Описываемые ниже события произошли в другой Галактике, на плохой планете, обитателям которой неведомо слово "стабильность".
Он резко сбросил скорость, убрав ногу с педали, и потянул рычаг на себя. Гравикоптер послушно спланировал вниз с нижнего горизонта, опустился на проезжую часть улицы, замерев у самого тротуара. До центральной площади оставался один квартал. Вадим знал, что воздушное пространство площади закрыто для частных полётов. Но он не мог знать, что в тот день площадь была недоступна и для наземного транспорта. Да это и не могло интересовать его, на днях вернувшегося после шестимесячной командировки из далёкой, но горячей точки планеты. Уже несколько дней душа его ликовала, а тело наслаждалось обладанием того, о чём он мечтал много лет. Что ни говори, а гравикоптер - это не убогий кар, ползающий по дорогам. Достойная техника для успешных мужчин.
- Лиза может гордиться мной! - эта мысль радостной пружиной вытолкнула его из салона. Тут же сработал хедфон и Вадим услышал в голове:
- Алло! Вадим! Ты всё помнишь?! Сначала в фарматеку, а потом в Елисеевский, за продуктами!
- Да, дорогая! Помню! - весело ответил он. - Иду по плану и согласно списку, - он машинально похлопал рукой по карману, таких, по-домашнему приятных, гражданских брюк. Вадиму всё было приятно. Приятно было слышать этот голос, который полгода звучал через тысячи километров. Теперь он был совсем рядом и ждал от него помощи. Приятно было, что теперь надо будет помогать, а не убивать.
Вадим огляделся по сторонам. Вроде полгода не был в городе, а такое ощущение, что прошло полжизни. Глаза отвыкли от знакомых улиц, знакомых домов, от лиц земляков, на которых не было ни грязных цветастых халатов, ни тюрбанов, ни чёрных масок, скрывающих звериный оскал и горящие ненавистью глаза. Каждый раз, возвращаясь в родной город, Вадим испытывал одно и то же. Среди родных улиц он чувствовал себя рукой, попавшей в уютную тёплую варежку. Так ему становилось хорошо и спокойно.
Шагая в сторону площади, Вадим не сразу заметил непривычную пустоту и тишину вокруг. На улице он был один. Ни транспорта на проезжей части, ни пешеходов на тротуаре. Ну и что? Какое ему дело? Главное - он дома. После шестимесячного однообразного пейзажа хищно ощетинившихся скал, Вадиму казалось, что дома вокруг улыбаются ему своими окнами.
Только перед самой площадью Вадим обнаружил, что улица перекрыта по всей ширине плотной цепью неподвижных фигур в чёрном с ног до головы. Чёрные шлемы с тонированными экранами вместо лиц придавали фигурам сходство с военными киберами. До них оставалось несколько шагов. Вадим не успел ничего подумать, не успел сделать эти шаги из-за голоса, что отвлёк его и заставил остановиться. Сработал хедфон и в голове прозвучал голос:
- Алё! Вадька! Привет! - Вадим стоял в нескольких шагах от чёрных фигур:
- Жэка! Ты?!
- И не стыдно тебе?! А?! Ты сколько дней, как вернулся и ни слуху, ни духу! Это, батенька, свинство! Если бы не твоя Лиза, то по всем остальным причинам такого поведения никакие оправдания не заслуживают прощения! Я только сейчас узнал, что ты вернулся. Когда увидимся? Ты где? - Вадим терпеливо ждал, когда друг выговорится:
- Я сейчас не дома, в городе. Зайду в фарматеку, потом в Елисеевский и домой. Ты опередил меня. Собирался позвонить, да эти дни всё дела. Зато сегодня вечером, точно, отметим встречу. И мою мечту! -добавил Вадим.
- Да ну?! Купил всё же?! Ну, поздравляю! Это же мешок денег стоит!
- Лучше вернуться с мешком денег, чем в мешке! Я его уже обкатываю. Вечером покатаешься! - по-мальчишески радовался Вадим. - Всё, до вечера! - но разговор на этом не прекратился.
- Какого чёрта тебя понесло на площадь? Там сегодня не до лекарств. Власти будут митинг разгонять! Ты что? С неба свалился? Ах, да. Откуда тебе знать? Ты ведь живёшь не по газетам, а по приказам. Может, это и к лучшему.
- Что у вас тут творится? - не выдержал Вадим. - Кто с кем воюет? Я, вроде, не привёз за собой изурхедов с гор, чтобы всё тут оцеплять, - пожал он плечами.
- Ладно, - прозвучало в ответ. - После поговорим. Уходи ты оттуда при твоём характере! Не твоё это дело! - хедфон отключился, голос умолк.
- А я что? Я ничего, - добродушно подумал Вадим и вплотную подошёл к молчаливым фигурам, разглядывая их в упор. Его весёлое настроение вызывало шутливые мысли:
- Если бы на каски эти молодцам добавить рога, а сзади украсить их хвостом, то они больше бы походили на чертей, подавшихся за длинным долларом служить земной власти. Видно там, в пекле, не балуют жалованьем. А может, там у них безработица и их там развелось больше, чем клиентов? Не огороды же им копать, - продолжал веселиться Вадим и широкая улыбка расплывалась на лице от уха до уха. Вместо хвостов он разглядел у них в руках длинные чёрные палки.
Ближайшая фигура сделала шаг вперёд и в сторону, не совершив при этом ни одного лишнего движения ни руками, ни головой.
- Во муштра! - восхитился Вадим. - Что бы ты делал с ней в горах? Там тебе не тут. Там горы. Там не площадь.
Из-за цепи вышла другая чёрная фигура, не ниже остальных. Тёмный экран шлема был открыт вверх, придавая фигуре вид благородного рыцаря с открытым забралом из детских книжек. Но этот вид нарушала чёрная маска на лице и можно было только догадываться, что под ней молодое лицо, а не обезображенное шрамами и не покрытое морщинами житейской мудрости лицо боевого ветерана.
- Куда? - резко спросила фигура, и глаза её смотрели в упор на Вадима. Казалось, что только рот и глаза оставались живыми, а всё остальное в этой фигуре замерло в ожидании команды, нажатия кнопки рукой, управляющей всем этим чёрным безмолвием. Настроение Вадима совсем не собиралось портиться. Душа его продолжала отдыхать вдали от стреляющих гор, оскаленных зубов.
- Что у вас тут такое? - дружелюбно спросил он. - Мне в фарматеку надо, что на площади. У вас тут учения или охраняете кого? Вы охраняйте, я вам не помешаю. Мне только туда и обратно согласно списку, - похлопал он по карману. - Жена, сам понимаешь, - развёл он руками.
Спокойный голос, приятельская улыбка сделали своё дело. Вышедший из-за цепи не проявлял агрессии. Он неуверенно переступил с ноги на ногу, что так не шло его грозному виду и без недавней резкости, неуверенно, с какой-то мальчишеской интонацией, произнёс:
- В фарматеку? Ну что ж, это можно. Нам нет дела до фарматеки. Можешь пройти туда и обратно. Один совет тебе. Иди вдоль домов, по тротуару, а не через площадь. На площади идёт зачистка. Можешь попасть. Никто разбираться не будет.
Слово "зачистка" резануло слух, ударило по нервам мыслью:
- Сопляк! Видел ли он, что такое зачистка горного бишлака? После этого форму не стирают. Её сжигают и одевают новую. И долго потом будет стоять в носу запах пороха, гари, горелого мяса, - Вадим мило улыбнулся глазам под маской и прошел на площадь мимо говорившего. Цепь молчаливо сомкнулась за ним.
За цепью улица выходила на широкую площадь, пересекая её от края до края. Добраться до фарматеки не составляло труда. Надо было свернуть налево, по тротуару, и пройти вдоль длинного дома, затем свернуть направо, вдоль другого дома, первого из тянувшихся вдоль площади. В нём и находилась знакомая Вадиму с детских лет фарматека с её медицинскими запахами. В детстве он так боялся их.
Вадим шёл вдоль дома, но глазами он был там, на площади, не в силах отвернуться от увиденной картины, от непривычного зрелища. На площади чёрных фигур, чёрных касок, чёрных палок было гораздо больше, чем снаружи. Их невозможно было бы пересчитать. Вадим недоумевал и машинально скользил взглядом по всей этой копошащейся безмолвной черноте.
Мало того, что площадь по всему периметру была окружена цепью чёрных фигур, так ещё на самой площади не было свободного места. Повсюду колыхались чёрные каски, сверкая на солнце многочисленными бликами. В центре площади с давних лет, сколько помнил себя Вадим, стоял высокий памятник. В праздники его широкий постамент использовали как трибуну для ораторов или как сцену для артистов. Он возвышался над толпой и был виден из любой точки площади.
Вадим шёл и видел, что те, кто сейчас стояли там, на глазах у толпы, совсем не походили на артистов. Эти несколько человек. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу, в напряжённых позах. Словно в горах. Словно в ожидании выстрела из-за каждой скалы. На концерт это не походило. Один из них что-то кричал в микрофон и голос его громким эхом разносили динамики по всей площади. Но здесь, в стороне, Вадим не мог разобрать ни одного слова. Многократно отражённая окружавшими площадь домами, речь напоминала бессмысленный сумбур. Вадим и не пытался к ней прислушиваться. У него было своё дело.
Шагая вдоль дома, Вадим вдруг заметил, что чёрные фигуры не просто стоят. Вся их масса на площади незаметно, еле-еле, двигалась в одном направлении, словно единый организм. Они сбивались в кучу всё плотней, оставляя позади свободное пространство. Двигались они в направлении памятника. Со стороны это было хорошо заметно.
Перед памятником стояла горстка людей. Об этом можно было скорей догадаться, чем воочию увидеть столпившихся там. Высокая чёрная стена с колыхавшимися наверху касками не давала возможности разглядеть попавших в живое кольцо. На военные действия это не походило. Нигде он не видел оружия. Те, зажатые у памятника, тоже не походили на военных. Никаких угроз, проклятий, приказов он не слышал. Лишь несколько плакатов торчало перед памятником, возвышаясь над чёрной стеной.
Вадим миновал длинный дом и свернул направо, к дому, на первом этаже которого размещалась фарматека. Расстояние до неё было гораздо меньше, чем до памятника. Всего несколько метров. Миновав узкий проезд между домами, Вадим заметил, что из-за домов в проезде показались две странные фигуры, и двигались они в сторону площади. Если бы не плакат над головой одной из фигур, можно было бы подумать, что они тоже хотят попасть в фарматеку, медленно передвигаясь по проезду. Но Вадим уже шагал по тротуару, совсем не ожидая, что шум и крики за спиной заставят его обернуться. Он был не глухой. Он не мог не обернуться. Вадим любил свою старенькую маму и не думал об этом впоследствии, как о смягчающем обстоятельстве.
Позади, в проезде, где только что не было никакого оцепления, он увидел три чёрные фигуры, выглядевшие гигантами на фоне тех двоих, кого они обступили. Это были пожилые мужчина и женщина, фактически, сухонький старичок и старушка. Им было бы более уместно сидеть дома у экрана визора, а не стоять здесь с плакатом. У кого из них был плакат - этого Вадим не успел понять. Плакат валялся на мостовой с переломанным пополам тоненьким древком. Вадим невольно остановился. Никто не обращал на него внимания. Одни были заняты своим делом, другие - свей работой, для которой их пригнали на площадь в таком количестве.
К одному из обломков древка была прибита картонка, вернее, кусок картонки. Второй кусок, оторванный, валялся неподалёку. Вадим не задумывался над тем, зачем он это делает. Он просто стоял и машинально замечал все детали. Когда ещё сознание отвыкнет от необходимости контролировать обстановку, ловить каждый шорох. На целой когда -то картонке было намалёвано чёрным цветом большими буквами два слова, одно под другим. На той картонке, что осталась на древке, были видны буквы "ПРЕЗИ" и "УХО". Бросив взгляд на другой кусок, Вадим увидел остатки слов: "ДЕНТ" и "ДИ!". Он невольно присвистнул: "А старички-то боевые. На президента замахнулись. Вот тут какая каша варится, пока меня не было".
Длилось это какие-то мгновенья и ничто не предвещало вспышку. Ту вспышку, что не раз спасала его за полгода. Сослуживцы, кто без такой вспышки, возвращались домой не сами. Их привозили. Вадим сам боялся своих вспышек ярости и каждый раз долго приходил в себя, виновато спрашивая в палатке после боя:
- Парни, вы как? Я не перестарался? - Парни только молча хлопали его по плечу. Они опять остались живы.
Вадим оставался спокойным и добродушным. Какие к чертям вспышки? Здесь родной дом вокруг. Здесь мир. Здесь свои. Но вдруг, вмиг всё перевернулось. Мир треснул, и трещина прошла здесь, через проход между домами, через его душу, расколов сознание и выпустив прочь, такое уютное, добродушие.
Дальше была вспышка, потому что старушка медленно наклонилась в попытке дотянуться до сломанного древка. Наверное, жалко было оставлять полезную для хозяйства вещь, по привычке. Стоявший сбоку, ближе всех к ней, лениво потянулся в её сторону всей чёрной фигурой и легонько пихнул сбоку. Наверное, ему было скучно. Старушка неловко завалилась набок, ударившись головой о мостовую. Старичок поспешно наклонился к ней, обращаясь по имени, но толчок сзади сбил его с ног, и он упал прямо на старушку вместо того, чтобы ей помочь.
Там, в горах, перед зачисткой бишлаков на час оставляли коридор для выхода стариков и детей. Если через час не вышел - тогда другое дело. Тогда мы враги.
"Что-то здесь сильно всё изменилось" - мелькнула мысль, чтобы сразу сгореть так же, как во вспышке ярости сгорало его сознание, каждый раз отключая мозг и оставляя одни рефлексы. Дальше телом Вадима управляли инстинкты, чутьё, реакция на окружающее, а не сознание. Только так можно было выжить. Если среагируешь раньше, чем ответишь на вопрос "А зачем всё это?"
Фигуры в чёрном были внушительных размеров и в высоту, и по ширине. Он успел ещё подумать: "В горах вам не выжить. Удобные мишени. Похоже, держать строй у этих чёрных получается лучше, чем всё остальное". Дальше была вспышка. В один миг Вадим оказался перед ними. Первым отлетел здоровяк, толкнувший старушку. На мостовой, скрюченный в три погибели, он уже не выглядел огромным и зловещим, да и вой из-под шлема никак не подходил к геройскому облику. Длинная палка отлетела ещё дальше, но её хозяин забыл про своё орудие труда.
Работа с тремя объектами одновременно была всегда разминочным упражнением, поэтому в то же время в разные стороны разлетелись две оставшиеся фигуры. Получилось это у них гораздо проворней, чем можно было бы ожидать при их массивных фигурах. Шуму на мостовой от них было больше, чем от первого. Их приучали к чужой боли. К своей они ещё не привыкли.
Да, это была знакомая ему вспышка, страшная даже для сослуживцев, для него самого. Но он знал её только по войне. Откуда она взялась там, где он мог ждать её меньше всего?! Там, куда он уезжал спасаться от них, отдыхать, забыть эти вспышки?! Кого ему благодарить за это? Неужели он должен осуждать себя за неё и винить себя? Ни о чём таком Вадим не думал. Он пришёл в себя. Вспышка была малюсенькой. Все живы. Кругом был город. Свои. Он был дома. Вадим помог старичкам подняться. Старушка опиралась на обломок древка, как на трость.
- Как вы себя чувствуете? - только и успел произнести он, и тут же поспешно добавил. - Ступайте домой, быстрее! - боковым зрением он заметил, что на площади всё изменилось. Даже динамики молчали. Стояла тишина, полная бесшумного движения. Казалось, вся площадь двигалась в сторону стонов и воплей, разносившихся с мостовой. Теперь это движение было не к памятнику, а от него. Вся чёрная масса мундиров, касок шевелилась единым организмом.
- Как тебя зовут? - услышал он в тишине голос старушки, но ответить не успел:
- Идите прочь отсюда! - махнул он им рукой и повернулся к площади, как всегда, в сторону опасности. Движение было заметно по всей площади. В тишине слышно было только бряканье касок, шелест чёрной формы, топот многочисленных ног. Он окинул взором площадь:
- Это что же, все на меня? Кто тут враг? Я или они? - вокруг колыхалось чёрное море. Каски с чёрными экранами волна за волной накатывали со всех сторон от памятника, от дома, вдоль которого он шел, от фарматеки, до которой он не дошел. Это было завораживающее зрелище. Оно могло сковать холодом страха любого. Вадим понимал, что ему не справиться, но и тонуть в этом черном море он не собирался после того моря смерти, из которого недавно вернулся. Вадим был спокоен. В чёрных рядах, набегавших на него, он не видел ни армейских излучателей, ни спецназовских плазмушек, ни лазерных резаков. Одни длинные палки. На него набегало море страха, а не смерти, чего ему было бояться? Волны накатывали ближе и ближе. Он уже слышал шумное сопение из-под шлемов тех, что в первом ряду, с палками наперевес, с местью за своих. Вадим забыл и про тех троих, и про старичков.
Широко расставив ноги, сунув руки в карманы, он стоял и ждал. Удар сзади по голове прервал его ожидания, отключил сознание. В горах он бы никогда не забыл про тех, что сзади. Это со стороны казалось, что чёрные волны сомкнулись над ним. Для него это были не волны, а ноги, топтавшие всё подряд. Ему повезло. Он ничего не чувствовал.
2
Сознание вернулось к нему звуками. Глаза были закрыты, но он не спешил их открывать, обращать на себя внимание. Темнота оказалась наполнена звуками, выдававшими чужое присутствие. Возня, шорохи, бормотание, шёпот, негромкие голоса окружали его. Голова болела, но это не вызывало опасений. Резиновые дубинки не могут её раскроить пополам, не могут лишить жизни. Их назначение - лишить всех вокруг желания действовать вопреки желаний её хозяина. Всего лишь. В городе достаточно и такого оружия в море страха для тех, кто не видел море смерти. Головная боль и голоса по соседству, совсем рядом, мешали собраться с мыслями. Он прислушался к шёпоту:
- Ты что? В первый раз? Здесь всё глушат. Связь не работает. Не дозвонишься, не пытайся, - торопливый мужской шепот. Ему в ответ почти детский плаксивый шепоток:
- Я маме не успела позвонить. Ей нельзя волноваться, а я здесь, - всхлипнули вместо слов.
- Ничего не поделаешь, - успокаивал первый голос. - Продержат до утра, страху напустят и отпустят.
- Страху они ещё на площади напустили. В глазах черно до сих пор. А чего нас пугать? Мы что, преступники перед ними? Мы их выбирали, а они нас дубинками. Дескать, сделали своё дело и помалкивайте, пока не позовут опять. Похоже, надо самим дубинками обзаводиться. Не хотят нас слушать, - ворчал, а не говорил голос с другой стороны. Вадим слышал монотонный, навязчивый шум, но это был не шум в голове. Темнота была наполнена шепотом многочисленных голосов со всех сторон, среди которых его слух улавливал отдельные фразы:
- . . . да, отпустят, а то, что назначат штраф родителям - плевать. У них нет таких денег. Пусть этот штраф президент платит. Я здесь из-за него. Из-за того, что он президент, который нам не нужен. . .
- . . . нет. Не видел. Когда меня повели, Макса держали двое чёрных, но здесь я его не видел. - Негромкие голоса сливались в один монотонный шум в голове.
Вадим не выдержал и открыл глаза. Боль неожиданным ударом пронзила всё тело. Так бывало после газовой атаки изурхедов, когда резь в глазах и слёзы. Сейчас была только боль, почему-то во всём теле, от одного движения бровей. Зато он увидел где находится. Он лежал на жёсткой лавке вдоль стены. Единственный, кто лежал. Вокруг, сколько он мог видеть, глядя снизу вверх, стояли, тесно прижавшись друг к другу. Свободного пространства между людьми не было. Они находились в помещении, набитом до отказа. Лежал он не на боку и не на спине, приваленный к стене. Тела своего Вадим не чувствовал, пока не попытался сменить позу и сесть. Тело откликнулось резкой болью одновременно сверху и снизу, справа и слева. Она шла изнутри и со всех сторон, будто в теле не осталось ни костей, ни мышц, ни крови, а одна только боль. Вадим неожиданно застонал и ему стало стыдно от чувства собственной беспомощности. Он не мог сесть. Его попытки заметили и тут же возле него присели на корточки несколько человек. Они все были моложе Вадима, явно студенческого возраста. Один из них, в очках, белокурый, в белой рубашке с надорванным воротником, заговорил первым:
- Мы постоянно требовали, чтобы тебе прислали врача для осмотра. Ты был без сознания и стонал. Но к нам даже не подходят. Такая им команда дана. У нас и туалет до утра будет здесь, где мы стоим. Не в первый раз, не ново, - говорил паренёк спокойным голосом. - Хорошо, что ты пришёл в себя. Так чёрные ещё ни с кем не поступали. Нам удалось всё заснять. Как ты себя чувствуешь?
Вадим слушал его и думал об одном: "Только бы не застонать. Откуда этот стыд?". Попытавшись ответить, он с трудом услышал свой голос. Говорить тоже было больно. Говорил он ртом, а больно было всему телу. Это было непривычно. На войне если разворотило руку и кровью всё вроде бы залито, но там не так. Там болит только рука, да и то лишь до тех пор, пока не обезболят перед операцией. Вадим проходил это, знает. Сейчас не было ни рваных ран, ни крови, ни увечий, а боль была во всём теле. Такого он не проходил. Голос его был еле слышен:
- Нормально. Почти как на войне.
- А ты был на войне? - все, кто сидел на корточках, и кто стоял вокруг - все смотрели на него. Даже шум голосов вокруг утих. Всё внимание было на него.
- Помогите мне сесть, - вместо голоса он услышал свой шёпот. Сидевшие перед ним взялись за него, опустив ноги на пол, а туловище приподняли вверх, уперев спиной в стену. Движения их были неумелыми, неуклюжими, как и полагается при их положении в гражданской жизни. От первых прикосновений Вадиму казалось, что он здохнётся в диком вопле. Боль с новой силой разбушевалась по всему телу. Но он только тихо простонал, усаживаясь на скамье. Сквозь боль проступала мысль: "Непривычно. Странно. Ни капли крови. Всё целое. Но вместо тела сплошная боль. Скажу парням - не поверят". Рядом с ним сразу присели несколько человек на свободное место. Вадим видел, что все стоявшие вокруг смотрят на него. В воздухе не слышно было гула отдельных разговоров. Для всех них он теперь был вместо памятника, только не в центре площади, а здесь, на этой лавке неизвестно где. Ничего он им говорить не собирался, но заговорил, превозмогая боль и морщась:
- На войне я был, но вот здесь оказаться никак не собирался. Где я и сколько времени нахожусь здесь? - это был не голос, а тихий шёпот. Паренёк в белой рубашке сидел рядом:
- Мы находимся в камере полицейской. Задержаны за проведение митинга на площади. Сейчас десять часов вечера. Утром составят протоколы, штрафы оформят и отпустят. Я тоже хочу так, как ты, - добавил он.
- Чего? - прошептал Вадим. - Так же стонать? - он попытался усмехнуться и поплатился за это новым приступом боли.
- Нет, я хочу один против троих чёрных! Не только я. Мы все должны этому научиться. Мы не будем подставлять спину, тогда нас не возьмут, - парень ещё что-то говорил, но боль снова захлестнула все чувства Вадима, лишив способности слушать. Он сидел в забытьи. В ухо бубнил голос, а он вдруг вспомнил своё последнее ранение.
Полевой госпиталь. Соседняя койка. Он вспомнил. Может, это тело взмолилось о помощи, заставило его сжалиться и унять нестерпимую боль, изгнать её прочь. Он вспомнил. Рядом с ним лежал боец с соседней заставы из нового призыва. Они никого с той заставы не знали. Звали его Шукри, и он больше походил на изурхеда, чем на бойца. В первые дни Вадим по привычке бросал в его сторону напряжённые взгляды. Видимо, Шукри заметил их и рассказал о себе. Он, действительно, был изурхед, выросший на нашей территории. Даже язык забыл своего народа. Вадим ни разу не видел улыбки на его лице. Шукри был старше его раза в два, не похож на призывника. Смуглолицый, черноволосый, жилистый, с худощавым лицом, он выглядел изношенным жизнью стариком. Но молодые уступали ему в выносливости. Изурхеды убили его жену. Так он оказался на войне и не собирался её оставлять.
После операции Вадима мучили жуткие боли, рана плохо заживала, и он стонал по ночам. Однажды вечером Шукри подсел к нему на кровать:
- Твои стоны не дают никому спать. Я тебя сейчас вылечу от боли, не от болезни. Ещё бабушка моя научила. Дай мне твою ногу, - пальцами он начал ощупывать стопу, а потом надавил в одном месте и замер на несколько минут. Вадим равнодушно наблюдал, ещё не зная, что больше не будет никому мешать своими стонами. Боли утихли и больше не появлялись. Вадим не придал этому никакого значения и забыл по привычке забывать о прошлых болячках. А теперь вот вспомнил.
Он открыл глаза и на полуслове перебил паренька:
- Тебя как звать? - Видимо, тому показался лестным вопрос. Оглянувшись на всех, он ответил. - Саша. Все зовут меня Алексом.
- Значит, Саша. Слушай, сделай доброе дело. Видишь мою ногу, - показал он на свою правую ногу, тот кивнул.
- Закинь мне её сюда, на колено, чтоб я мог до пятки дотянуться, только потихоньку, - боль мешала говорить. Говорил он медленно, чуть слышно. Саша встал перед ним на колени и приподнял правую ногу. Согнув её в колене, он положил её на левую ногу. Вадим выдохнул. На прикушенной губе выступила кровь. Лоб покрыли капельки пота:
- Ну вот, Саша, у тебя уже получается лучше, чем у меня. ... А теперь ... сними обувь с ноги, и будешь совсем молодец, - прошептал он ещё тише. Немного посидев, Вадим дотянулся правой рукой до правой ноги и ухватился за пятку. Он думал, что у него не получится. Рука подчинялась боли, а не его желаниям. Не с первого раза, но у него получилось. Левая рука висела бесчувственной плетью. Он отлежал её на лавке и в ней не было даже боли. Пальцы нащупывали точку на стопе. Не такая уж она и большая, чтобы не вспомнить куда Шукри нажимал. Где-то тут, под пальцами. Он надавил большим пальцем и замер. Голосов вокруг почти не было слышно.
Когда Вадим открыл глаза, то не сразу обратил внимание на то, что это не причинило ему никакой боли. Он сидел в нормальной позе, обе ноги обуты, руки на коленях. Вадим попытался пошевелить пальцами и те охотно и с лёгкостью подчинились: "Никогда не думал, что придётся испытывать удовольствие от того, что пошевелил пальцами. Это здорово, когда шевелишь, и ничего не болит. Ну, Шукри, поставлю ему самый большой кувшин вина. Спас, иначе не скажешь".
Вадим медленно поднял руки и похлопал по коленям, по груди. Чуть побаливали мышцы, как после марш-броска. Кости, суставы были целы. Сидевший рядом Саша - Алекс нарушил молчание:
- Чёрные умеют работать. После их дубинок ни крови, ни травм. Только делать ничего не можешь, тело не слушается.
- Да, я уже понял, - откликнулся Вадим неожиданно для себя громким голосом и сбавил тон, - их работа не убивать, а запугать. За что они вас пугают? - вокруг себя он видел одни молодые лица. Своих ровесников он не замечал среди людей, столпившихся вокруг него в тесноте. Было не только тесно, но и невероятно душно, тяжело было дышать, как он теперь это понимал, начиная приходить в себя. Стоял полумрак. Свет попадал только снаружи, из коридора, судя по низкому потолку, квадратным светлым пятном маячившим сверху. Видимо, в коридоре включили освещение. Потолок посветлел и можно было лучше разглядеть лица окружающих. Рядом по-прежнему сидел Саша, а слева на лавке он увидел молоденькую девчушку. Уже не ребёнок, но ещё и не налившаяся красотой девушка. Он тут же вспомнил голоса и снова спросил:
- А что, связь здесь не работает? - Саша с готовностью ответил:
- Да, связь в здании глушат, поэтому и телефоны не отбирают.
- Что, и хедфоны не работают?
- Без разницы. Мы будем заявлять протест и поднимем не только в городе, но и на планете большой шум. Даже преступникам оставляют право на телефонный звонок. Это нарушение элементарных норм права.
- Слушай! - перебил его Вадим, - он уже чувствовал в себе способность не только говорить, но и действовать. - Я не знаю, за что вы тут сидите. Но я оказался здесь за то, что защитил старушку. В чём меня будут обвинять и что мне будут предъявлять? Я должен был пройти мимо? Я не собираюсь сидеть до утра и ждать. Где тут двери? Мне нужен их главный, - в своей попытке встать он не почувствовал никаких помех со стороны тела. Саша попытался было объяснить, что до утра к ним вообще никто не подойдет, хоть потолок обвались. И с завалами, и с ними разбираться будут утром, но не успел он договорить, как со стороны коридора послышались громкие голоса, ругань, команды, загремели ключи, засовы, заскрипела дверь и все вокруг разом зашевелились под напором ворвавшихся в камеру:
- Осторожней! Эй, полегче! Ой, больно! - под крики народ в камере распихивался энергичными действиями в разные стороны. Вадим только успел встать с лавки. До двери он всё равно бы не успел добраться. Волны людей, распихиваемых в разные стороны, достигли скамейки и пред Вадимом вплотную выросла фигура под потолок, возвышаясь над толпившимися в камере. За его спиной следовала другая такая же. Почти столкнувшись носом с Вадимом, фигура склонила голову вниз, разглядывая скамью:
- Ну, и где вы его бросили? - заорала фигура над ухом Вадима.
- Как где? - заорал второй из-за спины. - На лавке! Где ж ещё! Валялся, как мешок. Вряд ли он сам пойдёт. Тащить опять придётся. Чёрт бы его побрал. На второй этаж.
- Вот ещё! - снова заорали у Вадима над ухом. - Сейчас растолкаю его, пусть сам идёт. Он ведь у нас шустрый. Только никого тут нет на лавке!
Толпа вокруг зашумела - отхлынула в разные стороны и к лавке из-за спины первого вылез второй детина:
- Да вот тут мы его бросили, куда смотришь? Э, погоди! Куда он делся? Под лавку сполз, что ли? Нет там никого, - Вадиму надоели их вопли и возня:
- Бойцы. Вы кого потеряли? Орден обронили боевой?
- Слушай! - опять завопил над ухом первый. - Так вот же он!
- Второй обернулся на Вадима и словно подавился глотком душного воздуха камеры. Он открыл рот и, не закрывая его, таращил в полумраке глаза на Вадима.
- А ты говорил "мешок с костями" - передразнил первый детина.
- Так он и был мешок мешком - ни рукой, ни ногой, ни головой, - выпалил второй, обдав Вадима букетом запахов водки, табака, чеснока.
- Ну да ладно, - оправился от удивления второй. - Пусть своими ножками топает. Мы это поправим. Пока обратно со второго этажа дойдёт, в камеру мешком вернётся. Зато в следующий раз будет гвардейцев за два квартала обходить! - они оба громко заржали.
- Эй, следуй за нами! - крикнул он Вадиму. - Ночь на дворе. А мы ходи тут за тобой, шпана! - они двинулись обратно, и Вадим пошёл следом. Вокруг молчали. Что они могли сказать, эти ребятишки? Ему было жалко их, а не себя.
Камеру от коридора отделяли вертикальные железные прутья. В коридоре, пока Вадим жмурился от яркого света, ему нацепили наручники и тут же он получил по спине удар дубинкой.
- Эй! Вы мне на ноги наручники наденьте, если захочешь ещё раз ударить!
- Наденем, не беспокойся! И мешок на голову! Всё наденем! - его повели на второй этаж, но бить больше не стали. Один шёл впереди, второй сзади, громко постукивая палкой по перилам, словно проверяя её на прочность перед работой.
Вадим без усилий поднялся на второй этаж, в полутёмный коридор с дежурным освещением. По обе стороны коридора тянулись двери. В конце коридора чёрным квадратом маячило окно, подсказывая, что за окном глубокая ночь. Только сейчас Вадим вспомнил, что завтракал давным-давно, утром, но тут его втолкнули в кабинет, и дверь за ним закрылась. Видимо, в кабинете его ждали, если конвоиры не стали тратить время на доклад.
Полумрак кабинета скрадывал его размеры. Там горела одна настольная лампа, скупо освещая поверхность стола. Освещение кабинета не входило в её обязанности. Стол находился напротив двери. За ним окно с массивной решеткой. От двери до стола вдоль стен тянулись обшарпанные шкафы, упираясь в потолок и больше напоминая музейные экспонаты, чем офисную мебель. Все дверцы шкафов имели замочные скважины. Кабинет явно не предназначался ни для совещаний, ни для заседаний. Там была всего два стула по обеим сторонам стола. Один стул был свободен. А второй был занят хозяином кабинета. Вид сидевшего за столом никак не соответствовал окружающей обстановке. Это бросилось в глаза Вадиму, хоть он не имел представления о подобных заведениях. Хозяин кабинета был не просто толстый. Его было много и всего в нём было много. Над столом возвышалась массивная фигура в белой рубахе с закатанными рукавами, ворот расстёгнут. Толстые волосатые ручищи с толстыми пальцами. Одутловатое лицо с круглыми щеками, большие уши, широкий мясистый нос, толстые губы. На голове чёрная взъерошенная шевелюра. Сама природа постаралась придать этой фигуре неопрятный, отталкивающий вид и трудно было бы сразу придумать обстановку, подходящую для такой фигуры, да Вадиму и не до этого было.
Если настольная лампа проливала свет в силу своих слабых возможностей, то хозяин кабинета излучал в пространство недовольство и крайнее раздражение. При виде Вадима он удивлённо выпучил глаза и фыркнул в кружку:
- Как? Своими ногами дошёл?! А меня заставляли тебя в сознание приводить! А ещё смеют ругать нашу госгвардию за жестокое обращение с людьми! Болтуны! - он громко брякнул кружкой о стол:
- Ну? Так и будешь стоять? Садись! - рявкнул толстяк. Его раздражению не было предела. Вместо того, чтобы до самого утра наслаждаться мгновениями в "Розовых номерах" сладкотелой Зизи, его притащили среди ночи возиться с каким-то подонком с площади. Какого чёрта? Так нет же! Надо срочно упрятать! Закон не терпит! Чего он не терпит?! Репутация лучшего следователя сыграла с ним сегодня плохую шутку. Вадим не мог знать, что толстяк был зол и на него, и на закон, и на свою репутацию. Он знал лишь то, что оказался здесь за защиту старушки и не собирался молчать.
- Слушайте, - начал он, усевшись на стул. - Что такое творится? Я вступился за пожилых людей, не дал их в обиду, а оказался арестован, да ещё жестоко избит.
Толстяк не дал ему договорить. Он грохнул кулаком по столу и гаркнул:
- Молчать! Говорить буду я, а ты будешь отвечать коротко и ясно. Понял? Чем быстрей мы закончим, тем лучше будет для тебя. И для меня, - добавил он. Его подгоняла мысль о том, что Зизи не отработала и половины суммы. До утра оставалось время.
- Ввиду чрезвычайных обстоятельств начну с самого главного, опуская мелочи на потом, - деловито начал толстяк. - Начну с обвинения, чтобы ознакомить тебя с ним. А всё остальное - несущессно, - язвительно пропел толстяк и взял со стола лист бумаги.
- Итак! -начал он читать, бросая взгляды в его сторону. - Вам предъявлено обвинение за вмешательство в работу госгвардии, за неповиновение госгвардии, за оказание сопротивление госгвардии и, наконец, за причинение телесных повреждений членам госгвардии в количестве трёх человек. Все эти нарушения в совокупности потянут на двадцать лет лишения свободы согласно закону, что в результате закон и установил. Вам назначено лишение свободы сроком на двадцать лет с отбыванием в тюрьме на околопланетной орбите для особо опасных, - выдохнул толстяк с облегчением и с радостью положил бумагу на стол. -- С этим я должен был тебя ознакомить. Всё остальное, твою анкету, оформит канцелярия утром. Днём ты уже должен будешь отбыть в место заключения, - толстяк даже добродушно улыбнулся толстыми губами. - Насколько я знаю, оттуда открывается красивый вид на нашу планету. Ты можешь любоваться им, а жители планеты будут радоваться тому, что такие, как ты, больше не нарушают порядок и эту, как её, стабильность на планете. Ну вот, сейчас мы сделали своё дело и можем отбыть каждый в своём направлении. Нас ждут в разных местах, - казалось, его речи не будет конца, в отличие от терпения Вадима, которому толстяк протягивал бумагу:
- Ты можешь даже не подписывать её. Я расписался за то, что ознакомил тебя. Закон превыше желания преступника. Тебя сейчас уведут, - толстяк потянулся волосатой рукой к кнопке на столе. Он торопился покончить с этим пустяковым делом.
Вокруг не свистели пули. Не бушевала смерть, собирая свой урожай. Вадим не сидел в окопе. На него не полз танк. Но слова толстяка давили на него своей неотвратимостью. Их невозможно было остановить, от них невозможно было спастись. Они не предусматривали этого. Их, как танк, можно было только взорвать. Он чувствовал себя не на стуле. В окопе. Слово "закон" наползало на него. Это слово уже выстрелило и попало в цель. Осталось только ждать результата.
Не было вспышки и не могло быть. Не было ярости. В него не стреляли. Не было угрозы смерти. Не было даже моря страха, но волосатая рука, тянувшаяся к кнопке, словно нажала в нём самом другую кнопку и бросила Вадима вперёд. В один миг он пружинисто вскочил на стол и со всего маху пнул толстяка ногой в грудь. Не было хруста костей. Нога словно увязла в мягком, рыхлом тесте. Толстяк даже не ойкнул. Он раскинул руки в стороны и вместе со стулом опрокинулся назад. Стул на задних ножках заскользил под стол. Толстяк стукнулся головой о стену и грохнулся спиной на пол. Грохот был жуткий. В дверь ворвались его конвоиры, но Вадим спрыгнул со стола и наступил на горло толстяку с криком:
- Выйдите вон! Я раздавлю ему шею! Вас осудят вместе со мной! За дверь! - от неожиданности оба верзилы метнулись обратно. Вадим моментально подскочил к двери и запер её на ключ. Вернувшись к столу, он открыл верхний ящик и среди всякого хлама нашел то, что хотел. Наручники он надел на толстяка. На столе зазвенел телефон внутренней связи. Старинный, с дисковым номеронабирателем.
- Алло! - услышал он в трубку. - Теперь ты не просто нарушитель! Теперь ты преступник, обречённый на пожизненное заключение! А смерть следователя будет означать твою смерть!
- Думаю, что моя смерть не оставит тебя в должности, - крикнул он в ответ. - Давай, ломай дверь! Он живёт, пока дверь цела!
- Ну, и что ты хочешь?
- С кем я говорю?
- Дежурный по Управлению.
- Мне нужен глава вашей госгвардии, с ним буду говорить! - трубка замолчала.
Жутко хотелось есть. Возле стола лужа, разбитая кружка. В одном из ящиков стола Вадим нашёл пачку печенья. Хоть что-то. Запил водой из графина. Полегчало. В голове сработал хедфон, и он услышал голос Лизы, торопливый, словно опять за тысячи километров:
-Алло. Вадим! Меня попросили позвонить тебе, хотя я столько пыталась и не могла. Связи не было. Ты где? Арестован? За что тебя? Просят, чтобы ты сдался. Я им не верю, - Вадим наслаждался звуками родного голоса:
- Лиза, тут ерунда какая-то, хуже войны. Ничего не пойму. Ты ведь говорила по хедфону с моим Командором? Для нас, гвардейцев, это и звание, и имя. Позвони ему. Я тут говорил с дежурным по Управлению, а где я сижу, не знаю. Вряд ли связь ещё будет, - судя по молчанию в голове, связь уже заглушили. Толстяк сопел на полу. Снова зазвонил телефон:
- Говорит начальник госгвардии. Ты готов сдаться?
- Я тоже должен представиться. Никто даже не спросил моё имя. Это не интересует служителей закона. Никто не хочет меня слышать. Я Вадим Кравец. Гвардеец из горячей точки, с Восточной Заставы. Здесь нет врагов. Кому я должен сдаваться за то, что защитил старушку?
- Ты должен сдаться госгвардии и понести наказание. Тебе сообщили за что.
- Какая к чертям госгвардия? Я знаю, что гвардия проливает кровь за нашу страну, охраняет рубежи от разграбления иноземными набегами. Несколько дней назад я прибыл оттуда. Какая тут, в мирной жизни, может быть гвардия? Не похоже, чтобы госгвардия проливала свою кровь ради народа. Мне пришлось вступиться за пожилых людей и защищать их от тех, кого ты называешь гвардией. Как язык поворачивается присвоить такое звание эти чёрным детинам в масках. Они как бандиты прячут свои лица под масками, наверное, боятся, что соседи узнают их в лицо. Ты, начальник, тоже считаешь себя гвардией? Почему ты тогда не в горячей точке, на защите рубежей, а здесь, в мирной жизни командуешь избиением стариков и ребятни? В каких тюрьмах вы набираете этих чёрных молодцов для расправы над стариками? Молчишь? Ни один гвардеец, прошедший войну, не назовёт вас гвардией. Это выдумка тех, кого вы защищаете, тех, кто дал вам дубинки для защиты от стариков. Не думал, что, вернувшись с войны, мне в мирной жизни будет стыдно за то, что я гвардеец. Я слышал, как вас называют люди. Для них вы не гвардия. Для них вы - чёрные. Я вернулся с войны. Здесь мирная жизнь, к которой я не привык. Но почему твои чёрные относятся к людям, как к врагам? Ведь это граждане страны и они безоружные. Что тут у вас творится? Камеры набиваете битком зелёной молодёжью - это ваша работа? С такой работой стыдно людям лицо показывать. Я не для того кровь проливал за нашу страну, чтобы в мирной жизни меня записали в преступники. Не моя вина, что ваши мирные порядки хуже законов военного времени.
- Ты зря тратишь время на болтовню. Это тебя не спасёт. Мы служим патриотам страны, а не старикам. Патриоты служат власти. Власть устанавливает законы. Ты нарушил закон и будешь наказан.
- Власть приходит и уходит, а народ остаётся. Патриот любит свою страну, а не власть. Я не собираюсь с тобой спорить, но и сдаваться не собираюсь. Нужен я вам -ломайте дверь. Ваше море страха не для меня, - Вадим бросил трубку. Он сказал всё, что хотел. За дверью усиливались шум, голоса, топот ног. Вадим отломал ножку стула и сел, прислонившись к столу. За столом у стены сопел толстяк. За окном заметно посветлело. Вдруг за дверью громко прозвучал голос, от которого Вадим по привычке напрягся, сжимая в руках обломок:
- Третий! Это я! Я войду один! - в боевой обстановке у них не было имен. Каждый имел свой номер. Эти номера менялись у каждого по мере боевых потерь и обновления отряда. Два года назад у него был номер сорок восьмой. Номер третий он получил перед отпуском и ещё не был на задании с новым позывным.
- Почему третий? Ведь не война. Не задание, - Вадим встал и открыл дверь. Непривычно было видеть Командора в гражданской одежде. За дверью затихли.
- Хорошо выглядишь. Слышал, тебя всей площадью били, - глаза Командора пытались скрыть волнение здесь, за дверью. Волнение не за себя. За своего бойца. Вадиму знакомо было это волнение за каждого из них, живых. За тех, что погибли, оставалась седина. Её скрыть было невозможно и ей не хватало места на висках.
- Не знаю. Не видел, а здесь не успел спросить сколько человек меня били. Зачем вы здесь, Командор? Лиза попросила, чтобы я сдался? Ей звонили, я знаю.
- Да, она звонила мне. Я говорил и с ней, и с начальником госгвардии. Теперь я хочу поговорить с тобой. Здесь мирная жизнь. Мы здесь гости с тобой, - за столом послышалась шумная возня, стоны. - Кто там?
- Это следователь. Так получилось. Иначе меня бы уже готовили к отправке в тюрьму на орбиту после суда и следствия, - Вадим подошёл к столу, ухватился за толстяка, как за мешок, и выволок того из-за стола. Командор тоже подошёл и вдвоём они кое-как помогли толстяку подняться на ноги.
- Идти можешь? - спросил его Командор. Толстяк кивнул, тогда Командор потянул его за локоть к двери и вытолкнул в коридор, заперев дверь на ключ:
- Ну вот, одной проблемой меньше. А теперь рассказывай, - он уселся на краешек стола. Когда Вадим замолчал, Командор встал, поднял стул и уселся за стол на место толстяка. За его спиной, на улице, становилось светлей, чем в комнате. Вадим устроился на краешке стола. Командор придвинул к себе телефон:
- Мы не будем сдаваться и не будем воевать. Здесь мирная жизнь. Свои законы, с ними не повоюешь. Их надо обходить.
- Да как их обойдёшь, Командор, как я мог их обойти, если этими законами меня обложили хуже танков и подписали мне тюрьму?! - Вадим соскочил со стола, - На войне я мог защищаться, бросить гранату, бахнуть из плазмушки, выкрутиться, в общем! Здесь же без вариантов! А ты знаешь, сколько их там сидит в камере, безоружных перед таким вот законом? - Вадим постучал по столу. - А я видел. И они живут среди таких законов! Это не пули, не гранаты, не бомбы. Они не убивают. Но как среди них жить, Командор?! Я мог бы жить и не знать такой мирной жизни, но я теперь знаю, - Командор поднял руку вверх, и Вадим замолчал, снова усевшись на краешек стола.
- Речь сейчас не об этом, Вадим, - тот вздрогнул, впервые услышав от Командора своё имя. - Ты не о том думаешь. - он взял трубку телефона:
- Дежурный! Мне начальника госгвардии! - Несколько минут длился разговор по телефону, после чего Командор громко сказал "спасибо!" и положил трубку. Оба молчали. За дверью послышались громкие голоса. Потом топот ног и всё стихло, словно в коридоре никого не осталось. За дверью была тишина.
- Я не знаю, сколько их там сидит в камере. Я их не знаю. Я знаю тебя. В этот раз тебя это спасёт. Другого раза может и не быть, если не научишься жить по законам мирной жизни. Мы с тобой для другой жизни, для той жизни, где ты "третий", а я - Командор. Учти это, а теперь пошли, - Командор встал и пошёл к двери.
- Куда? - опешил Вадим.
- Домой. Я спать хочу, а мне ещё в порт надо, да ещё час на гравилёте добираться. Это ты у нас местный, - совсем по-граждански ответил Командор.
- А я куда? - не унимался Вадим.
- Ты? Я думаю, к себе домой, - Командор уже выходил в коридор. Вадим вышел за ним. Коридор был пуст. Они спустились на первый этаж. Вышли на крыльцо, спустились по ступенькам. Вадима не покидало ощущение, что всё вокруг - это здание, его высокое крыльцо, площадь, окружавшие её дома, даже деревья - всё это делало упорный вид, что не замечает его присутствия, присутствия Командора. Настолько было пустынно вокруг в этот рассветный час.
- Ну, мне пора. Меня ждёт таксокар, - Командор обернулся и протянул ему руку. - Отдыхай! Мирная жизнь - это тебе не война.
- Но как? - недоумевал Вадим. Протягивая в ответ руку. - Я не понял. Почему всё это? - Он махнул перед собой рукой.
- Считай, что тебе повезло. Когда-нибудь расскажу. На привале. Когда вернёмся на войну. Всё проще, чем ты мог бы подумать. По закону ничего бы не вышло. И мы бы отсюда не вышли. Береги себя! - он махнул рукой и пошёл на стоянку таксокаров. Командор шёл, не оглядываясь назад. Вадим видел его спину, но не мог читать его мысли: "Мои верные, бесстрашные рэксы. Мои славные парни. Они такие наивные и беспомощные в мирной жизни. Здесь не война. Вряд ли я смогу их спасать на каждом шагу. Вряд ли ты узнаешь, что начальник госгвардии когда-то в памперсах прыгал у меня на коленях. Считай, сегодня повезло и тебе, и мне". Командор не оглянулся. Вадиму неприятно было оставаться одному у высокого крыльца. Он повернулся и быстро, почти бегом, направился прочь, туда, где его ждал новенький гравикоптер.