Я жив, я выжил, я живу. Пишу эти слова и думаю, о тех, кто не смог перебороть болезнь, этот проклятый короновирус, о тех, кто из сонма живущих переместился в сонм уходящих. Пишу о них и в память о них, ведь я их собрат, я ковидник, который мог присоединиться в печальному шествию невыживших, и присоединился бы, если бы моя история пошла по другому пути.
--
В начале
Помню, как все начиналось.
Где-то далеко, в неизвестной мне китайской провинции Ухань кто-то съел летучую мышь, оказавшуюся больной. Кто-то другой поговорил с этим человеком, уже заразным, уже опасным, может быть даже обнял его, а если это были муж и жена, то они могли и поцеловаться. Так я фантазирую, представляя, как коварный вирус проник из Китая прямо под окна моей квартиры, проник в мой дом, в мой подъезд, а потом и в мою квартиру.
Да, этот вирус проделал настоящее путешествие по миру, чтобы поглазеть на любопытных людей, познакомиться с ними и даже поселиться в них. А чем плохо? Для вирусов человеческие тела все равно, что для нас дома. Если мы можем выбирать себе жилище, то почему эти живые организмы не могут? Я их понимаю, этих скитальцев, всем хочется жить, всем хочется кушать. Ничего, что они будут кушать нас, ведь мы тоже кого-то едим, и круговорот природы здесь неизменчив, он неостановим.
Эти твари проделали далекое путешествие, наверное, веселились по дороге. Но ведь и мы живем, также весело путешествуя. Мы питаемся впечатлениями, как питаемся вкусной едой, чтобы поделиться ими в кругу друзей, чтобы повспоминать, когда станет скучно. А помнишь, говорим мы, как было там-то? Или там-то? Жизнь -- веселое путешествие и тут не поспоришь. Наверное, потому мы так не хотим с ней расставаться.
Но я отвлекся. Итак, вирус появился в Ухани. Первые впечатления оказались обманчивыми. Да, возможно, опасен, но, как и чем?
Телевизор показывал бездыханные тела на улице, они не двигались. Вот лежит престарелая женщина, неподалеку мужчина. Их подбирают санитары, увозят. Не страшно! Это же постановка, думаем мы, снимают фильм-триллер или рекламный ролик о том, что надо вовремя мыть руки.
В газетах появляются любопытные статьи, где умные люди рассуждают о том, как нехорошо отлавливать летучих мышей, привозить на рынок, разделывать их. Конечно, на китайском рынке грязь и антисанитария, бегают крысы, разносчики всякой заразы, немудрено заразится именно там. Другой умный человек пишет, что вирус поражает только монглоидов, потому и напал на китайцев. Нам опять не страшно! Китайцев много, как-нибудь справятся с бедой.
Короновируса никто не боится. И действительно, зачем бояться фантом, глупую страшилку для детей?
Чтобы показать, как мы его не боимся, начинаем короновирус называть по-свойски короной. А что? Звучит неплохо. У тебя есть корона? У меня нет! При этом мы довольно ржем во весь голос, ибо эта не та корона, которую хотелось бы водрузить на череп.
Итак, что же дальше?
После насмешек, бахвальства и недоверия к официальным сообщениям, которые из бодро-оптимистических вдруг сделались настороженными, мы начинаем опасаться. Не сразу, постепенно. Опасаемся автобусов, метро, подъездов, опасаемся друг друга, и, в конечном счете, сама жизнь начинает нас пугать. Мы прячем этот испуг за масками, натянутыми на физиономии, мы скрываем дрожь пальцев в резиновых или матерчатых перчатках, мы говорим, не глядя в глаза и стараясь отступить на полметра от собеседника. Так короновирус постепенно завоевывает нас.
--
День первый, второй, третий...
Заболел я в середине апреля. Началось все с температуры. После обеда она поднималась, доходя до тридцати восьми и выше, к утру падала и появлялась надежда, что это не вирус, а какая-то очередная простуда, периодически атакующая нас по весне.
Я принимал все, что попало под руку: пил антибиотики, пил парацетамол, пил чай из клюквы с лимоном, закусывая имбирем, короче, пил все, что текло и, казалось, должно было помочь. К этой неравной борьбе пришлось даже привлечь такую экзотическую вещь, как струя бобра, которой я растирал тело, мазал нос и принимал просто разбавленной. Струя как выяснилось, бобром не пахла, но почему-то отдавала спиртом.
Потом пришла одышка. Поначалу она мне не мешала. Ее неудобство я ощутил только на унитазе, когда оказалось, чтобы опорожняться по большому иногда нужно напрягаться и еще дышать. Я сидел будто собака и мне хотелось, вывалив наружу язык, мелко и часто вдыхать и выдыхать, как наши меньшие друзья это делают в жаркое время года.
Одышка дело скверное, но именно она сподвигла меня на поход в поликлинику. Одно дело -- температура, которая сама может упасть, а там, глядишь и бесследно исчезнуть. Другое дело, когда дышать тяжело. К тому же у меня не было оксиметра, чтобы измерить уровень кислорода в крови. А оказалось, эта вещь в моем случае остро необходима.
Еще что напугало? Следом за одышкой я почувствовал запах. Не запах земли, который можно встретить где угодно -- на рыбном рынке, на мусорной свалке, во время жары от потеющих людей, не свежий запах моря или запах Диор или Шанель, нет это был особый специфический запах. "Наверное, у меня галлюцинация, -- думал я, -- как у наркомана, принявшего дозу". Только в отличие от наркомана я не торчал, уходя за грани сознания. Запах поселился в моей голове неотвязно и был похож... Что-то близкое к лекарствам, которых я не потреблял, но чей запах возможно случайно услышал в аптеке или больнице.
Короче, на третий день после неудачной борьбы с температурой я у врача. Молодая, жизнерадостная доктор интересуется:
-- Вы принимали что-нибудь?
-- Да, -- бормочу я, -- ингварин.
-- О, какой молодец! -- радуется доктор. Она улыбается, точно я уже спасен и осталось только сбить температуру. Меж тем цифровой градусник показывает тридцать девять.
-- Я пил еще антибитик, -- добавляю, желая быть точным, чтобы помочь терапевту с моим лечением, и уточняю, -- таваник.
-- Прекрасно! -- улыбаются глаза девушки, остального лица, скрытого за белой маской не видно. -- Давайте просмотрим, что покажет рентген, а там решим.
-- Давайте!
Я устал, а потому покладист. Доктор предлагает рентген, наверное, ей виднее, Хотя в газетах пишут, что короновирус виден только на компьютерной томографии, которую публика по-свойски уже называет КТ. Теперь в разговорах звучит: "Я вчера проходил КТ, легкие чистые". Или: "На КТ с температурой не пускают. Какой ужас!" А может они насмотрелись американский сериал "Доктор Хаус"? Американцы мастаки показывать сериалы про больницы, где имеются всякие мудреные штуковины, вроде КТ или МРТ.
"Встаньте сюда, -- указывает рентгенолог, на подиум своего аппарата, -- поднимите руки и прижмитесь подбородком".
Выполняю все, что мне говорят. Створка аппарата закрывается за моей спиной, и я оказываюсь в изолированной кабинке. Рентгенолог уходит за железную дверь, оттуда командует: "Не дышите! Можете дышать!" Я исполняю все в точности, загвоздка только в том, что не дышать мне чертовски трудно. Как можно не дышать, когда воздуха в груди реально не хватает? С трудом перевожу дух, выхожу из кабинки.
Слышу, как доктор говорит моему терапевту, что легкие чисты, но температура высока, надо бы отправить пациента на КТ. Терапевт соглашается и вскоре пациента, то есть меня, с тремя такими же бедолагами везут в другую поликлинику, где имеется это самое КТ. Ложусь на движущуюся доску, которая заезжает в железный купол. Вокруг все белое, лампа светит в глаза. "Вытяните руки вверх!", -- доносится издалека команда. Покорно подчиняюсь, жду пока окончатся манипуляции с просвечиванием моего тела.
"Наверное сегодня хватану облучения на год вперед", -- является тут мысль, но она не сильно меня беспокоит, ибо альтернатива небольшая: или облучиться сейчас, и возможно, выжить, или через несколько суток попасть под искусственную вентиляцию легких и благополучно отдать концы.
Минут через двадцать работающий на КТ врач выносит вердикт, что у меня на легких просматривается матовое стекло, как они это называют, процентов пятьдесят. Это еще не похоронная музыка. Я не очень верю, что все серьезно, ведь от одышки никто не умирал. Я сам видел людей с тяжелым дыханием, да им трудно, нелегко, но они живут. В конце концов, раз жизнь -- приключение, значит надо пройти этот квест до конца. По возможности, весело.
Меня везут обратно, чтобы скорая забрала из поликлиники и перевезла в одну из больниц наскоро переделанных в инфекционную. Раньше в ней лечили больных раком толстой кишки и желудка, но больные раком могут подождать, им же не сейчас умирать, ведь к богу есть своя очередь. Вирус обрушился так внезапно, что к нему не успели подготовиться. Вернее, к чему-то подобному готовились давно, закрыв большое количество ненужных больниц. Или нужных. В любом случае задача оптимизации медицинского персонала казалась чиновникам гораздо важнее сохранения койко-мест. Теперь этих койко-мест катастрофически не хватало.
Пока меня везли, и я раздумывал о любопытных трансформациях нашей медицины, температура продолжала неуклонно расти и по приезду в поликлинику молодая терапевт обнаружила, что температура у меня достигла сорока градусов. И все же она не теряла надежды.
"Сейчас дадим парацетамол, вам станет легче!" -- улыбается она и на ее видимом мне полулице, наполовину скрытом маской, я не замечаю ни облачка беспокойства. Вот нравятся мне такие люди: бодрые, деятельные, одним словом, оптимисты. Они радушно улыбаются, шутят и умирать с их улыбкой гораздо легче, чем без нее.
Эта врач, девушка-терапевт, одета в белый защитный комбинезон, синие перчатки, на голове у нее белый колпак и маска. Потом-то я увидал других -- полностью белых от бахил на ногах до белой шапочки-шлема на голове с отверстием для глаз через который можно наблюдать пациента. Наверное люди, высадившиеся где-то на Марсе, в такой одежде могли бы изучать местных животных, если бы нашли их там. Вместо этого они изучают животных Земли. А может это и не люди вовсе, может это белые ангелы, спустившиеся с небес, чтобы нас спасти?
Мне хочется в это верить, но я вижу перед собой не белого ангела, а обычную девушку в белом, закончившую прием и ужасно уставшую. "А что ты хочешь? -- спрашиваю себя. -- Белые ангелы не часто встречаются и не каждому везет с ними столкнуться. Будем считать, что мне не повезло".
За окном быстро темнеет, но скорая где-то застряла в московских пробках. Мне чертовски надоедает ждать ее, я сижу больше полутора часов и не знаю, что делать. При такой температуре тело должно быть объято жаром, но я лишь чувствую, что у меня замерзли колени. Как у старика, которому чтобы согреться нужны валенки. Глупо, глупо! Как все глупо! Меня все начинает раздражать: и эта поликлиника, и ушедшая в свой кабинет врач, и не приехавшая скорая. Только болезнь, благодаря которой я здесь, почему-то не раздражает, что странно, ведь именно она виновник всего.
Наконец, появляются медсестры из скорой помощи, обе быстрые, знающие свое дело и тоже на позитиве. И почему я не пошел в медицинский? Был бы сейчас таким же неунывающим лекарем, как все эти медики, с которым столкнулся сегодня, ибо наши врачи -- корпорация весельчаков, по-другому не скажешь. Отчего они все такие веселые? Может быть, от отчаяния?
Сестрички обе чернявые, наверно, уроженки юга. "Так, так, -- говорят они, -- температура слишком высокая, везти в таком состоянии нельзя". Быстрыми руками они стаскивают с меня рубашку, мочат холодной водой полотенца, протирают лицо, руки, грудь, спину. Холода я не чувствую. Мне все равно. Хотя нет, постепенно становится легче, сам не пойму отчего. Сестры делают замеры цифровым термометром, убеждаются, что температура падает.
Я лежу отдыхаю, мне уже спокойно и даже чуточку весело, я тоже могу посмеяться вместе с белыми ангелами. Неожиданно для себя открываю, что медсестер называю белыми ангелами. "Они приносят облегчение и тем отличаются от других, которые всего лишь надели белые халаты. Вот в чем разница!"
Это открытие заставляет меня внимательнее присматриваться к эскулапам вокруг, пока меня везут в машине скорой помощи, пока принимают в регистратуре и отправляют на пятый этаж, где находится моя палата. Кстати, в регистратуре по ходу дела взяли мазки из моего носа и глотки -- тест на вирус. Результат, как потом выяснилось, оказался отрицательным и это меня не удивило. А чему удивляться, если я до последнего не верил, что корона все-таки увенчает мою голову, а она увенчала. В нашем перевернутом фантасмагоричном мире все должно быть наизнанку: больницы, которые нужны, должны быть закрыты, тесты у явно зараженных короновирусом должны быть отрицательными.
Вообще же мне кажется странным: за окном вторая половина апреля и солнце пригрело землю по-весеннему, опушив деревья заметной листвой, а у нас разразилась пандемия. Кажется, что среди наступающей весны со мной, с другим людьми, с миром вокруг, не может случиться ничего ужасного -- весна не для смерти, она для жизни. Но пока я сижу на стуле, ожидая отправки на пятый этаж, наблюдаю нескончаемую вереницу больных, в которых поселилась зараза. Одни идут в сопровождении родственников, других везут в креслах и на каталках. Это все, по большей части, пожилые люди, на лицах которых застыла растерянность и непонимание. Разве им нужно умирать сейчас, именно весной? Я прямо-таки читаю вопрос в их глазах.
"Неужели и я такой же потерянный?"
Встаю, подхожу к зеркалу, обозреваю себя. Вроде нет, только лицо немного осунулось, да волосы на голове приобрели жирный блеск, после того как пропотел в поликлинике. "Ничего, помоюсь в палате, -- решаю я. -- Там же должен быть душ?" Впрочем, в последнем уверенности нет, учитывая бестолковую суету и нервозную торопливость, с которой переделывали больницу.
Между тем утепленный плащ и кепку у меня забирают и отправляют на какой-то склад при больнице, попутно сообщив, что вернут по выздоровлении. Ну и ладно, действительно, верхняя одежда в здании совсем не нужна.
И вот я в палате на пятом этаже. Палата двухместная, удобные койки с поднимающимся специальным пультом верхом, над головой панель с электрическими розетками. Я выглядываю в коридор. Уже шесть вечера, но на этаже пусто. Невольно закрадывается мысль, что я здесь буду лежать в единственном числе. С одной стороны здорово -- целый этаж под меня, словно я какой-нибудь арабский шейх, а с другой... "А вдруг до меня здесь было полно больных, только все они уже умерли и их увезли в морг?" Подобные мысли заставляют ежиться. Буду настраиваться на лучшее, уговариваю сам себя, что все образуется и бояться нечего. Ужасные вещи если и произойдут, то, конечно, не со мной, ибо жизнь -- приключение, которое для меня еще не кончилось.
Стою у окна, наблюдаю как сумерки опускаются на город, как загораются огни в окнах домов напротив больницы, на фонарных столбах. В это время позади слышится покашливание -- не осторожное, деликатное, а вполне себе ощутимое, громкое. Ага, у меня появился сосед. Я оборачиваюсь. У второй свободной койки стоит мужчина небольшого роста в обычной одежде. Он худощав, седовлас, его сотрясает сильный кашель. Едва кашель стихает мы знакомимся и выясняется, что соседа зовут Алексеем, работает он водителем автобуса на городском маршруте.
Начинается разговор о жизни как это всегда бывает, когда нужда сводит в одном месте посторонних друг другу людей. Именно в такой обстановке можно говорить достаточно откровенно, не беспокоясь, что твои слова могут кого-то обидеть или быть неправильно истолкованными. Алексей рассказывает о себе, я о себе. Между делом медсестра приносит нам таблетки, воду в стаканах, сообщает, что скоро будет ужин. Говорит она заботливым тоном, каким мамочки обычно беседуют со своими детьми. Детишки нашалили в школе, приходиться их наказывать лежанием на койках, но от того они не перестают быть своими. "Она тоже белый ангел", -- отмечаю я.
Спустя два часа, когда я выглядываю в коридор, этаж уже полнится пациентами. Двери в небольшие пяти-шестиместные палаты распахнуты, из одних слышались громкие голоса, из других надсадный кашель. "Ну вот и закончились Эмираты", -- заключаю я, распростившись с ролью нефтяного шейха. Теперь передо мной обыкновенная российская больница с ее неприхотливым бытом, с непритязательным лечением.
Нам поставили капельницы, предварительно проткнув на руке вены катетером, и мы с моим соседом оставшиеся до сна два часа лежим без движения на койке, лениво переговариваясь. Температура немного опустилась, можно спокойно проспать ночь. Так мне показалось. И все же к двенадцати ночи я проснулся от нестерпимого жара. Видимо, опять пришла пора парацетамола. Вызываю медсестру. Пришла не та, которая кормила нас ужином, другая.
-- У меня жар, мне надо таблетки, -- прошу ее.
Лица этой женщины за маской не видно, но хорошо видны ее движения. Она берет в руки планшет с какими-то прикрепленными к нему листками, листает их, что-то находит.
-- Доктор вам ничего не прописал, -- говорит она, голос ее из-под шлема звучит неясно или мне так кажется от температуры. -- Давать ничего не будем.
-- Так что мне теперь, помереть что ли? -- раздражаюсь я и требую: -- Вызовите дежурного врача!
Меж тем для себя решаю, что новая медсестра далеко не ангел -- ни белый, ни вообще никакой.
К моему удивлению, дежурный врач появляется скоро. Двигается он стремительно, размашисто, лишних вопросов не задает. Кажется, что все он делает одним движением руки: подносит к моему лбу термометр, замеряет, затем неизвестно откуда появляется капельница с жаропонижающем, трубка от нее вставляется в катетер. Доктор исчезает.
Я лежу, ожидая действия лекарства, отсчитываю минуты и вот оно: меня бросает в пот, обильный, горячий, покрывающий все тело. Простыня под мной, одеяло -- все сразу становится влажным и в этой влажной теплоте я начинаю медленно засыпать, представляя, что нахожусь в море и это не кровать, а теплые морские волны, нежно баюкающие меня и поющие свои песни.
--
День четвертый
На следующий день за дело взялись мои дочери -- с одной переписываюсь, с другой перезваниваюсь. От них узнаю, что жену уже положили благодаря их усилиям в известную частную клинику, где и мне зарезервировано место. Дочери недовольны моим поведением. Их претензии сводятся к двум вещам: почему так долго тянул с болезнью и не обращался к врачам и вообще, почему сразу ничего не сказал им. Ну что тут поделаешь! Это все наше русское авось. Авось пронесет, авось не заденет.
На самом деле это не от лени и не от беспечности. Просто затраты на предотвращение авось кажутся нам куда большими, чем если ничего не делать и получить тот же результат. Такой вот русский прагматизм. В этом месте я бы поставил смайлик и выбрал улыбающуюся оскаленную мордочку, какие имеются в WatsApp или Telegram в большом количестве. Но возиться с этим не хочется.
Итак, утром получаю нагоняй от дочерей, пожалуй, вполне справедливый. Дочери отправляют меня к заведующему отделением попросить выписку, ибо через пару часов за мной приедет скорая из частной клиники.
Начинаю метаться.
Сначала обнаруживаю, что заведующий куда-то запропастился. Потом он появляется, дает выписку, которую я должен показать в регистратуре. Там мне нужно получить выписные документы и сданную ранее одежду. Смотрю на время, скорая подъедет через полчаса. В регистратуре, как часто это бывает, делают круглые глаза, сообщают, что им ничего о моей выписке неизвестно. Наверное, заведующий не поставил какую-то галочку на своем компьютере.
Несусь обратно на пятый этаж и радуюсь, что нужный человек на своем месте. Радуюсь так, как если бы отчаянно опаздывал на последний поезд и вдруг в последнюю минуту понял, что успеваю. "Спасен, я спасен!" -- должны были затрубить внутри меня трубачи души, но я гляжу на маску заведующего отделение, вижу через нее смертельно усталые докторские глаза. Он смотрел на меня без выражения, как смотрел до этого на многих. Если я выбрал другую клинику, других врачей, значит это мой выбор и отвечать за него придется мне самому, а он умывает руки.
Только тут до меня доходит, что еще ничего не кончено, что лечение еще впереди. Нет, я еще не спасен, далеко не спасен!
Наконец, после всей утреней суеты оказываюсь в салоне машины скорой помощи. К дверям бежит медсестра, сует мне в руки мою одежду, найденную в последний момент -- а я уж был готов уехать без нее. Черт с ней, купил бы новую!
В платной клинике чистота сверкает блеском кафельных плиток на стенах процедурной, где у меня сызнова берут кровь, снимают кардиограмму, берут мазок на короновирус. Тест и здесь будет отрицательным. Поскольку среди всех предыдущих перемещений из поликлиники в городскую больницу, а затем из нее в эту клинику утеряли мой диск с записью результатов КТ, томограмму легких делают вновь. Она подтверждает ранее уже известное -- поражение пятьдесят процентов.
"Переведем вас в палату интенсивной терапии", -- вежливо сообщает медсестра, одетая, как и все в непроницаемый для вируса белый комбинезон, белую шапочку-шлем с отверстиями для дыхания и пластиковыми очками, синие резиновые перчатки на руках. Белый ангел ли она? Не знаю, но хочется верить, что да.
Так я оказываюсь в красной зоне. Вообще-то она начинается от входа с улицы и ведет через специальный лифт на другие этажи, где лежат больные. Врачам в ней нельзя появляться без защиты, мне -- можно.
Палата, как и в первый раз двухместная, но сейчас для меня одного. Спинки кроватей регулируются пультами, над головой привычная панель с розетками. Однако есть и отличие -- через панель можно подключить кислород для дыхания. Эту несложную операцию тут же проделывают со мной, едва я ложусь на кровать. В нос мне вставляют трубку с наконечником через который поступает живительный воздух. Дышать становится легче или мне лишь кажется?
Приходит лечащий врач, осматривает меня, ощупывает, прописывает лекарства. Следом приходит медсестра с капельницей, подвешенной на высокий штатив, но я не успеваю задремать как появляется другая медсестра, которая колет укол в живот. Это для того, чтобы не было высокой свертываемости крови, понимаю я. Мы уже наслышаны, как люди умирали от тромбов в крови, вызванных ковидом-19.
Наконец, тишина, покой. С вытянутой рукой, в которую медленно, по капле, переливается жидкость из капельницы, я начинаю дремать и мне кажется, что в меня втекает не какой-нибудь жидкий парацетамол, а само здоровье. Я становлюсь сильнее, бодрее, дыхание насыщается кислородом, одышка уходит, и даже опять просыпается аппетит.
На этой мысли я прогоняю от себя дремоту. Да, хочется обедать. Но когда принесут еду?
Как раз в это время слышу шаркающие шаги бахил за дверью, только вместо обеда мне приносят горсть антибиотиков, которые нужно пить. Я понимаю медиков -- короновирус новая штука, никто не знает, как правильно лечиться от него и потому они перестраховываются, могут назначить избыточные лекарства. Я пью, все, что дают. Между делом дежурный врач сообщает, что мне еще прописали антималярийный плаквенил в порядке эксперимента. В одной из стран его, якобы успешно применяют против ковида.
Ладно, соглашаюсь я, посмотрим, что получится. Врач, как и тот, что был в городской больнице, быстрыми заученными движениями меряет у меня температуру на лбу, затем давление, крепит на кончик пальца оксиметр и смотрит сатурацию. Кислорода в крови у меня достаточно, цифры показывают норму, чего нельзя сказать о температуре. Она остается высокой.
"Скоро будет обед", -- сообщает доктор, покидая меня.
И точно, обед не заставляет себя ждать. Он оказывается вкусным, разнообразным, что вовсе неудивительно для платной клиники. И все же у него имеется один недостаток -- он вообще не соленый, полностью. Тоже случается с ужином. Кстати, его принесли в шесть вечера, а последний замер данных моего бренного тела происходил в двенадцать ночи. В первую ночь я долго не мог заснуть от возникшего во мне голода и вызванного им урчания в животе, так что в последующие дни пришлось запасаться корочками хлеба, чтобы перекусить вечером.
Несоленая пища вызывает мое любопытство, я лезу в интернет на телефоне. Оказывается, соль задерживает воду, а медикам очень важен кругооборот воды в моем организме: чем больше я изливаю ее из себя, тем быстрее вывожу токсины. Да, здесь хороший персонал, заботливый. Я, наверное, внес бы его в разряд белых ангелов. С другой стороны, им платят лучше, чем обычным врачам в городских больницах, а за дополнительную плату можно, пожалуй, побыть некоторое время и белым ангелом. В этом нет ничего сложного.
--
День пятый
Часа в два ночи просыпаюсь от жара. Это становиться привычкой за последние пару суток. Вызываю дежурную медсестру, и та без лишних разговоров прикатывает капельницу с жаропонижающим. От него мне становится легче, я спокойно засыпаю, чтобы проснуться через час. Лежу мокрый и вообще все мокрое -- майка, трусы, простыня наволочка на подушке, пододеяльник. Нет, спать в мокром я не могу. Приходиться вставать, спросонья искать сухое нательное белье, которое я прихватил в больницу. Рядом стоит сухая застеленная кровать -- перехожу на нее и теперь уже спокойно засыпаю до шести утра.
Ровно в шесть дверь в палату распахивается, бодрыми шагами ко мне устремляются медсестра с очередной капельницей и доктор, делающие свои регулярные замеры. Он коротко опрашивает меня, проставляет цифры в листе наблюдения, а затем удаляется, приветливо помахав рукой. Медсестра тоже спешит уйти по своим делам, но в последнюю минуту что-то припоминает. "Сейчас сделаем укол в живот", -- торопливо сообщает она тут же готовя шприц и ватку со спиртом.
"Ладно, пусть колят, лишь бы вылечили", -- думаю я и смотрю на время. Завтрак приносят в девять утра, у меня есть пару часов, чтобы вздремнуть после беспокойной ночи. Капельница -- это дело долгое, прошлый раз раствор вливался в меня полтора часа. Я закрываю глаза, но дверь вновь открывается.
"Вам поменять белье на кровати?" -- интересуется уже другая медсестра. Странное дело, лиц я их не вижу, только глаза и очертания фигур. Одни из них худые и стройные, как манекены, другие округлые как шарики. Глаза тоже у всех разные, по большей части, внимательные. В какой-то степени я счастлив, словно попал в рай, где окружен ангелами в белом. Уж они-то меня не подведут, они позаботятся, чтобы все закончилось хорошо, оставшись в памяти как веселое приключение. Ну, если и не веселое, то по крайней мере, занимательное.
Однако, это становится некой навязчивой идеей, я насчет ангелов. Здесь на земле их нет, ты же взрослый дядя, убеждаю себя. Фантазировать и придумывать то, чего нет -- плохая затея. Среди врачей, как и в любой профессии, есть хорошие и плохие люди, профессионалы и дилетанты. Все они окружают меня независимо от цвета комбинезона или халата на них.
Пока медсестра меняет белье я начинаю дремать и не замечаю ее уход. Через пять минут в палате возникает новая медсестра, катящая впереди тележку. Я оживляюсь, думая, что привезли завтрак раньше времени, и зря. Ошибочка вышла, как говорили во времена гражданской войны, расстреляв не того. Не помню кто именно так говорил, красные или белые, наверное, и те и другие.
"Сейчас поставим небулайзер минут на пятнадцать. Будете дышать лазолваном", -- ласково сообщает она, будто желая загладить свою вину, что из-за нее я не досплю полчаса до завтрака.
Так пролетает целый день.
--
День шестой и остальные
На другие сутки все повторяется -- ночной переход из мокрой постели в сухую, укол в живот, лазолван, капельницы, антибиотики. Днем меня повезли опять на КТ, которое зафиксировало улучшение с легкими, ковид постепенно начал отступать. Температура упала и больше не поднималась. Я перестал потеть и все показатели пришли в норму.
Не знаю, что помогло, то ли антибиотики, то и плаквенил. Скорее он. Но и побочка у него оказалась будь здоров! На пятый день я вдруг заметил, что сходил в туалет сиреневыми какашками. Вы никогда не видели у себя сиреневых какашек? Я нет! Скорее всего дети на уроке рисования могли бы нарисовать нечто подобное, они же рисуют зеленые волосы или синее солнце. Однако мы не на уроке с детьми, что-то происходило с моим организмом.
"Наверное повредили флору кишечника, -- констатировал лечащий врач. -- С плаквенилом заканчиваем, будете пить бифиформ, чтобы восстановиться".
Окей, начинаю восстанавливаться. Вместе с нормальными показателями ко мне приходят силы, хорошее настроение. Я уже не раздражаюсь на врачей и медсестер, мешающих спать, я успешно ловлю моменты между их посещениями. К распорядку с едой тоже привыкаю и без прежней охоты делаю заначку в тумбочке, пряча там хлебную корку.
Я начинаю больше смотреть телевизор, интересоваться внешним миром, от которого был раньше отрезан своей непонятной болезнью и связанными с ней переживаниями.
Оказывается, не одни мы испытываем такое, кажется, что весь мир погрузился в беспросветную пучину пандемии. Особенно тяжело на юге: Греция, Италия, Испания. В одном из телевизионных сюжетов показывают трагедию небольшого итальянского городка, когда многочисленные родственники собрались на празднование дня рождения и там заразились. Некоторые из них после этого умерли. Их лица мельком показывают на экране, и я вижу, что все они приличные и приятные, среди них есть пожилые, старики, но есть и молодежь. Эти люди могли бы еще жить и жить.
А на улице с каждым днем сильнее расцветает весна, вторая половина апреля получилась теплой и бездождливой, манящей к себе, под своды зеленеющих деревьев, к яркому солнцу, к свежему ветру. Мне хочется выйти, чтобы отвлечься от увиденного, ибо перед глазами долго стоят эти лица, лица славных людей, которых потеряла земля, мне хочется пройтись, но нельзя. Сейчас я могу уйти отсюда только по красной зоне, то есть не долечившись. И потому я хожу по палате, скорблю по ушедшим, думаю о них и не возвращаюсь к мыслям о белых ангелах. Эти мысли теперь мне без надобности, ведь я иду не поправку и неважно кто приложил к этому руку -- земные люди или небесные существа.
В один из редких дней, когда за окнам небо заволокло темными тучами и брызнул мелкий дождик я снова включаю телевизор. Показывают уже не Италию, а Нью-Йорк. Положение там катастрофическое: больницы забиты, пациентов некуда класть, к некоторым лечебницами подогнали рефрижераторы, переделав их в передвижные морги.
Камера показывает койку, отгороженную от других занавеской как это принято в американских больницах. На ней лежит грузный мужчина, его большой живот вздымается под покрывалом, но лица не видно -- только живот и ноги. Почему-то я представляю, что это какой-то американский работяга, скорее всего водитель большегруза, дальнобойщик. Не знаю, почему мне так кажется.
Его окружает несколько врачей и медсестер, а одна встает в изголовье, подняв руки вверх. Надо сказать, что у американских медиков комбинезоны несколько отличаются от наших, у них с рук свисают какие-то белые нити, словно они надели на себя мохнатые крылья, как у настоящих ангелов. По знаку одного из них, наверное, главного, врачи дружно накидываются на больного, словно хотят вытащить из его тела проклятый ковид одними руками. Их спины закрывают от меня фигуру дальнобойщика почти полностью, виднеются лишь кончики ног.
И тут меня пронзает мысль: "Этот человек сейчас умирает. Это не кино, не шоу, через минуту или пару секунд его может не стать и эти врачи, распростершиеся над ним, они ведь, действительно, белые ангелы. Они спасают его".
Время на мгновение застывает. Камера показывала напряженные спины людей в белом, они замирают и вдруг сам не знаю как, я понимаю, что все кончено. Бригада медиков медленно распрямляется над операционным столом, а женщина, стоявшая у пациента в изголовье, опускает руки вниз. Так ангелы складываю крылья, застывая в скорби над умершим. Если бы в это время зазвучал реквием, то я бы не удивился. А может он и зазвучал в моей душе?
В горле застревает ком: не знаю кого мне больше жалко, умершего ли мужчину, или этих врачей, боровшихся до последнего со смертью. Жизнь -- веселое путешествие, это так, только путешествие с грустным концом.
--
Спустя две недели после начала болезни
Через две недели меня выписывают. Чувствую я себя нормально, пропивая один лишь бифиформ, чтобы восстановить кишечную флору. Да, еще я похудел на десять килограмм, но это даже хорошо, давно пытался похудеть, правда безуспешно.
Нахожусь дома, ничего не делаю, отдыхаю. Попутно выясняю источник своей заразы. Оказывается, перед тем как я заболел из моего подъезда забрали трех ковидников. В начале апреля я часто выходил на улицу размять ноги и в лифте всегда ездил один, считая, что так буду защищен. Маску при этом не надевал.
Потом уже прочитал, что вирус в закрытых помещениях может находится в воздухе до четырех часов, вот я и попал.
--
Контрольный осмотр через месяц
Когда я заявился на контрольный осмотр, пришлось опять делать КТ. Двадцать пять процентов легких все еще оставались покрыты матовым стеклом, а ведь прошел почти месяц после выписки. Принимавшая меня молодая врач-пульманолог, которую я почему-то сразу определил в белые ангелы, внимательно ознакомилась с моими анализами, с данными томографии. Она сообщила, что не видит ничего страшного в моем состоянии, ведь объективными знаниями о ковиде не владеет ни одна страна мира.
"Мы сами не знаем, как будет идти выздоровление. В любом случае, -- добавляет она, -- работать вам можно".
"А ничего, что у меня еще двадцать пять процентов легких в ковиде?" -- спрашиваю с внутренним беспокойством.
"Да, у вас пока двадцать пять процентов осталось, но динамика положительная. Вы не волнуйтесь, все рассосется, -- обещает белый ангел, -- все рассосется!"
Я всматриваюсь в ее глаза и пытаюсь увидеть в них то ли блеск веселости, то ли отблеск отчаяния. Все рассосется, все рассосется...