Орлов Митька Сергеич : другие произведения.

Я пришёл сегодня домой. Я очень устал за день. Серьёзно. Сейчас я сижу в постели, ноутбук на коленях, тёплый. В ушах наушники, играет ЧИЖ, Двери в лето. Слышно хреново, лень отлаживать эквалайзер в mp3 плеере. За день я сегодня о-очень устал. Вроде тяжести не таскал, километровку не бегал, а состояние - будто камнями побили. Жуть. Устал я сегодня (о-очень) потому, что надумал следить за людьми, думать о них, о их жизни... Интересно очень оказалось. Увидел много нового, потрясающего до кончиков волос и ужасающего и бьющего по голове. Обо всём что видел рассказывать не буду, расскажу только о наиболее заинтересовавших меня моментах.

Во-первых, скажу сейчас, что я сегодня разглядел новенького вообще. Ну, люди разные очень. У многих едущих в метро выражение лиц как у бассетов. Есть люди, взглянув на которых тут же можно понять - они в метро попали по ошибке. Чистенькие такие, лица недоумевающие, глаза либо бегают постоянно, либо смотрят в одну точку. Например, на кончик моего кроссовка. Ещё они хотят повернуться ко всем одновременно спиной. Забавные они. Те, кто часто ездят в метро, не отводят взгляд, когда посмотришь им в глаза. Просто смотрят. Кто-то с тоской, кто-то с вопросом, типа : Чего надо?, кто-то нагло, кто-то тупо, кто-то просто потому, что ты смотришь ему в глаза. Вот.

Молодая женщина.

Её я увидел в Парке Горького. Пристроился за ней и пошёл. Слушал о чём она говорит со своей подругой, немолодой уже подругой. За руку она вела сына. Женщину звали Марина Владимировна, так её звала та, немолодая. Немолодую она звала Иркой. Марина Владимировна выглядела лет на 20, но очень измученная, тени под глазами, волосы хилые какие-то, сама уже осунувшаяся, будто заядлая курильщица от рождения. Шли они, шли, ребёнок нещадно выкручивал у неё руку, тыкал своей книжкой с головоломками ей в ногу и капризничал: Ма-ам, смотли - спички!... Как заело его... А женщина шла, шмыгала носом, и очень живо рассказывала Ирке про свою жизнь непутёвую, про все проблемы свои. Много у неё проблем. И здоровье, и муж её, и дитё это долбанное, и мать старая, и деньги, конечно... А Ирка слушала. Или делала вид. Её я разглядел хорошо, она шла прямо, а голову повернула так, что я отлично видел её в профиль, находясь позади них. Ирка была лет на двадцать старше собеседницы. О-очень большой нос. Когда я говорю о-очень, это значит - О-ОЧЕНЬ. Косметикой она пользовалась так, что казалось, что всё её лицо - накладное. Как одна большая ресничина. А рот намазан так, что когда она говорила своё: Ой, Марина Владимиранна, даже и не знаю что и сказать. Ой, ну кому сейчас легко. Ой, ну я понимаю. , рот был ртом, а когда она молчала, рот выглядел ртом арлекина, причём арлекина обдолбанного. Если бы меня слушали с таким лицом, когда я рассказываю о своих неприятностях и трудностях, я бы в это лицо наступил ногой. Улыбается и улыбается... И этот ребёнок: Ма-ам... Она замолчала, остановилась так, что я в неё врезался и пошёл дальше. Я оглянулся. Она достала из сумки что-то бумажное. Наверное карту метро или рекламку какую-то. С деревянным лицом (у неё были жёлтые-жёлтые глаза и круг вокруг рта), шумно эту бумажку порвала и выкинула в урну. Я пошёл дальше и думал, что другое дитя, находящееся на месте этого её сына, полетело бы вслед за бумажкой в урну... А следом и Ирка. Марина сильная, но слабая. И это её дитё к тому же...

Красавица и чудовищ.

В метро я видел девушку. Очень красивую. Очень. И глаза у неё были большие и карие. И очень красивые. Да. И она сидела и читала Караван историй. Без интереса читала, всё больше смотрела на людей. И на меня тоже посмотрела один раз. Мне стало неловко. У неё ведь такие глаза... Вот... Потом в вагон вошёл парень и сел рядом с ней. Парень был бледный. Как все рыжие. И у него было сожжено пол-лица. Сильно очень сожжено. И лицо выглядело асимметрично. Я не мог на него долго смотреть. Нет! Мне не было противно. Просто было как-то странно. Ну тебе должно быть понятно, так иногда бывает. Да и жалко мне его особо не было... Просто как-то не так. И я повернулся к ним спиной и стал смотреть на их расплывчатые отражения в стекло вагона. Сначала девушка долго сидела и не отрывала взгляда от журнала. Слишком долго. Парень с тако-ой тоской смотрел в пустоту... Отрешённый совсем. И мнёт в руке целлофановый пакет. Потом девушка заметила шуршание пакета, посмотрела на его руки. Посмотрела. Этими своими глазами. И потом посмотрела в стекло напротив. И увидела его. И лицо её стало похожим на лицо человека, которому делают больно. Долго она так смотрела. А потом закрыла глаза, придвинулась к нему поближе и, чуть-чуть (незаметно очень) положив голову ему на плечо, по-моему, уснула. Он вспыхнул (красное лицо у него очень стало... Рыжий) и сидел как чурка. Но уже не отрешённо топил взгляд в пустоте, а смотрел на её волосы... А мне было нужно выходить на Парке Культуры...

Комната смеха.

Насчёт отражений на стёклах в метро. Когда стоишь к стеклу близко - твоё лицо выглядит нормально, отойдёшь к противоположной стене - ты кривой, бедный такой, смешной... А люди которые стоят близко к тому стеклу нормальные... Я сегодня замечал, что тинэйджеры хихикают или усмехаются глядя на эти отражения. А взрослые морщатся или опускают взгляд к своим ненаглядным ботинкам, туфлям, сандалиям...

Старый.

Когда я уже ехал домой, я увидел старого. Он стоял ко мне спиной. Горбатый, затылок в родинках и прыщах, волосы очень редкие, пиджачное плечо разрезает ремень от старой спортивной сумки. Там что-то тяжёлое обёрнутое газетами. Пиджак серый и старый. На манжетах грязь и засаленность. На воротнике тоже. ОЧЕНЬ чистые и новые брюки. Клетчатые. Стоптанные шузы с перетёртыми в нескольких местах шнурками. Руки старческие. Жалкие и какие-то величественные одновременно. Не красивые, но... Лысина у него потеет. По-моему он почувствовал что я его разглядываю и обернулся. Я не ожидал увидеть такое. Хомяк-интеллектуал с хищным птичьим клювом вместо носа. Глаза водянистые. Бесцветные, но можно сказать и тускло-серые. Бровей уже почти и нет. Кусает (даже грызёт) верхнюю губу. Нижняя губа почти синяя. Уши большие, с здоровенными мочками. Щёки впалые, пористые, потеют. Лоб высокий, морщинистый очень... Шевелится, будто старик постоянно о чём-то сосредоточенно думает. Пиджак на груди грязный. Наверное старый любит хвататься за пиджак когда разговаривает.

Он шумно втянул воздух через нос, от чего ноздри его полностью закрылись и нос на пару секунд стал совсем птичий. Взгляд его взбежал мне на подбородок, будто старик завидовал (у самого у него подбородка не было вообще). На подбородке взгляд остановился и заснул. Старик разлепил ноздри и снова отвернулся. Тут я понял что-то меня очень потрясшее. Он был таким, каким мог бы выглядеть мой дед (со стороны отца) проживи он ещё немного. Таким может выглядеть мой отец состарившись. Таким могу выглядеть я. Таким могу БЫТЬ я... Я не стал рассуждать о бренности бытия и неминуемости старости, я просто очень испугался. Очень. И я не думал ни о чём. Меня будто отключили от сети. А потом он вышел на Университете и уже на платформе оглянулся на меня и злобно посмотрел прямо в глаза, перестав наконец жевать губу. Ему, видимо, очень не понравилось, что я на него смотрел. Или не понравилось, что я в тот момент понял что-то такое, что сейчас и не могу вспомнить...

Подставка.

Когда я ждал маршрутку, я стоял в очереди. Передо мной стоял пьяный армянин с осыпанной перхотью спиной, сзади стояла и дымила Виржинией Слимс тётка. Этот слимс она держала в той же руке, в которой висели банка Ром-Колы и брелок с ключами. На ней висело много одежды и ей было жарко. Она отдувалась. На другой руке висел зонт. В пальцах трепетала десятирублёвка. На плече висела сумка из которой торчало много всего неинтересного. На ушах висели громоздкие серёжки. Громоздкие как Серёжка Трубецкой, мой бывший одноклассник. На носу висели тёмные очки. Тётка искала солнца. Что меня поразило - я не помню тётку. Я помню только то, для чего она служила подставкой...

Мусор.

По дороге домой, в маршрутке, я сидел впереди, рядом с шофёром. У шофёра на полочке, внизу, лежали аудиокассеты: Сектор газа, Шоферские, Любэ, Круг,

Шура Каретный... Многое могут сказать кассеты о своём хозяине... Сзади, среди пассажиров сидел мужик. Очень наглый, мерзкий и вредный. Чмырил пассажирку за несвоевременную оплату проезда (хотя шофёр молчал), чмырил шофёра за стиль вождения (шофёр молчал), чмырил всех и вся, хотя сам являлся величайшим чмом. Наконец чмо сказало: Тут тормози. Ты чё? Тут тормози! Шофёр затормозил, и когда чмо вылезало пробурчал: Смотри, штрафанут меня из-за тебя - козла... Дверь захлопнулась. Я огляделся вокруг и спросил: А разве тут нельзя останавливать? Шофёр усмехнулся, показал в сторону рукой и сказал: Вон, читай. Я прочитал. Табличка запрещала свалку мусора...