Аннотация: В соавторстве с Фелицатой. 7-ое на Азимут Человек 2009.
У восточной стены города, там, где лента уходящей в горизонт серой дороги была словно приколочена к серой же пустыне, показался силуэт.
В мареве зноя, расплываясь и меняя размеры, он медленно приближался к городу.
Город лениво ждал.
Не трещал охранительный оберег в караульной будке, не лаяли собаки.
Жара.
Город дремал в духоте, идущей от самых скалистых гор, нежился в пряных ароматах богатых рынков.
Мираж?
Оберег в виде глиняной свистульки-петушка слабенько тренькнул.
Сонные стражники наконец оторвались от карт.
Один сплюнул шарик, мгновенно ставший коричневым, шипя, растворяясь в песке.
Дорога выплеснула из своего горнила путника.
Он шел пешком, навьюченная тюками лошадка ковыляла позади.
Сзади крались тени, особенно причудливые в лучах заходящего солнца. Они меняли очертания, купаясь в раскаленной дорожной пыли.
Если бы сонный стражник сбросил останки дремоты, он бы почуял нечто неладное. С тенями и путником. Но нет. Приняв положенную за вход мзду, он откинул алебарду.
Путник - мужчина средних лет - покосился на робкие тени. Окинул внимательным взглядом стены, ворота, полоснул синевой глаз стражника.
Тот вытянулся, убрал пузо, но, словно опомнившись, ухватил крепче алебарду и буркнул: "Проходи".
Одинокая муха загудела в караулке, стража вернулась к картам, а путник ступил под свод городской стены.
Стена была толстой и дарила прохладу и тень.
В огромной этой тени затерялись и все те остальные, мелкие, что следовали за путником.
Не хватало только одной.
Но кто считает тени, особенно, вечером?
***
Он шел по улочкам города и словно узнавал его. Ощупывал рукой глинобитные стены, водил по горячей пыли сапогом, вдыхал запахи.
Запахи, кстати, были разными.
Рядом с лавкой пряностей соседствовала лавка мясника - с роящимися мухами над ощерившимися свиными головами. А напротив опиумной лежал в луже из собственной блевотины забулдыжка.
Деловито мочился у стены стражник, мимо несли паланкин - дернулась тонкая занавеска, явив улице на миг изящную кисть наложницы.
А еще арбузы и ковры, шорох шелка и тусклый блеск скобяных изделий, кустарные ювелиры, разносчики пирожков и слепой попрошайка у дверей храма.
Город был разным. И он тоже познавал приезжего.
Приезжий неторопливо шел к ремесленным кварталам - в поисках заведения для средних кошельков. Трактир "Волосатый лось" - достаточно непритязательно - то что надо на пару дней для не шибко изнеженного горожанина. На горожанина, тем более изнеженного, приезжий даже и не смахивал.
Кинув поводья подбежавшему мальчику, он снял две больших сумки и прошел внутрь.
Оценив обветренные скулы и холодный взгляд вкупе с белой львинолицей монетой, трактирщик грохнул на стойку ключ. И засеменила по лестнице служаночка, виляя бедрами, показывая гостю дорогу.
Тот задумчиво окинул взглядом бедра, мол, вполне сносно, подмигнул, "возможно, да, но - не сейчас", и закрыл за собой дверь.
Достал из вьюка - где были глаза городской стражи - богато инкрустированную палицу. Скорее, церемониальный жезл небольшого размера.
Далее на стол легло сооружение из медных пластин, трубок, разбросанных на белых косточках иероглифов и большого кристалла в центре.
Ящерка, нарисованная на полированном зеркале кристалла, виновато разводила лапками, прося о чем-то.
Розовый мелок прочертил на столе треугольник. Белый - круг. Приезжий подошел к двери, прислушался - никого, зажег семь свечей вокруг фигуры и водрузил в центр аппарат.
Что бы подумал трактирщик, увидев, как разноцветный дым впитывается в хитроумную машину, - неведомо. Как отнеслись бы представители властей - светских и духовных - тоже неизвестно.
Дым впитался в кристалл.
Завопил где-то за окном пьяный забулдыга и прогромыхала стража в погоне за очередным воришкой.
Ящерка кашлянула, затем еще и еще раз, и наконец проскрипела:
- Начинай ритуал быстрей, нам бы надо позвать много гостей и долго беседовать с каждым.
Приезжий же доставал, доставал из сумки мелки и краски, и покрывался стол причудливой вязью разноцветных рун.
Пудра и пыль, ароматы и странные слова - все перемешалось, но осталось в пределах маленькой комнатки мансарды второго этажа не самого богатого трактира в городе.
Тени сгущались. Сначала темные, затем серые и синие, затем... Тени, которые меняли свои цвета, переставали быть тенями.
Солнечный зайчик или облачко живого света. Туман из синего снега и коричневые кляксы из грязи, не оставляющие пятен на стенах.
Последнее слово мертвого языка звонко отлетело от окна. Ящерка, наполовину высунувшись, ловко подхватило его своим язычком, как муху. И удовлетворенно почесав радужный животик, свернулось в колечко: наблюдать. Там, в глубине кристалла, из крохотных ноздрей шел легкий пар, а обитательница напоминала крохотного дракончика.
Странные сущности ползали по стенам, кружились в воздухе и ныряли в иссохшийся деревянный пол.
Если бы приезжего спросили, что он тут сотворил, он бы, пожалуй, ответил. Но назвать каждую явившуюся сущность по имени не смог бы. И не было им числа.
- Все в сборе, пора начинать, - сказала ящерка.
Приезжий устало растянулся на стуле, процесс изрядно вымотал его.
- Зачем ты нас созвал? - прогудела самая огромная тень, та, что отливала золотом и пахла лесом.
- Я видел город. Он почти мертв.
- Как ты? - хмыкнула золотая громада, остальные же тени переглянулись.
- Почти.
- Мы просто уходим, - пробасил гигант.
- Это и пугает.
- Придут другие.
- Именно эти другие меня и смущают.
- Почему бы и нет? А здесь нам не жить. Здесь слишком грязно и беспросветно. Люди выбирают... сам знаешь что. И мы уходим. Мотыльки счастья перестали кружить над уличными фонарями, а феи снов все реже заглядывают в детские спальни.
Подьедатели кошмаров улетели на север, вместо них появились проглотцы мечтаний и недоупыряки - гасящие улыбки. Тени бывают разные, тебе ли об этом не знать? Вопрос лишь в выборе - какую тень захочет отбрасывать человек. А он нынче мелок, завистлив, жаден, труслив. Ищет своей выгоды и норовит подгадить соседу.
И даже тролль-часовщик повесил замок на лавку и залег в спячку под мост - а проснется он уже измененным - не добряком-часовых дел мастером. Мы уходим, потому что часы на ратуше сыграли реквием по мечте. Сыграли ржаво и тоскливо, а стрелки упали на булыжник мостовой.
- Человек мелочен и мерзок? Так было во все времена. Вспомни о древних философах и их патетических восклицаниях. Вспомни и о религиозных трактатах - все сводится к одному. Но чем чернее ночь, тем ярче звезды, после тьмы всегда наступает рассвет, а после долгого сна - пробуждение.
- Сейчас - не так. Сейчас - действительно полный упадок. Здесь больше нет звезд, ночь воцарилась в городе, подминая под себя тех немногих, кто способен на что-то, - пробасила самая большая тень, сияя роскошной золотой гривой.
- Найти тебе звезду? - устало предложил приезжий.
- Слишком просто, - грустно вздохнула тень, - я вижу тебя, пока еще смутно, будто сквозь гадательное стекло. И провижу отчасти и будущее - оно полно развилок. Найдешь ли ты нужную? Понимаю - звезду ты с неба сорвешь, но это столь же просто, как выбрать в саду подходящее яблоко. А вырастить самому? Разожги звезду в грязном, темном и порочном. Раздуй эту искорку. И тогда придешь и рассудим.
Приезжий молчал. Молчали и тени, ждали решения. И слово прозвучало:
- Что ж. Взгляни на меня. Взгляни внимательнее. Внутрь. Вы все взгляните, - сказал приезжий.
И раскрылся. Теперь уже не только для тени уходящего единорога, но для всех.
Ящерка кристалла довольно взирала, как пискнул в страхе малыш Хогги-Шуршащий-Крошками, отодвинулись прочие шуршалы и ночные грызни, перепорхнул в дальний угол Соломенный шмыг, и бочком заползла в камин Тварь-пыхтящая-в-подарках.
А вот огромная тень, та, что была на улице, билась в стекла с требованием - пусти! Она окутала здание трактира, сжала его в своих объятиях, то ли жалея, то ли в попытке придушить. А может, виной тому были вечерние сумерки, кто знает?
- Ты не прост, гость. Благодаря эмблеме на твоей груди, я понимаю, почему ты хочешь сохранить все как было. Но заглянув тебе в душу, вернее, в то, что у тебя вместо нее, я в недоумении, зачем тебе этого добиваться.
- Все сложно и все просто, - произнес приезжий, и в этот момент хлопнула форточка от набежавшего ветра. И тьма, огромная бесформенная тьма, протянув щупальце в комнату, коснулась стола. И погасла одна из свечей. И все тени исчезли, словно их никогда здесь и не было: лишь курился ароматный дымок над тлеющим фитилем.
Приезжий вздохнул: ритуал не был завершен до конца, повторить его до ближайшей большой Луны он не мог. Узнать удалось многое, но не все. Неразрешенные и незаданные вопросы не давали ему покоя.
Он погладил серебряную эмблему на своей груди и посмотрел на ящерку. Бестия дразнилась раздвоенным язычком и переливалась в пламени оставшихся свечей.
Вязи рун появлялись на поверхности кристалла и, уходя вглубь, исчезали, впитывались чешуйчатой бестией.
- Слушаю тебя, Кассиус, но я еще голодна, - пропела ящерка из глубины кристалла.
Символы нынешние, вперемешку с символами минувшего и символами далекого, принялись срываться с тонких пальцев, зазвучали обертоны мертвых языков...
Наконец последняя руна была подхвачена розовым язычком, ящерка уселась на хвост, покачалась в раздумьях, и Кассиус стал задавать вопросы.
- Ну и где искать союзника? - обратился он к ящерке.
Та, махнув хвостом, скрылась в кристалле, бросив:
- Такой же, как ты, Кассиус. Не тот, за кого себя выдает, да и занимается не тем, чем должно.
- Единорог сказал...
- Я не слышала разговор теней. Я не видела ритуал, хотя и присутствовала на нем в качестве основного ингредиента.
- Говорят, что зло любит белые одежды и яркий свет. Так легче маскироваться.
- Не в этом случае.
- Честное зло?
- Нет, просто оно здесь победило.
- Но ведь сюда пришел я.
- Один ты не справишься.
- Всегда справлялся.
- Ты должен найти союзников и лекарство. И тогда, быть может...
- Судя по всему, Содому было бы проще.
- Времена поменялись.
- Но не люди.
- За тобой пришли.
- Союзник?
- Боюсь, что нет.
- Друг, враг?
- Пока лишь - наблюдатель...
И ящерка, лениво зевнув, исчезла в глубине кристалла. Аппарат на столе застыл мертвой машинерией безумного алхимика.
Оплыли каплями на столе свечи, и впитался ароматный дым вглубь заснувшего аппарата, а приезжий все сидел в кресле и думал. Размышлял.
- Интересную задачку тебе подкинули, Кассиус, - сказал он своему отражению в кристалле и погасил недогоревшую свечу.
Последняя комнатка трактира, как и весь город, погрузилась в сон.
***
Войти в чайную в любое время суток - половина серебряной монеты. Каждая чашка - три медяка. Смотреть выступление можно бесплатно, но чем ближе к помосту столики, тем больше монеток следует бросать в кармашек на груди той молчаливой, покорной и скромной девушки, что разносит заказанное. Беседа с любой танцовщицей после танца - уже половина золотой монетки за вечер. Беседа с ней же, но за пределами шумного зала - два золотых и выше. Танцовщиц немного, но владелец чайной гордится любой из них. Он долго собирал эти жемчужины, приглашал, увещевал, обещал, обустраивал комнаты, оговаривал условия работы, лично заверял верительные грамоты у начальника городской стражи, покупал разрешение у мэра, и было за что суетиться: чайная "У Мориса" и в сравнение не шла с другими заведениями Южного города, ее посетителями были только обеспеченные и добропорядочные жители. Даже Главный лекарь квартала любил проводить свободные часы за третьим столиком справа, чего уж говорить о самом начальнике стражи или о командире отряда пожарных, которые лишь поначалу стыдливо прятались за черными плащами и самодельными масками, но вскоре одно упоминание о знакомстве с Морисом и его очаровательными красавицами стало признаком успеха и приличного положения в обществе.
В чайной - уютный полумрак и спокойствие, в чайной - всплеск эмоций и шквал страстей, в чайной - тихие задушевные разговоры и безумные мотивы, заставляющие позабыть обо всем на свете. В чайной - приятные собеседницы, теплые взгляды бездонных глаз и полное понимание, в чайной - прекрасные женские тела, пламенным танцем выключающие разум и память.
Просто так, без рекомендаций, к Морису не заходят. Просто так, из мгновенного любопытства, к нему не заглядывают, просто так посещения не прекращают. Можно пропустить пару-тройку вечеров из-за недомогания, можно не появляться месяц-другой, коль в кошельке полегчало, но рано или поздно посетители возвращаются, чтобы вновь увидеть золотистую кожу Конколор, насладиться грацией пантеры Онки или потеряться перед плавным очарованием тонких рук длинных ног высокой и гибкой Ациноникс...
***
А утром был удар колокола, шумная возня, грохот поварни и постепенно нарастающий гам за окном, сказывалась близость базара. Город просыпался, поднимал свою древнюю запыленную голову.
Кассиус умылся и спустился вниз, а после легкого завтрака направился на прогулку.
Палица осталась лежать на столе.
Проталкиваясь через суету городского утра, он постоянно ловил на себе чей-то взгляд. Но даже его опыта оказалось недостаточно, чтобы выявить наблюдателя.
И лишь один раз, завернув с улицы кожевников, Кассиус увидел краем глаза в жарком мареве разгорающегося дня фигуру: незнакомец в сером плаще цвета пыли под ногами прохожих приподнял краешек шляпы. И исчез.
"Захотел, чтобы его увидели", - понял Кассиус. - "Но зачем?"
Городской поток вынес его прямо к храмовому комплексу: фигуры пустынных богов, божков, хранителей Неба, Солнца, Плодородия нависали над ним.
Кассиус оглянулся. Поразился величию.
И подошел к самому красивому и яркому храму.
Но ему не было дела до надписи. Его интересовали люди. А конкретно - те двое, что сидел в пыли при ступенях.
Он подошел ближе.
Двое попрошаек, молодой, совсем еще юнец, и старый, иссеченный морщинами.
Костыли и миски, несколько жалких медных монеток в глиняной чаше старика и горстка чуть побольше - в миске мальчика.
"Ловко придумано. Подадут, конечно, старому, а выручку они поделят вечером. Старик возьмет за науку и место... как все обыденно", - подумал приезжий, внимательно разглядывая примитивной рисунок с местным святым на жестяной миске.
Толстая синяя муха лениво ползала внутри, пряча тушкой то скорбный лик, то нимб святого.
- Монетку дай, а? - протянул попрошайка-старик.
- А хотели бы заработать? - поинтересовался Кассиус.
- У меня ног нет. Вернее есть, но толку от них.... - улыбнулся мальчуган. Старик бросил на него грозный взгляд - не дело перебивать старших.
- Взгляни на меня, с серебром и золотом и у меня не сложилось, - серьезно сказал Кассиус. Тот взглянул в надежде хотя бы на медь. Люди обтекали их, словно вода портовой волнорез, все спешили на службу. До попрошаек никому не было дело, закрытые спиной Кассиуса, те мгновенно исчезли из числа нуждающихся в милости.
- И что? - нетерпеливо поинтересовался мальчик.
- Хочешь вернуть себе ноги? - спросил Кассиус и перевел взгляд на старика.
Профессиональный попрошайка захихикал было, но, ощутив сталь во взгляде вопрошавшего, замялся. Задумался.
- Хочу, конечно, что за вопрос, - обиженно буркнул молодой, снова влезая в беседу без очереди.
- Ну раз хочешь... - и Кассиус просто взял мальчика за руку. Тот ощутил, как наливаются силой ноги, сделал пару шагов, но непривыкшее держать равновесие тело вдруг повело в сторону. И он растянулся в пыли.
Старый нищий с удивлением, ужасом и нарастающим, пробивающимся сквозь пыль на лице "пониманием", наблюдал за происходящим.
Мальчик кашлянул, отряхнулся и поднялся на ноги сам. Сделал шаг, другой. И вдруг расплакался.
- А ты как? - обратился Кассиус к старому попрошайке.
- Сгинь! Сгинь! - завопил старик. Слюна с шипением летела в пыль.
Кассиус отодвинулся, отступил на пару шагов, отошел еще немного. Наконец, устав от излияний старика, развел руками и зашагал прочь от храма. Людской поток все так же обтекал его, ничего не заметив...
Войдя в переулок, что соединял площадь Трех Ангелов с аллеей Славы, он почувствовал как кто-то бежит к нему. Обернулся - мальчишка, бывший калека, смешно семенил, то подпрыгивая, то заваливаясь.
Кассиус подпустил его поближе.
- Чего тебе? Я дал все что мог, - сказал он.
- Я поблагодарить, меня Шакуром зовут, - запинаясь произнес подросток.
- А. Ну хорошо, Шакур, ступай. Работу себе найди, - и приезжий, развернувшись, собрался идти дальше.
- Почему Хаим отказался от исцеления? - спросил бывший калека.
- Потому что ему пришлось бы поменять многое в жизни, а это сложно. Особенно старому, закосневшему. Каждое утро - какая-никакая еда. Да еще и монетки сыплются от добрых прихожан безо всяких усилий. А тебе теперь придется меняться, мой друг. А меняться всегда сложно.
- Хаим - неплохой человек. Сварливый малость, но по-своему честный. Учитель... - пробормотал мальчик, примеряя было к Кассиусу новое имя...
- Нет! - отрезал Кассиус. - Справляйся сам.
- Но...- протянул юноша...
И тут плащ распахнулся, золотой лев, вышитый на табарде, разинул пасть, тряхнул гривой, приподнимаясь на задние лапы, тускло блеснула эмблема.
И когда Шакур очнулся от наваждения, в конце улицы уже удалялся силуэт странного незнакомца, подарившего ему настоящие, но пока еще неуклюжие ноги. Не догнать...
***
Слежка. Теперь это ощущение обострилось и стучало в висках - что-то будет.
Кассиус прищурился и посмотрел по сторонам особым взглядом.
Мелькнул проглотец в окне чердака соседнего дома: не то. Подкрадывался подлипала к лежащему в пыли пьянице, тоже не то. Сам пьяница? Тоже нет. Где-то сбоку, на самом краю видения, мелькала тень, Кассиус чувствовал ее присутствие, но захватить на свету никак не успевал, та торопилась спрятаться обратно, - ведь тень на свету перестает быть тенью...
Кассиус разочарованно отводил особый взгляд, несколько раз по дороге к трактиру включал его, но ничего не добился и отправился в свою комнату.
Заговоренный волос на двери был сорван, постель чуть примята, кресло сдвинуто.
Пока он мотался по городу, в комнате кто-то побывал.
Пыли в углах не было. Равно как и не было огарков свечей и меловых рисунков на столе.
А вот его сумки, на удивление, остались нетронутыми.
Легкое касание особым взглядом выявило - внутри не копался никто.
Уборщица-служанка? Странно.
И вновь заколотилось в висках чувство слежки.
Заскрипела протяжно лестница, раздался стук в дверь.
- Там зовут вас. Говорят - дело есть, - поднявшийся по ступеням толстяк-трактирщик был взволнован - куда девалась невозмутимость на холеном лице.
- Кто?
- Серьезный человек пришел, - чайником просвистел-пробулькал хозяин и бочком-бочком принялся спускаться.
Паладин вздохнул.
Тень, маячившая где-то за спиной и норовившая всюду сунуть свой нос, похоже, показала клыки.
Или клыки покажет он сам?
- Ну а ты что скажешь? Какие распоряжения? - Кассиус пробежался пальцами по рунам на алхимической машинерии. Из глубины кристалла лениво выползла ящерка, зевнула.
- Наблюдатель. Но не один, - и свернулась в кольцо, прикрыв глаза хвостом.
Выйдя из трактира, Кассиус на миг ослеп от яркого солнца - в полумраке комнаты он успел отвыкнуть от жаркого полдня.
"Теряю навыки, такое промедление когда-нибудь может стоить..." - подумалось ему.
На дворе, удивительно пустом, на бочке рядом с коновязью, сидел тип в знакомом сером плаще. Опущенная шляпа скрывала лицо. Но внимание Кассиуса тут же переключилось на другую картинку. Троица крепких ребят, профессия которых вмиг угадывалась по внешнему виду, - стояла там же, у коновязи.
- Просили передать, что ты здесь лишний. Не рады тебе, стало быть. Ходишь, нюхаешь, выискиваешь, народ мутишь. Исцеление то, оно кому вообще надо было? Мы к чудесам не привыкшие. Ну а как вы, храмовники, народ упертый, велено и провести беседу особую, - спокойно произнес человек в плаще и капюшоне.
И тут же от него в сторону Кассиуса шагнула троица.
Двое близнецов, с гладко выбритыми черепами, ломаными носами и злыми глазенками. С короткими дубинками в руках.
Третий - весь затянутый в кожу. Таких иногда нанимают в элитные бордели закрытого типа, но чаще они промышляют тем, что у них лучше всего получается. Причиняют боль.
- Храмовник? Где же я прокололся? - он изобразил легкий испуг и сделал шаг назад, перешагнув лужу, заваленную конским навозом, освободив толику места для маневра.
Кожаный ощерился. Сплюнул. Судя по улыбке его дружков - удачно, аккурат на сапог приезжего.
- Адепт или послушник? - прошипел он.
Кассиус вздохнул, покосился в сторону чьей-то лошадки. Там, в каких-то двадцати шагах торчала из вьюка рукоять вроде бы меча.
Голова "храмовника" опустилась, демонстрируя покорность судьбе.
Жаль, не добежать.
Кожаная косынка сплюнул еще раз.
- Не добежать, - успев перехватить взгляд, подтвердил кожаный и замахнулся.
Тоже медленно. Демонстративно. Пугая.
Кассиус неловко, словно нечаянно, уклонился едва заметным кивком. Острые шипы прошли в сантиметре ото лба, колыхнув прядь волос.
Кожаный удивился.
Не рассчитав, он наступил мыском сапога в лужу. Аккурат в навоз.
Мутные глазенки блеснули, он взрыкнул.
Замахнулся еще раз и снова не попал.
Запыхтели близнецы, завращали дубинки в лапищах, двинулись вперед, желая взять противника в кольцо.
Вместо того чтобы отступать "храмовник" резко шагнул вперед и ударил. Тремя сжатыми пальцами в солнечное сплетение. Как раз в момент очередного неудачного удара кожаного. Тот потерял равновесие. Задохнулся.
Солнце, утопавшее в навозной луже, разбилось на тысячу кусков.
Кожаный рухнул в грязь, выпустив смешные пузыри. Все произошло быстро. Пока падал кожаный, тяжелый сапог опустился на голень одного из близнецов. Неудачно для бритого - раздался хруст. Потом писк. Здоровенный детина растянулся на утоптанной земле, выронив дубинку и ухватившись за ногу.
Кассиус сделал шаг назад - отходя от искалеченного, но все еще опасного близнеца, и разрывая дистанцию с последним бритым. В глазах второго близнеца читался недоумение.
Но за всем этим с интересом наблюдал наниматель, и он рискнул.
Зарычал и прыгнул в сторону небезобидной жертвы, коротко махнув дубинкой.
Поймав подбородком возникший из ниоткуда кулак, он уже не успел удивиться и рухнул в лужу рядом с кожаным. Тот уже постепенно приходил в себя.
- Нет, не адепт. Паладин. А его переверни, захлебнется, - бросил кожаному Кассиус.
- Впечатляет. И впрямь, храмовник, - довольно сказал человек в плаще.
- Зачем? - спросил паладин.
- А ты у них спроси, - махнув в сторону коновязи, сказал незнакомец.
Паладин обернулся.
Когда обернулся еще раз, незнакомец уже исчез.
- И как это у них так получается, на дешевые трюки ловить, - буркнул Кассиус стонущей в луже незадачливой троице.
Кивнул удивленному трактирщику, осенил его благословением и, выйдя за ворота, вновь нырнул в суматоху города.
Он шел, непрестанно задавая себе одни и те же вопросы: единорог, таинственный незнакомец, слежка... Наблюдая за жизнью горожан. И подмечая то, что видели не далеко не все.
Вот проскрипела арба - горшечник, сложив пожитки, вместе с семьей удалялся в сторону караванных ворот. Добрый человек, как есть - добрый. Потому что с ним вместе покидали город и несколько существ из малого народца. Полезного народца.
Поедатель мух затаился в тени кувшина и почти слился с аляповатым глазурным рисунком, а Тварь-приносящая-толику-удачи вертелась, устраиваясь поудобнее в скрипящем тележном колесе. Колесо прекратило свой визг, и паладин понял, что оно не сломается, заполучив неожиданный фарт.
А когда арба проехала, из канавки с городскими нечистотами выполз мрачнячок, незаметно дыхнул гнилью на туфли мочащегося в сточную канавку господина городского глашатая и пополз, прячась в пыли, занимать покинутый дом.
Чумная крыса и стоножка-душилка неторопливо просеменили в сторону рынка. Собаки - обычные городские дворняги - трусливо перебежали на другую сторону.
Они - "видели". Видели то же, что и паладин, неспешно шествующий по городу.
А еще где-то скрежетали камнем червецы, подтачивая памятник древнему герою. Сам же герой, позеленевший от времени и усталости, засиженный птицами и обожженный суховеями, с мудростью стоика взирал на происходящее: будь что будет, а свой подвиг я уже давно совершил.
- С дороги! - рявкнул на Кассиуса подвыпивший городской стражник, его шатало, на кончике лезвия алебарды восседал крохотный имп, который не замедлил дразнясь скорчить рожицу.
Кассиус мрачнел. Город словно издевался над ним, разворачивая перед паладином все новые и новые мерзости.
Слева - плач ребенка. Справа - умирающий в грязи старик. Еще пара домов - ругань и шум драки. Крадучись, прошел мимо Кассиуса карманник, но, наткнувшись на суровый взгляд, юркнул в тень переулка. Еще он увидел исцеленного мальчика, вроде его звали Шакур: странный тип с эмблемой гильдии убийц что-то нашептывал тому на ухо, и Шакур соглашался...
"Значит вот так, да?" - подумал Кассиус.
- Значит, вот так, - чуть слышно шепнул город.
Паладин вздрогнул. И чтобы избавится от наваждения, шагнул в первую попавшуюся дверь. Вроде - чайную.
***
Танцуй, ведьма, сегодня твой выход. Танцуй. Пусть дрожит в бокалах и кубках хмельная брага. Пусть маслянисто блестят глазенки посетителей и злится та, что рядом. Шест, грация, страсть - танцуй. Желтыми стрелами прыгают вверх огни свечей, и кружит тебя в объятьях пряный дым ароматов. Извивается змеей гибкий стан, звенит монисто, чарует улыбка и взгляд. Я слаще вина и надежней капкана - вы все сегодня мои.
Не помню имен, не знаю чинов, не слушаю слов. Не ищу добра среди ваших лиц, не хочу друзей из вашего стада. Вы - всего лишь толпа, состоящая из липких кусочков.
Если сегодня мой танец удастся, вы разучитесь говорить, медленно оставите недопитые чашки и расползетесь по домам. Если танец выйдет слишком хорошим, вы наперебой начнете звать меня за свой столик и спрашивать о том, до чего вам нет дела. Вы давно уже забыли мертвые языки покоренных стран, зачем же извлекать из убогой памяти неверные формы нестандартных глаголов, изо всех сил убеждая меня, что в детстве у вас были хорошие репетиторы? Зачем вам беседы о погибших поэтах и измученных художниках? Все равно вы помните только первые строки поэм и упрощенные названия картин. А споры о поворотах истории? К чему они, если цепочки дат в ваших головах нанизаны беспорядочней, чем луковицы в кабаке, а правители, слабаки и герои прежних времен, отпечатались только разрисованными портретами в дорогих учебниках?
Ничего этого вам не нужно, разве что где-то плещется лужица желания казаться чуть лучше, чем вы есть.
Перед кем вы хотите выглядеть культурно? Перед той, кто танцует у шеста, или той, кто сидит рядом с вами за столиком и слушает жалкий бред вперемешку с мычанием и блеянием, кто с уважением кивает исковерканным словам и перепутанным цитатам? Перед собой, оправдываясь, что деньги не пропиты и не проиграны в рулетку и кости? Передо мной, уверяя себя и всех, что смотрите только в глаза, а не на приоткрытую грудь? И что ваши руки тянутся к моим лишь за тем, чтобы получше донести недомусоленную идею об упадке искусства?
Танцуй, ведьма, танцуй с огнем и азартом, чем ярче ты будешь гореть, тем быстрее тебя прервут и усадят за столик. Танцуй, танцуй, ведьма, и, может быть, сегодня твой танец будет слишком хорош, настолько удачен, что кто-нибудь вытряхнет весь свой кошель, лишь бы посидеть с тобой в одной из пустых комнат второго этажа. А там, в тишине и покое, сидя на гигантской шкуре мохнатого носорога, можно не напрягать свою голову попытками поддержать разговор и не искать повод дотронуться до тебя...
Танцуй, ведьма, чем лучше ты это делаешь, тем быстрее тебя прервут. Танцуй им назло, потому что власть твоя длится недолго, зато в эти мгновения она безгранична.
Долой накидку с плеч, долой невесомое платье, долой тончайшую рубаху из шелка.
Пусть благородная соседка мучительно долго стягивает плотный чулок, собирая завороженные взгляды, тебе не нужны эти заморские штучки, под рубахой нет ничего, кроме двух полосок белоснежной ткани.
Танцуй, ведьма, танцуй босиком, хоть темнокожая соседка с другой стороны и норовит выколоть тебе глаз острым каблуком. Она - пантера, ей нужны когти, а ты обойдешься и так, балансируя на цыпочках, почти не прикасаясь к ненавистному шесту, полная ритмов и притягательной ненависти.
Чей-то взгляд выделяется из зала, чей-то взгляд впивается в твою обнаженную спину, словно развязывая последние узелочки.
Кто там спешит прервать танец? Кто оскорблен и уязвлен твоим танцем?
Этот ли худой незнакомец с усталыми глазами, что растолкал вскочивших зрителей и стоит почти перед самым помостом, выпрямившись в струну?
Чем же ты недоволен, красавчик? Не видишь, что ли, мы сегодня постарались на славу, на своих местах усидели лишь старые и увечные, все прочие уже не в силах сдержать себя и готовы устроить торги с боями, а ты...