Аннотация: Статья представляет собой исправленный и дополненный текст лекции, прочитанной 13.06.07 на философском факультете университета Вюрцбурга в рамках цикла лекций по политической философии.
Был в Германии во времена самого большого
удаления от Бога человек, который, как никто
другой из этой страны и в этот час, призывал
к повороту. Во имя грядущего человечества,
которого высматривала и жаждала его душа,
спорил он с бес-человечеством, в котором должен
был жить.
Мартин Бубер, "Тропы в утопию"
1. Биография
Густав Ландауэр родился 7-ого апреля 1870 года в городе Карлсруэ в ассимилированной еврейской семье. Как он сам говорил о своём происхождении - "моё немечество и моё еврейство не причиняют друг другу вреда и приносят много пользы".
После того, как он бросил изучение германистики и философии в университетах Хайдельберга и Берлина, Ландауэр принимал активное участие в движении "Молодых", группе левой антиавторитарной оппозиции в социал-демократической партии. В 1892 году он стал сотрудником, а затем и редактором политического журнала "Der Sozialist", печатного органа "независимых социалистов", который выходил два раза в месяц до 1899 года. Позднее, с 1909 по 1915 годы, Ландауэр снова наладит выпуск журнала, сделав из него "орган Анархизма-социализма" (см. Ландауэр, "Анархизм-социализм"). По словам современников, это был один из самых интересных и своеобразных социалистических журналов того времени. Ландауэр ещё в молодости становится известен как оратор, критик культуры и организатор многочисленных акций и либертарных проектов. Его литературная деятельность так же заслуживает внимания: например, в 1893 году он заявляет литературные амбиции своим полу-автобиографическим романом "Проповедник смерти" и сборником новелл "Власть и силы" (1903). Свои обширные знания иностранных языков он использует в весьма активной переводческой деятельности. Он переводит на (современный) немецкий труды Мастера Экхарта, Петра Кропоткина, Пьера-Жозефа Прудона, Михаила Бакунина, Уолта Уитмэна, Бальзака, Жозефа Дежака и Этьена де ля Бёти, открывателем которого он считается. Со своей второй женой, поэтессой Хедвигой Лахманн, он переводит на немецкий труды Оскара Уайлда и Рабиндраната Тагора (некоторые немецкие издательства до сих пор используют переводы Уайлда в исполнении Лахманн и Ландауэра). Многое из этого публиковалось на страницах "Социалиста", что отличает его от прочих левых публикаций, где культуре и искусству отводилась лишь побочная роль средства пропаганды. Ландауэр сотоварищи были открыты и так называемому "буржуазному" искусству, ведь если искусство помогает человеческой душе расцвести, стоит ли спрашивать о его классовой принадлежности. Кроме того, он активно участвовал в становлении молодого немецкого театра. Он поддерживал в Берлине "Свободную народную сцену", а после её перенятия социал-демократами, "Новую свободную народную сцену". В Дюссельдорфе в 1918 году он становится сотрудником городского театра. В то время он был частым автором в таких популярных журналах как "Zukunft", "Schaubuehne" и "Literarisches Echo".
В двух своих теоретических работах "Скепсис и мистика. Опыт о критике языка Маутнера" (1903) и "Революция" (1907), которая была написана по просьбе его друга и философа Мартина Бубера для серии книг "Общество", Ландауэр обосновывает становление идеи мистического анархизма.
Опубликованные в 1907 году "Тридцать социалистических тезисов о земле и народе" выливаются в основание "Социалистического союза", который был организован как децентрализованная сеть групп и общин под лозунгом "Анархия в изначальном смысле - порядок посредством связей добровольности". Целью было "начинание" в небольших, товарищески организованных общинах, которое бы послужило примером остальному миру. Как об этом позднее вспоминал Мартин Бубер: "Классовое безумие плавилось в огне совместности и выковывалось единое человечество", т.к. члены союза не избирались по классовому признаку, а социализм признавался делом ВСЕХ людей. Опубликованный в 1911 году "Призыв к социализму" пользовался огромным вниманием в широких кругах и становится одним из основных трудов немецкоязычного анархизма. Кстати, "Призыв" был издан на русском языке в 1921 году.
Первая мировая война, которую Ландауэр предвидел ещё в 1909 году, означала перелом в его жизни. Как последовательный противник войны он оказывается в изоляции, т.к. даже его ближайшие друзья-философы Мартин Бубер и Фриц Маутнер "заражаются" вошедшим в моду ура-патриотизмом. Однако, он никогда не требовал мира, как анархист он был уверен, что между государствами мир всё равно не возможен. Он надеялся, что "эта чужая война" государств выльется однажды "в мою войну" - войну против государства. В годы войны он вынужден удалиться в так называемую внутреннюю эмиграцию, т.к. военным положением были запрещены и социалистические журналы, и подозрительные социалистические организации. В это время он читает те самые лекции по литературе, которые легли в основу изданной после его смерти книги о Шекспире, одной из самых значительных немецкоязычных интерпретаций английского поэта. Незадолго до конца войны он закончил работу над объёмным собранием писем, "Письма из французской революции", которой он занимался с 1912 года, и которая вышла в начале 1919 года. В этом собрании представлены письма солдат, политиков, активистов и противников Великой французской революции, по которым можно судить, как люди воспринимали люди этот водоворот событий, этот переломный момент в их собственных жизнях в разные фазы революции. Как он сам писал во вступлении - "интимное знание духа и трагедии революции да будет нам в тяжёлые времена, которые стоят перед нами, помощью".
После ноябрьской революции 1918 года в Мюнхене он по приглашению президента республики, Курта Айснера, принимает участие в строительстве советской республики. Как член Центрального совета рабочих республики Бавария он считал особенно важным создание и усиление системы советов, как основания будущего переформирования общества. Как об этом вспоминает Бубер: "Это не было надеждой, но жесточайшей решительностью принять участие в благодати революции, насколько он мог принять участие, и спасти от проклятия революции то, что он мог спасти". По словам самого Ландауэра: "Нужно видеть все опасности революции и всё же идти дальше, пока революция жива". Бубер вспоминает, что Ландауэр был в отчаянии, почти не верил в будущее, но пытался колоссальным напряжением всех сил спасти революцию, прежде всего, от самой себя, от самоуничтожения в терроре. После краха республики Ландауэр, народный комиссар народного просвещения, проще говоря, министр образования Баварской советской республики, в ходе инициированного берлинским социал-демократическим правительством белого террора арестовывается и зверски убивается солдатами праворадикального бандформирования. Как социалист, интеллектуал еврейского происхождения, он, пожалуй, не имел никаких шансов на выживание, попав в руки будущим нацистам, и прекрасно понимал это. Сохранились фотографии, на которых солдаты уводят гордого и невозмутимого Ландауэра в тюрьму. Его жена, Хедвига Лахманн, умерла ещё в 1918 году от распространившегося по Европе "испанского гриппа". Дочери Ландауэра и Лахманн были взяты на воспитание Мартином Бубером.
2. Теория Ландауэра
Находясь, прежде всего под влиянием социальной философии Кропоткина и этическим ригоризмом Льва Толстого, Ландауэр был довольно своеобразным анархистом, который чем далее, тем более отдалялся от немецкого анархистского движения, относясь к оному критически, и развивая собственную позицию. Прежде всего, он критиковал движение за бессмысленный активизм и терроризм, за псевдореволюционные позы и фразы. Таким образом, он был в некотором смысле изгоем среди изгоев - анархизм в Германии почти никогда не был массовым движением. Ландауэр осуждал и брезговал мыслью о насилии, как она проявлялась в "пропаганде действием" (см. Ландауэр, "Анархические мысли об анархизме"). Пьер-Жозефа Прудона, под влиянием экономической и федералистской доктрины которого он так же находился, он считал самым выдающимся социалистом - тот выразил в "незабвенных, и столь же забытых сегодня словах", что "социальная революция нисколько не похожа на политическую, но что она не может стать живой и сохраниться без разных политических революций, но что она является мирным строительством, организацией из нового духа в направлении нового духа, и ничего кроме".
На вопрос, почему он стал анархистом, Ландауэр отвечал следующим образом: не "из любви и сочувствия" к угнетённым, но причиной было "прежде всего, отвращение к человечеству, которое меня окружает, гнев на удобство привилегированных, которые выносят вид своего счастья, построенного на руинах неудавшихся существований и искалеченных существ, и не меньший гнев на опущенность угнетённых, которые ... зачастую походят на тех возвышенных, как одно яйцо на другое".
2.1. Индивидуальный уровень: "Скепсис и мистика. Опыты о критике языка Маутнера", 1903
Сначала стоит сказать несколько слов о самом Фрице Маутнере и его теоретической конструкции, чтобы знать, из чего собственно исходит Ландауэр в своей книге "Скепсис и мистика". Фриц Маутнер родился в 1849 году в Честна-Горжица на территории Австро-Венгрии, ныне Чехия. По собственным словам, в детстве он мечтал стать поэтом, но был вынужден сызмала выражать свои мысли "одинаково хорошо или одинаково плохо" на чешском и немецком языках. Позднее ему пришлось учить идиш и латынь. Молодому человеку открылась тогда вся искусственность и недостаточность языка вообще. Он занимается философией и пытается сформулировать мистику языка в духе Мастера Экхарта - "самое прекрасное, что человек может сказать, это что-то, о чём он мог бы промолчать, если был бы мудр". Маутнер формулирует, вкратце, три рода речи: речь с преобладанием прилагательных выражает настоящую моментальную реальность, познаваемую на опыте, и отрицает "вечное", неизменяемое; речь с преобладанием существительных соответствует "вечным" абстракциям и является вредной для философии; речь, изобилующая глаголами, соответствует миру становления, движения, действия, связи и воли. (Подробно о критике языка, сформулированной Маутнером см. Давыденко Е.А., Философии языка Фрица Маутнера и Людвига Витгенштейна, 2004). В этой связи, надо сказать, что Ландауэр, по всей видимости, учёл вышеизложенное и предпочитает выражать свои мысли глагольным и прилагательным стилями, что делает его язык живым, эмоциональным, но сложным для восприятия. Он постоянно возвращается, кружит вокруг формулируемых понятий, постоянно пытаясь описать их всё точнее и точнее.
В самом начале "Скепсиса и мистики" он высказывает мысль, что было бы довольно плодоносным и интересным предприятием показать историей философии, как за великими разрушителями идейных конструкций и парадигм следуют великие создатели новых мировоззрений - за Сократом Платон, за схоластиками и скептиками следует немецкая мистика, за Кантом - Шеллинг, Гегель и Шопенгауэр. А Ницше как раз представляет собой борьбу между скептиком и строителем в индивидууме. Например, было необходимо пометить на место критики чистого разума Канта критику разума вообще. В этом важную роль играет как раз Фриц Маутнер.
Кант презирал опыт, он формулировал суждения чистого разума, которые присутствуют в нас ещё до всякого опыта - пространство, время, величина, причинность и т.п. Таково и наше естество - только явление в форме времени, но оно тоже является только уже готовой формой человеческой субъективности. Кант обречён двигаться в подобных противоречиях, т.к. пытался подступиться к живому и текучему миру при помощи твёрдых абстракций. Познание мира изнутри невозможно, т.к. даже наше Я есть субъект наших суждений, но мы не знаем достоверно, что оно такое. Маутнер же утверждает, что нет никакого чистого разума, что мы можем получить знания только из опыта. Все общие понятия не являются заложенными в нашей природе, это только слова, обретшие реальную силу, но, тем не менее, только слова. Кант был обречён объяснять слова словами. Маутнер же говорит, что эти "вещи" снаружи, время, пространство и т.д. - стали "вещами" потому что мы выражаем их существительными. "Ваш мир - это грамматика вашего языка", говорит вместе с ним Ландауэр. "Мировоззрение - словарный запас. Словарный запас - память, и наоборот". Мир, природа несравненно богаче, чем то, что мы можем выразить своими убогими словами, восприняв своими убогими чувствами. Речь не может служить нам в понимании и присвоении мира. Как бессловесная частичка мира человек превращается во всё, с чем соприкасается, тут и начинается мистика. Мистика же ни что иное, как игра, фантазия, картина из картинок. Все наши религии, мировоззрения и наука - только поэзия и игра. Критика языка открывает ворота в игру жизни, где всё относительно, где, поэтому становятся возможны великие попытки и проекты.
С точки зрения философии истории Маутнер, а вместе с ним и Ландауэр, опираются на труд некоего Адермарса - "Revolutions de la Mer". В соответствии с этой теорией народы и языки уничтожаются и перемешиваются в циклах ледниковых периодов длинной в двадцать одну тысячу лет. История человечества не знает прямолинейного движения вперёд, только постоянное возвращение. Поэтому Маутнер критикует искусственность языка, её формирующую функцию для нашего сознания. Язык, и прежде всего грамматика, лишает настоящий мир телесности, который воспринимается тогда только в понятиях. Понятия же мертвы и не имеют права царить над миром. Ландауэр ссылается на "великого номиналиста" Макса Штирнера, критиковавшего именно эти "неживые" понятия - Бог, Человечество, Государство. То, что живёт и движется, применяет силу, власть: тут Ландауэр граничит с представлениями Ницше о власти, как о постоянно присутствующем социальном элементе. В наших попытках распознать мир с помощью понятийной науки мы утомились. Нужно присвоить себе мир - "убить" Я мистическим путём, чтобы мировое Я могло ожить. Индивид есть только вспышка в течении душ, космоса. Если мы подступаемся к миру снаружи, мы ощупываем только индивидов, если же мы обращаемся в самих себя, мы выходим за обособленное индивидуальное ощущение. Мы обнаруживаем, что мы являемся всеми нашими предками, бесконечной цепью индивидов. Таким образом, настоящее чувство индивидуальности лежит куда глубже: в общественных инстинктах. Или как говорил Мастер Экхарт: "Бог не един с человеком, но с человечеством". В этом и есть смысл христианской мистики: фигура Христа указывает на возможность бытия одновременно Богом и человеком.
Из случайно и авторитарно возникших учреждений на поверхности человечества, т.е. наций, религий и государств, нельзя производить мораль. Настоящие объединения и сообщества могут развиться только тогда, когда каждый и каждая найдут свои истинные особенности, свои личности. "Родившиеся заново" индивиды не обладают памятью общности и предков, они и есть эта память. И обозначение для чувства общности есть любовь, любовь к людям, а половая любовь связывает нас с грядущими поколениями.
Выпуская полемику против берлинского философа Юлиуса Харта, которая нас не интересует, и дальнейшие рассуждения о непосредственно критике языка у Маутнера, приведём только следующую цитату, поясняющую, зачем Ландауэру критика языка - "Я надеюсь, что вы, теоретики, вместе с художниками только начнёте по-настоящему мечтать и фантазировать; что вы, строители, только тогда начнёте с доселе невиданной глубиной и смелостью разрушать и отстраивать. Ибо там, где больше ничего не стоит, именно там вонзим мы свои вехи. Это, кажется мне, и есть стиль новых людей. 'Критика чистого разума' Канта находится для меня в причинной связи не только с романтикой, но и с революционными изменениями 1830 и 1848 годов; так, великий труд скепсиса и радикального отрицания, созданный Маутнером, для меня является первопроходцем новой мистики и нового сильного действия. Ибо когда убито слово, что ещё устоит? И что, в свою очередь, не должно быть испробовано?"
2.2. Коллективный уровень: "Революция", 1907
"Революция" - это историко-философское эссе о революционных процессах нового времени и всё ещё может считаться основополагающим историко-философским трудом анархизма. Книга, как было сказано, была написана по просьбе Мартина Бубера для издаваемой им серии книг "Общество", была в своё время активно обсуждаема широкими кругами и оказала влияние на таких мыслителей как Карл Мангейм и Эрнст Блох. Это историческое рассмотрение является скорее ан-историческим: т.к. история как наука всегда находится под влиянием нашей воли, наших условий. Мы знаем только наше прошлое, то, что касается нас, как наш путь. Таким образом, прошлое тоже находится в постоянном процессе становления.
Для Густава Ландауэра была важна не столько революция общества, сколько "обобществление" революции: "Революция должна стать принадлежностью нашего общества, основным правилом нашей конституции".
Нужно сказать, к просьбе Бубера написать научное рассмотрение феномена революции, Ландауэр отнёсся скептически - в этом его скепсис в отношении всех общественных наук. Но в начале он пытается придерживаться научной методологии, пытается вывести правила из наблюдений, затем с облегчением отбрасывает это занятие, как ненужное. Начинает он, как и принято, с объяснения своей методологии: актуальная наука не может объяснить постоянно меняющееся общество (в первом же предложении: "Социология не может быть наукой, даже если бы она ей была, по особенным причинам революция была сокрыта от научного рассмотрения"). Вероятно, это скепсис в отношении неудавшейся позитивистской социологии Конта, так называемой "социальной физики". Настоящая наука не индуктивна, т.к. тогда она выливается в простое собирательство фактов, а дедуктивна - исходит из вдохновения, предчувствия, от высшего к меньшему. И на данный момент самый лучший способ разложить вспомогательные конструкции памяти, такие как государство, церковь, классы, народ и т.д., на "сырьё взаимоотношений между людьми" есть социальная психология. Социальная психология это и есть революция, т.к. она срывает священные покровы с якобы неприкосновенных и данных общественных институтов. Руссо, Штирнер, Вольтер были социальными психологами, а, например, казнь Карла Первого и штурм Бастилии были прикладной социальной психологией!
Революция касается всего сосуществования людей, которое в определённый отрезок времени находится в состоянии относительной авторитетной стабильности. Такое состояние называется Топия (слово, возникшее, скорее, как шутка - если есть утопия, должна быть и топия). Изменения этого состояния является Утопией, она относится не к области сосуществования, а к области индивидуальной жизни. Утопия - до чистоты дистиллированная общность стремлений, которые никогда не ведут к цели (т.е. к безупречно функционирующей Топи, которая исключает нищету, несчастье и т.п.), но всегда к следующей Топии. Т.е. утопии никогда не становятся внешней реальностью. Революция же - временной отрезок между двумя топиями, где одна топия уже не, другая ещё не существует. Путь ведёт от одной стабильности через хаос и индивидуализм революционного периода, со звериной жестокостью и героизмом, возвышенным одиночеством и убогой атомизацией массы, к другой стабильности. Всякая Утопия состоит из двух элементов: из реакции на актуальную Топию и воспоминаний обо всех известных Утопиях. "Утопии всегда только кажутся мёртвыми..."
Новая Топия вступает в жизнь, чтобы спасти Утопию, и одновременно означает её закат. Причины для введения новой Топии могут быть разными: разрушенная революцией экономическая, т.е. материальная жизнь общества, защита от соседних Топий, которые начинают опасаться и за своё существование. Ещё живые силы отрицания и разрушения обращаются вовнутрь, против самих себя...
Спекулировать о длительности и регулярности революционных периодов можно сколько угодно, Ландауэр приходит к выводу, что в европейском пространстве достоверно мы знаем только одну Революцию - ту, которая началась с Реформацией со всеми её социальными и политическими изменениями, секуляризацией и образованием государственности, продолжилась в крестьянских войнах, в английской Революции, в Тридцатилетней войне, в американской войне за независимость и Великой французской революции. Например, переход из Античности в Средневековье не был революцией, это было новое начинание. Христианство, случайный продукт распада античного декаданса и еврейского сектантства, встречает молодые "отдохнувшие" европейские народы (это понятие в дальнейшем часто встречается у Ландауэра и типично для его ан-исторического мировоззрения, оно означает народы, утомившиеся цивилизацией, загнавшие сами себя в кризис и вернувшиеся на более примитивный уровень). У молодых народов было уже всё, что характерно для Средневековья: общество из обществ, союз из союзов, федерализм, была и государственность, но только как одно из учреждений наряду с прочими. Именно христианство наполнило эти учреждения духом земной справедливости, что и вызвало особенный культурный расцвет в Европе. Такой точки зрения придерживался и Кропоткин. Живое христианство символично: верующие в сына божьего Христа верят в свою принадлежность к глубинам мироздания. В символике триединства - Бог на небе, его дети (и подобия) на земле и пронизывающая всё идея братства и справедливости.
Со временем христианство всё более становилось официальным учреждением, дух был утерян. Из практики, образа жизни стала вера, догма - и общество начало распадаться, индивидуализироваться и атомизироваться, погоне за богатствами и властью больше ничто не препятствовало. Настоящие христиане стали еретиками, мистиками, революционерами: Мартин Лютер, гуссит Петер Челицкий, предводитель тирольских крестьян Михаэль Гейсмайр, Томас Мюнцер... Все они пытались силой вернуть дух в мир.
С появлением на арене национального государства борьба спускается на ступень ниже - на уровень политики. Начинается эпоха государственных революций. В дальнейшем Ландауэр даёт зарисовку развития идеи освобождения человека и общества эпохи нового времени,: от Томаса Мора и его "Утопии", возможно, первого последовательного европейского анархиста Этьена де ля Бёти и его трактата "О добровольном порабощении", епископа Джона Пионета, монаха Мангольда фон Лаутенбаха, "Vindicae contra Tyrannos" Хуберта Ланге, Джорджа Буханэна до Пьера-Жозефа Прудона.
Разумеется, говорит Ландауэр вместе с Камиллом Десмулином, безответственность власти осталась и после революции, но больше ничто не будет так, как было, свободы слова так просто не убрать из мира, больше ничто не является надёжным, ничто не успокаивается, всё течёт благодаря революции, которая, возможно, продолжается...
В 1907 году Ландауэр не мог обойти вниманием Россию, пусть уделив ей только последний абзац: в то время никто не мог сказать, начинается ли в России что-то, или уже угасает, навёрстывает она или только начинает то, что будет принадлежать всем народам. "В частности же, мы ничего не знаем о нашем ближайшем пути, он может вести через Россию, а может вести и через Индию".
2.3. Утопия конкретно: "Призыв к социализму", 1911
Как идеалист Ландауэр понимает под социализмом тенденцию человеческого воления и понимание условий и путей, которыми достигается цель - исполнение, воплощение новой реальности при помощи идеала. Возможность социализма в конкретный период истории зависит от существования или не-существования общего состояния ума, духа: "связующий дух ... который толкал бы людей изнутри к совместной работе в вопросах общности, производства и распределения нужных продуктов". Социализм невозможен ровно настолько, на сколько мы сами делаем капитализм возможным, и одновременно он возможен ровно настолько, насколько мы делаем капитализм невозможным. Социализм, как представление, таким образом, всегда присутствует в мире. Функции организации, которые использует власть, чтобы легитимировать себя, соответствуют уровню развития средств производства данного исторического периода, поэтому могут исполняться и иначе, коллективно и безвластно (Heinrichs T., "Freiheit und Gerechtigkeit. Philosophieren fuer eine neue linke Politik", 2002)
Ландауэр ставит диагноз своему времени: в обществе царит не дух, а антидух (болезненная индивидуализация и атомизация общества). Европейская культура пришла в упадок. Раньше декадентские культуры могли ожидать вливания свеженей крови, нового живого духа от молодых варварских народов, от влияния обществ, в которых ещё жив дух, т.е. таких выскоразвитых цивилизаций, которые столетиями и тысячелетиями находились в спокойствии. В глобализированном же мире, где даже замершие цивилизации вроде японской, индийской, русской и китайской были вынуждены открыть свои границы и приспосабливаться к торговому капитализму европейской марки, происходит сглаживание различий между культурами. Варварской "помощи" ждать было неоткуда. Поэтому Ландауэр приходит к выводу, что (варварское) обновление должно исходить от нас самих. Ландауэр пытается дать картину царящего в наших обществах не-духа: утрата христианского духа во всём обществе, материальная нужда, опущенность и дегенерация развращённых городской жизнью пролетариев с одной стороны, пустота и лживость обеспеченных и власть имущих с другой. Христианский дух был чем-то вроде внутреннего связующего стремления влюдях, там же, где такого внутреннего вынуждения нет, возникает внешнее насилие. Как говорит Ландауэр: "Где бездушие, там государство"... (Время от времени возникает и понятийная неясность - под антидухом Ландауэр подразумевает иногда и сам институт государства). Тут следует объяснить особое среди анархистов того времени понимание государственности у Ландауэра - по словам Бубера он перешагнул за Кропоткина, считавшего, что государство есть учреждение, овеществлённая власть, которую можно разрушить, упразднить революцией. Государство же является особым родом отношений между людьми, вытеснить который можно только другим родом отношений - Ландауэр называет его "народом", видимо, подразумевая под этим общинный строй. Таким образом, социализм становится культурным движением, борьбой за расцвет народа, за красоту, величие и полноту народов, в более узком смысле, за восстановление справедливого, морального отношения между трудом и потреблением, но не повседневной политикой парламентских партий.
Так, мы вынуждены обратить внимание на партию, которая тоже всегда охотно называла себя социалистической, агитируя рабочих, но, по Ландауэру, таковой не была. Это "марксизм". Следует отдавать себе отчёт в том, что то, что Ландауэр, не скупясь в выражениях, ругает как марксизм, является "просто" немецкой социал-демократией. Но достаётся и Марксу и его учению. Например, Ландауэр, называет Маркса "профессором" - обозначая бездушного буржуазного учёного. В "марксизме" почти всё оказывается таким бездушным и буржуазным - научное суеверие вместо яростного воления, политика и партия вместо стремления к культуре. Ландауэр жёстко критикует так называемые "законы" исторического материализма, в особенности законы движения капитализма, выведенные Карлом Марксом. Старые бабки гадали на кофейной гуще, Маркс же гадал на паре, двигающем паровые машины. По мнению Ландауэра, Маркс слишком сильно придерживался анализа современного ему капитализма, чтобы этот анализ мог обладать универсальной годностью. "У меня вполне есть представление о том, что движется, вполне есть у меня чувство нашего предназначения и нашего пути, и я вполне знаю, куда я хочу идти, куда я хочу вести. У меня вполне есть желание, перенести на многих, отдельных, на массы моё понимание, моё пылающее ощущение, моё сильное воление. Но выражаюсь ли я в формулах? Журналист ли я, который лживо скрывается за маской математика? Крысолов ли я, который ведёт малых детей с помощью научной дудочки в гору безумия и обмана? Марксист ли я?" Всё, что Маркс видел в своё время в Англии, он желает в ещё более утрированном виде поместить в коммунистическое общество - абсолютную централизацию государства, бюрократии, военщины. Будущее государство марксистов - "цветок на дереве государственной, технической централизации", потому что их социализм происходит от капитализма с его государственным управлением и политической централизацией. Но социализм должен исходить из общества, из союза и свободы, социализм есть анархия и федерация, по Ландауэру. Марксисты считают, что средства производства переросли свою надстройку, что они уже социалистические, им не хватает только правильной формы собственности - государственной. Они называют её общественной, но если они и фабричное производство при капитализме называют общественным... Действительная, материальная основа марксистской утопии - технический прогресс, сопровождаемый духовным упадком. Но социализм был и есть возможен во все времена, независимо от уровня развития средств производства, если его желает достаточное количество людей. Такие социализмы, разумеется, выглядели бы все по-разному.
О профсоюзах и их борьбе Ландауэр упоминает тоже. Пролетариат воспроизводит в своей борьбе капитализм, т.к. профсоюзы являются коллективными актёрами, которые как эгоисты борются в существующей системе за своё положение капиталистическими же методами. Перепадает, логичным образом и анархо-синдикалистам - анархистские профсоюзы самое глупое, что могли придумать марксисты, называющие себя анархистами. Профсоюзы, бесспорно, являются средствами борьбы за положение работников в системе, очень полезным средством, признаёт Ландауэр, но они не задуманы как средства преодоление капитализма. Их борьба эгоистична, требуя повышения зарплат, они повышают рыночные цены, что отражается на всех членах общества. Чтобы профсоюзная борьба приобрела социалистический оттенок, профсоюзам нужно организоваться и на потребительском фронте - в потребительских и жилищных товариществах, например. Кроме того, они должны взять на себя борьбу за культуру своих членов, если хотят социализма, и не в последнюю очередь объявить войну пьянству среди рабочих.
Спасение Ландауэр видит не в воскрешении устаревших форм хозяйствования, как может показаться из его критики, не в псевдорелигиозности - дух есть общественный дух, нет индивида, в котором бы этот дух не дремал. Не подразумеваются и возвращение к примитивным средствам производства и антипрогрессизм, как можно было бы предположить, Ландауэр возлагал, например, большие надежды на новые средства коммуникации, связывающие народы Земли между собой (см. Ландауэр, "Послание Титаника"). Радость творчества в небольших общинах и группах, не небесное помрачение рассудка, а земная справедливость и готовность к человечеству создадут социализм. "... Смысловые картины вечного станут общинами, воплощения духа станут организациями земной справедливости, иконами нашей церкви станут учреждения разумной экономики". Экономическое учение Ландауэра не ставит под вопрос рынок как таковой - оно базируется в основном на учении Прудона: нужно правильно обмениваться. Три составляющих современного экономического рабства, при котором работники и работницы лишаются продуктов своего труда:
- собственность на землю. Из собственности на землю рождается и его сопровождающая - безземельность, рабство, крепостничество, трибут, дань, процент, пролетариат. Земля же не знает хозяев, пользоваться ей должны иметь право все.
- циркуляция товаров посредством средства обмена, которое не теряет своей ценности в отличие от самих товаров, т.е. от денег, как мы их знаем. Деньги обладают качеством служить тому, кто не заработал их своим трудом, в ущерб остальным. Вред сегодняшних денег не просто в процентах, в их способности расти, а уже в их нерасходуемости, в возможности накопления их универсальной ценности, в том, что они не расходуются вместе с потреблением. Ландауэр, однако, не предлагает ввести трудовые талоны, которые имели бы смысл только в государственном рабстве, ставя людей в зависимость от министерств. Ценными Ландауэр считает предложения эконома Сильвио Гезеля, разработавшего денежную модель, где деньги со временем теряют ценность, где интерес обладателя денег состоит в том, чтобы скорее обменять их на продукт. Модель эта, к слову, опирается на опыт некоторых средневековых городов, и была опробована в виде стабилизирующего механизма в условиях капитализма во многих регионах современной Европы.
- прибавочная стоимость. Тут Ландауэр различает между рыночной ценой и потребительской ценностью товара. Ценность - идеальное или социалистическое требование, чтобы цена соответствовала ценности, иначе говоря, чтобы общая сумма зарплат и других затрат на производство соответствовала общей сумме цен в конечной стадии товаров.
Что бы люди ни делали в условиях капитализма, впутывает их ещё больше в капитализм. Выпутаться может лишь тот, кто материально и духовно готов покинуть капитализм, как говорит Ландауэр во многих своих статьях, "прекратить играть роль и начать быть человеком". Основной формой социалистической культуры является союз самостоятельно хозяйствующих и обменивающихся друг с другом общин, ведь борьба социализма есть борьба за землю, социальный вопрос есть аграрный вопрос. "Голод, руки и земля" существуют и так, осталось только вернуть себе землю. Марксистские надежды на пролетариат ошибочны, случись революция, никто не знал бы, что нужно делать, а городской коррумпированный пролетариат и того меньше. Посему решением являются коммуны и поселения. Семья, брак (по этим не стоит понимать буржуазный институт брака, как мы его знаем) - вот что Ландауэр считает подходящей формой для естественного союза людей. Если вернуться к христианским еретикам, практиковавшим религиозный коммунизм в своих общинах, мы увидим, что общины, как правило, не переживают своих харизматических лидеров. А половая любовь, как мы знаем из "Скепсиса и мистики", является естественной и крепкой связью между поколениями (об этом см. также статью Ландауэра "О браке"). Разумеется, общины должны быть организованы между собой по федералистскому, субсидиарному принципу: чем выше политический уровень, тем меньше количество задач.
На начальных этапах коммуны будут сотрудничать с социалистическими профсоюзами, например, поддерживая их продовольствием во время стачек, и являть собой пример для городского населения. Ландауэр требует от нас: "Пример и самопожертвование! ... Теперь нужно ещё принести жертвы другого толка, не героические, а тихие, невидимые жертвы, чтобы показать пример правильной жизни. Тогда из немногих станут многие, а многие станут немногими".
3. Критическая оценка и актуальность Ландауэра сегодня
В первую очередь, внимания заслуживает теория государственности у Ландауэра. Государство не вещь, которую можно разбить, а отношение. Мы все в определённом смысле являемся государством, как ни парадоксально это звучит для анархистской теории, привыкшей противопоставлять государству-узурпатору доброе и творческое общество, которые рады бы жить в братстве, да не могут, государство мешает. Таким образом, Ландауэр описывает проблему реалистичней, но её больше не решить "простым" обезглавливанием короля. Его теория добровольного подчинения перекликается с более поздними и чётче разработанными теориями Грамши, Фуко и Делёза. Так, Ландауэр, спустя сотню лет, ещё представляет интерес для так называемого постанархизма. Вообще же, Ландауэр вполне мог повлиять этой своей теорией на знаменитого социолога Фердинанда Тённиса, который в своей фундаментальной работе "Община и общество" делает весьма похожие выводы (см. например, Чеснокова В., "Фердинанд Тённис", http://socreal.fom.ru/files/sr0703-090-105.pdf)
Исходя из этого понимания государственности, Ландауэр поднимает вопрос о вине, об ответственности индивида за мир, как он есть. В марксистской теории индивид только играет роль, которую на него возлагает общество, сам индивид в общественных отношениях не суть важен. Он социализован определённым образом и действует соответственно. Социализация, однако, не происходит автоматически, минуя самостоятельное осмысление ролей, кроме того, она не может полностью подчинить индивида роли. По Ландауэру, человек вполне ответственен за то, что делает в той или иной роли. Называть полицейских и прочих служащих репрессивного аппарата "рабочими в униформе", как это делает немецкая социал-демократия, анархисту не придёт в голову. Они хотя бы отчасти осмысленно сделали свой выбор и извинения - "надо же было как-то на жизнь зарабатывать" - анархистами не принимаются.
Заставляет обратить на себя внимание и критика социального, благотворительного государства и социально-партнёрских профсоюзов. Государство благотворительное так и остаётся государством, к тому же коррумпируя людей ещё больше, лишая их инициативности, замещая живую человечность "слепо функционирующим механизмом". О роли профсоюзов было достаточно сказано выше. Хотя критику профсоюзов не следует рассматривать как призыв к их упразднению: Ландауэр вполне признаёт их пользу - нет смысла рассказывать о культуре и социализме недоедающим и работающим по 12 часов в сутки рабочим...
Как и многие анархисты, Ландауэр вполне ценил труд, проделанный Марксом, но не особенно любил, точнее особенно не любил марксистов. Вся его критика марксизма является большей частью критикой немецкой социал-демократии, коррумпировавшей не только немецкое рабочее революционное движение, но и, пожалуй, европейское в целом, в виду своей влиятельности. Ландауэр хотя и назвал Маркса "профессором", вкладывая в это негативный смысл, но оговаривался, что этот хоть "профессор" настоящий, и его научный труд действительно выдающийся, в отличие от прочих социал-демократических мещанских "профессоров". В целом, возникает ощущение, что Ландауэр был плохо знаком с трудами Маркса, имел бы он возможность ознакомиться с "Экономическо-философскими манускриптами", мнение его наверняка бы изменилось. Стоит только привести в пример статью Ландауэра "День труда" или цитату из "Скепсиса и мистики" - "Горе несчастным, чьё человеческое существо целиком не дрожит от любви, для которых удовлетворение при зачатии не более чем чувство кожи и напряжённость!" - чтобы заметить сходство с радикальным гуманизмом Маркса.
Значительна также и роль в борьбе и становлении социализма, которую Ландауэр отводит культуре. Культура не делится по классовому признаку и призвана воспитывать в человеке самое лучшее и доброе, а социализм для Ландауэра начинается в голове. Опыт революционных движений и социалистического строительства показывает, что вопрос сознания является чрезвычайно важным.
Критики же, в первую очередь, заслуживает модная во время Ландауэра идеализация Средневековья. Так, можно заметить, что в картине этой эпохи Ландауэр просто закрывает глаза на еврейские погромы, на сожжения ведьм и мракобесие, на то, что христианство всегда было в Европе репрессивным инструментом. Мысль о том, что традиционное общество, состоящее из маленьких групп, было пронизано идеей справедливости, более чем романтична. Как указывают Фуко и Бауман, в традиционном обществе такие средства контроля, как всеобщая и взаимная слежка и телесная муштра, особенно удобны в маленьких сообществах. Их распад, тут Фуко и Бауман подтверждают мысль Ландауэра, привёл к возникновению абсолютистского государства как всеобщей контрольной инстанции в Европе. Так что - дух христианства?! Просто члены традиционного общества не воспринимают контроль как нечто налагаемое на них извне.
Критики заслуживает и антропология Ландауэра: он приписывает людям врождённую тягу к созданию обществ, что вполне может быть верным, но производить из неё стремление к социализму? Именно социализация, никогда не удающаяся на сто процентов, оставляет место недовольству, представлению об ином общественном устройстве и бунту, чего, однако, может и не произойти...
Со стороны марксистов ещё при жизни Ландауэра раздавалась критика, что сельскохозяйственные коммуны являются просто формой эскапизма. Говоря вместе с Адорно, правильной жизни в неправильной быть не может, от капитализма не убежать. На что Ландауэр отвечал, что это не форма бегства, это выход из системы, призванный служить примером, чтобы однажды эту систему перевернуть и упразднить. "Социализм, как и всякая жизнь, - попытка". Заключённые в капиталистических условиях, федерации поселений, однако, остаются неизбежно включёнными в капиталистическую экономику.
Говоря же о критике капиталистической экономики и присущего ей преобладания товарного производства, следует заметить, что Ландауэр игнорирует отчуждение, возникающее даже при простом товарном производстве. Отчуждения Ландауэр не рассматривает в своих больших теоретических работах вообще. Считает ли он, что в более-менее сложных и дифференцированных обществах разделение труда и обмен неизбежны, что коммуны будут преимущественно автаркическими - об этом в "Призыве к социализму" не говорится ничего.
Без претензии на полное изложение идей оригинального этого мыслителя и практика анархизма были вкратце изложены только три основных труда Густава Ландауэра. В них, разумеется, не стоит искать готовых ответов, но всегда можно почерпнуть интересные импульсы, мысли и идеи на пути из "бес-человечества" в человечество истинное.