В середине весны я заболел. Заболел тяжело, меня уложили в больницу, ежедневно брали кровь, кололи, капали какие-то лекарства и "химию".
Если раньше меня пугал лишь один вид шприца, то теперь я дошел до полнейшего равнодушия. Мне стало совершенно безразлично - останусь ли я жить, или мне суждено умереть. У меня не осталось сил сопростивляться.
Наверное, если бы от меня потребовалось поднять руку, чтобы спастись, сейчас даже на это у меня не осталось ни сил, ни желания.
Мое состояние не прошло мимо врачей и сестер, и они принялись лечить меня теперь еще и от депрессии - так они между собой именовали мое безразличие и покорность судьбе.
Они прибавили мне каких-то таблеток, стали ежедневно усаживать меня в кресле возле окна, и даже несколько раз вывезли в коляске на прогулку.
Откровенно говоря, эти прогулки нагоняли на меня еще большую тоску. Я лежал в "одиночке", и вид множества других больных, мелкими шажками и с унылими лицами вышагивающих по дорожкам больничного сквера, еще больше выбивал меня из колеи.
Начиналось лето, а дни стояли уже по-августовски жаркие и сухие.
Тем временем моя болезнь стала понемножку отступать. Врачи все время что-то лопотали о лейкоцитах и ремиссии, а я чувствовал только одно - возможно, я сейчас не умру. Т.е. умру, но, может быть, не так скоро. Еще чуток поживу.
Когда "будущее" олицетворяется лишь еще одним днем, полным боли, уколов, каких-то неведомых тебе самому терминов, которыми так любят сыпать врачи , их неловким подбадриванием и откровенным враньем, жить и строить планы на "будущее" не хочется. Мне лишь хотелось съежиться до размеров кончика иголки, уменьшиться, "не быть", так, чтобы меня никто не нашел. И тогда бы мои страх и боль тоже уменьшились - стали бы еще меньше - "с-иголочное-ушко" - и просто исчезли бы.
Теперь же "будущее" разрослось не несколько месяцев - или лет вперед, и его надо было чем-то заполнять.
Каких-то планов или давних сильных желаний у меня не было. Мне не хотелось "успеть увидеть мир", или отведать какое-нибудь диковинное блюдо, или еще чего-нибудь в этом роде. Вообще, за проведенное в больнице время любое сильное желание, заполняющее мое существо целиком, стало казаться мне непроходимой глупостью, закрывающей - и затмевающей собой остальной мир.
Я разучился радоваться даже таким простым вещам, как пенка на утреннем кофе, или свежесрезанные цветы, которые так заботливо приносила мне в палату сестра. Наверное, в душе я уже частично умер.
Между тем физически я окреп настолько, что смог встать с кровати и даже вышел прогуляться. Спустился в сквер.
До чего же там было хорошо!
Вечерело, воздух был влажным - уже включили поливалки. По вечернему терпко и сладко, словно желая отдать до конца последние капли своего аромата перед тем, как закрыться, пахли цветы.
В конце аллеи на скамеечке сидела парочка душевнобольных из психического. Я их давно приметил - их видно из окна моей палаты. Они сидели там каждый день и играли в шахматы. В обед приходили санитары, собирали фигуры и под руки уводили их в отделение, а после "тихого часа" они появлялись снова. Чинно усаживались, неторопясь расставляли фигуры и вновь принимались играть, и так вплоть до наступления темноты.
Я настолько привык видеть их согнутые над доской фигуры, что, если они запаздывали, волновался - не случилось ли с ними чего. Я выглядывал из окна каждые несколько минут и успокаивался только тогда, когда игроки занимали свои привычне места.
Они выглядели такими погруженными в игру, настолько отрешенными ото всех - от больных, посетителей и их детишек, персонала, постоянно снующего взад-вперед по аллее!
... Двое игроков, создающих всяких раз заново свой собственный мир... Даже своими позами они выражали "неприсутствие" здесь, этакое возвышенное отчуждение, их словно бы окружала невидимая остальному миру стеклянная стена, никакие посторонние звуки сквозь нее не проникали. Возможно, так выглядел бы монах, вздумайся ему медитировать посреди шумной аллеи...
Итак, я окреп и спустился в сквер.
Оба моих "знакомых" шахматиста были на своих местах - сидели и напряженно глядели на доску. Изредка один из них брался за одну из фигур, в задумчивости приподнимал ее над доской, держал некоторое время и лишь затем делал ход. И они вновь погружались в размышление.
Я немного разбираюсь в шахматах, знаю, как ходит каждая из фигур, и немного играю. Мне было так любопытно взглянуть поближе на игроков, что я сразу же стал "гулять" в их сторону.
Когда я подошел к ним вплотную и взглянул на доску, я обомлел... Фигуры - черные и белые - стояли вперемешку, вне всяких правил и клеточек!
Сами игроки!..
Боже милосердный, один из них был слепой, а второй... Пустой взгляд, абсолютно дегенеративное выражение лица, полуоткрытый рот с обиженно отпяченной нижней губой! Какая там мысль, какое сосредоточение! Он выглядел полнейшим идиотом.
Они не играли.
Каждый из них был в своем мире, где-то далеко, а шахматы служили своего рода антуражем, как эта скамейка или липы вокруг. Они не занимали мыслей игроков, и, судя по их лицам, ни одна мысль даже случайно не забредала в их головы.
Они просто сидели перед шахматами, их приводили по утрам, а в обед или на ночь уводили...
В растерянности я сел на скамеечку неподалеку и от нечего делать решил за ними немного понаблюдать.
Тот, который слепой, сидел с полуулыбкой на лице и поглаживал фигуры. Никакой очередности в ходах, естественно, не было - каждый ходил, как хотел, когда хотел и той фигурой, что попадется под руку.
Второй - идиот, сидел нахмурившись и тихонько раскачивался. Казалось, он чем-то очень недоволен - он тихонько подвывал, ритмично покачиваясь из стороны в сторону и тихонько подвывал в ритм. На доску и фигуры он не глядел, его взгляд был устремлен куда-то вдаль, в начало аллеи.
Вечерело, зажглись фонари. За больными должны были вот-вот прийти санитары...
Внезапно слепой приподнял с доски одну фигуру - некоторое время подержал ее в воздухе и аккуратно поставил ... на краешек доски, туда, где не было клеточек. Идиот тихонько захихикал, потирая руки.
В конце дорожки показались два санитара. Быстро и уверенно они подошли к моим шахматистам, один проворно сгреб фигуры с доски, второй принялся отвязывать слепого от скамейки. Я и не заметил сразу, что он был привязан!
- А зачем вы его привязываете?
- Да он же ни черта не видит, и не соображает ничего, а все норовит встать и пойти - домой просится! Упадет, голову разобьет, а нам потом отвечать за него.
Тем временем другой санитар уже собрал шахматы, взял под руки второго игрока и повел его в отделение. Первый сгреб слепого со скамейки и последовал за ними.
Я остался сидеть на "их" скамейке в полнейшей растерянности...
За то время, что я наблюдал моих игроков, я уже успел привыкнуть к ним, придумал каждому из них свою историю и судьбу - и вот теперь мои фантазии рассыпались, словно картинка из риса, которую так бережно выкладывают монахи... Мне стало грустно.
Уже было совсем темно, меня, наверное, искали в отделении. Я потихоньку встал и пошел к себе...
На следующее утро пришли мои анализы - оказалось, у меня сильно упал гемоглобин и нужно было срочно получать кровь. Подскочила температура и несколько дней я пролежал в кровати, не в силах даже подползти к окну.
Через четыре дня я наконец-то смог встать - сам сходил в душ, а вечером спустился на прогулку - за это время я успел соскучиться по "моим" шахматистам.
За доской на скамейке сидел только слепой - второго игрока не оказалось. Привязанный, он сидел на скамейке, поглаживал сухими ручками шахматные фигурки и изредка переставлял их. Как и в прошлый раз, фигуры на доске стояли в полнейшем беспорядке. Отстутствие партнера его совершенно не смущало, не было похоже, что он его заметил.
Мне захотелось с ним заговорить.
- Хорошая сегодня погода, а?
Душевнобольной ничего не ответил.
"Может, он не только слепой, но еще и глухой?", - подумал я.
Больной продолжал сидеть, согнувшись над доской и ласково поглаживая пальцами ладью. Вдруг он заговорил:
- Тебе очень плохо?
От неожиданности я даже растерялся.
- Почему вы так решили?
- От тебя воняет лекарствами.
Я не сразу нашелся, что ответить.
- Нет, ничего, мне уже получше.
Какое-то время мы сидели молча.Я спросил:
- Вы любите играть в шахматы?
Не сразу, помолчав несколько минут слепой ответил:
- Шах-мат, мат-шах.... Совсем как в жизни... Да, люблю поиграть - я ведь уже стар.
- При чем тут - стар?..
- Так ведь старики - как дети, им бы только играться.
Я был сбит с толку.
- Но вот сейчас - вы же играете?
- Играю и сейчас... Вот только не знаю, когда и как закончится моя партия.
- Какая ваша партия - вы вообще видите, с кем вы играете?!
Тут слепой рассмеялся - тихим, противным таким смешком, как горошины по полу рассыпал:
- Я играю один на один - с Господом Богом, и только Ему и ведомо, когда и чем закончится наша партия. У Него невозможно выиграть, вон - пытался тут один, сидел напротив меня, так Он окончательно лишил его разума и воли, бедняга совершенно сошел с ума.
- А вы - вы сами - не сошли с ума?! Вы - не сумашедший?
- Я-то? Да, и я тоже... Конечно, ты прав. Но не настолько. Безумие - оно как океан, мы все входим в него понемножку, шаг за шагом - год за годом, и когда его воды смыкаются над головой, значит, все, игра проиграна. Игра проиграна, да... Лишь единицам - тем, кто успевает научиться ходить по воде, удается избежать этой участи и взмыть над его водами.
... Я сидел, совершенно ошарашенный. "Бред сумашедшего"...
- С тобой Он обошелся более милостиво - ты умрешь в сознании, ты ведь уже умираешь, ведь так?
- ????!!!
- Да не пугайся ты, мы же оба в больнице, а не на вечеринке. А ты, видно, еще не свыкся с тем, что умираешь. Боишься.
- А ты - не боишься?
- Я давно уже умер, я - сумашедший и слепой, такой вот живой мертвец. И знаешь, что я тебе скажу?
- Что?
- С тех пор, как я перестал бояться смерти, а просто взял и умер, мне стало лучше жить.
- Как это? - я был раздражен и сбит с толку, мне хотелось поскорее прекратить этот разговор и уйти, но безумный слепой напротив меня воодушевился и совсем не собирался меня отпускать:
- Да. Да, жить стало очень радостно, очень жаль, что я не умер раньше, когда был помоложе. Тогда бы я не потерял зря столько лет.
- И кокой же смертью ты умер? - я не мог удержаться от иронии.
- Я отказался смотреть на мир.
- ? И что, слепым жить лучше?
- Да. Я научился видеть душой.
- Но ведь ты еще жив - ты дышишь, говоришь со мной.
- Нет. Меня нет в вашем мире - он темен и пуст.
Я молчал, не зная, что ответить. Без сомнения, он больной, сумашедший, нельзя воспринимать его всерьез. Наверное, я просто соскучился по людям и общению, раз сижу тут и веду совершенно бредовые разговоры со слепым душевнобольным стариком.
Старик же продолжал:
- Ты тоже скоро умрешь. И послушай мого совета - умирай, не сопротивляйся смерти. Просто поддайся ей, пусть она обнимет тебя и ведет по жизни, сколько бы тебе не осталось - день, месяц, год. Только бесстрашие перед смертью и дает нам настоящее чувство жизни.
Слепой так воодушевился, что сделал попытку встать со скамейки во весь рост, но ремни, которыми он был привязан, не позволили ему этого.
- Вот идиоты! Ты только подумай - они меня привязывают, чтобы со мной чего-нибудь не случилось! Болваны! Я уже тысячу раз им объяснял - я давно мертв, а они не понимают!
Тут он перешел на шепот:
- Хочешь, скажу, что меня больше всего тревожит?
- Скажи.
- Мне тут совсем не с кем вот так поговорить, по душам. Со мной в палате живет один - но он дурак. Я так одинок!
Т.к. я молчал и не останавливал его, слепой продолжал:
- Люди думают, что старость - это когда подводишь итоги, и к этому времени человек должен научиться нести свое одиночество. Да... Человек рождается один, живет - один, и умирать должен один. Только полюбив, мы можем разрушить - ненадолго - свое одиночество. Вот ты - скажи, ты одинок?
Я замешкался. Как тут можно ответить? Да, я жил один. У меня не было ни жены, ни детей, ни семьи. Пара приятелей, которым я вовсе не был интересен - и все. Я был одинок, но сказать, что я страдал от одиночества?.. Нет, ничего такого не было. Мне было хорошо с самим собой.
А слепой все продолжал:
- Тяжелее всего от того, что я никому не нужен. Никому до меня нет дела.
- А тебе? Тебе - есть до кого-нибудь дело, тебе кто-то нужен?
- Мне? Нет конечно, я же тебе сказал - я мертв.
Уже было совсем темно, а санитары почему-то не шли. Мы молчали. Нарушил молчание слепой:
- Знаешь, я давно уже так откровенно ни с кем не говорил. В чем-то мы, мертвые похожи, я чувствую с тобой какое-то родство.
Почувствовав, что меня покоробили и задели его слова, слепой вновь засмеялся - своим тонким, дребезжащим смешком.
- Не обижайся, я же заговорил с тобой, как с равным, а это комплимент.
Тут уж я не выдержал - и засмеялся ему в ответ - этот сумашедший слепой старик видит во мне равного, "брата по разуму"! И старик вторил мне тоненьким, таким противным смешком...
* * *
На следующий день я встал с решимостью спуститься в сквер и еще раз поговорить со слепым сумашедшим. Вчера я даже не узнал, как его зовут.
Я прождал его делый день, с перерывом на обед и лекарства, но он так и не появился.
Не привезли его и на следующий день.
Это был единственный человек, который за последнее время был мне интересен, человек, с которым я сблизился, мне его недоставало и я скучал.
Прождав безрезультатно еще несколько дней, я решил пойти его разыскать.
Получив с утра горсть таблеток и твердо пообещав вернуться к обеду, я спустился на лифте, вышел, и потихоньку (быстро я не мог) побрел через сквер, в психиатрическое.
Нашел я его, как ни странно, очень быстро.
Он лежал один в двухместной палате, рядом с постом. Заострившееся лицо, и без того худое, выражало страдание. К руке тянулось множество трубок, попискивала капельница.
Войдя, я тихо опустился на пластиковый стул возле стены. Какое-то время мы молчали.
Нарушил молчание слепой. Он сказал:
- Это ты? Подойди поближе.
Я послушно встал и пододвинул стул к кровати больного.
- Я ждал, что ты придешь.
- И я пришел.
- Да...
- Мы с тобой не договорили тогда... Помнишь - шахматы с Богом... Да, так вот... Он говорил медленно, каждое слово давалось ему с видимым усилием. - Меня всегда занимал один вопрос - зачем Ему надо, чтобы мы тут, на земле, мучались, росли не только телесно, но и душой?
- Что? Я не понял...
- Ну подумай... Вот мы рождаемся... беспомощные, маленькие... растем... нас шпыняют, "воспитывают"... меня всегда занимало - зачем Ему там, наверху, надо, чтобы мы тут страдали и мучались? Зачем? Это что, улучшает породу? А Господь, как опытнейший скотовод, сортирует нас - и в голове очереди стоят отборнейшие особи?
... Эти мысли мне прежде никогда не приходили в голову...
А слепой все продолжал:
- Что? Не знаешь? Только не говори про очищение страданием и прочую чушь. Мы с тобой оба терпим боль... Ему - там, зачем-то надо нас хорошенько помучать, прежде чем он приберет на к себе. Я скоро с Ним увижусь, обязательно спрошу Его, если, конечно, Он снизойдет до беседы со мной. Только жаль, не смогу передать тебе ответ...
Этот длинный и эмоциональный монолог утомил больного. Он попросил пить, и сделав несколько глотков, откинулся на подушки и затих. По-прежнему тихо попискивала капельница. ...
Я вышел из палаты и тихо закрыл за собой дверь.
Больше я своего слепого шахматиста не видел - на следующий день меня выписали, и теперь мне предстояло играть свою Партию со Всевышним...