"Только я отключился - сразу же очнулся, меня словно выдернуло что-то из сна. Чувствую, что лежу на чем-то невероятно удобном, но все тело ломит и пульсирующей болью отдает в голову. Дыхание сразу срывается и стараюсь дышать глубже... Дышать?! Я дышу?!
Резко открываю глаза и в ту же секунду щурюсь от яркого света. Повернул голову в сторону и увидел огромное арочное окно, за которым сквозь зеленые кроны деревьев подмигивает еще оранжевое солнце. От чего-то, я знаю, что сейчас именно рассвет, а не закат, и только-только начался новый день. Боль в голове немного отступает и глубоко вздохнув, лег ровно и прикрыл глаза.
Что же происходит со мной? Это шутка такая? Сначала просыпаюсь в могиле, мертвый вроде как, а теперь снова живой? Хотя по ощущениям кажется, что мертвым быть на порядок приятнее.
Вновь приступ боли, и, щурясь, начинаю снова дышать часто, постепенно выравнивая дыхание. Последний глубокий вздох - вроде отпустило.
Нужно понять, где теперь я оказался.
Открываю глаза, и от увиденного даже сердце замерло, будто боясь прогнать прекрасное видение своим гулким биением. У меня бьется сердце... Я действительно жив.
А смотрю вверх, в глубину балдахина надо мной, который был небесно-голубого оттенка, из воздушной полупрозрачной ткани с непонятным, но притягивающим взгляд узором. Я ни разу в жизни не видел такой завораживающей красоты, которую могу увидеть в таких мельчайших деталях. Разнообразные цветы и листья невероятных форм переливались всеми цветами радуги, когда ткань балдахина едва заметно двигалась от неведомого ветерка, и будто оживая, она манила и звала, чтоб к ней притронулись.
Не знаю, сколько времени я потратил на любование такой, в общем-то, обыденной вещью, как какая-то ткань, но то, что она имеет что-то свойственное живому существу, я не мог отрицать. И это мое занятие немилосердно прервал чей-то восторженно-радостный вскрик:
- Ваше Величество! Вы очнулись?!
Что он сказал, а это прозвучало мужским голосом, я так и не разобрал, так как от его крика головная боль накрыла тяжелой волной, от чего в глазах все окрасилось яркими красными звездами. Я зажмурился, дышать стало ужасно сложно, и, хрипя, я старался как-нибудь помочь себе, пытаясь дышать более глубоко. И только пульсация в голове вроде начала убывать, как этот 'кто-то' снова заголосил:
- С Вами все в порядке?! Вам плохо?! - видимо, подойдя с боку, он нагнулся надо мной, потому что свет, бьющий из окна, стал слишком тусклым. Загородил окно.
Эти ненужные факты сами собой пролетали у меня в голове, пока сама она опять раскалывалась на кусочки, а тело вторило этой боли, смеясь над моей нервной системой, от чего казалось, что сейчас вывернет все конечности.
Все это происходило в доли секунды, которые для меня казались вечностью, но этот назойливый очень говорливый заботливый господин не унимался:
- Позовите лекаря Аэрмона! Владыка очнулся!
Хоть эта реплика вышла и тише, наверно, он отвернулся от меня, но ничего хорошего его уж очень громкие слова не принесли. Боль совершенно не желала проходить, а легкие не желали пускать в себя воздух, от чего я, задыхаясь, едва ли оставался в сознании.
Где-то на границе разума я вспомнил, когда впервые чувствовал такую же боль... Да, первое покушение на меня родимого, которое почти вышло у моих добрых завистников. Пусть земля им будет пухом.
Три пулевых ранения: в плечо, ближе к шее, в живот - прямое попадание в печень, и в правое бедро, там пуля прошла навылет, разорвав при этом артерию.
Три месяца...три долгих месяца реабилитации, если не считать, что неделю я вообще не приходил в сознание и бился в лихорадке.
Эти воспоминания, кажется, взбодрили мой новоприобретенный организм, так как боль начала отступать - не сразу, а рывками, увеличиваясь и резко пропадая. Закружилась голова и затошнило, но это малая из зол, которую на сей момент я с удовольствием принял, вместо той ужасной боли.
Вдруг меня словно ударом тока пронзило, от которого вся боль, словно испугавшись, испарилась, будто ее и не было, а дальше я начал чувствовать приятное успокаивающее тепло по всему телу. Дышать сразу стало легко, и, радуясь такому скорому излечению, я приоткрыл глаза"
.
Над ним стояли двое мужчин. Один, в тускло-зеленой мантии и сосредоточенной физиономией, держал над его животом свои руки и, из них лилось, едва заметное свечение; второй, с обеспокоенным видом наблюдал за действием другого, выкручивая себе пальцы на обеих руках, наверно, от переживания, и только он заметил, что больной открыл глаза, сразу же поинтересовался:
- Как вы себя чувствуете, Ваше Величество? - он говорил удивительно тихо, и в его светло-зеленых блестящих глазах плавало искреннее беспокойство.
Но лечащий мужчина шикнул на него, и, нахмурившись, практически шепотом проговорил:
- Его Величество только очнулся после такого продолжительного беспамятства, а ты голосишь тут! - его голос был глубоким, немного хрипловатым, и чувствовалось, что этот лекарь имеет право приказывать, а главное - умеет. - Лучше иди и сообщи Ее Величеству эту прекрасную новость!
Светло-зеленые глаза расширились, и мужчина лишь понимающе кивнул, без слов направившись к двери. А лежащий, проследил за уходящим мужчиной взглядом и удивился длине светло-русых волос, сплетенных в толстую косу за спиной, хотя и не подал виду, что это его интересовало.
Когда тихо щелкнула дверь, он вновь посмотрел на своего спасителя и без зазрения совести начал того разглядывать. Это был высокий мужчина, как уже говорилось, одетый в безразмерную мантию, в некоторых местах поблескивающую серебряной вышивкой. У него было немного длинное лицо, с четкими, даже грубыми линиями, тонкие губы сжаты в прямую линию, а темные болотного оттенка глаза холодно всматриваются в пустоту из-под темных ресниц. Темно-русые с рыжеватым оттенком волосы свободно обрамляют лицо короткими прядями, хотя основная масса волос была такой же длинной, как и у ушедшего только что говоруна. И не сказать, что мужчина был не красив, напротив, эта его необычная взрослая внешность завораживала.
Резко взгляд лекаря стал более осмысленным, и он проморгавшись, вздохнул и взглянул на больного.
- Вам получше, Владыка? - он говорил все так же тихо своим хрипловатым голосом, но в его тоне можно было почувствовать волнение.
- Да, благодарю, - ответил лежащий осипшим голосом, и вновь вперил взгляд в балдахин, который все так же казался волшебным живым существом и действовал успокаивающе.
- Вот, вам необходимо попить, - и лекарь, которого вроде как зовут Аэрмон, поднес к его губам стакан с водой.
Лежащий сразу распознал запах мяты и еще каких-то трав, и с трудом приподнявшись на локте, принял стакан и не спеша осушил целиком, после чего лекарь забрал стакан, а уже не раз названный 'Ваше Величество', устало опустился на мягкое ложе.
- Сколько я не приходил в сознание? - менее хрипло проговорил он, и с удивлением заметил какой у него мягкий голос.
- Вот уж второй месяц пошел два дня назад, Ваше Величество, - незамедлительно ответил Аэрмон, замерев рядом с широкой кроватью.
От очередного 'Ваше Величество' его покорежило, и он, скривившись, приподнял руку, и устало махнул, тихо заговорив:
- Оставь, лучше просвети, что творится со мной? - и вновь обратил свой взгляд на стоящего лекаря, который только едва заметно кивнул, но не сказал ни слова.
- Я жду, - проговорил он еще тише, начиная злиться. Когда он был самим собой, то имел огромный бизнес и бесчисленное количество подчиненных, так тогда никто не смел ни ответить на заданный им вопрос, все сразу отвечали четко, коротко и по делу. Другого отношения он не признавал: только стойкое уважение, может и страх.
Аэрмон глубоко вздохнул, прикрыл глаза на несколько секунд, а когда открыл, они блестели и стали совсем темными.
- Ты умираешь, Алэнилиэль, - и в его практически черных глазах он увидел горькую тоску и отчаяние.
Но от прозвучавшего имени, которое, стало быть, принадлежит теперь ему, лежащий рассмеялся в голос, что лекарь принял на другой счет и обеспокоенно проговорил:
- Тебе хуже? Может дать еще успокоительного? - Аэрмон даже нагнулся над кроватью, не зная как поступить, но на всякий случай провел над лежащим рукой, из которой снова полилось свечение, но, видимо, не заметив никаких серьезных отклонений, он сцепил свои руки вместе и с тем же обеспокоенным видом, стал наблюдать как его Владыка, успокаиваясь, перестает смеяться.
- Нет необходимости меня успокаивать, - в мягком голосе больного все еще проскальзывали нотки смеха. Но когда смех прошел до конца, названный Алэнилиэлем, продолжил говорить. - Я умираю? Да я думал, что давно мертв!
Он снова начинал злиться, но не собирался этого показывать, тем более этот Аэрмон искренне переживает за него, что хорошо заметно по глазам, полным душевной боли.
- Умираю, как же иначе, - больной глубоко вздохнул и прикрыл глаза. - Боль сейчас прошла, но я чувствую, что это ненадолго.
- Прошу простить меня, но моих сил не достаточно, я не знаю этой болезни, - как-то обреченно проговорил лекарь, опустив глаза.
Этот беспокоящийся тон отозвался теплом в самом сердце и Алэнилиэль чуть улыбнулся, радуясь внутри, что у прошлого владельца этого тела такие преданные подчиненные. У него самого не много таких было.
- Не нужно, Аэрмон, - повернув голову к окну и, смотря на веселое подмигивание солнечных лучей через шелестящую листву, начал он спокойно, но все же немного печально. - Я смирился, - и это слово, сорвавшееся с губ так легко и непринужденно, грустно обрадовало его, от чего губы вновь изогнулись в улыбке. - Но знаешь, проснувшись снова, мне совершенно не хочется покидать этот мир.
Он все улыбался, смотря в окно, а Аэрмон, неподвижной статуей замерший у кровати, смотрел на своего Владыку, даже не заметив, как по его щеке скатилась слеза.
И в этот же момент дверь покоев вновь чуть слышно щелкнула, пропуская недавно удалившегося мужчину. Он и радостно, и обеспокоенно смотрел на лежащего, который в свою очередь смотрел в окно, а когда подошел, то сразу обратил внимание на замершего лекаря, который не верящим взглядом смотрел на свою руку, пальцы на которой были немного влажными и поблескивали.
- Как себя чувствует Его Величество? - очень странно, но пришедший говорил шепотом, но его услышали все и словно отмерли. Аэрмон убрал руку и посмотрел на вошедшего печальным взглядом, а больной, не поворачиваясь от окна, проговорил:
- Со мной все в порядке, нет причин для беспокойства.
Но мужчина со светло-зелеными глазами, не поверив, вновь посмотрел на лекаря с немым вопросом, а тот лишь покачал головой и они вновь повернулись к Владыке.
- Я сообщил Ее Величеству, что Его Величество проснулся, и что они смогут проведать Его Величество через некоторое время, - светловолосый продолжал говорить очень тихо.
В комнате на несколько минут воцарилась тишина, которую прервал глубокий и печальный голос темноволосого Аэрмона:
- Тогда может, отдохнешь до их прихода, Алэнилиэль?
А мужчина со светло-русыми волосами удивленно воззрился на лекаря из-за его такого фривольного обращения к Владыке.
- Я могу остаться, или вот Оэльвэ, - лекарь говорил все таким же печальным голосом, и прекрасно знал, что скажет Владыка на его предложение.
- Не нужно, можете быть свободны, нет причин для беспокойства, - ответил Алэнилиэль, повернувшись, и даже улыбнулся, но двое замерших мужчин что-то такое увидели во взгляде Владыки, от чего с серьезными минами лишь кивнули и быстро покинули покои.
Да, действительно весело выходит. Первый раз он очнулся в теле мертвеца, второй - в теле смертельно больного. Наверно, Бог решил повеселиться за его счет.
Глубоко вздохнув, он опять повернулся к окну. Неужели ему придется снова пройти через смерть? И как странно: он хоть и не боится, но ведь не хочет умирать.
Улыбка сама заползла на губы, и он, наблюдая за шелестящей листвой за окном, медленно, но верно, погружался в сон, который был необходим этому телу, стоящему на краю.
Его разбудили чьи-то голоса, которые не принадлежали ни лекарю Аэрмону, ни Оэльвэ. В основном это был голос женщины, но редко раздавался и мужской. Они говорили шепотом, но было отчетливо слышно, что неизвестные не в духе, особенно женщина, озлобленно говорящая о чем-то.
Владыка не открывал глаз, а решил притвориться спящим и послушать пышущие гневом тихие речи. Что-то подсказывало ему, что этот разговор может раскрыть какую-то тайну.
- Дитрих же говорил, что он больше не очнется! - шепотом говорила женщин. Ее голос был очень красив и певуч, даже когда она говорила так тихо.
- Матушка, не переживай, - отозвался мужчина мягко, но как-то печально. - Мэтр Аэрмон же сказал, что ему недолго осталось мучиться.
- Точно! Не больше месяца, так же сказал Аэрмон? - в певучем шепоте женщины слышались истерические нотки. - О, Пресветлая Богиня, почему ты никак не заберешь этого добряка! - это женщина произнесла уже в полный голос.
Разговор в момент затих, видимо присутствующие боялись, что могли разбудить больного. Тишина продолжалась больше минуты, но после, беседа возобновилась.
- Необходимо удостовериться наверняка, - начал было мужской голос. - Нужно прекратить все это..., - мужчина затих, но его перебила женщина.
- Да, так будет лучше, да. Отправляйся к этому человеку прямо сейчас, - задумчиво говорила она, будто что-то решая для себя.
Но тут послышался звук открывающейся двери и шаги, а после прозвучали уже новые женские голоса:
- Вы уже тут, - тихо проговорил молодой уверенный и спокойный голос.
- Отец правда проснется? - вторил другой женский голосок, испуганный и какой-то надломленный, будто говорил недавно плачущий ребенок.
- Ты уже уходишь? - несколько удивленно прозвучал голос девушки, что совсем недавно был уверен и спокоен. - Значит, тебе все равно? - прошипела она напоследок.
- Не нужно, оставь его, - одернула женщина молодую, и добавила, обращаясь, скорей всего, к мужчине: - Можешь идти, дорогой мой, не переживай об этом.
Вновь послышались тихие шаги и тихий щелчок двери - мужчина удалился.
Подумав, что ничего секретного больше не прозвучит, ставший Владыкой, как будто сонно приоткрыл глаза, и заморгал, привыкая к свету, все так же немилосердно бьющему из окна. Но он даже не успел осмотреться, как на его грудь упало что-то мягкое и теплое, благоухающее сладким ароматом. Это 'что-то' громко заговорило певучим голосом женщины, только что бывшей не в себе:
- О, дорогой, ты действительно пришел в себя? - женщина была взволнована, и в ее прекрасном голосе слышалось и обожание, и горе, и радость, словно не она минуту назад говорила о его долгожданной смерти. - Я так рада, так рада, Алэнилиэль!
Женщина подняла голову и посмотрела прямо в лицо Владыке. Ее ярко-зеленые глаза блестели и были полны грусти и радости одновременно, а по бледной гладкой щеке стекала сиротливая слезинка.
А лежащий, пытался совладать с проснувшейся от громкого голоса звенящей болью в голове, но всеми силами старался не показать свои мучения и смотреть на плачущую женщину с улыбкой на губах. Он очень удивился тому, насколько красивой оказалась эта женщина, так неистово желающая погубить Владыку. Ее немного полные розоватые губы, ее небольшой аристократичный носик, тонкий изгиб бровей и два искрящихся изумруда вместо глаз, обрамленные веером черных ресниц. Он не представлял себе, что существует такая живая красота, которая в мгновение может подчинить себе кого угодно.
Ее наверняка длинные очень светлые волосы, были собраны в высокую замысловатую прическу, и именно благодаря этому были открыты уши, оказавшиеся удлиненными на кончиках. Это сильно удивило нового хозяина тела Владыки. Получается это своего рода 'эльф'? Он не смог отказать себе в удовольствии и не проверить столь необычную часть тела на себе.
Он вытащил руку из пол легкого одеяла и дотронулся до своего уха, и оно тоже оказалось намного длиннее и острее, чем обычно бывает у людей.
- Как ты себя чувствуешь, отец? - этот невообразимый вопрос, сказанный тем молодым испуганным голоском, отвлек Владыку от осматривания своего нового странного приобретения, хотя, что может быть необычней, чем переселение души в другое тело. И в другой мир, как оказалось.
Плачущая женщина, то есть эльфийка, все так же смотрящая на него практически в упор, радостно улыбнулась сквозь слезы и, поднявшись, присела на краешек кровати ближе к животу лежащего, не отрывая блестящих глаз от него.
А на смену взрослой эльфийке к груди больного Владыки прильнула эльфийка помоложе, это мягко сказано - обладательница этого испуганного голоса оказалась совсем маленькой девочкой, которая и назвала его 'отец', спрашивая о самочувствии. Она сразу расплакалась, уткнувшись ему в грудь, и больной не смог не провести ладонью по распущенным волосам цвета солнца, успокаивая тем самым новоприобретенную дочку.
Пусть он самолично и слышал о том, что именно их мать и, возможно, брат, виновны в скорой смерти этого тела, в которое по велению Судьбы он попал, но вместе с тем, ему ведь достались и все воспоминания настоящего Владыки, который наверняка уже находится в Раю. В этих воспоминаниях он видел, как сильно этот эльф любил свою семью, на что он был готов, ради них.
- Ну, что ты милая, все хорошо, успокойся, - говорил он своим новым мягким и нежным голосом, продолжая медленно гладить маленькую эльфийку по золотой головке.
Он, продолжая гладить плачущую на его груди дочку, посмотрел на вторую, которая застыла в нескольких шагах от кровати и нервно теребила подол своего платья, смотря испуганно и злобно на развернувшуюся перед ней картину. На вид она была намного старше той, что сейчас плакала. Ее очень светлые как у 'матушки' волосы так же были забраны в высокую прическу, но вместо зеленых звездочек, украшала эту прическу изящная диадема из серебристого металла: платины ли, серебра ли, с инкрустацией ярко-лиловых камней разных размеров, так хорошо подчеркивающих необыкновенный лиловый оттенок глаз.
На несколько мгновений он залюбовался ее точеным лицом и фигурой, которую не сильно скрывало надетое на ней платье из льющейся ткани персикового цвета. Но отринув ненужные мысли, протянул к ней левую руку, которая была еще свободна, в призывном жесте и ободряюще улыбнулся.
- Иди сюда, 'дитя', - это обращение к старшей дочери он взял из воспоминаний прошлого Владыки, всеми силами пытаясь подрожать ему во всем, каждым словом и жестом быть похожим на него.
Старшая дочка кинула взгляд на мать, которая тоже посмотрев на нее и, едва заметно кивнула, приобретя лишь на миг потерянный и виноватый вид. После этого, нерешительная эльфийка все же подошла к кровати, и присев около нее на колени, обняла одной рукой голову 'отца', а второй обняла продолжающую плакать младшую сестренку.
"Сложно передать словами, что я чувствую сейчас. Это и теплота с бесконечной любовью к этим прекраснейшим существам, которых я когда бы то видел, хотя я знаю, что эти чувства навязаны мне памятью Владыки. Но в тоже время я, именно я ненавидел женщину, что сидела сейчас рядом, всей душой. Творить козни за спиной так сильно любящего их человека? Ладно, если бы это был простой переворот или что-то похожее, но они хотят убить его. Его, чья кровь течет в их жилах. Его, кто жил лишь ими.
Как прискорбно, что у них все получилось... Значит месяц не протяну?
Что будет со мной, когда этот месяц пройдет? Переселюсь снова в новое умирающее тело?
Прошу, Боже, не нужно... Не мучай меня".
"И все же удивительно, что я помню совершенно все, что происходило с Владыкой. Его чувства, мысли, ощущения - все это словно происходило со мной, а не с тем, кто уже покинул мир живых. А ведь прошлое и предыдущего мертвого тела я прекрасно помню...
Не важно. Я уже решил, что за отведенное мне время в этом теле я попробую раскрыть это гадкое предательство. Так же, как и предательство Авроры...
Любовь...Неужели им недостаточно той чистой искренней любви? Неужели так необходимо лгать, предавать, убивать...
Алэнилиэль, конечно, ты меня не можешь слышать, но я клянусь тебе, что отыщу ответ. Отыщу причину твоей смерти"
.
Он обнимал их, шепча слова успокоения и, дивясь, как хорошо и радостно на душе. И тут пришла мысль: может все не так, как показалось из того короткого разговора? Может все совершенно иначе? Никто не предавал умышленно, или еще как-то.
Он посмотрел поверх светлых голов дочерей на Королеву - именно такой имела титул эта прекрасная снаружи и ужасная внутри эльфийка - и улыбнулся ей самой ободряющей и любящей улыбкой, на какую только был способен. Так он часто улыбался любимой Авроре...
Королева тоже улыбалась, как бы радуясь воссоединению семьи, но после того, как на лице Владыки расцвела такая искренняя светлая улыбка, она замерла на несколько мгновений и широко открыла глаза, из которых сразу, же полились хрустальные слезы. Она резко поднялась и выбежала из покоев больного, а две их дочери синхронно подняв головы, проводили мать взглядами: младшая смотрела с грустью своими заплаканными глазами, а старшая с недоумением и все той же злобой, от чего-то переполняющей эту 'Королеву младшую'. Они были действительно очень похожи, но вот только глаза имели разный цвет.
- Матушка, очень расстроена из-за твоей болезни, отец, - вновь положив головку на его грудь, тихо, с грустью проговорила младшенькая, но не смотрела в глаза, уперев взгляд в район его шеи.
- Знаю, милая, - ответил Владыка с теплой улыбкой и поцеловал солнечную головку.
Старшая же приобретя более прискорбный и печальный вид, смерив свою злость, посмотрела на отца и попыталась улыбнуться, но это плохо получилось и, она ткнулась лбом в его плечо, а после, сразу же встала, как бы незаметно смахнув слезу с бледной щеки.
- Эли, отцу нужно отдохнуть, мы наверно ему уже надоели своими слезливыми лицами, - она улыбалась совершенно не искренне, но чувствовалось, что ей очень сложно говорить, словно она стоит на краю и вот-вот расплачется.
И действительно из ее глаз вновь скатилась слезинка, и чтоб это скрыть она отвернулась к окну и вновь смахнула соленую влагу рукой. Послышался глубокий вдох. Она повернулась обратно и, положив хрупкую ручку на плечо сестры, чуть-чуть сжала его, а лежащий Владыка положил поверх ее руки свою.
- Не говори глупостей, дитя, - снова та светлая искренняя улыбка. - Мне тепло и приятно видеть вас обеих.
Он говорил точно так же как и настоящий Алэнилиэль, тот же мягкий голос, нежный тон, те же слова. Все должно быть таким же. И пусть им будет хоть на капельку полегче, пусть хотя бы хлипкая тень надежды не покидает этих блестящих глаз. Пусть они почувствуют насколько нужны, насколько их любят, ведь связь у лесного народа оказывается намного крепче, чем у людей, особенно в кругу семьи. Это был их отец, и, неважно, сколько лет пройдет, они все равно будут любить его. Даже их мать.
'Младшая Королева' посмотрела на него точно так же как совсем недавно и ее мать: испуганно и подавленно, и она проговорила срывающимся голосом:
- Мне нужно...идти... Отдыхай, отец, - и все с тем же выражением лица она сделала несколько шагов к выходу, но остановилась, сказав как бы напоследок. - Эли очень переживает за тебя, но сразу прогони ее, если она станет очень навязчивой, - эльфийка старалась говорить, весело, но можно было понять, что она уже плачет.
Сказав это, старшая дочь, не оборачиваясь и не прощаясь, покинула залитые зеленым светом покои Владыки.
Они остались одни: младшая дочка и отец, но что бы было, если бы она узнала, что это и не ее отец вовсе, что ее отец на самом деле уже мертв?
Маленькая эльфийка сложила свои руки на груди эльфа и уперлась в них подбородком, смотря теперь в лицо своему отцу доверчивыми большими глазами цвета молодой травы.
- Тебе действительно лучше? Нигде не больно?
Она перестала плакать и шмыгнула носом, дожидаясь ответа.
- Да, милая, я намного лучше себя чувствую, - ответил он с улыбкой, вновь погладив младшую дочку по голове.
Эльфийка отвела взгляд в сторону, будто что-то обдумывая, но через считанные мгновения снова посмотрела на него и, улыбаясь, весело проговорила:
- Как же это хорошо!
И как можно так искренне улыбаться, что аж сердце покалывает от боли?
Она любит своего отца, это прекрасно видно.
- Элюизмена, ну-ка отвечай, - начал говорить больной, шутливым тоном. - Ты хорошо выучила наречие наших северных собратьев, или опять ленилась?
- 'Очень хорошо. Но некоторые слова я не могу сказать' - ответила ему Эли, на грубоватом языке, который он также спокойно понимал.
- Какая молодец! - восторженно удивился Владыка и потрепал эльфийку по голове, которая еще радостней улыбнулась, от чего ее зеленые глаза вновь заблестели от подступающих слез. - А теперь, иди и успокой свою матушку, ты же видела какая она расстроенная?
- Угу, - радость молодой эльфийки пропала без следа.
- Скажи ей, что со мной все хорошо, и скоро я буду совсем здоров. Договорились? - и он дотронулся ладонью до гладкой щеки дочери, которая стала задумчивой и грустной.
- Угу, - тихо сказала эльфийка, опустив взгляд, и поднявшись, пошла к выходу. И когда до двери осталась пара шагов, Элюизмена развернулась и, быстро подбежав к кровати, снова прильнула к лежащему эльфу, обнимая его, и с ее губ сорвались тихие слова, на северном наречии:
- 'Я люблю тебя, отец'.
Эти невозможно теплые и искренние слова поразили больного, он несколько мгновений не мог пошевелиться, но потом обнял хрупкие плечи эльфийки, тихо проговорив:
- Милая моя, я тоже тебя люблю, - и нельзя сказать, что он не чувствовал то, о чем сказал, ведь он был в теле Владыки, в теле отца этой маленькой красавицы, которую тот до самого конца безмерно любил.
Вновь наступила тишина. Маленькая эльфийка давно испарилась за огромными дверьми, а человек в теле эльфа неподвижно лежа на широкой кровати, не мог отделаться от мысли, что что-то упустил.
Почему любящая супруга решила убить любящего супруга? Что сделал умерший Владыка, чтобы заслужить такое...предательство? А оно ли произошло?
Но как человек не рылся в полученных воспоминаниях, он не мог найти ТО, что стало причиной этой трагедии.
День за окном затухал и в покои Владыки опускался полумрак. В углах ожили черные тени, а полупрозрачный голубоватый балдахин перестал казаться живым светлым существом. Сейчас в его глубине сгущалась тьма, которая навивала страх и отчаяние, уничтожая надежду на скорое избавление...
Но ведь это тело умрет - пройдет лишь месяц. И настанет конец. Конец для человека и для клятвы, данной им.
Словно чувствуя удрученное состояние эльфа, боль во всем теле начала просыпаться, нарастая высокими волнами, с каждым разом принося все больше страданий.
Она выкручивала ноги, руки и, казалось еще чуть-чуть и свернет шею. В голове бил набат в такт бешеному биению сердца, готовому разорваться на части. И на грани обморока человек пытался совладать с этой болью, не погрузиться в пустую черную тьму.
Но что он может перед Смертью? И когда сила воли истекла окончательно, он краешком еще не померкшего разума услышал едва тихий щелчок двери, какие-то очень знакомые громкие слова, отдающиеся звоном в ушах, но после этого он все-таки провалился в удушающую пустоту.