На службе в БМБ у Нейона Ти была масса свободного времени. Под свободным временем он понимал время полёта на очередное задание. А как ещё можно было назвать то время, когда ты предоставлен самому себе и ничего не делаешь? Обычные задания, без форс-мажора, по продолжительности на девяносто процентов состояли из времени полёта. Лишь десять процентов времени уходило на само задание: прилетел, груз сдал - принял или выполнил - отметился и - домой. Опять у тебя свободное время. Нейон Ти не терял времени даром. Накануне старта он традиционно совершал визит в книгохранилище. Другие агенты БМБ посмеивались над ним, давно отвыкнув от книг и перейдя на компьютерное видео - и аудиочтение. Но Нейон Ти ничего не мог поделать с собой, не задумываясь о той власти, которую имели над ним древние КНИГИ.
Он просто брал в руки очередной фолиант и с замиранием сердца открывал первую страницу, вдыхая запах - запах букв, слов, строк, запятых и точек, заполнявших страницу, запах страниц, заполнявших книгу.
Нейон Ти держал книгу в руках, словно ребёнка, рождённого человеческой мыслью. Разве мог компьютер, напичканный микросхемами, вызвать такие чувства? С книгами Нейон Ти никогда не чувствовал себя в одиночестве. Особенно его привлекали старинные фолианты, в потрёпанных переплётах, в замусоленной обложке. Он благоговел перед ними, хранившими мудрость веков. Наушники нейропереводчиков позволяли читать книги на любых языках и наслаждаться подлинниками. Однажды эти наушники подвели его.
Не мог ведь он обвинить самого себя в тот раз, когда, углубившись в чтение, он забыл и про обед, и про ужин, и про время суток. Это бы ничего, не пролетай он рядом с Терпинией. Обитатели той планеты зарабатывали на жизнь сбором дорожных налогов с транзитных звездолётов. Нейон Ти не заметил, как пролетел мимо пункта оплаты пошлины за вход в воздушное пространство планеты. Он спохватился только тогда, когда кубарем слетел с дивана, ощутив шишку на лбу и исчезновение тяги двигателей. Наушники свалились с головы. Он услышал пронзительный, неприятный вой сирен, от которых не спасала обшивка звездолёта. Нейон Ти бросился к иллюминатору. Его звездолёт был окружён целой стаей сторожевых звездокаров Терпинии, удерживавших огромную сеть, в которой запутался его звездолёт.
Терпинии платили все. Она не признавала Бюро Межзвездной Безопасности, делая свой бизнес. Никогда в своих мемуарах Нейон Ти не рассказывал о том, что за свою любовь к книгам неделю просидел на штрафстоянке Терпинии. Он заплатил дорожный налог, штраф за нарушение границы, да ещё пришлось поделиться ядрами урана из бака ракетного топлива за ремонт ловушки звездолётов.
Всё это было давно. Сейчас вместо этого заслуженный отдых и стол, за которым он пишет мемуары. Нейон Ти повернул голову. Вот она, на полке, книга, виновница тех давних неурядиц. Он взял в руки обветшалый, затертый до потери цвета том. На обложке еле различимая надпись ЗАПИСКИ КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА.
Это был единственный случай, когда Нейон Ти в свои мемуары вставил чужой рассказ, историю о чужих приключениях не в просторах космоса, а в далёких недрах истории Земли. Он ничего не смог с собой поделать. Вот и на этот раз, взяв книгу в руки, он сел и начал читать, забыв обо всём. . . .
Родом я из Йорка. Только не спрашивайте меня, знаю ли я того моряка, что известен миру под именем Робинзона Крузо. Как я могу его знать, если живу больше ста лет после той истории, что случилась с ним. Я знаю только его памятник. У нас его всем показывают. А в остальном это обычный портовый городишко, каких немало на побережье моей любимой Англии. Но я не моряк. И не собирался им быть. Так получилось. Я врач. Если бы не моя несравненная Абигаль, моя невеста, никогда бы со мной не приключилось того, о чём я хочу поведать, чтобы враз и навсегда избавиться от своих воспоминаний, настолько удивительных, что я сомневаюсь в доверии к ним со стороны тех, кто пожелает с ними познакомиться.
Несмотря на то, что население города состояло из одних моряков, и город не мог похвастать обилием врачей, практика у меня была никудышная настолько, что не позволяла подумать о женитьбе на моей несравненной невесте. Чтобы поправить свои дела, я устроился на судно врачом. За один рейс в Индию можно было заработать и на свадьбу, и на аренду помещения для приёма больных.
Для меня это было прыжком в неизвестность - морская служба. Ничего я о ней не знал. Не знал, что "минусов" в ней скрывается куда больше, чем "плюсов", о которых кричат, нанимая на корабль. Абигаль гордилась мной за такое решение. Я знал, что моряки - здоровый народ, поэтому не опасался большой работы.
Наш трёхмачтовый парусник "Кэтти" вскоре вышел в море и взял курс на Индию. Мне всё было в новинку и в удовольствие во время трёх первых недель рейса. Я ошибался, думая, что так будет всегда. До Индии я так и не добрался. По словам бывалых моряков, мы уже обогнули Африку, когда налетел шторм. Первый и последний в моей жизни. Всю оставшуюся жизнь я буду задавать себе вопрос - выпадет ли мне случай испытать в жизни что-нибудь пострашней того шторма? До написания этих строк ничего подобного пока не было. Даже ураган, вернувший меня в цивилизованный мир, не идёт ни в какое сравнение с теми ощущениями.
Уже после первых ударов шторма я в ужасе обхватил руками голову в своей каютке, пытаясь усидеть на кровати. Под шум и завывание стихии я чувствовал себя спичкой в пустом коробке, который пинает нога великана. Меня швыряло из стороны в сторону. Я начал терять представление о том, где пол, а где потолок моей крошечной каюты. Вдруг раздался страшный треск, от которого даже притих шум урагана. Я в ужасе вскочил и бросился наружу, прочь из каюты, гонимый этим звуком. Казалось, что корабль разваливается на части.
Наверху, на палубе, меня встретила мгла вперемешку с водяными валами, перекатывавшимися через палубу. Шквал налетел внезапно. Моряки не успели убрать паруса. Буря обломила фок- и грот-мачту, словно это были жалкие соломины. Страшный треск стоял в моих ушах, а перед глазами вырастал водяной вал, верхушка которого терялась во мгле. Вал этот обрушился и смёл в пучину обломки мачт вместе с реями, с обрывками вант, с кусками парусов. Остатки мачт безобразными щепками торчали из палубы, как страшный памятник былой красоте и величию изуродованного корабля. На палубе не было ни души. Где все?! Где команда?! Неужели я тут один?! Может, они спаслись на шлюпках? Но какое спасение может быть человеку в этом буйстве стихии?!
Я понимал, что от меня ничего не зависит. Мне страшно было выйти на палубу. Мне страшно было спуститься в каюту. Зачем я поднялся оттуда?! Лучше бы принять смерть, не видя ничего этого!
Вдруг я услышал какой-то звук в рёве урагана, совсем неуместный для голоса стихии. Обернувшись назад, в сторону кормы, я увидел штурвальное колесо. Оно знаком беды торчало посреди палубы. Брошенный моряками, штурвал теперь бросил наш корабль на волю разбушевавшейся стихии. Но штурвал к слабому звуку не имел никакого отношения. Он не мог кричать человеческим голосом, а голос раздался вновь и был еле слышен сквозь шум волн и свист ветра.
Тут же я увидел фигурку человека. Она копошилась возле бизань-мачты. Я уже кое-что успел узнать об устройстве нашего корабля. Моряк видел меня и призывно махал мне рукой, другой рукой ухватившись за мачту.
- Что он там делает?! - ужаснулся я: Как его не смыло за борт?!
Моряк продолжал звать меня к себе, размахивая рукой.
- Зачем? Что ему надо? Может, ему нужна помощь? - спохватился я, и мысль эта толкнула меня вперёд. Я сам не ожидал, что был способен на такое - сделать шаг вперёд и выйти на палубу, туда, в пасть стихии. Но фигурка моряка всё заслонила у меня перед глазами. Действовал я машинально, словно тело руководило моими действиями, а я лишь подчинялся ему, положившись на его инстинкт самосохранения, который помогал выбрать время для очередного броска вперёд в промежутках между волнами, обрушивавшимися сверху.
Сам не понимая, как мне это удалось, вскоре я был на корме и изо всех сил цеплялся за мачту, за её пеньковый бандаж. У мачты оказался боцман. Бывалый моряк. Он знал, что надо делать, в отличие от меня, ожидавшего своего конца. Для него это была рабочая обстановка, даже не изменившая выражения его лица, к которому я привык за три недели. Он был не растерян, не напуган, а сосредоточен и спокоен, как будто делал обычную работу.
- Держи! - крикнул он и протянул мне длинную веревку.
- Зачем?! - прокричал я, не слыша своего голоса.
- Держи! - ещё громче заорал боцман и показал рукой на себя. Я увидел, что он был обмотан толстой верёвкой, привязанной к мачте.
- Привяжись! - крикнул он мне. Я обмотался верёвкой и мы вдвоём, с трудом держась на ногах, обмотали её вокруг мачты. Боцман затянул её узлом.
Буря не собиралась стихать, швыряя корабль с гребня волны в бездну и обратно. Сверху, над головой, оглушительно хлопали паруса, каким-то чудом всё ещё оставаясь на реях. Вдруг порыв ветра ударил по ним. Они затихли, выгнувшись в дугу и потянув за собой мачту со всем рангоутом и такелажем. Всё происходило словно в замедленной съёмке моего, застывшего от ужаса, сознания. На самом деле прошёл один миг, и я снова услышал страшный треск, перекрывший шум урагана. Казалось, что треск раздавался из-под наших ног. Мачту наклонило и бросило в бушующий океан, туда, мимо штурвала, ломая планширь, выворачивая наизнанку палубу. Мелькнуло лицо боцмана, перед глазами сверкнула серьга в его ухе, и всё ушло в клокочущую пучину, скрывшись под водой, в царстве тьмы и неожиданной тишины. Так хотелось тишины!
Но мне не суждено было обрести вечный покой и тишину. Обломок мачты бросало так, что порой она взмывала на волнах вертикально вверх. Мне приходилось вместе с ней повторять все её движения, ударяясь в этих движениях и о мачту, и о боцмана, болтавшегося рядом со мной. Удары были весьма болезненны. Но боль напоминала мне о том, что я живой, что тело моё ещё чувствует.
Привязаны мы были крепко. На верёвки было гораздо больше надежды, чем на мои слабые усилия. Я почти не держался за обломок мачты, удерживавший меня наплаву. Находился я в исступлённом состоянии, не понимая, зачем всё это, когда исход предрешён и выхода нет. К чему все эти мучения?
Не знаю - терял я сознание или нет. Не знаю - сколько бушевал шторм. Когда я открыл глаза, светило солнце и волны ласково покачивали на своих спинах обломок мачты. Тишина расслабляла и отбивала всякое желание двигаться. Серьга в ухе боцмана ярко сверкала на солнце, как медаль за моё спасение. Лицо боцмана не меняло привычного выражения спокойствия и сосредоточенности. Похоже, никакие силы не могли изменить это выражение - Но я ошибся в своём предположении.
- Ну что, проснулся? - равнодушно спросил он, когда я открыл глаза.
- А я что, спал? Разве тут можно спать? - ответил я, с трудом ворочая пересохшим языком.
- Тут всё можно. Можно жить. Можно умирать. Кому как повезёт. Думаю, на этот раз нам с тобой повезло больше, чем нашей команде - вздохнул он: Мне не впервой терять друзей. Они ничего не успели. А я только успел сапоги скинуть - добавил он. Его губы искривились. Наверное, на его лице это означало улыбку. Тут я вспомнил, что сапоги боцман ни разу не снимал за три недели рейса. В них он работал, в них он и спал. Этими сапогами он спас мне жизнь. Теперь уже ценой собственной жизни.
Не успел я прийти в себя и осознать очередную безысходность своего положения, как боцман вдруг изменился в лице:
- Ненавижу акул - сквозь зубы прошипел он, указывая рукой в сторону. От его невозмутимости не осталось и следа.
- Кажется, пока одна подошла - добавил он, оглядываясь по сторонам. Я увидел причину его опасений. Невдалеке от нас из воды торчал острый плавник, красиво сверкая на солнце.
- Это акула? - спросил я.
- Это наша смерть.
Мне казалось, что после пережитого ужаса, когда смерть казалась избавлением от мук, уже ничто не сможет меня испугать. Я равнодушно смотрел на приближающийся плавник. Но боцман не разделял моих настроений.
- Зря! - восклицал он: Зря я скинул сапоги! Они любят этот запах - бормотал он, не отрывая глаз от плавника. Я не мог понять его слов, о чём он говорил. Боцман явно подозревал, что из нас двоих акула не проявляет ко мне никакого интереса, словно презирая меня за мою привычку каждый вечер мыть ноги и менять носки. Но тогда я был далёк от таких мыслей.
Всё произошло гораздо быстрей, чем я успел что-либо сообразить, убаюканный нежными волнами, тишиной и лучами солнца. Плавник стремительно исчез у нас на глазах. Бурун воды помчался в нашу сторону. Боцман дико закричал, задёргался, пытаясь выскочить из воды и вскарабкаться на обломок мачты, но верёвки, спасшие нам жизнь, крепко держали и мешали его усилиям. У меня на глазах он вскинул руки вверх, тело резко дёрнулось вниз, голова запрокинулась вверх с диким воплем, который поглотила морская пучина, сомкнувшись над головой боцмана. В следующий миг голова, безмолвная, поникшая на грудь, появилась на поверхности. Руки, безвольно раскинутые в стороны, качались на волнах. Снизу, из глубины, поднималась кровавая пена, образуя вокруг красное пятно, растущее на глазах.
Ужас охватил меня, холодом пронзив всё тело. В любой момент я ожидал своей участи оттуда, из глубины, когда смертельная пасть нанесёт свой неотразимый удар. Я начал лихорадочно отматывать верёвку, но проще было бы перегрызть мачту, чем найти запутанные концы. Мои попытки выбраться из воды на обломок мачты были безрезультатны. Кровавое пятно вокруг разрасталось. Даже я знал по рассказам, что кровь привлекает акул.
Тело боцмана, обмотанное верёвками, качалось на волнах. Я заметил торчавший у него из нагрудного кармана нож с широким и коротким лезвием. Не составило труда дотянуться до него и перерезать верёвки. Освободившись таким образом, подгоняемый страхом, я мгновенно вскарабкался на обломок мачты и облегчённо вздохнул, оглядевшись по сторонам. Акулы нигде не было видно. Я перерезал верёвки боцмана и легонько оттолкнул тело в сторону. Оно тихо покачивалось на волнах, лицом вниз, с раскинутыми в стороны руками. Только это было не тело. Изуродованный обрубок. Ночью я видел мачты корабля, выдранные из его корпуса. Теперь я видел тело боцмана с оторванными ногами. Что ещё мне уготовила судьба?
Пользуясь тем, что акулы не видно, я осторожно перебрался по обломку мачты туда, где из воды торчала площадка, которую моряки называли марсом. Она высоко торчала из воды, нелепо напоминая калитку в пустынных океанских просторах. Устроившись поудобней в её тени, я напрасно искал глазами акулу. Она больше не появлялась. Для меня это было загадкой. Как знать, может, ей не понравились носки боцмана, и она поспешила удалиться, чтобы прополоскать свои внутренности. Кто их знает, этих акул.
У меня из головы не выходили слова боцмана: Кому как повезёт.
- Может, ему повезло больше, чем мне. Закончились его мучения. А что ждёт меня в безбрежном океане? Повезло ли мне, что я остался живым? Не позавидую ли я через несколько дней боцману, моля о смерти?
Не зря говорят, что новичкам везёт в любом деле. Я в этом убедился. На второй день надо мной пролился тропический дождь, и я вволю утолил жажду, почувствовав, что жизнь возвращается в моё тело с каждой каплей воды, а вместе с ней и надежда на спасение. На третий день, проснувшись и открыв глаза, в лучах восходящего солнца я увидел берег, к которому медленно приближался мой обломок. Шум прибоя и крики чаек над головой подтверждали мне, что всё это не сон. Да. Меня прибило к берегу, на котором начались все мои приключения, воспоминания о которых и заставили меня взяться за перо. На усмотрение читателя верить или не верить.
2
Увиденная картина наполнила меня ликованием, вытеснив все прошлые страхи и будущие невзгоды, мысли о которых не приходили мне в голову. Я видел землю! По щекам моим катились слёзы. Слёзы капали вниз, в океан, становясь его частичками, а молитвы мои возносились ввысь, к небесам, по воле которых я обрёл спасение там, где ждал своей смерти.
Мой обломок прибило к берегу, и я спрыгнул в воду. Оказавшись по пояс в воде, я вышел на песчаный берег, что узкой полоской тянулся вдоль крутых скал, и в изнеможении упал на тёплый песок. Силы оставили меня.
Очнулся я от острой боли в плече. Открыв глаза, я чувствовал себя отдохнувшим. В плечо мне упирался наконечник копья. Самого настоящего, как на картинках в старинных книгах. Повернув голову, я увидел здоровенного чернокожего туземца, который в испуге отдёрнул копьё, заметив мои движения. Тут же он задрал голову вверх и над берегом разнёсся его истошный вопль.
В моих представлениях о туземцах все они были людоедами. Я не стал кормом для акул, но мне предстоит стать обедом для дикарей! Мысли мои прервал шум и крики. Вдоль берега к нам бежала толпа чернокожих с копьями. Они обступили меня плотным кольцом и изумлённо разглядывали, крича и жестикулируя. Разбудивший меня туземец махнул рукой в сторону торчавшего из воды обломка мачты. Толпа загомонила ещё громче. Я закрыл глаза:
- Наверное, спорят о том, что со мной делать - сварить или пожарить. А может, они любят кровь и сырое мясо? - я рассуждал равнодушно, словно речь шла о каком-то совершенно постороннем типе. Шансов на спасение у меня не было. Тут я почувствовал лёгкое прикосновение и открыл глаза. Всё тот же туземец, сидя на корточках, жестом указывал следовать за ним. Я поднялся. Окружённые толпой, мы пошли вдоль берега. Несмотря на то, что прошло много лет, я помню каждую мелочь, помню даже запах кожи, из которой были сшиты набедренные повязки туземцев.
Вскоре прибрежные скалы закончились, и мы свернули от берега. Горная гряда оказалась неширокой. Она тянулась справа от тропы, а вокруг, сколько видел глаз, простиралась равнина, покрытая тростниковыми рощами, зарослями редких кустарников. Вдали виднелись пальмы на фоне лугов, скрывавшихся за горизонтом. Ничто не говорило о том, что я на острове, а не в Африке. По мере продвижения вперёд скалы справа становились всё ниже, и горная гряда незаметно осталась позади. Уже издалека я заметил остроконечные крыши. Они не походили на творения убогих дикарей - людоедов. Когда подошли ближе, я в этом убедился. Стены и крыши хижин были словно связаны из тростника вперемешку с ветками кустарников, арматурой торчавшими со всех сторон. Нигде не было видно кольев с надетыми на них черепами. Не видно ритуального кострища.
- Неужели они предпочитают сырое мясо? - мелькнуло в голове. Меня подвели к одной из хижин. Она ничем не отличалась от других, разве что стояла посередине деревни - как назвал я это поселение. Зато хозяин хижины, появившийся перед нами, отличался от окружающих настолько, что я отпрянул назад. Ноги мои подкосились, отказываясь служить телу, так же, как глаза отказывались видеть невыносимое для них зрелище.
У хозяина хижины была чёрная кожа, но я ни с чем бы не мог спутать волчью голову, что красовалась на его шее. Вокруг нас собралась огромная толпа, гомонившая сотнями голосов. Я успел подумать, что каждому из собравшихся достанется по жалкому кусочку моего истощённого тела. Краем глаза я заметил мелькавших в толпе светлокожих малышей, у некоторых из них были светлые волосы.
Волкоголовый не обратил внимания на мою реакцию. Он поднял руку вверх и толпа затихла. Мой, самый знакомый из всех, туземец обратился к волкоголовому. Тот молча выслушал и что-то буркнул в ответ. Туземец кивнул головой.
- Прямо как официант в портовом кабаке принял заказ - невесело подумалось мне. Толпа расступилась, и меня провели через всю деревню, в самый конец, где втолкнули в небольшую хижину. Полог за мной закрылся. Я рухнул на подстилку. Мои силы и моя голова требовали отдыха. Время моей жизни снова замерло перед стеной неизвестности. Вдруг полог хижины распахнулся. Мои надежды на отдых и покой нарушила молчаливая фигура в проёме двери. Она нагнулась, что-то положила у двери и исчезла. Я подполз ближе. То ли большая деревянная тарелка, то ли маленький, грубо обработанный поднос. От него исходил запах, напомнивший мне, что я несколько дней голодал. Кусок варёного мяса. Я набросился на него. Если бы он был больше, я бы непременно погиб от своего жадного порыва. Но я только утолил голод. А фрукты помогли насытиться. Впервые я попробовал кокосовое молоко, не зная в тот момент названия напитка, утолившего мою жажду. Насытившись, я откинулся на подстилку:
- Может, меня сначала хотят откормить - начал я размышлять, не ожидая для себя ничего хорошего, но мысли мои прервал неожиданный гость.
- Эй! Ты здесь?! - как гром среди ясного неба услышал я родную речь в полумраке хижины.
- Кто это?! - вскочил я. Незнакомец приблизился ко мне на четвереньках. В темноте нетрудно было разглядеть, что передо мной силуэт толстого коротышки. Я увидел вблизи его светлое лицо. Оно было обрамлено густой шевелюрой светлых волос и густой бородой, превративших лицо в полянку, на которой торчали два глаза, крючковатый нос и рот, наполовину закрытый бородой. Меня изумило то, что болталось на его шее. Готов был голову отдать на отсечение в тот момент, что я видел галстук - бабочку, скрученный из лианы в замысловатую форму, непохожую на творение природы.
- Дружище! Ты моряк?! Откуда тебя занесло?! Может, ты из Англии?! - его голос дрожал от волнения.
- Нет. Я не моряк. Я судовой врач. Родом из Йорка - ответил я, терзаемый вопросами. Бородатый подобрался ко мне и обнял за плечи, как родного:
- Англия! - бормотал он мне в плечо: Моя Англия! Пять лет! Как она там, без меня?! Я ведь тоже не моряк - отодвинулся он от меня: Я ненавижу море и впервые попал на корабль, но из всех, похоже, спасся я один тогда, пять лет назад. Я не моряк. Я - депутат английского парламента! - громко произнёс он совсем другим тоном, словно перед ним была английская королева, а не моя физиономия.
- Депутат от партии тори - добавил он: Пять лет назад наша делегация направилась в Индию для формирования кабинета министров и развития в дикой стране основ демократии - голос его становился всё громче, глаза горели всё ярче, а от слов воздух хижины наполнялся жаром, как в кузнице. Передо мной сидел другой человек.
Заметив мой взгляд, он прикоснулся к болтавшемуся на шее пучку из лианы:
- Да! - важно заявил он: Моё положение обязывает. Без галстука нам, политикам, нельзя. Мне специально режут лианы для галстуков. Этих туземцев всему можно приучить. Демократия сделает из них людей.
- Подожди - прервал я поток его речей: А как тебя не съели?
- Не съели? - неожиданно хихикнул он: Они впервые увидели белого человека, когда нашли меня на берегу и полдня стояли передо мной на коленях. Я для них посланник богов! И никаких выборов не надо! Никаких затрат на предвыборную кампанию! Да и не людоеды они. Конечно, пять лет назад тут жуть что творилось. Кровь и смерть каждый день. Народу гибло много. За пять лет я так и не узнал, где нахожусь, на каком острове.
- Остров?! - воскликнул я: Это не Африка?!
- Да, дружище! Мы где-то далеко к югу от Африки. Корабли, идущие в Индию, сюда не заходят. Я убедился в этом за пять лет - вздохнул он. Но меня больше волновало другое:
- Значит, меня не съедят? - толстяк только рассмеялся:
- Успокойся! Правда, тебя не мешало бы откормить. Они тут все тощие и приходят в трепет от моей солидности - он похлопал себя по животу:
- Сегодня ты видел вождя племени, но есть ещё тот, кто говорит с богами ихними. Его боятся больше, чем вождя. Я состою правой рукой у него на службе - важно закончил он.
- Подожди! - прервал я его: Но вождь ?! Его голова?! Ведь это не человек, это зверь!
- Ничего! Привыкнешь! Ты ещё не всё видел. Это вождь из семейства волкоголовых. А есть ещё собакоголовые. Увидишь и привыкнешь. Эволюция, мать наша - пожал он плечами. Я понял, что в своём парламенте он нахватался много мудрёных словечек.
- Ещё до моего появления здесь творились жуткие вещи - бородач уселся поудобней: На острове была нехватка женщин. Мужское население буквально зверело. С другой стороны, в степях водилось много собак и волков. Любовь зла, а натура человеческая ещё злее - пожал плечами он: Козлы здесь не водятся, вот и пошли плодиться с волчьими и собачьими головами. Так сказать, побочная ветвь человечества на окраине мира. Эту легенду я услышал от ихнего колдуна или жреца - чёрт его знает, как называется его должность. Знаю, что его зовут Грух. У них все имена такие - словно камни падают - "бряк" да "грык". Меня вот они называют Блюком. Будем знакомы - протянул он мне руку то ли в шутку, то ли всерьёз: А как тебя назовут - объявит вождь.
Тут он вздохнул:
- Как бы мне не забыть своё имя, звучавшее с трибуны парламента, мелькавшее в правительственных протоколах. Да-а-а. Наверное, ты никогда и не слышал обо мне в своём Йорке. Так всегда. Народ не знает тех, кто о нём заботится. Моё имя Джон Блэйзер - громко произнёс он: Это всё, что осталось от прежней жизни. Я могу его только хранить в благодарность за то, что оно делало мою жизнь важной и комфортной. А как звали тебя там, в нашей Англии? - он посмотрел на меня. Глаза его блестели в полумраке капельками утренней росы. Я назвал своё имя
- Я запомню тебя - тихо произнёс он и заговорил о другом:
- Не знаю, чем бы тут всё закончилось, если бы не моё появление. Собакоголовые враждовали с волкоголовыми. Туземцы были под властью тех и других, проливая свою кровь за чужие интересы. Сами по себе они мирные, занимаются ремёслами всякими, охотой, рыбалкой. Места тут богатые. Крови тогда проливалось много, а сейчас совсем другое дело! - радостно воскликнул Блюк: Волкоголовые и собакоголовые даже живут совместно в поселениях! Вот что значит политика! - с гордостью закончил он.
- При чём тут политика? - возразил я неуместности этого слова в нашем положении.
- Эх, ты, доктор! - снисходительно хихикнул Блюк: Если бы вместо меня ты первым попал сюда, тебя бы, точно, затоптали в какой-нибудь потасовке и не заметили бы этого. Такая была жизнь. Ты медик и твоя работа - это твои клизмы, пробирки, микстуры. А моя работа - это политика. Извлекать выгоду для себя там, где нет никакой выгоды! Если ты не умеешь это делать - ты не политик, да! А я умею это делать!
Я устал. Мне хотелось вытолкать прочь своего шумного земляка. Мне нужен был отдых не только от своих впечатлений, но и от его громких речей, но он не унимался:
- Если бы меня отправили охотиться, ловить рыбу, собирать фрукты или лепить горшки из глины, то я бы умер с голоду. Ничего этого я не умею! Но я на своём месте! - похлопал он себя по животу: Без политиков, брат, никуда!
- Но волкоголовые?! Как с ними жить?! Эти морды с клыками?! - не вытерпел я.
- Ну и что? В парламенте я и не такие морды видывал. И волчьего воя, и тявканья, и хрюканья за время заседаний наслушался. Мне не привыкать. И уши мои, и глаза мои привыкли ко многому. Я политик! Можешь быть спокоен - похлопал он меня по плечу: Теперь здесь можно жить - он поправил на шее свою висюльку.
- Как это? - не понял я.
Благодаря моим стараниям, законы демократии навели здесь порядок раньше, чем христианская религия вошла в сознание этих дикарей! Мне есть чем гордиться! У нас тут двухпартийная система. Партия волкоголовых - "ВОГИ" и партия собакоголовых - "СОБИ". Вершина моих усилий - выборы! Каждый год выбирается правящая партия, которая возглавляет поселение. Она собирает налоги. Она распределяет женский контингент. Всё как в старой доброй Англии! - Блюк мечтательно закатил глаза, позабыв о моём присутствии. Вдруг он перешёл на деловой тон:
- Если бы сейчас правила партия СОБИ, то из хижины вождя вышел бы собакоголовый, и ты меньше испугался бы. Выборы проводим мы с колдуном.
Чувствовалось, что Блюк не может остановиться в своей речи, отвыкший от слушателей, от родного языка, но я окончательно устал от его болтовни:
- Значит, эта хижина для меня не тюрьма? - перебил я его.
- Нет. Что ты! - сменил он тему: Это временно. Тебе, как и мне, вождь выделит пять жён, и ты будешь обновлять кровь местного населения. Каждая жена построит хижину. Ты по очереди будешь ночевать в них. Не вздумай пропустить хоть одну ночь! После жалобы жены ленивого мужа бьют палками по пяткам, чтобы помнил дорогу к своим жёнам. У туземцев на пятерых мужчин приходится одна жена. Нам, светлокожим посланникам богов, оказана великая честь. Держись - добавил он совсем другим тоном: Мне повезло. Я своих четырёх жён подарил колдуну. По велению богов. До сих пор жалею, что это не случилось раньше. Мне не пришлось бы месяц ждать, пока заживут мои пятки, чтобы я смог выходить из хижины.
От его разговоров меня спас туземец, откинувший полог хижины. Он заглянул внутрь и почтительно указал следовать за ним. Я с облегчением проскочил мимо Блюка наружу. Так, втроём, мы и шли по деревне, пока не остановились у хижины вождя. Всю дорогу сзади доносилось бормотание:
- Туземцы, они странные. У мужчин не растут бороды. Они поклоняются моей бороде. Ужасно хочется читать! Я хожу на берег и пишу на песке буквы, чтобы не забыть. Туземцы, видя это, падают на землю и уползают прочь. Они думают, что я пишу магические знаки богам.
Только когда мы остановились, голос за спиной затих. Волкоголовый ждал нас. Он положил руку на мою голову и из его пасти прозвучало: Блям!
Я не мог назвать голосом звук, издаваемый страшной пастью. Вождь уважительно поклонился Блюку, который снова заговорил:
- Теперь ты Блям! Привыкай к новому имени и новой жизни. А вот и твои жёны.
Возле хижины стояли пять туземок в балахонах из грубо выделанной кожи. Я чувствовал, что между мной и этими туземками стоит образ моей Абигаль. Позывы её души были сильней желаний моего тела, которых я не ощущал в тот момент. Мой взгляд равнодушно скользнул по их лицам, а сознание моё молило об отдыхе, ноги подкашивались, мешая воспринимать действительность. Но действительность напоминала о себе голосом неугомонного Блюка:
- Теперь муж у них только ты. В медовый месяц они построят хижины для тебя, и наступит твой медовый год. Тебе его надо будет выдержать. Не бойся - подбодрил он меня: Это всего несколько месяцев. Потом им будет не до тебя. Ты будешь основателем своего рода. Моих уже немало бегает по острову.
Я с облегчением вздохнул, когда мы отошли от хижины вождя.
- Блям! Блям! - раздавалось со всех сторон. Туземцы улыбались и показывали на меня пальцами. Блюк направился совсем в другую сторону, не желая замечать моего состояния. Я не сопротивлялся.
- Хочу познакомить тебя с колдуном. Может, он сделает тебя своей левой рукой. Мы оба будем его руками, которые ничего не умеют делать на этом острове. Я сделаю тебя политиком и ты не пожалеешь о том, что ничего не умеешь делать, дружище! - хлопал он меня по плечу.
Мы оказались на другом краю деревни. Возле одной из хижин стояли две грубые колоды, выдолбленные из дерева. За хижиной были видны ещё две колоды, меньшего размера. Блюк подтащил меня за рукав к большим колодам, снова распаляясь от своих речей:
- Вот она, вершина моей политической деятельности! - он указал на колоды: Вот они, штрихи цивилизации на этом диком острове полулюдей и туземцев! Демократия сделает из них настоящих людей! Да! Мне есть чем гордиться!
Его крики стояли в моих ушах. Я пнул ногой одну колоду:
-Ну, и где тут демократия? - Я заглянул в колоду. Оттуда в нос ударило чем-то кислым.
- Сразу видно, что ты не политик. Видишь только внешнюю форму, а сути вещей не понимаешь! Той сути, что спасает жизнь и делает её комфортней для тех, кто видит дальше и больше!
Галстук - бабочка буквально порхал на его груди от резких движений. Я невольно засмотрелся на это.
- Вот видишь! - вдохновился он моим взглядом: Ты понемногу начинаешь вникать в реальность! Но ты ещё не видел меня во фраке! Да! Я сшил его из шкур и надеваю исключительно в день выборов. Какой политик без фрака? Это вы, врачи, можете обойтись без своих халатов, трубочек, пузырьков, уговаривая больного выздороветь!
Я вдруг подумал, что сейчас он мне покажет трибуну, сколоченную из брёвен, с которой он выступает перед туземцами и невольно огляделся вокруг, выискивая глазами что-нибудь подобное. Если имеется фрак, то зачем он без трибунки? Блюк был рад слушателю в моём лице. Он ухватился за одну из колод:
- Не зря больше года выдалбливали эти урны для голосования всей деревней. Никто не мог понять их предназначения. Ещё год ушел на то, чтобы научить туземцев пользоваться ими. На первых порах я не успевал чистить их от всяких непотребств - поморщился он: Чего туда только не валили. Но это в прошлом. Волкоголовым и собакоголовым сразу пришлись по душе мои слова о новых порядках. Эти порядки никак не ухудшали их положение, наоборот, позволяли жить комфортно и без всякой опасности для жизни.
Теперь каждый год в день благодарения богов мы проводим выборы. Во всех поселениях острова. Всё просто. Одна урна для партии СОБИ, другая - для партии ВОГИ. На одной урне висит волчий хвост, а на другой - собачий. Каждый туземец, рост которого позволяет ему сделать это, бросает банан в урну той партии, которой он симпатизирует. Главное - у них есть выбор! Разве это не демократично? Разве это не стоило усилий, затраченных на выдалбливание колод, судьба которых - стать урнами? Та партия, у которой куча бананов получилась больше, становится правителем на год. Чем мы не цивилизованная страна? Никаких войн. Никакой крови. Избиратели рады, избранные счастливы. Что ещё надо?
Я видел, как Блюка распирает от его слов.
- А зачем те маленькие колоды? - не удержался я, рискуя обречь себя на новые потоки речей.
- Ну, а как же без них? - воскликнул Блюк: Большие урны для выборов, а маленькие нужны весь год. Они стоят возле хижины Груха. В них накапливаются за год все дела правящей партии. Как хорошие, так и плохие поступки отдельных её членов. Если кто-то из волкоголовых украл твою жену, сломал твоё копьё, развалил хижину или отнял твою добычу, то ты можешь прийти и бросить чёрный камень в тёмную колоду в знак своего несогласия. А если волкоголовый помог выдернуть тебе занозу, поискал у тебя блох, почесал тебе спину или бросил тебе из хижины кость, то, преисполненный благодарности, ты бежишь сюда и бросаешь белый камень в светлую колоду. Это как бы копилки. Земля вокруг посыпана мелким песком. Чтобы никто не мог бесследно приблизиться к колодам и изменить их содержимое. Камни можно кидать только издалека. Туземцы меткие охотники. Им это не проблема.
- А для чего всё это? - не понял я. Блюк торжествовал:
- Перед выборами колдун и вожаки партий опрокидывают урны. Если светлых камней больше, то партия за свои добрые дела продолжает править в деревне. Но такого случая ещё не было ни разу - он развёл руками: Тёмная урна всегда забита доверху, а светлая оказывается пустой. Поэтому туземцы счастливы. У них есть выбор! Они каждый год выбирают новую власть, с другими головами. Что тут поделаешь, если у одних голов острые зубы, а у других - длинные клыки. Я тут ни при чём - развёл он руками: Я ничего нового не придумал. Всё сделал по законам нашей доброй Англии.
- Не знаю - ответил я: Я не политик и на выборы не ходил никогда.
- Вот-вот! - воскликнул Блюк: У нас такие тоже были: Норовили незаметно сожрать банан, вместо того, чтобы бросить в урну. За это колдун лупил их палкой по рукам, чтобы совали руки куда надо, а не туда, куда хочется.
Занятые разговорами, мы не заметили, что из хижины давно вышел её хозяин и наблюдал за нами. Это был грозный Грух, имевший весьма обманчивую внешность. Невзрачный сморщенный старичок, тело которого всё было в складках, как будто старика одели в кожу другого размера. Но его живые глаза словно стреляли во все стороны, сверкая из-под ресниц.
- Ну, и зачем ему четыре жены? - не удержался я при виде этой фигуры.
- Кто же его знает? Не могут ведь они жаловаться ему на него самого. Но детей они рожают регулярно. Не то, что моя жена - добавил Блюк. Он подвёл меня к колдуну и что- то загыгыкал ему, кивая в мою сторону. Когда Блюк замолчал, Грух слегка склонил голову и смачно плюнул мне в лицо. От неожиданности я отпрянул прочь и машинально, первым жестом, провёл рукавом по лицу, чтобы в следующее мгновение схватить мерзкого старикашку за его отвратительные складки. Рядом раздался оглушительный вопль Блюка:
- Что ты наделал? Эту священную слизь нельзя трогать! Ею должны любоваться все, пока ты не обойдёшь деревню! Ты мог стать приближённым к плоти и духу говорящего с богами! - Но было поздно. Моё лицо вытерто, а лицо Груха я не узнал в следующий момент. Морщины на его лице вздыбились и среди них горели два глаза, словно угольки на склоне изрытой ущельями горы.
Не только на лице. На всём теле кожа вздыбилась , ощетинившись чёрными волосками. Казалось, что они вот-вот начнут отрываться от него и стрелять в меня. Мне стало не по себе. Что-то прошипев, этот сморчок скрылся в хижине.
Блюк закрыл лицо руками и бубнил:
- Я ничем не смогу тебе помочь! Не быть тебе левой рукой. Теперь ты - никто. Видевшие эту картину туземцы больше не улыбались мне. Они испуганно качали головами, уводя своих детей прочь. Мне это совсем не понравилось:
- Где же твои цивилизованные законы? Они позволяют плевать людям в лицо?
- При чём тут это? Мои законы защищают интересы всех туземцев, а не одного в отдельности! - наскочил на меня Блюк: Ты не понимаешь! Это колдун! Он разрешил мне мои правила игры, а я должен принимать его правила, его плевки! Это политика, а не медицина твоя, которая не может отличить плевок туземца от священного обряда могучего колдуна. Этот плевок делал тебя неприкосновенной особой с пожизненными привилегиями. Теперь я не дам за тебя даже свой старый галстук! - он подёргал пучок лианы на груди.
Мне надоели его вопли. Я хотел спать. Повернувшись, я пошёл через всю деревню к своей временной хижине по опустевшей улице. До сих пор во всех подробностях помню следующий день. Из хижины я выбрался отдохнувшим, полным сил. Солнце стояло высоко. Деревня выглядела пустынной. Обитаемый вид ей придавали мелькавшие тут и там ребятишки да неподвижные фигурки древних старух, покрикивавших на неугомонную детвору. Взрослое население добывало пропитание.
Не чувствуя никакой опасности, я спокойно пошёл вдоль деревни. Там была всего одна широкая улица, по обеим сторонам которой хижины стояли без всякого порядка. Но я ошибался, думая, что деревня опустела. Вскоре послышались громкие крики, неприятные звуки - то ли тявканье, то ли дикий хохот.
По мере моего движения вперёд звуки усиливались. Раздавались они из центра деревни. Не успел я сделать ещё несколько шагов, как справа из- за хижин на улицу выскочила шумная ватага. Это были уже не дети, но ещё и не взрослые, туземцы. При виде их собачьих голов первой мыслью было желание броситься за палкой, но я стоял, как вкопанный.
Юные собакоголовые, похоже, играли в охотников. Они гнались за обычным туземцем, который при виде меня метнулся мне за спину. Толпа, громко тявкая и рыча, сходу налетела на нас и повалила на землю. При этом все, окружив нас кольцом, опустились на четвереньки и начали игриво покусывать меня и туземца со всех сторон. На мне они рвали одежду, а на туземце их зубы впивались в кожу, которая обильно кровоточила. Туземец дико орал. Мои уши наполнились его воплями, а глаза, рот, нос забились пылью, в облаке которой мы валялись. Шум стоял невообразимый. Вдруг я услышал громкий крик и всё прекратилось. На меня не бросались зубастые пасти. Крики раздавались совсем рядом. Я узнал голос Блюка и вскочил на ноги, кое-как выбравшись из облака пыли.
Вокруг стояли разгорячённые погоней собакоголовые подростки и слушали Блюка, не проявляя никакой агрессии. Увидев меня, Блюк удивился:
- Блям?! Ты что здесь делаешь? Ты помешал собакоголовым играть в охотников! Они недовольны, что так быстро закончилась игра.
- Да какая игра?! - закричал я, отплёвываясь и отряхиваясь от пыли. Одежда на мне была порвана в клочья. Туземец тоже поднялся на ноги. Тело покрыто следами укусов, из которых сочилась кровь. Блюк ничуть не смутился:
- Обычная игра. Сегодня очередь Горха - Блюк кивнул головой в сторону туземца: Играть в охотников. Он освобождён от всех работ. Тебе не следовало мешать им. Видишь? Они недовольны.
Собакоголовые сердито гавкали и махали руками на туземца. Блюк что-то сказал ему и тот сорвался с места. Вся свора с воплями бросилась за ним, скрывшись за хижинами.
- Всего лишь игра, забава - Блюк отряхнул с меня пыль:
- Молодёжь готовится к взрослой жизни. Я как раз собирался к тебе - он похлопал меня по плечу: Ты ведь голоден.
- Что мне теперь делать? - я показал на свои лохмотья. У меня был истерзанный вид. Блюк был невозмутим:
- Пустяки. В новой жизни тебе надо привыкать к новой одежде. Жёны сошьют много нарядов. Ты иди в мою хижину. Она слева от хижины Груха. Я скоро буду - он поспешно удалился. Я продолжил путь в своём плачевном виде.
В центре деревни, было шумно. Множество волкоголовых сидели и лежали вокруг хижины вождя. Они гыгыкали на своём языке, визжали, выли и совсем не походили на тех, кто озабочен добычей пропитания или решением житейских проблем. Перед некоторыми из них на земле лежали деревянные блюда с кусками жареного мяса. Волкоголовые, развалившись, смачно обгладывали кости. Тут же горел костёр, на котором однорукий туземец жарил новые куски мяса.
Не успел я приблизиться к компании, как из толпы вынырнул шустрый детёныш с волчьей головой и, разбежавшись, запрыгнул мне на спину. Его ручонки обхватили мою шею, а ноги словно приклеились вокруг талии. При виде этой картины толпа радостно загорланила. Все вскочили со своих мест и устремились ко мне. В руках у них оказались палки. Я чувствовал, как шерсть волчьей головы щекочет мне щёку, чувствовал запах псины и острые тычки палок со всех сторон. Меня подгоняли вперёд.
Сбросить волчонка не было никакой возможности. Руки его клещами сжимали шею. В надежде увернуться от палок, я побежал вперёд. Толпа заулюлюкала и бросилась за мной. До конца улицы я не добежал. Ноги подкосились. Я упал на колени, задыхаясь. Волчонок от восторга верещал в самое ухо. Толпа окружила меня и снова начала тыкать палками. Но я уже не реагировал. Сквозь толпу пробился волкоголовый. Несмотря на то, что пот заливал мне глаза, я разглядел подошедшего и узнал вождя племени. Он буквально отцепил от моей шеи волчонка, посадил себе на шею и пошёл обратно. Толпа не проявляла ни враждебности, ни агрессии. Потеряв интерес ко мне, они, весело покрикивая, повернули к своим кускам мяса. Я понял, что никто не собирался принимать меня за посланника богов. Моё теперешнее положение оставалось для меня неизвестным.
Оглядевшись, я обнаружил, что нахожусь недалеко от хижины Груха. Вокруг снова наступила тишина, нарушаемая криками со стороны центра деревни. Взгляд мой упал на светлую и темную колоды, торчавшие из-за хижины. Тут же, в стороне, лежали груды белых и чёрных камней. Я встрепенулся: Нет! Этого нельзя так оставлять!
Поднявшись на ноги, я подошёл и набрал камней из чёрной кучи. До урны было метров десять или около того. Прицелившись, я бросил. Мимо. Рука моя не умела делать даже этого - бросать камни. Не просто бросать, а бросать метко. После первой попытки я не заметил, как из-за соседней хижины мелькнула волчья голова, и маленькая фигурка стремглав понеслась к центру деревни. Всё внимание моё занимала тёмная колода, которую Блик называл урной общественного мнения.
Второй бросок - промах. Третий - то же самое. Я не терял надежды. Но им не суждено было сбыться. Сзади послышался шум и рёв бегущей толпы. Нет, это были не смех и улюлюканье моей погони. Намерения толпы я понял слишком поздно, когда меня повалили на землю и начали лупить палками.
Я прикрыл голову руками, сжался в комок, а тело моё превратилось в комок боли. Перед тем, как потерять сознание, я услышал знакомый голос. Очнулся я в полумраке. Каждое движение причиняло боль, пронизывавшую всё тело.
- Ну, ну! Всё хорошо! - услышал я: Ты очнулся. Главное, я вовремя вернулся домой. Иначе всё было бы гораздо хуже для тебя - голос Блюка гулким эхом отдавался у меня в голове. Я с трудом сел.
- Ты в моей хижине - суетился Блюк: На, выпей - он протянул мне глиняный кувшин. Я с жадностью схватил его и долго пил, утоляя жажду, пытаясь обмануть голод.
- Вчера ты подвёл сам себя, а сегодня ты навредил себе ещё больше! - сокрушался Блик: Зачем ты кидал чёрные камни? Зачем?!
- Как это зачем? - я оторвался от кувшина: Ты не знаешь, как обошлись со мной волкоголовые. Мне захотелось. . . - но Блюк перебил меня:
- Разве я не говорил тебе? Кто же бросает камни в чёрную урну днём? Желающие сделать это идут туда ночью, в самую глухую ночь - покачал он укоризненно головой: Это безумие - средь белого дня кидать чёрные камни! Разве мог я подумать, что тебе такое взбредёт в голову?! - пожимал он плечами: Этого ещё никто не успевал сделать. Вот и тебе не удалось. Ладно, хоть, не успели руки сломать. Обычно после этого камни кидать ни у кого не получается. Хотя - он пожал плечами: Я за твои руки теперь не ручаюсь.
Блюк подвинул ко мне большое деревянное блюдо с куском жареного мяса, обложенного фруктами: Подкрепись. Моя Англия приготовила. Я так называю свою туземку. Она уже привыкла к этому имени. Раньше я участвовал в управлении Англией, да. А теперь Англия целиком подчиняется мне! Даже её имя доставляет мне удовольствие - грустно вздохнул он.
Превозмогая боль, я схватил кусок мяса и, утолив голод, поблагодарил Блюка. Он проводил меня через всю деревню до моей хижины:
- Ты пока не ходи никуда. Я постараюсь узнать обстановку и планы насчёт тебя. Вернулся он только к вечеру, нарушив мой сон. Вид у него был невесёлый:
- Мои надежды насчет тебя рухнули. Грух имел беседу с богами. Тебе оставляют пять жён. А сам ты будешь играть с волкоголовыми. Это назначают для провинившихся. Сколько ты там пробудешь - я не знаю - Блюк покачал головой: Не знаю, на сколько дней тебя хватит - он опустил голову и молчал.
- То есть, твои законы мне не помогут? - тихо спросил я.
- Это всё по закону - ответил он, не поднимая головы: Завтра тебя отведут на игры. Ты уже видел, что это такое. Отдыхай. Игры бывают разные. Может, тебе не придётся бегать, а ты будешь просто висеть вниз головой. Волкоголовые - плохие охотники. Они не ходят на охоту и не умеют метко кидать камни. Им быстро надоедает такая игра - попытался он успокоить меня: Отдыхай! - повторил Блюк и выскочил из хижины, не глядя в мою сторону. Похоже, он на самом деле был огорчён тем, что не может мне помочь.
Оставшись один, я лежал и слушал звуки деревни. Они затихали вместе с закатом солнца. Вскоре наступила тишина, в которой одни отдыхали от дневных дел, другие от игр и забав. Я выбрался из хижины. Чёрное небо над головой казалось продолжением земли, во мраке которой я стоял и ничего не видел вокруг. В отличие от земли, чернота неба подсвечивалась множеством звёзд. Мне вдруг показалось, что они подмигивают мне: Ну, как, поиграем?
Этого я не смог выдержать, нервы мои дрогнули и погнали меня прочь, от деревни, во мрак ночи. Я шагал прямо и прямо. Через тростники. Продирался через заросли, путался в густой высокой траве. В темноте, вокруг меня, был слышен топот невидимых зверей, мелькали зловещие огоньки глаз, кто-то хрипел, шумно дышал и всхлипывал, раздавался скрежет зубов, пронзительный визг. Мрак ночи был наполнен таинственной и пугающей жизнью, но ничто не останавливало меня. Я шёл в никуда, в непроглядной темноте, которую многочисленные звёзды не собирались освещать. Они светили там, в небе, любуясь друг другом. Им не было никакого дела до моей судьбы среди ночных звуков.
У моей судьбы не было выбора. Куда бы я ни пошёл, ноги всё равно привели бы меня на берег, где я и оказался, услышав шум прибоя, ощутив мягкий песок под ногами. К тому времени в небе появилась луна. Лунные дорожки, сверкая, бежали по волнам от берега. Луна словно извинялась за своих небесных соседок, указывая мне путь к спасению. Я готов был сорваться с места и броситься вперёд по лунным ладошкам, сверкавшим на воде. Как безумный я шёл вперёд, пока больно не ударился ногами.
Нагнувшись вниз, в темноту, я увидел большую лодку, выдолбленную из дерева. Внутри валялось несколько обтёсанных длинных палок. Вокруг лежало ещё несколько лодок. Не соображая, что делаю, я ухватился за острый конец лодки и потащил её к воде. Казалось, она сделана из железа. Не думал, что лодка может быть такой тяжелой. Когда она, наконец, закачалась на волнах, луна была высоко. Как в бреду, стоя по колено в воде, я изо всех сил подпрыгнул, перевалился в лодку и плюхнулся на дно. Тут я почувствовал, что все силы мои ушли на возню с лодкой. Кажется, я уснул мгновенно, даже не пытаясь задать самому себе вопрос о том, зачем я всё это проделал. . . .
3
Нейон Ти с сожалением перевернул страницу. Дальше несколько листов из книги были вырваны. Может, людьми, а может, временем, сотни лет хранившим эту книгу. Но каждый раз Нейона Ти охватывало раздражение, как в первый раз, когда в полёте к созвездию Амарон галактики 4Z\ W он открыл эту книгу. В том полёте он дважды перечитал её, как никто другой понимая чувства героя, попадавшего из одной безвыходной ситуации в другую. Когда он перечитывал эту историю, его никогда не тяготила мысль об отношении к ней со стороны читателей, как это бывало в случае с его мемуарами, непосильными для доверия многих его друзей. Там, на Земле, всё выглядело гораздо правдоподобней, чем его собственные истории из звёздной биографии. Нейон Ти прекрасно знал о том, что будет дальше, но он придвинул книгу и продолжил чтение:
. . . . и никто мне не ответит - за что человеку выпадает такая судьба, которая заставляет человека молить о смерти?! Я лежал на дне лодки и смотрел в небо. Сил у меня оставалось только на то, чтобы покинуть своё немощное тело и вознестись туда, к облакам, за которыми встретят меня и избавят от земных тягот. Мне оставалось лишь ждать того момента, когда последние часы, минуты моей жизни растворятся во Вселенной. Тело своё я уже не ощущал, словно душа моя не соприкасалась с ним, выкарабкавшись из кучи лохмотьев, лежавшей на дне лодки. Я потерял сознание. Помутнённое голодом и жаждой, оно порождало жуткие видения: Блюк прыгал возле меня и что-то кричал. На плечах рядом с его головой торчала лохматая голова с волчьей пастью. Он держал в руках жуткую собачью голову и протягивал её мне, предлагая примерить на плечах. Голова смотрела на меня и скалила зубы. И в беспамятстве я не находил спасения.
Очнулся я от тряски и болтанки, сотрясавшей и сжимавшей моё тело. Сначала я даже не заметил, что не чувствую под собой твёрдого днища лодки, давившего в спину своими неровностями. Голова моя болталась из стороны в сторону, а тело лежало на большом куске шкуры. Всё это не укладывалось в моём представлении о воротах рая, которые я ожидал увидеть за свои мучения. Те, кто тащили меня, ухватившись за шкуру со всех сторон, совсем не походили на архангелов. Голова моя и так кружилась, а от тряски приходилось ещё хуже.
Из-под ресниц я с трудом разглядел смуглые лица. Нет, это были не чернокожие туземцы. Лица были совсем другие, и волосы у них были тёмно - русые, а не кучерявились чёрными шевелюрами. Я слышал их гортанные крики, не походившие на человеческую речь.
Когда я очнулся вновь, то ощутил покой и прохладу. Осторожно приоткрыв глаза, я огляделся. Надо мной заслоняла небо крона большого дерева. Тут же, в тени дерева сидели мои носильщики и молча грызли какие-то плоды. Вокруг стоял монотонный шум, который я принял за шум в голове. Вдруг я понял, что это шумят деревья. Их было много вокруг. Мы были в лесу. Я слышал не только шум деревьев, но и щебетанье птиц.
Мои носильщики снова ухватились за шкуру и потащили меня как охотничью добычу. Несмотря на полуобморочное состояние, я понял, что меня ожидает участь оказаться в поселении этих дикарей. Их нельзя было назвать иначе по сравнению с туземцами Блюка.
Поселение занимало большую поляну, к которой со всех сторон вплотную примыкал густой лес. Не успели меня положить возле одной из хижин, как меня облепили ребятишки и начали дергать за руки-ноги, пока их не отогнали прочь. Я, наконец, открыл глаза и повернул голову, оглядываясь. Вокруг толпились дикари с примитивными деревянными копьями. Их бёдра были обмотаны какими-то узкими полосками. На шеях болтались ожерелья из зубов диких животных. При первых моих движениях они рухнули вниз и уткнулись лицами в землю, замерев без движения.
Я вспомнил слова Блюка и понял, что нахожусь на другом острове. На острове белого человека. Этим белым человеком являюсь я, оказавшись волею судьбы на одном из диких островов безбрежного океана. Мне с трудом удалось сесть. Вид мой был ужасен в лохмотьях, оставшихся от одежды. Никто вокруг не смел поднять голову в мою сторону. Тогда я попытался что-то сказать, но у меня вместо слов вырвалось что-то вроде: Э-Э! или Г-Э-Э! После этого я рукой показал на свой рот, испытывая невыносимые муки голода и жажды. Я не знал того, сколько дней меня носило в океане.
Сразу несколько туземцев бросились в хижину. Мне вынесли гору фруктов, у одного туземца в руках была тыква с отверстием. Я с жадностью схватил её. Там была вода! Организм не мог насытиться жидкостью, наслаждаясь каждым глотком. Потом были фрукты. Пока я восстанавливал силы, хозяев хижины прогнали прочь. Жестами я велел всем удалиться, а сам скрылся в хижине.
Сколько я проспал - не знаю. Осознание того, что мне нечего опасаться, расслабило меня. Выбравшись наружу, я обнаружил у входа новую тыкву с водой и гору фруктов, жареную рыбу на больших зелёных листьях. Начиналась моя новая жизнь. Пример Блюка доказывал мне, что здесь можно выжить, но из головы не выходили его слова, заставляя сомневаться: По силам ли медику, простому доктору, то, на что способен политик? Смогу ли я устроить комфортную жизнь среди дикарей? Сам себе я признавался, что это новое дело мне не по зубам:
- Они, дикари, должны почувствовать, что я существо иного рода, выше их по своей природе. Иначе меня ждут палки и копья за то, что я ничего не умею делать. Это скоро обнаружится - Прошлый опыт общения с туземцами вынуждал меня быстро принимать решения и менять свои представления о жизни. Гора фруктов возле хижины только подтверждала мои рассуждения: Я должен принимать своё положение. Оно поможет мне, как Блюку, научить дикарей законам цивилизации. Если дикари умеют делать лодки, то и колоды для голосования у них получатся - Мои мысли внушали мне оптимизм наряду с бананами.
Так началась моя жизнь на острове. Вскоре в своих прогулках я обошёл его весь. Он был меньше острова Блюка и почти полностью покрыт густыми лесами, изобиловавшими дичью, фруктами. Там протекали ручьи с родниковой водой. Всюду меня сопровождали два дикаря с копьями, охраняя от лесных опасностей.
Общаясь с дикарями, я столкнулся с главной трудностью Блюка в его попытке приучить туземцев к законам цивилизации. Мне надо было знать язык. Во всём остальном они были готовой почвой для зёрен законов и основ демократии. Пример Блюка стоял у меня перед глазами как залог выживания, как залог комфортной и безопасной жизни. Мне хотелось того же при полном отсутствии понимания как это можно сделать.
Дни мои проходили в приятных прогулках по острову, во время которых я не давал покоя моим охранникам. Заставляя их называть всё то, что я видел вокруг себя. Запоминать названия было гораздо легче, чем произносить их. Слух мой привыкал к этим названиям, а язык учился произносить новые звуки, из которых состояла речь дикарей. Мне казалось, что дикари не разговаривали, а плевались словами. Речь их временами напоминала то тявканье собак, то карканье ворон, то гогот гусей. Оставалось только набраться терпения.
Время шло. Вскоре силы мои восстановились настолько, что однажды, гуляя по деревне, я случайно задержал свой взгляд на юной дикарке. Тело её не знало ни роскошных нарядов, ни какой другой одежды, кроме узкой полоски на бёдрах. Сам я давно уже ничем не отличался от дикарей. Лохмотья мои сгорели на ритуальном костре, вместе с огнем вернувшись к богам, пославшим меня на Землю. Весь мой наряд состоял из набедренной повязки. Я настолько привык к ней, что не испытывал никакой тоски по моим былым одеждам. Каково же было моё удивление, когда, вернувшись в тот день после своих прогулок по острову, я обнаружил у себя в хижине юную дикарку, на которой задержался мой взгляд.
Дикари служили мне, не дожидаясь моих приказов. Пример Блюка помогал мне во всём. С появлением в моей хижине хозяйки я старался не бросать взгляды в сторону её соплеменниц, чтобы не усложнять себе жизнь, хотя все они, а некоторые из них даже не стесняясь своего возраста, во время прогулок ловили мои взгляды и готовы были на всё ради благосклонности к ним сошедшего с небес. Потянулись месяцы жизни среди дикарей. Свою дикарку я называл Аби . Разве мог я забыть несравненную Абигаль, лицо которой виделось мне каждую ночь. Но наступало утро и отнимало у меня драгоценное видение.
Я понимал, что таким беспечным положением обязан не своим способностям и стараниям, а стечению обстоятельств, более благоприятных, чем на острове Блюка. Мне ещё предстояло использовать эти обстоятельства в своих целях, чтобы не лишиться своего положения. Мне надо было постигать искусство политика. Но всё оказалось не так просто, и совсем не так, как на острове Блюка.
4
Чем дольше я жил среди дикарей, тем больше задумывался над словами Блюка. Наблюдение за жизнью дикарей привело меня к неожиданным выводам. Племя дикарей очень отставало в своём развитии от туземцев Блюка. Даже речь их была гораздо примитивней. Несмотря на это, я усмотрел в их жизни признаки цивилизации.
У дикарей был вождь - глава племени, следивший за порядком. У них был колдун. Чем не признак цивилизации? Налицо было две ветви власти, о которых говорил Блюк. Мне необходимо было найти своё место в этой системе, чтобы выжить. Дальнейшие события не оправдали мои надежды и нарушили все планы на будущую жизнь.
Однажды, прогуливаясь вдоль деревни в прекрасном расположении духа и размышляя о том, что мне приготовит на обед моя Аби, я оказался очевидцем жуткой сцены. Деревню со всех сторон окружал лес. На моих глазах из ближних к хижинам кустов выбралось существо - то ли зверь, то ли человек. Оно было покрыто густой коричневой шерстью с ног до головы, чем напоминало зверя. Но существо передвигалось на двух ногах, и все движения его походили на осмысленные действия человека.
Существо двигалось стремительно, несмотря на свои внушительные размеры. Оно приблизилось к хижине, схватило молодую дикарку в охапку и скрылось в кустах. Мои охранники даже не попытались воспрепятствовать этому, хотя мы находились вблизи хижины. По их лицам я видел, что они не растерялись, не испугались, словно приняли происходящее за обычное явление. Я понял, что ещё плохо знаю здешние порядки, вопросительно кивнув охранникам в сторону хижины. Те в один голос забубнили: Мамба! Мамба! - и закивали головами в знак того, что всё видели.
Ошеломлённый, я не мог думать ни о какой прогулке. Ноги сами понесли меня к хижине вождя. Жестами и угрожающими воплями я пытался рассказать ему о происшествии. Охранники присоединились ко мне и что-то быстро прорычали вождю, повторяя одно слово: Мамба! - Глядя на меня, вождь развёл руками. - Прямо как Блюк в минуту беспомощности перед моими вопросами - невольно подумал я. Рядом со мной не было Блюка. Никто ничего не мог мне объяснить.
Похоже, Мамба чувствовал себя хозяином леса. Дикари с трепетом произносили его имя, и голос их при этом звучал смиренно, без злобы и ненависти. Я уже знал, что его визиты в деревню, больше похожие на бандитские набеги, были не редкостью. Каждый раз они заканчивались одинаково - похищением жителя деревни и безропотным молчанием остальных. Вскоре его визиты участились. Я не мог понять, кто всё это вытворяет - целая стая или один и тот же тип. Не мог понять - человек это или зверь. Меня удивляло то, что никто не оказывал Мамбе сопротивления, как будто он по праву брал себе всё, что хотел. Однажды в гневе он разрушил целый ряд хижин, разогнав женщин и детей, после чего утащил в лес древнюю старуху. Мои охранники, видя всё это, только почтительно склонялись в его сторону, словно ожидая своей участи.
Я ничего не понимал. Дикари были сильными охотниками, хотя и с примитивными копьями. Они вполне могли дать отпор Мамбе и прогнать его прочь или содрать с него шкуру. Но он имел над ними необъяснимую власть, несмотря на то, что у дикарей была своя власть.
- Что бы на моём месте сделал Блюк, искушённый в политике? - терзался я вопросом: Он сумел выдолбить колоды для выборов и приучил к выборам туземцев. Но какие тут могут быть выборы? - ужаснулся я: У моих дикарей один выбор - Мамба. Вместо выборов он этой колодой разрушит всю деревню - невесело усмехнулся я своим мыслям. Незнание языка спасало меня и обрекало на вынужденное бездействие. Для политических дел я был ещё не готов так же, как дикари мои были далеки от выдалбливания колод для голосования.
В мыслях о своём будущем я словно раздвоился из-за стремления овладеть искусством Блюка. Один голос протестовал во мне:
- Опомнись! Куда ты лезешь?! Ты медик! Твоё дело - чистые руки и здоровье пациентов, а не грязные дела политиков - это был голос из моей прежней жизни, воспоминания о которой казались неуместными на этом острове.
Другой голос возвращал меня к действительности, напоминая о том, что с прошлой жизнью покончено и надо жить сегодняшним днём. Голос этот звучал всё настойчивей.
- Ты не для этого выжил - слышалось мне: Чтобы помнить о своём прошлом. Поможет оно тебе? Бери ситуацию в свои руки и не бойся их запачкать. Лучше быть живым и сытым по локти в грязи, чем ждать смерти с чистыми руками!
Мне казалось, что это Блюк кричит в самое ухо, не оставляя меня своими заботами. Я завидовал ему, устроившему всё с пользой для себя и для туземцев. Что я мог сделать? Дикари продолжали жить под лапой всемогущего Мамбы, и конца этому было не видно. Им оставалось только ждать, когда я выучу язык, чтобы научить их долбить колоды для выборов. В этом я видел первый шаг дикарей на пути к цивилизации.
Второй голос во мне победил окончательно, хотя я признавался себе, что не представлял своих дальнейших шагов. Что делать дальше я не знал. Сказывалось отсутствие опыта. Одна надежда была на то, что, пока я овладею языком, что-нибудь произойдёт. Мамбу придавит деревом или он провалится сквозь землю, или его унесёт в океан, а может, его разорвёт лесное чудище, пригодное для такого дела. Всякое может случиться при его беспорядочном образе жизни. Я уже чувствовал себя политиком, ещё не успев стать им. Пути назад не было.
Я смирился со своим положением. Но мне не суждено было стать миссионером демократических перемен на острове. Прошло время. Аби родила младенца. Вождь распорядился построить нам новую хижину. К этому времени я мог обмениваться словами и понимать дикарей. Охранники уже не опасались за меня, и частенько я ходил на свои прогулки один, чтобы предаться своим мыслям.
Оставив их возле хижины, я по привычке отправился на берег. Глядя на полоску горизонта, я чувствовал, что глаза мои увлажняются. Там, далеко -далеко, моя Англия. В минуты уединения я общался с прошлым. Но в тот раз я не успел погрузиться в воспоминания. Сезон дождей начался с урагана, который принёс смерч. Я не знал, что стихия может закручивать водяные столбы, упирающиеся в облака. Такой столб вырос у меня на глазах и помчался к берегу, на меня. Сначала я пятился назад, потом бросился к лесу, но успел добежать только до первых деревьев. Ухватившись за одно из них, я прижался к нему изо всех сил и закрыл глаза. Я ничего не видел, только почувствовал, как дерево вместе со мной выворачивает, выдёргивает из земли и уносит вверх, раскручивая, как на карусели. Наверное, если бы я открыл глаза, то нашёл бы свою смерть от неописуемого ужаса, окружавшего меня. Но я и так был как мертвец в пасти стихии. Трудно представить, на какие высоты вознесло меня, вцепившегося в дерево и сколько времени носило над океаном. Даже не помню, было ли мне холодно. Не знаю. Вдруг я почувствовал, что силы, крутившие меня, ослабели. Я почувствовал, что падаю вниз. Так бывает иногда во сне, когда видишь, что падаешь и в страхе просыпаешься, испытывая облегчение. Но я не мог проснуться. Я ничего не мог. Сомневаюсь - дышал ли я вообще в те минуты. Помню только, что удар о воду оглушил меня, словно дерево, за которое я держался, упало на меня, а не в океан, расступившийся перед моей спиной. Он снова спасал меня.
Когда я вынырнул и сделал глубокий вдох, меня удивила спокойная гладь океана. Вокруг не было никаких признаков бури. Солнце клонилось к закату. Первые мгновения испугали меня. Я решил, что оглох от завывания бури. Не сразу я понял, что вокруг стояла полная тишина, нарушаемая только всплесками от моих движений. Дерево было выдрано с корнями. Голые ветки его кроны густыми зарослями торчали из воды. Глянув в ту сторону, я обомлел. Сквозь ветки, вдали, в лучах заходящего солнца на фоне светлого ещё небосклона я разглядел тёмные силуэты с остроконечными очертаниями. Их трудно было с чем-либо спутать. Силуэты кораблей с устремлёнными вверх мачтами. Я закрыл глаза, надеясь, что мираж растает в воздухе, и не будет дразнить меня. Но картина не изменилась. Это были настоящие корабли! Был полный штиль. Паруса ждали попутного ветра. Кораблей было несколько.
Сердце моё учащённо билось. Это был тот случай, когда причиной моего счастья явилось несчастье, обрушившееся на остров дикарей. Даже если бы я умел плавать, то всё равно не смог бы преодолеть расстояние до кораблей. Я начал кричать, не жалея ни своих сил, ни горла, в надежде, что над морской гладью звук разносится далеко. В лучах заходящего солнца я ещё успел заметить, что линия горизонта там, за кораблями, совсем не напоминала морскую гладь своими неровными очертаниями. Там, вдали, чернела полоска берега!
Я продолжал кричать, взывая о помощи. На кораблях загорелись кормовые огни. Вдруг на одном из них мелькнул ещё один огонёк и начал опускаться вниз, к воде. Я закричал ещё громче. В сгустившихся сумерках огонёк не пропадал из виду. Он не увеличивался и не смог бы увеличиться, потому что это был обыкновенный корабельный фонарь, опущенный в шлюпку. Даже когда шлюпка приблизилась ко мне, огонёк стал лишь чуть ярче, но никак не больше. Меня нашли благодаря моему крику, а не фонарю. Вскоре я был в шлюпке. Меня била крупная дрожь, зубы стучали, как в лихорадке. Один из гребцов накинул мне на плечи свою куртку. Другой моряк дал отхлебнуть из фляжки. Горло обожгло добрым глотком джина.
Меня спасли голландские моряки, язык которых не отличался для меня от языка дикарей. Зато они знали английский язык. Корабль стоял вблизи берегов Индии, куда мне довелось попасть не с парусника "Кэтти", а с острова дикарей, про который никто из моих спасителей ничего не слышал. Меня самого моряки приняли за дикаря в моей набедренной повязке.
На этом моя история заканчивается, потому что дальше пошла совсем другая история, в которой нет ничего интересного ни для меня, ни для читателей, которых вряд ли заинтересует судьба уборщика слоновьих клеток. Сейчас, когда я пишу эти строки, проведя жизнь, полную лишений, в скитаниях на чужбине, мне кажется, что там, среди дикарей, моя жизнь протекала бы сытней и комфортней, чем в цивилизованном мире, в который я вернулся.
Эта мысль шокирует меня. Но я никого не призываю бросить всё и на вёслах уплыть в океан на поиски моего острова. Кто знает? Может, за это время туда выбросило какого-нибудь политика. Вряд ли он будет менять установленные там законы под ваши удобства. У меня нет никакого желания проверять это после всего того, что мне пришлось испытать.
Нейон Ти осторожно закрыл книгу. Он не помнил уже, в который раз перечитал её. Решение созрело окончательно. Результат решения вскоре появился в его мемуарах под названием ЗАПИСКИ КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА.