Аннотация: Альтернативный способ борьбы с человеческими грехами. Возможно, несколько жуткий.
ДМИТРИЙ ОЛЕЙНИК
НАЙТИ ИСКРУ
Сашка пробрался вдоль стены и вклинился в толпу, тут же ощутив силу людского течения. Сунул руку в карман. Нащупал тонкий свёрток. На секунду закрыл глаза, предоставив себя бурной реке, а потом заработал руками, стараясь оторваться от тех, кто шёл следом.
Толпа гудела. Похожая на слизь масса ползла вперёд, не обращая внимания на желание единиц. Меняла формы, вписываясь в повороты, всасывала бежавших в отдалении, и выплёвывала тех, кто был бесполезен. Стоило расслабиться, как толпа подчиняла своему ритму и несла прочь от цели, не позволяя принимать решения. Вытянул шею. Пробежал взглядом по движущейся массе и заметил головы преследователей, плывущие на людских волнах. Они торчали над кипящим месивом и точно смотрели в его направлении, словно имели внутренний радар. Справа был виден выход наверх, но толпа упрямо шествовала мимо. Кто-то взлетал по эскалатору, похожий на оторванную болячку. Кто-то впивался в толпу, распуская по сторонам волны, как упавший в воду камень. Сделал усилие, но не продвинулся ни на метр. Напрягся, стараясь руками расчистить путь, но лишь упёрся в массу более плотную. Она подхватила его, закрутила, вжала в спину идущего впереди, и откинула дальше, не дав даже шанса. Сашка пошёл вперед, не в силах спорить с основой. Грёб руками, пытаясь приблизиться к одному из выходов, хотя понимал, что это бесполезно. Оглядывался. В отличие от него, преследователи меняли направление по своей воле. Принимали правее, когда теряли его из вида. Могли приблизиться или отдалиться, регулируя расстояние, а он вгрызался в тела, стараясь слиться с массой. Нырял в самую гущу, в основной поток, туда, куда в здравом уме не полезешь. Наступал на ноги и пихал локтями, ввинчиваясь в подвижное тело словно шуруп, а толпа никак не реагировала, принимая его движения за собственную дрожь, втягивала внутрь и поглощала следующие за ним волны, стирая след.
Они были всегда, головы, что смотрели за его движением. Даже, когда жизнь ещё не походила на промежутки между принятием доз, изредка замечал кого-нибудь, кто смотрит на него. В школе. В институте. Когда вышибли со второго курса, два дня боялся выйти на улицу, думая, что стоящий под окном брошенный автомобиль набит следящими головами. Вскоре это закончилось. Когда он поменял жизнь на наркотический кайф, они отдалились, оставаясь равнодушными и неподвижными. Но он знал, что они есть. Это превратилось в привычку, став обыденным и серым, как семейная жизнь после десяти лет брака. Он перестал обращать на них внимание. Они не приближались. Никогда так близко за последние несколько лет.
Закончилось перемирие недавно вместе с деньгами, а эта заботливая сука отказала в помощи. Просьба уступила место мольбе, а когда и это не помогло, применил силу. В конечном итоге она обязана заботиться, ведь она его мать, хотя если была бы возможность выбирать, наверняка воспользовался бы данным правом. Выйдя из дома, заметил их сразу. Две фигуры в чёрном. Если раньше они пытались быть незаметными, то на этот раз пренебрегли правилом. Как только Сашка двинулся по улице, они пошли следом. И шли уже два дня.
Сегодня утром было как прежде. С восходом солнца почувствовал тошноту и дрожь в коленях. Прошёл на кухню и заварил чай, хотя знал, что это не поможет, но горячий фарфор согревал тощие, вечно холодные пальцы. Сам процесс не приносил пользы, а превратился в ритуал, предтечу наркотического похмелья, и как бы мерзко оно потом не было, без кипятка в желудке было ещё гаже. Посчитал остатки материной пенсии и сгрёб с холодильника монеты, оставленные им же. Если добежать до Амурского, то можно обеспечить себя на день, обделив в качестве, но с такими суммами рассчитывать на лучшее не приходилось. Когда потребность была меньше, мог позволить выбирать, но всё чаще отдавал предпочтение количеству, называя такой метод 'портвейн в тетра-паке'. Завтра уже и для этого не останется денег.
Он заметил их присутствие на обратном пути. Сначала не придал значение двум фигурам, идущим в отдалении. Через пару домов сделал крюк, уходя от основной улицы в глухой переулок. Если за ним следили, то такой маневр сбил с толку, если нет - осторожность не помешает. В последнее время чувство надзорности заставляло чаще оглядываться. Вынырнул в трёх кварталах от дома, а они были впереди, словно знали его маршрут. Пропустили вперед и пристроились сзади. Ускорил шаг. Увидев впереди значок метро, решил уйти вниз. Он знал, что это не полиция. Тем было плевать на любого, у кого нет денег и нарушений закона, хотя на последнее им так же было плевать. Две фигуры следовали неотступно, повторяя его движения и путь, словно привязанный мусор к хвосту кошки. Раньше он никогда не задумывался о том, кто это. Не было ни желания, ни способности. Голова постоянно была занята единственным и самым важным, а минуты просветления были столь хороши, что тратить их на мысли и раздумья было глупо и безответственно. Пару раз, находясь в приподнятом настроении, хотел сделать движение навстречу и разузнать суть, но никак не мог их отыскать. Тогда создавалось впечатление, что это лишь паранойя, которая лечится дозой.
Набрав полную грудь, нырнул с головой в самую гущу, и поднялся, когда в лёгких не осталось воздуха. Думал, что оторвался, но они подобрались ближе. Если напрячь зрение, можно разобрать лицо идущего первым. Маленький нос. Глубокие глазницы. Черные волосы. Видимая под носом темная полоса похожа на усики. Он был худым до безобразия, а лицо странным образом напоминало одного из материных ухажёров, что пропал несколько лет назад. На память от него остался сломанный нос и стойкая связь между болью и алкоголем. А ещё это лицо могло принадлежать школьному учителю физкультуры. Тот очень желал сделать из Сашки человека. Таскал по секциям. Гонял на занятиях.
Второй был плотнее и коренастее, напоминая видом старого соседа, что умер несколько лет назад. Постоянно вёл беседы насчёт смысла жизни и Сашкиного следа в истории. Думал, что каждый должен что-то после себя оставить. Сам умер в одиночестве, не имея даже собаки.
Пригнулся и заработал локтями, стараясь продвинуться вперёд. Чувствовал себя атлетом, что пытается сдвинуть с места поезд, но если и стал ближе к выходу, то толпа моментально съела это преимущество, наводнив место перед ним массой более плотной и серой. Люди спешили, толкали, бились и разлетались по сторонам, превращая пространство в хаос, в котором невозможно было найти путь. Но Сашка старался. Он оглянулся, изумившись, как близко они смогли подобраться. Стоило лишь протянуть руку, и можно щелкнуть по носу того, кто походил на школьного физрука, хотя сейчас он был похож на старого друга, что остался в прошлом. Тот постоянно желал принять участие в его, Сашкиной, жизни, давая советы и ревностно охраняя незыблемость нескольких правил. Это он отговаривал Сашку от дегустации белого порошка на одной из студенческих вечеринок. Потом молча стоял в стороне, наблюдая, как Сашка уходит 'за неизвестным'. Уже не осталось сомнений, что на этот раз они готовы вступит в контакт. Чем это могло грозить? Сашка не хотел даже предполагать. Никто и ничего хорошего для него никогда не делал. Разве что мать, но в последнее время и она отошла в сторону. Только просила, чтобы он звонил. Хотела знать, что ещё жив.
Боковым зрением заметил движение и постарался мотнуть головой, но длинные пальцы схватили край воротника. Дёрнули на себя. Сашка напрягся, чувствуя, как полоска ткани впилась в горло. Затрещал шов, лишая куртку части верха, а он лишь усилил натиск на толпу, стараясь оторваться. Неужели никто не видит? Как такое может быть? Равнодушие массы сбивало с ног, и даже те, кто шёл рядом, сделали вид, что ничего не случилось. Кто-то отвернулся. Кто-то вообще брёл с закрытыми глазами, полностью отдавшись толпе. Можно было закричать, но в грохоте, подобном проходящему товарняку, его голос остался бы незамеченным, словно ещё одна скрипка в огромном оркестре. Дёрнул плечами, словно прогонял назойливую муху, и одновременно присел, заставив соперника ослабить хватку. Прыгнул вперёд и стал яростно пихать идущих перед ним, чувствуя как сильно достается ногам. Пальцы немели от усилия продвинуть тело, а голени горели иглами, поднимая боль до бёдер и превращая те в камень.
Оттолкнул кого-то в сторону. Работая одной рукой, словно метлой, старался расчистить дорогу и добраться до выхода. Следовало пройти около тридцати метров сквозь плотный слой людского киселя, завернуть за угол и через тоннель к эскалатору. Наверху можно развить приличную скорость. Миновать две улицы и оказаться в родном подъезде. Пытаясь запутать след, Сашка отошёл от дома на пару остановок, так что если постараться, то оказавшись наверху, можно через семь минут быть в квартире. Он знал, что до прихода матери оставался без малого час, и этого времени было достаточно, чтобы принять первую дозу. Это сгладит боль, заглушит страх, а следящие исчезнут, превратившись в образ, который стирается дыханием. В том мире всё проще и лучше. Проблемы теряются и становятся песчинками, а мечты, что грел с детства, расцветают и меняют реальность, которую не охота возвращать.
Оборачиваться не хотел. Боялся увидеть их лица прямо за спиной. Держа руку в кармане, шевелил всем телом, продвигаясь вперед словно рыба, брошенная на берег. Казалось, что здесь, ближе к выходу, людская масса теряла часть плотности, пропуская больше света. Потолок отражал яркость от десятка ламп и ложил теплоту на плечи. Было видно собственные ботинки и низ штанов, испачканный осенней грязью. В отражении квадратов настенной плитки людские лица делались похожими на фотографии высохших мумий. Дышать стало легче. Двигаться свободней.
Когда достиг стены и свернул за угол, уперевшись в короткий тоннель, решил посмотреть назад. Насколько позволяла толпа, следящих видно не было, словно людское месиво проглотило их. Отсюда весь поток действительно напоминал серую реку, текущую не гладко и безмятежно, но бурно и непредсказуемо. Поднимались и падали волны, накатываясь на рукотворные преграды, набегали на берега, выложенные плиткой, и отступали прочь, унося на середину тех, кто рано поверил в спасение. Но Сашка знал, что ему такое не грозит. Он вырвался окончательно. Даже тех, кто мог менять течение и двигаться против него, видно не было.
Повернулся, чтобы выйти, но получил удар в подбородок и упал, едва осознав, что может сильно удариться о бетон. Из головы моментально выскочили мысли, а сознание, успевшее обрадоваться свободе, испуганно юркнуло в темноту. Он не отключился, просто на секунду забыл о собственном существовании и о мире, где это происходит. Накрывшая его темнота была приветлива и обходительна, позволяя слышать то, что творилось вне.
- Зря ты так, - низкий бас звучал всё же мягко и легко. - Стоило поговорить и объясниться.
- Надоело! - ответ прозвучал грубовато, но без злобы, вроде слова были просто словами. - Я не намерен разговаривать с тем, кто не понимает. К тому же ты знаешь, что это запрещено. Мы и так действуем на свой страх и риск, и то, только потому, что кто-то боится проспорить пару монет!
- Ну, - Сашка почувствовал, что его правую ногу схватили за голень, дёрнули, и пространство вокруг пришло в движение, - пари есть пари в независимости от ставки. К тому же, кто мог предположить, что получится вот так? Данные были прекрасными!
Открыл глаза и попытался посмотреть на мир. Проплывающие пучки света отдаленно напоминали кругляши плафонов на потолке, хотя трудно было сказать наверняка. Создавалось впечатление, что его волокут по грязному полу, но картинка грешила неточностью, словно расстроенный телевизор. Смотреть было неприятно и неудобно, и он закрыл глаза, испугавшись подкатившей тошноты.
- Одни данные ничего не решают! Ты знал это, и, тем не менее, купился на провокацию! Фандер умнее тебя, а ты решил с ним тягаться.
- Это обычный спор.
- Нет! Принципиальный спор!
- Значит, ты поддерживаешь?
- Фандер порядочный засранец и мне будет приятно, если он останется в дураках.
Сашка стукнулся головой. Разговор плавал от уха к уху, словно собеседники сидели в вагоне, что ходит по кругу. Тот голос, что звучал выше по октаве, наверняка принадлежал Худому, похожему на сбежавшего отчима. Было в этом баритоне нечто знакомое, словно забытый запах ушедшего времени, спрятанный в старых вещах. Другой голос знаком не был, но оперировал приятным акцентом, что так любят соседи, дающие советы относительно жизни.
- С этим я согласен: его стоит проучить. Но такой подход является жульничеством чистой воды! Что об этом скажет Мавар?
- Ничего! В последнее время на такие вещи он закрывает глаза, потому что мир всё больше начинает походить на приют для душевнобольных. Создается впечатление, что люди специально подталкивают себя к такому.
- Это называется вырождением. Такое случалось не раз.
- Тем больнее смотреть на это снова. Может, поэтому случаи вмешательства происходят всё чаще? Не удивлюсь, если скоро их могут узаконить.
- На такое Мавар не пойдет никогда! Это противоречит основному принципу!
- Знаю! Но этот принцип не мешает смотреть ему на такое сквозь пальцы. Хоть он и старый дурак, но в проницательности ему не откажешь. Он знает, что здесь творится, и, если не может исправить это законным способом, не мешает тем, кто пытается хоть что-нибудь изменить. Понимает, что случится, если всё оставить как есть.
Сашка сделал усилие и открыл глаза. Мир полз перед ним со скоростью громадной улитки, что маячила впереди в образе двух мужчин. Толстый держал его за лодыжку, волоча словно мешок, наполненный мусором. Худой шёл немного с боку, имея в одной руке солидный саквояж, сродни тех, что носят при себе врачи 'неотложки', другой рукой сжимая оставшуюся Сашкину конечность. Их затылки двигались в унисон, похожие на поршни паровой машины, а плечи вторили в такт, дополняя картину мощности и стати. Сами тела были спрятаны в черные мешковатые одежды, а торчащие по бокам руки походили на свежие почки на стволе дерева.
Мужчины двигались через толпу как ледокол, пробивающий новый путь. Шли вперёд, отбрасывая людей по сторонам, словно отколовшиеся льдинки. Те в свою очередь лишь делали виноватое лицо, но никак не реагировали на агрессию. Обретя способность видеть предметы и различать их свойства, Сашка принялся всматриваться в толпу, надеясь найти понимание в лицах, но те сквозили безразличием и равнодушием. Более того, создавалось впечатление, что никто в упор не видит происходящего. Пару раз он ловил чей-то взгляд, но это было мимолётно и случайно. Да и само Сашкино тело не обращало внимания на то, что с ним делают. Оно словно не до конца пришло в себя, включившись только на половину, но эта половина была не ответственна за действия или желания. Она могла лишь наблюдать и думать.
Они прошли часть пути до эскалатора.
- Я снова должен сказать, что в нашем случае не уверен в положительном исходе. Следовало это сделать намного раньше, когда он был не таким взрослым, - Худой оглянулся и посмотрел Сашке в глаза. Теперь от лица отчима не осталось и следа, и он походил на соседского мальчишку, с каким водил дружбу много лет назад. Они вместе учились плавать в речушке, что плелась за домами в давнем городе, где он жил до гибели отца. Сашка плавать научился, а мальчонка нет. Так и остался на дне реки. Найти его не смогли. - Сейчас это может лишь навредить, да и никто в таком возрасте не вмешивается в процесс. Неизвестно в какую сторону повернёт.
- Нам уже нечего терять, - ответил второй. Он не поворачивал головы, но его голос поднимал в памяти картинки, засыпанные временем. Что-то насчёт вреда от сигарет. Или о том, как следует переходить дорогу. - В крайнем случае, нам грозит потеря лишь нескольких монет, но я уверен, что ещё можно это исправить.
- Уверен? Можно было не доводить до такого, но ты всё твердил, что следует подождать! Думал, что уроки пойдут впрок? В итоге мы потеряли время, и в перспективе нам грозит не только потеря денег, но и смешки в нашу сторону за неумение выбрать объект для спора. Но и это не всё!
- Такие пари противоречат этике и преследуются Нравственным Отделом, ты это хочешь сказать?
- Если это выйдет за пределы нашего Отдела у нас будут неприятности! В свете проводимых реформ и усилий по нормализации состояния наше дело сделают показательным и придадут всеобщей огласке. Нас обвинят в подрыве нравственности, разрушении устоев этого общества, разложении морали и вообще, обвинят в проблемах, что раздирают этот социум. Он никогда не отличался стабильностью, но в последнее время все идёт из рук вон плохо. Никто не станет слушать, что подобное это временный эффект, который исправим, надо только переделать несколько алгоритмов. А сейчас потерян контроль, службы, что должны корректировать процесс, не в силах справиться с ситуацией. Повторяются старые ошибки, но словно никто не замечает этого! Вот и приходится исправлять единицы, чтобы не утонуть в миллионах.
Они остановились. Их троица напоминала буй посреди реки. Людское течение обходило внезапное препятствие, разрывая незыблемость собственных волн, сходилось за их спинами и дальше шло в раскачку, словно получало невидимый импульс. Толстый указал на дверь.
- Здесь? - спросил он.
- Сойдёт! - ответил другой.
Они стояли напротив двери в мужской туалет. Красное полотно было оттенено в области дугообразной ручки тысячью отпечатков, словно эта часть двери обгорела. Обрамляющая проём плитка имела цвет свежего кровоподтёка. Сашка чувствовал запах. Он был не очень резким, не очень злым и не особенно терпким, но совокупность входящих в него ингредиентов делала вонь узнаваемой и неоригинальной. Кроме запаха Сашка ещё чувствовал, что может шевелить пальцами правой руки, которая в кармане сжимала драгоценный конвертик из фольги. Возникла мысль, что можно осторожно добраться до телефона и позвать на помощь.
- Ты это слышишь?
Тот, что походил на умершего соседа, коснулся лба указательным пальцем. Второй кивнул и, повернувшись к Сашке, заговорил.
- Ты что, ещё пытаешься думать? - спросил он, не сдерживая улыбки. Его лицо было обычным и никому не принадлежало. - Что-то раньше ты этим не мог похвастать? А сейчас? Что ты будешь делать, если мы дадим тебе возможность воспользоваться телефоном? Кому позвонишь? Кто захочет прийти и спасти твою задницу? О таких вещах надо было думать раньше!
Он отвернулся. Толкнул дверь и в ноздри проник запах, что неделями прятался внутри.
В помещении не хватало пары светильников, поэтому свет, что лежал на стенах, имел желтый полуразвалившийся вид. Вдоль правой стены тянулся ряд кабинок, напротив желоб с десятком писсуаров, похожих на пулеметные гнёзда. Несколько кабинок не имело дверей, остальные были открыты, являя прелестное содержимое. Все были пусты.
- Прекрасно, - сказал Худой. - Подойдёт. - Он отпустил Сашкину ногу, поставил саквояж и указал к стене. - Давай туда. Придай ему сидячее положение и готовь инструмент. Не хочу тратить на это ни одной лишней секунды. Он и так отнял у нас кучу времени.
Сашку потащили вглубь. Он чувствовал под одеждой квадратики напольной плитки. Ощущал их затылком. Свободная рука плелась в стороне, напоминая сломанный ласт. В голове если и было что-то, то мыслями это назвать было трудно. Лишь непонятная картинка, говорящая, что жизнь не кончается смертью.
- Не пытайся думать, - сказал Толстый, - у тебя это пока не получается.
- Отчего же, пусть пытается, - второй стоял спиной. Он опустил руку в единственную раковину, а пар, что напоминал воздушный шар, не имел никакого отношения к воде. Переливался красками и шипел, прокручивая внутренности. - Если всё получится как надо, это умение ему понадобится.
Шар вокруг его рук пропал. Просто осел в железную чашу и забрал краски с собой, погрузив часть помещения в сумрак.
Сашку привалили к стене. Толстый взял его лицо в ладони, приставил затылком к холодной плитке и отступил, словно любовался работой.
- Отлично. Можно приступать.
Сашка не мог пошевелиться. Даже не чувствовал, болит ли от удара челюсть. Знал только, что глаза носятся по своим впадинам, потому что мир вокруг менялся с частотой электрического тока. Старался поймать любое изображение, всякую мелочь, словно желал схватить это и унести с собой. Хотел набрать побольше, пусть хоть и этого грязного изображения, которое враз сделалось приятным и роскошным, чтобы потом смотреть на него, смотреть, смотреть...
Толстый раскрыл саквояж. Насколько Сашка мог попасть глазами за кожаные отвороты, сумка была до верху наполнена инструментом. Хромированные, отливающие безупречной чистотой, словно маленькие ложки из чайного набора, тонкие, плоские, загнутые и прямые скальпели, сверла, зажимы, ножницы покоились в отдельных отсеках, словно патроны на поясе стрелка. Между откидными лацканами располагался инструмент помощнее и посолиднее. Позолоченные дрели, резаки, пилы и пики нагружали правую сторону сумки, отдав левую под разновидности молотков, зубил и долото. Всё содержимое кричало и вопило, намекая Сашке на недвусмысленность собственного характера, но он лишь тупо рассматривал внутренности саквояжа, не в силах думать и отвести взгляд.
Худой сунул руки внутрь и вытащил нечто, напоминающее небольшую пилу. Зазубрены торчали под углом, похожие на дорожные шипы.
- Держи его, - сказал он, - не хочу отхватить лишнего.
Толстый присел с боку. Положил обруч из пальцев на щеки и повернул Сашкину голову теменем к стене. Худой встал рядом, и через мгновение Сашка услышал звук, а еще через секунду запахло костяной пылью. Они пилили его череп!
Сашка замычал. Ему не было больно, он не чувствовал абсолютно ничего, но понимал, что происходит, догадывался, что за этим последует, и знал, что ничего не в силах с этим поделать, отчего собственное бессилие и обреченность выходили из него по средствам голосовой связи. А что бы делали вы, если бы вам отрезали половину головы?
Сначала перед глазами пошёл снег из дробленой кости, потом закапала кровь.
- Не стоит так возражать, - сказал Толстый, - это ничего не изменит. У тебя было двадцать три года, чтобы попытаться избежать этого. У кого-то нет шанса изначально, но это уже дело не наше, а техников. Но у тебя он был!
- Был, - Худой оторвался от работы и распрямился, - был, и ещё какой. Ты именно из тех людей, что должны становиться кем-то великим. Композитором, ученым, поэтом, политиком, да мало ли ещё кем. Вершить судьбы, вести вперёд, разрушать границы, сплачивать народы. Сейчас для вашего общества именно таких людей и не хватает, но ты решил действовать по-другому. И это уже становится нормой! Если раньше можно было добиться в этой сфере результата в семьдесят процентов, не прибегая к физическому воздействию, то сейчас едва дотянем до десяти.
- Плюс минус, - сказал Толстый, и голос его разбавил мерный звук крошащейся кости. - Самое для нас удачное время это периоды вашего Ренессанса и конец восемнадцатого - начало двадцатого веков. Тогда мы вышибли страйк! Попадание почти стопроцентное! Кого ни возьми-гений, куда не ткни-открытие. Но с тех пор многое поменялось. Народ измельчал, руководство сменилось, и как результат упадок и полная деградация, - он выгнулся и посмотрел Сашке в глаза. - Вот чего не хватало тебе? Молчишь?
Худой закончил работать пилой. Отступил в сторону. Сашкину голову вернули в вертикальное положение, и первое, что он заметил, это верхушку собственного черепа, лежащую на серебристом подносе. Она походила на половинку ореха. Лежала, слегка раскачиваясь, словно её небрежно кинули, и она не успела поймать равновесие. Внутри выложенная кровавыми бородками. Снаружи одетая в волосяную рубашку. Волосы были его, Сашкины, и, прищурив один глаз, он смог рассмотреть седой волос. Один единственный.
- Мы сразу смогли разглядеть в тебе потенциал, - сказал Худой, - заметить искру. - Он присел перед сумкой. Достал обычный полиэтиленовый пакет и положил в него окровавленный инструмент. Убрал его внутрь. Извлек из правого отдела нечто, похожее на дрель, и встал перед Сашкой. - Но мы не знали какой характер она носит: может ты спортсмен, может великий писатель или будущий вождь. В самом начале это лишь сгусток энергии, что питает разум, делает чувства острее, помогает раскрыться. Таких, как ты, в самом начале надо подтолкнуть, показать путь, чтобы они могли сполна использовать данную силу, поэтому мы некоторое время присутствуем в образе гендерных организмов.
- Знакомых и родственников...
- Подсказываем, учим, иногда наказываем. В общем, влияем на индивид посредством контакта. А ты думаешь, что гениями рождаются? Нет! Их выращиваем мы! Раньше наше вмешательство было минимальным, ограничивалось нередко простым наблюдением, но никогда мы не бросали экземпляр на произвол собственных слабостей. Да, они присутствовали всегда. У кого-то они выражены сильнее, у кого-то нет. Ганди, к примеру, совсем ускользнул от нашего внимания и развивался сам, полностью подчинив себе собственные потребности. А вот с вашим Иисусом вышел промах! Наша вина в том, что мы сначала недооценили парня. Потом приняли его деятельность за благо, позволив вовлечь слишком много народа. Но даже когда, поняв, чем это может грозить, мы вывели его из игры, он смог превратить это в плюс, представив свой уход, как доказательство исключительности. Но он был слаб. Его разрывали внутренние амбиции, подменив идеалы. Его беда была в том, что он решил присвоить себе чужие заслуги.
- Да, тогда мы здорово ошиблись.
- И с тех пор стараемся не выпускать из виду тех, кто способен выстрелить.
- Таких, как ты.
Худой распрямился, нырнул руками Сашке в голову и стал что-то усиленно ковырять. Приставил дрель к виску и пару раз нажал на спуск. Из-под вращающегося сверла появился хвостик дыма. Ожил и исчез в половинчатом свете засиженных ламп, а Сашкин левый глаз дернулся и непроизвольно закрылся.
- Было конечно еще пара проколов, но они не столь существенны. Я говорил, что в начале искра имеет неопределенный характер, который можно распознать лишь по прошествии нескольких ваших лет. Порой бывает сложно отличить жадность от бережливости, щедрость от расточительства, объединение народов от геноцида и нацизма. Ошибки были и, конечно будут, но в том и состоит суть нашего существования: искать таких как ты, определять, на что вы способны и дальше подсказывать, вести, заставлять...
- Или вмешиваться!
- Ну, или так, - Худой престал работать дрелью. Нечто важное, необходимое и очень красное шлепнулось на пол перед Сашкиными глазами. Кусочек ткани. Человеческой плоти. - Иногда искра не может найти путь, выбраться наверх. Разум не дает ей свободы, не выпускает наружу, держит внутри, а чем она хороша здесь, тем она вредна там: в свободном состоянии она сделает из тебя гения, в угнетенном - недомерка и кретина. Прежде чем стать великими, многие для начала прошли через эти инструменты, так как сами не смогли раскрыться. Многие обманулись, думая, что их сумасшествие и есть гений. Каждый человек на земле имеет нечто, похожее на силу, что мы называем искра, но лишь единицы энергию, способную стать огнём и зажечь массы.
Сашкины глаза закрылись. Он часто дышал. Слюна бежала по подбородку и затекала за ворот футболки, а может и ниже, ведь он не чувствовал. Куда-то делась реальность и звуки проходящих поездов. Пропала дрожь в стене и холод под задом. Весь мир сузился до единственного вкусового сосочка на кончике языка, вобрав в себя всё, что было, есть и будет.
Он приготовился умереть.
- Вот и ты из такого числа, - Худой тронул внутри головы тонкую жилку и заставил Сашкины глаза раскрыться. Наклонился и посмотрел в них. Держал руки пальцами вверх, и эти пальцы были измазаны кровью. - Где-то твоя искра застряла, выделывая с тобой фокусы. Накинулся на мать! Ты прав, если думаешь, что это была последняя капля, хотя я предлагал заняться тобой раньше. Когда ты был в пятом классе и впервые попробовал табак. Это первый признак! Но мой напарник предложил выждать, решив, что для чистоты спора, в котором мы с ним замешаны, следует соблюдать правила. Да, мы на тебя поспорили, ты не против? - он моргнул и пропал, а из Сашкиной ноздри показался ручеек и направился прямиком в рот. Но он этого не почувствовал.
Худой поменял инструмент. Теперь он делал это чаще, выбрасывая использованный в пакет. Подходил к Сашкиной голове на секунды, нырял назад к сумке и вновь погружал руки в вывороченную плоть. По Сашкиным щекам текли слезы вперемешку с кровью. Извилистые ручьи так же шли и по затылку и по шее. Достигали ворота и впитывались в ткань, награждая одежду разводами. Но крови было немного. Всего пара небольших лужиц размером с теннисный мяч под самыми ногами Худого. Он ковырял их подошвами сапог, превращая в грязь.
- Порой бывает скучно и, чтобы немного развеяться, мы выбираем объект и спорим на то, кем он станет. Неважно кого выбрать, главное угадать с энергией, что есть внутри, и есть ли она вообще. Основное негласное правило - не жульничать и не исправлять, но за этим никто особо не следит. Только благодаря этому правилу ты получил шанс найти себя сам, но, как видишь, воспользоваться не смог. - С момента начала операции Толстый сидел неподвижно, словно отсутствовал. Не подавал инструмента, не следил за пульсом. Он держал руки над Сашкиной головой, создавая купол, и венчал его кругляш света, направленный вниз. - Сейчас мы настроем твой разум, подправим то, что ты успел испортить, и ты запоешь как новенький, а мы получим шанс выиграть маленький спор и весело провести день. Все будут довольны.
- Ага, если удастся запустить тебя по новой. С увеличением возраста возможностей вашего организма может не хватить, чтобы заставить себя работать в новых условиях. Разум просто не в состоянии постичь взявшиеся возможности. Отсюда психические расстройства и сумасшествие по причине сложности и не совершенства. Таких примеров миллионы. Вот только все чаще и чаще приходится копаться в людских мозгах, когда шансов исправить что-либо очень мало. Но иного выхода нет.
Худой быстро работал пальцами. Что-то вытягивал из Сашкиной головы, ковырял там иглами, сверлами, ножницами. Что-то отрезал, что-то переворачивал и прятал глубже. Орудовал скальпелем, счищая с живой плоти одному ему видимые огрехи, и через несколько минут молчаливой возни бросил последнюю иглу в пакет.
- Вроде всё, - сказал он. - Можно собирать.
Толстый кивнул. Погасил огонь, разжав пальцы, подошел и поднял скорлупу Сашкиного черепа. Достал со дна саквояжа небольшой тюбик, похожий на моментальный клей, сбросил колпачок и, перевернув, вылил содержимое на торец костяного среза. Размазал жидкость пальцем, тщательно доставляя клей в мельчайшие бороздки. Худой в это время колдовал у раковины, погрузив ладони в цветастый пузырь. Когда шар сдулся, руки его были чистыми.
- Заканчивай, - он подошел и встал рядом, наблюдая, как Толстый ставит Сашкин череп на место, словно старается надеть шапку, не помяв при этом прическу. - Надеюсь, все прошло как надо, - и глядя Сашке в глаза. - А ты ничего из этого не вспомнишь. Голова поболит пару дней и перестанет. Никаких следов наша операция не оставит, так что ни один ваш врач ничего не заметит. Ну, а как ты дальше станешь жить - теперь зависит от тебя. Более мы не сможем помогать или вступать в контакт - после вмешательства такое может навести на наш след, а нам этого не надо. Мы сделали со своей стороны всё, что могли, теперь ты должен сам. Получится - выйдешь, как у вас говорят, в люди, но, а нет - еще одним наркоманом станет меньше, и мы проиграем спор.
Толстый прижал верх Сашкиной головы, подержал с секунду и отпустил.
- Вроде всё.
Теперь они наблюдали вдвоем, словно разглядывали в зоопарке объевшегося орангутанга, что дремал у стены.
- Завершающий штрих, - Худой сделал шаг вперед. Достал из кармана пистолет и приставил его к Сашкиному лбу. - Порой, чтобы проснуться, надо очутиться в кошмаре. Испытать шок и заставить свой разум вернуться. Я сейчас сделаю что-то похожее... хотя, чего я распинаюсь? - и нажал на спуск.
***
Сашка открыл глаза и осмотрелся. Лежал в луже собственной мочи и крови, в маленькой кабинке подземного туалета. Было темно. Обглоданные лампы давали куцый свет, что боялся далеко отходить от источника.
Сел. Голова раскалывалась, а в висках пульсировала кровь, словно старалась быстрее насытить мозг кислородом. Ноги болели. Задница окоченела. На руках чувствовался каждый пупырышек. Сердце внутри неслось галопом, работая мощно и уверенно. Попытался встать. Поднялся по стене, отталкиваясь ногами. Вжался в бетон, ощущая его серость и сырость кончиками пальцев.
Что последнее помнил? От таких запросов мозг завыл, словно старая пластинка, давно не знавшая иглы. Его борозды заскрипели, зашевелились, очищаясь от пыли, увидели новые связи, неведомые тропинки.
Его преследовали двое! Это он помнил наверняка. Что еще? Дальше этого ничего, но если сопоставить это и полученный результат, можно предположить, что они его догнали! Избили? Скорее да, чем нет! Голова болела ужасно. Попытался её ощупать, но тут же отдёрнул руку. Сзади, на затылке чувствовался нехороший шрам, словно ногтями содрали кусок кожи. Но кому понадобилось его преследовать? Ответа не было, так же как и воспоминаний о прошедших годах. Их место занимали туманные образы лиц, вещей, мест. Последнее четкое воспоминание, что маячило перед глазами - студенческая вечеринка.
Оторвался от стены. Сделал шаг. Равновесие пришло не сразу, а как почувствовал силу в ногах, испытал непреодолимое желание бежать. Толкнул дверь. Свет коридора резал глаза и оглушал, проникая сразу внутрь головы. Потребовалось несколько секунд, чтобы привыкнуть. Осмотрелся. Тоннель был пуст. Вся площадь от подъездной платформы до эскалатора была свободна, словно пришедший поезд разом увез всех пассажиров. Сделал шаг влево, держа путь наверх. Сунул руку в карман и достал маленький комочек фольги. Развернул на ходу. Белый порошок проскользнул мимо пальцев, а Сашка выкинул обертку, не обратив на это внимание. Снова в карман. Извлёк телефон. Долго пытался найти нужный контакт, удивляясь, откуда взялось столько неизвестных имен. Нашёл и нажал на вызов.
Когда пошли гудки, он был уже наверху. Стоял под падающими каплями и дышал полной грудью.
На том конце раздался голос, и прежде, чем ответить, Сашка несколько секунд смаковал его звук. Потом сказал: