ЖИЗНЬ И ЛЮБОВЬ НА ФОНЕ УХОДЯЩЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ
Повесть о семечке умирающем,
чтобы родился новый любующийся солнцем подсолнух
(с дюжиной вариантов поворотов сюжета и с пятью эпилогами)
....И лучом спустился свет
К мирам, в черном пространстве пустом...
Появилось место, где могут
создания и творения существовать.
Ари из книги "Дерево жизни"
которые осмеливаются любить,
зная, что всему этому придет конец.
как будто они бессмертны...
Е.Шварц "Обыкновенное чудо"
Посвящается Лидии Корс
Пролог. Физтех.--------------------------------------------------------------- 1
Гл.1. Репатриация. Обретение статуса. Рождение мальчиков.-------8
Гл.2. Рождение девочек. Покупка дома с нагрузкой. Дети.----------12
Гл.3. Спор об авторстве Зогара.--------------------------------------------17
Гл.4. Феномен Роз и перформанс.-----------------------------------------22
Гл.5. Диспут о каббале и иудаизме.-------------------------------------- 24
Гл.6. Дискуссия о феномене времени.------------------------------------29
Гл.7. Взрыв в Пкиине.--------------------------------------------------------33
гл.8. Диспут о цветных революциях, машиахе и судьбе евреев.----35
гл.9. Взрыв в автобусе. Точки бифуркации. Роз - мэр Пкиина.----- 39
гл.10.Роз и г-жа министр.----------------------------------------------------44
Гл.11.Судьба евреев.-------------------------------------------------------- 46
Гл.12.Сергей-счтстливец.----------------------------------------------------48
Эпилог-1. Прогноз Сергея.------------------------------------------------ 49
Эпилог-2-1.Разрыв с детьми. Разбился сосуд.------------------------- 50
Эпилог-2-2.Философия сосудов.-------------------------------------------54
Эпилог-2-3.Трагедия героев повести.-------------------------------------57
Эпилог-2-4.Актерство. Уход.-----------------------------------------------58
ПРИЛОЖЕНИЕ.
Список спорных гипотез, выдвинутых персонажами повести.------61
Этот анекдот Сергей придумал за много лет до того, как он стал популярным. Он навсегда запомнил свою глупую шутку, ибо именно после нее его жизнь, да и сам он, круто изменились, причем в лучшую сторону.
Как это произошло? Поступив на Физтех, на первом же практическом занятии он оказался за одним лабораторным столом, рядом с ней, с Розой Альтман. В институте ее называли Роз, реже Альт. Сидя она действительно напоминала альт, стройной очень женственной фигуркой, маленькой гордой головой на длинной изящной шее.
Она не была блондинкой. Она была жгучей брюнеткой. Но, ни в физике, ни в математике она, по крайней мере, на взгляд Сергея, не понимала ровно ничего. Справедливости ради нужно признать, что только на взгляд суперпродвинутых физтековцев Роз ничего не понимала в точных науках, уровню среднестатистической московской студентки она вполне соответствовала.
Что ее занесло на Физтех, он до сих пор до конца так и не понял. Но это была (как позже оказалось) судьба. Его судьба. Фортуна, направляющая действия всех людей на земле, и Сергея и Роз тоже.
Впрочем, как посмотреть. Роз всегда вела по жизни ее удивительная интуиция. Нельзя сказать, чтобы она очень задумывалась о своем будущем. Она его предчувствовала. И всегда поступала так, как ей подсказывала интуиция никогда ее не подводившая. В тот раз не задумываясь, нисколько не сомневаясь в том, что поступает правильно, она уселась рядом с этим ничем не примечательным парнем.
Сергей Сомов был в то время, и впрямь ничем особенно не выделялся. Был он тогда пареньком, в меру жилистым, физически довольно крепким, среднего роста, неплохого, но как-то очень среднестатистического сложения, с неширокими, но отнюдь не узкими, плечами, с чистым довольно правильным, но каким-то очень уж невыразительным лицом. Еще в школе из-за своей невыразительности он не имел успеха у одноклассниц. Из-за этого он окончил школу и поступил в вуз, так и не потеряв невинность.
А среди его одноклассниц были не только скромницы и недотроги, которые, кстати, тоже весьма его интересовали. Но особенно мешали ему учиться, и даже нормально жить, девчонки поведения вольного, даже распущенного. Такая красавица могла, нимало не смущаясь, усесться на перемене на колени мальчишке. И ему садились на колени, и довольно часто. Но продолжения это никогда не имело. Девица тут же пересаживалась на другие колени.
Уже к девятому классу все его одноклассники стали мужчинами. Первыми обрели мужской статус длинноногие и широкогрудые молодцы. Потом хилые отличники и нестерпимые зануды. Последними потеряли невинность коротконогие и неловкие толстяки-троечники. Девственно невинным оставался он один, причем не только среди мальчишек.
В десятом даже девчонки-недотроги и бывшие скромницы стали усиленно интересоваться мальчишками и по очереди (сначала гордые недотроги, а за ними и бывшие скромницы) терять невинность. Но на Сергея, ни одна из них так и не обратила внимания. Ни в школе, ни на улицах их города, где тоже было много стреляющих глазами очаровательных девиц. Но никто из них так и не проявил к нему, сколь ни будь серьезного интереса.
Это очень мешало учиться. К десятому классу он стал нервным, легко возбудимым, плохо спал по ночам, а потом весь день ходил полусонным. Что тоже не способствовало успеху у другого пола. Но, несмотря на все эти трудности, он, окончивший среднюю школу в Кинешме, причем с далеко не отличными отметками, без всякого блата поступил в Москве на Физтех. И начал он учебу в вузе тоже очень неплохо.
Единственно, что его тяготило, это сокурсница Роз Альтман, которая на всех занятиях почему-то всегда оказывалась рядом с ним. Он старался заходить в аудиторию последним. Но Роз норовила придти позже него, чтобы обязательно подсесть к нему.
А рядом с ней всегда устраивалась ее закадычная подруга признанная институтская красавица Марина Чернова, яркая блондинка, девица поведения более чем вольного, но при этом человек редких (особенно среди прекрасного пола) математических способностей, ставшая впоследствии профессором в Принстоне и одним из самых глубоких знатоков нового головоломного раздела математической физики.
Что привлекало умницу-отличницу, к тому же необыкновенно яркую красавицу, к конкурентке, девице красоты пусть менее яркой, но гораздо более тонкой и изящной, Сергей понял только спустя много лет. Видать экстравагантность Марины была во многом напускной, и она без поддержки человека с тонким вкусом чувствовала себя не совсем уверенно.
А рядом с Мариной обычно усаживался ее очередной поклонник, любезности которого мешали слушать лекцию. Поклонник умолкал, только после недвусмысленной угрозы Марины навсегда прекратить с ним всякие отношения.
Сергей обычно сидел на лекциях, нахмурившись, а Роз всегда беспечно улыбалась. Сказать, что Роз была хороша собой, значит не сказать почти нечего. Она была чудо, как хороша. Всегда скромно, но с большим вкусом одетая, изящная, очень стройная, с карими, чуть раскосыми широко раскрытыми глазами, и всегда гладко зачесанными черными, как воронье крыло, волосами, она на всех, и на сокурсников, и на преподавателей производила неизгладимое впечатление.
Даже рядом с Мариной, ослепительно яркой, всегда одетой по последней моде, причем подчеркнуто экстравагантно, с вызовом устоявшемуся вкусу, Роз выглядела неотразимо привлекательной.
Именно эта привлекательность позволила Роз успешно сдать вступительные экзамены по физике и математике, в которых она плавала еще в школе. Плавала она, это правда, но ей все же удалось закончить московскую школу с математическим уклоном.
Что ее занесло в эту школу, кроме того, что она находилась рядом с их домом, тоже непонятно. Ее родители, скромные служащие, понимавшие, что у их дочери начисто отсутствуют способности к точным наукам, отнюдь не стремились к тому, чтобы их чадо приобрело в дальнейшем техническую специальность.
Школу с математическим уклоном десятилетняя Роз (к этому времени ее родители получили новую квартиру в районе, где она находилась) выбрала сама. Училась она из рук вон плохо, хуже всех в классе, но, как не странно, без задержек добралась до десятого.
И во всем ей помогали внешность, природное чувство гармонии (позднее сформировавшее ее тонкий, даже изысканный, но лишенный малейшей экстравагантности, вкус) и спокойный уравновешенный характер.
Это даже слегка оскорбляло влюбленного в физику Сергея:
- Неужели - думал он - привлекательности, пусть даже неотразимой, достаточно для того, чтобы оказаться достойным изучения Ее Величества Физики?
Впрочем, возможно, что неотразимой, Роз выглядела только в глазах Сергея. Большинство его однокурсников, признавая неоспоримую красоту и удивительную элегантность Розы Альтман, все же не могли оторвать глаз от Марины.
А для Сергея Роз была лучше всех. Он хотел бы вообще не отрывать от не глаз, но, чтобы не быть разоблаченным в своем тайном чувстве, почти никогда не смотрел в ее сторону. Ее тончайшая элегантность и удивительная соразмерность в сочетании с откровенной ничем не прикрытой женственностью вызывали в нем бурю чувств, неистовую юношескую страсть. Что было вполне понято, если учесть его до сих пор неудовлетворенные естественные сексуальные потребности.
Но страсть была далеко не главным, что влекло, так неудержимо влекло Сергея к Роз. В этой страсти ничего удивительного не было. Роз была хороша. Чудом была ее улыбка.
Слово улыбка в данном случае ровно ничего не выражает. Ну, улыбка. Да, это ярко, красиво. Ну и что? Но когда улыбалась Роз, в привычной полутьме лекционного зала, и даже в ярко освещенных лабораториях и аудиториях для практических занятий, казалось, становилось светлее.
Ее улыбка освещала все вокруг. Сергей почти никогда на нее не смотрел, но ее улыбку он чувствовал щекой и даже затылком. Он норовил занимать место на занятиях так, чтобы оказаться между неизменно садящейся рядом Роз и кафедрой. Слушая лекцию, Роз смотрела на преподавателя и постоянно чему-то своему улыбалась, при этом Сергей оказывался в лучах ее улыбки.
Сергей, крепкий парень и суперрациональный человек (только таким должен быть настоящий физик), оказался болен Роз, болен навсегда (как впоследствии показалось, что все же не навсегда). Сергей с самой первой встречи заболел ею. У него поднималась температура от постоянных мыслей о ней. Жар со временем прошел. А ощущение того, что он болен, счастливо болен, осталось. Это было, как наваждение. И это наваждение было постоянно с ним. Роз, свет ее улыбки освещал его жизнь.
Он уже с преждевременной, вроде бы, тоской думал о том еще достаточно далеком времени, когда они окончат институт и разбредутся по жизни. И не будет ни лекций, ни практических занятий, не будет единственного времени, когда ему выпадает счастье быть рядом с Роз, наслаждаться светом ее улыбки.
Так продолжалось почти весь первый семестр. Сергей и Роз на занятиях, как, впрочем, и после них, почти между собой не разговаривали. Обычно они обменивались только самыми необходимыми фразами. Но вот однажды Роз без всякой видимой причины пожаловалась, что отстает не только в точных науках, но и в английском. И тут Сергей, вконец измученный ее красотой, решил отплатить ей за муки, которые доставляла ему ее откровенная женственность.
Неожиданное и достаточно безумное желание отомстить ей не казалось ему в тот момент проявлением черной неблагодарности той, в лучах, чьей улыбки, он грелся. Ибо наслаждаясь светом и теплом улыбки Роз, он не считал себя чем-то ей обязанным. Ведь улыбалась она чему-то своему, не имевшему к Сергею ровно никакого отношения, а свет и тепло лучей ее улыбки доставались ему просто потому, что он выбирал в помещении выгодную позицию, позволявшую ему в них греться.
Как всегда насупленный и серьезный, он посочувствовал ей, сказав, что и другие не больно-то подкованы в английском. Большинство просто делает вид, что знает его.
- Попробуй - сказал он ей тогда, - попроси любого перевести фразу: " I don't know". Посмотрим, у кого это получится.
Он хотел обидеть ее, причем как можно сильней. Но из этого ничего не вышло, Роз вообще не любила задавать вопросы. Ибо обращаться к кому ни будь с любым вопросом, ей всегда представлялось неловким, выглядело в ее глазах, по меньшей мере, дурным тоном. А таких ситуаций Роз инстинктивно избегала.
Зато на его глупую подначку повелась признанная институтская интеллектуалка, почти математический гений, но в обыденной жизни обычная, даже классическая, блондинка, Марина, у которой были тоже нелады с английским. В школе она учила французский, который сама выбрала, но в котором тоже не блистала. А уж обязательный в вузе английский ей совершенно не давался.
То, что произошло дальше, вошло в анналы физтеховского фольклора. Почти каждый, спрошенный Мариной студент (Физтех, все-таки), отвечал:
- Я не знаю.
А Марина ровно также, как блондинка из будущего анекдота разочарованно говорила:
- И никто не знает.
Над ней потом долго потешался весь Физтех. Позже, через много лет, анекдот пошел по стране. Не рассказывали его только на Физтехе. Когда преподавателям и старшекурсникам кто-то пытался его пересказать, те презрительно щурились и говорили, что им надоели старые анекдоты.
Студенты младших курсов под влиянием старших товарищей тоже стали считать это анекдот бородатым. А Сергей до сих пор не знает, то ли он придумал этот анекдот, и тот много лет набирал силу, чтобы потом стать популярным, то ли его заново придумал кто-то другой, и уже из тех уст шутка облетела страну.
Когда над Мариной начали откровенно потешаться, Сергей с тревогой подумал, что теперь он обретет в красавицах-подружках врагов на всю жизнь. Но случилось иначе. Марина действительно потом не разговаривала с ним почти два года. Что не помешало им в дальнейшем плотно сотрудничать, хотя находились они на разных континентах.
А от Роз он получил в тот же день при всех по физиономии. Но сделала она это так быстро и ловко, что никто ничего не заметил. Зато продолжение этой истории в корне изменило всю его дальнейшую жизнь.
Оказалось, что только после этой глупой шутки Роз впервые его разглядела. До сих пор она садилась рядом с ним на занятиях только потому, что он был на их потоке самым скромным парнем, а она всегда сторонилась навязчивых.
И только, когда он проявил излишнее, в его собственных глазах, остроумие, Роз призналась себе в том, зачем она собственно поступила на Физтех. Поняв, как жестоко этот, якобы скромник, задумал над ней поиздеваться, она, подавив обиду, сказала себе:
- Он не так прост, как на первый взгляд кажется.
Дальше, как всегда сработала ее безошибочная интуиция. Она поняла, а точнее угадала, хотя в то время к этому не было ровно никаких предпосылок, дальнейшую научную судьбу Сергея. С этого момента решилось и ее, и его будущее. Она сказала себе, как всегда четко и безальтернативно:
- Это он.
Дальнейшие события развивались стремительно. Какая бурная радость наполнила душу Сергея, когда красивая, гордая, но, как оказалось, совсем не обидчивая Роз на занятиях стала, не отрывая глаз, задумчиво глядеть на него.
До сих пор он, как бомж в чужом парадном, грелся, попав в лучи ее не ему предназначенной улыбки. А теперь она улыбалась ему. Вот это было настоящее счастье. От этого хотелось петь, прыгать до потолка, стоять на голове.
Завороженный ее несколько отстраненным, но, тем не менее, пристальным мечтательным взором, он, в конце концов, не выдержал и, в общем-то, ни на что не надеясь, пригласил ее в кино. После фильма она сама попросила его проводить ее домой. И первая его поцеловала. Для него это был первый в жизни девичий поцелуй, который чуть не свел его с ума.
На другой день она сама напросилась в следующее воскресенье пойти с ним в лес по грибы. Стояла тогда в Подмосковье поздняя, но на редкость сухая и теплая осень. А Сергей был, о чем знали сокурсники, заядлый грибник. В Москве, как и прежде в Кинешме, все выходные он проводил, бродя по окрестным лесам.
В то воскресенье в лесу он, с большим опозданием, стал, наконец, мужчиной. Произошло это как бы само собой. Ни тогда, ни в последующие годы (вплоть до глубокой старости, когда после и вследствие трагедии понадобится самостоятельно принимать решения) Сергей не осознавал, что его ведет по жизни безошибочный инстинкт и нежная, ласковая, но, несмотря на мягкий и вроде бы уступчивый характер, сильная воля Роз.
Об интимной стороне жизни у Сергея были самые фантастические представления. Школьником, он никак не мог понять, как люди целуются, почему им не мешают носы.
А уж когда он задумывался о вещах более интимных, то недоумевал, как все это происходит, хотя бы чисто физически. Не говоря уже о чувстве неловкости, которое, по его мнению, обязательно должны были испытывать при таких отношениях мужчина, и женщина.
А тут все произошло не просто ловко, а удивительно естественно, и не вызвало никакого стеснения. Сергей сразу понял, что Роз в этих делах опытна. По всему видать у нее уже были до него интимные отношения с мужчиной. И это было к лучшему. Она была достаточно проницательным человеком, чтобы понимать, что он в этих делах - младенец. Поэтому иначе и быть не могло. Сергей даже предположил, что если до того, как она положила на него глаз, у нее не было такого опыта, она, раньше, чем вступить с ним в интимные отношения, просто вынуждена была его приобрести. Не могла же она допустить, чтобы в их отношениях возникла неловкость, и они из-за этого стали бы грубыми и неэстетичными. А так в их отношениях все было до такой степени естественно, что ему показалось, что он постоянно занимался любовью всю свою прошлую жизнь.
Более того, он недоумевал, как жил прежде на свете без ее объятий, без той ласки, без той теперь абсолютно необходимой ему нежности, которую излучало все ее существо. И прежде всего без ее лучезарной улыбки.
Он и раньше восхищался ее удивительным вкусом. Теперь же она казалась ему идеалом женщины. Ее одежда, повадки, голос, вся она была воплощением соразмерности и непередаваемой грации. Она была поистине удивительным существом. Женщиной, прежде всего женщиной. В ней поражали грациозность и безупречный вкус, которые не приобретешь ни при каком старании, они рождаются только при строгой и четкой соразмерной миру естественности.
Но она была не просто женщиной, естественной во всех своих проявлениях, она была еще и произведением искусства, плодом ее собственного искусства демонстрировать себя.
Была она невелика ростом, а ее бедра были чуть более полны, чем требовал вкус того времени. И, тем не менее, она почему-то казалась высокой, даже очень высокой, удивительно длинноногой, и в соответствии с модой, даже слегка ломкой, как театральная кукла на чрезмерно длинных и тонких ногах.
И при этом ее полные женские ноги отнюдь не исчезали из внимания, а наоборот продолжали привлекать мужские взоры, но не грубо плотски, что, несомненно, имело бы место, если бы ее тонкий журавлиный абрис не уводил ваше внимание в сторону. Точно также как ее птичья стать не казалась очень уж экстравагантно-ломкой, ибо уравновешивалась ее уютной чуть полноватой женственностью.
И все это достигалось скромной, неброской, но тщательно продуманной удивительно элегантной одеждой; строгой, но вместе с тем вычурной прической, и очень простой, но со вкусом подобранной обувью.
Такое удивительное сочетание богатых природных данных и тончайшим искусством одеть, причесать и продемонстрировать себя, казалось, не встречались более нигде.
Но самым важным для Сергея было то, что уже после первой близости Роз оказала на него поразительно благотворное влияние. Их дальнейшие интимные отношения оказались для него еще благотворней.
Если до близости с ней Сергей с трудом учился. Бессонница делала его во время занятий рассеянным, полусонным. А давление неудовлетворенной плоти постоянно отвлекали его от учебы. То после того как Роз сделала его мужчиной, он коренным образом изменился.
Из него неожиданно для окружающих сформировался очень неплохой физик-экспериментатор. И преподаватели вуза это заметили. Уж очень разительно отличался Сергей Сомов от своих сокурсников. Казалось бы, какое особое искусство может проявить студент, выполняя обычные лабораторные работы. Но Сергею это удавалось. Его учебные, обусловленные программой, опыты, почему-то всегда проходили с удивительным просто театральным блеском. Обычно он проводил их с помощью сначала несложных, позже достаточно изощренных, но всегда остроумных, собственного изготовления приборов и вспомогательного оборудования, уже на первых курсах приводивших его преподавателей в совершеннейший восторг.
Но важней всего, что не просто влияло, а оказалось главным фактором, способствовавшим профессиональному взлету Сергея, была улыбка Роз. Теперь она была постоянно направлена на него. И это не просто вдохновляло его. Ее улыбка позволяла ему, буквально, летать. Все, что прежде казалось сложным, даже неосуществимым, теперь давалось ему просто, очень просто. И он, обуянный необыкновенным вдохновением, осуществлял почти невозможное.
У Сергея, несомненно, был характер ученого, ученого-физика. Физика-экспериментатора, а отнюдь не классификатора. В противном случае он обязательно классифицировал бы, разложил бы по полочкам сотни, даже тысячи разных улыбок и полуулыбок Роз.
Нет, каждая ее улыбка была своеобразна и не похожа на другие. Но общие черты у них, несомненно, были, и классификации они поддавались. Но смысла в такой классификации не было никакой. Ведь каждая ее улыбка доставляла Сергею отдельное наслаждение, отдельное ни с чем не сравнимое удовольствие. Ими он жил, благодаря ним проявлялись, выходили на свет божий, его способности. Им, улыбкам этим, он был обязан своими успехами.
Заметив талант своего сокурсника, самые крутые красавицы-интеллектуалки, чада потомственных интеллигентских московских семей, начали на него последовательную тщательно спланированную охоту. Однако, Сергей, до того жадно на них засматривавшийся, теперь не проявлял к ним ни малейшего интереса. Нет, девицы интересовали его, но только как собеседницы. Ведь с Роз он почти не разговаривал - не было общих тем. Но интеллектуализм московских девиц привлекал только его ум. Его чувства теперь всецело принадлежали Роз. Более того, чем большее желание очаровать его проявляли модницы-интеллектуалки, тем меньше он находил в них элегантности, так поражавшей его в Роз, тем больше видел он в их макияже, прическе, одежде и поведении прямых сбоев вкуса. А их улыбки совершенно не грели его.
На четвертом курсе Сергея приняли в штат института в качестве старшего лаборанта. Причем со специальной дополнительной доплатой из фонда ректора (так высоко оценивал ректорат его талант экспериментатора). Эти, даже по тем временам весьма скромные, но все же реальные деньги, плюс постоянно получаемая им повышенная стипендия, а также выделенная ему в общежитии отдельная комната, позволили юным влюбленным создать семью. Впрочем, достаток молодой семьи недолго ограничивался скромными доходами Сергея. Роз, став его женой, не раздумывая, бросила вуз и устроилась в Дом Моделей.
Там ее природный вкус был ко двору и настолько расцвел, что уже через год она стала одним из перспективных специалистов Дома. Там Роз подвизалась и как модельер, и как модель. На всех вернисажах с ее участием Сергей неизменно присутствовал и на правах мужа модели усаживался на первый ряд. Причем усаживался так, чтобы ее обращенные залу улыбки доставались прежде всего ему.
Но вернисажи были редки. А вне этих праздников для обоих (она очень любила демонстрировать себя, а ему очень хотелась ловить все ее улыбки) виделись они теперь только по вечерам и в выходные. Долгими будними днями Сергей скучал, очень скучал без своей Роз. Без ее улыбки, без ее ласки.
Нет, он не ревновал жену. Никогда не ревновал, даже тогда, кода догадался об ее опытности в интимных делах. Он просто очень не любил, когда ее улыбка доставалась не ему, а кому-то другому. Без разницы мужчине или женщине.
Учась в вузе, Роз улыбалась, в основном, своей подруге Марине, с другими сокурсниками и сокурсницами она мало общалась. А кому она улыбалась в Доме моделей, Сергею было неведомо. Не то, чтобы он очень по этому поводу переживал, но все же он явно чувствовал себя скупым рыцарем. Все улыбки Роз, которые доставались не ему, Сергей воспринимал, как невосполнимую потерю.
Прошли, пролетели годы учебы. Сергей, окончил вуз и был оставлен при кафедре. После окончания аспирантуры он не сразу (у руководства неожиданно возникли сомнения относительно национальности своего женатого на еврейке сотрудника), но все же защитил кандидатскую диссертацию. Ее тема представилась руководству вуза настолько интересной, что в его распоряжение предоставили одну из институтских лабораторий. Это было престижно, но совершенно неплодотворно. Ибо он, еще работая над диссертацией, понял, что его дальнейшее пребывание в России абсолютно бесперспективно.
Тему, которой он заинтересовался еще во время учебы и по которой он написал диссертацию, разрабатывать всерьез на отечественном оборудовании было совершенно нереально. А командировка на Запад ему, женатому на еврейке, не светила.
Тоска овладела Сергеем немыслимая. Даже улыбка Роз перестала спасать его от меланхолии. Он забросил дальнейшие исследования (которые, по сути, были только видимостью, профанацией настоящей работы) и целыми днями бродил по лесам, собирая грибы. И даже стал выпивать.
Выход из положения нашла Роз. Выход непростой и не быстрый, но реальный. После долгих (почти трехлетних) усилий она добилась разрешения на эмиграцию в Израиль. Решение это было для их семьи судьбоносным. А для Сергея почти единственным выходом из профессионального тупика. И то, что не он, а Роз нашла выход, вовсе не осознавалось им как то, что он ведомый в их семейном союзе.
Поначалу они раздумывали, не отправиться ли им из Вены в США или еще куда. Но тут Сергей узнал, что в университете Хайфы занимаются как раз интересующей его проблемой. И недавно этот университет приобрел необходимое ему новое оборудование. Выбор был сделан. Они отправились в Хайфу.
Что поразило и Сергея, и Роз, буквально, с первого дня их пребывания в Израиле - это полная внутренняя свобода людей, здесь проживающих, и их поистине удивительная доброжелательность. Конечно, Сомовы не были приняты с распростертыми объятиями. Здесь свою квалификацию и профессиональные знания необходимо подтверждать, и достаточно долго. Поначалу Сергею пришлось убирать улицы, а Роз (здесь ее все называют Рейзл) - мыть полы в учреждениях и частных домах.
Собственно им обоим пришлось начинать все сначала. Однако никакого внутреннего дискомфорта они при этом не испытали. Оказалось, что в стране полностью отсутствуют социальные перегородки (по крайней мере, в моральном плане) - здесь просто не существует постыдных, всеми презираемых профессий, все люди в равной степени ценны перед Г-сподом, в которого верят далеко не все, но именно из такого невиданного демократизма Вс-вышнего в него невольно хочется поверить каждому.
Что особенно удивляло Сергея - это выходящие за пределы обычного человеческого понимания изменения в индивидуальных характерах, в менталитете его бывших соотечественников. Казалось бы, с чего это бывшие советские люди, вконец замотанные бытовыми проблемами и прочно зомбированные идеологическим штампами, попав на землю предков, неожиданно обретают раннее совершенно не свойственные совкам моральные и духовные качества.
Вместо чувства ложного коллективизма, превращавшего совка в бездумное безынициативное существо, у репатриантов неожиданно, причем неизвестно откуда, появляется разумный индивидуализм, способность уважать себя, а уже в силу этого с не меньшим уважением относиться к другим.
Вместо агрессивной озлобленности, которой неизбежно полны души всех без исключений граждан стран с тоталитарным режимом правления, бывшие советские евреи вдруг оказались крайне доброжелательны к окружающим.
А вместо привычной бесплодной жуликоватости, что скрывать, долгие столетия бывшей отличительной чертой некоторых из наших сородичей, у этих людей вдруг появляется невиданная креативность. И они прочно занимают места в соответствующих социальных нишах общественного организма.
Поневоле вспоминаются "Марсианские хроники" Рэя Брэдбери. Правда олимы, в отличие от героев "Хроник", попав в Израиль, не очень меняются физически (хотя здоровый тропический загар внешне меняет человека), но ментальные изменения поистине разительны.
Итак, моральная атмосфера в Израиле оказалась такова, что исполнение несложных и по советским меркам не престижных служебных обязанностей здесь нисколько не унижает человека. Тем не менее, препятствия на пути самореализации для людей уже сложившихся, определивших свои профессиональные приоритеты, цели и задачи своей общественной и личной жизни, здесь, безусловно, существуют.
Однако молодость Сомовых, их трудолюбие и усердие, а главное неизбывный оптимизм Роз и ее освещающая жизнь улыбка, помогли преодолеть все препятствия. Через два года после приезда Сергея приняли, наконец, на работу в Хайфский университет, а Роз стала моделью, в одном из самых престижных в Хайфе ателье мод.
Прошло еще три года, и положение их упрочилось. Сергей стал ведущем специалистом своей лаборатории, а Роз - успешным и очень востребованным модельером. Наконец-то семья Сомовых обрела достойный социальный статус. А работа начала приносит доход, позволявший обзавестись потомством.
Роз забеременела, и в предусмотренные природой сроки родила мальчика. А еще через год - двойню мальчиков. Здесь, в Израиле во всей полноте стали проявляться удивительные особенности ее натуры. Дети не заставили Роз оставить службу.
Как она ухитрялась справляться со служебными обязанностями и одновременно уделять много внимания мужу и детям, до сих пор остается для их друзей и знакомых и для самого Сергея неразрешимой загадкой.
Тем не менее, так оно и было. Как известно, дом без хозяйки - просто место для жилья, муж без непрерывной заботы любящей жены - запущенный холостяк, а дети без материнской ласки - просто сироты. В данном случае все было иначе. Роз, несмотря на занятость, оставалась полноценной хозяйкой, преданной женой и любящей матерью. Всем, и Сергею, и детям доставались свет и тепло ее улыбки. Любимым занятием Сергея стало наблюдать то, как Роз смотрит на детей, как они, буквально, расцветают в лучах ее любви.
... Так прошло еще десять лет, наполненных счастьем и любовью. Научные успехи Сергея были грандиозны. Теперь он был признанным лидером перспективной группы молодых физиков в одной из лучших научно-исследовательских лабораторий мира. А Роз в своем ателье стала ведущим специалистом.
Теперь прочное материальное положение давало возможность приобрести собственный дом. О загородном доме они задумывались с самого приезда в Израиль. А когда появились для этого реальные возможности, Роз свозила Сергея в Цфат (в котором она уже неоднократно бывала), чтобы он насладился целебным воздухом этого места и захотел приобрести дом именно здесь.
Их добровольным гидом по Цфату была Эстер Блюм, художница, жена Марка Левита, друга и члена Сергеевой исследовательской группы. Эстер повела Сомовых по старинным синагогам, рассказывая о каждой из них полные очарования легенды, и по выставкам современного искусства, историй о которых (правда современных) было не меньше.
Побывали они и на тусовке, собравшейся по поводу приезда в Цфат группы питерских художников. И приезжие, и местные, конечно, толпились вокруг очаровательно улыбающейся Роз с блокнотами, наперебой прося ее разрешить им запечатлеть ее образ.
Роз великодушно согласилась и, не меняя выражения лица, невозмутимо уселась на крышку, стоящего в зале рояля. Мастера кисти и резца дружно заскрипели карандашами, пытаясь ухватить непередаваемую естественность Роз. Ее грацию им действительно удалось отобразить, позже несколько рисунков и созданных на их основании полотен успешно выставлялись и в Цфате, и в Иерусалиме, и даже Петербурге.
А свет ее улыбки никому из них не удалось ухватить. Сергей еще раз осознал, что свет этот отнюдь не физического, а психологического свойства. И скорее всего, рисовавшие Роз, никакого света, так ясно им ощущаемого, не видели вовсе.
На этой тусовке Сергей лишний раз убедился, что нисколько не ревнует Роз. Также как в вузе, его нисколько не тревожили взгляды (иногда неприкрыто жадные), которые бросали на нее многие. Он здесь (как и тогда на физтехе) проявлял гобсековскую жадность только тогда, когда Роз смотрела на других и дарила им свои улыбки. Поэтому и на цфатской тусовке он привычно держался несколько впереди, так чтобы улыбка, которая она дарила обществу, наряду с другими освещала и его.
Сергея при первом посещении Цфата поразило своеобразие города. Мощный культурно-исторический пласт действовал здесь на человека так, что тот больше не мог и не хотел оставаться на земле робинзоном, первым на нее пришедшим, не имеющим предков, либо не помнящим их. Даже в Израиле, где древности встречаются на каждом шагу, это чувство преемственности, чувство родства с поколениями предков здесь, в Цфате, было не в пример более сильным и вдохновляющим. Особенно удивляло и одновременно радовало то, как историческая аура органически сочетается с современным изобразительным искусством, до краев заполняющим Цфат. Живописцы Израиля (и не только) облюбовали этот волшебный город и сделали его художественным центром Земли Обетованной. Все это вместе делало маленький город подлинным чудом.
Но главное чудо было не в этом. Цфат - сосредоточие иудаизма, который и в других местах Израиля оказывает благотворное воздействие на нравственное состояние людей. А это в свою очередь влияет на экономику, обеспечивая стране здоровое и устойчивое развитие. Но в Цфате это влияние наиболее ярко выражено.
Интерес людей к религии здесь сильней, чем в других частях страны. И нравственность населения, его сердечность, благорасположенность друг к другу и к окружающим, отсутствие агрессивности, нежелание ограничивать свободу другого, - здесь также выше, чем в других местах Израиля. Люди здесь существенно иные, они морально чище, душевно спокойней и как-то возвышенней.
Оказавшись в Цфате, человек обычно не хочет покидать его. Уж больно здесь уютно его душе. Причем эти впечатления были столь сильны, что Цфат представился Сергею каким-то своеобразным лечебным центром, способным избавлять людей от душевных недугов.
После посещения Цфата остро хотелось работать, хотелось продолжать труд людей на земле, а главное думать и чувствовать глубоко и страстно. Хотелось познавать мир нас окружающий, чувствовать биение времени и распознавать те корни, из которых мы произрастаем, осознавать небо, к которому мы стремимся.
Так, сам себе удивляясь, сформулировал Сергей, может чересчур поэтично, для самого себя то чувство, что овладело им во время пребывания в Цфате. И Сергею захотелось жить именно здесь, в этом городе, в котором легко дышится, где, наверное, легко и вместе с тем глубоко и серьезно думается, и, скорее всего, будет постоянным желание страстно и со вкусом работать.
Да, он, Сергей, не еврей. Он, вроде бы, не должен был так сильно чувствовать свое единство с этой культурной традицией, с иудейской религией. Но, это как не странно, он чувствовал единство с этой древней землей, праматерью народов, стоявших у истоков цивилизации. Чувствовал свою связь с ее корневой, как бы изначально культурной (именно культурной, а не культовой), религией, матерью главных религий мира. И это чувство вдохновляло, делало его еще более целеустремленным в любимой работе, никакого, казалось бы, отношения не к теизму, ни к гуманитарным дисциплинам, не имеющей.
Еще задолго до поездки в Цфат, Сергей понял, что завидует своим коллегам-евреям (других коллег у него здесь не было). Именно так, пусть белой завистью, но, несомненно, завидует.
Чуть ли не с первого дня своего здесь пребывания он, невзирая на занятость, несмотря на свою все растущую, а нынче просто неистовую увлеченность любимым делом, остро заинтересовался иудаизмом. Само по себе это было достаточно странно. Вера, как таковая, никогда не влекла его. Может быть для людей слабых, для тех, кто испытывает трудности, для несчастливцев, - это необходимо, это выход. Но ему-то, человеку на своем месте, это зачем?
Еще студентом он потешался над наивными глупостями современных эзотериков. К адептам традиционных религий он относился, по крайней мере, с уважением. Но совершенно не представлял себя на их месте. Правда, позже он стал относиться ко всему этому несколько иначе. Ибо осознал, что человек - отнюдь не механическое устройство. Человек очень сложная информационная система. А потому самый эффективный метод воздействия на человека, на его организм, - программное.
Тут, в Израиле, Сергей, поняв, насколько категоричен ортодоксальный иудаизм, осознал глубочайший смысл такой бескомпромиссности. Другие религии постоянно толкуют о воздаянии:
- Ты поверь, и тебе воздастся, Господь поможет тебе.
Это привлекает простодушных. А у скептиков вызывает сомнения. А там, где сомнения, программа укрепления душевного здоровья (а это - основная функция любой религии) перестает действовать. А иудаизм полностью отказывает верующим в воздаянии. Он требует от своего адепта, чтобы тот верил без всяких надежд на воздаяние. Поэтому у верующего, даже самого скептически настроенного, не возникает подспудной мысли, что его надувают. И тут приходит воздаяние, подлинное и полное. Душа верующего, которую не гложет червь сомнения, укрепляется. Душевное здоровье приходит к человеку.
Тот же феномен - суперэффективность врачей-евреев. Она бессчетное количество раз отмечена мировым общественным мнением, начиная с Маймонида и кончая современной израильской медициной. Удивительная эффективность врачей-евреев вызвана не только их неоспоримо высоким профессионализмом. Немалую роль играет их суровый рационализм, который начисто исключает всякие сомнения пациентов в том, не морочат ли им голову, не подсовывают ли им совершенно бесполезные плацебо, вместо действительно действенных лекарств. И именно эта серьезность и непреклонно суровый рационализм вызывает у пациента полное доверие, которое оказывает на него сильное психологическое воздействие, весьма и весьма способствующее излечению.
Все это Сергей понял не без помощи мягкого, почти незаметного, но, тем не менее, весьма существенного влияния своего друга и сотрудника, Марика Левита. Марк еще школьником был привезен родителями из Украины. В Иерусалимском университете он получил кроме физико-математического, еще и богословское образование.
Сухой и немногословный, Марк вообще человек необычный. Объем его сведений о самых разных областях человеческих знаний на порядки превосходит то, что мы называем стандартным интеллектуальным багажом, так называемого, интеллигентного человека. И обо всем на свете у него имеется свое мнение, чаще всего совершенно не совпадающее с общепринятым. Что крайне важно в научном поиске, которым собственно и занимается их группа. А природная склонность Марка к абстрактным размышлениям очень помогает в построении так называемых "рабочих гипотез", без которых экспериментаторам трудно двигаться дальше.
Кроме реальной пользы от Марка в лаборатории, Сергей уже просто не мог отказаться от удовольствия обсуждать с ним отвлеченные, не связанные с их физикой, проблемы. Сергей склонен считать их философскими, но Марк, с подозрением относящийся и к современным "философствующим мудрецам", и самому этому понятию, предпочитает называть обсуждаемые ими проблемы мировидением.
Способность Марка на все на свете смотреть со своей, ни с кем не схожей точки зрения, к тому же до предела иронично, буквально на грани фола, вылилось однажды в серьезную размолвку между ним и другим членом исследовательской группы, Давидом Штерном, придерживающемся идеологии "вязаных кип".
Дело было так. Однажды, в ходе очередной дискуссии на вольные темы, Марк заявил:
- Рав Кук интереснейшая фигура. Он первый из религиозных деятелей иудаизма "дал Б-гу шанс - купил лотерейный билет". В противоположность герою из анекдота, который только молил Б-га о выигрыше, Кук не только молился о возрождении Израиля, но и реально помогал сионистам создавать государство.
Давид, услышав кощунственные, явно ернические слова Марка, всерьез возмутился:
- Во-первых, Кук не был первым. Первым ортодоксальным модернистом (какой, однако, великолепный оксюморон) был рав Калишер, живший в XIX веке в Пруссии. Именно он положил начало религиозному сионизму. А во-вторых, неужели детское хулиганское сознание все еще так сильно в тебе, Марик? И ты не в силах его преодолеть? Неужели у тебя не нашлось иных, более приличных слов, выразить свою, в общем-то, верную мысль?
И в этом Дов был полностью прав. Шутка о равви Куке была только невинной детской шалостью по сравнению с тем, что Марк позволял себе в отношении многих и многих авторитетов иудаизма.
Школа свободомыслия была, несомненно, поучительна для Сергея. Но постепенно его интерес начал дрейф, от строгого бескомпромиссного рационализма иудаизма и часто парадоксального свободомыслия, присущего его другу Марку Левиту, к романтически таинственному мистицизму каббалы.
Поездка в Цфат окунула Сергея в интеллектуальную атмосферу, до предела насыщенную густой смесью ортодоксального рационализма и магического мистицизма. В Цфате строгий рациональный иудаизм удачно сочетается с мистикой каббалы. Умом Сергей понимал, что рационализм слишком сух и не содержит необходимой человеческой душе поэзии мистицизма. Но ему лично поэзия каббалы (наверное, очень высокая) была совершенно недоступна. По приезде Сергей, как и положено репатрианту, прилежно изучал в ульпане иврит. Но его познаний в языке было явно недостаточно для понимания поэзии, особенно столь высокой, как поэтическая мистика каббалы.
- Ладно - решил он про себя - удовлетворюсь теми радостями, что дарует мне русская поэзия. Это тоже немало.
Но визуальное воздействие магия каббалы на него все же оказывала. И через архитектуру Цфата, и через саму мистическую атмосферу этого святого для иудеев города и окрестных Галилейских гор.
Сергей осознавал, что его размышления:
- и о стране, в которой он, по сути, новосел,
- и о народе, с которым он связан только через жену,
- и о древней истории, в которой он не был профессионалом,
возможно, слишком дилетантские.
И он ими ни с кем не делится, держал их при себе.
Что же касается понимания мира, в котором он волей судеб оказался, то его не очень смущал собственный дилетантизм. Как физик он привык в своих контактах с реальностью пользоваться рабочими гипотезами. И не беда, что многие из них впоследствии оказываются недостоверным. Без осознания картины реальности, которая сегодня представляется ему верной, человеку трудно существовать.
После поездки в Цфат было решено покупать дом именно в этом городе. Но судьба распорядилась иначе. На тот дом в Цфате, что привлек их внимание, у них просто не хватило средств. Можно было, конечно, взять кредит, но обязательства по нему (из-за высокой стоимости покупки) были непомерно велики.
К тому же Роз, детородный возраст которой был уже на исходе, решила, что пока не поздно, нужно рожать. И не тратя времени даром в течение двух лет родила троих. Сначала двойню девочек, а через год еще одну девочку.
Обзаведясь такой большой семьей, она решила оставить свой пост. Однако Салон, где она трудилась, не захотел полностью отказываться от ее услуг, оставив за ней должность консультанта, не требующую от нее присутствия на рабочем месте более двух дней в неделю, с сохранением, однако, ее прежнего оклада.
Ко времени, когда последний ребенок вышел из грудного возраста, им предложили жилище гораздо более интересное, чем то, которое раньше они хотели приобрести в Цфате, причем за вполне приемлемую для них цену.
Дом был расположен в поселке еще более древнем и не менее знаменитом, чем Цфат. В Пкиине, где они, после недолгих раздумий, купили себе жилище, население - в основном друзы и арабы. Но немногочисленные евреи живут здесь непрерывно еще со времен римского владычества.
Поселок знаменит еще и тем, что рядом с ним находится пещера, в которой великий иудейский мудрец Шимон бар Йохай вместе с сыном тринадцать лет скрывался от римлян, питаясь одними только плодами рожкового дерева. Кстати, знаменитое рожковое дерево тут же рядом.
Облик поселка и архитектура самой покупки (стоящей на отшибе, в некотором отдалении от других построек) поразил их воображение настолько, что восторги от Цфата потускнели и даже несколько забылись.
Старинный дом, который они купили, был не только красив, но и обширен. Их разросшаяся семья не просто удобно в нем расположилась, а будто бы вписалась в него, причем настолько органично, что, казалось, их предки веками занимали это жилище.
У Сомовых начался новый этап жизни, жизни домовладельцев. Этап в целом счастливый, но не без сложностей. Так купленное ими жилище, хоть и стоящее на отшибе, оказалось отнюдь не тихим и безлюдным местом.
Выяснилось, что дом, чудо средневековой архитектуры, по сравнительно новой, по крайней мере, нигде не зафиксированной легенде, некогда принадлежал рабби Акиве , самому знаменитому из древнееврейских мудрецов, идеологу восстания против римского владычества под руководством Бар-Кохбы. Верней жене Акивы, Рахели. Этот дом был, якобы, получен ею от отца, богатого иерусалимского землевладельца, в качестве свадебного подарка, запоздавшего, правда, на целых четверть века.
Из-за этой легенды (о рабби Акиве известно всем, и не только в Израиле) их дом был объектом туристского интереса. Хотя, как объяснил им знаток еврейской истории, друг и сотрудник Сергея Давид Штерн, для этого интереса нет ровно никаких оснований.
По мнению Давида маловероятно, чтобы иерусалимский землевладелец владел домом в далекой Северной Галилее. А специально купить для дочери и зятя в этом краю дом богачу-тестю тоже не было никакого расчета. Ибо рабби Акива с женой все годы проживали в центральной части Иудеи, сначала в Лоде, а в конце жизни в Бней-Браке. В обоих городах рав Акива стоял во главе расположенных там академий.
Так что дом в Галилее им был совершенно ни к чему. Да и архитектура дома полностью противоречит легенде, ибо в римские времена так не строили. И если легенда хоть отчасти правдива, то речь может идти лишь о фундаменте, на котором стоит дом.
- Возможно, что легенда эта - предположил Давид, - родилась именно потому, что пещера, в которой скрывался Шимон бар Йохай, любимый ученик рабби Акивы, расположена неподалеку.
Впрочем, как это иногда бывает в Израиле, об одном и том же событии или памятном месте существует несколько легенд. Так было и с их домом. Другая легенда (она, также как и первая, явно недавнего происхождения и также ни кем нигде не записана) утверждает, что их жилище некогда принадлежало родителям другого древнего мудреца, рабби Йонатана бен Узиэля. Его могила расположена тоже в этих местах, недалеко от могилы Шимона бар Йохая.
Давид объяснил им, что в Израиле слава учителя (особенно если учитель велик и славен) прибавляет известности ученику, тем более любимому ученику. Шимону бар Йохаю прибавляет славы то, что он был любимым учеником рабби Акивы. А рабби Йонатан, переведший Тору на арамейский, знаменит прежде всего тем, что был любимым учеником легендарного мудреца рабби Гиллеля.
Того самого Гиллеля, который первым произнес великие слова о личной ответственности:
- "Если не я, то кто?"
Гиллель, как известно, согласился обучить Торе иноверца ускоренным методом:
- "Не делай другому того - сказал он, - чего не хочешь, чтобы сделали тебе. А все остальное комментарии".
Кстати о Гиллеле. Гиллель был, наверное, первым в мировой истории либералом. Поэтому в XX веке у него нашелся последователь. Изобретатель эсперанто Лазарь Заменгоф на основе идей Гиллеля пытался основать религию, претендовавшую на универсальность. Но из этого ничего не вышло. Не нарос необходимый пласт культуры, который только и образуется нелепыми с точки зрения рационального сознания иррациональными эзотерическими фантазиями. А именно против иррационализма и был направлен главный идейный заряд гиллелизма Заменгофа.
Почти одновременно с гиллелизмом возникла теософия, тоже претендовавшая на универсальность. Но безудержный эзотеризм последней помог ей нарастить необходимый культурный бэкграунд и обрести последователей.
Перевод торы на арамейский, а особенно ученичество у великого Гиллеля - безусловный пропуск в пантеон великих мудрецов древности. Кроме того, Рабби Йонатан нынче весьма популярен еще и тем, что он, умерший холостяком и перед смертью сожалевший об этом прискорбном факте, всех неженатых призвал на свою могилу молиться, обещая им, что в течение года каждый найдет свою половину.
Стремящиеся найти счастье в браке и сегодня приходят к его могиле. И говорят небезуспешно. А люди старшего возраста идут не к могиле рабби бен Узиэля, дорога к которой небезопасна, а в предполагаемый дом его родителей.
Легенда о принадлежности их дома родителям знаменитого раввина древности до сих пор не получила документального подтверждения. Однако в нее верят многие, и поэтому стремятся посетить жилище семьи Сомовых.
Впрочем, эти две малодостоверные легенды не противоречат друг другу. Один и тот же дом мог бы в принципе в разное время принадлежать двум персонажам еврейской истории, тем более что время их жизней на земле отстоит одно от другого, примерно на век.
Когда Сергей и Роз сначала примеривались к покупке, а потом совершали сделку, поток туристов к дому был временно перекрыт специальным соглашением, между его бывшим владельцем и туристическими бюро.
И хотя в договоре купли-продажи черным по белому стояло, что владельцы дома, представляющего художественную ценность, обязаны два раза в неделю по шесть часов в день бесплатно пускать в него туристические группы, ни Сергей, ни Роз не придали этому факту серьезного значения. Ибо хотя снаружи дом был, несомненно, красив, изнутри он никакой эстетической ценности не представлял.
А о том, что среди туристов в ходу даже не одна, а две ничем не подтвержденные легенды, связывающие дом с двумя древними мудрецами рабби Акивой и бен Узиэлем, покупатели не ведали. Официально эти неподтвержденные легенды как бы и не существовали. Поэтому они не упоминались в договоре купли-продажи.
Купив дом с такой отягощающей нагрузкой, Роз не пала духом. Опять сказались удивительные особенности ее характера.
- Ну что же - сказала она себе, поняв, во что они вляпались, - за все нужно платить, дом достался нам дешево, поэтому двенадцать часов в неделю он принадлежит не нам.
И она взяла на себя заботу ежемесячно расписывать график семейных путешествий, загородных пикников, посещений театров, концертных залов, музеев Тиверии, Хайфы, Тель-Авива и Иерусалима, дабы в часы посещений их дома туристами, хозяева в нем отсутствовали. Таким образом, угроза спокойному семейному быту со стороны назойливых "гостей", коими чаще всего бывают туристы, была решена.
Были еще проблемы, связанные с жизнью в поселке рядом с арабским населением. Поначалу она казалась острой, ибо новоселов приняли не очень любезно. Ситуация еще осложнилась бы. Но двое из молодых жителей поселка, друзы, работали охранниками их лаборатории. А их родной брат служил в поселковой полиции.
Этот брат и рассказал местным жителям, что новый хозяин дома и трое его друзей прилежно занимаются в Хайфе боевыми искусствами и даже преуспели в изучении специфически израильского искусства ближнего боя Крав-мага. Что было чистой правдой.
Но охранники, не так давно охраняющие их лабораторию, не знали, а потому их брат не рассказал местным жителям, что Сергей и его друзья начали заниматься боевыми искусствами только после того, как Сомовы решили купить дом в Пкиине. И по существу еще новички в единоборствах. Однако внешний вид друзей, особенно тяжеловеса Ильи, был необычайно грозен. И это не могло не вызвать уважение местных жителей.
Так или иначе, но, узнав об увлечении Сергея и его друзей, местные задиры посчитали опасным враждовать с теми, кто владеет искусством айки-крав-мага, о котором они были наслышаны. Местный фольклор утверждает, любое столкновение с мастером израильского ближнего боя обязательно кончается для противоположной стороны смертельным исходом.
Однако никаких конфликтов не было. И постепенно настороженность и враждебность местных жителей сменилась любезностью. Не считая эту любезность вполне искренней, Сомовы и их друзья, тем не менее, отвечали соседям сдержанной ответной любезностью. Так продолжалось до тех пор, пока неожиданная трагедия в корне не изменила ситуацию.
Но оставалось еще немало проблем, с которыми сталкивается большая семья. Казалось бы, семья, где муж и жена, не только работают, но и увлечены своим делом, шестеро детей, не просто энергичных, а пульсирующих избыточной энергией, должны родителям порядком досаждать. И это должно было бы создавать в семье невыносимо нервную, до предела напряженную изматывающую всех атмосферу.
Однако ничего этого не было и в помине. Конечно, если бы не разумная семейная политика Роз, большой дом и шестеро детей вносили бы в жизнь Сомовых большие сложности. Но Роз все устроила наилучшим образом. Дом держала в чистоте приходящая прислуга, а дети отдавали избыточную энергию в многочисленных спортивных клубах и художественных курсах. Возвращались они домой изрядно уставшими. Так что дома сил им оставалось только на то, чтобы принимать родительскую любовь и ласку, которой всем шестерым доставалось в избытке.
К тому же Роз всегда удавалось так спланировать и организовать быт дома и свободное время его обитателей, что обеды и ужины семьи проходили при полном составе ее членов. И всегда в теплой атмосфере, наполненной улыбкой Роз, воздухом любви и взаимопонимания. Дом и семья не только не напрягали занятого серьезной исследовательской работой Сергея, но и давали ему дополнительный заряд энергии. Причем, подпитка энергией происходила и тогда, когда Роз улыбалась ему, Сергею, и тогда, когда она с улыбкой смотрела на детей.
Дети радовали родителей. Старший Яаков с детства был дисциплинирован и серьезен. С ранней юности он подавал надежды со временем стать высококлассным менеджером. Близнецы Натан и Антон, чуть ли не с пеленок увлеченные техникой и унаследовавшие от отца страсть к изобретательству, своим неугомонным нравом доставляли родителям немало хлопот. Однако они с детства привыкли беспрекословно подчиняться старшему брату, строгому и последовательному в своем настойчивом стремлении к порядку.
Поэтому шустрые близнецы, неистощимые на каверзные проделки, несмотря на свою более чем чрезмерную активность, все же не становились для родителей источником непрерывных неприятностей.
Все девочки семьи Сомовых с раннего детства, буквально, заболели музыкой. И это несмотря на усилия Эстер Блюм увлечь их живописью. Такими же, как и близнецы-мальчики, чрезмерно активными с раннего детства были близняшки Лиз и Мэри. Чуть научившись ходить, они пристрастились мучить старинный, оставшийся от прежних хозяев дома, рояль.
В удивительной какофонии, им издаваемой, как это не странно всегда слышалась некая скрытая гармония (как тут не распознать наследственность Роз). Впоследствии близняшки научились очень нестандартно исполнять на нем в четыре руки музыкальные произведения, в том числе и те, что на такую интерпретацию вовсе не были рассчитаны.
Мечтательная, всегда задумчивая, красавица Хана не расставалась со скрипкой, купленной ей еще тогда, когда она едва могла держать инструмент в руках.
Дети у Сомовых росли замечательные. Родители их любили, и они любили родителей. Вообще семья была дружная. Но дети были иными. Это обстоятельство, казалось бы, второстепенное, особенно в такой дружной семье, как Сомовская, тем не менее, было невозможно не заметить.
Еще до того, как подросли его собственные дети, Сергей заметил эти различия в других семьях. У родителей олимов рождались дети сабра. Они были иные, не лучше и не хуже своих родителей, просто иные, и все. Вспомнились "Волны гасят ветер".
Сергей не сразу, но осознал трагизм ситуации. Трагизм этот имел жизнеутверждающий оптимистический окрас, но все же оставался трагизмом. Как у Стругацких людей сменят людены, так в Израиле олимы с их культурой постепенно вымирают, уступая место своим детям - сабра.
Сергей, Роз, их друзья живут полноценной наполненной жизнью. Их жизнь, их культура - богаты и разнообразны. Но она, культура эта, обречена - она уйдет вместе с ними, у нее нет продолжения. И это трагично.
Отцы и дети - извечная проблема. Дети всегда немного иные, чем их родители. Но одно дело немного иные. В классическом случае преемственность остается. Иное дело в фантастике Стругацких и в израильской реальности - здесь разрыв преемственности полный. И это понимали не только Сергей и Роз, но и их холостые и бездетные друзья.
Да и как, живя в Израиле, этого не понять. Что-что, а это понятно каждому. Сабра иные, они по-другому смотрят на жизнь, у них иные чаяния, стремления и интересы. Так дети Сомовых никогда, даже когда подросли, не начали участвовать в бесконечных дискуссиях взрослых. А ведь эти дискуссии очень важны для родителей-олимов. Они, ведь, наследие знаменитых советских кухонь, так много сделавших для формирования мировоззрения советского интеллигента.
С точки зрения взрослых, темы дискуссий не могли не волновать молодое поколение. Однако волновало это их как-то не так, возможно как-то иначе, чем старших Сомовых и их друзей. Именно это (хотя и не только это) служило причиной скрытого трагизма, что проглядывало в дискуссиях сомовской компании постоянно, даже когда они спорили о чем-то веселом оптимистичном. Да и как могло быть иначе. Рок вымирающей интеллектуальной русско-еврейской культуры постоянно висел над ними.
Сергею до конца жизни так толком и не удалось понять, в чем собственно инаковость его детей. Вроде бы все: и характеры, и взгляды, и привычки детей не очень отличались от их с Роз характеров, взглядов, привычек. Тем не менее, различия были, и были в самом существенном - во взгляде на мир, в их с ним отношениях. Причем различия эти были столь существенны, что казалось, что они и их дети - люди с разных планет.
Нет, теоретически Сергей понимал причины этих различий. Дети были как раз тем "непоротым поколением", о котором много писали, о котором мечтали в России. Теоретически все это очень красиво. Но человеку с "поротой задницей" понять человека, на которого никто и никогда не смел поднять руку, было решительно невозможно. Любить таких было здорово, тем более, если это твои собственные дети. Любить - да, а понять - нет.
Ко времени покупки дома Сергей, хоть поверхностно, но уже был знаком и с ортодоксальным иудаизмом, и с каббалой. Еще до того, как Роз привезла Сергея знакомиться с Цфатом (с чего, собственно говоря, и началась эпопея покупки собственного дома), его погрузили в иудейскую тематику бесконечные дискуссии между его друзьями-коллегами, с которыми он вместе штурмовал еще непокоренные вершины современной физики.
Его исследовательская группа невелика, кроме него самого, в ней всего три человека. Но какие это ребята! Физики они все замечательные, "рукастые" (без этого хорошим экспериментатором не станешь), и с выдумкой - чего-то добиться сегодня в физике могут только люди оригинально мыслящие. И его друзья отвечают всем этим требованиям.
А кроме того... Рядом с ними Сергей остро чувствует свою ущербность. Он только физик, и все. Только недавно начал он понимать - узко это. Физика интересна, сложна, головоломна. Но это только сегмент того, что может (и должно) познавать человечество.
Это студентом он думал, что гуманитарные дисциплины, философия, богословие - просто болтовня. Теперь он понимает, как наивен он был. Его ребята, двое из них младше его, поняли это раньше. И теперь ему впору учиться у них.
А учиться у них есть чему. Илюша Ройзман, например, свой, физтеховский. Он учился одновременно с Сергеем и Роз, но на два курса младше (были они тогда шапочно знакомы).
Вместе с родителями он выехал в Израиль намного раньше их с Роз, и доучивался уже в Иерусалимском университете. Теперь он верующий иудей, адепт каббализма. Причем глубина его убежденности в истинах каббалы поразительная.
Однажды, в самом начале их сотрудничества и дружбы, когда Илья с особо утомительными подробностями повествовал Сергею о "дереве Сефирот" (это было в самом начале знакомства Сергея с Израилем, когда многое было непонятно и казалось утомительным), тот искренне и вполне доброжелательно удивился:
- Ты, что всерьез веришь во всю эту хрень?
После чего добродушный гигант моментально принял боксерскую стойку (Илья когда-то занимался боксом). Сергей, человек отнюдь не из робкого десятка, и сам не дурак помахать кулаками.
Но тут он оказался зажат между стеной и лабораторным столом, да и вид у бывшего боксера был необыкновенно грозен, а главное - жаль было нового, очень нужного для предстоящих исследований лабораторного оборудования.
И Сергей поспешил принести извинения. Более он Илье на эту мозоль не наступал. А позже у самого Сергея изменилась отношение к каббале.
После их переезда в новый дом Илья в подробностях рассказал Сергею и Роз о Шимоне бар Йохае, близ пещеры, в которой тот скрывался, им предстояло жить.
А история эта небезынтересна. Вечером, когда Роз, уложив детей спать и принарядившись, вышла к гостям, Илья на протяжении получаса увлеченно рассказывал ее во время очередных посиделок.
Сергей и раньше знал, что Илья неравнодушен к его жене (кто знает, может еще с тех далеких физтеховских лет). Но теперь ситуация позволила ему распушить хвост и хоть немного походить павлином перед втайне любимой женщиной.
Сергей был уже, хоть поверхностно, но в курсе дела, а Роз до того почти ничего не знала, ни о книге под названием "Зохар" ("Сияние"), ни об ее предполагаемых авторах.
Илья воодушевленно (ведь он сам каббалист) рассказывал о том, что в этой пещере, скрываясь от римлян, рабби Шимон написал самую главную книгу каббалы - Зохар. Эту книгу в "золотой век Цфата" изучали, ее изучению посвятили свои труды, все переселившиеся из Испании и других мест великие мудрецы, которыми сегодня гордятся и Цфат, и весь Израиль.
Сами имена этих ученых-раввинов: Ицхак Лурия, Моше Кордоверо, Иосиф Каро, Шломо Алькабец - даже у не очень осведомленного человека не могут не вызвать священный трепет. Почему? Непонятно, тем не менее - это так.
Сергей наблюдал за выражением лица Роз во время этого рассказа. Его жена человек довольно закрытый, сдержанный, она умеет скрывать свои чувства.
Но...
- Ей Б-гу, она излишне возбуждена - в сердцах подумал Сергей.
Дальше Илья от рабби Шимона перешел к рассказу об его учителе рабби Акиве, которому легенда приписывает владение их домом во II веке н.э.
А когда Илья стал в подробностях рассказывать о жизни рабби Акивы, в частности о том, что тот был, идеологом самого Шимона бар Кохбы, вождя восстания против Рима, (Илья процитировал Маймонида, который называл Акиву "оруженосцем" знаменитого воина), Роз, даже зарделась от возбуждения. Глаза ее и без того всегда яркие, говорящие, засверкали, как звезды.
- Неужели его Роз, такой спокойной и уравновешенной, настолько близка военно-патриотическая тематика? - вернулся Сергей к мыслям о жене.
Но тут, как всегда решительно, вступил в разговор другой Сергеев коллега, Давид Штерн. Он тоже из российских репатриантов. Давид, бывший питерец, он старше всех в исследовательской группе, но до сих пор не женат. Когда-то он крестился у отца Меня. Но позже православие отверг и, чтобы честно без обмана попасть на свою историческую родину, еще в Питере прошел гиюр. Теперь он ортодоксальный модернист, последователь рава Кука, и носит вязаную кипу. Давид - историк-любитель и большой знаток еврейской истории.
Они с Ильей друзья - не разлей вода, но это не мешает им без конца по любому вопросу бешено, до драки, спорить. На работе Сергей этот дискуссионный энтузиазм всячески поощряет. Ибо лучше заранее детальнейшим образом обсудить все варианты возможного исхода экспериментов, чем двигаться вслепую. Здесь же, в доме Соиовых скрытая подоплека их споров та, что Давид, как и Илья неравнодушен к Роз. Это за ее внимание они так страстно сражаются.
Сергей уже кое-что знал о том, кто был истинным автором Зохара, однако предпочитал помалкивать.
- Пусть Давид как следует ущучит этого павлина Илью - думал он - уж больно его рассказ увлек мою Роз.
И маленький, но, подобно своему знаменитому тезке, полный боевого задора, Давид вступил в словесную баталию. Сергей знал, как хитер и коварен в спорах тезка великого царя Израиля. К тому же сегодня преимущество явно на его стороне. В интеллектуальной праще нового Давида два весомых аргумента, два имени. И он не преминул ими воспользоваться.
- Дорогой Илья - начал Давид - как ты относишься к Гершому Шолему, уважаешь ли его мнение? Если да, то, как ты объяснишь, почему уважаемый профессор утверждает, что подлинный автор Зохара, не мудрец времен римского владычества Шимон бен Йохай, а средневековый испанский каббалист Моше де Леон, первый издатель этой книги.
- Я хорошо отношусь к Гершому Шолему, но и уважаемые люди могут ошибаться - ответил нахмурившийся Илья. - Профессор Шолем искренне заблуждался, а многочисленные демагоги пользуются его ошибкой и сознательно наводят тень на плетень.
- Какая тень, какой плетень? - быстро парировал Давид - Да, в Средние века, когда жил де Леон, евреи на арамейском уже не говорили. А Зохар написан именно на этом языке. Все дело в том, что рабби Моше пытался загримировать свой текст под время, когда жил рабби Шимон, под второй век новой эры.
- Но он элементарно прокололся - уверенно продолжил Давид, - не учел, что некоторые обороты арамейского, что он использовал, во втором веке не употреблялись.
- Ну, это далеко не доказано - ответил на выпад Илья. - Трудно поверить, что уважаемый профессор так глубоко разобрался в словесных оборотах арамейского. В XX веке трудно понять, какие из них были в ходу во втором веке.
- Профессор Шолем - высокий профессионал. Он вряд ли стал бы выносить на свет Б-жий необоснованные гипотезы. Но есть еще и главный аргумент. Рукописи, написанной, как ты считаешь, бар Йохаем, никто так и не видел.
- Моше де Леон обещал показать подлинник приезжему из Акко Ицхаку бен Шмуэлю, ученику самого Нахманида.
- Знаю, знаю. По легенде именно Рамбан собрал разрозненные листы этой рукописи и передал их Моше де Леону. А листы эти якобы были найдены пастухом-арабом здесь в горах Верхней Галилеи в какой-то пещере. Эта легенда с большой точностью предвосхищает историю с Курманскими рукописями. Но почему ученик ничего не знал об этой находке учителя? И узнал о ней только в Испании. Странно и неправдоподобно - прервал друга Давид.
- А главное Моше так и не показал рукопись приезжему - победно закончил Давид свой монолог.
- Не показал, так как внезапно умер.
- Не показал, тогда как доказать, что эта рукопись существовала?
- Не показал, но это не значит, что ее вообще не было, неужели де Леон решился бы на обман. Ведь он не знал, что внезапно умрет.
- Есть в России такой экстрасенс Грабовой. Он "оживляет" мертвых. Он обещал оживить детей, погибших в Бесланской школе. И матери погибших ему поверили. Неужели наш Моше был глупее Грабового? Неужели он не смог бы разными отговорками заморочить голову молодому Ицхаку бен Шмуэлю? Так долго морочить, пока тот не плюнул бы и не вернулся в свой Акко?