Аннотация: Псевдовикторианская сказка о девочке Валентине и том, другом.
Засыпай.
Do we meet jently? Do we meet happily? Do we meet joyly? Do we meet beautifully?
We meet sadly...
***
С той самой поры, как в усадьбе появился Джентльмен, Валентина слегла. Вот только жаль, эдакое странное совпадение -- да некому было нынче приметить; слуги, уж на что охочий до сплетен народ, словно воды в рот понабирали и, невидаль-то, брались каждый за свое дело с удивительным рвением, не оставляя себе ни минуточки посудачить. А Леди... что же, та была совершеннейшим образом ослеплена. Ибо Дом полнился Джентльменом, Сад, казалось, дышал Джентльменом, воды пруда пели лишь о Джентльмене; о, Джентльмен здесь затмил собою и Солнце. Правда, от Солнца Леди обыкновенно прикрывалась изящным зонтом - тонкое кружево, резная рукоятка индийской работы из слоновой кости, а от Джентльмена в усадьбе укрытий было не сыскать.
Разве только вот старуха-повариха запиралась по вечерам в комнате, жгла свечи, мелко крестилась, бормотала себе что-то под нос нараспев, бесконечно, с затаенным страхом, да только вскорости у старухи-поварихи заболела дочь, что в деревне, и отправилась старуха домой, причитая и сплёвывая через плечо в сторону усадьбы, ушла, не оглядываясь, и с тех пор старухи-то было той не сыскать.
Джентльмен же загадочно улыбался, неспешно пронося себя на цыпочках мимо комнаты недужной Валентины. Улыбался мимолётно и неприметно. Тени в свете горящих свечей, несомых Джентльменом, метались по стенам; причудливые мороки, плели своё кружево, плясали эдакой безмолвной свитой Джентльмену вослед... право, странные то были тени! Впрочем, охотников замечать разные странности в усадьбе теперь было не сыскать.
А Валентина день за днем всё металась в бреду по широкой постели. Казалось, грудь её превратилась в миниатюрные кузнечные мехи; дыхание Валентины, прежде трепетно лёгкое, было нынче хриплым и надрывным. Девочка угасала на глазах. И лекарства от чудного недуга в усадьбе той было не сыскать.
***
Отчаяние и злоба поглотили твой город; мрак убивает жизнь, а жизнь приспосабливается ко мраку, и вот она уже часть его.Колыхается мутноватой стоячей водой, недобро вспыхивает огоньками угасших давно фонарей, жалит внезапно осколками стёкол, осколками чьих-то чаяний и надежд. Надежды похоронены вместе с теми, кто пытался придать хаосу форму, а там, в сиянии вечности, спим и мы. Только мы-то, в отличие от ничтожных людских героев, просыпаемся. Иногда.
Побелевшие костяшки, привкус металла. Неторопливо облизываю пальцы; обманчиво хрупкая вязь чугунных перильцев манит. Ласкаю перильца, ласкаю и облизываю пальцы, упиваюсь вкусом металла, не знакомого доселе с чужими руками. Я могу делать всё, что угодно. Ровным счётом всё. Я улыбаюсь. Я всегда улыбаюсь.
Шорохи по углам, застоявшийся воздух, стылый камень, забывший, что такое живое дыхание. Растрескавшиеся плиты пола, потолок теряется в сумраке. Оставленные пространства. Не их пространства. Мои, только мои. Обожаю прятаться. Угадай, где я сейчас? Давай сыграем с тобой в "угадай". Мне заранее жаль тебя, новый друг мой, но, знаешь, я ведь мала, так мала, не обижайся. Тебе меня не найти.
Я всё смотрю на тебя - тень средь теней -- из-за обманчиво хрупких чугунных перилец и мне хочется сломать тебя, эту новую свою игрушку. Разломать, разрушить, лишить истинной формы; убедиться что там, внутри - скучно и пусто, как у всех, сломанных мною прежде.
Я полнюсь желанием.
Решено.
Спускаюсь к тебе, спускаюсь легко и неслышно. Тише. Ещё тише. Подкрадываюсь и не позволяю - до поры - себе даже лёгкого смешка. Я серьёзна и ответственна, как учил меня Тэдди. Мой старый добрый Тэдди в своё время рассказал мне об охоте, о танце с тенями, о многом, да вот только не рассказал одного: что же у него внутри, у моего любимого Тэдди, не рассказал, и мне пришлось посмотреть самой.
Это оказалось просто.
И мало.
Я облизываюсь и хочу ещё. И жажды сей не унять.
Ты пришла из моих фантазий, и вот теперь ты словно кобра танцуешь за моею спиной, тщась не произвести ни шороха. Милое Дитя. Я люблю тебя именно такой, какая ты теперь - в тяжелом бархатном платьице и почти кукольных туфельках. Полузадушенную недобрым оскалом кружев, что словно зубы смыкаются вокруг твоей шеи, а камея, кажется, пронзает эту птичью шейку насквозь...
Мне не нужно оборачиваться чтобы увидеть тебя, такую, какая ты есть, потому что ты вышла из меня, дитя моё, из-под моих рук, и от рук моих к тебе до сих пор тянутся прочные ниточки, посредством коих я столь умело повелеваю каждым твоим неслышным движением, каждым порывом. Порыв твой неизменен: крадёшься, неслышно напевая себе - а значит, и мне -- тысячи раз об одном и том же: об удовольствии проникать вглубь живого существа для того, чтобы увидеть, на одно краткое, ослепительное, горячее, плотное, живое мгновение, увидеть-ощутить биение, пульс, страх и тёплые волны паники, и острый аромат кожи, и пульсацию крови - и преисполниться скукой.
Мы встретимся. Теперь.
Я подбегаю к тебе со спины - не ожидал, верно? -- и руками обвиваю твою шею и прижимаюсь к тебе и не выпускаю тебя, держу, крепко, надёжно, уже почти, вот, вот - ты поворачиваешься и
Я поворачиваюсь и ловлю изготовившуюся к нежной своей атаке тебя, подхватываю на руки и прижимаю тебя к себе и не выпускаю тебя и держу. Я заглядываю тебе в глаза и
И я заглядываю тебе в глаза. Ты держишь меня крепко. Держишь меня бережно. Держишь меня так, словно решаешь, наконец, прекратить нашу эту игру. Прекрати же. Перестань, слышишь? Хватит, молю тебя, перестань. Перестань. Я ошибалась насчёт тебя. Ты ведь... Освободи. Унеси меня к себе. К нам.
Я уношу тебя, Дитя. К нам.
К нам. Пора спать. К нам.
***
...Она металась по широкой кровати, сбивая влажные простыни в ком. Волосы её растрепались и потемнели от влаги, лицо её горело пунцовым, а глаза отрешенно блестели новенькими монетками. "Не проживёт и суток", -- устало вздохнул Добрый Доктор, закрывая саквояж. "Её, фактически, здесь уже нет".
Леди отошла к окну и беззвучно прислонилась лбом к оконному стеклу.
Слуги по всей усадьбе бросали свои занятия и изумлённо переглядывались.
От парадного подъезда отъезжал экипаж. Джентльмен за плотно задёрнутыми тёмными шторками экипажа загадочно улыбался.