На правах рукописи (С)

Москва, июль - 2012г

Маcсада больше не падет!

Пролог

Владеющий прошлым - владеет настоящим.

Дж. Оруэлл "1984"

По одному они выходили из мрака, которым заволокло стену сельсовета. Некоторые озирались, вертя головами, но большинство молча шагали не глядя по сторонам, словно устав от тяжелого изнурительного труда.

Стиснув трофейную винтовку так, что побелели костяшки пальцев, бригадный комиссар в изумлении пялился на прибывшее "подкрепление". В первом ряду стояли воины, одетые в невообразимые лохмотья и подпоясанные широченными кожаными ремнями с металлическими накладками. Лохматые и длиннобородые, они сжимали в руках копья, луки, боевые топоры. И хотя было ясно, что им уже давно не приходилось есть досыта, в глазах их виделся боевой азарт, тот самый, который бросает эскадрон с шашками наголо против пулеметов и батарей, а пехоту - на проволоку и вражеские залпы в упор.

За спинами воинов жались изможденные женщины, с исхудалыми детьми на руках. Дальше - подростки, похожие на стариков и старики, похожие на призраков. Все они образовали неровный полукруг, пропустив вперед пожилого человека с седыми пейсами в очень грязной, но богато расшитой накидке. Он обвел взглядом следы пребывания гитлеровцев в местечке и уставился на стоявших перед ним цепким, умным взглядом.

- Вы - не ангелы господни, - вынес он, наконец, свой вердикт. - Во всяком случае, - он вгляделся в незнакомцев еще пристальнее, - не ты, человек боя. Значит, мы - не в раю. Но где же мы тогда?..

Видно было, что он действительно ошарашен. С нескрываемым удивлением разглядывал он стоявшего перед ним более молодого человека в одежде странного покроя, непонятного зелено-бурого цвета, с багряными ромбиками на краях ворота и красно-золотыми перевернутыми пентаграммами на рукавах. Держа в руках непонятное оружие, чем-то похожее на копье, тот внимательно вслушивался в звуки иврита. По лицу его было видно, что язык этот ему смутно знаком, и теперь он мучительно пытается вспомнить: где и когда в последний раз он слышал эти гортанные слова божественного языка?

Он перевел взгляд на второго незнакомца. Тот, был постарше, облаченный в темные одежды и странный широкополый головной убор, какого старцу видеть никогда не доводилось. Тот внезапно шагнул вперед и произнес на языке Торы:

- Вы тоже не похожи на ангелов Господних, - сказал он. - Но раз Бог людей Израиля послал вас в ответ на мой призыв, значит вы - посланцы Божьи. Позволено ли будет мне, скромному учителю Закона, узнать ваше имя, почтеннейший?

И бригадный комиссар, и сикарии Сикарии (букв. "кинжальщики") - радикальное крыло иудеев, восставших против господства римлян и активные участники I-ой Иудейской войны. между тем изумленно взирали на обоих собеседников. Они были неразличимы как две капли воды, а если бы их еще и одеть одинаково - и родная мать не смогла бы понять: кто из них кто! Оба благообразные, с длинными седыми бородами и пейсами. Оба - с горящими глазами, в которых светилась даже не искра божья, а прямо-таки полыхал божественный огонь. И оба - из той породы людей, к которым приходят за советом и словом утешения в час испытания...

- Хахам С иврита "мудрец". Аналог терминам "рав", "раввин", появившимся в более позднее время. крепости Мецада Иосав Бен-Леви, - вновь прибывший чуть склонил голову. - А это, - вздохнув, он указал на человека с длинным мечом,- мой брат Эфраим, сикарий. С ним его люди. Дозволено ли и мне будет узнать ваше почтенное имя, уважаемый?

- Раввин Иосав Левинзон... - Собеседник коротко поклонился, а затем со вздохом указал на человека с ромбами на воротнике, - Мой брат Ефим... Красный комиссар...

Глава 1

Бригадный комиссар Ефим Левинзон торопился. Хотя отпуск на похороны матери в штабе округа ему согласовали легко и без лишних проволочек, на душе у члена военного совета корпуса было неспокойно. Его не покидало ощущение, что вот-вот произойдет НЕЧТО. Например, начнется война. Невзирая на все успокоительные статьи в газетах, и все заверения вышестоящих начальников. Слишком уж давно Ефим Моисеевич в армии, и чутье на такие вещи у него развилось. Да и странные мелкие детали, которые, может, и не значили ничего каждая сама по себе, но вместе - вместе сливались в картину ясную и четкую. И страшную...

Люди в магазинах запасаются солью, спичками, сахаром. В керосиновых лавках скупают керосин. Поезда на восток идут переполненные, а на запад - пустые - он и сам сейчас едет в пустом купе, да и во всем вагоне всего четыре пассажира. Поговаривают, что в соседнем Киевском особом военном округе отменены отпуска. И слишком уж усердствуют печать и радио, уговаривая всех, что войны не будет. Так стараются, так стараются, что поневоле испугаешься: с чего это они?..

...Мать умерла внезапно. Хотя, если честно, Ефим не слишком точно знал, внезапно ли? Семнадцатилетним реалистом он удрал из дома в Красную армию, мотался по фронтам Гражданской войны, затем гонялся за басмачами в раскаленных песках Каракумов, служил на Дальнем востоке, потом... Потом было еще много чего, когда все как-то было не до матери и старшего брата, оставшихся после катастрофы двадцатого года на территории панской Польши. Поначалу до него еще доходили скудные, малограмотные материнские весточки, а он раз в два-три месяца посылал ей в ответ из своего невеликого оклада батальонного комиссара несколько червонцев. Но и это прекратилось: пришли товарищи из ОГПУ и посоветовали прекратить связь с вражеским государством. Пришлось подчиниться - времена и впрямь были неспокойными, а неприятельская разведка из любого письма может выловить бесценную крупицу информации, которую в дальнейшем можно будет использовать против Советской России, и так окруженной кольцом врагов.

Единственное, что ему удалось - добиться разрешения пригласить мать и брата к себе. Насовсем. Под благожелательным присмотром знакомого гэпэушника Ефим написал соответствующее письмо, отправил его матери и стал ждать ответа. Который так и не пришел...

До тридцать девятого года у Ефима Левинзона не было никаких сведений ни о матери, ни о брате. И только когда Красная армия освободила земли Западной Белоруссии и Западной Украины, у него, тогда уже бригадного комиссара, появилась возможность повидать родных...

...Дома все было так, словно и не прошло двадцати лет с тех пор, когда молоденький реалист Фима, покидав в заплечный мешок немудреное бельишко, засунув туда же краюху хлеба и томик Маркса, ушел воевать за светлое будущее пролетариев всего мира. Тихое еврейское местечко, с потемневшим колодезем в центре, облупленными домишками, будто бы вдавившимися в землю, и маленькой, спрятавшейся в густом ивняке синагогой. Ефим остановил водителя - широкоскулого русоволосого кубанца - возле покосившегося забора, вылез из машины, распахнул жалобно скрипнувшую калитку и широким военным шагом двинулся вглубь заросшего малиной и бузиной садика - прямо к знакомому крыльцу...

Когда открылась дверь дома, прямо в лицо Ефиму пахнуло детством. Кислая шерсть, старые пергаменты, книжная пыль... И над всем этим - неистребимый запах сельди, из которой мама делает фаршмак.

- Йося, это ты? - от звука надтреснутого материнского голоса, у Ефима предательски защипало в носу и глазах. - Ты уже вернулся? Что, сегодня десятеро так и не собрались? Для молитвы в синагоге требуется как минимум десять "взрослыых" (старше 13 лет) евреев, чтобы молитва считалась коллективной. Этим пользовались нищие, сидевшие возле синагог, т.к. за небольшую плату, они могли принять участие в молитве для достижения необходимого числа.

Пошатнувшись, он шагнул вперед, в кухню, где возле стола хлопотала мама, порывисто обнял ее:

- Мамочка, это - я...

Со звоном разлетелась на осколки тарелка:

- Фимочка!..

Старая Двойра обнимала сына, и все недоверчиво щупала его лицо, шевиотовую гимнастерку с двумя орденами Красного знамени, чуть вытертый портупейный ремень:

- Фима... Фима... Неужели это - ты?..

Он не находил слов, и только молча сжимал ее худые плечи, оглаживал седые волосы...

- Мама, вы сегодня же соберетесь и переедете ко мне. У меня замечательная квартира: большая, светлая, очень уютная...

Ефим был уверен, что мать не откажется убраться из этой глухомани к нему, в Брянск, где жили его жена и дети. Воображение уже рисовало ему сцены мирной семейной жизни, в которой мать отдохнет наконец от нищеты, голода и постоянных забот...

- У нас найдется чемодан? Впрочем, мама, можешь хоть ничего не брать - новое купим...

И оглушительным снарядным разрывом стал ее отказ. Как же она поедет одна? А Йося?..

Может, Ефиму и удалось бы в конце концов уломать ее на переезд, если бы они были вдвоем, но тут скрипнула дверь и в комнату вошел брат. Должно быть, он очень спешил, потому что даже не снял с головы талес Талес - молитвенная шаль - предмет еврейской ритуалистики. Талесом покрывают голову и плечи во время молитвы..

Он не подошел к ним, а встал чуть в стороне, внимательно рассматривая младшего брата, и его суровое лицо не выражало никаких эмоций. От него веяло таким холодом, что Ефиму невольно захотелось передернуть плечами...

- Здравствуй, Йося... - Он смущенно отпустил мать и повернулся к брату, - Вот видишь, я и вернулся...

Иосав молчал. Затем, обращаясь к матери, спросил:

- Скажи, мама, разве ты не знаешь, что отринувший бога оскверняет дом истинных?

Двойра всплеснула руками и прикрыла рот. Ее лицо жалобно исказилось, и она тихо проговорила:

- Йося... Но это же твой брат...

- Адонай - отец наш. Отказавшийся от отца не может быть моим братом...

С этими словами он отвернулся и вышел вон из дому...

...От этих воспоминаний Ефима корежило так, словно он опять метался в тифозном бреду, как когда-то, в девятнадцатом. Как плакала мать, причитавшая: "У тебя - семья, а Йосик - он же один. Как же я его брошу?.." Как трясущимися пальцами убирала в жестяную коробку - шкатулку для нищих, - семьсот пятьдесят рублей - все что у него было с собой, и все норовила поцеловать его руку... Он старательно посылал матери деньги, он жарко, даже с каким-то надрывом, благодарила в письмах, написанных чужими, не всегда разборчивыми почерками - она так и не научилась писать, но на все приглашения неизменно отвечала отказом. Мать изобретала самые разные, порой совершенно нелепые причины, чтобы не обидеть Ефима, но он чувствовал, да нет - точно знал, что за всеми отказами стоит суровый старший брат. И вот теперь...

"Однако, - подумалось вдруг Ефиму, - Иосав сам отправил телеграмму. И сам сообщил срок похорон. Может быть, смерть матери сделает его менее нетерпимым?.."

...Вот и дом, вокруг которого уже собрались женщины в черном. Ефим вошел, не здороваясь ни с кем, приблизился к уже омытому, покрытому саваном телу матери. Прижался лбом к ее лбу, постоял так с минуту. Затем отвернулся и сел на скамье в углу. Брат - онен С момента смерти и до момента погребения правоверный иудей пребывающий в трауре называется онен (начавший скорбеть). Главная задача онена - организация похорон;, сухим голосом отдавал последние распоряжения. На Ефима он не смотрел...

- Мы поедем хоронить сегодня, после захода солнца, - словно бы не обращаясь ни к кому, сказал Иосав. - Суббота не будет осквернена...

И Ефим понял, что слова эти обращены именно к нему. "Что ж, - подумал он. - В воскресенье похороним, и в понедельник можно будет уже ехать обратно в корпус. Значит, я вернусь во вторник, двадцать четвертого июня..."

Глава 2

Похороны были простыми, и короткими - куда короче, чем долгая дорога к еврейскому кладбищу. Тихонько фыркала и мотала головой старая кляча, влекшая за собой скорбную, немилосердно скрипучую телегу. Братья сидели по разным сторонам закрытого гроба, не разговаривая, и даже не обращая внимания друг на друга.

На кладбище их уже ожидала свежее вырытая могила. Ефим подумал, что вряд ли могильщики рыли ночью, и, стало быть, могилу отрыли в субботу. Несмотря на тяжесть и боль утраты он усмехнулся: "Вот так-то вот, дорогой братец! Время вносит свои коррективы в твою глупую, бессмысленную веру! Уже и суббота не так уж свята!"

Должно быть, Иосав заметил мимолетную усмешку (ну, ведь не мысли же он прочитал!), потому что, не глядя на Ефима, обронил:

- Могилу рыли не евреи. Это можно, это не грех...

Ефим не ответил. Он вообще молчал все время, которое потребовалось, чтобы опустить гроб и засыпать его землей, прочитать псалмы и раздать похоронное угощение - каленые в печи яйца. И лишь когда все ушли, уехала телега, и они с Иосавом остались одни, он негромко спросил брата:

- Скажи мне, тебе не стыдно, что ты отобрал меня у матери и мать у меня? Совесть не гложет?

Иосав посмотрел на него исподлобья:

- Мать? Крия не сделал, сапоги не снял Криа - в еврейской традиции - ритуальное надрывание одежды ближайшими родственниками усопшего во время похорон. Согласно той же традиции, еврей в трауре не должен носить кожаную обувь., а туда же - "мать"...

- Прекрати! Можно подумать, маме было нужно, чтобы я пыхтел, пытаясь надорвать гимнастерку! Или чтобы я шел босиком! Маме было нужно, чтобы у нее были два сына, а не один!

- Ты так говоришь, что можно подумать, будто это я убежал из дому, отказался от нашей веры...

- Да плевать я хотел на твою веру! - Ефим схватил брата за грудки и ощутимо встряхнул, - Плевать, ясно тебе?! Хочешь верить? Валяй! У нас никому не запрещают ни долбиться лбом об пол в церкви, ни валять дурака в синагоге. Но никого и не заставляют, понял?!

- Правда? А не вы ли монахов в Сибирь ссылали, только за то, что они верили?

- Вовсе и не за то! Ссылали, потому что бездельники, тунеядцы! Работать не хотят, а есть - как за здрассьте! А у нас нет лишней еды!

- То-то вы ее у поляков отбирали!

- Чего?! Ты где такого наслушался?! Когда это мы у поляков еду отбирали?!

- Слухами земля полнится, а раз ты орешь, значит верно люди говорят! И вообще: что есть человек без бога? Ничто! Без веры человек жить не может!

Ефим перевел дух и почти спокойно спросил:

- А кто тебе сказал, Йося, что мы не верим? Мы верим, только не в бога, которого, кстати, и нет, а в коммунизм. И в человека - в то, что он все может и все сумеет...

Иосав тоже перевел дух и спросил тоже почти спокойным голосом:

- А кто же это вам сказал, что бога нет? Сами догадались, или подсказал кто?..

- Йося, я тебя умоляю! Летчики вон в небе летают - что-то они там никакого бога не видели. К чему бы это, а?

Иосав с жалостью поглядел на брата:

- Фима, ты можешь делать из себя идиота, но не надо делать его из меня! Кто такие были ваши летчики, чтобы бог явил им свой лик?

Ефим задумался. С этой стороны брата не переспорить, значит - надо зайти с другой. Он взял протянутое ему яйцо, облупил, посолил:

- Слушай, Иосав, ответь мне тогда вот на какой вопрос: почему твой бог так непоследователен? Дал евреям Землю Обетованную, потом сам же ее забрал, потом вообще разогнал евреев по всему миру? У нас, в Советском Союзе, евреям жить хорошо, потому что никто никогда не скажет тебе: "Ты -еврей и поэтому уходи с работы, уезжай из города, живи только тут, и больше никуда не выезжай!" У нас все равны, и даже в правительстве есть евреи. Один, к тому же - большой начальник, армейский комиссар Ефим имеет в виду Л.З. Мехлиса.. Это как генерал армии, между прочим, а если судить по старым временам - как полный генерал. Скажи, где еще есть такая страна, что обычный еврей из маленького местечка может стать генералом?

- Как ты, например? - насмешливо спросил Иосав.

Он покачал головой:

- Удивительно, Фима, какой же ты все-таки глупый. Вы все - не евреи, разве ты этого еще не понял?

Он прошел вперед и встал перед Ефимом, уткнув ему в грудь узловатый указательный палец:

- Еврей - это человек, который чтит субботу и все заповеди Торы. Еврей - это тот, кто постится в Йом Кипур и ест ягненка с марором и мацой в Песах Йом Кипур ("День искупления" ивр.) и Песах (букв. "Миновало, обошло" ивр.) - наиболее почитаемые еврейские праздники. Первый отмечают строгим постом, второй - ритуальной трапезой из пресного хлеба - мацы, горьких трав - марора и жаренного ягненка....

- Еврей, это тот, - в тон ему подхватил Ефим, - кто свистит и трещит трещоткой в синагоге в Пурим Пурим - еще один традиционный еврейский праздник, не предписанный, однако, Торой. Празднуется в честь избавления евреев от персидского ига. На Пурим в синагоге во время чтения "Книги Эстер" принято свистеть и трещать трещотками. Раввины всегда выступали против такого поведения, но традиции неизменно оказывались сильнее......

Иосав пытался грозно посмотреть на брата, но не удержался и прыснул. Он, также как и Ефим, вспомнил как им, тогда еще совсем мальчишкам влетело от раввина, и как покойный отец обещал наказать обоих отпрысков за трещотки и особенный, оглушительный свист, но когда ребе ушел, лишь посмеялся, да велел матери дать братьям еще по одной сладкой плюшке...

...Почему-то обоим вдруг расхотелось немедленно идти домой. Должно быть, смерть старой Двойры так повлияла на них, что как-то сразу забылись прошлые раздоры и обиды. Чуть ли не в обнимку братья зашагали в сторону от дороги, рассчитывая еще до обеда добраться до сторожки лесника и попросить у него удочек - наловить рыбы. Обоим ужасно не хотелось возвращаться в опустевший дом, где все будет напоминать им о матери...

Лесник выделил им не только удочки, но дал с собой соли, мешочек пшена, несколько картофелин, лук и хлеб, а после того, как Ефим дал ему тридцатирублевую бумажку, добавил и изрядную бутыль бимбера - мутного, крепчайшего самогона. Они сидели с удочками и попутно негромко переговаривались, продолжая свой религиозный спор.

-...Нет, Фима, я не скажу тебе "Ты прав", и вот почему: бог испытывает каждого человека, и если человек достоин - помогает ему, а если нет - делает ему нехорошо.

- Конечно - Ефим плюнул на червяка и снова закинул удочку. - Тебя послушать, так хуже вас с мамой людей не было. За что, скажи мне, бог не сказал маме: "Двойра Ициковна, ты всю свою жизнь работала, не покладая рук, ты похоронила четверых детей и мужа, и несмотря на это вырастила двух сыновей. Вот тебе за это моя большая признательность и награда"?

- А какую награду ты имеешь в виду? - очень серьезно спросил Иосав. - Может так быть, что бог наградил маму, просто ты этого не видишь?

Ефим отогнал назойливого комара, поскреб щеку:

- Ты, конечно, ждешь, что я сейчас скажу: "богатый дом, много еды, меньше забот"... Тогда ты возразишь, что счастье не в этом. И будешь прав. Поэтому я скажу тебе другое: награда - это мир, счастье и лад в доме. Это когда старший брат не говорит младшему: "Ты мне не брат", и не гонит его прочь от родного порога. Это когда старый человек видит своих внуков и радуется им и вместе с ними. Вот что, по-моему, награда, Иосав...

Тот отмолчался. Некоторое время братья сидели в тишине, нарушаемой лишь шелестом листьев, плеском воды да изредка - звуком бьющейся на крючке рыбы...

- ...Ты стал очень жестоким, брат. И не оттого ли это, что в твоей душе больше нет места богу?

- А разве ты не стал жестоким? Несмотря на то, что каждый день помногу раз повторял "Шма Исроэйль. Шма Исроэйль: Адойной Элойхейну - Адойной эход! - Внемли, Израиль: господь бог наш - господь един! (ивр.) Начало самой известной и наиболее часто повторяемой правоверными евреями молитвы."? Это сделало тебя мягким и сострадательным?

Снова долгое молчание. Ефим взвесил на руке кукан с рыбой:

- На уху хватит. Пойдем?

Иосав молча пошел за братом. Они разожгли костер, повесели одолженный у того же лесника котелок над огнем, и принялись, как в далеком-далеком детстве, готовить уху. Сперва сварили завернутую в тряпицу рыбную мелочь, потом забросили в бульон лук, пшено и рыбу покрупнее. Очищенная и разложенная на бересте картошка ждала своего часа...

- ...Мне было страшно, Фима. Страшно за тебя. Что ждет тебя после смерти? Долина Хинном Символ геенны огненной, ада в иудаизме. Собственно, слова "долина Хинном", звучащие на иврите как "ге Хинном", и трансформировались в греческую геенну.? И я думал, что если отказать тебе от дома, то ты опомнишься, вернешься, и все снова станет как раньше. Бог, он ведь простит, как простил сотворивших Золотого Тельца...

- Ага, и как простил евреев, которых угнали в рабство вавилоняне... Йося, не знаю, как тебе это объяснить, но бога нет! Ты можешь верить в него, можешь не верить, но его нет. Потому что если бы он был, это был бы очень плохой бог...

- Почему ты так говоришь?

- А вот скажи: почему богу неугодно, чтобы я женился на моей Кате? Чем богу не угодили наши дети?

- Ты же знаешь, что господь вывел наш народ...

- Да-да-да! Помню! Богоизбранный народ! Только ответь мне, Йося: бог сотворил только евреев, или немножечко и всех остальных людей тоже? Они ему что: не дети?

- Они сами отказались от нашего бога...

- Даже негры в Африке и индейцы в Америке? А ничего, что они и слыхом не слыхали ни о Торе, ни о нашем боге? Мой сын родился в тридцатом году - так он семисвечника не видал, не то, что синагоги?

- Значит, это ты виноват, что твой сын обречен на немилость господню. Зачем же ты перекладываешь свою вину на бога?

Ефим прищурился:

- Знаешь, кажется мне, что в этом случае товарищ Сталин намного милосерднее твоего бога Ефим имеет в виду слова И. В. Сталина, сказанные им на совещании передовых комбайнеров (1 декабря 1935 г.) в ответ на выступление участника совещания А. Г. Тильба: "Хоть я и сын кулака, но я буду честно бороться за дело рабочих и крестьян", на что и последовал знаменитый ответ (Правда. 1935. 4 дек.). . А разве может быть так, чтобы человек обогнал бога в милосердии?

Иосав вновь надолго замолк. Молчал и Ефим, и лишь ложки сосредоточенно стучали по котелку.

Бутыль бимбера опустела уже наполовину, когда Иосав вновь заговорил:

- Если верить выкрестам, то одному Еврейскому мальчику это удалось. Но ваш Сталин не милосерднее бога. Хотя он очень умен и знает, что делает. Просто бог смотрит шире и думает не только о сегодняшнем дне...

- Товарищ Сталин и все его соратники - тоже!

- Постой, Фима, не перебивай. Скажи, - Иосав задумался, подбирая слова, - вот если тебе вдруг сообщили: с завтрашнего дня настает коммунизм - ты бы обрадовался?

Настала черед глубоко задуматься Ефиму. Он чувствовал, что где-то есть подвох, но не понимал - где?

- Да, обрадовался бы.

- А чему бы ты обрадовался? Отмене денег? Ведь ничто другое бы не изменилось вот так вдруг. Люди останутся такие же, как и сейчас, товаров больше не станет... Так чему бы ты обрадовался?

Ефим озадаченно закурил. Все верно: нельзя вот так, с кондачка... Сначала надо подготовиться...

- Все верно, - согласно кивнул головой Иосав. - Сначала нужно воспитать людей, построить промышленность и все такое, верно?

- Да...

- А скажи мне, брат: ведь пока вы будете строить воспитывать, кто-то и погибнет, не дожив до вашего коммунизма, а?

- Ну, наверняка - пожал плечами Ефим. И тут же спохватился, - Но они погибнут ради счастья своих детей или внуков. Это ведь нужно для всех...

- Конечно. Но кто сказал тебе, что царство божье проще, чем ваш коммунизм? Я думаю, что оно намного сложнее. И, значит, людей нужно готовить дольше. Намного...

- Йося, мы и готовим. Не думай о нас плохо...

Костер догорел, и лишь багровые угли бросали свои неяркие отблески в ночную мглу. Уха доедена, бимбер допит. Но спор не угас, а наоборот разгорелся с новой силой:

- ...Но Фима, вы потеряли небо, вы прижались к земле. А земля... Ты говорил о евреях-генералах, о евреях-министрах... Да, я знаю, что вы называете их по-другому, но кувшин не перестанет быть кувшином, если назвать его глечиком... Вспомни о евреях Египта: Иосиф Прекрасный был приближен к фараону, а чем все кончилось? Исходом. Ты уверен, что воды моря разомкнуться перед вождями и вашими кумирами?

Ефим усмехнулся:

- То была воля фараона, одного фараона, а у нас все решает народ. А что плохого евреи сделали русским? Или, например, узбекам?.. И потом: после Исхода наш народ обрёл Землю Обетованную, но бродил для этого сорок лет. Сегодня не прошло и двадцати. А земля обетованная, вот она, где все равны, где сын сапожника равен сыну раввина, и где слова внука раввина учат в каждой школе...

- Ты про Маркса? Фима, а вы не боитесь? Если после первого лжепророка пала Иудея, то после второго, не падёт ли весь мир?

Ефим вскинулся, было, но промолчал, хотя по его лицу было видно, что с братом он не согласен. Категорически...

Глава 3

Длинный стальной меч парфянской выделки отбил в сторону короткий гладий Гладий - прямой меч римского пехотинца, короткий и широкий. Спата - длинный меч, принятый в римской кавалерии. Сика - римский кривой кинжал с широким и длинным клинком.. Эфраим рванул левой рукой верхний край продолговатого щита на себя и с размаху сунул острие клинка прямо в оскаленный рот легионера. Тот мгновенно рухнул, но на его месте возник новый. Если судить по кольчуге с бляхами - центурион...

В отличие от своих солдат, центурион бился без щита, надеясь, как видно, на свое умение, длинную спату и короткую сику, которую он держал по- сирийски, клинком к себе. Эфраим увернулся от резкого удара кинжала, и тут же спата вспорола войлочный доспех иудея...

- Проклятый!.. - парфянский клинок пробил защиту центуриона, но замедленный спатой и сикой бессильно грянул в оплечье ромейского доспеха. - Твоя мать спала с ослом!..

Центурион осклабился, - видно понимал иудейскую речь, - и быстро-быстро ткнул кинжалом, метясь в прореху. Эфраим еле успел уклониться, но понял, что если так пойдет и дальше, то в следующий раз он может и не успеть. Должно быть, это же понял и центурион, потому что заорал что-то на своем варварском наречии и удвоил натиск. От ощущения близости смерти руки точно налились свинцом. Эфраим механически отбивался, бормоча про себя "Шма Исраэль" и готовясь к неминуемому. Именно в этот момент над его плечом мелькнул длинный наконечник копья, и центурион свалился наземь, орошая камни своей кровью...

...Позавчера, в девятьсот семьдесят седьмой день осады, воинам германского легиона удалось поджечь деревянную баррикаду, которой сикарии загородили брешь в стене. Она горела весь вчерашний день, потому что евреи упорно заливали пламя водой, а легионеры с не меньшим упорством метали в брешь кувшины со смолой и нафтой. Но в соревновании воды и огня победил огонь - слишком уж много было тех, кто сражался на его стороне. Баррикада выгорела дотла. Даже на камнях двора и стен остались пятна копоти. И сегодня с утра, под звуки букцин, легионы пошли на приступ...

Сикарии встретили врагов у самого пролома, загородив его вместо баррикады стеной щитов. Об эту стену разбился натиск шестого легиона, но на помощь ему рванулся вспомогательный германский легион легата Септима Дектила. Рослые белокурые воины в кольчугах вместо лорик Лорика - пластинчатый доспех римского легионера времен Империи. Обладал намного лучшей защитой в ближнем бою, чем кольчуга, при почти такой же подвижности., ворвались в крепостной двор, вопя о скорой победе На древнегерманском языке фраза "Да здравствует победа!" звучит "Зиг хайль!" ("Sieg heil!"). В дальнейшем этот лозунг был использован германскими нацистами в качестве приветствия., но у сикриев на этот счет существовало свое мнение. Во дворе строй легионеров распался, и правильный бой превратился в сотни поединков...

...Эфраим пригнулся, пропуская над собой лезвие гладия, и ткнул мечом снизу вверх с такой силой, что пробил кольчугу германца не только на груди, но и на спине...

- Что ж вам в своих лесах-то не сиделось, дети шакалов?! Зачем пришли в наши пустыни?!

Гигант со спутанными белокурыми волосами, выбивавшимися из-под шлема, кинулся к Бен-Леви. Он был чуть не на голову выше Эфраима и потому пытался ударить иудея сверху. Увернувшись от очередного удара, Эфраим внезапно упал, в падении подрубил гиганту ноги и тут же откатился в сторону, пока его не затоптали свои или чужие. Или все вместе...

...Бой шел с переменным успехом. Германцев было во много раз больше, но иудеи сражались за свою свободу, и это добавляло им сил. Но исход штурма решили не воины сикариев, а их жены и дети. Выбравшись на стены, они принялись забрасывать прорвавшихся во двор римлян камнями. Иногда для этого подростки и женщины даже выламывали куски из стен. Не брезговали и трофейными ядрами римских онагров.

Оказавшиеся под градом булыжников, избиваемые мечами и копьями сикариев, римляне не выдержали. Остатки германцев сомкнули щиты и медленно отступили, унося с собой раненых и даже часть убитых. Защитники крепости смогли перевести дух. Хотя они и понимали, что это уже не надолго...

Тьма упала на крепость Массада так, словно Бог Израиля набросил на землю плотное черное покрывало. Вот и закончился еще один день осады. Один - из бесконечной череды бесконечно долгих дней...

- ...Что ты там так разглядываешь? - Эфраим Бен-Леви хлопнул по плечу лучника Алона. - Что ты можешь разглядеть в такой темноте, друг мой?

Вместо ответа Алон протянул над бруствером стены руку и молча указал на костры, яркими звездочками сиявшие в лагере легионеров:

- Вот они - звезды, предвещающие нашу погибель... - он тяжело вздохнул.

- Алон, если бы я знал тебя хуже, я бы сказал, что ты трусишь... - Эфраим усмехнулся и, бестрепетно глядя в исказившееся гневом лицо стрелка, продолжал - Но я знаю тебя слишком хорошо, чтобы не поверить в такое. Так что же с тобой случилось, мой верный друг?

С тех пор, как возглавлявший оборону Массады Элиэзер Бен-Яир погиб от случайного ядра римского онагра, Эфраим Бен-Леви взял на себя обязанности командира. И одним из главных моментов обороны почитал он боевой дух бойцов, дабы при отражении очередного приступа все действовали как один человек, железный телом и стальной духом...

- Прости меня, Эфраим, но я подумал: погибнем мы - что останется от свободы Израиля?

Алон вдруг натянул свой лук и пустил стрелу куда-то в темноту. Оттуда раздался крик, свидетельствовавший, что острота зрения лучника не ослабела за долгие месяцы осады. Эфраим восхищенно цокнул языком, воин смущенно потупился, но через мгновение снова посмотрел прямо в глаза своему командиру:

- Скажи мне: для чего мы здесь? Твой брат, почтенный Иосав Бен-Леви, говорит нам: "Мы служим лишь Богу! Мы не подчиняемся никому, кроме Бога!" Но разве это правда? Разве не подчинялись мы нашим царям: Шаулю, Давиду, Шломо? Разве мы не подчинялись Бен-Яиру, а теперь не подчиняемся ли мы тебе? А ведь ты - не Бог!

-Ты хочешь сдаться, Алон? - спросил Эфраим. - Если ты хочешь сдаться, я скажу тебе: "Алон, возьми жену и дочерей своих и иди". Я велю открыть ворота, и никто не пустит тебе стрелу или камень в спину.

- Ты не понял меня, - грустно сказал Алон. - Я не пойду сдаваться, ибо не желаю увидеть в конце своей жизни бесчестье жены моей и дочерей моих. Я не склоню свою шею под рабское ярмо ромеев. Но я спрашиваю тебя, Эфраим: где Бог? Почему он - тот, что вывел Мойше и весь народ наш из земли фараоновой, - почему он не заступится за нас ныне? Зачем ему нужна смерть моих дочерей - этих голубиц? Или, - тут лучник понизил голос до шепота, - может быть, он слабее римских богов? Их много, а он один?

Эфраим молчал. Затем он хлопнул себя ладонью по колену:

- Я схожу и спрошу брата. Я задам ему твои вопросы, - тут он сделал успокаивающий жест, - само собой, не называя, твоего имени. Я сам не прочь бы узнать: сколь долго еще будет Бог испытывать нас?..

... В крепостной синагоге горели светильники и Иосав Бен-Леви - раввин Массады - читал Тору. Несмотря на поздний час в синагоге было много народу: дети, старики и женщины - те, что не заняты были на кухне и не ухаживали за раненными.

- Послушай, брат! - голос Эфраима прервал монотонный голос Иосава, и загремел подобно трубам под сводами синагоги. - Воины мои спрашивают: доколе еще Бог желает испытывать нас? Если ему нужна наша смерть, почему он просто не скажет нам: "Умрите, дети Израиля!" Тогда мы изберем по жребию тех, кто приведет Его приговор в исполнение, и не запятнаем себя грехом самоубийства. Но ответь нам: за что Бог так благосклонен к ромеям?

В синагоге наступила такая тишина, что было слышно, как журчит вода в микве Ритуальный бассейн для омовения у иудеев.. Иосав Бен-Леви встал, выпрямился и грозно посмотрел в лицо младшего брата. И так грозен и суров был этот взгляд, что многие содрогнулись, а женщины поспешили укрыть детей, дабы не видеть им такого взгляда.

Но Эфраим Бен-Леви бестрепетно встретил этот взор, и так прямо и открыто смотрел он, что старший брат смутился и опустил глаза.

- Чего же хотите ты и твои воины Эфраим? - спросил Иосав. - Ужели ждете вы, что Господь явит ромеям свою мощь, как явил ее фараоновым ратям? Но дай спрошу: кто из вас Моше? Кто мнит себя равным ему?

Эфраим смешался было, но тут же нашел ответ:

- Я скажу тебе, брат, чего мы хотим. Мы хотим продолжать битву с ромеями. Мы хотим, чтобы свобода Израиля не погибла вместе с нами. Мы не просим у Бога помощи в бою, мы не просим у Него сонмы ангелов нам в поддержку, но мы молим Его позволить нам сражаться с нашими врагами за весь народ Израиля. И я хочу сказать тебе, брат: сейчас не время для славовсловий и псалмов, сейчас время для просить, даже требовать! Требуй, как требовал Шломо. Пусть нам позволено будет и дальше сражаться! Ибо ничего мы не жаждем так, как битвы за нашу свободу и за наш народ!

Иосав кивнул, и обратился лицом туда, где горел семирожковый светильник. Склонил голову и воззвал:

- Господи! Бог народа Израиля! К тебе взываем мы, последние сыны и дочери его!..

Эфраим слушал молитву брата, но в душе его была пустота. За три долгих года осады, он почти разуверился в боге и уже не помышлял ни о каких чудесах... Все это время он только сражался, убивал, снова сражался и снова убивал. И снова убивал. И опять убивал. Какие уж тут чудеса? А потому, когда прямо над алтарем исчезла стена синагоги, и распахнулось затянутое клубящейся тьмой НЕЧТО, он сперва не понял, что произошло. И лишь голос брата вывел его из оцепенения:

- Господь услышал мою молитву! Встаньте и идите!..

Глава 4

Утро в понедельник было солнечным и тихим. В такое утро так не хочется вставать, даже если ты спал не на мягких перинах и белых простынях родного дома, а всего лишь переночевал у потухшего костра в лесу возле безымянной речушки.

Ефим поморщился, когда луч солнца скользнул по лицу и уперся прямо в закрытые веки. Он уже давно не спал, а просто лежал, не открывая глаз, и прислушивался к голосам утра. Звенел заплутавший комарик, перекликались птицы, колошматил в дерево дятел и все - под аккомпанемент негромкого журчания водяных струй да шелеста ветвей и трав.

- Так бы лежал и лежал - пробормотал про себя Ефим. - И никогда бы не вставал...

Где-то далеко-далеко сломался сучок. "На выстрел похоже", - подумалось Ефиму. Еще один. Ломается и снова все как было раньше: птицы, дятел, река, листва... Только комарик замолк. Ветром, наверное, сдуло...

Сломался еще один сучок, а потом сразу - два. "Целая обойма", - машинально отметил Ефим, а руки уже намывали портянки и натягивали сапоги. ТТ из кобуры, патрон дослан в патронник...

- Йося! Йося! Вставай, стреляют!

- М-м-м-м...

- Вставай, где-то стреляют! - тут же, перекликаясь с дятлом, выдал длинную очередь пулемет. - Вставай, я тебе приказываю! Встать!

- Фима, ты сошел с ума? Я же не служу в вашей армии... - Сонное лицо Иосава постепенно приобрело осмысленное выражение, - Где стреляют? Ты уверен, что стреляют?

Последние слова он договаривал уже на бегу, потому что Ефим схватил брата за руку и силой втащил его в кусты орешника. Как оказалось - вовремя...

По тропинке, галдя и смеясь, прошли трое солдат в обмундировании серого цвета. Не красноармейцев. Один из одетых в фельдграу нес за плечом целых две винтовки, а второй - настоящий ручной пулемет. Левинзон-младший толкнул брата себе за спину, и прицелился, сосредоточенно ведя стволом ТТ вслед идущим. Ему яростно хотелось нажать на спуск - нечего солдатам Вермахта делать на территории Советского Союза! - но здравый смысл его останавливал: неизвестно, сколько их здесь всего. А если диверсанты - в том, что перед ним диверсанты, Ефим не сомневался - в перестрелке убьют его и Йосю, от которого в бою все равно никакого толка, то кто же сообщит местным властям об этих самых диверсантах? И тогда фашисты выполнят свое черное дело, для которого их сюда и забросили...

Но троица прошла, а больше никто не появлялся. "Малая группа - понял Ефим. - Хотя странно: что же это они не несут с собой тяжелого груза? Может, взрывчатка у них где-нибудь в тайнике?"

Решив, что одного из диверсантов он обязательно возьмет живьем, Ефим обернулся к Иосаву и, сделав страшное лицо, прижал палец к губам:

- Йося, сиди тихо - прошептал он. - Я - сейчас...

И с этими словами он скользнул вслед за наглой троицей.

Когда-то красноармеец Первой Конной Ефим Левинзон считался одним из лучших разведчиков не только своего полка и не только дивизии, но и всей Конармии. Недаром еще Семен Михайлович Буденный, тогда еще не маршал, вручил отчаянному комвзвода наган с дарственной гравировкой от РВС Республики на рукоятке, бормоча в усы: "Дожили. Жид казаков переказаковал!.." И недаром басмачи Туркестана за умение внезапно возникать в самых неожиданных для бандитов местах называли комиссара отдельного эскадрона Двенадцатой кавалерийской дивизии "Кызыл шайтан". А на Дальнем востоке комиссар батальона, в последствии - полка, Ефим Левинзон мог проверить бдительность часовых, неожиданно, точно призрак, появившись в районе охраняемого объекта. И хотя эти времена миновали, причем довольно давно, по следам диверсантов Ефим двигался почти бесшумно.

Он легко догнал их, благо диверсанты были на удивление беспечны, и втроем производили шума больше, чем иной взвод на марше. В какой-то момент они принялись что-то горланить, и это окончательно взбесило Ефима. Он выскочил из-за поворота тропы и, вскинув руку с пистолетом, рявкнул:

- Штииль! Пал иир вапен! Спокойно! Бросьте оружие! (идиш)

Он слышал, что идиш - еврейский жаргон, очень похож на немецкий, и надеялся, что его поймут. Трудно сказать, поняли ли диверсанты приказ, но они разом остановились и, обернувшись, вылупились на бригадного комиссара. Затем один из них поднял пулемет:

- Лешат орушие земла! Пуф-пуф! - и дурацки осклабился. - Болщевик - капут!

Наверное, он собирался добавить еще что-то, но Ефим не был намерен продолжать беседу. Он уже наметил того, кого будет брать живьем - красномордого толстячка в круглых очках на круглом рыхлом лице. Погоны на плечах очкарика были окантованы серебром. "Унтер-офицер, - сообразил Ефим, вспомнив справочник по знакам различия армий вероятных противников. - Ну вот тебя-то нам и надо..."

ТТ хлестко ударил дважды и двое весельчаков-диверсантов рухнули наземь. Толстый унтер рванул, было, с плеча винтовку, но пистолет гавкнул в третий раз, и незадачливый немец схватился за простреленное плечо.

Ефим подошел поближе, подобрал винтовку одного из убитых, проверил, заряжена ли, и слегка ткнул ей в сторону раненого унтера:

- Квомен цву мир! Подойди ко мне! (идиш)

Вот эту команду немец понял мгновенно и опасливо приблизился. Невзирая на ранение пленного, Ефим тут же нагрузил его ранцами и подсумками убитых.

- Парвертс! Вперед! (идиш)

Жалобно стеная пленный затрусил по тропинке туда, где остался Иосав. Прихватив остальное оружие, комбриг Левинзон двинулся за ним.

Ефим гнал пленного почти бегом. Попутно, по дороге он пытался допрашивать пленника, но то ли идиш все же не слишком походил на немецкий, то ли немец совершенно одурел от страха - разговор не клеился. Ефим попытался добавить пленнику "понимания" слегка ткнув того штыком пониже спины, но результатом стал только поросячий визг унтера и длинная тирада, из которой Ефим уловил только одно слово "арбайтер". Должно быть, немец просил пощады упирая на свое пролетарское происхождение...

...Выбравшийся из зарослей орешника Иосав с изумлением взирал на эту парочку. Затем неодобрительно покачал головой:

- Фима, Фима. Ну, разве можно так? Ты же видишь: молодой человек таки ранен, а ты нагрузил его мешками...

- Между прочим, - сообщил изрядно запыхавшийся - возраст все-таки! - Ефим, - этот "молодой человек" - диверсант и враг. А чтобы тебе было понятно - шейгец На идиш это слово используется для негативного определения нееврея-мужчины. Аналогично слову "гой", но носит более сильную негативную и эмоциональную окраску. Нееврейку-женщину в подобном контексте назовут "шикса"!

Унтер-офицер поднял голову и вперился в Иосава:

- Jude! - прохрипел он. - Dreck Jude!.. Еврей! Грязный еврей! (нем.)

И с этими словами уселся на землю, тяжело переводя дух.

- Ругается, - определил Ефим по интонации. - Знать бы еще, чего он говорит?..

- Говорит, что я - грязный еврей, - сообщил Иосав.

В этот момент немец добавил еще что-то. Иосав машинально перевел:

- Говорит, ничего, мол, скоро нас всех прикончат...

- Йося! Ты что - знаешь немецкий?!

- Фима! Ты наверное забыл, как в наших местах стояли немцы. За три года только такой лентяй как ты мог не выучить язык...

Ефим потупился. Иосав был абсолютно прав: когда в пятнадцатом они оказались на оккупированной немцами территории, его - двенадцатилетнего мальчишки, хватило только на то, чтобы воровать у немецких солдат патроны и леденцы. А Йося - голова! Язык выучил, да еще и не забыл...

Он просительно взглянул на брата, сразу напустившего на себя гордый вид:

- Йося, а можно я буду спрашивать, а ты переводить мои вопросы и его ответы, а?..

Через полчаса допроса Ефим перевел дух, вытер вспотевший лоб и сказал:

- Йося вели ему встать.

Когда же унтер поднялся, комбриг Левинзон коротко ткнул его штыком в основание черепа. Брезгливо вытер о землю кровь и, не глядя на распростертое у его ног тело, спросил:

- Что думаешь делать, брат?..

Глава 5

Известие о начавшейся войне и о том, что первый день войны, во время которого немецкие войска продвинулись чуть не на сорок километров вглубь советской территории, а пленный унтер называл именно такие данные, будто громом поразило обоих братьев. Впрочем, Иосав страдал меньше, так как, несмотря на брата-коммуниста, искренне полагал государство большевиков порождением йецер ха-ра Йецер ха-ра - "склонность к злу" (ивр.). В иудаизме - одна из двух "природных", данных богом сил, антагонист йецер ха-тов - склонности к добру. Йецер ха-ра побуждает творить злые деяния. Преодолевая зов йецер ха-ра человек, по мнению иудаистов, совершенствуется, готовясь занять место в божьем царстве., и надеялся, что цивилизованные и высококультурные немцы, разгромив коммунистов, озаботятся возвращением евреев в лоно веры. Никакие рассказы Ефима о положении евреев в нацистской Германии не производили на раввина ровно никакого впечатления...

- Фима, зачем ты думаешь, что я - дурак? Я понимаю: в Германии были погромы. Да, в больших городах - обязательно. Так они в России были, и что? Какое дело погромщикам было до маленьких местечек, в которых жили и живем мы? - Иосав важно поднял указующий перст - Никакого! И даже если немцы немножко не поладили со своими евреями, то нас это не коснется, я тебе говорю совершенно точно. Какое дело немцам до раввина Иосава, молочника Пини или кузнеца Мошки? Я понимаю, что комсомольца Яшу Минскера или таки председателя Сельсовета Наума Фельдмана они могут даже посадить в тюрьму. Но все остальные? Какое дело немцам до евреев, и какое дело евреям до немцев? Они соберут больше налогов? Пусть. Они воюют и им нужны деньги, им нужно мясо и молоко, лес и кожи. Они получат это и пойдут себе дальше, а евреи останутся. И пойдут в синагогу...

Именно на этих словах Иосав запнулся, осекся и замолчал. Братья вышли к сторожке лесника. Вернее, к тому месту, где совсем недавно была сторожка...

Изба сгорела и от нее теперь осталась только печь - черная и страшная, с покосившейся трубой. Возле забора валялась убитая собака. "Вот и первый "сучок", - сообразил Ефим. - Пса пристрелили, суки!.."

Второй "сучок" нашелся тут же. Жена лесника лежала на земле с застывшим на лице удивленным выражением. Под ней растеклась и застыла черным зеркалом кровь.

Остальные три "сучка" и пулеметная очередь обнаружились чуть подальше. За уцелевшей частью забора братья нашли самого хозяина сторожки. Бывшего хозяина. Бывшей сторожки.

Зажав в руке окровавленный топор, старик стоял, привалившись спиной к обгорелому тесу. Грудь ему разворотила пулеметная очередь, выпущенная, видимо, практически в упор.

- А топор-то - в крови, - отметил вслух Ефим. - Значит, дотянулся до кого-то...

Он посмотрел на брата:

- Йося, скажи: какое дело было немцам до лесника? Какое дело было леснику до немцев - понятно. Собаку убили, жену убили - поневоле за топор схватишься...

Иосав помолчал, но потом ответил:

- Знаешь, Фима, я тебе скажу так: случайность может быть любая. Собака укусила немца, тот в нее выстрелил, но промахнулся и попал в женщину...

- Йося?! Ты хочешь доказать мне, что ты - идиот? Даже такой невоенный человек как ты должен понимать: если стреляют в собаку, то в женщину можно попасть только если она лежит на земле! И что, скажи мне, женщина делала на земле?

Иосав задумался. По всему выходило, что брат прав, но верить в это никак не хотелось. В конце концов, это могли быть какие-нибудь неправильные немцы. Или пьяные...

Ефим думал о другом. Три винтовки и пулемет тащить с собой - тяжко. Да еще патроны... А потому он пристроил один маузер себе за плечо, а пулемет, конструкции которого он не знал, невзирая на протесты, навьючил на Иосава, рассудив, что разберется позже. Пулемет - слишком ценная веешь, чтобы от нее отказываться!

Две оставшиеся винтовки, завернув предварительно в остатки осторожно снятого с убитого лесника пиджачка и случившиеся поблизости старые мешки, Ефим аккуратно прикопал чуть в стороне от пожарища, рядом с приметной кривоватой елочкой. Вместе с патронами.

Покончив с вооружением, он посмотрел на Иосава:

- Йося, хоть они и не евреи, но похоронить их по-человечески надо. Поможешь?

Иосав, поморщившись, согласился. О чем немедленно пожалел...

- Фима! Что ты суешь мне эту ужасную лопату?! Я - раввин! Я прочту над могилами псалмы...

- Йося! Чтобы читать псалом над могилой, нужно сперва эту могилу выкопать! А если я вырою все один, то, когда нам встретятся немцы, у меня будут трястись руки, и я ни в кого не попаду. Ты этого хочешь?

Иосав очень не хотел, чтобы брат попал в немцев из пулемета, винтовки или пистолета. Он помнил добродушных немцев, которые во время Великой войны, квартировали в этих местах. Они не гнушались помочь крестьянам в полях, не отказывались поработать на дворах и даже в хлевах. Все что они хотели - чтобы им заплатили за работу. Желательно - самогоном. Но если Фима убьет кого-нибудь, немцы вряд ли будут особенно добродушными... Однако сказать это брату, Иосав не рискнул. Посмотрел ему в глаза - и не рискнул. А потому он со вздохом взялся за лопату и принялся ковырять землю...

Когда покойников зарыли и Иосав прочитал над ними приличествующие случаю псалмы, Ефим вдруг озабоченно потер лоб:

- Йося, скажи: топор в руках старика был окровавленный, или это мне привиделось?

Иосав подтвердил, что топор был в крови.

- Так вот что я тебе скажу, Йося: нам нужно немедля уходить отсюда. И быстро!

- Фима, я и сам не собирался здесь оставаться надолго, но с чего такая спешка? Я очень устал: думаешь, легко махать лопатой в моем возрасте?

- Йося, ты не забыл, что я всего на четыре года моложе тебя и что я тоже махал лопатой? А почему такая спешка, так я тебе легко отвечу. Лесник кого-то ударил топором, значит, здесь должен быть труп или раненый. А его нет, Йося, нет и все тут! И куда делся этот раненый, или этот труп? Ты видишь здесь немецкую могилу? Или где-то стонет раненый немец? Нет? Так я скажу тебе, куда он делся. Его увезли!

Иосав изумленно взирал на кричащего Ефима. Затем откашлялся:

- Фима, но зачем ты так кричишь? Увезли - очень хорошо, но что нам с этого?

- Иосав, - бригадный комиссар впервые назвал брата полным именем, - Иосав, ты даже глупее, чем мне показалось сперва. Увезли одного, а трое - остались. И те, кто увез раненого или убитого, знают, где искать этих троих. И, может быть, уже ищут...

Сказав это, Ефим буквально поволок брата по лесу, пытаясь сообразить: как бы это побыстрее добраться до дома и при этом не идти по дороге? В том, что дорога охраняется немцами, он не сомневался, а потому найдя подходящую, как ему показалось, тропинку, немедленно свернул на нее Ефиму казалось, что он узнает места, исхоженные и облазанные еще в детстве, и он уверенно шел, петляя между деревьями, ныряя в кустарники и перепрыгивая мелкие ручейки...

Память детства сыграла с бригкомиссаром злую шутку: через пару часов он понял, что заблудился окончательно. Еще некоторое время он двигался в выбранном направлении назло Иосаву, бросавшему на него ехидные взгляды, но, в конце концов, сдался.

- Йося, прости... - Ефим виновато почесал в затылке. - Ты не знаешь, куда нам надо свернуть, чтобы добраться домой?..

...Младший сержант-пограничник Михаил Фидельман висел на сосне. Почти два часа тому назад он попался в руки фашистов. Попался глупо и обидно: показалось, что перед ним только один немец...

Фидельмана послал с донесением в погранотряд командир заставы, старший лейтенант Шестопятов. Сутки застава отбивала немецкие атаки, но подходили к концу боеприпасы, было много раненых. Лейтенант велел младшему сержанту передать в отряде, что застава ведет бой и просит помощи. Фидельмана же старший лейтенант выбрал не случайно: ловкий как кошка, худощавый Михаил в совершенстве владел немецким, и, в случае чего, мог узнать из подслушанных вражеских разговоров ценную информацию, которая поможет ему быстрее добраться до командования отряда.

Фидельман вышел за пару часов до рассвета, долго осторожно полз по открытой местности, потом бежал, продираясь сквозь густой подлесок, и, наконец, выбрался к дороге. Там он и увидел немца, одиноко стоявшего возле здоровенного грузовика...

Пограничник дождался, пока немец подойдет к линии кустов поближе, прыгнул на него, точно тигр из засады, свалил врага ударом приклада и... оказался под прицелом двух десятков стволов. Кинулся было обратно в кусты, но что-то тяжелой ударило его по голове и он потерял сознание...

Когда он очнулся, то мир перед ним качался. И был перевернутым. Фидельман висел на сосне вниз головой, привязанный за ноги своими собственными штанами и кальсонами. Все тело болело - должно быть били крепко... Перед ним стояли немцы. Один из них, ухмыляясь, сообщил:

- Ты - еврей, но ты храбро сражался. Мы - солдаты фюрера, уважаем храбрость даже в евреях. Поэтому мы оставляем тебе жизнь, еврейчик. Можешь прославлять нашего фюрера Адольфа Гитлера за то, что тебя не расстреляли на месте.

Вместо ответа Михаил плюнул в немца кровавой слюной. Немец осклабился еще шире, вытер лицо:

- Хорошая попытка, еврейчик. Но ты не надейся: никто тебя не пристрелит. Виси себе. Счастливо оставаться!

И машина с немцами в кузове ушла, а Фидельман остался висеть. Он не знал, сколько он уже провисел. Иногда он впадал в беспамятство, а иногда приходил в себя, и видел, как перед его глазами, застланными кровавым туманом, проносятся автомобили, танки и бронетранспортеры немцев. От бессилия ему хотелось заплакать, но слез не было. Только сухая бешенная ненависть...

-...Йося! Ты можешь осторожнее?! Это все-таки молодой человек, а не мешок с углем.

Фидельман очнулся от того, что его довольно чувствительно приложили о землю. Голова болела так, словно вот-вот расколется как гнилой орех, руки, раньше туго стянутые веревкой, теперь были свободны, и жутко чесались, а во рту было ужасно горько...

- Очнись, парень! Очнись! - Михаил почувствовал, что его бьют по щекам, - Товарищ младший сержант, я приказываю вам открыть глаза!

Застонав от усилия, он разлепил веки и с удивлением увидел склонившегося над ним бригадного комиссара в полной форме и странного человека в черном пиджаке и черной шляпе, из-под которой выбивались длинные, нечесаные волосы. Фидельман был бы готов поклясться, что это - раввин, но за плечом черного человека висел немецкий пулемет MG-34. А раввинов с пулеметами не бывает - это Михаил знал совершенно точно...

- Очнулся? Ну и молодец! - радостно улыбнулся бригадный комиссар. - Говорить можешь?

- Могу... - тяжело ворочая распухшим языком пробормотал Фидельман. И попросил, - Воды...

В губы ему ткнулось горлышко фляги, по лицу потекли струйки. Он глотал, давясь, шумно чмокая губами и наслаждаясь удивительным вкусом воды, восхитительно пахнущей свежестью и чуть-чуть болотом. Вода вернула его к жизни. Он сел, огляделся...

- Ой! - Он по-бабьи прикрылся руками. - Ой!..

Сразу же прошла голова, перестали болеть помятые бока и поврежденные ребра. От пояса вниз он был совершенно голым...

Бригкомиссар снова улыбнулся:

- Сынок, не переживай. Сейчас все устроим. Ты встать-то сможешь? А ну-ка...

Опираясь на плечо комиссара, Фидельман поднялся на ноги, пошатнулся, но устоял. С трудом сфокусировал взгляд и увидел свои сапоги, поверх которых лежали немецкие брюки и трусы. Он удивленно посмотрел на бригадного комиссара.

- Надевай, надевай. Их хозяин не обидится...

С трудом одевшись, Михаил выпрямился:

- Товарищ бригадный комиссар! Младший сержант Фидельман отправлен командиром заставы делегатом связи к командованию погранотряда...

- В настоящий момент младший сержант Фидельман поступает в распоряжение бригадного комиссара Левинзона. Вопросы? Нет? Замечательно. Товарищ Фидельман, вы с немецким пулеметом знакомы?..

Глава 6

...В родное местечко братья Левинзоны и Фидельман попали лишь следующим утром. Сперва они вернулись к тому месту, где были закопаны остальные винтовки, потом осторожно шли, обходя места, где могут оказаться немцы, а когда не буквально нос к носу столкнулись с разъездом немецких разведчиков-мотоциклистов - приняли бой. Несмотря на отчаянное сопротивление Иосава...

- Фима! Я отказываюсь участвовать в этой авантюре! Почему ты все время стреляешь в людей? Да еще сбиваешь с толку приличного молодого человека, наверняка - из хорошей еврейской семьи!

- Йося, ничего что у мальчика на груди комсомольский значок? И мальчик служит в пограничниках?

- Это не имеет значения! Ты дурно влияешь на него. Он бы уже давно мог договориться с немцами...

- Товарищ Левинзон, вы меня, конечно, извините, но ведь немцы меня повесили за ноги! Я с ними должен после этого договариваться?

- А кто просил вас, молодой человек, кидаться на солдата и бить его по голове прикладом? Вот вас и наказали.

Правда, последние слова Иосав произнес уже значительно менее уверенным тоном.

- Йося, не смеши меня и товарища пограничника! Хороши же твои "вежливые и воспитанные" немцы, если так поступают с пленным...

- Фима, кто-то совсем недавно убил пленного. Это был не ты?

Ефим хмыкнул:

- Йося, я просто убил его, а не вспорол живот, привязав к муравейнику. По-моему, есть разница между тем, что сделали они с нашим молодым товарищем, и тем, что сделал я. Ты думаешь иначе?

Иосав действительно думал иначе, но решил не спорить о частностях, а перейти сразу к главному:

- Послушай Фима. Я сейчас скажу тебе одну важную вещь, а ты - ты можешь даже выстрелить в меня из своей винтовки, но все равно будешь должен признать мою правоту!

Иосав выпрямился и гордо прошелся, точно командир, перед Ефимом и Михаилом, изумленно взиравшими на преображение священника:

- Евреи - мирный народ, потому что всегда находятся под защитой Бога! И если еврей хватается за оружие, то это обычно скверно для него кончается. А вот если еврей взыскует Божьей защиты, то все для него будет хорошо. И я не позволю тебе, Фима, и вам, молодой человек, сбивать с пути тех, кто под Высшей защитой! Я употреблю все свое влияние, я буду взывать к разуму, к чадолюбию, наших людей с тем, чтобы они не вздумали идти за вами, глупцы, по дороге войны, горя и страданий. Любой мир - даже самый плохой! - лучше самой замечательной войны...

Бригадный комиссар и пограничник шли следом за раввином, который уверенно вел их по лесу к местечку. Вот уже показались вдалеке крыши утонувших в зелени домов, вот уже можно разглядеть невысокие плетни, вот...

-... И потому я говорю тебе, Фима, и вам, молодой человек: не смейте устраивать у нас вашу ужасную пропаганду! Вы, конечно, можете забрать с собой Наума Фельдмана и Яшу Минскера, но остальных...

- Товарищ бригадный комиссар, - неожиданно перебил разошедшегося Иосава Фидельман. - Странно: собак не слышно...

Ефим прислушался, но ничего не услышал: Иосав продолжал вещать. Он дернул брата за рукав:

- Йося, помолчи, пожалуйста! Мальчик прав: собаки молчат. Это странно...

- Почему? - удивился Иосав. - Я - не чужой, зачем же им на меня лаять?

- А я?

- К тебе они могли привыкнуть...

- За один день? Я бы засмеялся, но мне не смешно. И потом: с нами пограничник...

Иосав задумался. Как ни неприятно было это признавать, но брат и юнец в зеленой фуражке были правы. Собаки молчали, и это было странно...

В местечко они вошли осторожно, крадучись. Впереди - Ефим, с винтовкой наизготовку, следом - нервно озирающийся Иосав, замыкающим - Фидельман с пулеметом наперевес. Около второго от границы местечка дома, Ефим остановился. Молча показал на распахнутую дверь, на выбитые стекла окон.

Иосав нерешительно открыл калитку и подошел к крыльцу:

- Хирш, ты дома?

Молчание.

- Кто-нибудь есть дома?

Молчание. Иосав нерешительно поставил ногу на ступеньку, обернулся, просяще посмотрел на брата. Тот кивнул, сделал знак Фидельману и бесшумно приблизился к дому. Огляделся и исчез в распахнутой двери. Иосав и и Михаил молча ждали его возвращения.

Ефим появился внезапно. Схватил за рукав растерявшегося Иосава и потащил его в дом. Пинком распахнул покосившуюся дверь в комнату:

- Смотри! Это защита твоего Бога?!

Иосав зажал рукой рот. Прямо перед ним на полу лежало тельце двухлетнего внук Хирша - Муси. Живот ребенка был вспорот и по лоскутному половичку расплывались осклизлые синеватые внутренности Здесь и далее приводятся реальные факты зверств немецко-фашистских захватчиков на территории СССР. Все они указаны в нотах НКИД СССР от ноября 1941, января и апреля 1942 гг., а также в материалах Нюрнбергского процесса....

Чувствуя, как живот скрутили рвотные спазмы, раввин отвернулся. Лучше бы он этого не делал! Прямо на него, не мигая, уставилась голова жены Хирша, Ривки. Спутанные седоватые волосы были в крови, а кроме головы ничего и не было. Ниже шеи висели какие-то кровавые лохмотья, но где тело бедной женщины Иосаву не ответил бы никто...

Раввин выбежал из дома на улицу. Его мучительно вырвало пустым желудком, но не это было самым страшным. Самым страшным было осознание того, почему молчали собаки в местечки, почему не было слышно ни одного голоса...

- Боже! Бог Израиля!! За что ты оставил нас?!!

Ефим и Михаил, оставив раввина, двинулись дальше, в надежде, что найдется хоть кто-то живой. Но везде было одно и тоже: убитые собаки, убитые маленькие дети, пустые дома... Внезапно Фидельман шарахнулся назад.

- Миша, что с вами? Мать моя!..

На здании сельсовета вместо флага висел человек. Вернее - останки человека. Лишь подойдя поближе, Ефим Левинзон смог разобрать, что это был единственный комсомолец местечка Яков Минскер. Он был абсолютно голый, но казалось, что на нем ярко-алые штаны - с ног до пояса кожа была содрана. Глаза Яше выкололи должно быть еще при жизни, а на лбу вырезали "Щит Давида" Шестиконечная звезда именуется у евреев именно так. Более распространенные названия "Звезда Давида" и "Соломонова печать" приняты у неевреев..

Но это было еще не все. На самой площади лежал сгоревший заживо человек. Должно быть председателя сельсовета Наума Фельдмана облили бензином и подожгли, а потом любовались как мечется и кричит сгорающий заживо человек. В Туркестане Ефим видел, что творили басмачи, но от европейцев ожидать чего-то подобного он не мог. "Цивилизованные и культурные немцы, - вспомнил он слова брата. - Правильно товарищ Сталин говорил о прогнившей западной цивилизации. Они же в дикарстве даже диких туркестанцев перещеголяли..."

Неожиданно его слух уловил какой-то странный звук. Будто мяукала кошка. Ефим огляделся. Возле стены сельсовета неудержимо рвало Фидельмана, но звук был не оттуда...

- Товарищ младший сержант, вы не могли бы прекратить?..

Михаила это просьба удивила настолько, что он смог справится с рвотными позывами и смолк. Ефим прислушался. Положительно, звук шел откуда-то слева. Держа наперевес винтовку с примкнутым штыком, Левинзон двинулся туда, где, как он помнил, находилась деревенская кузница...

...Перед кузницей на земле валялась обнаженная молодая женщина с окровавленными ногами и вырезанными грудями. А у стены кузни дергался и тихо скулил кузнец - гигант Мошка. Шагнуть к своей жене он не мог: руки и ноги его были прибиты гвоздями...

Покуда Михаил и Ефим вынимали гвозди и бинтовали несчастного, Мошка сбивчиво рассказывал, что именно произошло в местечке...

- Они на грузовиках приехали... сразу погнали на площадь. Кто не мог идти - убивали... Они Ханну за титьки... а я - за молот. Голову одному проломил, а они... прибили меня и по лицу били, чтобы смотрел... Они ее все... а потом резать начали...Она кричит, а они ее режут... Потом на площади закричали... Долго кричали... А Ханна молчала... У соседей тоже кричали... Там Фира беременная... Йошку в Красную армию взяли, а Фира одна осталась... Долго кричала...

Ефим уже не слушал заговаривающегося кузнеца. Он бежал в соседний дом, вихрем влетел внутрь... И понял, что торопиться было уже поздно...

Молодая женщина, на последних месяцах беременности тоже была изнасилована. Но видно немцам этого показалось мало. Они привязали несчастную к постели, разбили стекло на фотографии ее мужа - молодого нескладного паренька в красноармейской форме и воткнули осколки в живот страдалице, укрепив фото между ними. Смотри, мол, на своего муженька...

Выйдя из дому Фиры, бригадный комиссар увидел Иосава, который склонился на Мошкой и что-то утешающее говорил. В голове у Ефима помутилось. Он подошел к брату, рванул его за лацканы пиджака, разворачивая к себе:

- Евреи под защитой бога?! Ты так говорил?! Смотри, Иосав, хорошо смотри! Вот они, не взявшиеся за оружие, взыскавшие божьей защиты! Это твоя защита?!!

С губ Ефима летели капли слюны. Иосав мотался в его руках, словно тряпичная кукла...

- Я обрек своего сына на вечные муки?! Плевать и я, и он хотели на эти муки, если в жизни бог дозволяет такое! Кому он нужен, твой бог, если люди из-за него не защищаются сами, а он защитить их не в состоянии?! Кому, я тебя спрашиваю?!!

Ефим разжал руки, и Иосав отлетел в сторону на несколько метров. Он упал на колени и...

- Боже! Бог Израиля! Дай своему народу силу сражаться с врагами! Боже, Единый! Не оставь нас своей милостью и укрепи наши руки и наши сердца!..

Ефим и Михаил застыли в изумлении. Задняя стена сельсовета, обращенная в сторону кузни, вдруг задрожала, очертания ее расплылись, подернулись серым туманом. Клубы тумана быстро темнели, и вдруг из них шагнул человек. Щурясь от солнца, огляделся и, упав на колени, горячо заговорил на незнакомом языке. Иосав машинально перевел:

- Благословен будь Бог детей Израиля! Единый, тебе возносим хвалу, что не оставил нас своей милостью!..

Глава 7

Очутившись в незнакомом месте, Эфраим первым делом осмотрелся. Вначале он решил, что в деревушке, куда они попали по велению Господню, был бой, но тут же поправился: не бой - бойня! Не похоже было, чтобы хоть кто-то сопротивлялся, разве что вон тот здоровяк, чем-то похожий на оружейника Мецады - Шмуэля Бар-Дов. Здоровяку изрядно досталось: руки и ноги забинтованы белыми тряпками, сквозь которые проступает кровь.

А вот суровый человек со странным копьем и молодой парень, за плечом которого висит и вовсе уж непонятное нечто явно пришли недавно. Иначе тоже бы сражались: у них по глазам видно, что без боя их не возьмешь...

Пурпур на рукавах того, кого местный хахам назвал "Ефимом-красным комиссаром" и чутье, которое появляется у старых воинов, подсказали: перед ним - командир. И хотя Эфраим не любил подчиняться, здесь он был готов принять главенство этого человека. Во-первых, потому что глупо лезть в бой, если ничего не знаешь ни о враге, ни о местности, ни о своих войсках. А во-вторых, этот "Ефим" чем-то нравился Эфраиму. Было в нем что-то неуловимо знакомое, но пока Эфраим не мог понять - что?..

...Четыре сотни вновь прибывших произвели на Ефима неизгладимое впечатление. А когда Иосав соблаговолил наконец объяснить, откуда прибыли незнакомцы, Ефим чуть было не поверил в бога. Конечно, придется потратить немало времени, чтобы научить их пользоваться современным оружием, но это - настоящие бойцы! Причем все - от мала до велика...

...Молодой парень в странной одежде, похожей на одежду Ефима-красного комиссара, Эфраиму тоже понравился. Гибкий, жилистый он, наверное, был хорош и в рукопашном бою, но по манере держаться, Эфраим безошибочно определил: "Пращник или лучник. Притом - из лучших".

Разглядывая эту троицу, Эфраим легко представил себе, что же произошло в деревне. Должно быть, Ефим-красный комиссар, послал здоровяка в разведку, хотя странно, почему не лучника? Посланный попался в руки врагов, которые пытали и распяли лазутчика, но тот выжил. Его освободили после ухода вражеского отряда, и, значит, враги не ожидали обнаружить Ефима столь близко от себя, иначе здоровяку просто перерезали бы глотку. А этот, похожий на оружейника - молодец! Пытали крепко, но командира и отряд он не выдал...

...Была, правда, и еще одна сложность в отношениях с новичками: Ефим не знал иврит. Фидельман, разумеется - тоже. "Ну, на первое время, обойдемся Йосиным переводом, а там подучим бойцов русскому. И будет все в порядке..."

Он шагнул к человеку в высоком шлеме, в котором безошибочным чутьем старого служаки распознал командира:

- Йося, переводи. Твои люди сыты? Им нужна вода?

Эфраим выслушал перевод и ответил:

- Еды и питья нам не надо. Но ответствуй: это были римляне? Это они уничтожили иудеев?

Ефим замешкался, затем произнес:

- Это сделали немцы. Германия, понятно? - Затем он вспомнил Ось Берлин-Рим-Токио и добавил, - Но итальянцы воюют вместе с ними. Союзники...

Эфраим кивнул:

- Мы знаем. Мы бились с римлянами и побеждали, но потом они привели диких германцев, которые пьют кровь поверженных и коптят отрубленные головы врагов. Мы не устояли... - Он положил руку на рукоять меча - Верь мне, красный комиссар, мы сражались, словно разъяренные львы пустыни, но нас было мало, а врагов - без числа. И мы не устояли...

В свою очередь Ефим тоже кивнул. Он никак не мог вспомнить: когда это древние израильтяне сражались с германцами, но, в конце концов, пришел к выводу, что это и не важно...

Эфраим, приободрившись, продолжил:

- Я и мои люди готовы идти с тобой, Ефим-красный комиссар! Ты сражаешься с германцами, но они и наши враги тоже. Веди же нас, дабы мы мечом показали всем, чего стоят воины Мецады!

- Они наших по дороге угнали... - неожиданно сообщил Мошка. - Кого здесь не прибили... Кричали "Гетто, гетто!"... Сперва грузовики уехали, а потом... потом наших построили в колонну и погнали...

Ефим резко обернулся к кузнецу, сидевшему на земле, привалившись к окровавленной стене кузни:

- Моисей, ты уверен? Точно угнали? К станции?

В голове его словно защелкал арифмометр: "Налет на местечко случился на самом рассвете, много - через час. Предположим, что они управились здесь со своей "работой" за час. Тогда они вышли, - Ефим взглянул на часы, - всего-то четыре часа как. А до станции - почти тридцать километров. Если по дороге. А вот через лес, напрямки - не больше двенадцати. Значит..."

Он внимательно посмотрел на Эфраима, потом бросил Иосаву:

- Переводи дословно: Эфраим, твои люди выдержат, если придется бежать три часа подряд?

- Да, Ефим-красный комиссар!

- Врагов - три-четыре десятка, но там наши люди. Немцы гонят их - Ефим запнулся, пытаясь сообразить: знают ли древние евреи слово "гетто"?

Иосав перевел сказанное, и теперь вопросительно поглядывал на Ефима, ожидая продолжения, когда внезапно Эфраим прервал затянувшуюся паузу:

- Я понял. Их взяли в рабство. Ты хочешь освободить жителей деревни?

- Да.

- Сколько врагов здесь было?

- Не более четырех десятков... думаю.

- Хорошо, - Эфраим приложил правую руку к груди. - Я отберу лучших из своих, и мы пойдем с тобой...

...Уже отбежав от местечка километра на полтора, Ефим вдруг остановился. Иосав не пошел с ним, и как же теперь разговаривать с защитниками Массады? Он оглянулся: на тропе стояли Эфраим и полсотни его воинов. Младший сержант Фидельман шел в колонне замыкающим.

Эфраим вопросительно взглянул на Ефима и что-то спросил. На всякий случай Ефим кивнул, а потом махнул рукой и побежал по тропе. Сзади раздался мерный топот сотни ног. "Как-нибудь договоримся, - Думал бригадный комиссар. - Хоть жестами. Вон, в девятнадцатом в Красной армии даже китайцы были - и ничего. Общались же как-то. Сейчас главное, чтобы с мечами на автоматы сразу не кинулись, а потом... потом и посмотрим"...

...Ефрейтор Пап ехал на велосипеде, и поглядывал на конвоируемых евреев. "Дохлятина, - размышлял он. - Жалкая, бесполезная дохлятина!" Вид у бредущих по дороге людей был и в самом деле неважный, хотя, казалось бы, что с ними такого уж сделали. Подумаешь, позабавились с несколькими еврейскими бабенками и дали нескольким жидам по шее. Больше-то их особо и не обидели. Даже наоборот: разрешили прихватить с собой кое-что из еды и вещей. А то, что согласно приказу, уничтожили еврейскую мелкоту и стариков на месте, так этим же только легче: не надо щенков своих тащить, надрываться.

Приказ полковника был ясным и недвусмысленным: пригнать на ремонт моста в помощь саперам всех работоспособных евреев. Чертов мост взорвали русские, когда улепетывали от победоносного Вермахта, и теперь у моторизованного полка возникла непредвиденная задержка...

...Выйдя на дорогу Ефим наконец вздохнул свободно: колонна еще не проходила. В дорожной пыли ясно читались следы автомобильных скатов, причем ушлый Фидельман еще и определил, что грузовики прошли из местечка. А вот следов множества людей - не было...

...Оказалось, что понять жестикуляцию Ефима-красного комиссара - раз плюнуть. Сикарии имели изрядный опыт нападений на вражеские обозы, да и, чего греха таить, случалось им и караваны ощипывать, так что расставить людей в засаде было несложно. Эфраим это сделал бы и сам, вот разве что Ефим помог ему определить длину карава... то есть колонны. Сигналом к атаке оба командира договорились считать стрелу Алона, причем красный комиссар пояснил: их оружие - шумное, и потому вступит, если уж только совсем выхода не останется, чтобы не привлекать зря другие отряды врага. Что такое "шумное оружие" Эфраим представлял плохо, но решил, что это что-то вроде зажигательных горшков, которые пылали с грозным гулом, а иногда и взрывались.

Наконец, все бойцы заняли свои места. И вовремя! Эфраим увидел, как молодой воин Ефима предупреждающе поднял руку и прислушался. Вдалеке явственно различались шум множества ног и тонкие женские причитания. Он повернулся к Алону и кивнул. Тот поднял свой небольшой лук из рогов антилопы, наложил стрелу на тетиву...

...Пап сплюнул, поражаясь неблагодарности евреев. Нет бы радоваться, что их освободили от обузы, так нет же - до сих пор воют! Прав, прав великий фюрер германской нации, когда говорит, что еврей - хуже собаки, ибо есть существо неблагодарное! Он посмотрел вперед и в который раз полюбовался своим командиром, лейтенантом Верингом. Тот ехал в коляске мотоцикла: стройный, подтянутый, в чистом мундире, который оставался чистым, несмотря на дорожную пыль. Образец немецкого офицера! И образец для германской молодежи: тверд как крупповская сталь, проворен как борзая, неподатлив на разрыв, как кусок кожи Не слишком точная цитата из книги А. Гитлера "Моя борьба". Подлинная цитата: "Для этого нужны были люди соответствующих физических и идейных качеств, люди, которые усвоили себе те военные добродетели, которые можно характеризовать так: быстры и ловки как гончие, упруги и упорны как кожа, тверды и несгибаемы, как крупповская сталь".

...

...Алон удивленно посмотрел на германца, оседлавшего странную двухколесную повозку. "Как это он с нее не падает?" - подумал лучник, но особо размышлять над этой загадкой не стал. Перед ним был враг и этого было достаточно. Заскрипела тетива...

Размышления ефрейтора были прерваны грубым и совершенно неожиданным образом. В левый глаз Папа вонзилась стрела. Пущенная с расстояния не более сорока метров, она насквозь пробила череп, и вышла из затылка, прихватив с собой пилотку, которая весело закачалась на острие. Одновременно с этим, лейтенант Веринг получил в основание черепа пущенное из пращи обожженное глинянное ядро. Весило оно почти как четверть кирпича, так что не удивительно, что лейтенант вылетел из мотоциклетной коляски, точно пробка из бутылки, и, пролетев пару метров, шлепнулся прямо в заросли крапивы. Впрочем, это ему уже было безразлично, равно как и все остальное, ибо лейтенант Веринг оставил эту юдоль скорбей навсегда...

Двое рядовых, что плелись в хвосте колонны, еще не успели ничего понять, как сзади им свистнули. Они синхронно оглянулись. Две трофейных римских спаты прошлись им по шеям тоже синхронно, после чего сикарии кошками метнулись вперед, убивая тех, кто был в серой форме.

Сержант Фидельман изумленно смотрел, как из зарослей лещины прямо на здоровенного немца выскочил худой и гибкий, словно хлыст, паренек лет пятнадцати. Словно танцуя, он качнулся в сторону, ловко оттолкнул от себя ствол винтовки и ткнул противника в горло кривым кинжалом. Тот рухнул, обливаясь кровью, а паренек, уже висел на спине второго солдата, вцепившись растопыренными пальцами ему в глаза. Широкоплечий иудей, который перед этим увернулся от удара штыком, тут же добил ослепленного противника ударом меча, вспоров ему живот круговым движением.

Немцев резали быстро и как-то удивительно легко. Древнее оружие сикариев Эфраима Бен-Леви сыграло дурную шутку над солдатами Вермахта. Когда перед ними возникал человек с мечом, луком или копьем в руках, немцы успевали удивиться, но больше они уже не успевали ничего. Сикарии же наоборот излишней впечатлительностью не отличались, а потому резали оккупантов спокойно и деловито, лишь радуясь тому, что те почти не сопротивляются...

Ефим, вовремя сообразил, что так не останется никого, кого можно было бы прихватить в качестве языка, и рванулся вперед. Фидельман - следом за ним. Они еле успели вырвать из рук бойцов Эфраима двух последних немцев, и принялись вязать им руки. Сообразив что-то, сикарии кинулись им помогать...

Вся операция по освобождению жителей заняла не более двух, много - трех минут. Люди оцепенело стояли на дороге и смотрели на своих спасителей, не веря и не понимая, что же только что произошло? Ефим взял руководство на себя:

- Товарищи! Вы свободны! Если хотите - можете возвращаться по домам!

Толпа дружно развернулась и бросилась по дороге назад. Ефим, надсаживаясь, заорал:

- Товарищи! Мы - бойцы Красной армии просим вас об одном! Прячьтесь! Красная армия скоро вернется, но пока... Вы все видели, что творят эти нелюди! Поэтому прячьтесь!

Несколько мужчин услышав это остановились, затем один из них нерешительно подошел к Ефиму. Левинзон узнал его: это был портной Калеб Палатник. Он был ровесником Ефима и в детстве они частенько играли вместе...

- Товарищ Левинзон, - нерешительно начал Калеб. - А вот евреи - они могут только прятаться, или, если надо, могут помочь? Я например прятаться не хочу: я их убивать хочу!

- Товарищ Палатник, - Ефим чуть улыбнулся. - Конечно, вы можете и даже должны помочь! - Он обвел рукой бойцов Массады, потом хлопнул портного по плечу, - Каля, что за церемонии? Ты видишь, во что они одеты? Ты понимаешь, что так ходить нельзя? Их надо будет переодеть и ты поможешь этим больше, чем если возьмешь винтовку. Ты стрелять умеешь?

- Не пробовал...

- И не пробуй! Научим - будешь стрелять, а пока... Пока поясни товарищам, что надо собрать одежду с убитых. Ту, которую легко сможешь перешить. Понял? Выполняй!..

Палатник боязливо потоптался, но, пересилив страх, подошел к сикариям. Ефим так и не понял, как Калеб сумел договориться с древними иудеями, но уже через полчаса после сбора трофеев, портной гордо вышагивал вместе с ними в одном строю. Кто-то из воинов Эфраима затянул лихую, победную, хотя и немного диковатую песню, остальные подхватили... Ефим заметил, что Палатник подтягивает, и хотя слуха и голоса у Калеба отродясь не было, он очень старался. Так старался, что его визгливый дискант порой заглушал хор сикариев...

Глава 8

Нежаркое сентябрьское солнце ткнуло своими лучами в громадную болотину, но не смогло, как недавно летом, сразу же насытить воздух душной влагой. Наоборот, при солнечном свете стало еще прохладней...

Командир партизанского отряда имени Давида Иезексона Давид - второй царь Израиля, младший сын Иессея. Дословно название отряда можно перевести как "Отряд имени Давида, сына Иессеи" Эфраим Бен-Леви непроизвольно поежился. Здешние земли - это тебе не Земля Обетованная! В прежних одеждах тут не выжить, но - хвала Единому Богу! - комиссар отряда Ефим Левинзон позаботился о бойцах и их семьях.

Эфраим поплотнее запахнулся в теплый суконный френч, подтянул воинский пояс. Машинально проверил, легко ли вынимаются из ножен меч и кинжал, а также - не сбилась ли на бок кобура с трофейным "Вальтером". Удовлетворившись результатом, он пошел в свой обычный утренний обход лагеря...

Возле своей землянки-швальни Калеб Палатник возился с дровами, осторожно перекладывая их сухой берестой. Командир подошел поближе:

- Бокер тов Доброе утро (ивр.), Калеб!

- Здравия желаю, товарищ командир!

- Как дела? - старательно выговорил Эфраим по-русски.

Палатник на секунду задумался, зашевелил губами:

- Тода раба, мэцуян! Спасибо, отлично! (ивр.)

Отряд уже давно говорил на странной смеси русского языка и иврита, дополняя жаргоном. Разговорное название языка идиш у евреев, в противопоставление "языку" - ивриту. Ведь невозможно жить вместе и - больше того! - вместе воевать, не понимая друг друга. Люди привыкали, подстраивались и обустраивались...

- Здравия желаю! - Эфраима догнал Ефим. - Ну, как?

- Хорошо, - Эфраим улыбнулся. - Посты проверил, комиссар?

- Так точно!

- И?

- К двоим смог подойти на расстояние броска ножа...

- Мои?

- Наши! - усмехнулся Ефим. - Но если тебе интересно, то из сикариев - один.

- Ми? - потемнел лицом Эфраим. - Кто?

- Прекрати, командир - комиссар расправил плечи. - Они оба все поняли и свое наказание уже получили. Им теперь два дня картошку чистить...

Эфраим хотел, было, что-то возразить, но раздумал, и некоторое время они шагали молча...

...Место для лагеря командир и комиссар выбирали совместно. Почти сразу же после освобождения жителей местечка встал вопрос о базе отряда. Основываясь на своем боевом опыте, Эфраим предлагал захватить какой-нибудь небольшой город, максимально укрепить его и совершать оттуда вылазки-набеги на немецкие войска и их тылы. Никакие аргументы Ефима, который описывал Бен-Леви танки, авиацию, тяжелую артиллерию, не оказали желаемого воздействия, и, в конце концов, бригадный комиссар плюнул, заявив, что Эфраим сам все увидит и поймет. Бен-Леви лишь усмехнулся в ответ. Он не знал, что понимание придет быстро и безжалостно...

...Отряд, построенный в длинную колонну, двигался по направлению к Барановичам. Шли не по дорогам - тут Бен-Леви не спорил, хотя это изрядно снижало скорость: обоз - телеги нагруженные разнообразным скарбом, - местами приходилось перетаскивать чуть ли не на руках. Не прибавляла удобства и домашняя скотина, прихваченная с собой домовитыми евреями. Но вот лес кончился и отряд вышел на большое поле. Дело пошло легче, быстрее покатили телеги, веселее зашагали люди. ...

-...Воздух! - крик Фидельмана прозвучал, словно удар бича.

Ефим мгновенно свалил брата, шедшего рядом, наземь и тут же упал сам, стараясь вжаться в землю. Что такое налет авиации противника, он - ветеран Халхин-Гола, - представлял себе очень хорошо. Даже слишком...

Пара юрких одномоторных самолетов с хищными крестами на крыльях с ревом пронеслась на бреющем, щедро полив оторопевших людей пулеметными очередями. Раздались крики, уцелевшие кинулись в разные стороны.

- Ложись! Ложись! - на два голоса орали Ефим и Михаил.

Иосав Левинзон вторил им, крича то же самое на иврите. Но услышали их не все. Да и те, что услышали - не все послушались...

Когда длинные тонкие силуэты наконец исчезли, растворившись в небесной синеве, над полем поднялись плач и причитания. Отряд потерял двенадцать человек убитыми и десять ранеными. Эфраим бледный как смерть, подошел к Ефиму, нервно кусая губы:

- Я не гожусь в командиры, Ефим-красный комиссар, - бухнул он без обиняков. - Ты предупреждал меня, а я - глупец, баран и сын барана! - тебя не послушал. Принимай под команду отряд, Ефим-красный комиссар...

Ефим встал, отряхнулся:

- Эфраим - сказал он спокойно - не казни себя. Ты просто не знал - не мог знать и не смог поверить в мои слова. Но теперь ты веришь мне?

Бен-Леви молча кивнул. И тем же вечером они решили разослать разведчиков по окрестностям, чтобы отыскать подходящее место для постоянного тайного лагеря.

Место было найдено уже через неделю. Природа в Белоруссии и Литве иногда шутит причудливым образом: в самой середине торфяного болота лежит совершенно сухой песчаный остров. Как и откуда он там взялся - загадка, но разведка нашла именно такое место. Там и решено было обосноваться...

...Откуда-то сбоку, из густых зарослей кустов раздался оклик:

- Стой! Пароль?

Эфраим просительно взглянул на Ефима, и тот, кивнув, произнес тяжелое слово:

- Коммунизм. Отзыв?

- Менора Светильник (ивр.) - название золотого семисвечника, бывшего святыней иудеев. Менора изображена на гербе Израиля.. Проходите, товарищи...

Здесь на посту стоял пятнадцатилетний сикарий, но от этого пост не был менее защищенным: Нахшон Бен-Лейб славился по всему отряду как непревзойденный мастер пращи, попадавший с шестидесяти шагов в подброшенный сапог. Ефим в который раз с уважением покосился на несколько длинных плетеных ремней, свисавших с шеи бойца и сумку, доверху набитую глинянными ядрами.

Кроме сумки, на воинском поясе Нахшона висели две гранаты Ф-1, а рядом с ним, прислоненная к небольшой елочке стояла маузеровская винтовка с примкнутым штыком. Защитники Мецады постепенно осваивались с огнестрельным оружием, хотя "полноценными" признавали только пулеметы. Немецкие ППД Именно так довольно долго бойцы и командиры РККА именовали трофейные пистолеты-пулеметы МР-38 и МР-40, пока за ними не закрепилось общепринятое, хотя и неправильное название "шмайсер". считались "полуполноценными", с существованием пистолетов мирились только за возможность стрелять одной рукой, а винтовки сикарии и вовсе презирали.

Ефим усмехнулся, вспомнив первую демонстрацию современного оружия. Из ТТ он с расстояния в пятнадцать шагов дважды насквозь прострелил шлем Эфраима, поставленный на пенек. Потом Фидельман продемонстрировал пулеметную очередь, срезая колья плетня. Но с винтовкой...

...В качестве мишеней установили мешки с землей, Михаил и Нахшон отошли на положенные шестьдесят шагов...

- Приготовиться! Огонь!..

Пуля попала в один мешок, ядро из пращи - в соседний. От удара тяжелым куском каменной крепости глины мешок рухнул и сикарии разразились ликующими воплями. Снова выстрел и снова плюхающий удар ядра о мешок. И еще... И еще...

Пока Фидельман менял обойму, Бен-Лейб успел свалить еще два мешка, и Ефим с Эфраимом, не сговариваясь, прекратили состязание. Итак все понятно. Если винтовка - не снайперская, то с близкой дистанции праща эффективнее. И хотя Михаил потом показывал возможность карабина на расстоянии двести и даже двести пятьдесят шагов, сикарии остались при своем мнении: винтовка - оружие шумное и неудобное. А, значит, в бою почти бесполезное...

Впрочем, часовые-то как раз винтовками не пренебрегали. Выстрел поднимет тревогу, так что маузеры на посту были скорее сигнальным оборудованием...

...Эфраим взял винтовку Нахшона, придирчиво осмотрел ее, вытащил из кармана френча кусок немецкого трофейного бумажного бинта и ткнул им в ствол. Критически оглядел результат, буркнул: "Наке! Почистить (ивр.)", и поставил оружие на место. Затем взял Нахшона за плечо:

- Ма зэ? - Эфраим ткнул пальцем в сандалии, красовавшиеся на ногах бойца. - Лама ты одел эти наалаим Что это? Почему... обувь (ивр.), а не сапоги?!

- Раглаим сопрели, - виновато шмыгнул носом Нахшон. - И еще натер... Эти портянки - просто асон, штрап Гатс Ноги... беда (ивр.), наказанье божье! (идиш)!

- Сатум Бестолковый (ивр.), - не зло произнес Ефим и потрепал парня по спине. - Сменишься - зайди ко мне. Научу, как следует мотать...

Когда они отошли от поста на приличное расстояние, Эфраим неожиданно остановился:

- Слушай, Ефим - командир сикариев выглядел слегка смущенно. - Может, и меня... - он осекся, но, собравшись с силами, продолжил, - и меня... ну, научишь. Трут, мекулалим Проклятые (ивр.)...

Левинзон еле удержался, чтобы не рассмеяться. Сколько копий - в переносном смысле, разумеется! - было переломано из-за необходимости переодеть и переобуть древних иудеев! Сикариям объясняли особенности климата России, им показывали невиданных в пустыне комаров и слепней, растолковывали опасность встречи с незаметной в густой болотной траве ядовитой гадюкой - но все было напрасно! Оводы? И у нас они есть. Ядовитая змея? А кобру вы видели? Холода? Ну, что ж: придется поплотнее закутаться в плащ...

Помог случай, хотя счастливым его явно не назовешь. Иосава Бен-Леви ужалила гадюка, которой тот умудрился, не доглядев, наступить на хвост. Змея укусила хахама дважды, так как тот настолько растерялся после первого укуса, что и не подумал убрать ужаленную ногу со змеиного хвоста. В результате получил и во вторую...

Из лекарств в отряде тогда имелись только йод, аспирин и самогон. Хахама как следует напоили самогоном, после чего состоялся небольшой консилиум. Отрядный врач, доктор медицины Семен Маркович Гринберг посовещался с двумя лекарками из Мецады: пожилой Малкой и совсем молоденькая Тирцей. Консилиум шел на латыни, которую все трое знали достаточно, чтобы весьма изощренно обвинять друг друга в безграмотности...

- Послушайте, уважаемая Малка! - Кипятился Гринберг, - Я охотно верю, что укушенной змеей овце пальмовые листья могут помочь. Но! Во-первых: где вы здесь видели пальму, а во-вторых, разве уважаемый хахам - овца?

Малка, чью врачебную специальность можно было бы смело назвать "ветеринар", огрызалась:

- Знаете, уважаемый Семен, я тоже как-то не видела у нашего хахама ни грудей, ни лона, а вовсе даже наоборот!..

Гринберг был одним из самых уважаемых в Барановичах специалистом по женским заболеваниям. На свое счастье, он, вместе с семьей, был за городом, когда в Барановичи ворвались фашисты. Ему удалось прибиться к отряду красноармейцев, пытавшихся прорваться из окружения, которые затем передали его отряду Бен-Леви и Левинзона...

- Послушайте, темная вы женщина! - негодовал Семен Маркович. - Когда учат медицине, то студенты обязательно проходят общий курс, так что даже дантист представляет себе, что нужно делать при переломе или огнестрельном ранении!

- Когда лечишь овец, - парировала Малка, - иногда приходится лечить и пастухов!..

Тирца была слишком молода, чтобы вмешиваться в спор "светил", а потому тихо сидела в стороне. Наконец, решив, что обсуждение непозволительно затягивается, она встала и подошла к Иосаву Левинзону:

- Послушайте, учитель закона, - начала Тирца тихо. - Если они будут спорить и дальше, то хахаму станет совсем плохо. Разрешите, я попробую?..

Иосав заколебался. Позволить столь юной девушке - почти девчонке! - лечить? А если от ее лечения Бен-Леви умрет? Кто тогда будет виноват? Не разрешать девчонке самовольничать? А если Бен-Леви умрет от отсутствия помощи? И кто тогда будет виноват?..

Тирца, словно прилежная ученица молча смотрела на Левинзона своими большими, будто бы удивленными глазами, и ждала его решения. А Иосав все никак не мог его принять...

Выручил его Ефим. Иосав настолько привык быть переводчиком при общении брата и Эфраима, что частенько переводил вслух даже реплики и фразы обращенные к нему лично. Вот и на это раз он машинально озвучил просьбу юной знахарки-травницы.

Ефим моментально оказался возле девушки, взял ее за плечо, заглянул в глаза:

- А ты думаешь, что справишься? - спросил он.

Тирца смутилась и покраснела:

- Да, Ефим-красный комиссар... - сказал она тихо. - Когда моего брата укусила цефа Палестинская гадюка (ивр.), я помогла. Только... - девушка явно не знала, куда девать руки, - только потом его все равно убили. Римляне...

- Римляне - не змеи, - назидательно произнес Ефим и махнул рукой. - Иди, девочка, и делай, что знаешь...

Трица аккуратно разрезала одежду Иосава Бен-Леви, освободила опухшие ноги, с уже потемневшими местами укусов от сандалий, и приказала:

- Холодной воды! Пусть ему на ноги все время льют холодную воду выше укусов!

Двое сикариев и двое красноармейцев кинулись выполнять повеление. Возможно, они и не были уверены во врачебных талантах Тирцы, но девушка им нравилась. Всем четверым, так что Ефим уже подумывал о том, как ему будет гасить назревающий конфликт...

На ноги Иосава тонкими струями лили холодную болотную воду из фляг, котелков и кружек, а Тирца осторожно проколола большую опухоль и принялась старательно отсасывать яд.

Увидев это, Гринберг и Малка прекратили свой спор и поспешили на помощь своей молодой товарке. Затихавший, было, медицинский спор вспыхнул с новой силой, в результате чего Иосав Бен-Леви получил пять порошков аспирина, выпил целый котелок отвара зверобоя и мяты, холодный компресс на голову, грудь, живот и на места укусов, а также еще одну порцию "анестезии". Последняя была таких устрашающих размеров, что братья Левинзоны всерьез перепугались: выдержит ли организм хахама такую дозу алкоголя?

К счастью хахам был сильным мужчиной, несмотря на преклонный возраст, и вскоре успокоился и заснул. Семен Маркович подошел к Левинзонам и Эфраиму:

- Пульс успокаивается и он пропотел, - сказал врач в ответ на вопросительные взгляды. - Это - очень хорошо. Сейчас надо ждать, чтобы он обмогся...

- Простите, доктор, чего надо ждать?..

- Чтобы пронесло, - наставительно произнес Гринберг. - Яд выходит вместе с потом, но это - долго. А с дерьмом он выйдет окончательно. Сейчас там Тирца его обтирает влажной тряпкой, потом ее сменит Малка, а потом - я...

Но его уже не слушали. Ефим повернулся к Эфраиму и яростно наступал на опешившего сикария:

- Ну?! Теперь ты видишь, что сапог лучше сандалия?

- Змея могла укусить и выше твоего сапога - вяло отбивался Эфраим.

Он чувствовал правоту комиссара, но не желал сдаваться без боя.

- Ах, так? Михаил! - возопил Ефим во всю мощь своих комиссарских легких.

- Я, товарищ бригадный комиссар!

- Найди-ка мне, младший сержант, гадюку. Живую, понятно?..

...Тем же вечером, когда хахам спал сном праведника, а вернее -сном алкоголика в санитарной землянке, Ефим продемонстрировал сикариям свежепойманную гадюку, бросил ее на землю и наступил ногой. Змея, разумеется, тут же впилась в нее, но прокусить толстую юфть сапога ей было не под силу. Она раз за разом яростно кусала давящую ногу, а Ефим тем временем спокойно пояснял обалдевшим от такого зрелища сикариям преимущество сапога на сандалией. После столь впечатляющей демонстрации Эфраим велел всем своим людям переобуться...

С переодеванием было сложнее, но комары на болоте, на котором партизаны оборудовали свой лагерь, сами убедили сикариев, что штаны и рубашка с френчем, пиджаком или курткой, куда лучшая защита от противных кровососов нежели синдоны Синдона (совр. кутонэт) - рубаха (ивр.) - длинная прямая рубаха, предмет одежды древних евреев. и покрывала. Так что работы у Калеба Палатника вдруг стало столько, что он еле справлялся. И если бы не подмастерья, которых в приказном порядке назначил ему Эфраим - не справился бы. Но даже теперь старенький "Зингер" стрекотал в землянке Палатника до глубокой ночи - до тех пор, пока свет коптилки позволял видеть шов...

Глава 9

...За два месяца отряд разросся до почти четырех сотен полноценных бойцов, к которым добавлялись еще четыре сотни женщин, детей и стариков. Прокормить такую ораву было не просто сложно, а очень сложно, и если бы не перехваченное у немцев колхозное стадо, то в лагере давно уже начался бы голод. Эфраиму вспомнилась эта схватка за коров, и в который раз испытал гордость за свой отряд...

...Известие о перегоне скота принес Абрамчик - чудом уцелевший старший внук молочника Пини. В тот страшный день двадцать четвертого июня, мальчуган пас коров на лужайке за местечком, в стороне от дороги. Когда раздались первые выстрелы и первые крики, Абрам хотел было со всех ног бежать домой, но так испугался, что не смог сделать ни шагу. Это его и спасло: немцам было некогда разыскивать коров молочника, они торопились исполнить приказ. А потому мальчик остался жив - единственный ребенок из всего местечка...

В тот день он примчался в лагерь на болоте с такой скоростью, что когда он уже стоял перед Эфраимом и Ефимом, на воде еще расходились кругами волны от его прыжков.

- Дядя Ефим, дядя Эфраим, товарищ командир! Там!.. Там! - от возбуждения он никак не мог отдышаться и начать говорить, а только подпрыгивал на месте и размахивал руками.

- Что 'там', пицпон? - Эфраим положил тяжелую ладонь ему на плечо. - Ну-ну, кафцан ...

- Спокойнее, сынок, - поддержал его Ефим. - Отдышись и говори толком.

- Там немцы стадо гонят. Здоровенное. Может, сто коров, а может - двести... - В подтверждение своих слов Абрамчик развел руками, словно показывая, как много коров он видел, - На станцию гонят. Можно перехватить...

Командир и комиссар переглянулись. В лагере уже доели припасы, принесенные из местечка. И хотя Иосав Левинзон сумел доказать Иосаву Бен-Леви, что ради спасения жизни можно есть все, что угодно, и в пищу уже давно пошли грибы, муравьи, признанные акридами и любая дичь, включая двух диких кабанов, которых на общем совете постановили не считать свиньями - все равно над отрядом явственно витал призрак голода. И тут вдруг такой подарок!..

- Сынок, ты пока посиди здесь, - Ефим указал мальчику на пенек возле штабной землянки, - водички попей, закуси, а потом покажешь нам: где ты это стадо видел...

Через полчаса сводный взвод из двух десятков сикариев, троих местных партизан и девяти красноармейцев-евреев, прибившихся к отряду из окруженных частей, рысил за неутомимым Абрамчиком, который стрелой несся впереди. Мальчишка убегал вперед, останавливался, ждал, пока бойцы догонят, и снова пускался таким галопом, что Ефим всерьез задумывался: а догнал бы он паренька, если бы был верхом? По всему выходило, что вовсе и необязательно...

Дорогу, по которой должны были гнать стадо, нельзя было назвать опустевшей или забытой. Пока партизаны дожидались появления вожделенной добычи, мимо них дважды проехали армейские автоколонны, а один раз даже прошел артиллерийский дивизион. Эфраима заинтересовали зачехленные гаубицы, влекомые могучими битюгами, и он спросил у Ефима, что это? Тот попытался было объяснить, какую грозную силу представляют собой эти орудия, но слов на иврите он знал лишь немногим больше, чем Бен-Леви - русских, и из рассказа ничего не вышло. Разве что, наслушавшись всех этих 'фью-и-и-ить' и 'бац!' Эфраим понимающе кивнул: 'Перэ ', и больше к этому вопросу не возвращался.

Но вот, наконец, встрепенулись лучник Алон и Яша Геллерман, выросший на Дальнем Востоке - лучшие 'слухачи' отряда. Алон махнул рукой:

- Коровы...

Геллерман, много и успешно охотившийся в окрестностях Биробиджана, кивнул, потом прислушался:

- И лошади...

Отряд замер в ожидании. Из-за поворота появились пятеро солдат в сером. Задыхаясь от пота, они медленно брели по дороги, а за ними следом неспешно пылили угрюмые коровы, мерно позвякивая боталами. Еще несколько солдат, вооружившись длинными прутьями, шли по бокам стада, не давая ему разбредаться. И замыкал эту процессию небольшой двухосный броневичок, почти скрывшийся в клубах пыли.

Наличие броневика было крайне неприятной неожиданностью. 'Придется его гранатой, - подумал Ефим. - Ай, как скверно: осколками может коров побить...' Он уже велел было лежавшему рядом младшему сержанту Фидельману приготовиться метнуть трофейную немецкую 'толкушку', но тут...

Сзади колонны в кустах поднялся Нахшон и положил в пращу нечто, покрупнее обычного ядра. Покачал ремень в руке, прикидывая тяжесть, крутанул ременную петлю над головой...

- Лови!

В воздухе мелькнуло темное пятно и аккуратно влетело в распахнутый лючок на башне броневика. Почти одновременно с этим грохнул, приглушенный броней, взрыв, броневик окутался желтым дымом, остановился и весело заполыхал.

Ба-бах! Грохнул выстрел, и один из солдат Вермахта покатился по дороге с разнесенной в куски головой. Яша Геллерман сдал в свое время не один десяток соболей, а соболь - мишень куда более мелкая и проворная, чем немец-оккупант...

Шедшие впереди солдаты успели схватиться за оружие и теперь палили во все стороны, прижавшись друг к другу спинами. Ефим явственно услышал, как кто-то в засаде вскрикнул - немцы все же достали кого-то... Фидельман решительно развернул в ту сторону пулемет, но в это время прямо на дорогу выскочил Алон-лучник. Припав на колено, он прицелился, натянул лук...

Одна из коров, мирно стоявшая до этого на дороге и совершенно не обращавшая внимания на стрельбу вокруг, взревела и скакнула вперед, сминая своей тушей пятерку немцев. Ефим успел заметить, что у самого хвоста животины дрожит оперенье глубоко засевшей стрелы...

Уцелевшие немцы подняли, было, руки, но сикарии не обратили на это никакого внимания. И перерезали их всех. Быстро и милосердно...

- ...Командир! Эфраим! - Ефим потряс задумавшегося Бен-Леви за плечо. - Пойдем. Завтрак готов.

Возле котла, от которого исходил вкусный пар, колдовали двое женщин, привычно переругиваясь на все том же смешанном языке. Ефим и Эфраим получили по миске разваристой каши с мясом и маслом и уселись за грубо сколоченный стол.

Из лагеря вышла группа женщин с косами серпами - надо было заготовить сено для зимовки стада. Где-то в землянке плакал, надрываясь маленький ребенок и было слышно как мать утешает его: 'Баю-бай, баю-бай, спи пицпон, гиин зу сляпн, а'бисл !' Наступал новый партизанский день...

Глава 10

...В отряд приходили новые люди. Приходили по-разному: выбредали на посты оставшиеся в окружении бойцы, выползали обезумевшие от голода красноармейцы, бежавшие из плена, натыкались на партизанские патрули обеспамятевшие от ужаса чудом уцелевшие жители местечек или бежавшие из больших городов евреи. Но в отряд принимали только евреев. На это была своя причина: только еврей мог поверить и принять, что вот эти вот хмурые бородачи или смуглые женщины - евреи, пережившие иудейскую войну, а теперь, каким-то чудом оказавшиеся здесь. В Западной Белоруссии, в одна тысяча девятьсот сорок первом году...

Возможно, у кого-то из пришельцев неевреев тоже хватило бы воображения, фантазии и ума понять и осмыслить этот факт, но на командирском совете было решено не рисковать. А потому таких пришельцев кормили, давали запас в дорогу, помогали одеждой, обувью, оружием и патронами и отправляли в один из трех соседних партизанских отрядов, с которыми была налажена постоянная связь.

В этих отрядах уже твердо знали: отряд имени коммуниста-интернационалиста товарища Иезексона не берет к себе никого кроме евреев. Потому что того, чего натерпелись бойцы и прочие члены отряда - никто из остальных не то, что не пережил, а и не видывал и даже не подозревал, что может такое быть. Что одни люди с другими такое наворотить могут. А раз так, то и к немцам и прочим у них счет особый. Ох, особый! И платить они по этому счеты будут и еще как!..

- ...Вы, товарищи, поймите нас правильно - Ефим встал и, перегнувшись через стол, пристально взглянул на командиров и комиссаров соседних отрядов. - Мы ведь не брезгуем или там пренебрегаем остальными. Мы за них же и боимся. За нервы их, за здоровье душевное...

- Ну, товарищ Левинзон, это ты сказанул!.. - Командир отряда 'Вперед' Ярослав Клеменко, в прошлом - начальник уголовного розыска в райцентре, даже хохотнул слегка, - Эка! Да у моих ребят нервы - только что не стальные стали! Думаешь, мы не видели, как дома наши горят, как деревни да села наши враги занимают? Как добро грабят, как люди наши гибнут? Да мои ребята...

- А твои воины видели, как женщины мочатся, а потом стараются напоить этой мочой своих детей, которые умирают от жажды? - Эфраим говорил медленно, тщательно подбирая слова, и эти слова падали, точно свинцовые чушки, - А видели они, как враги на их глазах режут пленников, которым не посчастливилось попасть в плен? Раненными, увечными, ослабевшими? А как насилуют девочек, а потом, хохоча, вспарывают им животы, и кричат, что они хотят посмотреть: может ли грязная иудейка понести от настоящего воина? А видели они...

- Хватит, командир, хватит... - Ефим положил руку на плечо Эфраима. - Зачем вспоминать такое?..

Он повернулся к командирам и комиссарам. Клеменко сидел, побледнев и стиснув кулаки, его комиссар, Николай Горакоза, наоборот - покраснел от возмущения и яростно сверкал своими большими красивыми глазами. Станислав Кулько - командир партизанского отряда 'Победа' и его комиссар Денис Анонимов словно застыли, от ужаса превратившись в изваяния. По лбу Дениса текла капелька пота, но он не замечал ее. Капитан-артиллерист Маркин, командир отряда имени Чапаева, и его комиссар - политрук Колоярцев, переглянулись, а затем Маркин негромко спросил:

- А ваши, товарищ Бенлеви, значит, мстят?

- Око за око, зуб за зуб? - добавил Колоярцев.

- Да, - жестко ответил Эфраим.

- Мстят. И будут мстить, - продолжил его ответ Ефим. - Потому что что-то можно простить, что-то - забыть, но есть и такое, что ни прощать, ни забывать нельзя! Недопустимо, невозможно! И за это враг платит - платит своей кровью! И мы, - тут он снова возвратился к своей мысли, - мы сознательно разрешаем нашим бойцам мстить. То, что пережили они нельзя оставить безнаказанным. И те, кто вырвался из гетто, кто уцелел при разгромах местечек, понимают все. И принимают все. А если у нас окажется сторонний человек...

- Он не поймет, испугается, - снова заговорил Эфраим. - Ему же будет хуже...

- Именно поэтому мы и отправляем таких людей к вам, товарищи - закончил Ефим. - И еще раз просим правильно нас понять...

- Да что там! - рявкнул Кулько и хлопнул ладонью по столу. - Ясно все! Распускают твои, товарищ Бенлеви, фашистов захваченных на ремешки по-живому - и дай им, как говориться, чтобы всех распустили! И чем скорее - тем лучше! А кто на такое смотреть не может - примем. С нашим удовольствием! Верно говорю, товарищи?

Партизанские командиры одобрительно зашумели. И больше вопрос о чисто еврейском составе отряда ни у кого не вызвал никаких вопросов...

...А вот о душах бойцов вопросы и споры в самом отряде возникали регулярно. Все чаще и чаще вспыхивали стихийные диспуты о Боге, атеизме, марксизме и религии...

- ...Хорошо, Алон, тогда ты объясни мне: где есть бог?

- Везде! - насупившийся Алон исподлобья взглянул на летчика-истребителя Илью Рубинчика. - Бог - везде!

- Везде? - протянул Рубинчик. - А что ж я в небе летал, а бога вашего ни разу не видел?..

Илья попал в отряд, пожалуй, наиболее необычным способом, который только можно придумать.

Второго июля младший лейтенант Рубинчик вылетел на своем И-16 на сопровождение советских бомбардировщиков. Несколько эскадрилий тяжелых и медлительных ТБ-3 должны были нанести бомбовый удар по переправам через Днепр. Операция с самого начала была обречена на провал, или, как минимум, на серьезные потери - ведь 'туберкулезы' практически не могли противостоять 'Мессершмиттам' Люфтваффе, да и для удара по мостам эти морально устаревшие четырехмоторные махины годились весьма слабо. Их ОПБ-2 не позволяли эффективно действовать с высоты выше двух тысяч и ниже тысячи метров, да и подготовка самих бомбардиров оставляла желать лучшего... Это понимали все: летчики, штурманы, стрелки, даже командиры полков. Понимали и готовились к смерти. Но приказы не обсуждаются, и раз приказ был отдан, то три десятка ТБ имея в прикрытии эскадрилью 'ишачков' отправились в свой последний полет... В дальнейшем Илья и сам не мог пояснить, как так получилось, что бомбардировщики промахнулись мимо своей цели и вперлись в воздушное пространство крупного железнодорожного узла. Но раз уж вышло именно так, а не иначе, то командир бомбардировщиков, предчувствуя скорую встречу с хмурыми и недружелюбными товарищами из особого отдела, попытался исправить ситуацию хотя бы частично. То есть, вместо указанных в боевом задании переправ раздолбать к чертям собачим означенный 'жэдэ узел' и внести тем самым посильный вклад в дело скорейшего разгрома немецко-фашистских захватчиков. Бомбардировщики начали по одному заходить на цель, а оставшиеся не у дел истребители занялись штурмовкой, благо небо над узловой станцией оказалось на удивление чистым. Пять звеньев принялись увлеченно выискивать противовоздушную оборону, гоняться за отдельными автомашинами, разбегающимися немцами и, само собой разумеется, проморгали появление в воздухе истребителей противника. На 'худых' обратили внимание лишь тогда, когда уже четвертый 'ишачок' кувыркался к земле огненной кометой ... К чести истребителей они не струсили, а приняли неравный бой, отчаянно пытаясь дать уйти своим бомбардировщикам. Но превосходство немцев было слишком очевидным, и очень скоро из пятнадцати советских машин в воздухе осталось только шесть, за что немцы заплатили всего двумя своими самолетами. Да и то: сбит был всего лишь один, а второй, отчаянно дымя, потянул к своему аэродрому. В этой ситуации советским летчикам не оставалось ничего другого, кроме как встать в оборонительный круг. Все происходившее дальше Илья помнил плохо. Бешенная круговерть воздушной карусели, мелькающие размытми тенями силуэты вражеских самолетов, а потом - потом тяжелый удар и разлетающаяся на куски приборная доска. Очередь выпущенная немцем по кабине каким-то чудом не задела летчика, но 'ишачок' был мертвее мертвого.

Рубинчик вывалился через разлохмаченный пулями борт, дернул кольцо парашюта и... приземлился чуть ли не в самом центре расположении отряда имени товарища Давида Иезексона.

Защитники Массады встретили крылатого воина с плохо скрываемым удивлением и совершенно не скрываемым уважением. Остроглазые лучники и пращники разглядели, кто сбил единственный вражеский истребитель, и радостно встретили нового бойца...

- Летал, говоришь? - рядом со спорщиками неожиданно объявился Иосиф Левинзон. - А как ты думаешь, Илья: ты мог бы летать в небе, если бы Единый Бог - Бог Израиля был против?

Алон гордо взглянул на Рубинчика. Поддержка хахама - это именно то, что ему сейчас было нужно. Алон - отличный лучник, но вот в споре у него все слова где-то теряются. Они же - не стрелы в колчане, вот и теряются...

Иосав бен Леви и Иосиф Левинзон изо всех сил старались сохранить в душах бойцов веру в Бога, но появление все новых и новых бойцов-атеистов сильно действовало на морально-этическое состояние - хотя они и не знали таких слов! - тех воинов, что еще оставались верующими...

Рубинчик, к удивлению Алона, не смутился, а, чуть подумав, переспросил:

- Значит, товарищ Левинзон, я летал по воле Бога?

- Вот именно, Илья, вот именно. Всё происходит по воле божьей...

- Значит, сбили меня тоже по божьей воле? Так этот бог - за немцев?

Иосиф буквально подавился словами, которые он собирался произнести. Он перевёл взгляд на Алона-лучника, и обнаружил, что тот пристально смотрит на своего хахама. Левинзон помолчал, а затем заговорил, тщательно подбирая слова:

- Нет, Бог Израиля не на стороне немцев. Но ответь мне, Илья, а разве ты не грешен перед Единым Богом? Разве ты чтил субботу, разве ты читал Тору, разве ты ходил в синагогу? Так почему же тебя удивляет, что Бог Израиля отвернулся от тебя и не помог тебе в твоем небесном сражении?

Он гордо взглянул на младшего лейтенанта уверенным взглядом победителя, но Рубинчик, бывший в училище комсоргом учебной роты, не собирался вот так запросто сдаваться.

- А люди в твоей деревне, товарищ Левинзон, тоже не ходили в синагогу? Они тоже забыли бога?

- Не все... - осторожно ответил Иосиф. И, почувствовав подвох, добавил - Но все были грешны...

- Сильнее чем я, который никогда не чтил субботы, не ходил в синагогу и не читал ваших святых свитков?

Аллон напряженно следил за новым хахамом. Ведь он же должен ответить. Но Левинзон молчал, и молчание его затягивалось. И тогда сикарий отважился:

- А ведь мы соблюдали субботу... - начал, было, он, но внезапно был прерван появлением бригадного комиссара.

Повинуясь вбитой долгими годами войны дисциплине, Алон вытянулся и гаркнул: - Здравия желаю, товарищ бригадный комиссар!

Рубинчик присоединился к лучнику, а Ефим вскинул руку к фуражке и с интересом посмотрел на Иосифа:

- Ну, брат, ответь же товарищу. Они-то и в синагогу ходили, и субботу соблюдали, а римляне их все равно расколошматили. Как же так, и куда же смотрел, - тут он ехидно усмехнулся, - 'Единый Бог - Бог Израиля'?

Иосиф хотел что-то сказать, но плюнул, развернулся и молча пошёл прочь. А Ефим подошел к Алону, приобнял его за плечи:

- Ты, товарищ Рубинчик, неверно говоришь. Вот ты летал, мол, а бога не видел. А разве те люди, которые сделали твой самолет - не боги? А ты сам, разве не бог, если носишься в небесах со скоростью пятьсот километров в час? А Алон - тут он повернул сикария к себе лицом - Алон разве не бог? Смотри: у него всего-то лишь изогнутые рога антилопы, а у немцев и пушки, и танки, и пулеметы. Но они его убить все никак не могут, а он уже на тот свет наладил десятка два гитлеровцев. Если еще не побольше... Разве такое под силу какому-то богу?

Алон потрясенно молчал. Он - бог? Бог Израиля?

В голове лучника была полная кутерьма, но он честно пытался разобраться в ней.

- Так я - бог? - Спросил он недоверчиво.

- Бог...

- А мне тогда выстроят храм?

Он удивленно смотрел на хохочущих Ефима-Красного комиссара и на Рубинчика, а на Илью даже обиделся, когда тот, с силой хлопнув его по плечу, простонал:

- Может, тебе ещё и жертвы приносить?..

>Глава 11

Зима пришла, как и всегда в России, внезапно. Еще вчера под хмурой осенней моросью чернели голые деревья, а сегодня земля закуталась белым покрывалом, деревья засеребрились снежными уборами, лужицы вымерзли, а болота покрылись хрустким ледяным покровом. И как всегда, к ней не успели подготовиться. Ни красноармейцы, ни оккупанты, ни партизаны...

...Эфраим поёжился и чихнул, а потом с тоской взглянул на Ефима:

- Скажи, и долго у вас... - он обвел рукой заснеженные деревья, - вот это?.. - Ну, как тебе сказать? - Левинзон поплотнее запахнул шинель, - Полгода. Иногда - чуть дольше...

- Элогим... - выдохнул младший Бен-Леви и грустно посмотрел на вырвавшееся изо рта облачко пара. - Бог Единый, зачем ты создал такую холодную землю? Неужели нельзя было сделать так, чтобы везде было тепло, как дома?

И он повернулся к бригадному комиссару, ожидая ответа.

- Видишь ли... - задумался Ефим. - Климат у нас такой... природа, понимаешь?..

- Понятно... - вздохнул Эфраим. - Опять скажешь, что бога нет. И знаешь, что я тебе отвечу? Что его, наверное, на самом деле нет! Если такое творится, то как бог мог это допустить?! Нет его!..

Шедший поблизости Иосав Бен-Леви прислушался к разговору, тяжело вздохнул и сокрушенно покачал головой. Уж если старшина сикариев усомнился в существовании бога, то... О, Адонай, куда катится этот мир?!!

- А знаешь, - подумав, сказал комиссар, - наверное, ты всё-таки не прав... Нет, не в том, что бога нет, - поспешил добавить он, поймав изумленный взгляд Эфраима. - Ты не прав, ругая нашу зиму. Разве в вашей пустыне лучше?

- Шутишь, Ефим-красный комиссар? Разве у нас бывают такие холода?

- Зато я помню, что в пустынях очень мало воды, так? Или ваши пустыни какие-то особенные?

Эфраим Бен-Леви вздохнул:

- Нет, тут ты прав. У нас и в самом деле очень мало воды...

- А тут, - Ефим усмехнулся и подхватил горсть снега. - Вся земля покрыта водой. Вот, - он сжал кулак и вниз упали талые капли. - Ну как?

Бен-Леви тоже усмехнулся:

- Да, действительно: лучше подохнуть от холода, чем от жажды. Только похоже, что раньше мы сдохнем от голода...

- Да, если останемся здесь... - Левинзон-младший кивнул. - Нам надо передислоцироваться на восток...

- Что нам надо сделать на востоке?..

- Перейти на восток, - Ефим махнул рукой. - Надо сменить базу...

...Тем же вечером на заседании партизанского штаба было принято единогласное решение перейти в район Слуцка. Ефим воевал в тех местах в двадцатом, а потому надеялся, что знает местность. Эфраим, узнав, что в Слуцке и его окрестностях много евреев рассчитывал пополнить отряд и обустроить с помощью местных несколько баз. Иосав Бен-Леви и Иосиф Левинзон полагали, что пребывание отряда в еврейских местечках благотворно скажется на вере бойцов. Так что все в отряде были за Слуцк. И на следующий день отряд двинулся на восток...

...Десятый день подряд Калеб Палатник шёл в самой середине недлинной партизанской колонны и размышлял над превратностями человеческой судьбы. Вот взять, к примеру, его - портного Палатника. Жил себе спокойно, шил себе, латал и перелицовывал 'кустюмы', штаны, пиджаки - даже лапсердаки! - и никого не трогал, никому не докучал. Не был таким классным портным, как знаменитый Затирка , но и на его пошив, слава богу, никто не жаловался. Платил торговцам, платил жандармам, платил судейскому и военному начальству - и жил. Тихо, скромно, незаметно. А когда пришли Советы - стал платить Советам. Правда, меньше, чем полякам - всё-таки в колхозе работал, когда колхоз организовали. Ведь колхозников тоже надо обшивать, не станут же они ходить голыми! Он им - два пиджака, они ему - двадцать трудодней. А на трудодень очень много чего полагается: и мясо, и масло, и молоко, и картошка. Вот так и жил: сегодня - пиджак, завтра - кустюм, послезавтра - юбку подшить и брюки залатать. А в конце года - трудодни. Жить даже стало немного легче и чуть лучше, зачем плохо говорить... А потом - потом всё вдруг как-то сразу кончилось, потому что пришли немцы, которым очень мешает, что Калеб Палатник живет хорошо. Да и вообще - что он живет на земле... И вот теперь портной Калеб Палатник бредет по лесу и тащит за собой тележку, в которой лежат швейная машинка 'Зингер' и немецкий пулемет MG-34, чтоб ослепнуть тому, кто его придумал...

Эти размышления были прерваны березовым корнем, который подло выпростался поперек дороги, и который Калеб вовремя не заметил. Он со всего маху приложился об соседний корень, а сзади ему добавила тележка...

- У-уй-ю-у!..

- Калеб, ты жив? - над ним наклонился Карми - молодой сикарий, ставший у Палатника чем-то вроде подмастерья. - Вставай, давай помогу...

Портной с трудом встал на колени, держась за ушибленную голову, да так и застыл, с удивлением глядя на вылетевшего из кустарника Абрамчика. После знаменательного случая с коровами, мальчишка превратился в полноправного разведчика отряда, и в его неожиданном появлении не было бы ничего удивительного, если бы...

Малыш выглядел так, словно за ним гналась стая собак. Волосы слиплись, и упали на покрытый потом лоб, к груди прижата окровавленная рука, а одежда изодрана так, что Калеб и Карми не сговариваясь присвистнули...

- Ой, боже-боже! Да кто же тебя так?!

Мальчишка рванулся из последних сил и упал рядом с Палатником. Тот обхватил малыша, прижал к себе...

- Наар (Мальчик - иврит), что случилось? - спросил Карми.

- Там... там... - задыхаясь и захлебываясь, мальчишка тыкал пальцем куда-то за спину. - Там...

- Тревога! - закричал опомнившийся Калеб. - Азъака!(Тревога - иврит) Тревога!..

...Местечко Смиловичи было тихим, неприметным городком в трех десятках километров от Минска. Здесь жили, трудились, любили, рождались и умирали тихие, неприметные люди. Ни героями, ни бандитами, Смиловичи похвастаться не могли, зато тут жили хорошие бочары, кузнецы, гончары, пчеловоды и огородники... Жили, пока четырнадцатого октября сорок первого года в местечко не прибыл второй литовский батальон 'шума'.(Шума (сокращенное от 'Шуцманшафт', нем.) - 'охранные команды'. Особые формирования из местных предателей и уголовников, в составе вспомогательной полиции III Рейха. Выполняли карательные функции, вели антипартизанскую борьбу.)

Командир батальона майор Атанас Импулявичюс стоял на окраине Смиловичей, курил и отрешенно смотрел как его солдаты насилуют двух евреек. С девушек сорвали одежду, швырнули поперек вытащенной из ближайшего дома кровати, связав им руки ноги под сеткой. Солдаты подходили, деловито насиловали схваченных, а потом шли заниматься другими делами. Еврейки сперва визжали, потом рыдали, а теперь лишь невнятно стонали в такт движениям очередных литовцев. Чуть в стороне несколько литовских бойцов развлекались тем, что, встав в круг, забивали насмерть резиновыми шлангами каких-то пейсатых стариков. Один из них еще пытался выползти на четвереньках из смертельного круга, но удары, сыпавшиеся на него со всех сторон отбрасывали его назад. Однако, с упрямством обреченного, он вновь и вновь поднимал окровавленную разбитую голову, и снова полз вперед. Остальные уже лежали недвижно, лишь изредка вздрагивая от ударов, но этот отчаянно цеплялся за жизнь и полз, полз, полз...

- Поганый жид! - капрал Юозас Книримас опустил занесенный было шланг и пнул старика в лицо кованным сапогом.

Тот отлетел в центр круга смерти, и с минуту лежал неподвижно, но потом снова зашевелился и потянулся прочь. Книримас снова опрокинул его ногой и ткнул штыком в живот.

Майор Импулявичюс докурил, отшвырнул окурок и, притоптав его, повернулся к своему помощнику, лейтенанту Гецевичюсу:

- Пусть парни заканчивают, - он брезгливо указал на кровать с потерявшими сознание еврейками. - У нас еще много работы. Ты же не думаешь, что мы пришли в это жидовское местечко навсегда.

Гецевичюс козырнул и, заорав на солдат, повел литовцев вперед по улице. Возле кровати он приостановился, вытащил из ножен кинжал и вспорол обеим изнасилованным животы... (Это описание - не плод больного воображения автора. Согласно документам (в том числе и кинодокументам!), а также материалам допросов попавших в руки советских партизан и органов СМЕРШ литовских гадов, именно так всё и было уважаемый читатель. И даже ещё страшнее... )

...Литовцы весло тащили из домов всё мало-мальски ценное: обувь, кожу, ткани, золото и другие ценности. А бывших хозяев домов гнали вперед прикладами, штыками, выдранными из плетней кольями, безжалостно добивая упавших. Двое карателей схватили за руки и за ноги десятилетнего мальчика и, раскачав, бросили его в своего товарища, который попытался поймать его на штык. Промахнулся и мальчик шлепнулся к его ногам. И тут же на упавшего ребенка обрушились удары сапог. Несчастного снова схватили, снова раскачали и снова бросили. На этот раз литовский бандит оказался удачливее и ребенок упал на землю хрипя и обливаясь кровью из разорванной штыком груди. В это же самое время двое других карателей сдирали золотое кольцо с руки его матери. Кольцо сидел слишком плотно и в результате его содрали вместе с большим лоскутом кожи...

Часть евреев убили прямо на улицах, но остальную, большую часть гнали за город - туда, где располагался неглубокий глиняный карьер. Тут их раздевали, и толкали в яму, стреляя вдогонку.

- Господин майор, - к Импулявичюсу подошел лейтенант Гецевичюс. - Вот, прошу вас...

С этими словами он протянул майору массивный серебряный портсигар. Командир кивком поблагодарил своего заместителя и повертел в руках подарок. Солидная вещь, красивая и благородная. Только вот жаль, что на крышке изображена башня Московского Кремля с красной звездой. Ну, это ничего: можно отдать ювелиру, чтобы тот заполировал эту мерзость...

- Обратите внимание, господин майор, какой табак курила эта жидовская скотина, - произнес Гецевичюс. - Думаю, что даже получше ваших сигарет...

- Не может быть! - возмутился Импулявичюс и достал из кармана френча пачку контрабандного Camel, который окольными путями еще завозили в Литву. Но, открыв портсигар, и вытащив толстую папиросу с золотой надписью на мундштуке только головой покачал, - Действительно, это - лучший табак. 'Герцеговина Флор'...

Именно в этот момент майору показалось, что произошло что-то неправильное. Один из литовских бойцов, тащивший к яме упиравшуюся женщину, вдруг взмахнул руками и растянулся на земле. Импулявичюс повернулся к Гецевичюсу:

- Лейтенант, они что напились так, что уже на ногах стоять не могут?! Что подумают о нас германские союзники?!

Ответить Гецевичюс не успел. Обожженное глиняное ядро, пущенное из пращи, вышибло ему зубы и вбило обломки в глотку. Импулявичюс обернулся, хватаясь за кобуру. И это было последнее, что он помнил. Тяжелый удар, яркий свет и сознание литовца угасло...

-...Ефим-красный комиссар! - бери своих и начинайте чистить улицы, а я со своими обойду врага с тыла. Да поможет тебе Бог!

- Ясно, Эфраим! За мной! Цепью! Вперёд!..

Бандитов застали врасплох. Только десятка два успели оказать сопротивление, остальных взяли почти без боя. А потом началось отмщение...

Импулявичюс пришел в себя от диких криков и холодной воды, что лилась ему на голову. Он застонал и с трудом открыл глаза. И тут же пожалел об этом...

- Очнулся, гнида?

Майору двинули сапогом под ребра и заставили встать. Он огляделся. Рядом на площади Смиловичей дико орал и рвался Гецевичюс, привязанный к телеграфному столбу. Штаны у лейтенанта были спущены, и какой-то человек шел к нему приговаривая: 'Чик-чик-чик - вот и кустюмчИк!' и щелкал портняжными ножницами. Вот он подошёл, Гецевичюс рванулся, заорал ещё сильнее, и тут же человек ткнул ему в разинутый рот какой-то окровавленный ком.

- Молодец, Калеб! Настоящий резник! - раздалось со всех сторон.

- Я - не резник, я - закройщик! - гордо подбоченился тот, кого назвали Калебом.

А рядом на столб затягивали на веревке Юозаса Книримаса - туда, где уже болтались и дергались Варнас, Шимонис, Вепраускас и Ненис.

- Сколько у тебя было людей? - раздался рядом грозный голос.

Импулявичюс повернулся. Перед ним стоял человек в красноармейской шинели, из-под которой торчали петлицы бригадного комиссара.

- Жидяра! Немцы... Они вам покажут!.. Комуня...

На этом месте Импулявичюс сбился и, упав на землю, попытался защитить пах. Получалось плохо... Через пять минут рыдающего Импулявичюса подняли на ноги и поставили перед суровым комиссаром.

- Повторяю вопрос: сколько у тебя было людей?

- Все скажу, всё, только не бейте...

Допрос длился не долго. Комиссара и подошедшего косматого человека с дико горящими глазами интересовали численность батальона, направление следования, позывные для радиосвязи и пароли на маршруте. Импулявичюс надеялся, что если он будет откровенен, его могут помиловать. Но он просчитался...

Когда был получен ответ на последний вопрос Ефим и Эфраим переглянулись. Эфраим чуть заметно кивнул...

- Давай! - Скомандовал Ефим. - Сажай его, ребята!

Импулявичюс не успел ничего понять, как несколько крепких бойцов сбили его с ног, буквально свернули калачом, содрали штаны... В ужасе майор оглянулся и дико завопил, когда увидел, что двое: боец в форме Красной Армии и растрепанная девушка в окровавленной, разорванной юбке несут длинный, заострённый кол. Импулявичюса взметнули вверх, а затем с маху насадили задницей на острие ... (К сожалению, в действительности литовская сволочь Антанас Импулявичюс избежал справедливого возмездия. После войны ему удалось скрыться на территории т.н. союзников - американцев, которые уже тогда начали готовить войну против СССР и не гнушались никакими отбросами, которых можно было бы натравить на страну победившего социализма. Когда Советский Союз потребовал выдать литовскую мразь Импулявичюса как военного преступника, Конгресс США оставил это требование без ответа и негодяй издох своей смертью в 1963г. А жаль...)

-...Йося, - Ефим тронул за рукав старшего брата, который читал молитву над жуткой братской могилой, в которой нашли свое последнее пристанище больше тысячи евреев и белорусов - литовцы убивали тех, кого считали коммунистом, не слишком-то разбираясь, действительно ли перед ними коммунист. - Йося, прости, но ты не мог бы оторваться?

Иосиф Левинзон недовольно взглянул на младшего брата:

- Послушай, Фима. Ты не мог бы иметь хоть немного уважения к убитым?

- Прости, Йося, но... Ты ведь один знаешь у нас немецкий язык...

- И что?

- Когда ты дочитаешь молитвы, ты не мог бы написать по-немецки вот здесь... - Ефим показал большой лист фанеры, который держали Алон-лучник и Камри.

- Что написать?

- 'Захочешь нашу девушку - получишь кол в жопу!' Ну, или как-то так...