Снег таял в протянутых ладонях Сальцари и звездочками ложился на каштановые волосы ее мамы.
-- Вы не люди, ведь, правда? - спросил Толик, понимая со всей отчетливостью то, что подспудно знал еще с прошлой осени.
Тогда он и заметил, как сквозь все еще детские, припухлые черты лица подруги начали проявляться иные, по-звериному резкие и острые. Это выглядело неуместно, некрасиво... И страшно.
-- А разве мы когда-то это отрицали? - чуть наклонив голову, вопросом на вопрос ответила мама Сальцари.
Нет. Никогда. Никому бы и в голову не пришло спросить о таком. Сам Толик часто гнал от себя "глупые" мысли и старался не замечать изменений, списывая все на освещение.
Вспомнилось, как Сальцари на вопросы о том, кем она хочет стать, со смехом отвечала: "Человеком! Что бы это не значило". Не станет, не будет, почему же ему, Толику, так больно и обидно от этого?
-- Ладно тебе, Анатолий, - сказала мама Сальцари, стряхивая снег, - бывай, живи и учись хорошо, на радость родителям.
-- Пока-пока, - весело добавила его подруга.
Они развернулись и ушли в снежный вечер, а Толик смотрел им вслед и понимал, что раньше он не замечал ни тех самых звериных черт в маме Сальцари, ни того, насколько иначе они обе движутся, будто бы их мышцы работают совсем не так, как у обычных людей. Только потом пришло осознание слов, ведь она сказала: "живи и учись". Это было простое пожелание или ему дали позволение существовать с их тайной? Хотя, какая, в конце концов, разница.
На следующее утро, в школе, ему все казалось, что вот-вот в класс зайдет Сальцари, как всегда, невпопад ответит на приветствия и сядет на свое место. Были мысли, что вчерашние события сон или шутка... Что, на самом деле подруга опаздывает или, может быть, заболела, поехала к родственникам, переехала вместе с родителями... Ведь так не бывает, не может быть, чтоб человек уходил в ночь и не возвращался, а в его лице становилось все больше и больше чуждого.
Их классная поднялась с места и сделала паузу, намекая на то, что пора заканчивать разговоры. Через полминуты она вздохнула и начала говорить, со своей извечной обиженной интонацией, перекрикивая галдеж.
-- Вчера ночью ваша одноклассница, Сальцари Воронова, погибла...
-- Как? - спросил кто-то из класса.
-- Ее загрызли...
-- Мутанты, - с благоговейной интонацией перебила Танечка-Инопланетяночка.
Класс захихикал, учительница покачала головой.
-- Не говори глупостей Шоренко, Сальцари загрызли не мутанты, а бродячие собаки. И я бы советовала вам проявить больше сочувствия к своей погибшей однокласснице.
Во время перемены Толик заметил, что все разговоры крутятся вокруг смерти. Дима Лебищев убеждал всех и каждого, что во всем виноваты сбежавшие из подпольного клуба бойцовые псы ("Уличные дворняги от людей шугаются!"). Лера, лучшая подруга Сальцари, со вкусом расписывала раны ("Говорят - на кусочки разорвали!"). Танечка пыталась развить тему мутантов ("Да-да, их полно в нашем городе!"). Один только Толик молчал и неожиданно осевшим голосом односложно отвечал на все вопросы.
Он не понимал, как они могут, люди, с которыми Сальцари проводила больше времени, чем с мамой, говорить о ее смерти так легко и непринужденно. Будто бы произошедшее - это очередная история о чьем-то ревнивом ухажере.
Толику хотелось закричать: "Как вы не понимаете, ее больше не будет!", не будет ее шуток, ее смеха, ее голоса... Вчера вечером он думал иначе, что она просто уйдет, исчезнет, но где-то, как-то будет жить дальше.
Не будет. Никогда больше.
Когда, на похоронах, Толик подошел к гробу, чтоб попрощаться с Сальцари, он заметил, что из ее лица ушли резкие, звериные, черты. Она была человеком и умерла человеком. Что бы это не значило.