Сначала после отъезда из Вороновки Ивану Петровичу Загваздину удавалось в родительский день или на пасху навещать родные могилы. Но потом такие посещения стали нерегулярными, все чаще оказывалось, что на эти дни выпадали неотложные дела, требовавшие его непременного участия.
Приближался очередной родительский день. Иван Петрович подсчитал, сколько лет не был на кладбище, и тихо присвистнул: пять лет! Он должен побывать в Вороновке, обязательно побывать. Вечером он позвонил двоюродной сестре Галине и предупредил, что завтра после обеда он будет в родных краях.
На следующий день рейсовый автобус довез его до школы. Сошедшие на остановке пассажиры быстро разошлись в разные стороны. Иван Петрович пошел натоптанной школьниками тропинкой, срезавшей угол поворота дороги. С правой стороны, там, где между берегов и зелени притаилась речка, стояла стена молодого сосняка. Зрительно она не подтянулась вверх, но он знал, что это не так. Прошедшие пять лет добавили соснам и высоту, и густоту кроны. Еще более потемнело от времени здание общественного амбара - здесь когда-то мололи зерно. Раньше церковь окружало плотное кольцо деревьев. Большую их часть спилили, храм вышел из лесного окружения. Иван Петрович попытался выяснить для себя, выиграло от этого или нет окружающее церковь пространство, но так и не пришел к какому-то твердому выводу. Что еще бросилось в глаза? Меньше стало людей на улицах села, больше - домов с заколоченными досками окнами. С болью душевной он осознал, как приметно стареет родное село.
Загваздин зашел в небольшой частный магазин, купил круг колбасы, десяток булочек, по килограмму пряников и печенья. Продукты, упакованные продавцом в полиэтиленовые пакеты, он сложил в хозяйственную сумку и продолжил путь.
Принесенное в дом продуктовое богатство Иван Петрович выложил на стол. Галина, увидев магазинные булочки, всплеснула руками:
- Их-то ты зачем покупал? Не дай Бог, зубы о них сломаешь. Я утром своих булочек напекла, свеженьких, румяных, их завтра и возьмем с собой.
- Хорошо! - согласился Иван Петрович. - Тебе и укладывать сумку в родительский день!
Утром хозяйка и гость встали рано. Галина быстро управилась по хозяйству: накормила куриц и выпустила их за калитку, на улицу, дала поесть кабанчику в хлеву - другой живности она не держала. Затем достала из холодка сеней наполненную продуктами сумку.
Солнце, вставшее в свой круговой обход, лучилось утренним, прохладным светом. Хлопали дворовые калитки и на улицу, направляясь в сторону кладбища, выходили люди с сумками и пакетами. Галина и Иван Петрович присоединились к коллективному движению.
- Пойдем к могилкам твоей матери и отца, - сказала Галина и повела Загваздина между оградок и отдельно стоящих крестов к родительской усыпальнице. Они зашли в оградку. Пока Галина брала из сумки и выкладывала на столик поминальную еду, Иван Петрович вырвал траву, росшую между могилок.
Галина налила в две рюмки водку, наполнила третью и поставила к основанию креста на могиле отца, взяла себе кусочек колбасы, а второй передала Ивану Петровичу.
- Пусть земля вам будет пухом! - произнесла она и отпила глоток содержимого рюмки. Иван Петрович пить не стал, вылил водку из рюмки на могилки отца и матери. После колбасы они съели по булочке. Мягкие, вкусные, они таяли во рту.
- Здравствуйте, Иван Петрович, Галина! - возле них остановился Тихон Зяблин, невысокий, цыганского вида мужчина.
- Проходи, Андреич, помяни отца и мать, - пригласил Иван Петрович.
Зяблин боком втиснулся в пространство оградки, принял рюмку из рук Загваздина и выпил, закусив кусочком колбасы. Помолчав, произнес:
- Помню хорошо и Петра Титовича и Арину Андреевну. Хорошие люди были - гостеприимные, добрые, слов нехороших от них не услышишь. Души их, небось, в раю живут. До свидания! Счастья вам да здоровья!
Распрощавшись, Зяблин ушел. Иван Петрович и Галина продолжили разговор о родителях. Потом поднялись, сложили в сумку еду и положили на кресты по булочке, конфеты - по обычаю поминовения родных.
А их, покинувших этот бренный мир, было много. Они шли от одних могилок к другим, поминали. Когда их окликали - задерживались, вспоминали умерших земляков. Прикасались к еде, но от рюмок отказывались. При этом Иван Петрович шутливо - настойчиво говорил: "Не пью, свою норму уже выпил".
Они, помянув усопших, направились к кладбищенскому выходу. И вдруг слух Ивана Петровича уловил далекие рыдания. Кто-то, невидимый ему, речитативом приговаривал навзрыд:
- Прости меня, Акимушка, прости. Не уберегла я тебя, соколика, одной сейчас век доживать.
- Кто это так убивается? - спросил он у сестры. Горькая исповедь женщины проникала в самое сердце.
- Рюмок набралась, вот и рыдает. Лучше бы при жизни мужа берегла, - осуждающе отозвалась Галина. - Это Арина, жена Акима. Слышал про него?
- Слышал! - эхом отозвался Иван Петрович.
* * *
Ранняя весна и затяжные дожди дали столько воды, что она не только заполнила реки, но и выплеснулась сначала в низины, а потом заполонила все окрест, подобравшись к селам и деревням, расположенным на возвышенных местах. Она затопила поля, сенокосы, пастбища. Пришлось в срочном порядке переправлять колхозные стада коров и табуны лошадей в соседний район, земель которого половодье не достигло.
Дойное стадо, собранное со всех бригад колхоза "Красный пахарь", разместили возле Становки. Прежде это была небольшая деревенька домов в пятнадцать, но сейчас в ней проживало пять семей. Жили они компактно в южной части деревни, а в северной остались дома, покинутые хозяевами. Их-то и обжили краснопахаревцы. В самой маленькой избе оборудовали молоканку. Здесь молоко сепарировали, а охлажденные сливки затем отвозили на маслозавод, находившийся в двадцати километрах от их стана. В двух других домах на нарах ночевали косари, ранним утром уходившие косить траву - нужно было думать и о кормах скоту на зиму. Еще в одном жили доярки, перекочевавшие вместе со стадом в эти далекие, болотистые края. Ну а пятый пустовавший дом заняли мужчины - пастухи и конюхи, зоотехник, другой люд мужского пола, занятый на обслуживании дойного стада и лошадей.
Кашеварил дед Костя, Константин Золотых, невысокий ростом, щупленький, но подвижный, как ртуть, мужичок. Он постоянно находился возле вместительных котлов - колпаших, как их называли в народе. Дед Костя то разжигал костры под котлами и священнодействовал с приготовлением еды, то мыл опорожненные колпашихи, то ненадолго исчезал в лесу, чтобы добавить вкуса и полезности кипящему на тагане ведру с чаем - приносил малиновые, смородиновые листья, плоды и корни шиповника. Он всегда был при деле.
Вот и сейчас дед Костя длинной деревянной ложкой помешивал то в одном, то в другом котлах.
- Ну как с варевом? - поинтересовался подошедший к костру бригадир.
- Скоро будет готово, - отозвался повар.
- С продуктами как?
- Масло, дрожжи, соль есть. Мясо есть, поступает свежее, стараюсь охладить - и в котел, на варку. А вот муки маловато - на две хлебных выпечки, не более.
- Мука - дело решаемое, - успокоил повара бригадир. - Сегодня Андрей Замятин должен из дома вернуться, муки привезти. Я заявку на муку и другие продукты в правление колхоза отправил.
- Тогда жизнь походная веселей пойдет, - заключил дед Костя и направился к своим котлам, но, сделав несколько шагов, остановился и громко воскликнул:
- А вот и он, легок на помине!
- О ком это ты? - спросил, не поняв его восклицания, бригадир.
- Да я об Андрее Замятине. Вон едет, - дед Костя рукой указал назад, за спину бригадира. Тот обернулся в сторону дороги, которая вела из заболоченной Становки в родные края, и увидел, что по ней неторопкой рысью ехал Замятин. Второй конь, для пересменки, был за узду привязан к дуге. Лошади мотали головами, силясь освободиться от гнуса, тучей летавшего возле них. На какое-то время им это удавалось, но потом верх брали комары и пауты, непрерывно осаждавшие и коней, и кучера.
Заехав на стан, Замятин привязал коня к коновязи и подошел к бригадиру.
- Здравствуй, Андрей. Как съездил? - спросил бригадир, протягивая для приветствия руку.
- Здравствуй, Аким Ануфриевич! - отозвался Замятин, пожав протянутую руку. - А съездил, считаю, удачно. Как и намечали, переночевал на стане, где в дороге ночуем. Перед этим коней стреножил и выпустил пастись, утром их поменял - и в дорогу. Приехал в соседнюю Ждановку к вечеру и сразу позвонил в правление, передал заявку. Они там подсуетились, направили людей по домам за продуктами, выписали со склада муки пшеничной, заявку полностью выполнили. Утром продукты на барже привезли и мне в телегу загрузили. И поехал я обратно, переночевал на летнем стане.
- Добро. Сейчас животноводы дойку закончат и на обед придут, домашние гостинцы разберут. Тогда и спать ложись, тебе завтра с утра в смену заступать, скот пасти, - распорядился бригадир.
- Понятно, - отозвался пастух и стал распрягать коня.
Вернувшиеся на стан доярки, увидев, что приехал Замятин и ждет их, с шумом окружили пастуха. Он взял в руки первую сумку, прочитал рукописный ярлычок:
- Зуброва.
Мария Зуброва, невысокая черноглазая женщина, подошла к телеге, приняла из рук пастуха сумку с домашними гостинцами и стала выбираться из толпы ждущих своей очереди. Замятин выкликнул вторую доярку, третью... Люди быстро подходили, получали привезенное из дома и расходились. Прямо на глазах бригадира редело людское окружение возле пастуха. Когда с заветным подарком ушла последняя доярка, он подошел
к телеге.
- Ты уж прости, Аким Ануфриевич, но тебе ничего нет, - с чувством сожаления развел руками Замятин. - Наши к Арине вечером заезжали, но дома ее не застали, рано утром пришли - дома была. Когда о продуктах сказали, она им грубо отрезала: "Он работать уехал, а не в дом отдыха. Пусть ест колхозное!"
- Пусть ест колхозное? - переспросил бригадир, и внутренняя боль явственно отразилась в его лице. После небольшой заминки Аким, стараясь говорить спокойно, сказал пастуху:
- Ты, Андрей, сейчас свободен, постарайся отдохнуть. Завтра утром тебе на смену заступать. Прости, но дня для отдыха выделить не могу.
- Какой отдых? Домой вернемся, тогда и отдышимся, - ответил Замятин.
Аким вернулся к угасающим кострам, сел на лавочку у стола. Вода в котлах, которую нагревал дед Костя, чтобы их помыть, стала горячей. Но повар ушел по делам, животноводы разошлись, так что никто не мешал Акиму Ануфриевичу думать.
А думы были невеселые. Вчера потерялась, скорее всего, застряла в топкой болотине, дойная корова. Пастухи искали - не нашли, без результата были и сегодняшние поиски. Придется ему, бригадиру, по всей строгости отвечать за потерявшуюся корову. А эта история с Ариной. И здесь, в глухомани, нашла его, чтобы зацепить, обидеть словами. Не клеилась у него семейная жизнь. Не пил, не курил, не ругался матерными словами, а Арина все чем-то недовольна, попрекает, грубит, принародно высмеивает. Был у них сынишка, пятилетний Петька. Любил его Аким, да и сын тянулся к отцовской ласке. Но заботы бригадирские поднимали его в самую рань, когда Петька еще сладко посапывал во сне, а возвращался он домой, когда сынишка уже спал. Поэтому их встречи не были такими частыми, как хотелось того Акиму. Его тянуло домой, но атмосфера в нем, накаленная Ариной, не давала радости, душевного успокоения.
Постепенно мысли, в нем блуждавшие, выстроились в решение. Сиюминутные заботы и переживания отошли в сторону, четко высветился план его действий на завтрашний день.
... Лучи солнца несмело заполняли листву березняка, через который проходили доярки, направлявшиеся к загонам дойного гурта. Порывами налетал северный ветер, усиливавший утреннюю прохладу. Было холодно, неуютно, поэтому женщины шли без привычных утренних шуток.
- Ой, девоньки, что я увидела! - отшатнулась назад шедшая первой Настя Устюгова. - Аким Ануфриевич прячется на березе и дразнится, язык показывает.
- Где ты его увидела? - недоверчиво спросила групповод Галина Смехова.
- Да он там был, в развилке березы, там его видела, - торопливо объяснила Настя, видя, что ее словам никто не верит. Она показала на березу, стоящую впереди. Метрах в трех от земли она расходилась надвое, наподобие большой рогатки. Но в ее развилке никого не было.
- Это ты утренний сон досматриваешь. Говорят же, что человек и на ходу может спать, - сказала Смехова, стараясь разрядить возникшую нервную ситуацию. - Видишь, что никого нет.
- Вижу, но он был, - нерешительно возразила Настя. И вдруг она закричала: - Вон он, смотрите, смотрите!
Сильный порыв ветра пронесся по земле, угрожающе затрепетал листвой деревьев. Из зелени березы, повинуясь напору ветра, высунулось лицо, а потом появился и весь человек. В рабочей одежде, носки сапог вытянулись книзу. Он стал разворачиваться, лучи солнца осветили лицо с высунувшимся языком.
- Беседин! - ахнула Смехова.
Доярки застыли в неподвижности: непонятная сила связала и руки и ноги. Тем временем человек на березе качнулся назад и скрылся в зеленой листве.
- Идем на дойку! - первой вышла из оцепенения групповод. - Там скажем пастухам, чтобы тело сняли с дерева.
Повинуясь ее словам, доярки пошли дальше, к месту своей работы.
Когда они, подоив коров и сдав молоко приемщику, вернулись на стан, их ожидал приготовленный дедом Костей завтрак. Но они, не сговариваясь, всей группой подошли к пастухам Рафаилу Аллагулову и Андрею Замятину, возившимся у телеги. Оглобли ее были направлены в сторону, где за десятки километров от временного пристанища животноводов находились их отчие дома. Рафаил, сдвинув колесо к краю, кистью из размочаленной веревки смазывал дегтем ось передка. Закрепив его, переключился на другую сторону оси. А Андрей, накосив охапку травы, принес ее и разложил по телеге. Потом пастухи подошли к Беседину, лежавшему в тени кустов, сняли прикрывавшее тело рогожное покрывало и бережно перенесли его в телегу.
- Подходите, девчата, прощаться! - позвал Замятин. Люди потянулись к телеге. Подходили к Акиму, целовали в лоб, говорили прощальные слова и отходили, уступая место другим. Нижнюю часть лица Беседина пастухи прикрыли платком. Взглядам прощавшихся открывались обострившиеся морщины его лба и глаза, с немым укором смотревшие куда-то в даль...
- Ты вези его, Андрей, аккуратней! А приедешь - позвони, чтобы быстрей за ним баркас выслали, - обратилась к Замятину Смехова.
- Не беспокойся, Ивановна. Сделаю все, как следует, - отозвался пастух.
Пастухи завершили скорбные дела. Андрей Замятин сел в передок телеги. Рафаил натянул покрывало на лицо Беседина, чтобы оно не слетело. Телега тронулась с места, ее колеса застучали на неровностях дороги. Аким Ануфриевич, покинув чужую болотную глухомань, возвращался на свою родину.