Весеннее солнышко ласково пригревало спину старика в старомодном, но чистом плаще, аккуратно застёгнутом на все пуговицы. Он шёл по обочине дороги, опираясь на палку и старательно обходя лужи. Разные мысли посещали его седую голову, на которой блинчиком красовался такой же старомодный берет. Чтобы скрасить дорогу, старик искал и находил собеседников в настоящем и прошлом. Мысли причудливо блуждали между тем, что он видел и чувствовал сейчас и что пережил десятилетия назад.
Всё гуще заросли борщевика вдоль дороги... Ещё недавно здесь были возделанные угодья, а сейчас сквозь стену этого зелёного символа разрухи просматриваются брошенные поля, покосившиеся заборы и дома. Неужели кроме него это никто не видит. Не было ни войны, ни мора, но который год в землю не ложится зерно, не видит она плуга или хотя бы косилки. Куда с полей пропали люди? По разбитой дороге проносятся автомобили, всё больше иномарки. Откуда они и куда спешат? Если прислушаться к разговору в салонах автомобилей, то понимаешь, что люди торопятся "делать деньги". Как это? Ведь за это должны судить. Деньги должны платить только за труд, нельзя их "делать"...
Тем временем в машинах были свои резоны. Что ты там понимаешь? Идёшь вдоль дороги и иди, надоели со своими поучениями. Можно всё, что не запрещено, можно и это, если очень сильно хочется, только надо знать, как. Тут купил - там продал, вот и "наварился". Удалось "отконтробасить", то очень хорошо можно подняться. Вот лес стоит ничей, вот земля вокруг озера ничья, вот рыба на нерест ещё прётся ничья. Да это мелочи - банки, заводы, причалы в портах - ничьи. Главное не зевать, чтобы не было потом мучительно больно... Кремлёвские самое сладкое расхватали, теперь не знают, что с миллиардами делать, а мы так по мелочам, что осталось. Ну, чего скривился, обрызгали его... Некогда, старик, время - деньги. А хлеб и картошку купим, хоть у поляков, хоть в Аргентине или Канаде. Что здесь земля зарастает, так пускай, мы тут жить не собираемся. Старшие уже обучаются за границей, вот накопим на старость и сами свалим. Там газоны подстрижены и дороги не то, что здесь. Отойди, не стой на пути!!! Молодец, сынок, жаль промазал. Кстати напомнил, надо из багажника пакеты с мусором выбросить. Пусть убогие поковыряются, глядишь, себе на ужин что-нибудь найдут. Ха-ха...
Старик вытер с лица грязь, посмотрел на огрызок яблока, которым бросили в него, и, припадая на правую ногу, тронулся дальше. Он видел, как пролетевшая было мимо и обдавшая его из колдобины грязью иномарка, остановилась. Неужели хотят извиниться и подвезти? Дед непроизвольно добавил шагу, но из машины выскочил упитанный мальчишка лет десяти, что-то прокричал своим ещё детским голосом, вынул из багажника два пакета и со смехом, изображая метателя то ли молота, то ли диска, запулил их в придорожный березняк. Старик поморщился как от боли. Хотел что-то сказать, но пацан оказался довольно шустрым для своей комплекции, запрыгнул в машину и выставил в окно средний палец правой руки. С пробуксовкой колёс машина рванула с места.
Старик остановился и огляделся. Придорожная канава с обеих сторон и лес на глубину метров двадцати был завален пакетами, банками, упаковками, в общем, цивилизованными отходами человеческой жизнедеятельности. А цивилизованными ли? И человеческими ли? Когда-то по дороге на свой участок, старик сворачивал с дороги и удивлял соседей тем, что приносил кулёк, пакет или лукошко ягод или грибов. Чем он всегда несказанно радовал свою супругу и оправдывал свои пешие прогулки от ближайшей железнодорожной станции. Если честно, то его просто никто не подвозил. Поднять руку, значит надо платить. А с отменой льгот он во многом себе отказывал, чтобы накопить на сезонный проездной на электричку. Какая тут попутка! Остановить и попроситься бесплатно он не мог, гордость не позволяла. Да и полезно размять ногу, внушал он себе, ощущая не проходящую, ноющую боль каждый раз, когда наступал на правую. Угораздило его зайти в лифт, когда соседская девочка выводила погулять во двор своего ротвейлера. В ней всего-то килограммов двадцать пять, как она могла удержать неожиданно бросившегося на него пса. Швы и уколы не помогли. Вот уже второй год рана гниёт. Врачи что-то оперировали, соскребали, накладывали мази и выписывали дорогущие антибиотики, но эффект получался локальный и временный. Язва зарастала, а потом открывалась вновь, а боль не проходила почти никогда.
Однако не это сейчас беспокоило его больше всего, а то, что он не чувствовал радости от предстоящей встречи. С тех пор, как ушла навсегда его жена, подруга и опора жизнь потеряла изюминку, без которой стала серой, скучной и постылой. Пустая городская квартира, где каждая мелочь напоминала о ней, превратилась в клетку, из которой хочется вырваться куда угодно, лишь бы на волю, на свежий воздух. Да и "Дуршерак", купленный оптом на рынке, опостылел своим однообразием. А сегодня дочь неожиданно позвала на шашлыки. Может, хотят с Днём Победы поздравить? Старик отказался от официальных приёмов и шёл на свой участок, но как бы в гости. Сам разрешил зятю переделать домик, тот и отгрохал хоромы, прикупил участок у соседей, отгородился и живёт теперь там постоянно, хотя имеет городскую квартиру и не одну. Порадовался бы за достаток в доме дочери, но не грела сердце старику её роль в семье, не то служанки, не то домработницы. Сама зашнуровывает ботинки на ногах борова-мужа и выслушивает упрёки на тему, из какого дерьма и нищеты он её взял. Ходит по дому тихо, опустив голову, разговаривает виновато, позволяет даже сыну своему покрикивать на себя. Она и позвонила ему тайком от мужа, извинилась, что не могут забрать его из города. Как будто они его когда-то подвозили! Внук попросил деда полгода назад добавить ему денег на новую "Субару", а когда тот, сославшись на болезнь и дороговизну лекарств, отказал, вообще ни разу даже посидеть в машине не пригласил. Вроде, как упрекает, мол, куда тебе одному фронтовая пенсия!
Что-то сегодня нога разнылась и вдобавок появилась какая-то тяжесть в груди. Давит... Раньше бывало, четыре с половиной километра от станции он проходил размеренным шагом минут за сорок пять. Сегодня, с частыми остановками получилось уже часа полтора, а до посёлка ещё метров шестьсот.
Вспомнил, как в 45 году они совершали марш на станцию погрузки в эшелон. 40 километров прошли с одним привалом! Эх, молодость. Он тогда не то, что до эшелона, до фронта был готов пешком идти, лишь бы быстрее вцепиться в глотку фашисту. Был у него долг за матушку, живьём сожжённую с односельчанами в феврале сорок третьего. Сам чудом из той кошары выскочил. Боялся, что могут без него войну закончить. Успел. Освобождал Венгрию и Австрию. Захватил кровавое месиво под Балатоном. Это была чуть ли не последняя попытка немцев в той войне наступать. Гитлер бросил в прорыв отборные танковые дивизии СС, но и у нас было не наскоро собранное ополчение, а сплошь Гвардейские орденоносные именные дивизии! Вломили тогда фрицу, хотя моментами от свинцового урагана хотелось посильнее вжаться в жирный чернозём. Устояли и погнали фашистов дальше. Дивизия благодарность от Верховного получила за первое боевое крещение, а он - медаль "За отвагу". Не каждому так везёт, даже не ранен, а контузия получилась от собственной противотанковой гранаты. Главное, что "Пантера" не прошла. Пока он оглохший и залитый кровью из ушей приходил в себя, братья-разведчики покрошили из ППШ экипаж. Они же и в укрытие утащили. Берегли салагу... Врач в медсанбате сказал, что со временем в голове перестанет шуметь и слух восстановиться.
Второй раз из ушей у него кровь уже шла на допросах в "Смерше". Чего тот капитан так лютовал? После каждого отказа подписать признание в сотрудничестве с гитлеровцами на оккупированной территории бил ладонью в левое ухо. Разве он виноват, что пол деревни - родня и кто-то с его фамилией служил немцам полицаем. Признание следователь не выбил, потому, как признаваться было не в чем, но старик и сейчас на это ухо хуже слышит. Может, и прошло бы оно, да только лагерь - не лучший санаторий. Там и у здоровых от голода, холода и сырости пухли колени и зубы шатались. Кабы не "подоспела" смерть Сталина, не застала бы его живым реабилитация. Обидно даже не за то, что осудили, а что продержали лишних восемь месяцев, когда и свидетели нашлись, и уже было решение об освобождении. Найти бы ту крысу, что мурыжила документы, и хотя бы на недельку к нам в барак...
Вот интересный у памяти загиб, начал думать про ногу, а вышел на ухо. Кто про что, а старики про болячки.
Посёлок в последние годы сильно изменился. Вместо скромных дачных домиков всё больше коттеджи. Появились высокие заборы и охрана, зато куда-то подевались добрые и милые соседи, сплошь профессура и сотрудники их университета. Важные и неприступные для студентов на кафедре они разительно менялись на даче, ходили с голым торсом в закатанных спортивных штанах и хвалились друг перед другом первым огурцом или огромной клубникой. Да и заборчики были символические, для соседей всё как на ладони. Заходи, добрый человек, садись, чем богаты...
Вот и изменившийся до неузнаваемости его участок. Во дворе кроме машин зятя и внука стоит ещё одна, где-то он её уже видел. В беседке за домом оживлённый разговор, смех. Запах дыма и шашлыка. Из открытого окна дома звучит шансон. Что их, не нюхавших лагерной пыли, так тянет на эту музыку? Или заранее изучают субкультуру, знают, что пригодится.
- А вот и наш дедушка приехал - профессор, фронтовик, - услышал он голос дочери и все присутствующие в беседке повернули головы в его сторону.
Зять важно кивнул, внук сделал движение, как бы освобождая место ещё для одного стула, а гости замерли, словно их неожиданно застали за очень неприличным делом. Упитанный мальчик так и застыл с набитым ртом.
- Здравствуйте, не беспокойтесь. - Дед виновато посмотрел на свой грязный плащ. - Я, с вашего разрешения, пойду, помоюсь, приведу себя в порядок и отдохну немного с дороги. И, прошу, когда вы покушаете, оставьте пакеты с мусором, я сам отнесу в контейнер, здесь недалеко. Спасибо.
Последние слова он сказал, глядя прямо в глаза пацану. Потом положил руку на грудь, развернулся и пошёл в дом. Его никто не перебил и не остановил. Сквозь рвущуюся из окна "Таганку" старик всё же расслышал слова внука:
- Чудит дед...
А старик не чудил, он умирал. Дед с трудом зашёл в ванную и отрыл кран, но невидимый камень снова неожиданно сильно навалился и сдавил грудь. Стало трудно дышать, перед глазами поплыло зеркало, мозаика испанской плитки стен и вдруг всё заволокло темнотой, ноги предательски подкосились. Он опустился на кафель ванной и, опрокинувшись на спину, сильно ударился затылком о пол. Боли дед уже не почувствовал...