабство.
   Арина Федосьевна раскраснелась, в глазах ее смешались гнев и мука, неистребимая ненависть и презрение. Пришедшие с ней женщины боязливо поглядывали на дверь и окна, умоляюще шептали:
   - Будет тебе, Аринушка, успокойся. Пожалуйста, не надо об этом. Заберут ведь опять...
   Лицо Нины Евгеньевны неузнаваемо искажено страхом, хриплым, едва слышным от волнения го-лосом она выдохнула:
   - А как же Сталин?! Неужели он об этом не знает?
   - Знает! Все знает! Он с ними, - уверенно произнесла Арина Федосьевна и уже спокойным голо-сом закончила, смущенно взглянув на своих слушательниц: - Извините, сорвалась ни с того, ни с сего. Черт знает что! И все же уму непостижимо: выпустили на свободу наших мужей-"изменников", момен-тально вдруг проникшись к ним полным доверием. Все бы ничего, но сделали это скрытно, по-воровски. Побоялись, что ложь относительно мнимых "врагов народа" вылезет наружу. Подлость у этих, с позволе-ния сказать, товарищей стала неотъемлемой частью их черного нутра.
   Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Володька. Он терпеливо ждал, когда мать кончит раз-говаривать с пришедшими к ней старушками. Наконец терпение его иссякло.
   - Мам, - Володька сделал просительную физиономию, - можно мы с Сашей пойдем ловить ба-бочек? Дождик уже прошел.
   - Вы позавтракали? - спросила Нина Евгеньевна.
   - Ага.
   - Хорошо, идите.
   Володька обрадовано схватил два сачка, лежащих в углу комнаты, и стремительно выскочил за дверь.
   - Как он вырос у тебя, - в голосе Арины Федосьевны сквозила печаль. - Поскорее бы мне оты-скать своих девчонок.
   - Их ведь у тебя двое?
   - Да. Погодки - Маняша и Иринка.
   - Где они теперь?
   - Пока не знаю. Обращусь в районо, в НКВД, наверное, придется зайти.
   - Ой, что это я! - встрепенулась Нина Евгеньевна, - заговорилась совсем, а покормить вас с до-роги и забыла. Сейчас организую завтрак.
   Она поднялась со стула, но Арина Федосьевна остановила ее:
   - Погоди не суетись. У нас с собой есть, что перекусить. О главном-то я тебе так и не сказала. Понимаешь, когда арестовали моего мужа, квартиру и все имущество забрали. Обещали вернуть, но ко-гда это произойдет - неизвестно. Они - ленинградки, - кивнула она на своих попутчиц. Домой им сейчас не попасть. По этой причине и обращаюсь к тебе, Нинуся, с огромной просьбой: не выделишь ли нам в своей квартире угол? Временно, конечно. И с условием, что мы тебя не стесним.
   - Аришенька, да ради бога, живите сколько надо. Мы с сыном вернемся лишь через полтора ме-сяца. В крайнем случае, можем пожить пока у моей мамы. Однако поспешу, не то повариха уйдет, - за-торопилась Нина Евгеньевна. Отмахнулась от подруги, которая вновь попыталась ее остановить, сказав: - Вы у меня в гостях, поэтому не возражай, пожалуйста. Сидите и ждите, я скоро.
   Внезапно приехал дядя Витя. Саше очень не хотелось уезжать из лагеря, но дядя настоял на не-медленном отъезде, объяснив, что на новом месте дел у него невпроворот, и вряд ли он в ближайшие два-три месяца сумеет вырваться в Новосибирск. Пришлось ехать. Особенно жалел Саша о том, что ему так и не удалось поймать для Володьки бабочку нового вида.
  
  21.
  
   Картошка, картошка.., море картошки. Она заполонила обширные поля, раскинувшиеся в районе станции Шелковичиха. Пыльная дорога вьется серой змейкой по картофельной зелени, изредка ныряя в тощие березовые колки, островками разбросанные по бесконечной дали. Возница, молодой широколи-цый узбек с раскосыми азиатскими глазами, приехавший на станцию за начальником лагпункта, что-то монотонно напевает, покачиваясь на облучке брички. Дарья Матвеевна часто умиротворенно вздыхает, увлажненным взором оглядывая ничем особенным не приметный ландшафт, то и дело восклицает:
   - Хорошо-то как, господи!
   Дядя Витя, судя по всему, доволен тоже. Он часто беспричинно улыбается, поглядывая на мать, ободрительно похлопывает Сашу по спине, охотно подыгрывает лирическому настроению бабушки:
   - Да-а-а, простор!
   Наклоняется к ней и обещающе:
   - Еще не такое увидишь, мама. Вокруг моего лагпункта красота такая - не наглядишься. Лес, озе-ро совсем рядом, и до речки Коён рукой подать...
   Саша уже знает, что лагпункт - это вроде тюрьмы, где живут заключенные. Только не в камерах, а все вместе в бараках.
   - Кадыр, - обращается к вознице дядя Витя, - как там у нас дела, что нового?
   Тот живо оборачивается, лицо растягивается в подобострастной улыбке:
   - Абакнавенно, гражданин начальник, - полный, значит, порядок. Расконвойка вся в поле. Кто на сене, кто на прополке. Урки на карьере. Они, слышно, политического одного подкололи.
   - Как подкололи!? - вскинулся дядя Витя.
   - Абакнавенно. Ножиком, значит, замочили.
   Начальник расстроился:
   - Только этого мне не хватало!
   И сурово-обещающе:
   - Ладно, разберусь.
   не на шутку волнует предстоящая жизнь рядом с арестантами. Как ни крути, жулики все же. От них добра не жди. Дядя Витя успокаивает ее:
   - Жулики, мама, под строгой охраной в зоне, а в расконвойке шушера одна, смирные, как овечки.
   Дарья Матвеевна мелко крестится, тихо, скороговоркой:
   - Спаси, господи, и пронеси... бог милостив.
   На Пятом лагпункте и на самом деле ничего страшного не оказалось. Крохотная деревенька с де-сяток дворов, с населением не более тридцати человек. Мужики в основном - бойцы охраны лагеря. В низинке, за домами, оборудовано стрельбище и даже сооружена довольно примитивная полоса препят-ствий. Дальше, на возвышенности, метрах в двухстах, высится забор, опоясывающий прямоугольником жилую зону лагеря со сторожевыми вышками по углам. Еще дальше, до самого леса, который находится довольно близко от деревеньки, стелется темная зелень картошки, набравшей уже цвет.
   Кадыр остановил коня около неказистого домика, словно подпертого подгнившими досками зава-линки. В отличие от соседних изб он не был даже огорожен плетнем. Бабушка расстроилась:
   - Это что же за жилье такое, Виктор. Неужели для начальника ничего лучше не нашлось? Хотя бы огородик какой-никакой, а то и его нету. Как же жить тут?
   Дядя Витя весело рассмеялся:
   - Это ж для нас времянка, мама. С месячишко, не больше, поживем здесь, пока новый дом не до-строят. В большое село переедем. Тут недалеко. Я тебя как-нибудь свожу посмотреть. Там полы уж, на-верное, стелют. И огород там есть, и баньку сварганим. Ничего, заживем... Кстати, мама, с картошкой во-прос решен. Мне по справке с прежнего места работы выделили четырнадцать соток на лагерном поле. Завтра продуктовые карточки на тебя и Сашу получу.
   Хозяйство у начальника лагпункта большое. С утра до вечера крутится, как заведенный. Еще солнце не взойдет, он уже в седле на высоком, горбоносом жеребце, злющем, как цепной пес. Мотается по полям и фермам, где работают расконвоированные заключенные. Все, что они выращивают и произ-водят, отправляется на фронт. Есть погода, нет погоды, а план выдай. Умри, но выдай. Чуть что не так, спрос самый строгий, по законам военного времени. Виктор Григорьевич осознает это в полной мере и поэтому расконвойка вкалывает у него на пределе возможности. Дома он бывает редко. Появляется вне-запно, усталый, запыленный, с выпирающими скулами на кирпичном от загара лице. Наскоро перекусит и снова в седло. Дарья Матвеевна переживает:
   - Гробишь ты себя, Виктор.
   - Всем сейчас достается, мама, иначе нельзя - война.
   Дяди Витин заместитель, Гранухин, здоровенный мужичина с квадратной, упитанной физиономи-ей, на которой выделяется неестественно вывернутый нос с крупными ноздрями. Маленькие круглые глазки с красными прожилками и желтые, выпирающие вперед зубы усиливают его сходство с диким зве-рем. Не случайно зеки прозвали его кабаном. В ведении Гранухина зона с политическими и уголовника-ми. Одним словом, долгосрочники. Здесь порядки строгие. Ежедневно в шесть утра развод, в колонну по четыре и - на работу в каменный карьер под усиленной охраной. Всякий раз перед выходом начальник конвоя предупреждает: "Шаг влево, шаг вправо считается попыткой к побегу..."
   Саша со скрытым страхом и жгучим любопытством вглядывался в лица заключенных в надежде разглядеть в них что-то особенное, не свойственное другим, обыкновенным людям. Преступники все-таки... Среди них, наверно, есть и убийцы, и те, кого называют изменниками Родины, врагами народа. Но ничего такого, особенного в облике зеков он не замечал. Люди, как люди. Как-то он спросил у дяди Вити:
   - Неужели эти арестанты, которых охранники водят на работу с винтовками наизготовку и со злющими овчарками, такие опасные?
   Виктор Григорьевич внимательно посмотрел на племянника, жесткой ладонью потрепал его за вихор, неохотно произнес:
   - Смотри-ка, чем уже интересуешься. У нас здесь, мил друг, на строгом режиме всякой швали по паре. В основном, конечно, урки. Но есть и которые по пятьдесят восьмой загремели.
   - Это за что же? - не понял Саша.
   - Это, дружище, статья такая. Твоему отцу ее как раз и припаяли.
   - Он своровал что-то!? - ужаснулся мальчик.
   - Если бы так... Нет, до такого он бы никогда не опустился. Одним словом, - человек чести, дво-рянин. На язык он, понимаешь, был невоздержан. Что с него возьмешь - писатель. Анекдотики любил рассказывать. На них и засыпался. В царской армии опять же офицером служил, в чине штабс-капитана. Все к одному - вот и результат. На мой взгляд, зря пострадал. Вся и вина-то - поговорить любил. А тут ведь как: говори да оглядывайся. И пожалте вам: пятьдесят восьмую присудили. Я тебе, Сашка, про это затем говорю, чтобы ты раз и навсегда зарубил на носу: никогда лишнего не болтай. Тебе поблажки в первую голову не будет. Ярлык на тебя по гроб жизни пришит накрепко - сын врага народа. Чуешь, чем пахнет? Другому бы про такое не сказал, но ты мне родной племянник, я за тебя тоже в ответе. И вот еще что: про отца помалкивай. Спросит кто, отвечай: маленький был, не помню.
   - А где мой отец сейчас?
   - Кто ж его знает. Писем от него не поступает. В лагере где-нибудь.
   Не знали тогда ни бабушка, ни тетя Таня, даже дядя Витя - сотрудник НКВД, что Матвей Нико-лаевич Упоров был, находясь в лагере, повторно осужден 25 декабря 1937 года и приговорен к высшей мере наказания. 9 января 1938 года приговор был приведен в исполнение. Многими тысячами захороне-ний, произведенных тайно, по-воровски приспешниками кровавого коммунистического режима, пополни-лась в те годы многострадальная земля сибирская. Сашиному отцу было предъявлено абсурдное обви-нение: подготовка в лагере контрреволюционного офицерского восстания. В том лагпункте, где он отбы-вал наказание, числилось всего два бывших офицера. Оба в 1919 году добровольно перешли на сторону Красной Армии, в рядах которой честно служили до окончания гражданской войны.
   Не успели Дарья Матвеевна с Сашей толком обжиться на новом месте, как произошло ЧП. С карьера сбежали двое заключенных. Прискакал дядя Витя на своем горбоносом жеребце, нервно просту-чал сапогами к столу, наскоро, почти не прожевывая, съел несколько картофелин, выпил стакан чая и, сунув в карман галифе краюшку хлеба, торопливо вышел во двор, вскочил на жеребца, взявшего сразу в галоп. С дороги донеслось:
   - Скоро не ждите, еду на задержание.
   Беглецов настигли Гранухин и два охранника с овчаркой. На опушке леса, который они собира-лись прочесать, собака взяла след, приведший преследователей на дно глубокого оврага, густо заросше-го кустарником. Здесь собака стала рваться с поводка и Кабан приказал бойцу спустить ее. Пес с гроз-ным рычанием устремился вперед, махнул через прелый завал валежника и тотчас оттуда раздались жалобный крик человека, собачий лай и шум борьбы. Проводник собаки, первым подоспевший к месту схватки, оттащил рассвирепевшую овчарку от лежащего на земле беглеца, совсем еще юного, почти мальчика. Размазывая слезы по искаженному страхом лицу, он, сильно заикаясь, повторял одно и то же:
   - Г- ражд - анин нач-альник, г-ражд-анин нач-альник... - Больше заключенный ничего выговорить не мог и лишь смотрел на охранников широко раскрытыми глазами, источавшими боль и смертельную тоску.
   Второй зек, ражий мужичина, сидел на траве, прислонившись спиной к дереву, злобно и хмуро ус-тавившись в одну точку. Рукой он прикрывал кровавое пятно на штанине немного повыше колена.
   - Ну что, отбегались, гавнюки! - уставив на беглецов злорадно поблескивающие маленькие глаз-ки, - произнес Кабан.
   - Выбрались из оврага, и Гранухин приказал проводнику:
   - Дрозденко, валяй за лошадями, этих я постерегу.
   - Едва проводник с собакой скрылись за деревьями, Гранухин скомандовал:
   - Ложись лицом вниз! Быстро!
   Молодой лег, а второй медлил, поглядывая исподлобья на начальника. Внезапно он метнулся в сторону, побежал к оврагу, припадая на правую ногу. Кабан, почти не целясь, выстрелил из нагана. Бег-лец с размаху ткнулся лицом в траву, даже не успев выбросить вперед руки.
   Молодой поднялся с земли, защищаясь, сжался в комочек, молил едва слышным голосом:
   - Г-ражд-анин на-а-чаль-ник, г-ражд-анин на-а-чаль-ник...
   - Ну, а ты чего не бежишь?
   Хлестко ударил второй выстрел. Молодой дернулся и мешком повалился в траву. Охранники привели лошадей, молча покосились на убитых.
   - Бежать надумали, - пояснил Гранухин.
   Волоком по пыльной дороге доставили зеков. Положили их рядом у ворот вахты, в головах по-местили табличку: "Так будет с каждым, кто совершит попытку к побегу."
   Отоваривать карточки надо было на Центральном лагпункте в пяти километрах от Пятого. Одна-жды Марина, так звали заключенную, хлеб семье начальника лагпункта не привезла.
   - Ваши карточки где-то потерялись, - сказала она Дарье Матвеевне.
   - Как так потерялись?- обомлела бабушка
   - Не знаю. Нету их, - равнодушно поджала губы Марина и уехала.
   Дяди Вити не было. Он, как всегда, уехал по делам. Бабушка побежала к Гранухину. Тот выругал-ся, но ничего дельного не посоветовал, а только сказал:
   - Жди теперь самого. Приедет, разберется.
   Дарье Матвеевне от внезапно свалившегося несчастья стало плохо с сердцем. Лишиться в нача-ле месяца хлебных карточек - страшнее этого трудно было что-либо представить. Потянулись голодные, мучительные дни. Саша предложил было тайком подкопать картошки на чужом поле, но бабушка в ужасе замахала руками:
   - Упаси тебя бог! А ну, как увидит кто - стыда не оберешься!
   У Кадыра на конюшне Саша нагреб из ясель овса, набил полные карманы штанов. Дарья Матве-евна побранила внука, постращала, что все расскажет дяде, но овес однако же отшелушила и сварила восхитительную по вкусу кашу.
   На другой день зашел Гранухин. От него пахло самогоном, табаком и еще чем-то очень неприят-ным. Вперив свиные глазки в Дарью Матвеевну, спросил:
   - Не загнулись часом с голодухи? - И назидательно: - Просто так никто вам жратвы не даст. За-работать надо.
   - Мы от работы не отказываемся, - нахмурилась бабушка, - говори, что делать надо.
   Гранухина она невзлюбила сразу же по приезде. Нутром почувствовала - дрянь человек.
   - Тебе лично ничего, - хмыкнул Кабан, - а вот пацаненку, ежели он, конечно, не трус, работенка найдется.
   - Не трусливей некоторых! - огрызнулся Саша.
   - Ишь ты, колючка! - принял на свой счет намек Гранухин. - Поглядим, каков ты храбрец. Я тут другим пацанам предлагал - в кусты. Пояснил: - колодец у нас на весь лагпункт один. Веревка на вер-тушке вконец истерлась. Из-за этого то тот, то другой ведро утопит. Наворотили - к воде не подобраться. Колодец требуется почистить. Лучше всего спустить туда пацана, весом, значит, полегче. И чтобы со страху в штанишки не наложил. Глубина-то - ого-го! Метров за пятнадцать будет. Само-собой, соберем со всех дворов оплату. Хлебушка, картошки, крупы там... При вашем нонешнем положении провиант очень даже пригодится.
   - Я полезу, - поспешно согласился Саша.
   - "Полезу", - передразнил Кабан. - Это, паря, тебе не погреб, тут с умом надо. Свяжем трое во-жжей покрепче - и айда.
   - А кого другого нет? - спросила Дарья Матвеевна.
   - Можно, конечно, из бойцов кого-нибудь. Но они такие бугаи, боюсь, и вожжи не выдержат.
   - Спускайте меня, - твердо сказал Саша, строго посмотрев на бабушку.
   Та поняла, что перечить внуку бесполезно и скорбно поджала губы.
   - Лады! - довольно хрюкнул Кабан. - Ноги в руки и дуй к колодцу.
   Около колодца собрались в основном бабы и ребятишки. Чистка колодца - событие редкое, ин-терес к нему большой. И то: без воды куда ж? Женщины судачат о том, о сем, поглядывают на дюжих ох-ранников, наматывающих на ворот крепко связанные вожжи.
   - Ну, как оборвется, - нагнетает страсти какая-то баба, - пропадет малец.
   Ей вторит другая:
   - Глубинища огромадная, не приведи, господи!
   Гранухин довольно ухмыляется:
   - Не бойсь, бабы, вожжи новехоньки, слона выдержат.
   К концу вожжей подвязали вместительную бадью. Кабан отыскивает взглядом Сашу, стоящего среди мальчишек, жестом подзывает его к себе.
   - Давай, герой, садись в бадью посеред, да покрепче за края держись.
   - Саша забирается во вместительную посудину, мальчишки со страхом и благоговением наблю-дают за ним. Некоторые женщины крестятся.
   - Пошел! - командует Гранухин.
   Кряжистый боец начинает медленно вращать рукоятку ворота.
   - Не упустишь?
   - Не-е-е, - ухмыляется мужик, - в ем весу - ведра воды не будет.
   Саша совсем не испытывал страха. Бадья медленно опускалась, изредка легонько ударяясь об осклизлые края сруба. Вот днище ее обо что-то скрежетнуло, посудина накренилась и стала. Саша при-смотрелся и шагнул из нее на приступок сруба. Посмотрел вверх, где светлел квадрат оконца, а дальше - черное небо и рассыпанные по нему звезды. "Как интересно! - изумился мальчик, - до ночи далеко, а отсюда звезды видны." Глаза его привыкли к полумраку. Было сыро. Рубашка из тонкой бумажной ткани совсем не защищала от холода, который здесь ощущался основательно. Спасаясь от него, Саша энер-гично принялся за работу. Оттащил на приступок бадью и стал вытаскивать ведра. Наполнив ими бадью, дернул, как условились, несколько раз за вожжу. Потом, окуная руку в ледяную воду, стал доставать уто-пленные ведра. Мальчик не на шутку продрог, пальцы онемели, во всей руке ощущалась ломота. Он ед-ва дождался, когда бадья вернулась за ним.
   Наверху вовсю жарило солнце, Саша же долго не мог отогреться, его била мелкая, противная дрожь.
   - Ишь, сердешный, околел-то как! - жалели бабы мальчишку.
   Гранухин лично обошел дворы, собрал плату за чистку колодца. Принес Дарье Матвеевне едва ли не с полмешка продуктов. Досадливо произнес:
   - Жмутся, куркули чертовы, отрывают от себя будто с кожей. Думаю, тут на неделю вам с гаком хватит.
   Бабушка доставала из мешка куски хлеба, картофелины, муку и крупу в бумажных пакетиках, на глазах ее блестели слезы. Саша нетерпеливо следил за действиями бабушки. Не выдержав, он попро-сил:
   - Ба-а-а, можно я возьму кусочек?
   - Возьми, возьми, Сашенька, кормилец ты мой. Ты же все это заработал...
   Саша схватил черствую краюшку и с наслаждением вонзил в нее зубы.
  
  22.
  
   Приехал Виктор Григорьевич. Узнав о пропаже карточек, он пришел в бешенство и тотчас пошел в зону. Что уж там произошло, но карточки чудесным образом нашлись.
   Саша не стал дожидаться, когда дядя Витя назначит кого-нибудь другого развозить хлеб, пошел на Центральную сам.
   - Почему так долго не отоваривали? - попеняла мальчику продавщица.
   - Карточки потерялись, - сказал Саша.
   - Потерялись, потерялись, а я вот теперь ломай голову, - выразила негодование женщина, но все же принялась развешивать продукты.
   Саша натолкал полную сумку всякой всячины. Такого богатства он не видел давно: четыре с по-ловиной кирпича хлеба, килограмм мяса, полтора килограмма крупы, несколько ржавых селедок, литр подсолнечного масла и полкруга брынзы. Мальчику повезло: его подхватил с собой охранник, приехав-ший за продуктами для лагеря.
   - Надо же быть такой дурой, - ругал Марину дядя Витя. - Думала, все утихнет, я другие карточки получу - кто бы мне их дал - она же тогда всласть пожирует. Теперь в карцере "жирует" на хлебе и воде.
   - Отпустил бы ты ее, Виктор, - попросила бабушка.
   - Нельзя, мама. Один раз уже на воровстве споткнулась, здесь опять за старое принялась. Нель-зя!
   Пришла телеграмма от Гути. Дядя Витя расстроился:
   - Дом ведь еще не достроен. Встретить опять же никак не могу: завтра ехать на объект позарез надо. И Кадыра послать не могу - третий день животом мается. Придется тебе, Сашок, ехать за теткой. Справишься?
   Саша дернул плечом:
   - Что я не ездил, что ли?
   На всякий случай спросил:
   - Она на десятичасовой приедет?
   - На ней. Обратно, смотри, потемну поедешь, не опрокинь тетку где-нибудь. Достанется тогда нам с тобой на орехи.
   - Довезу нормально, не бойтесь.
   - Да пораньше выезжай, чтобы не опоздать. Восемнадцать километров все-таки, - продолжал беспокоиться дядя Витя.
   - Сейчас пойду запрягать. Если что, на станции лучше подожду. Кадыр знает?
   - Знает. Я ему велел мою бричку заложить.
   Конюх лежал на охапке соломы, брошенной на сколоченный из старых досок топчан. Увидев Са-шу, он хотел было подняться, но, схватившись за живот, со стоном повалился на солому.
   - Не надо, Кадыр, не вставай, поспешно сказал мальчик, - я сам запрягу. Которую взять?
   - Рыжуху возьми, она резвая.
   Саша прошел под навес, выкатил бричку, вернулся за кобылой. Конюх пожаловался:
   - Живот прямо ножиком режут. Фельдшер сказал: от болотной воды это. Пилюли дал, сказал, что скоро пройдет.
   Саша вынес упряжь, стал запрягать Рыжуху. Через открытые ворота конюх смотрел на мальчика, одобрительно цокал языком:
   - Хорошо делаешь, молодец! - Посоветовал: - Кобылку бичиком не надо. Не любит она. Моло-дая еще, резвая... Крикнешь - сама побежит быстро.
   На станцию Саша приехал за полчаса до прихода передачи. Тетю Гутю он видел, когда был еще совсем маленьким. И все же узнал ее сразу. Она вышла из вагона и, кособочась от тяжести большого чемодана, пошла в сторону коновязи. Пассажиров было довольно много, но Саша направился именно к ней.
   - Никак Сашка? - спросила Гутя, подошедшего к ней мальчика.
   - Да, - односложно ответил Саша, разглядывая дяди Витину жену.
   Маленького роста, с острыми, как буравчики зрачками, которыми она буквально пронизывала мальчика, Гутя в то же время оказалась невозможным нытиком.
   - А Виктор Григорьевич разве не приехал? - При этом выражение лица у нее было такое, будто ей по ошибке дали выпить полстакана уксуса.
   - Ему некогда, у него срочная работа, - сказал Саша.
   - Догадался, кого прислать, - пробурчала Гутя и тут же спросила: - Так ты из детдома сбежал, чтобы у нас жить?
   - Я не к вам сбежал, а к тете Тане и к бабушке.
   - Больно ты им нужен. Решили к нам сплавить.
   - Дядя Витя нас с бабушкой сам к себе забрал.
   На лице у Гути появилось ехидное выражение. Ей очень хотелось выразить на этот счет свое мнение, но она сдержалась, лишь сухо произнесла:
   - Забери чемодан и поехали. Скоро совсем темно будет. Ехать-то далеко?
   - Восемнадцать километров.
   - Вот те раз! Как же мы в темноте, заблудимся ведь?
   - Доедем, - заверил Саша, с трудом подняв чемодан и толкнув его в бричку.
   Всю дорогу Гутя мучила его беспрестанными опасениями, то и дело спрашивая: правильно ли он едет? Зачем заехал в лес? Та ли это дорога, не сбился ли он с пути? Почему свернул вправо, а не влево, где дорога, вроде бы, получше?
   Саша либо угрюмо отмалчивался, либо односложно отвечал:
   - Доедем.
   Гутя ему не понравилась. Побыв же в ее обществе совсем немного, он успел невзлюбить ядови-тую на язык тетку. Теперь Сашу занимала одна мысль: "Как же мы с ней уживемся?"
   Первой "забастовала" Дарья Матвеевна. Как только переехали в новый дом, построенный на ок-раине села Верхний Коен, Гутя нанесла ей первый чувствительный удар.
   - Вы, пожалуйста, больше к плите не подходите, - обратилась она к бабушке, скривив губы в змеиной улыбке. - Я сама буду готовить.
   Так и пошло: за какое бы дело не бралась Дарья Матвеевна, тут же вмешивалась Гутя:
   - Не надо, я сама.
   Это был психологически тонко рассчитанный ход. Бабушка, труженица до мозга костей, не могла и минуты прожить без работы. Отличаясь независимым характером, она в результате вспыхнула, выска-зала Гуте все, что думает о ней, собрала свои вещи и потребовала от сына, чтобы тот свез ее на стан-цию.
   По этому поводу Гутя устроила спектакль:
   - Я ведь как лучше хотела.
   Бабушка всплакнула, прощаясь с Сашей, напутствовала его:
   - Ты уж терпи, Сашенька. Такое твое положение - терпеть. Может, образумится эта ведьма, не станет тебя заздря шпынять. Поласковей будь. Ласковый теленок, известно, две матки сосет.
   Саша терпел. Гутя изгалялась над ним как могла. Попрекала каждым куском, обзывала подза-борником, детдомовской шпаной, никчемным шарамыгой. Не скупилась на самые обидные прозвища. Взваливала на мальчика самую трудную и грязную работу, зорко следила, чтобы не полкал без дела. Ес-ли приходили сельские мальчишки звать Сашу на рыбалку, Гутя тут как тут:
   - Идите, идите, - кричала, - некогда ему. Он еще огород не вскопал.
   И Саше:
   - Не забудь после в кадку воды наносить, потом будешь погреб чистить.
   Тихо, незаметно подкрался сентябрь. Пожалуй, никогда раньше Саша так не рвался в школу, как на этот раз. Он стал ходить в пятый класс, учился с большой охотой, стараясь наверстать упущенное. Школа стала для него отдушиной, ограждающей мальчика от вязкого Гутиного надзора. После школы Саша не спешил домой, стараясь оттянуть, ставшее ненавистным для него общение с теткой. Он убегал на конюшню к Кадыру, помогал ему чистить стойла, поить коней, задавать им корм. Конюх разрешал мальчику покататься иногда на лошади. Высшим наслаждением для Саши было промчаться, что есть ду-ху, по селу на зависть попадавшимся на пути мальчишкам.
   Но наступала пора, когда надо было возвращаться домой. Здесь его всякий раз ожидал скандал. Гутя доводила себя до истерики, проклиная тот час, когда этот "подзаборник" сел ей на шею. Она не спешила дать поесть голодному мальчику. Прежде требовала, чтобы он наколол дров, вытряс половики, натаскал воды. Все бы ничего, но стал Саша замечать, что дядя Витя заметно охладел к нему. Кончились их задушевные разговоры по вечерам, он уже не интересовался, как прежде, Сашиной учебой. Не при-шел даже на родительское собрание, хотя и был в тот день свободен.
   О странном поведении дяди Вити Саша узнал, случайно подслушав его разговор с Гутей. Внача-ле речь шла о Ленке, которая осталась в Новосибирске, поступив в сельскохозяйственный институт. По-том заговорили о нем. Гутя попеняла мужу на то, что он, не подумав, согласился взять к себе сына врага народа. Рано или поздно, сказала она, об этом узнают многие, дойдет и до начальства Виктора. Послед-ствия, он сам прекрасно это понимает, будут самые печальные. "Не забывай, где ты работаешь, - пре-достерегала Гутя, - спрос с тебя будет особый."
   Незадолго до Октябрьских праздников дядя Витя пришел домой хмурый, до вечера молчал, по-том позвал Сашу.
   - Ты вот что, - начал он, с трудом подбирая слова, - ты собери-ка свои вещи. Завтра поедешь в Новосибирск, поживешь пока у тети Тани. Ленка на праздники приезжает, да и вас с Гутей что-то мир не берет. Хватит друг дружке нервы трепать. На днях буду в городе, там все с Таней и обговорим. Ты не дуйся, так надо.
   - Я и не дуюсь, - возразил Саша, - я и сам собирался от вас уйти.
   Виктор Григорьевич недобро посмотрел на племянника:
   - Колючка ты, однако!
   Татьяна Григорьевна нисколько не удивилась приезду Саши, сказала только:
   - Удивительно, что Гутя тебя раньше не вытурила. Да и братец хорош. Ничего, я ему еще выска-жу, не обрадуется.
   - Виктор что... под каблуком он у этой язвы. Она, змеюка, его и против Сашеньки настроила, - вступилась за сына Дарья Матвеевна.
   Николай Иванович по-прежнему был болен. Не помогло ему и больничное лечение, он таял на глазах. Больной лежал на кровати, отгороженный от домашних ширмой. Саша заглянул к нему и был не-приятно поражен: перед ним на смятой постели лежал скелет, обтянутый желтой кожей. Глубоко запав-шие глаза Николая Ивановича обратились на вошедшего, едва слышный голос прошелестел:
   - Приехал? А я вот до сих пор оправиться не могу. Видно опять в больницу придется..., - больной устало опустил веки.
   Через два дня Николай Иванович умер. Спустя неделю после похорон мужа тетя Таня сообщила Саше, что у того есть редкая возможность поступить в военную школу музыкантских воспитанников. В военкомате она уже договорилась. Саше необходимо завтра же пойти туда со всеми необходимыми до-кументами. Татьяна Григорьевна не пожалела красок, расписывая радужные перспективы, открываю-щиеся перед племянником.
   - Самое главное, - сказала она, - там ты получишь интеллигентную профессию, закончишь среднюю школу. А дальше, при желании, поступишь в консерваторию, выйдешь в люди.
   Саша возражать не стал, понимая, что это, во-первых, бесполезно, тетка все равно куда-нибудь да пристроит его, во-вторых, стать музыкантом - не самый плохой вариант. Армия - это не детдом, голо-дать уж точно не придется. Привлекало и другое: путь для осуществления его давней мечты - стать лет-чиком - для него не был закрыт. "Закончу школу, а там видно будет", - подумал мальчик.
   ... Капитан Вержиховский поднес к Сашиному уху камертон и сказал:
   - Слушай внимательно и постарайся запомнить звук.
   Потом он сменил камертон на другой.
   - Какой тон ниже - на первом или на втором камертоне?
   - На втором, - не раздумывая ответил Саша.
   - Отлично! - похвалил капитан.
   Преподаватель сольфеджио старший лейтенант Псик наиграл на пианино незнакомую Саше ме-лодию, предложил ему напеть ее голосом. Мальчик напел, не сфальшивив ни одной ноты.
   - Слух превосходный, - сделал заключение преподаватель.
   Сашу приняли в школу, по полноте губ определив, что лучше всего ему подойдет бас "Эсна".
   Далеко на Западе отгремела война. Бурной волной прокатились по стране народные ликования, отсверкали в небе победные фейерверки. Музыкантские воспитанники были нарасхват. Их оркестры иг-рали в парках и садах, на многочисленных торжествах по случаю Победы. В сорок седьмом предстоял очередной выпуск школы, а затем распределение по военным округам.
   Незадолго до знаменательного события Александр Упоров получил наряд вне очереди за опо-здание из городского увольнения. После отбоя ему предстояло вымыть коридор третьего этажа. Набрав в ведро воды и взяв швабру, он принялся за дело. Около каптерки расположились старшина роты Си-дорчук и недавно прибывший в школу для дальнейшего прохождения службы старший лейтенант Шкурко. Саша невольно прислушивался к их беседе. Говорил Шкурко:
   - Спрашиваешь, как меня занесло сюда? Я ведь до этого служил во внутренних войсках. Здорово увлекался игрой на трубе. Был у нас в Златоустовском лагере самодеятельный духовой оркестр. Настро-палился я изрядно, на конкурсах среди трубачей не раз в призеры выходил. Женился, понятно. Она у ме-ня учительница, закончила тамошний пединститут. Только обжились - хлоп, переводят в Колпашевский сиблаг. Жена в панику: Сибирь для нее - конец света, богом проклятое место. Однако делать нечего, со-брали монатки и отправились. Летели самолетом ночью. Она от окна не отрывается, смотрит вниз. Спрашивает: "Уже над Сибирью летим?" "Над Сибирью", - отвечаю. "А знаешь, Миша, - радостно так го-ворит, - нравится мне Сибирь. Вон сколько внизу огней, значит и людей много здесь живет. Самое уди-вительное и приятное - садов и парков много."
   Я же про себя думаю: "Какие парки она там в темноте видит?" Она снова в окно тычет: "Посмот-ри, Миша, опять парк." Посмотрел. А там под нами проплывает прямоугольник из ярких огней. Наклоня-юсь к жене и тихо говорю: "Это не парк, Катенька, а обычная лагерная зона. Сверху и наша также будет выглядеть." Она аж сникла вся, в глазах ужас. "Неужто, - шепчет, - здесь их так много?" "Везде много", - отвечаю.
   - Да-а-а, - неопределенно говорит старшина и тут же Саше: - Упоров, ты мой пол, а не мочи! У меня халтура не пройдет.
   Шкурко продолжает:
   - В Колпашево прослужил всего полгода. Подхватил где-то язву желудка, стали подводить под комиссование. Помог начальник сиблага, вошел в положение. Вспомнил, что я на трубе играю, обещал похлопотать. У него, понимаешь, друг в Москве, где-то на верхних этажах служит. Через него и добился, чтобы меня перевели сюда.
   - Тут служить можно, - заметил старшина, - не то, что где-то...
   Где, он не уточнил, считая, что это и так понятно. На Сашу рассказ офицера произвел тягостное впечатление. Он знал не понаслышке о большом количестве лагерей в Новосибирской области. А если взять весь Союз? Страшно подумать, какая получится цифра.
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"