Перед носом - монитор, в руках - деньги, много разных бумажных купюр... Все быстрее и быстрее движутся пальцы, перелистывая банкноты. Все мозговые усилия направлены на эту быстроту пальцев, на то, чтобы мои движения не выдали непрофессионала.
Я кассир. Уже два дня. К окну справа то и дело подходят клиенты, сдают выручку - выкладывают в лоток сотни, десятки, тысячи, наспех перехваченные резинками, а я должна все это проверить, пересчитать, еще раз проверить, принять, забандеролить... корешки, пачки... тысячи, миллионы...
А за окном слева возрождают храм. Еще полгода назад почти невозможно было разглядеть в груде развалин останки церкви. Кто-то разглядел... И вот теперь семеро мужичков в фуфайках и валенках на двадцатиградусном морозе слаженно и дружно наводят деревянные закомары на только что наметившейся крыше, а внизу их ждет небольшая собачка - вроде лайка - бросается к каждому, жадно лижет руки, лицо.
Посреди стройплощадки - костер. Когда стемнеет, будет черное небо, черные стены, и только во всполохах пламени проявятся неровные прямоугольнички, видно, как оттаивают старинные кирпичи, согретые вновь человечьим теплом.
В окне справа пока затишье. Нет клиентов. Здесь нет и сумерек: утром, днем, вечером все залито равнодушным электрическим светом. Я пока еще я. Мне еще не страшно думать о прошлом. Просто некогда. Интересно, а где же я была, предположим, год назад?..
Год назад... Боже, ведь сегодня... Ну да, год назад, именно в этот день мы отмечали твое рожденье... Последний раз в твоей жизни... Ты еще все твердил: "Это мой последний день рожденья. Давайте же отметим его хорошо". Никто не придавал значения твоим словам,но все равно было скорбно.
А помнишь нашу кухню? И табуреточку у окна? Ведь как любили все сидеть на этой табуреточке! И я, и ты, и бабушка.Помнишь, как мы с тобой даже дрались за это место. Ты победил, ты и умер на этой табуреточке... Попросил пить и умер...
Ивот уже год никто туда не садится. Придешь к маме, потопчешься на кухне и идешь в комнату, а сесть на табуреточку у окна даже и не тянет.
Первое время после твоей смерти я еще садилась туда по привычке. Жутковато было, но почему-то садилась. А теперь...
Когда думаю о твоей смерти, только одна мысль стучит в голове: "Я виновата!" Я во всем виновата. И в смерти твоей, и в жизни, закономерно к этой смерти приведшей, и в том, что доченьке своей не родила братишек и сестренок. Она-то всегда такая, какой я стала полгода назад, осиротевшая. Вот и приходится быть ей и за маму, и за сестру,и за брата.
Говорят, у кошки девять жизней. Вряд ли... У моих двух кошек по одной жизни на каждую. И ведут они эти свои кошачьи жизни спокойно и ровно, каждая соответственно своему характеру. По крайней мере, на мой человечий взгляд. А я? Зачем мне столько жизней? Где я - девочка, сидящая после школы на табуреточке в кухне и пытающаяся за светом в окне напротив разглядеть чужую жизнь? А я, повзрослевшая, постоянно ищущая смысл бытия, сознательно отрекающаяся от материальных благ? Где сегодня я-актриса, проживающая чужие жизни, как свою? Этих "я" нет? Они умерли, эти девочки, девушки, женщины? Они истлели, чтобы возродиться во мне сегодняшней, тупеющей в угоду окружающей действительности? Почему? Как и когда это случилось? Как получилось, что я вдруг раздвоилась, растроилась, размножилась, стала "я - здесь" и "я - там", "я - на работе" и "я - дома", "я - мама", "я - кассир", "я - женщина"?
Окно справа пугает своей пустотой. Вот если бы случилось чудо, и в окне появился ты. Нет, не так. Давай с начала. Вот твои шаги по коридору - я их не слышу, но они есть, ведь шагов клиентов я тоже не слышу. Ты подходишь, нагибаешься к лотку, чтобы было можно говорить. Я представляю твой голос - чуть напряженный, с хрипотцой, достаточно высокий:
- Привет! Как ты тут?
- Да ничего. Что же поделаешь... Поздравляю с днем рождения.
- Дома вечером поздравишь. Я, наверно, лучше водки куплю... Ты как, а?
Чтобы про водку никто посторонний не слышал, ты наклоняешься низко, к самому отверстию для денег, - и я вижу глубоко-глубоко в твоих глазах жалость.
Ну почему же никак нельзя сделать, чтобы ты пришел?! Неужели же нет такой силы в мире, что привела бы тебя ко мне?!
Сама виновата.
Стучат топоры за окном слева. Мне их не слышно, как не слышно лая собачки, которая изо всех сил пытается защитить свой добрый мир от приехавшего на стройку экскаватора. В конце концов она понимает, что экскаватор вовсе не опасный, а очень даже наоборот. Работа кипит, стучат топоры, лязгает машина. Только мне ничего не слышно. Звукоизоляция.
Но - все-таки - сегодня праздник, первый твой день рождения после смерти! Просто мы с тобой не слышим.
А летом храм возродится. Сюда придет много народу. И снова будет праздник - первый день рождения после смерти.
Вот как это будет...
Звонит колокол. Люди торжественнотихи. Их лица подняты вверх, взгляды обращены на колокольню. И от этого люди кажутся совсем беззащитными и доверчивыми, как дети или животные. Звон плывет над площадью, заполняет собой все пространство. В его густых раскатах девочки рисуют на асфальте, понуро бредет лошадь, катающая тележку по много раз пройденному маршруту, нищие алкоголики, распластавшись ниц пред ликом Богородицы, выгребают мелочь из-под решетки часовни, престарелые подруги обсуждают новости. Звон, как Покров, окутывает их всех. Хранит. А они живут. И я живу вместе с ними. Живу, потому что люблю их всех - и живых, и мертвых.