Нью-Йорк. Канун третьего тысячелетия. 35-летнему украинскому аспиранту Колумбийского университета Георгию Когану научный руководитель профессор Ярви Янсен поручает консультировать постановку бродвейского мюзикла "Ад" по мотивам "Божественной комедии" Данте. Сам Янсен уезжает на симпозиум в Европу, где загадочным образом исчезает. Организаторами бродвейского шоу - руководителями благотворительного Фонда имени последнего великого магистра ордена тамплиеров Жака де Моле, - серьезно интересуются в ФБР. Их подозревают в отмывании денег таинственных храмовников. Коган призывает на помощь в работе над спектаклем старого друга Адама Кодмана, который совсем недавно похоронил сестру-близняшку, погибшую при весьма странных обстоятельствах. Чем дальше продвигается постановка, тем очевиднее становится, что авторов мюзикла интересует не столько шоу-бизнес, сколько возможность под его прикрытием заниматься не вполне законной деятельностью. Странные метаморфозы начинают происходить с Адамом. В нем все больше угадываются личностные черты украинского гайдамака-садиста Жолды Красноглазого и мифического объединителя Магриба Алатая. Но самое страшное, с чем придется столкнуться Когану - тайна близнецов. Тайна, разгадка которой перевернет для героя все представления о жизни на Земле...
Орленко Андрей Викторович
Винница, 21010
Ул. Ивана Богуна 3, кв. 16
Тел. (0432) 358243
Моб.+380504451100
Андрей Орленко
Адам Кодман, или Заговор близнецов
От комментатора
Прежде всего, считаю необходимым заявить, что взялся за перевод и комментарии к "Адаму..." я не только по принуждению руководства. В этой работе для меня есть много личного. И не потому, что моя скромная персона несколько раз упоминается в тексте (чаще всего не очень лицеприятно). Георгий Коган, которого я продолжаю считать своим другом, как-то попросил меня быть его душеприказчиком. Тогда я принял это за шутку. О каких душевных делах может идти речь между двумя необрезанными и некрещеными украинскими евреями в американском изгнании? Кроме того, он, насколько мне известно, вполне жив и физически здоров. Дай Бог ему здоровья. Но в каждой шутке, как принято говорить, есть доля... И эта доля заставила меня взглянуть на ситуацию в ином ракурсе. Что-то вроде того, где совершаются настоящие браки. Ну, в том смысле, что без соизволения Небес ничего не происходит. Кто знает, как оно на самом деле? И сам мистер Коган собственнокомпьютерно просил меня заняться данной работой в электронном письме, к которому был прикреплен файл с текстом романа. Так что, это тот случай, когда личная заинтересованность совпадает со служебными обязанностями.
Мои усилия касались перевода текста с украинского языка (именно на этом языке написан оригинал) на русский, а также некоторых уточнений по историческим, географическим или политическим тонкостям, которые встречаются в повествовании, плюс мною были сделаны в четырех или пяти случаях ремарки в моментах, касающихся меня непосредственно как участника событий. Сперва я думал оставить откровенные неточности, допущенные автором, на его высокохудожественной совести, рассудив, что персонаж с моим имением -- это не я. Однако, по мере продвижения работы, я осознал, что автор имеет в виду именно меня, а не придуманный образ-тезку. Тогда я счел оправданным дать некоторые пояснения к событиям, дабы не возникло ощущения, что Миша Шмулер законченный моральный урод и сексуальный извращенец. Надеюсь, что был правдив и убедителен.
Роман Георгия Когана "Адам Кодман, или Заговор близнецов" подготовлен к изданию в журнале "Русский бизнес" в первой половине 2002 года.
Михаил Шмулер,
литературный директор
журнала "Русский бизнес"
От издателя
Роман Георгия Когана "Адам Кодман..." планировался к публикации в журнале "Русский бизнес" в первой половине 2002 года. К сожалению, журнал прекратил свое существование еще в сентябре 2001 года. А именно 11 числа, во вторник, когда в адском пламени сгорели, пожалуй, наиболее узнаваемые символы Нью-Йорка (Статуя Свободы не в счет, поскольку формально принадлежит территории штата Нью-Джерси) -- близнецы Южная и Северная башни Всемирного торгового центра. Именно в Северной башне на 69 этаже до того фатального дня занимала два офиса редакция "Русского бизнеса"
Русский перевод романа погиб вместе с журналом и переводчиком под руинами. Воссоздать текст удалось по архивам электронной переписки Шмулера и Когана, предоставленной нам автором.
* * *
Эпиграфы, использованные в русскоязычной версии романа, подаются в переводе М. Лозинского. Каждый эпиграф сопровождается ссылкой на стих в тексте "Божественной комедии" Данте Алигьери.
1. Холм Спасения (пролог)
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
AD.I.1.
Из всех утр, которые довелось пережить моему телу, сегодняшнее по своей бездарности можно считать чемпионом.
Бездарное утро не то, которое не рождает идей, или то, которое идеи убивает. Оно сродни тому предрассветному часу, когда Великий Флорентиец осознал, что вторая половина жизни никак не продолжает первую и даже не опровергает ее1. Она попросту ставит тебя перед фактом. И значение этого факта невозможно переоценить. Факт смотрит на тебя из зеркала, давая понять, что он не оптический фокус природы, где правое и левое меняются местами и каббалистические тексты становятся бестолковыми перевертышами, а злой потусторонний наблюдатель, делающий свои унылые выводы, глядя в опухшее от пьянства лицо визави...
Первое утро своего тридцать шестого года существования на этой планете тело, которое еще недавно я считал своим, было категорически неправильным. И дело было вовсе не в тяжелом алкогольном отравлении, (хотя не столько тяжелом, сколько омерзительном), и не в том, что после сегодняшней ночи, если верить Платону2, тело, которое считать своим у меня еще оставались основания, целенаправленно топает к умиранию, и уж совсем не в том, что после минувшей ночи мне, вопреки всему, надлежало идти на работу. Дело было в том, что утро свершилось. И это делало все происходящее категорически неправильным.
"Я бы мог превратить тебя в дерево..."3 -- говорил своей возлюбленной известный славянский поэт. Ну, и превратил бы. Чего стращать? Бывают моменты, когда это единственно правильное решение. Сегодня от такого я бы не отказался.
В пять часов пополудни я должен докладывать редакционной коллегии о конкурсных работах, допущенных до финала. А докладывать было решительно нечего.
Идею конкурса "Отражения страха", с таким трудом прошедшую совет директоров, как и любую другую инициативу, следовало воплощать автору. Автором был я. Кроме того, я был литературным редактором журнала "Русский бизнес" (какой дурак придумывает подобные названия для деловых изданий?).
Конкурс, объявленный почти год назад, предполагал своей целью привлечение внимания к изданию романтически настроенных бизнесменов и бухгалтеров, склонных к литературному творчеству. Рекламный бюджет и призовой фонд были достаточно внушительными, чтобы с меня сняли голову вместе с прической и перхотью в случае неудачи. А неудача была настолько очевидной, что даже не вызывала огорчения.
За одиннадцать месяцев предфинального отбора у меня в руках оказалось семь, с большой натяжкой -- восемь историй, представляя которые высокому жюри, я не рисковал бы жизнью.
Все мои робкие намеки руководству о том, что конкурс -- это эксперимент, любой исход которого тоже результат, наталкивались на враждебное непонимание.
"Я бы мог превратить тебя в зарево..." -- иезуитски хвастал славянский поэт. Господи! Зарево -- это так красиво! У зарева нет головы, которую можно оторвать, открутить, отвинтить или стукнуть по ней вазоном с геранью.
"...но я превратил тебя в птицу..." -- констатировал поэт-волшебник, добавляя к голове, которую можно открутить, еще ноги, крылья и перья, дающие такие возможности истязателю, что просто дух захватывает. Вот уж где позавидуешь Колобку.
В общем и целом вторая половина моей жизни начиналась скверно. В самый раз спускаться в преисподнюю в поисках нестандартного решения...
И я, не задумываясь, сделал бы это, найдись в моей жизни что-то, пусть отдаленно, напоминающее Эвридику. Но, увы. Ни Эвридики4, ни Биче Портинари5, ни кого-нибудь другого столь же значимого, я вспомнить не мог. А шляться по ту сторону бытия просто так мне не улыбалось. Я не Геракл6.
Я сидел в своем кабинете и, вопреки внутреннему распорядку, пускал дым кольцами. Это особое умение, приобретенное еще в школьные годы, отвлекало меня от мрачных мыслей и дурного расположения духа. "Чего я, собственно, нервничаю! -- успокаивал я себя. -- Ну, нет среди читателей нашего журнала выдающихся литераторов. В конце концов, не это главное. Деньги, истраченные на рекламу конкурса, в любом случае рекламировали журнал. Да и на призе сэкономить можно..." Так-то оно так, но вряд ли это будет достаточным аргументом, чтобы оставить меня в живых.
Спасение пришло неожиданно и сначала таковым не показалось.
Мне принесли почту. Среди двух десятков конвертов этот выглядел самым скучным. Была в нем какая-то неинтересность. Серость, что ли? В таких обычно приносят извещения от пожарной охраны или вызов на допрос к следователю. Иногда в них помещают врачебную тайну твоей медицинской страховки или счет на оплату жилья. Учитывая внешний вид конверта, самочувствие, начало второй (и видимо не лучшей) половины жизни, а также политическую нестабильность в мире, первым желанием было отправить указанный конверт в мусорную корзину нераспечатанным. Но профессиональное чутье или Провидение, которое в эту минуту решило надо мной сжалиться, заставило взглянуть на содержимое. Состояло оно из пяти листов, выдранных из амбарной книги, исписанных мелким аккуратным почерком опытного бухгалтера.
Рассказ, автором которого был человек по имени Инга, начинался с обычного для непрофессионала описания исторических реалий, совершенно необязательных для драматургии повествования. Инга рассказала, что, будучи ребенком, исправно посещала уроки в балетной студии, мечтая о серьезном балетном будущем. Педагог ее был в недавнем прошлом известным балетным солистом, хотя и в не очень столичной опере, что не мешало его амбициям считаться удовлетворенными. По официальной версии, продвижение на Олимп мирового балета ему преградила травма бедра во время репетиции дуэта с одной из звезд, имя которой до сих пор мелькает на афишах по всему миру.
Принципиальным ноу-хау танцора-пенсионера была зеркальная стена, отражавшая все, что происходит в классе, и позволяющая одновременно наблюдать за происходящим из потайной комнаты. О волшебных свойствах зеркальной стены в классе студистки, разумеется, ничего не знали. Хотя, слухи ходили...
Самым употребляемый был слух о том, что зеркало балетного класса отличалось от всех остальных зеркал на земле тем, что оно не синхронно отражало реальность. Реальность запаздывала. Зеркало словно предугадывало, что произойдет в следующее мгновение. А может быть, не предугадывало, а диктовало. Это особенно было заметно, когда девочки совершали какую-нибудь ошибку или напротив, когда удавалось сделать что-то такое, чего от себя не ожидаешь. Среди учениц были известны случаи откровенных непристойностей со стороны зеркала. Ему ничего не стоило в самый ответственный момент подвернуть кому-нибудь ногу или порвать лосины. Подобных пакостей обычно ожидали, когда в классе присутствовали чужие или мальчики-новички.
Еще поговаривали о том, что самым страшным оскорблением для зеркала было уличить его в несинхронности. Случись такое, говорили, и зеркало лопнет от злости и рассыплется на миллион кусочков. И горе тому, на кого падет этот гнев. Потому что, рассыпавшись, зеркало все равно будет отражать (или предсказывать) все ошибки. Но тогда этих ошибок будет в миллион раз больше, или во столько раз, на сколько кусков рассыплется стекло.
Но самым страшным из свойств, которые приписывались зеркалу, было его всезнание. Считалось, что зеркало руководит отражением девочек даже тогда, когда их нет в классе. Касалось ли это только танцев, никто с уверенностью сказать не мог.
Никто всерьез не задумывался над сверхъестественными свойствами классного зеркала, кроме тех редких моментов, когда свойства эти обсуждались в раздевалке и непременно шепотом. Изредка звучали сюжеты о Белой Балерине (призраке, гулявшем по школе в ночи полнолуния) и о Тайном Соглядатае (существе, наблюдавшем за девочками в момент индивидуальных занятий или в душевой). Но эти слухи считались ложными.
Инга, которая в описываемый период времени уже твердо стояла на пуантах и боролась с законами физики за право крутить фуэте, относилась ко всем этим слухам с иронией.
Фуэте затмевало всю метафизику классного зеркала, и даже авторитет учителя. Хотелось одного --- почувствовать власть над центробежными силами, не теряя при этом вертикального положения. Фуэте вообще вещь особенная. Именно это умение и отличает балерину от всех остальных людей на земле.
Фуэте никак не удавалось, и очень скоро Инга стала винить в этом Зеркало.
Вся магия зеркал, вся амальгама мира, впитывающая в себя, слой за слоем, реальный мир и превращающая этот мир в обратную проекцию, не смогли сломить прагматизма маленькой балерины. Инга, переполненная эмоциями относительно своих неудач с фуэте и впечатлениями от рассказов подруг о злополучном стекле, попросту запустила в него реальным табуретом, расчленив тем самым блестящую поверхность на миллион кусочков...
Она не побоялась гнева руководства школы и родителей, она не искала восхищения соучениц. Она просто разбила зеркало, которое мешало ей идти своим путем.
И ничего не случилось. Нет, конечно, были и гнев руководства, и домашняя выволочка, и восхищение подруг. Но мир не перестал быть, лишившись зеркала на всю стену в тренировочном классе.
Осколки быстро убрали, и уже к следующему занятию стену украшало другое зеркало. Совсем другое.
Инга не стала балериной. Она стала бухгалтером, приславшим рассказ про зеркало на литературный конкурс нашего журнала.
Справедливости ради надо добавить, что мне пришлось изрядно повозиться с текстом, который изобиловал массой ненужностей. Рассказ был, мягко говоря, паршивым. Но никакого значения это не имело. Моя жизнь была спасена и дорога во вторую ее половину была открыта.
Редакционная коллегия прошла почти безболезненно, и уже на восьмой минуте доклада мне было предложено заткнуться, дабы коллегия получила возможность обсудить финансовые вопросы. Я опять забыл, где работаю...
Вторая половина жизни обрела право на существование, и я незамедлительно начал это право реализовывать. Невзирая на мерзкое похмелье (в данном случае, похмелье играло роль катализатора в сложном процессе поиска адекватности с миром), заняться этим больше было некому.
Вместо того чтобы поставить Инге свечку, я решил выпить за Ингу водки.
* * *
Шефу отдела ФБР, мр. Эрику МакНи
Докладывает агент Бенджамин Эплстоун.
20 октября 1999 г. Манхэттен. Н.Й.
Настоящим довожу до вашего сведения, что несчастный случай, приведший к гибели миссис Инги Куценко, не вызывает сомнения в верности первоначальной полицейской версии. Свидетели происшествия (таких было обнаружено 5 человек) показывают без существенных разногласий, что пострадавшая, высунувшись из окна своей квартиры на 4-м этаже, не менее четверти часа до происшествия плевала в прохожих и бросалась землей из цветочных вазонов. В какой-то момент, перегнувшись через подоконник более чем позволяла безопасность, покойная не удержала равновесия и вывалилась из окна.
Причиной смерти, по утверждению экспертов, стал многооскольчатый перелом затылочной кости черепа, несовместимый с жизнью.
При осмотре квартиры и бумаг погибшей, мое внимание привлекли два документа. Акт, подтверждающий выигрыш в 200 тысяч долларов в муниципальной лотерее Нью-Йорка с помесячной выплатой в течение 2-х лет, на имя Инги Куценко и пригласительный билет на презентацию нового проекта благотворительного фонда имени Жака де Моле.
Из ближайших родственников погибшей в США сегодня проживают: ее муж Николай Куценко, который оставил жену 3 месяца назад и переехал в Нью-Джерси, и ее брат-близнец Адам Кодман, проживающий в Ист-Сайде в районе 14-й улицы.
Инга Куценко приехала с мужем и братом на постоянное жительство в США в 1994 г. из Украины.
В том же году она с братом устроилась на работу в книжный магазин близ Юнион-Сквер, где и проработала до последних дней помощником бухгалтера.
Сотрудниками и соседями характеризовалась как вспыльчивый и неуравновешенный человек. Регулярно конфликтовала с партнерами и клиентами, за что находилась под постоянной угрозой увольнения. Спасала высокая квалификация.
Никаких распоряжений относительно финансов покойная не оставила. Если не возникнет новых документов, ее наследство разделят муж и брат.
Обращает на себя внимание тот факт, что в момент несчастного случая брат покойной находился в ее квартире и принимал ванну. Теоретически он имел возможность выбросить сестру из окна, но в этом случае он не смог бы остаться незамеченным.
Считаю дальнейшую разработку дела о гибели Инги Куценко бесперспективной и предлагаю оставить его в рубрике "несчастные случаи" в ведении муниципальной полиции.
* * *
1. Очевидно, имеется в виду общепринятая комментаторами "Божественной комедии" версия того, что "сумрачным лесом" Данте аллегорически называл собственную растерянность перед сложными обстоятельствами, которые сложились в итальянской политике к 1300 году.
2. Согласно античной традиции, озвученной, в том числе и Платоном, "полезная" жизнь человека составляет 70 лет. Некоторые биографы Данте обращают внимание на то, что поэт пророчески предвидел год своей смерти. Половина жизни Данте, если рассчитывать ее с точки зрения "Золотой пропорции", припадает как раз на 35 лет. Данте прожил 56 лет.
3. Из текста рок-баллады "Крик птицы", написанной украинским поэтом-песенником Юрием Рыбчинским для белорусского ансамбля "Песняры" в конце 70-х годов.
4. Эвридика - возлюбленная мифического певца Орфея, в поисках которой тот спускался в Аид.
5. Биче Портинари (Беатриче) - символ любви в "Божественной Комедии". Ее прототипом послужила реальная девушка, в которую влюбился девятилетний Данте, повстречав ее в Равенне на мосту через Арно во время праздника. Беатриче не стала возлюбленной Данте. Она умерла в возрасте 24 лет, оставшись для поэта идеалом чистоты.
6. Не совсем точно. Геракл "шлялся по ту сторону бытия" не просто так. Герой спускался в Аид, выполняя поручение микенского царя Эврисфея, на службе у которого находился. Геракл должен был привести в Микены цепного пса Преисподней Кербера.
2. Перед дорогой
Нельзя, чтоб страх повелевал уму;
Иначе мы отходим от свершений,
Как зверь, когда мерещится ему
AD.II.46
Некоторые склонны думать, что главное предсказание Парацельса -- это магнетизм Земли. Отрицать тут нечего. Предсказал, и задолго до того, как его, магнетизм, сформулировали.
Но далеко не все знают про главное открытие (или изобретение) Парацельса -- подземных гномов1. Собственно, в этом филологическом казусе и кроется суть любого эзотеризма: открыл или изобрел? Выдумал или поведал миру?
Вот тут-то трудности и возникают. Поверить в существование гномов несложно, тем более что подавляющее большинство людей их видело собственными детскими глазами. Но поверить, что гномов не существовало до Парацельса -- решительно невозможно.
Вот и получается, если гномы открыты ученым, значит, они существовали всегда, и тогда непонятно почему про них никто раньше не вспоминал? Если же они придуманы, и на самом деле не существуют, что тогда видят миллионы детей во всем мире безо всякого гипноза и поощрения?
В общем, как говаривал герой сюжета на рыбоохранную тему одного из провинциальных телеканалов -- "Сплошные невыясненные обстоятельства". Получается, что верить в гномов глупо, а не верить -- обидно.
Скептики сразу вспомнят про Санта Клауса, Бабу Ягу, Питера Пена... Да, но ведь гномы существуют! И рядить их в добрые или злые все равно, что ругать бультерьера за дурное поведение.
Бенджамин Эплстоун мог, понятно, и не заниматься всеми этими придурочными делами. Уже чего-чего, а работы агенту ФБР в Нью-Йорке всегда хватает. Этот набор непонятных паззлов, которые были очевидны вначале, а теперь превратились в неразрешимый дьявольский кроссворд, просто выводил Бена из себя. Проще было в кого-то стрельнуть. Но стрельнуть было не в кого. Смутные ощущения роились в организме федерального агента. Они напоминали острое пищевое отравление в начальной стадии, первые признаки беременности и стресс малыша, застигнутого друзьями в школьном туалете за занятием онанизмом.
Все, что удалось разузнать Эплстоуну про тамплиеров, Данте, Жака де Моле2, никак не приближало его к пониманию замысла преступников. Все схемы, что рисовал в воображении сыщик, неминуемо наталкивались на подлый вопрос: "Зачем?"
Зачем Гоннору с его шайкой понадобилось идти столь длинным путем для легализации каких-то грязных денег? Зачем создавать вокруг сомнительного бизнеса ажиотаж? Зачем привлекать к себе внимание громкими именами и огромными суммами гонораров?
Самыми простыми выглядели три варианта ответа. Либо преступники круглые идиоты и не видят пристального внимания к себе со стороны карательных органов, либо они специально вызывают шумиху вокруг своей затеи, демонстрируя особую дерзость и цинизм, либо в своих действиях эти борцы за историческую справедливость не усматривают ничего криминального.
Ни тщательное изучение личных дел главных заговорщиков, ни движение денег по их банковским счетам, ни повседневные контакты, телефонные разговоры, переписка и покупки в магазинах не давали подсказок с какой стороны браться за дело.
Эплстоун был убежден, будь у него возможность действовать открыто, он продвинулся бы значительно дальше. Но про официальное расследование с подозреваемыми, допросами, погонями и засадами нечего было и думать. Более того, получи интерес ФБР к деятельности фонда де Моле огласку -- скандал гарантирован. И тогда оторванной башкой Бена современные тамплиеры будут играть в сокер на полянках Центрального парка.
Становилось все очевиднее, что предотвратить преступление не удастся. Придется разбираться с последствиями. От этого полицейская душа Бена разрывалась на части. И вылечить ее не могли ни тайные знания тамплиеров, ни удивительная поэзия Данте, ни йод, ни пиво. Вся американская полиция, все достижения демократии оказались перед угрозой несмываемого позора. И отвернуть эту угрозу было некому. А тут еще смена руководства.
Бенджамин Эплстоун больше всего на свете не любил кошек и людей, делающих выводы без достаточного фактического обоснования. Первые донимали его своей вездесущей шерстью, от которой чесалось в носу и из глаз текли горючие слезы. Вторые -- непроходимой тупостью и гротескной претенциозностью, от которых возникало чувство обиды на Создателя.
Если существ первой категории в коридорах ФБР водилось немного, то от обилия вторых порой просто не хотелось жить. Особенно гадко делалось на душе, если они становились начальниками.
Странная штука "начальник". Если он дурак, а вдобавок еще и сволочь (обычно именно так и бывает, потому что дурак-несволочь стать начальником не может по определению), настроение портится моментально. Особенно плохо, если это твой начальник. И совершенно невыносимо, если он только что принял должность и решил "навести порядок" в своем хозяйстве. Причем, предполагается, что до него о порядке вообще никто не слышал и как он, порядок, выглядит, совершенно не представляет.
И можно не сомневаться, что этот "новый порядок" -- никакой и не порядок, а блажь и запугивание молоденьких секретарш, вся работа которых заключается в том, чтобы как можно убедительнее бояться шефа.
Тем же, кто занят делом, некогда обращать внимание на то, в каком виде их рабочий стол, сколько часов надо отсидеть в офисе, чтобы тебя не ругали: "Вас никогда не бывает на месте, особенно, когда вы нужны". На несоответствие "никогда" и "особенно" уже никто внимания не обращает. И им подавно наплевать какого цвета обувь у коллеги. Потому что они заняты делом.
Но начальника -- дурака и сволочь, который любит делать выводы без достаточного обоснования, ваши дела не интересуют. Все попытки объяснить, что ваше дело в такой же мере и его, успеха не имеют. Устраивается публичная выволочка за десятиминутное опоздание к официальному началу рабочего дня, летят громы и молнии по поводу неубранных стаканов из-под кофе, раздаются "последние предупреждения" в смысле счетов за неправильную парковку служебных автомобилей. И все это ужасно портит настроение.
А с плохим настроением хорошо работать может разве что заплечных дел мастер. Да и там, пожалуй, без вдохновения скучно...
Вот нехитрые доводы в пользу тезиса, что начальники-дураки вредны. Ни один начальник-дурак с этим спорить не станет, а всячески поддержит, поскольку дураком себя не считает...
Эплстоун как всегда опаздывал на работу. Сегодняшнее опоздание было особенно неприятным, поскольку он был приглашен знакомиться с новым начальником, о назначении которого Бен узнал вчера ближе к вечеру, получив приглашение явиться к десяти утра.
Было уже почти десять, по радио вот-вот должны были начаться новости, а до серой громадины дома N 26, что на Бродвее, куда направлялся агент, при самом хорошем раскладе ехать еще минут пять...
Удивительно, но в приемной никаких признаков обновления интерьера не наблюдалось. Миссис Пипс, пережившая в своем секретарском кресле уже четверых командоров, поливала цветы в горшках.
Ее возраст всегда вызывал споры среди посетителей. Некоторые утверждали, что месяц назад ей исполнилось тридцать семь. Другие настаивали на том, что ей никак не меньше пятидесяти пяти. Бесспорным было то, что миссис Пипс работала в офисе дольше всех.
-- Вас давно ждут, -- как бы между прочим сообщила секретарша и вернулась к общению с геранью.
Не ожидая ничего хорошего, агент робко, но с достоинством, переступил порог кабинета. Почему-то Бен совсем не сомневался, что за дверью его ждет дурак и сволочь.
Нового шефа звали Эрик МакНи.
-- Дружище, почему бы нам не позавтракать? -- спросил новый начальник. -- Что вы думаете о кафе на шестом этаже?
На шестом, так на шестом. Хорошо, что вообще разговор начинается с питания. Эплстоуну сделалось приятно, что его не отругали за опоздание.
-- Скажу вам сразу, Бен, я не собираюсь устраивать кардинальных перемен в вашей жизни. Вы профи, а я залетный от политики. Если начну активничать, наверняка только испорчу мнение о себе. Я -- менеджер, и для меня главное, чтобы о нас говорили хорошо. Пресса, начальство, общественные организации, депутаты, домохозяйки, кто угодно. Даже преступники. Для меня неприемлемы три вещи: сокрытие важной информации под предлогом "утро вечера мудренее", коррупция и агенты, дающие интервью. С сегодняшнего дня вся свобода слова в нашем отделе строго регламентирована. Мной. Это мои условия. Теперь я готов выслушать ваши. Сразу оговорюсь, продолжительность отпуска, страховка личных автомобилей, которые используются в служебных целях и право парковаться, где заблагорассудится, в мою компетенцию не входят.
Странное чувство охватило Бена. В какой-то момент ему даже показалось, что его новый начальник совсем не дурак. Столь крамольная мысль вызвала у агента сильное потовыделение, и он подумал, сколь искушен бесовский промысел! Очевидно, дураки нашли способ выглядеть умными. Причем, так убедительно...
Ни про какие условия Эплстоун, естественно, говорить не стал. В подобных ситуациях лучшее, что можно сделать -- слушать. Без особого подобострастия и без явного скепсиса. Слушать так, будто ты находишься на концерте не очень любимой, но все же признанной оперной звезды.
-- Я просмотрел ваши текущие дела и в принципе остался доволен. Статистика не выходит за дозволенные рамки. Возникла пара вопросов, но, думаю, вы легко дадите на них ответ. -- Шеф сморщил нос, собираясь чихнуть. Но не чихнул.
"Начинается... -- подумал Бен, -- сейчас спросит про Фонд Жака де Моле".
-- Пожалуй, единственной настоящей загадкой для меня осталось дело по Фонду Жака де Моле, -- подхватил шеф печальные думы Эплстоуна. -- Тут я сдаюсь. Ни одного внятного объяснения я не нашел. Расскажете?
-- Разумеется. Ко мне попала информация о том, что эти современные рыцари, совсем не рыцари, а жулики и бандиты. Источник сомнений не вызывал. Сообщалось, что готовится махинация по отмыванию нескольких десятков миллионов долларов. С самого начала все казалось достаточно простым. Теперь так не кажется. Расследование в явном тупике. Там совершенно не за что зацепиться. По бухгалтерии все идеально. Плюс столько знаменитостей...
-- Почему мы, а не министерство финансов?
-- Там были подозрения на похищение людей и возможное убийство. Это я настоял на открытии дела. И если бы мне не связывали руки, я бы этих любителей истории уже крепко бы держал за... Но мне запретили даже наружное наблюдение. Мне никого не дали в помощь. Дело просто валили. Теперь тупик.
-- Если бы вам не связывали руки, вас бы давно уволили. Какие предложения?
-- Думаю повертеть его еще недели три. Ожидаю ответы на запросы по заграничным счетам, посмотрю, что разведают наши люди, близкие к этому бизнесу... Если ничего не накопаем, спишем дело в архив и будем ждать случая. Когда-нибудь они проколются. Стыдно, конечно, но это меньшее из зол. По крайней мере, скандала не будет.
-- Ладно. Но никакой огласки. Даже намеком чтобы Фонд не звучал. Расследуйте смерть Куценко, нарушение пожарной безопасности, превышение скорости, распитие пива на улице -- все что угодно, но никаких международных фондов, никаких мюзиклов, никакого Данте. Если меня об этом спросят, я накажу вас за самоуправство и сокрытие от руководства важной информации. Договорились?
Эплстоун остался в итоге доволен: новый шеф совсем не дурак, хоть и сволочь первостепенная. И слава Богу.
* * *
1. Парацельсу приписывают термин "гномы" - от греческого "гнозис" - знание (знание о подземных сокровищах). Но есть и множество иных версий происхождения этого термина.
2. Жак де Моле (ок1244-1314) - последний из Великих Магистров Ордена Храма(1294-1314), сожженный в марте 1314 года в Париже как нераскаявшийся еретик.
3. Врата Ада
Древней меня лишь вечные созданья,
И с Вечностью пребуду наравне.
Вошедшие, оставьте упованья
AD.III.7.
Профессор позвонил вечером.
-- Дорогой Гарри, я поздравляю вас с днем рождения и прошу немедленно прибыть ко мне.
-- Профессор, -- начал было я, -- уже десятый час. Возможно завтра...
Но меня уже не слушали. Деваться было некуда. Если профессор просит прибыть немедленно, это может означать, что в вашем распоряжении остается время только на дорогу. Желательно на такси. А это, по самым скромным подсчетам, никак не меньше двадцати баксов.
Профессор Ярви Янсен был моим научным руководителем, и вся моя университетская стажировка в Штатах, которая длилась уже больше двух лет, целиком и полностью зависела от него. Трижды в неделю я должен был являться пред его ясны очи и сообщать о своих успехах. Кроме того, в мои ассистентские обязанности входило ковыряние в интернете и высиживание в библиотеках по темам, которые определял шеф.
Диссертация моя была закончена, и я мог смело настаивать на защите. Но Янсен с этим не торопился. Во-первых, потому что у профессора никак не доходили руки, а во-вторых, как я полагаю, отпустив меня, он потерял бы половину из имеющейся у него рабской научно-литературной рабочей силы. Второй составляющей этой силы был мой коллега по несчастью аргентинец Алонсо Родригес. Алонсо жил в Штатах уже шестой год и с написанием диссертации совсем не торопился. Правда, Родригес довольно часто отлучался на родину по семейным делам и отсутствовал порой месяцами. Так что мою составляющую рабсилы можно увеличить до двух третей.
Я на жизнь не сетовал. В общем и целом на поручения профессора я тратил не более двадцати часов в неделю. Остальное время посвящал зарабатыванию денег в журнале "Русский бизнес", где за первые три месяца работы мне удалось пройти путь от корректора до литературного редактора. До меня такой должности в редакции не было. Да и работа мало чем отличалась от предыдущей. Но карьерный скачок был очевидным. Чего не скажешь о зарплате.
Профессор Янсен приехал из Исландии десять лет назад, уже будучи известным специалистом в области европейской литературы позднего средневековья. За прошедшие годы он так умело распорядился своими знаниями, что слыл в своих кругах непререкаемым авторитетом.
Да и нам с Алонсо перепадало от славы шефа, особенно когда тот уезжал на многочисленные симпозиумы и семинары. С нами консультировались, на нас обращали внимание, мы принимали тесты у студентов. И студенток. Главное, мы могли располагать собой и не вздрагивать от поздних телефонных звонков. Именно в такие минуты я мог работать над диссертацией, не оглядываясь по сторонам.
Судя по всему, нас опять ожидала разлука с драгоценным шефом.
-- Дорогой Гарри! Вот вам мой подарок. Извините, вчера до вас я не дозвонился.
Профессор протянул мне опутанную ленточками и цветной фольгой коробку, в которой оказалась трубка мобильной Моторолы.
-- Профессор, спасибо, -- начал было я, чувствуя себя почти счастливым, -- но стоило ли...
-- Стоило, стоило. Во-первых, вас вечно невозможно вызвонить, когда это необходимо. А во-вторых, перестаньте обращать внимание на мелочи. У нас есть чем заниматься. Доставайте блокнот и записывайте.
Я повиновался.
-- В будущий понедельник я лечу в Мадрид. Там я пробуду самое меньшее три недели. Кроме прочей текучки, у нас остается статья про Абеляра1, которую надо сдать через неделю. Во вторник, самое позднее в среду, я жду от вас факс для правок. И, пожалуйста, не вылезьте за десять страниц...
-- Но Абеляром занимался Алонсо! -- искренне возмутился я. -- У меня и материалов нет...
-- Материалы на моем столе. У Алонсо что-то с бабушкой. С какой-то из бабушек. Он улетел домой. Да и что за проблемы? Там все практически готово. Пересмотрите свежим глазом и отфаксуйте. Работы на два часа. Потом внесите правки и сдайте в срок. О чем тут говорить? Перестаньте капризничать.
-- Профессор, я ничего не имею против родственных чувств Алонсо, но это третья статья с начала года, которую я пишу за него. У меня своей работы навалом...
-- Пишу статьи, Гарри, я. А не вы или Алонсо. Вы мне помогаете. И очень хорошо, что вы помогаете больше, чем Родригес. Ведь вы у нас юное дарование. Вам и карты в руки.
-- Ничего себе юное! Мне вчера исполнилось тридцать пять. А Родригесу, между прочим, нет и тридцати...
-- Не кокетничайте, Гарри. Вы выглядите значительно моложе.
Я смирился, тем более что никаких встречных предложений у меня не было. Статью надо было сдавать, и кроме меня сдавать ее было некому.
-- Да, вот еще, -- словно вспоминая что-то малозначительное, продолжал Янсен. -- Меня пригласили консультировать мюзикл на Бродвее. Ничего сложного. Надо поприсутствовать на нескольких репетициях и высказать свое "фэ". Свяжитесь с ними и отфаксуйте мне предложения. Они решили сделать спектакль к семисотлетнему юбилею событий, описанных в "Божественной комедии"2. Причем, ставят они пока только "Ад". Не работа, а сплошное удовольствие. Треть гонорара ваша. Это примерно десять тысяч. Каково?
-- Хорошие деньги, -- согласился я, -- а если они будут глупости ставить?
Янсен задумался. Или мне это показалось.
-- Глупости? Что вы имеете в виду? Ах, ну да. Начнут настаивать на том, что сценическая правда и историческая правда не одно и то же, а спектакль -- продукт режиссерской фантазии? Посылайте их к черту. Или подальше. В афише -- я консультант. И не хочу, что бы надо мной смеялись коллеги. Будьте принципиальны, но вежливы. Деньги хорошие. Потяните время, поморочьте им голову. Вернусь -- разберемся.
Я конечно понимал, что ни в чем мы не разберемся, даже когда профессор вернется. Весь этот хлам придется вывозить мне. Но десять тысяч на дороге не валяются. И это всего за пару репетиций. Кроме того, Данте был моей темой, и никаких трудностей в этом смысле не предвиделось. Я сделал задумчивый вид и через десять секунд утвердительно кивнул.
-- О'кей. Что будете пить?
-- Водку, профессор.
Ярви Янсен устал принимать решения за других. Он вообще устал принимать решения. Ему хватало проблем со вторым Лионским Вселенским Собором3. Тему на него взвалил дополнительной нагрузкой деканат, не сумевший отбиться от заказа какого-то экуменического центра. И период был не его, и тема, честно говоря, так себе. В последнее время профессор топтался на месте, от чего мучился и мучил нас.
-- Ну объясните мне вы, выходец из страны ортодоксии, какого рожна не хватало вашим адептам? Что им было делить с Римским престолом? -- Янсен теребил свою жидкую шевелюру без особого возбуждения.
Мы сидели в уютных креслах и пили вкусный алкоголь. Зная склонность профессора к риторическим вопросам, я не реагировал.
-- Нет, ну какого черта? Теперь полная сумятица. Этот собор признаем, тот не признаем... Хасиды же ваши в доктрине ничего не меняли4. Хотя могли бы. Уж там раздолье! А ведь не стали. Спрятались в свою ракушку и почивают в ней доныне.
-- Территории... -- лениво буркнул я, понимая, что моя часть диалога уменьшается с каждой выпитой рюмкой.
-- Бросьте вы! Территория! Еще скажите "Власть". Для территорий вам нужен был Ислам. Вот уж где и тенденция к оседлости и неприкасаемость собственности. Нет. Дело в другом. Никакой политикой это объяснить невозможно. Православные, хасиды, греко-католики... Даже Лангедок5 меркнет. Ваша Украина позволила себе то, чего не смог позволить никто. Просто какой-то разгул вседозволенности.
-- Контроля мало. Придумывай что хочешь...
-- Так и придумывали бы! Ведь ни единой сколько-нибудь заметной мысли. А почва-то какая! Зависть берет. В течение шести столетий ни одного мирного года. Впрочем, нет. Вру. Десятка три лет наберется. -- Профессор жадно отхлебнул из стакана. -- Вам бы Платонов да Абеляров рожать через год. А ведь никого!
-- Все уехали в Европу, -- пошутил я.
-- Ну и где они в Европе? -- профессор понял шутку, но поддержать ее отказался.
-- Не сохранились, -- ляпнул я, чтобы отвязаться.
-- Не сохранились, -- передразнил меня шеф. -- Да нечему было сохраняться. Вот в будущем году мы непременно отправимся с вами в Киев. Я просто заболел вашей страной. Такие возможности и полное отсутствие результата! И не говорите мне про Ойкумену. У вас просто мозги навыворот. Ладно, мы, варяги... -- Тут Ярве Янсен поперхнулся выпивкой и закашлялся. -- Слышали, кстати, последний шедевр Хейердала? Протоукраинцы -- прямые предки викингов! Будто они сперва завоевали Украину, потом Скандинавию и потом вернулись назад. У кого они отвоевывали Украину первый раз ему не известно. Скорее всего, ни у кого, потому, что это было так давно, что найти тогда противника было труднее, чем его победить. Совсем старик в маразм впал. Если я доживу до подобных открытий, пристрелите меня.
Соблазн был велик, но ничего огнестрельного под руками не оказалось. Я плеснул еще водки в стаканы.
-- Какого цвета была кожа у воскресшего Христа? -- Профессор пожевал губы, и ответил на собственный вопрос: -- Не знаете. И я не знаю. А всякое чудо обязано иметь анатомическое подтверждение. Иначе это не чудо, а миф.
Любовь профессора Янсена к Украине уже давно не давала мне покоя. С одной стороны, лестно, когда твоя родина вызывает у научного светила столь неподдельный интерес. С другой стороны, не возникало никаких сомнений, что визит профессора Янсена в Киев обернется настоящим скандалом. Поэтому моя скромная роль ассистента при модном американском профессоре превращалась для Украины в некую защитную функцию, некий буфер между агрессивными космополитами и благодушной провинциальной страной, "державшей щит меж двух враждебных рас".
Водка хороша, когда она в меру...
Профессор выглядел уставшим. Щеки оползли к нижней челюсти, мешки под глазами пузырились чем-то фиолетовым, глаза походили на раздавленные вишни. Лоб и нос профессора покрывал растопленный жир, вытекший из кратерообразных пор.
Мне стало жалко Ярви Янсена. В сущности, ничего плохого он мне не сделал. Если не считать того, что хорошего сделал меньше, чем мог.
Импульсивный, увлекающийся старик. В данную минуту он увлекся Украиной. Его занимала моя страна. А обо всем, что его занимало, он мог говорить часами.
Профессор неприлично ковырялся в носу. Он вообще не очень следил за нормами поведения. Он мог во время лекции громко чихнуть, после чего вытереть забрызганный стол рукавом пиджака. Или громко пукнуть в пустом коридоре. При этом он тщательно следил за ногтями, регулярно посещал стоматолога и следовал последней моде. Сейчас он был одет в дорогой твидовый пиджак, потертые джинсы и синюю футболку с широкой надписью "Вирджиния".
По окончании водки профессор достал из холодильника бутылку "Джонни Уолкер" и смачно хрустнул крышкой.
-- Надо бы запретить все алкогольные напитки слабее сорока градусов, -- изрек шеф, разливая виски по стаканам, -- от всяких вин, пив, коктейлей и прочей ерунды, случается горькое похмелье и разврат. Разврат случается также и от крепких напитков, но вкус их противен нежному возрасту. Потому и разврата среди молодежи резко поубавится.
-- Ой ли, -- лениво возразил я, -- они найдут, чем себя развлечь и без ваших старорежимных возбудителей.
-- Нет! -- в сердцах возмутился профессор. -- Не называйте благородные напитки возбудителями. С их помощью мы снимаем с организма вредоносный смур. Чем протирают контакты? А что не замерзает на морозе?
-- Соляной раствор.
-- Враки! Соляной раствор тоже замерзает. А не замерзает спирт. И вред от него только пьяницам. Если вы не будете пить спирт, у вас в животе заведутся глисты.
-- Это анекдот такой.
-- Пусть анекдот. Но пиво надо запретить!
Мы выпили еще по маленькой, и я начал собираться.
-- А ведь знаете, Гарри, тамплиеры совсем не способствовали развитию литературы. И все эти ваши изыскания по поводу Данте и храмовников, скорее всего, обречены на неудачу. Герметизм ордена всегда будет в конфликте с открытостью литературы.
-- Но ведь Данте похоронен в рясе тамплиера6. И это факт.
-- Вы что, там были? Я думаю - это вранье. Вся их сила была в деньгах. И никакой другой силы у них не было. Была бы другая сила, их бы так просто не одолели. Убогий Франциск Ассизский7 заткнул их за пояс своей верой со всеми их замками и богатствами... Да и где бы Данте раздобыл рясу тамплиера? К тому времени они все повывелись.
Ярви Янсен выглядел растерянным и обиженным. Мне показалось, что он сам не хотел соглашаться с тем, что говорил. Я попытался ему помочь.
-- Вы сами ругаете меня за упрощение.
Профессор подумал и уже совсем другим тоном, прощаясь, сказал:
-- Потому что я старый дурак.
* * *
1. Абеляр, Петр (ок. 1079-1142), французский философ и теолог-схоласт.
2. Принято считать, что путешествие Данте начинается утром Страстной пятницы, 8 апреля 1300 года.
3. Второй Вселенский Лионский Собор (1274 г.) известен в первую очередь тем, что на нем впервые за почти 500 лет после Второго Никейского Собора (787г.) была произведена попытка объединить римское и византийское христианство в единую церковь. Попытка не удалась. Восточные христиане до сих пор не признают Второй Лионский Собор, равно как и все другие, прошедшие после Второго Никейского, положившего официальный раскол Церкви.
4. Хасиды -- религиозное мистическое учение, основанное в середине XVIII века Исраэлем Бен Елиезером из Меджибоша (1700-1760). Очень быстро распространилось в Центральной Украине и проникло в Европу. Бен Елиезер, которого еще называли Баал Шем Товом, учил постигать тайны каббалы изучая язык птиц, животных, деревьев, камней и звезд. Такой подход и аскеза последователей хасидизма дают повод для сравнения Баал Шем Това со святым Франциском Ассизским. До появления хасидизма еврейской мысли был присущ рационализм и приверженность букве религиозного закона, хотя черты хасидского учения можно проследить с очень давних времен, поскольку элементы мистицизма можно найти в иудаизме уже в позднебиблейский период.
5. Лангедок - провинция на юге Франции с центром в г. Тулузе. В XIII веке из Лангедока стала распространяться катарская ересь, давшая повод Альбигойским войнам.
6. Есть легенда, согласно которой, в гробу Данте был опоясан францисканским шнурком. Про тамплиеровские одежды ничего найти не удалось. Даже на уровне слухов. Более того, нет достоверных свидетельств каких бы то ни было контактов поэта с храмовниками.
7. Святой Франциск из Ассизы (1181 или 1182-1226) -- основатель первого нищенствующего монашеского Ордена, который до сих пор носит его имя; известен в первую очередь тем, что основывал свои проповеди на беззаветной жертвенной любви к Богу через любовь к его творениям.
4. Некрещеные младенцы
..... не спасут
Одни заслуги, если нет крещенья,
Которым к вере истинной идут;
AD.IV.34.
Дома мы с Адамом никогда не были близкими друзьями. Хорошие знакомые, не более. Но чужбина сближает.
Впервые после его эмиграции мы увиделись в книжном магазине, где Адам зарабатывал на хлеб. Там же я вновь увидел Ингу.
За годы, прошедшие с тех пор, когда между нами был недолгий, но бурный студенческий роман, она настолько похорошела, что в первую минуту я даже растерялся. Мне сделалось не по себе оттого, что я знал эту женщину каких-то пятнадцать лет назад. Знал во всех смыслах. Это была стройная волоокая брюнетка с манящими губами и обезоруживающей линией бедра. Ее хотелось кушать.
Вплоть до того момента, пока она не заговорила. После первых же звуков, которые выпустил из себя ее плейбойный рот, мне сделалось кисло. Я вернулся в разряд тех мужчин, для которых женщины -- это только женщины.
Уж не помню, что она тогда сказала. Наверное, поздоровалась. Но это не имело значения. Слово -- не воробей...
В тот вечер мы немного выпили. Поболтали о том, о сем и разошлись. С Адамом, правда, я перезванивался. Большей частью по поводу книг. Однажды сбросил на него какую-то работу по журналу. Адик не подвел.
Потом я узнал о смерти Инги. Не помню, что было раньше -- прочитанный в газете некролог или скорбный звонок брата. Помню, что меня это как-то мало тронуло. Я почувствовал себя свиньей и, конечно, пришел на похороны.
Похороны были малолюдными и быстрыми. Соседи, несколько коллег, далекие знакомые. Именно на похоронах я понял, что сейчас для Адама я, пожалуй, самый близкий человек на земле.
Поминали Ингу втроем. Я, Адам и непутевый вдовец, оставшийся после Инги, Коля. Коля очень быстро напился, а мы с Адамом сидели допоздна. Много вспоминали, даже шутили.
Дома мы вместе учились. Я на филологическом, Адам -- на историческом. Вместе играли в КВН, ездили в колхозы, гуляли на вечеринках. Как-то даже играли вместе в футбол за институт. Помнится, проиграли.
Адам чуть не женился на барышне из моей группы. Хотя очень может быть, что слухи о женитьбе распустила по институту сама претендентка. Такое у нас водилось. После института мы почти не виделись.
Однажды, отбывая срок почетной обязанности в рядах Красной Армии, во время каких-то учений, мы столкнулись на полигоне и даже успели выкурить по сигарете. И потом, уже занимаясь наукой, я приехал в родной город на побывку и нарвался на празднование очередной годовщины окончания Альма Матер. Историки веселились в том же ресторане. Напились. Разъезжаясь по домам, я оказался с Адамом в одном такси. Мы решили продолжить... Когда речь утратила ясность, и пагубные желания завладели нашими душами, мы поехали искать "телок". "Телок" мы так и не нашли. Должно быть, они уже спали.
Вот, пожалуй, и все...
Адам был классическим семитом с курчавой головой и безукоризненным прошлым. Школа, институт, армия, школа, институт, коммерческие структуры, выезд на ПМЖ. Октябренок, пионер, комсомолец, рядовой, учитель, аспирант, младший преподаватель, коммерческий директор, беженец, олим. Самым странным в этом ряду было "коммерческий директор". Адам был невысок, коренаст и упруг, как бывают упруги коты или рыбы. У него был низкий морщинистый лоб, короткий подбородок, редкие зубы и отчаянное обаяние. С ним хотелось водиться.
Наверное, это бывает у многих двойняшек -- взаимная компенсация. Внешняя неприметность, романтизм и обаяние Адама с лихвой компенсировала Инга своей удивительной статью, склонностью к цифрам и неумением общаться с людьми.
Они по-своему любили друг друга. Может быть, даже больше, чем это положено брату и сестре. Были очень похожи и в то же время разнились, как антиподы. Горой стояли друг за друга перед чужими и сваливали вину друг на друга перед родителями. Они почти никогда не расставались, мечтая разъехаться в разные концы земли.