Мене было суждено родиться, и довелось жить в эпоху великих, можно сказать глобальных, общественных потрясений. Их пережили и продолжают переживать, не только моя родина Украина и Россия - страна, в которой я прожил большую часть своей жизни да, пожалуй, и все человечество. Не успела окончиться первая мировая война, как грянули революции, пала российская монархия и началась жестокая, все опустошающая гражданская война. Потом вдруг нежданно и негаданно свалился всем на голову НЭП, потом голод на Украине, тотальная "охота на ведьм" или "врагов народа", Финская война, Отечественная война (Вторая мировая). После короткого восстановительного (голодного) периода снова война, теперь уже в Афганистане. Затем перестройка, распад СССР и крах "коммунизма". Реставрация капитализма в России, на Украине... Да стоит ли перечислять? И, наконец, самая бездарная и до позора глупая бесконечная чеченская война. И то ли еще может произойти, хотя до конца XX столетия остались считанные годы. Каждое из этих событий косвенно или непосредственно воздействовали на мою судьбу, предопределяя этап за этапом мой жизненный путь. Ретроспективный взгляд на этот путь показывает, что я шел по жизни, как неопытный путешественник по неизведанной стране, полной опасностей, не зная, что принесет мне завтрашний день.
И вот, я снова собираюсь пропутешествовать по этой дивной стране, начиная с того далекого времени, куда сможет привести меня "машина времени" - моя память. Шаг за шагом, я постараюсь запечатлеть все этапы моего путешествия, не берясь комментировать свои поступки и поступки близких мне людей, - это было так давно.
Никогда раньше я не собирался снова "прошагать" по жизни с самого начала, описывая все подробности этого путешествия во времени. Меня вдохновила на это моя внучка Иришка, с которой я иногда делился воспоминаниями. Это были небольшие рассказы о прошлом, в которое меня иногда забрасывала ностальгия. "Дедушка, почему бы тебе ни написать книгу обо всем, что тебе пришлось пережить? Сделай это для меня и для нас всех, это так интересно!", - просила меня внучка. Я очень долго колебался - стоит ли? Смогу ли я перенестись так далеко в прошлое и пережить все с самого начала? Хватит ли у меня сил? Но я не мог отказать в просьбе моей внучке - таков уж у меня характер. И вот я включаю "машину времени" и переношусь в далекое прошлое, чтобы вновь "пропутешествовать" по стране, которая называется "Жизнь".
Очень надеюсь, что эту "сагу" о нашем семействе с интересом прочтут мои дети, внуки и правнуки, и не только прочтут, но и будут дополнять ее, страничка за страничкой, историями из своего жизненного пути. Да будет так. С Богом!
21 августа, 1998 год.
МОЯ СЕМЬЯ
Отец мой, Андрей Федорович Орлов, родился в городе Смоленске в 1886 году в большой и весьма зажиточной семье. Его отец и мой дедушка, Федор Васильевич, был владельцем двух мукомольных мельниц и большого дома с усадьбой, и считался по тем временам богатым человеком. По происхождению он был из мелкопоместных дворян. Основным занятием его ближних и дальних предков была служба в армии. Умер дедушка от сердечного приступа в 1916 году.
У отца были сестры и братья, он в семье был самым младшим. Однако жизнь его в семье не сложилась... После смерти дедушки его каким-то образом сильно обидели. Он порвал со всей своей родней и покинул Смоленск. По словам мамы, отец не любил ни вспоминать, ни говорить об этом. Так обрываются сведения о моих дальних родственниках по линии отца.
Однажды, в мою бытность на Кавказе, мне вдруг захотелось узнать, как сложилась судьба этих моих дядей и теток, моих двоюродных братьев и сестер, если таковые были. Навел меня на эту мысль мой хороший батумский друг Шукри Целукидзе. Дело в том, что он знал историю своей семьи от времен царицы Тамары и мог нарисовать свое генеалогическое дерево со всеми корнями, ветками, веточками и отростками. Мне также захотелось узнать побольше о своих предках по линии отца. Я написал в газету: "Можно ли получить такого рода сведения и как это сделать?" И получил ответ: "Такой службы у нас нет". Пришлось эту затею бросить. Россия ведь очень велика, в Грузии получить такую информацию очень легко.
Я ведь не успел узнать отца, - он умер в 1928 году, когда мне едва исполнилось 6 лет. Я помнил его по отдельным фрагментам моего раннего детства, навсегда оставшимся в моей памяти. Но этого было мало. Я хотел знать больше... У всех моих товарищей были папы: у одного - музыкант, у другого - инженер, у третьего - чекист. А у меня... Каким он был тогда и каким мог быть теперь? И вот я выбирал, как мне казалось, подходящий момент и спрашивал:
- Мам, расскажи о папе, он любил меня?
- Отстань, Павлик, - отмахивалась она от меня, - я тебе уже все рассказала. Но я был настойчив, и она рассказывала историю, фактически лишь вскользь касавшуюся отца. Каждый раз получалось как-то иначе. Но вот что из ее рассказов осталось в моей памяти.
Мама вышла замуж за отца, будучи уже вдовой с дочкой Верой на руках. Следовательно, Вера - моя родная сестра по матери. Верин отец, Яков Клименко, служил в армии, был кавалеристом и погиб на войне, на германском фронте в 1914 году. Во время наступления их эскадрон попал под ураганный огонь противника. Кони, люди, оружие - все было перемешано с землей. Мало кто остался в живых. Однако Якова опознали среди убитых, и мама получила похоронку. Начались годы тяжелой вдовьей жизни.
С моим будущим отцом мама встретилась у своей сестры Наталки. Ее муж, тоже Яков, был в дружбе с моим отцом. Вскоре мама и отец поженились.
Отец по специальности был столяром-мебельщиком. Он мог делать столы, буфеты, этажерки и всякую прочую мебель, что по тем временам очень ценилось. Очевидно, он хорошо зарабатывал, потому что они смогли снять однокомнатную квартиру в большом богатом доме на Журавлевке, в частном секторе Харькова. Квартира состояла из одной комнаты, кухни и просторных сеней. В этой квартире я и родился.
Отец был весьма образованным по тем временам человеком: много читал, любил поговорить и поспорить о политике. Он никому не писал и ни от кого не получал писем. В бога он не верил, но к религии относился терпимо, и в комнате у нас висели иконы.
Сначала все шло хорошо, и семья ни в чем не нуждалась. В настенном шкафу на большом крючке висел копченый окорок, в кладовке были запасы муки, круп, сахара. Все это хранилось в мешках и ящиках, - отец не любил покупать продукты на фунты и килограммы. Если подсолнечное масло, так бутыль, если макароны, так ящик.
Прошло года два, и отец стал замыкаться в себе, грустить. Часто, оставшись дома один, он плакал, очевидно, ностальгия стала сильно мучить его. Когда мама заставала отца в таком состоянии, она сердилась и говорила ему:
- Опять, Андрей, ты нюни распустил. Что с тобой? Тебе что, плохо с нами?
- Да что ты, Леночка, - отвечал он ей мягко и тихо, - не надо. Это сейчас пройдет...
- Ты все о своих скучаешь? Поехал бы в Смоленск, посмотрел бы, что там и как.
- Что ты, что ты, Леночка, я туда и ногой не ступлю. Ну, зачем это?
Примерно на этом разговор заканчивался, отец понемногу успокаивался, и все шло по-прежнему до следующего раза.
Прошло какое-то время, и все стало меняться к худшему - отец начал пить. Он часто приходил домой под изрядным хмелем и пытался играть со мной, катать меня на плечах. Мама, боясь, что он меня уронит, отнимала меня у него, начинался скандал. Затем наступала неделя тишины и мира. В свободное время и в праздничные дни, отец водил меня на карусели, покупал мне игрушки и леденцы на палочке. Прошло еще какое-то время, и он начал постепенно спиваться. Жизнь в семье резко ухудшилась. Отдельные эпизоды из этого периода я запомнил не из рассказов мамы - началось мое осознанное детство, но об этом несколько позже.
Моя мама, Елена Романовна Орлова (девичья фамилия ее Челомбитько), родилась в 1893 году в селе Липцы Липецкого района Харьковской области. Однако еще до первого замужества ее семья распалась: одни члены семьи умерли, другие уехали в город.
Ко времени моего появления на свет остались в живых только два ее брата: Иван и Тарас, из них Иван был старшим. Еще у нее были три сестры: Наталка, Груша и Мария, да мамина мама Ольга Ореховна. Жить в Липцах остались только бабушка Ольга, дядя Тарас со своей семьей и дядя Иван. Кроме того, у мамы были двоюродные братья и сестры, и еще тетки, которые жили в Харькове, Киеве и других городах Украины. Мама более или менее общалась только с теми из своих родственников, которые жили в Харькове, о других я мало что знаю. И еще у мамы были кумовья. Одна ее кума Фрося - моя крестная, с которой мама особенно дружила, приняла в моей жизни большое участие и оставила в моей памяти глубокий благодарный след.
Я попытаюсь, я должен поподробнее рассказать об этой семье, поскольку тетя Фрося - это моя вторая мама.
Жила она на хуторе, расположенном на северной окраине города. Хутор Фроси (другого названия он не имел) располагался на левом берегу небольшой речки Лопань, которая, петляя, пересекала город и, в конце концов, впадала в Северный Донец.
Как раз возле хутора речка изгибалась в крутую дугу и, обогнув хутор, устремлялась дальше. Берег речки со стороны хутора был песчаным, низким и пологим, а со стороны города - глинистым, крутым и высоким. Во время весеннего половодья речка широко разливалась, и хутор, стоявший на небольшой возвышенности, превращался в остров. В это время до города можно добраться только на лодках, поэтому на подворье хутора всегда находились несколько плоскодонок.
Построек на хуторе было много. Два дома, один из которых был больше и располагался на самом высоком месте возле широкой грунтовой дороги, идущей от города к хуторам. Дом поменьше стоял внутри усадьбы в саду. Хозяйственные постройки: сеновалы, конюшня, коровник, птичник и другие обрамляли огромный квадратный двор с колодцем в ближайшем к дому углу. По двору бродили куры, индюшки, голуби и целые стаи воробьев. Они, вдруг испугавшись чего-то и шумно вспорхнув, перелетали с места на место, но подворье не покидали. Забора не было, но от дороги усадьбу отгораживала густая зеленая живая изгородь.
Земли, непосредственно примыкающие к хутору, принадлежали семье крестной. Большой сад, ухоженный со стороны жилой части усадьбы, постепенно переходил в рощицу, превращавшую хутор в зеленый островок среди обширных полей. Дорога, проходившая рядом с хутором, начиналась от брода через речку и вела к другим хуторам и селам, расположенным на ее левом берегу.
Семья крестной была большой: ее муж Кузьма, три сына, две дочери, невестка и младшая сестра Катерина. Кузьма был страстным охотником и держал свору охотничьих собак, которые кроме погони за зайцами и лисами во время охоты, охраняли хутор.
По основной специальности Кузьма был маляром-альфрейщиком, и его старший сын Шура помогал ему в этом деле. Работали они в городе на разных стройках. Старшая дочь Ольга также работала в городе на парфюмерной фабрике. Остальным хватало дел дома - они вели хозяйство. Кузьма приходил усталым, а его рабочая одежда была обляпана мелом и гипсом. Бывало, женщины, собравшись за столом, говорили ему: "Ну что ты, Кузьма, надрываешься, бросил бы ты эту работу, дома вон дел сколько". На что он спокойно отвечал: "Вот женщины, ну ничего не смыслят в большой политике. Да не из-за денег я работаю... еще такое может быть...", и продолжал ходить в город на работу. И это его "такое" вскоре наступило. Ответ на вопрос анкеты о социальном положении - "рабочий моляр" - спас семью от полного разорения и изгнания. Пришло время тотальных раскулачиваний. "Излишки" земли у них были отрезаны, но огороды в пределах усадьбы остались.
МОЕ ОСОЗНАННОЕ ДЕТСТВО
У меня было много разных игрушек: мишки, мячики, лошадка и даже заводные лягушки и грузовичок. Но больше всех остальных я любил калабашки. Калабашки - это деревянные кубики, пирамидки, досочки, столбики... Отец приносил их с работы. Они были хорошо обработаны и пахли свежим деревом. Их у меня было много, целая плетеная корзина. Из этих калабашек я мог строить домики, диковинные различные строения и даже дворцы с колоннами и башнями. Построив такой дворец, я водворял туда мишку, чтобы он там жил. Но мишка сидел и не двигался, и это было скучно. Тогда я пытался посадить туда нашего большого рыжего кота Мурзика. Мурзик любил со мной играть, а вот в моих домиках и дворцах сидеть не хотел. Он пытался убежать и разрушал мои строения до основания. Я хватал его за хвост, чтобы удержать, но это не нравилось ему еще больше. Он изгибался, грозно шипел, хватал мою руку лапами, пытаясь укусить. Но он никогда не кусал меня и не царапал - это был очень добрый и умный кот. Тогда я решил построить такой большой дом, в который можно было бы забраться самому. Однако мне это никак не удавалось - домик разрушался, как только я пытался влезть в него. Мне было очень обидно, что ничего не получалось и я, сидя над развалинами, плакал.
Однажды мама, увидев меня рыдающим над грудой калабашек и узнав в чем дело, сказала:
- Так что же ты плачешь? Давай попросим отца, чтобы он сделал тебе разборный домик из фанеры. Такой не поломается, даже если ты в него заберешься.
Когда отец пришел с работы, мы с мамой изложили ему нашу просьбу во всех деталях, и он пообещал сделать домик в скором времени. "Только ты, па, сделай домик поскорее", - попросил я его напоследок. Ну, а пока что мне пришлось заняться другими делами и играть с Мурзиком.
У нас с Мурзиком было много общего: он не ел гречневую кашу, и я ее не любил. Он не любил вареный лук, вытащенный из супа, и меня от одного его вида тошнило, но зато мы оба любили рыбу, только он любил сырую, а я - жареную. Однажды, желание Мурзика полакомиться свежей рыбой чуть не закончилось для меня трагически.
На кануне какого-то праздника отец принес с базара огромного судака. Когда рыбу положили на высокую круглую табуретку, его хвост доставал до пола. На кухне кроме меня никого не было. Я сидел за столом на высоком стульчике-кресле и грыз бублик, макая его в чашку со сметаной. Какое-то время в комнате было совсем тихо. Мурзик решил воспользоваться подходящей обстановкой для разбоя и похитить судака. Кот вылез из-под кровати, откуда он наблюдал за движением на кухне, и направился к табуретке, решив, очевидно, полакомиться рыбкой, начиная с хвоста. Однако хвост оказался очень жестким, колючим и невкусным. Тогда Мурзик решил стащить рыбу с табуретки на пол, чтобы откусить кусочек повкуснее. Он стал тянуть ее за хвост, но ничего не получалось. Он поднапрягся и рыбка пошла. Вдруг... бах! Табуретка опрокинулась, рыбина шлепнулась Мурзику на спину и придавила его к полу. Он от испуга заорал во все свое кошачье горло, вырвался из-под "напавшего" на него судака, прыгнул на стол, в открытую форточку и был таков. Мимоходом он опрокинул мою чашку со сметаной. Та выплеснулась мне на грудь и на лицо. От неожиданности я резко отклонился назад и мой стульчик-кресло начал опрокидываться, еще мгновение, и я со всей высоты своего "трона" хлопнулся затылком об пол. Кухня осветилась ярким светом, и потолок обрушился на меня.
Я открыл глаза и сразу понял, что лежу на кровати и голова моя обвязана мокрым полотенцем. Возле меня стоят мама и сестра Вера. Мама держала в руке ватку, смоченную в нашатырном спирте, и давала мне ее нюхать. У меня очень чесался нос. Я поднес к нему руку, чтобы почесать, но все вокруг меня вдруг закачалось, завертелось и меня вырвало. Я лежал с закрытыми глазами, у меня болела голова, и мне было очень плохо.
- Не спи, Павлик, - говорила мама, - скоро придет доктор. Папа пошел за ним.
- Что у тебя болит, Павлик? - спрашивала Вера.
- Мне холодно, - ответил я, почти не разжимая рта и не открывая глаз.
- Мы тебя сейчас укроем потеплее, сейчас, сейчас, - хлопотала возле меня мама.
Вскоре пришел отец с доктором Мюллером. Доктор был маленьким худеньким человеком в огромных очках, черной старой шляпе с узкими полями и черном длиннополом плаще. В руках у него был небольшой потрепанный саквояж, с которым он никогда не расставался. Я хорошо знал доктора Мюллера и не боялся его. Он был местным доктором (участковым врачом), лечил от всех болезней и довольно часто бывал у нас. Поставив саквояжик возле кровати, он снял шляпу и плащ, вымыл руки и подошел ко мне. Он был очень разговорчивым человеком и сейчас же, слегка заикаясь, начал разговор:
- Н ну, что случилось, м-молодой человек? - обратился он ко мне и, не дожидаясь ответа, начал снимать с меня мокрое полотенце.
- Это пока не н-нужно, - сказал он, отдавая его маме, - повернитесь-ка н-на бок.
Он стал ощупывать мой затылок. Там была огромная шишка с куриное яйцо. Когда он ощупывал голову, мне не было больно, но я почему-то охал.
- Т-так больно? - спрашивал он, легонько сжимая мою голову, то так, то сяк.
- Не-е-т... - отвечал я, едва открывая рот, - меня тошнит...
- Чепуха. Это пройдет, - сказал он и, обратившись к присутствующим, добавил, - у него сотрясение мозга... небольшое...
- Ох, Господи, что же теперь будет?! - охнула мама, всплеснув руками.
- Пустяки, у детей это быстро проходит. Дайте ему вот это лекарство, а я сейчас выпишу п-пилюли и микстуру, - и он положил маме на ладонь пакетик с каким-то порошком. Мама тут же дала мне его выпить. Доктор сел за стол и стал выписывать рецепты, читая вслух написанное.
- Вот п-пока и все, Елена Романовна, - обратился он к маме, кладя рецепты на стол. - Лежать ему н-нужно две н-недели. Вставать с постели только на горшок. П-принимать регулярно лекарство, и все пройдет. Только голову надо беречь. Я зайду через н-неделю.
- Большое вам спасибо, доктор, - сказала мама растроганным голосом и сунула ему в руку деньги. Доктор оделся, поблагодарил маму, махнул на прощанье мне рукой и ушел.
После выпитого порошка мне стало лучше, и я мог лежать с открытыми глазами. Вера пошла в аптеку за лекарствами.
- А это ты виноват, Андрей, что так случилось, - сказала мама.
- Да ты что, Леночка, меня тут и не было вовсе. Я во дворе с Иваном Ильичом разговаривал.
- А рыбу ты зачем на трехногую табуретку положил? Ее надо было в сенях на стол положить и полотенцем накрыть, чтобы кот не унюхал. По крайней мере, хоть бы кота выгнал во двор.
- Ну, вот тебе и на... - отец начинал сердиться, - опять я виноват. Что случись плохого - моя вина, хорошее - так твоя заслуга...
Он махнул рукой и ушел в комнату. Взяв с этажерки газету, он сел у окна и стал читать. Он так всегда делал, когда ссорился с мамой. Однако доктор был не прав, укладывая меня в постель на две недели. Через два дня я уже бегал по комнате, гоняясь за Мурзиком.
Без особых приключений прошло какое-то время. Но вот отец стал приносить домой отдельные части моего домика. Прошло еще какое-то время, и домик был собран. Получился красивый теремок с окошками, широкими входными дверями, крышей и трубой с флюгером-петушком на ней. Домик был таким широким и просторным, что я тут же залез в него. Сжавшись в комочек, я мог выглядывать в окошко. Но теремок нужно было еще, и раскрасить и за это дело взялась Вера. В школе она занималась в художественном кружке и знала, как это нужно делать. После этого теремок стал лучшей моей игрушкой.
Приближались рождественские праздники. Отец принес елку и она, еще связанная лежала в сенях. Светлое время дня сменилось сумерками. Мама и Вера сидели за столом и делали новые елочные игрушки. Ждали отца, собираясь, после ужина, установить елку в комнате. Мне надоело резать ножницами цветную бумагу, и я побрел к своему домику, захватив Мурзика. Почувствовав, что его опять хотят посадить в "темницу", он вырвался и спрятался под кровать. Я не стал вытаскивать его оттуда, а стал играть с домиком сам. В это время пришел отец. Он поставил возле порога корзинку, разделся и, повернувшись в сторону мамы и Веры, сидевших за столом, сказал:
- С наступающим вас праздником, мои дорогие... я, вот, Леночка, получку принес... и вот гостинцы тоже... - и он стал вытаскивать из корзинки какие-то свертки и пакеты. По кухне распространился крепкий винный запах.
- До праздника еще дожить надо, а ты уже "наклюкался", Андрей! Ты же обещал, - начала отчитывать его мама, - где это ты?
- Так это же с получки, Леночка... Мы с Кирюшей в погребок зашли и по стаканчику винца выпили, вот и все.
Он подошел к столу, выложил пакеты и деньги прямо на листы цветной бумаги, из которой делали игрушки. Его слегка покачивало. Я знал, что он сейчас будет меня искать, и забрался в домик.
- А где же это Павлуша? Что-то я его не вижу, а?
- Да в комнате играет, где же ему еще быть, - ответила мама.
- Ну-ка, ну-ка... куда это он спрятался? Никак не могу найти, - шутливым тоном сказал отец и неровными шагами направился в комнату. От восторга, что меня так трудно найти я захихикал...
- А ах, вот ты где, а я тебе коробочку леденцов принес, - и, нагнувшись, он стал просовывать в окошко маленькую красную коробочку с леденцами. Вдруг, покачнувшись, он всей своей тяжестью рухнул на домик. Тот затрещал, заскрипел и развалился. Я свалился на бок. Какая-то щепка вонзилась мне в плечо и большая тяжесть придавила меня к полу. Я так испугался, что даже не закричал. Ноги мои вылезли наружу из-под обломков домика и свалившегося на него отца. На шум прибежали мама с Верой.
- Та ты шо ш наробыв, бугай чортив! - закричала мама, переходя с испугу на украинский язык. - Задавыв дытыну!
Отец пыхтел, пытался встать. Мама бросилась помогать ему и стала тащить его двумя руками за рубашку. Наконец-то отцу удалось отползти в сторону от развалин домика и подняться на ноги. Он тут же попытался поднять меня, но мама стукнула его по спине своим маленьким кулачком и повелительно крикнула: "Геть!". Она подняла меня с пола, отнесла на кухню и посадила на кровать. Я сидел и хныкал, а мама и Вера осматривали, и ощупывали меня. Тут я и сам увидел, что в левом плече у меня торчит большая заноза. Больше от испуга, чем от боли, я по настоящему заорал. Мама вытащила щепку, помазала ранку йодом и залепила ее липучкой, вот все! Плакать больше не было причин, и я замолчал.
К вечеру следующего дня установили большую елку. Она стояла в углу комнаты у окна, которое выходило на улицу. На подоконнике стояли коробки с елочными игрушками, конфетами, свечами и бенгальскими огнями. Мама ушла по каким-то делам к соседке Фриде Львовне, которая жила через два дома от нас. Мы с нетерпением ее ждали - нужно было наряжать елку. Вскоре пришла мама, и мы принялись за дело. Мама и Вера вешали игрушки, а я их только подавал. Отца к этому делу не подпустили, - у него игрушки в руках ломались. Пока мы украшали елку, он на кухне начищал до "золота" медный самовар.
Я не помню точно, как прошло остальное время до рождества, но, по-моему, ничего такого не случилось. Правда, на какое-то время куда-то исчезал Мурзик, и я всюду искал его и во дворе, и даже на улице. Но он вдруг пришел домой сам, и я был очень рад этому.
Наступили рождественские праздники. К нам приходили гости, и вместе с ними у меня появлялись новые игрушки, пряники, яблоки, мандарины. Я очень любил фигурные пряники, похожие на лошадок или бабочек. Приходила к нам и тетя Наталка с дочкой Галей. Галя была немного младше меня, но она уже умела читать по слогам. Еще она умела "читать" по картинкам. Когда мы рассматривали картинки в журналах "Мурзика", она могла рассказать все что там происходило. Еще мы забирались под стол и устраивали там свой домик, так как настоящего домика у меня теперь не было. Мама сказала, что такая игрушка опасна и обломки домика сожгли в печке. Играть под столом, это уже другое дело, там можно было построить все, что угодно и Мурзик оттуда не убегал.
Приближался Новый год. Для меня это был вовсе и не праздник. В этот раз под Новый год к нам пришли тетя Наталка, тетя Грушя и подруга Веры Маша. Накануне Нового года, поздно вечером, они выгнали нас с отцом на кухню, а сами, захватив свечи, закрылись в комнате, чтобы погадать. Кто на чем. Тетя Наталка признавала гадание только на зеркалах. Это было очень страшно, и ее рассказы о том, что ей привиделось, пугали меня. Особенно страшно мне было потом, на следующий день после гадания. Когда вечером, они собирались на кухне, и рассказывали друг другу об увиденном и пережитом.
Тетя Наталка рассказывала: "Сижу и смотрю в зеркала. Вижу себя спереди и сзади. Слышу, часы пробили двенадцать. Как только в последний раз ударило, так сразу все в зеркале затуманилось, а когда туман рассеялся, вижу - кладбище. Крестов и могил там - тьма-а! А возле свежей могилы, что поближе ко мне, сидит женщина в черном и плачет. Лица не видно, она его вуалью закрыла. Потом она встала и ушла. Зеркало снова туманом заволокло, а когда он рассеялся, я снова себя увидела. Так до рассвета больше ничего не показывалось. К чему бы это?"
- И скажу я тебе, Лена, - обратилась она к маме, - не к добру это. Кто-то из наших родственников близких скоро умрет.
- Да типун тебе, Наталка, чего брехать-то! - ответила мама, перекрестясь, махнув на нее рукой, - мне так вот ничего не привиделось. Всю ночь, как дура, в колечко смотрела. Чепуха все это.
- Тебе уже поздно, Лена, в колечко глядеть, это девчатам впору. Ну а у вас что было, девочки? Привиделось что?
- Привиделось, а как же, - ответила весело Маша, - на нас из-за плетня глядели хлопцы.
- Много хлопцев за плетнем было?
- У меня аж три, а у Веры два.
- Ну и дела-а... Три раза замуж выходить будешь, Мария, и хвостов у тебя будет достаточно, - тоном предсказательницы произнесла тетя Наталка, - это уж точно.
- Да ну вас, тетя, что это такое вы говорите? Не бывать этому! - затараторили девчонки.
- Да это что, - продолжала тетя Наталка, - вот в прошлом году я страху набралась, так целый месяц отойти не могла.
Все дружно попросили ее рассказать, что же такое случилось в прошлом году, и она начала рассказ: "Решила я погадать дома... одна. Яшку своего отправила к тетке Сане. Они там не собирались гадать, и Новый год встречали по-своему - пили водку. Галю я спать уложила. Пришло время, и я вокруг себя зеркала расставила: два зеркала по бокам, а два спереди и сзади. Да так их повернула, чтобы себя не было видно. Сижу, поглядываю во все стороны и жду, когда часы двенадцать пробьют. Пробило двенадцать, а ничего нет. Ну, думаю, напрасно я все это затеяла, и зеркала по-новому расставила, лучше бы к тетке Сане пошла. Только я так подумала, как вижу, передо мной коридор, и такой длинный - конца не видно. По обе стороны коридора множество дверей. Вдруг одна дверь открылась, и оттуда вышел... кто бы вы думали? Сам черт! И совсем без одежды, как мужик в бане. А на курчавой голове рожки торчат. Посмотрел он на меня и пальцем к себе поманил, - "иди-ка сюда, голубушка". Я хочу глаза закрыть, - не могу, хочу "Отче наш" прочитать, - где уж там. А он повернулся и пошел дальше по коридору. Идет и хвостом виляет, как будто следы замести хочет..."
- Постой, Наташа, а задница у него какая была - черная? - перебила ее рассказ мама.
- Фу у, ты! Не перебивай меня, Лена, а то рассказывать дальше не буду. Дальше, ведь, событие будет самое интересное.
И она, почти полушепотом, продолжала: "Обернулся он и опять меня пальцем к себе поманил. И так три раза. Потом он остановился, повернулся ко мне мордой, а глаза гневом горят. Вдруг он пошел обратно прямо ко мне. Я хочу убежать, а не могу! Он дошел до самого края коридора, голову рогатую опустил и... как долбанет меня прямо в грудь. Я как закричу, и полетела в какую-то черную яму... Очнулась, когда уже совсем рассвело. Смотрю, а я на полу лежу, а вокруг меня осколки самого большого зеркала валяются. Убрала я все и только тогда заметила, что на груди у меня два синяка, как медные пятаки прилеплены".
- Тетя Наташа, а зачем вы все время на зеркалах гадаете, если это так страшно, - спросила Вера, когда та закончила свой рассказ.
- Так я ж не на чертей гадаю, они сами ко мне прилипают. Я на клад загадываю.
- На какой это клад? - продолжала допытываться Вера.
- Говорят, что зеркало в ночь под Новый год может указать место, где клад захоронен. Вот я и загадываю каждый раз на клад, только пока ничего не получается.
- А это потому у тебя ничего не получается, Наталка, что ты клад свой уже нашла. Про Яшку своего ты, что же, забыла? - сказала мама, и все дружно засмеялись.
Тетя Наталка и Маша уже собирались уходить домой, когда пришел отец. Он ходил к своему земляку играть в шашки. Мама не любила этого его закадычного друга Кирилла и называла его собутыльником. Однако отец в этот раз пришел, даже не выпивши, и был в хорошем настроении.
- А-а! У нас гости. Вот и хорошо. Сейчас чаи погоняем. Правда, Леночка?
- Самовар у меня давно готов, сейчас соберу, - ответила мама.
- Нет, нет, Лена, спасибо. Уже поздно. Дома будут беспокоиться.
Вскоре тетя Наталка и Маша ушли, и я вылез из-под одеяла. При отце мне не было страшно, но я все еще находился под впечатлением рассказов тети Наталки и боялся даже взглянуть в сторону большого зеркала, стоявшего в комнате. Казалось, стоит мне только приблизится к нему, как меня затянет в страшный зазеркальный мир, в котором обитают одни чудовища. Особенно я боялся зеркал вечером и ночью. Иногда мельком взглянув на зеркало, я тут же спешил отвернуться, так как мне казалось, что кто-то прячется за его край. Подозрительность к зеркалам, навеянная рассказами тети Наталки и моей крестной, сохранялась у меня в течение еще длительного времени.
* * *
Эта зима была холодной. Морозы и сильный ветер замуровали окна изморозью. Колючая пурга шуршала по замерзшим окнам и выла в трубе печки. В квартире было холодно, несмотря на принятые меры по ее утеплению. Русская печка, стоявшая на кухне, давала мало тепла, но требовала много дров и угля. Поэтому в комнате установили небольшую чугунную "печку-буржуйку". В ветряную погоду она завывала на все голоса от большой тяги и раскалялась докрасна. В комнате становилось жарко, но, как только "буржуйка" прогорала, тепло тут же улетучивалось. Отец выгребал золу из печки, и ее разжигали снова. Мне запрещалось находиться возле раскаленной "буржуйки" вообще и особенно, когда на ней что-то варилось. Однако вскоре мне суждено было познакомиться с ней поближе.
Однажды днем "буржуйка" пела свою заунывную песню, раскаляясь докрасна. На ней стояла кастрюля, в которой варился борщ. Я сидел на полу возле стола и играл юлой. Когда мне удавалось ее хорошо раскрутить, она переставала жужжать и начинала петь. Но вот она снова зажужжала, легла на бок и быстро покатилась прямо к печке. Я вскочил на ноги и помчался за ней, чтобы схватить ее. Но, наступив на щепку, поскользнулся и упал. При этом я сильно толкнул печку, она пошатнулась, крышка кастрюли полетела на пол, и большая порция кипящего борща вылилась мне на колено левой ноги. Я закричал и откатился обратно на середину комнаты. Все произошло так быстро, что мама, стоявшая возле печки, ничего не смогла предпринять. На мне были надеты чулки в резиночку, но они не спасли меня от тяжелого ожога. Несколько секунд спустя, мое колено раздулось, как мяч. Самое удивительное, мне не было больно и, когда меня отнесли на кухню и уложили на кровать, я не плакал. Мама хотела сразу же снять с меня чулок, но отец сказал: "Не надо, я пойду за доктором", - и поспешно ушел.
Отец и доктор Мюллер пришли часа через два, - доктора не было дома, и отец ждал его. Доктор выслушал рассказ мамы о том, как все это случилось и, покачав головой, сказал:
- Значит т-так, п-помогите мне, Елена Романовна, снять чулок. Нет, нет, так нельзя, - остановил он маму, когда она хотела стащить с меня чулок обычным образом, - его нужно разрезать. П-подержите вот так.
- Да, да, доктор, я понимаю, - ответила мама, разворачивая меня поудобнее.
Доктор достал из своего саквояжика маленькие блестящие ножницы и стал разрезать чулок, осторожно снимая его с ноги. Но когда дело дошло до волдыря, тот вдруг лопнул, вылилось много воды и чулок стал сниматься вместе с кожей.
- О-о о! Азохен вэй, - сказал доктор и пробормотал еще какие-то непонятные слова.
- Ах, доктор, что же теперь делать? - воскликнула мама сквозь слезы.
- Н не волнуйтесь, все в порядке. Сейчас мы все это снимем, - и он стал осторожно обрезать омертвевшую кожу. Открылась большая рана, которую доктор присыпал каким-то вонючим желтым порошком. Потом он сделал "воздушную" перевязку и выписал рецепты на лекарства.
- У него к вечеру поднимется жар, - будете давать порошки, - сказал он маме. - П-пока все, завтра я сделаю ему перевязку.
Потом он приходил ко мне каждый день, делал перевязку и давал маме разные советы. Я начал медленно выздоравливать. Чтобы я скорее поправился, отец купил мне коньки "английский спорт". Но в эту зиму мне так и не удалось научиться кататься на них. Прежде чем я встал на ноги и начал нормально ходить, наступила весна.
С приходом весны появились и новые заботы и неприятности - отец запил. Частые скандалы и назидательные лекции, которые устраивала ему мама, не давали никаких результатов. Отец плакал, говорил, что "больше в рот не возьмет и капли" этой гадости. Но, на следующий день, все начиналось снова. Теперь он почти всегда приходил домой пьяным и часто не ходил на работу. Запасы продуктов, ранее хранившихся в кладовой, постепенно иссякли и больше не пополнялись. Мне уже не покупали новых башмачков и штанишек. Семья скатывалась к нужде.
Мама не имела определенной специальности и бралась за любую работу: стирала белье, была приходящей домработницей в богатых семьях. Некоторые из этих семей мне хорошо запомнились, потому что мама, уходя на работу, часто брала меня с собой. Одной такой семьей, где не было детей, и ко мне относились особенно доброжелательно, была семья Фриды Львовны Коган. Она жила недалеко от нашего дома в двухкомнатной квартире. Муж Фриды Львовны, Леонид Иосифович, и его брат Борис работали в большом магазине. Сама Фрида Львовна и ее сестра Сара работали в какой-то конторе. Дома они бывали только по вечерам, а также в выходные и праздничные дни. Когда у Сары было свободное время и хорошее настроение, она читала мне о святых людях из Торы. Но чаще всего она учила меня плясать разные веселые еврейские пляски. Больше всего мне нравилась пляска "Лимончики". Сара заводила патефон и под веселую песенку:
Ах, мои лимончики,
Вы мои лимончики,
Где же вы растете?
У тети на балкончике...
Мне показывала, как нужно плясать: откидываясь назад и подпрыгивая, нужно было поочередно выбрасывать ноги вперед, поднимая их как можно выше, а наклоняясь вперед, нужно было доставать пятками... в общем, как можно выше. У меня это ловко получалось, и все смеялись. Было очень весело. У Сары был целый чемодан кукол-марионеток, и она иногда устраивала для меня настоящий кукольный спектакль. Она привила мне любовь к кукольному театру, которую я сохранил до вполне зрелых лет. Я потом и сам устраивал для ребят кукольные представления.
Однако вскоре эту дружественную к нам семью постигло большое горе. В магазин к Леониду Иосифовичу поступило несколько бочек тихоокеанской сельди. Он помогал открывать бочонок, чтобы скорее пустить дефицитный товар в продажу. Когда перекатывали бочонок на другое место, рука Леонида Иосифовича сорвалась, и он загнал под ноготь большого пальца кусок ржавчины. Через неделю он умер от заражения крови. После похорон Фрида Львовна и Сара уехали в Керчь, где у них были какие-то родственники. Семья распалась. О своей приятельнице Саре я уже больше ничего никогда не слышал.
Я все чаще и дольше оставался один. Вера мной почти не занималась. Она редко бывала дома даже днем после школы. То у нее занятия в художественном классе, то занятия в драмкружке, то она делает уроки у подруги. Однако у нее хватало времени дать мне хорошую затрещину, если я, по ее мнению, что-нибудь такое натворил. Мера наказания всегда превышала размеры воображаемой вины, и это было крайне несправедливо. Я возмущался, кричал, что она дура, но это приводило лишь к тому, что я получал еще один подзатыльник.
Оставаясь дома один, я очень скучал. Мне надоело играть с калабашками, крутить юлу и гоняться за Мурзиком. Во дворе тоже было скучно. Я попытался поиграть с Жуком, хозяйской дворняжкой, но он сидел на цепи возле своей будки и не мог со мной бегать. "Вот если бы у меня был велосипед, тогда другое дело", - думал я. Я стал выходить на улицу и, стоя возле ворот, наблюдал за ее бурной жизнью. Но вот мое внимание привлекли два мальчика. Один из них, который был постарше, ехал на двухколесном детском велосипеде с подпорками на колесиках. Второй бежал за ним и подталкивал его сзади. Они ехали по пешеходной дорожке и приближались ко мне. Поравнявшись со мной, они остановились.
- Это ты здесь живешь... Как тебя зовут? - спросил вполне дружелюбно старший.
- Да, - ответил я, - меня Павликом зовут.
- А я - Вася, а это мой брат Валерка, - продолжал старший, - хочешь покататься?
- Хочу, - ответил я, - только я не умею.
- Да, пустяки, это очень просто. Да, Валерка? - он развернул велосипед в другую сторону и продолжал, - садись, доедем до нашего угла и обратно.
- А он далеко? А то мама заругает...
- Да вон, крайний дом на углу. Мы там живем в Зинкином доме. Знаешь Зинку?
- Знаю, - ответил я, хотя никакой Зинки я не знал.
Они помогли мне взобраться на велосипед, и я, первый раз в жизни, нажал на педали и поехал. Пока мы ехали до их дома, они меня все время поддерживали.
- Ты не так. Куда падаешь, туда и руль крути, понял?
- Понял, - ответил я, стараясь точно следовать их наставлениям. Обратно я ехал уже почти самостоятельно, испытывая неописуемое блаженство. Когда мы подъехали к нашим воротам, Валера, вытащив из-за пазухи хорошо сработанную рогатку, сказал:
- Павлик, давай меняться.
- Давай, - ответил я, - только у меня ничего нет. Юлу возьмешь?
- А она крутится? Если крутится, давай.
Я побежал домой, достал из-под стола юлу и бегом вернулся обратно.
- Вот... - сказал я, подавая ему юлу. - Новая.
- Новая? - спросил он, как бы сомневаясь. Он взял ее в руки и стал рассматривать.
- Бери, Валерка, и отдай рогатку, - включился в наш диалог Вася, - нам уже домой надо.
И первая в моей жизни сделка состоялась.
- Приходи, Павлик, на нашу улицу, в мяч играть будем.
- А куда это? Далеко?
- Да за углом, - ответил Вася, - мы зайдем за тобой.
И они заторопились домой. Теперь на велосипеде ехал Валерка. Я стоял возле своих ворот, чему-то несказанно радуясь, хотя я тогда еще не знал, что приобрел не только товарищей с улицы, но и хороших друзей.
Когда мама вернулась домой, я поспешил похвастаться своим новым приобретением.
- Мама, посмотри, что мне Валерка подарил, - сказал я радостно, вытаскивая из-под рубашки рогатку.
- Вот этого нам как раз и не хватало. Какой это Валерка?
- Ну у, Васин брат, который у Зинки живет, - ответил я тоном знатока. - В доме на углу.
- А-а-а! Греки. Когда же ты успел с ними познакомиться? И где? На улицу выходил?
- Так я же только возле ворот. Они хорошие ребята - на велосипеде научили кататься. Это так здорово!
- "Хорошие ребята", - передразнила меня мама, - каким же им еще быть. Целыми днями на улице бегают. Ты смотри у меня, дальше ворот ни шагу.
Чувствуя настроение мамы, я не стал рассказывать, что Вася звал меня на их улицу играть в мяч.
Последние несколько дней отец приходил домой трезвым. Мама говорила тете Наталке, что он очень болен и, кажется, перестал пить. В эти дни, когда по вечерам все собирались дома, было как-то празднично. Даже Вера, всегда очень серьезная, весело шутила и смеялась.
- Посмотри, па-а, что мне Валерка подарил, - обратился я к отцу, показывая ему рогатку.
- Ну-ка, ну-ка, что за штука? - он взял рогатку и, сильно натянув резинки, выстрелил. - Хорошие резинки, далеко будут бить. А что за Валерка? Что-то не знаю такого.
- Васин брат... - начал я свои объяснения, но мама прервала меня.
- Да это Возняка грека, скрипача хлопцы. Целыми днями гоняют по улице. Хулиганье.
- А это ты зря на них, Леночка, зря. Я грека Возняка хорошо знаю. Это очень хороший человек, трудяга. И мать у них очень строгая женщина, вроде тебя, спуску никому не даст. Так что если ребята в дружбе, ну и пусть. Что ж Павлика все время взаперти держать, пусть и с улицей познакомится, а то как же?
Отца поддержала и Вера:
- Ну конечно, мама! Нельзя же, чтобы Павлик все время дома сидел. А так с ребятами поиграет. Васька паренек серьезный.
- Эх вы-ы! - сказала мама и, качнув головой в мою сторону, постучала пальцем себя по лбу: мол ничего вы не понимаете в воспитании детей.
На этом разговоры о воспитании детей закончились, а я сделал для себя три важных вывода: во-первых, мне можно играть с Васей и Валеркой, во-вторых, мне можно выходить на улицу, в-третьих, из рогатки можно стрелять, раз у меня, ее не отобрали. Я долго не мог уснуть, переживая свалившееся на меня счастье.
На следующий день я опять остался дома один. С нетерпением ожидал я, когда же за мной зайдут ребята, чтобы идти играть в мяч. И вот кто-то постучал в окошко, выходящее на улицу. Я подбежал, выглянул, так и есть: Вася и Валерка машут мне руками - выходи. Выйдя на крыльцо, я плотно закрыл входную дверь. Запирать ее было необязательно, никто чужой забраться в дом не мог - Жук хорошо охранял двор.
- Пойдем скорее, Витьке Башанте настоящий футбольный мяч подарили, сейчас вынесет, и будем играть, - сказал Вася, и мы побежали на их улицу.
Улица была широкой и зеленой, по обе ее стороны росли деревья. Вдоль заборов и домов шли пешеходные дорожки, а все пространство между ними заросло густой низкорослой травкой. Возле большого дерева уже собрались несколько ребят.
- Это Павлик Орлов, наш товарищ, рядом с нами живет, - сказал Вася, представляя меня ребятам, - теперь он в нашей команде будет.
- Это как Витька Башанта скажет, - ответил высокий паренек, которого звали Гриша Величко, - его мяч...
- А где Витька? - спросил Вася.
- Сказал, что сам выйдет, чтоб не звали его.
Из противоположных ворот вышел мальчик и направился к нам. Было видно, что он старше всех собравшихся здесь мальчишек.
- Здорово, малыши! - сказал он снисходительным тоном, подойдя к нам. - Что собрались, в лапту играть будем?
- Нет, в футбол. Витька сейчас мяч вынесет, - ответил Гриша.
- А что он тянет? У меня времени нет. А ну, Колька, гони за ним!
- Так сказал же не звать, - ответил плотный мальчишка, чуть выше меня ростом, - а то совсем мяч не даст.
Однако "гнать" никуда не пришлось - из соседних ворот вышел худой черноволосый мальчик. Обеими руками он прижимал к себе большой белый кожаный мяч. Подойдя к нам, он ткнул меня мячом и громко заявил:
- А этот, откуда взялся? Пусть уходит.
- Да это Васька с Валеркой привели его, - ответил Гриша, - это Павлик, их друг.
- Все равно пусть уходит с нашей улицы, он - чужак! А то мяч унесу домой.
- Ну и уноси, Башанта, мы и без тебя обойдемся! Мы и водиться с тобой не будем, правда, ребята? - ответил ему Вася.
Ребята стояли, насупившись и молчали.
- А что, тебе места мало, Витя? Раз Павлика наши ребята привели, значит он - не чужак. Пусть играет, - заступился за меня высокий мальчик, которого звали Вася Смагин.
- Ладно, - согласился Витька, - пошли.
К этому времени подошли еще ребята, и Вася Смагин разбил нас на две команды. Мне сказали, что я буду "бэк" и объяснили, что я должен делать. Вася Смагин был играющим вратарем и у него был свисток. Игра началась. Я гонял мяч с одинаковым успехом в обе стороны, когда же я загнал мяч в собственные ворота, меня попросили посидеть в сторонке и посмотреть, как нужно играть.
Когда игра закончилась, Витька унес мяч и ребята стали расходиться по домам на обед. К этому времени я уже знал их имена. Теперь дорога мне была уже знакома, и я мог добраться домой один. Обед мой в этот раз состоял из горбушки черного хлеба и кружки молока. Поскорее покончив с ним, я снова побежал на "нашу" улицу.
* * *
Приближался праздник Святой Троицы. Мама, Вера и тетя Наталка сходили в лес за душистыми травами: мятой, чабрецом, ромашкой и принесли их по целому мешку. Кроме того, они принесли много веточек березы и акации. Накануне праздника мама и Вера густо посыпали травами полы сеней и комнат, а веточками убрали двери, окна и стены. Квартира преобразились, и стала похожа на лес. Аромат акации и трав наполнял комнаты, и от этого у меня кружилась голова. Однако было очень красиво и я превратил круглый стол в шалаш, в котором поселились мы с Мурзиком.
Вечером в день праздника у нас собрались гости. За чаем тетю Наталку попросили рассказать о случае, который произошел с ней на прошлую Троицу. Сначала она отнекивалась, но потом все же согласилась.
"Собралась я накануне прошлой Троицы в лес за травами. Позвала одну подругу, другую - не идут. Некогда. Взяла я кошелку, большие ножницы и пошла одна. До леса быстро добралась, но в чащу не пошла. Хожу по опушке и травку нужную стригу. Уже полную кошелку набила, а уходить не хочется. Нарезала еще веточек разных, все это в общую охапку связала, взвалила на плечи и пошла вдоль опушки тропинку искать. Вышла на тропинку и стала спускаться на дно оврага - так ближе. Вдруг кто-то как потянет меня за кошелку назад, я так и шлепнулась на спину. Поднялась, а нигде никого нет. "Ну", - думаю, - "значит, это я поскользнулась". Подняла кошелку, забросила на плечи и пошла. Вдруг на меня тяжесть как навалится, аж ноги подломились. Сбросила я ношу свою с плеч, встала на колени и говорю: "Господи, прости, если согрешила, только избавь от нечистого". Взяла в руки кошелку, легко. Взвалила на плечи и пошла, только слышу, кто-то топает сзади меня и сопит. Оглядываюсь, нет никого. Остановлюсь и шагов не слышно. Так и маялась до самого дома. Потом все затихло.
Зашла я в квартиру, лампадку сразу зажгла и принялась за уборку: травкой полы застелила, веточками двери и окна убрала, ну все как полагается. А дома-то я одна... Яша с Галей в то время в Киеве гостили. Сижу и думаю, куда бы это мне пойти. Да уже поздно было, так я и осталась дома. Когда начало совсем темнеть, я лампу зажгла. Вдруг лампа затрещала и потухла. Я ее зажигаю, а она погорит немного и опять потухает. "Ну", - думаю, - "масло плохое, завтра заменю". Скучно мне стало, а спать не хочется. Сняла я с себя все верхнее, лампу притушила и легла немного отдохнуть - хотела потом еще что-нибудь сделать. Лежу на боку и в стенку уставилась, а мысли всякие в голову так и ползут. Вдруг слышу - в сенях кто-то возится. Меня так и "заморозило" всю. Потом дверь открылась и... топ топ-топ, топ-топ - услышала я чьи-то шаги. Хочу с кровати вскочить, крикнуть, а не могу. Смотрю на стенку, а ней тень появилась: худющий такой мужичок, голова большая и кучерявая. Я даже рожки сразу не заметила. А он к кровати подошел, прыгнул на меня и начал лапать... На меня как сто пудов навалилось - не могу сдвинуться с места. "Ну", - подумала я, - "пропала я теперь совсем. Господи, помоги!" вдруг в окно кто-то как забарабанит, а он вскочил с кровати и к двери. А с меня сразу груз свалился, и я легко поднялась. Посмотрела в окно, а там соседка Ольга мне рукой машет - "открой!". Впустила ее в комнату, а она говорит: "Смотрю, а у тебя лампа горит. Решила зайти - не заболела ли?". "Вот спасибо, что зашла соседушка", - говорю, - "я задремала немного". "А что это у тебя лампада не горит, Наталка, ведь уже праздник начался". Я взяла спички и зажгла лампаду - она горела спокойно и ярко. Посидела у меня Оля, выпили мы с ней по рюмочке, и она ушла. Я потушила лампу, улеглась в постель и скоро заснула".
Тетя Наталка закончила свой рассказ и выжидательно посмотрела на своих слушателей.
- Брехня все это, Наталка, брехня! - сказал отец, вставая из-за стола. - Тебя просто слушать стыдно, сны свои за явь выдаешь.
- А ты, Андрей, можешь не слушать, если не нравится, а нам не мешай. Интересно это все, - ответила ему мама.
Все шумно заговорили, обсуждая рассказ тети Наталки. Я же ей верил, но в этот раз мне совсем не было страшно.
Теперь, когда никого не бывало дома, я убегал на нашу улицу и включался в какую-нибудь игру, которую затевали уже знакомые мне ребята. Я быстро освоил не только нашу основную улицу, но и соседние, куда мы забегали, играя в прятки и "сыщиков". Широкое понятие, называемое "улицей", ее неписаные правила поведения, новые знакомства внесли существенные коррективы в мою жизнь. Знакомства с новыми ребятами не всегда были для меня приятными - меня втягивали в драку и я получал хорошую трепку. Потом я колотил кулаками воздух, полагая, что именно так буду драться в следующий раз.
Придя как-то на нашу улицу и не застав никого из знакомых ребят, я уселся на траве возле Гришиного дома и стал ждать, надеясь, что кто-нибудь выйдет гулять. Из углового дома на перекрестке улиц вышла рыжая толстенькая девчонка. Она посмотрела туда-сюда и направилась прямо ко мне.
- Ты где живешь, мальчик? - спросила она, садясь рядом со мной. - меня Любой зовут, Люба Коржик.
- А меня - Павлик, - ответил я, смущаясь, что разговариваю с чужой девчонкой, - я живу на Журавлевке, в доме, где магазин "ХАТОРГ".
- А-а! Это где Верка живет... Клава, моя сестра, раньше с ней дружила.
- Вера - это моя сестра. А почему они теперь не дружат?
- Не знаю, наверное, поссорились, - ответила Люба, пожав плечами. - А у нас пчелы, много!
- А где они живут? - поинтересовался я.
- В саду. А другие - на пасеке. Полезем вон на то дерево, - и Люба указала на старый приземистый клен, - лазать по деревьям умеешь?
- Умею, - ответил я, - что же тут такого.
Мы поднялись с травы, и пошли к клену. Дерево имело бугристый наклонный ствол, и взобраться на него не представляло труда. Мы залезли на дерево как можно выше и начали качаться на его гибких ветках. Так у меня появилась подружка Люба, а лазание по деревьям стало моим любимым занятием.
У Любы были ходули, маленький мячик и ракетки. Сначала она научила меня ходить на ходулях. Нужно было встать спиной к забору, взять длинные ручки ходулей под мышки, влезть на поперечные опоры для ног и, оттолкнувшись от забора, сделать первый шаг вперед. Куда наклоняешься, туда и шагай. При этом длинные ручки ходулей нужно крепко прижимать к плечам. Вот и все. А вот мячик и ракетки Люба выносила очень редко и давала поиграть только избранным. Я тогда еще не знал, что завязавшаяся было дружба с этой девочкой вскоре оборвется.
Как-то мы с Любой гоняли ракетками мячик, не давая ему упасть на землю как можно дольше. Потом Люба взяла в руки мячик и сказала:
- Давай отдохнем, я устала.
- Давай... а ты пойдешь домой обедать? - мне не хотелось, чтобы она уходила.
- Не знаю. Если Клава позовет. А правда, что твоя Вера - художница? Мне Клава говорила.
- Нет, она только в кружок ходит, - ответил я.
- А у нее много красок? Я тоже умею рисовать. Хочешь посмотреть?
- Хочу, отчего же не посмотреть? - ответил я, хотя мне и Верины картинки надоели.
Люба побежала домой, захватив с собой ракетки и мячик. Я ждал ее возле калитки. Спустя какое-то время она вынесла кусок картона, на котором масляными красками были нарисованы дом, дерево, облака и журавли, летящие клином. Я смотрел на картонку и молчал.
- Нравится? - спросила Люба, отстраняя от себя картонку на расстояние вытянутой руки. - На нее нужно издалека смотреть.
- Еще бы, - ответил я, - прямо как у Веры...
- Я и лучше умею, только у меня красок не хватает, синей и желтой. Павлик, давай меняться: ты мне - две краски, я тебе - чашку меда.
- Так у меня нет красок, это же у Веры.
- А ты попроси у нее, - продолжала Люба настойчиво, - прямо сейчас сбегай, только чашку свою принеси, а то мама не даст.
- Попробую... - ответил я нехотя, - она может и не дать.
Просить краски у Веры мне очень не хотелось, но я тут же побежал домой. Веры дома не было. Я открыл ее деревянный чемоданчик, в котором лежали краски и кисти, и выбрал два тюбика нужных Любе красок. Это стало сразу заметно. Ладно, подумал я, потом скажу Вере. Взяв краски и пустую чашку я побежал к ожидавшей меня Любе. Обмен драгоценностями состоялся.
Не прошло и двух часов после этой сделки, как Вера обнаружила исчезновение красок. Она собралась идти в студию на занятия и...
- Ты брал краски, Павлик? - строго спросила она. - Верни их сейчас же. Они мне нужны.
- А их у меня нет... Я их Любе Коржик подарил, - ответил я, разведя руками. О меде я почему-то умолчал.
- Этого мне еще не хватало. А ну иди и забери их обратно сейчас же! - кричала Вера. - Ты мне занятия срываешь, понимаешь?!
- Не пойду, я их подарил, - заупрямился я, держась от Веры как можно дальше и готовясь удрать при первой возможности.
- Ну, погоди-и! Ты у меня получишь, - погрозила мне кулаком Вера. Она схватила свой чемоданчик и побежала к Коржикам.
Я не знаю, что она им там говорила, только краски Люба ей вернула, а со мной очень долго не разговаривала даже тогда, когда мы играли вместе с ребятами - ей запретили со мной водиться.