Когда горизонт поглотил последние лучи света, темнота плотно окутала Землю. Во мраке едва различалась мертвенно-бледная стутуя алебастра. Это, обратившись лицом к Северу, стояла Зима, неподвижная, не шелохнувшаяся, не моргнувшая.
Какой-нибудь смертный, наблюдающий в эти минуты за Жэлис, бездвижной и безмолвной, и с приходом полной темноты вдруг тронувшейся с места, немного удивился бы и счёл это чем-то неестесственным и странным.
Но хоть и зашевелилась Зима, она не проронила ни слова, не сделала ни вдоха. Зима не любит говорить и уж тем более никогда не дышит.
Нет Неба чернее, чем в Ночь, которой влавствует Зима. Мир слепнет, и только те, кто рождён с благословеньем Тьмы, могут что-то различать в этом непроницаемом мраке.
Прав народ, когда говорит о Зиме, будто та носит на своих щеках увядшие цветк лилий... И впрямь видно, как они померкли и побледнели. Но когда-то так давно, что и сама Жэлис едва ли помнит о тех временах, лилии румянца были ещё розовы, цветя и благоухая на её лице.
Выйдя в бескрайнее поле, Зима покрепче вонзилась в Землю ледяными остриями босых ступней, кожа которых давно стала сухой и белой. Жэлис начала расти всё выше, пока не стала такой огромной, что весь Энтах задрожал под её тяжестью. Но всё же никто не мог заметить Жэлис.
Схватив в худые ладони ткани многослойного подола, Зима принялась трясти им, и из-под одежд посыпался снег. Она стояла ближе к Северу, чем к другим сторонам Мира, а желания поворачиваться влево или вправо у неё было мало. Поэтому самые плотные покрывала снега достались излюбленной стороне Жэлис, той, где живут благородные альвы и прекрасные троллины, в то время как где-то белое покрывало осталось словно незаштопаным.
Богато расписан узорами льда наряд Жэлис, но ей не было до этого никакого дела. Сколько тайных преданий старины, которых не осталось уж и в памяти древних гор, было вышито на шелках её платья! Жэлис знает их и рисует такие же на шершавой коре деревьев, на глади воды, на поверхности камня. Хоть бледно-серые глаза Зимы совсем не так зорьки, как у сокола, сына солнца, и иногда недалёкие болтуны позволяют себе сказать о ней "слепая", тонкое серебро узоров, что выводит Зима, искуссно и умело, и доселе никто из смертных не сумел повторить его причудливые изгибы.
Когда Жэлис решила, что закончила, то избавила Энтах от своей тяжести и стала такой, какой была прежде, хоть и не тело, а Мощь делала Зиму такой огромной. Но и теперь, когда Жэлис снова вернулся её обыкновенный рост, лишь глупец или безумец не узнал бы саму Зиму в этой хмурой старухе.
Утихли вихри метелей - пряди её седых волос, и покойный, молчаливый, пошёл снег. Жэлис легла на выступ стены скалы, укрытой мягким слоем белизны, и вновь превратилась в бездвижность. Снова стало похоже, будто Жэлис мёртва.