Озорное, девчоночье, почти забытое - переполняло и грозило расплескаться, и заставляло подпрыгивать, и умоляло дурачиться и петь. Ева с подозрением покосилась на своего спутника: неужели?.. Нет, не он. Он - не орёл. Просто рубашка красивая.
- Вам не кажутся странными этими окна? - совершенно по-птичьи покосился на неё её спутник, и Еве стало ещё веселей. Смешной скворец, нахохленный и важный.
- Очень, очень странные окна, - покивала она с серьёзным видом, и мсье де К. раздосадовано хмыкнул. - Кстати, не поясните, чем именно?
Всё-таки с ним было трудно: нельзя было закричать "ну шутка, шутка же!", и захохотать, встряхнув волосами - сегодня они здорово лежали, волосы, она видела это в строгих зарешеченных окнах. И блестели. И вообще.
Мсье де К. вежливо и бегло улыбнулся. Еве стало неловко, и она изо всех сил приготовилась слушать. Подобравшись и угомонив ту, другую, она сказала приветливо и мирно:
- Мне правда интересно, отчего они разного размера. И двери: почему где-то они резные и монументальные, и ведут к ним добротные каменные ступени, а вот здесь - они как раз проходили мимо невзрачной двери в стене под роскошным арочным проёмом, увитым сверху вырезанной из камня цветочной гирляндой - совсем незаметные, как эта.
- Это бывший конный выезд, - улыбнулся её спутник. - Проём заложен, и дверь эта - чьё-то компромиссное решение, оказавшееся более живучим, чем предполагалось. Квартал ведь был построен с размахом кардиналом Мишелем Мазарини, братом... - он вопросительно посмотрел на Еву, и она закивала:
- Да-да, я в курсе, того самого премьер-министра короля-Солнца.
Мсье де К одобрительно улыбнулся, а Ева с трудом удержалась от того, чтобы не грянуть на всю рю Кардинал: его Высокопреосвященство... Для людей её возраста кардинал Мазарини был ого-го каким реальным (и довольно противным) персонажем. А тут вот, оказывается, хозяйничал его брат.
- Жилой квартал роскошных особняков на бывших монастырских землях - как сейчас бы сказали, Мишель Мазарини оказался дальновидным и удачливым девелопером, - мсье де К чуть заметно усмехнулся в усы, и Ева подумала - усы, как у Д'Артаньяна. - Эта улица даже недолго носила его имя. Но времена меняются, и введённый Наполеоном налог на окна заставил многих заложить окна кирпичом. Двери, кстати, тоже обложили налогом - вот вам и ответ, отчего та дверь так мала.
Шли они медленно, но выезд из конюшни все равно остался позади. Ева обернулась, ища его глазами, и залюбовалась величественными фасадами и чудесным резным шпилем мальтийского собора. Так красиво. Так несправедливо.
- Кража дневного света - я уже где-то слышала это выражение. - Веселость её сменилась теперь задумчивостью: никогда раньше не примеряла она на себя исторические факты. - Значит, из-за этого окна в традиционных провансальских домах так невелики?
Ее спутник развёл руками:
- Вот бы знать! Всё может быть, хотя я бы ещё не забывал о мистрале. Во многих домах с северной стороны вы вообще не увидите ни единого окна.
Еве почему-то некстати вспомнилось чердачное окошко - как сверкали на полу осколки стекла и парила в воздухе золотая пыть. Как разозлился тогда Георгий. Как она почувствовала себя одинокой.
Цена света. Господи, ну и чушь.
- Все имеет свою цену, - словно читая ее мысли, констатировал мсье де К, и Ева вздрогнула. - Вас это огорчает?
Ева пожала плечами и снова оглянулась на резной и воздушный шпиль. Небо над ним стало темнее и ниже - погода портилась, собирался дождь.
- Так устроена жизнь, ничего не попишешь. А у меня, знаете ли, плохое зрение, и я часто забываю посмотреть на ценники.
Он негромко рассмеялся - так вежливо и сухо, как будто кто-то совсем другой пять минул назад журчал голосом и блестел глазами. Еве отчего-то стало досадно, и обоим - очевидно неловко.
Выручило их то, что они уже пришли.
* * *
Коллекция принца Лихтенштейнского оказалась умопомрачительной.
Собирать произведения искусства эта династия начала ещё в четырнадцатом веке и останавливаться, судя по всему, не собиралась. Их семейную историю можно было смело считать самостоятельным художественным произведением. Коллекция шла в ногу с меняющимися веками - например, полотно "Вознесение девы Марии" Карл I купил непосредственно у автора, Питера Пауля Рубенса. Продолжатели династии охотились потом за рубенсовскими шедеврами с вдохновением и азартом, но, несмотря на это, "Самсона и Далилу" не уберегли, и она уплыла от них в Лондонскую национальную галерею.
Правда, изобильной рубенсовской убедительности Ева предпочитала тихую прелесть бидермайера, но ни за что бы не призналась в этом во всеуслышание. Кранах старший ее пугал, ван Дейк не трогал, Батони удивлял наивностью - а Вальдмюллер и фон Амерлинг оказались настоящим открытием и большим счастьем. У амерлинговой "Мечтательницы" глаза были изумительного чайного цвета, а кожа и нежный румянец - совсем как...
- А карету вы видели? - вдруг где-то совсем близко выдохнул ей в ухо мсье де К, и она вздрогнула.
- Какую карету? - быстро ответила Ева, жадно обегая глазами небольшое полотно и стремясь вобрать, запомнить, сохранить и невесомую негу полупрозрачного чёрного покрывала, и блеск каштановых волос, и восковую плотность страниц книги, выпадающей из опаловых пальцев... Как ребёнок, которого силком тащат из-за стола, и который заталкивает в крошечный ротик непомерно огромные куски пышного бисквита, которому нипочём там не поместиться - жадно и безо всякой надежды на успех, но оттого особенно отчаянно.
- В стиле рококо. - Слава богу, он больше не дышал ей в ухо. - Она очень красивая. И покрыта золотом, похожим на ваши волосы. Идемте, это в соседнем зале.
Ева сделала вид, что пропустиоа пассаж про волосы и прибавила шагу - не хватало ещё, чтобы он взял ее за руку.
- Зачем вы позвали меня ее смотреть? - сердито спросит она его позже, когда они окажутся в кромешной темноте.
- А зачем вы сюда вошли? - тут же ответит он, и они дружно захихикают, как нашкодившие дети.
- Я хотела убедиться, что за дверью кареты действительно нет.
- Убедились?
- Теперь да. Но я не знаю, как мы отсюда выйдем.
- Ну карета же как-то уехала. - Он издевался, но весело и необидно.
С каретой и правда вышло по-дурацки. В зале, куда он привёл ее смотреть, не оказалось ни одного экспоната. Лишь на стене бронзового цвета с красивыми разводами, напоминающими венецианскую штукатурку, матово поблёскивали глазки - и вот в них-то карета была видна прекрасно. Чудесная, неправдоподобно золотая, с козлами, запятками и вообще всем, что полагается - изящными рессорами, парящей в воздухе подножкой, огромными задними колёсами, расписными дверцами... Сказка. До бархатных шторок с тяжелой золоченой бахромой, казалось, можно было дотянуться рукой, а резвившиеся на расписных дверцах херувимы смотрели весело и нахально - так весело, что в Еву опять вселился давешний бес, и она, недолго думая, рванула ручку неприметной двери где-то в углу и с краю. Она была уверена: карета там, надо всего лишь сделать несколько шагов в темноту...
- Я вас с собой не звала. - старик Карнеги называл это "пилить опилки" и всячески от такого предостерегал, но удержаться она не смогла.
- Зачем же тогда вы захлопнули дверь сразу после того, как я шагнул за вами?..
Хорошо, что в темноте не было видно, как она умеет краснеть.
- Вы же слышали: снаружи раздался шум. Я испугалась, что нас заметят. Наверное, сюда входить запрещено...
- Я рад, что теперь вы в этом убедились.
Они немного помолчали.
- Это были голограммы, да?
По его дыханию она почувствовала, что он наклонил голову.
- Именно так.
Помолчали снова. Ей снова надоело.
- Мы будем искать выход или нет? Что вы вообще собираетесь делать?
- Вы же боитесь, что нас заметят.
- Да, но не настолько, чтобы просидеть здесь тут остаток жизни.
Удивительно, но она почувствовала в темноте его улыбку. Как поклон несколькими минутами ранее.
- Это, положим, зависит от того, сколько нам осталось. Вернее, каждому из нас.
Он легонько коснулся пальцами её шеи, и мурашки грянули по всему телу оглушительным залпом, кроша в единое месиво страх, трепет и острую мысль о том, как же может с ним быть, если от прикосновения - так.
Она рванулась куда-то в темноту, споткнулась, почти упала, налетела на стену, провода и ещё что-то скользкое и холодное, дергая и толкая то, что было в пределах досягаемости - и с огромным облегчением услышала сирену сигнализации.
* * *
На улицу их вывел огромный невозмутимый охранник, на лице которого совсем ничего не отражалось - а всё-таки Ева чувствовала исходящее от него неодобрение.
- Что вы им такого сказали, что нас так быстро отпустили? - спросила она мсье де К, быстро взглядывая на него исподлобья и тут же отворачиваясь, чтобы заглянуть себе за плечо: весь рукав и, похоже, спина были в пыли и паутине. Как будто они выползали из центра Комон по вентиляционной шахте, а не выходили под недоуменными взглядами респектабельной публики с паутиной на спине и, как пить дать, в волосах.
- Я очень лохматая? - снова повернулась она к нему с той женской бесцеремонностью, которая в отсутствие возможности взглянуть в зеркало превращает в него глаза любого мало-мальски близкого человека. Глупо стесняться того, с кем ты плечом к плечу сидела в темноте и паутине.
- Я сказал ему, что мы супруги со стажем и оживляем таким образом наши отношения. Да, вы очень лохматая, но вам это идёт.
Ева, хмыкнув, продолжила было чистить пёрышки, но тут же бросила.
- Постойте, а что же, в таком случае, вы им показывали?
- Удостоверение личности. Думаю, это справедливо: в конце концов, они имеют право знать, кто шастает по их подвалам.
- Это был не подвал, - возразила Ева.
- Этот факт что-то меняет?
- Да нет, конечно, вы правы. - Все-таки она была очень рада, что всё закончилось относительно благополучно. Шок постепенно проходил, уступая место шипучим пузырькам эйфории - унять её второй раз за день Ева не смогла. Кипучая энергия переполняла её, и она проговорила напористо и бескомпромиссно:
- Давайте-ка я вас почищу, - и, не дожидаясь ответа, принялась энергичными движениями смахивать ту пыль и обрывки паутины, что, может, и были менее заметны на белой рубашке, но, тем не менее, присутствовали на ней в изобилии.
Он отшатнулся от неё так, как будто его ошпарили. Это было очень обидно, но Ева наметила уже хозяйственным глазом особенно жирненькое серое веретенце и продолжала за ним тянуться, не желая упустить. Чтобы не упасть, ей пришлось сделать шаг вперёд, и тот оказался слишком мал для того, чтобы сохранить равновесие, но достаточен для того, чтобы что-то больно врезалось ей в коленку.
- Извините, - пробормотала она, сердито отталкиваясь руками от того, кто так стремился убежать - и увидела, что натворила.
От удара коленкой папка мсье де К расстегнулась, и по булыжникам тротуара щедро рассыпались фотографии - много фотографий. "Хороший ракурс. И тёплые тона чудесны", - одобрительно подумала Ева, с ужасом отказываясь понимать, кто и каким образом оживляет на снимках свою жизнь. Судя по незнакомым лицам мужчин, далеко не супружескую.
* * *
Виктория лежала в редеющей предутренней темноте и уговаривала себя жить дальше.
Жиденький рассвет неохотно, но упрямо вползал к комнату, как будто посыпая все вокруг светло-серой пылью, и начинать новый день не было ни сил, ни смысла.
Когда-то в юности она любила владивостокский туман. Из завораживающей мглистой и таинственной неопределенности вдруг появлялись очертания мощных скал, или мачт, или острова Русский. Свинцовый ревущий океан, низкие облака, обрывки тумана на высоких мачтах, лениво стелющийся пароходный дым, пена на гребнях волн - там тоже хватало серого, но он был другим.
Тогда все только начиналось, и серый цвет ее не пугал. Как будто кто-то печатал ее судьбу, как отец - семейные фотографии, и на гладкой бумаге будущего снимка из ниоткуда проступал силуэт ее собственного будущего - разумеется, невыразимо прекрасного - и надо было четко отмерять время, чтобы не передержать снимок в проявителе... Чтобы всё успеть. Она была пунктуальна, и старалась ничего не упустить, и отвечала на все вызовы жизни: мальчики, дом, работа, война, ожидание, надежда - где же закралась ошибка, отчего будущее вышло таким безнадёжно тоскливым? Снимок как будто забыли в закрепителе: он бледнел день ото дня, и изображение стремительно теряло контуры так и не случившегося счастья...
Если бы речь шла о фотографии, она бы, без сомнения, считалась бы безнадежно испорченной.
* * *
*
* Может, и стоило преподнести всё как-то иначе, но и так, как вышло, было хорошо - решил мсье де К, наблюдая за Евой, которая присела на корточки и сгребала теперь снимки, лучащиеся золотым светом. Фотографии своевольно топорщились и охапкой осенних листьев так и норовили выскочить у неё из рук.
Мсье де К внимательно вглядывался в её лицо: она казалась ошеломлённой и потерянной. Он присел рядом с ней.
- Вам стыдно? - спросил он спокойно и участливо, и Ева едва не задохнулась от возмущения.
- Мне?! По-вашему, мне должно быть стыдно? Это вы носите с собой непонятно что, и оно сыплется посреди улицы из вашей дурацкой папки - где вы взяли такую ерунду... Ну и... - договаривать такое было странно, но какие церемонии с товарищем по пыльному плену, - можно подумать, что это я, да. Очень похоже.
- Так может подумать любой. - Мсье де К вытянул одну фотографию из стопки, чуть встряхнул ее - очень бережно, как партитуру или тяжёлый бархат - и отвёл руку подальше, чтобы заново как следует рассмотреть.
- Отдайте, - по-детски ляпнула Ева, рванувшись было забрать снимок, и, не дотянувшись, покраснела.
- Она очень красивая, - ровно теми же словами, как карету, охарактеризовал он ту, что так нескучно проводила время, - и, хотя лица не видно, очень похожа на вас. Я бы даже решил, что это вы - так велико сходство.
"Какое там сходство", - отрешенно подумала Ева. Внутреннюю сторону предплечья женщины с фотографии украшала ее собственная родинка, - "это точь-в-точь я". Она инстинктивно попыталась натянуть левый рукав до самой кисти и не удержала непослушной стопки. Фотографии выскользнули и разлетелись веселой стайкой у их ног, заставив проходящую мимо дому удивленно выгнуть бровь и одобрительно наклонить голову.
- Какая вы умница, - с искренним восхищением тепло проговорил мсье де К, - если бы вы знали, как много времени можно сэкономить с умными людьми!
Он огорчённо вздохнул и добавил:
- И что, вы в самом деле никогда не догадывались, что ваш муж незаконно торгует русским авангардом?
Картины в доме, которые Георгий перевешивал по своему вкусу с таким странным упорством. Запах краски на чердаке. Тайная мастерская. Таинственный Баландин. Непонятные отлучки. Исчезнувшая сияющая женщина. Ничего определённого - почему же тогда ей сделалось так странно и нехорошо...
- Чего вы хотите? - спросила она, глядя на него исподлобья.
- Помощи, - просто ответил он. - Вы же за честность. За искренность, а двух правд не бывает. Расскажите мне всё, что знаете, и мы вместе приведём все к общему знаменателю.
- Есть числа, которые на три не разделить, - не слишком логично ответила она, - что-то обязательно останется в периоде.
Ничего не хотелось ей больше ни объяснять, ни слышать, ни доказывать.
И стало вдруг пусто и противно - настолько, что она побежала прочь, не прощаясь и не оглядываясь. Как будто от липких слов и невозможных мыслей можно было убежать.
Дождь хлынул внезапно, хлёстко и неистово. Она вымокла мгновенно и окончательно - никогда прежде с ней такого не бывало. Она сообразила, что побежала не в ту сторону, и повернула обратно. Если бежать так же быстро, у паркинга можно было оказать минуты через три, и она уже скинула мокрые босоножки, и подхватила их одной рукой за ремешки - как вдруг кто-то резко и решительно втянул ее под свод бывшего въезда в конюшню.
Все слова были сказаны, разочарование и обида испытаны. Внезапно хлынувший дождь смыл всё, даже подступавшие слёзы, и в душе было гулко и тихо. Пустота.
Места на двоих хватало с избытком, но они стояли плечом к плечу, плотно прильнув к стене и друг к другу, и он всё так же крепко и требовательно держал ее за руку. Прямо перед ними стеной лилась вода, и от нее веяло равнодушной прохладой. В лицо летели крошечные брызги. Ева зажмурилась.
От стоящего рядом человека шло ровное умиротворяющее тепло, и это было хорошо и просто. Его не надо было оценивать, думать и сомневаться, а не стремиться к нему было невозможно. Вот так момент, когда пустота начала непоправимо меняться, оказался безвозвратно упущен.
Теперь оставалось только сжать зубы и зажмуриться крепче, чтобы то горячее, нерассуждающее, неотвратимое, что мощно и яростно разгоралось внутри, не вырвалось наружу. Чтобы не застонать и не заплакать. Чтобы не выдать - и чтобы окончательно не потерять себя.