Они брели по серому ландшафту с темно-багровым заревом на лиловом небе - закатом или восходом. Движение местного светила происходило так медленно, что невозможно было понять, утро это или вечер, а может, совсем ничего и здесь всегда так сумрачно и сыро - вечный закат. Ландшафт был словно искусственный, ни деревца, ни даже травинки, кругом огромные лилово-багровые кубы, на манер домов, с темными отверстиями окон и прямые, длинные и узкие проходы между ними - улицы, образующие правильные прямоугольники кварталов.
Клочья каких-то странных густых испарений плавали на уровне пояса и создавали ощущение парения в облаках вместе с плывущими нереальными исполинскими кубами. Правда, парение было не из приятных, тяжелый запах отовсюду говорил то ли о неисправных очистных сооружениях большого города, то ли о качестве самой атмосферы. Все было неприятно - угрюмый пейзаж, архитектура, воздух, ощущения. Влажная и тяжелая атмосфера давила на грудь, под ногами что-то хлюпало и чавкало, и при этом ни одного живого существа, что вызывало в памяти мрачные ассоциации заброшенных городов и мертвых цивилизаций.
Единственное, что оживляло картину, низкий непрерывный звук, который, то пропадал, вызывая вибрацию под ногами, то снова возникал смесью гула и воя. От этого воя и тряски становилось не по себе, они то и дело чертыхались, попадая в зловонную лужу. Судя по всему, выбранное ими направление вело к центру этого огромного брошенного мегаполиса и к источнику звука, так как вибрация и гул становились сильнее по мере их продвижения.
- Черт, похоже, на этот раз она загнала нас в самую настоящую клоаку! -выругался Фома. - Где мы, любезный Доктор?
- В инфрамире.
- Занесло!.. А у кого?
- Это надо выяснить...
Дыра в очередной раз настигла их в Открытом мире прежде, чем они успели что-либо сделать. Теперь она была от них всего в одном переходе, а может и меньше. Впрочем, черте ей этот переход, понимали они, дыра может появиться в любой момент! А может и вообще не появиться, одно слово: дыра! Чтобы держать дистанцию, нужно было сделать переход с этой зловонной изнанки, а для этого необходимо было выяснить, у кого они в гостях и под какие законы подпадают в данный момент. Поэтому и шли они навстречу душераздирающему вою, полагая обнаружить хозяина места у источника звука, так полновластно доминирующего над всем этим пространством. Во всяком случае кто-то там будет, должен быть и они у него спросят, о чем это он так душераздирающе?..
- Я ему глотку вырву! - мечтательно сказал Фома. - Залезу внутрь и вырву к чертовой матери!.. У меня сердце останавливается!
- Да, ощущения не из приятных...- Доктор вынул анализатор. - Зашкаливает!
Действительно, вибрация была настолько низкой, а звук - высок, что тело, резонируя и тому, и другому, грозило пойти вразнос, начать разваливаться. По мере приближения к невидимому источнику, идти становилось все тяжелее. Сердце работало с перебоями, в глазах темнело, в ушах словно исполинский прибой. Наконец вышли к чему-то похожему на центр этого города. Центр был опущен ниже уровня города и странные подвижные испарения в виде облачков стекали по ступеням и желобам в эту яму или клоаку и текли прямо центру.
- Посмотри, что это там? Твое воображение ничего не подсказывает?
Они остановились. Вой и вибрация достигли немыслимой силы и громкости. Впереди, на правильно организованной круглой площади невероятных размеров, стоял огромный темно-лиловый холм, похожий на разлохмаченный кочан капусты, листья которого мягко колебались из-за вибрации, словно многоярусные края большой медузы в спокойных волнах. Сочетание плавности шевеления этих покрывал с немыслимой частотой звука вызывало дурные ассоциации и тошноту. Говорить было невозможно, как возле взлетающего самолета.
Пройдя еще немного вперед, они увидели, что вокруг холма, на нем, под ним, копошилось множество белесых существ небольшого роста и непритязательной, утяжеленной книзу, формы. Их было так много, что холм казался живым: покрывала колыхались, существа двигались, и вся картина напоминала разбуженный чьим-то вмешательством муравейник, только муравейник еще и сам был будто живой.
Насколько можно было видеть, все дороги сходились именно к этому месту и странные существа заполняли их, стремясь к источнику вибрации и воя. Причем они возникали словно из ничего, оказалось, что из этих густых облачков вонючих испарений, что болтались всю дорогу у сайтеров под ногами. Перед самым холмом существа обретали телесность, бойко взбирались на него, иногда друг по другу, находили свободное место и замирали. Время от времени кто-то отваливался, скатывался вниз и исчезал, а его место занимал другой. Иногда раздавался хлопок и существо исчезало прямо на холме, превратившись снова в облачко, только светлее и легче прежнего.
- Что это они делают? - недоумевал Фома, уворачиваясь от испарений. - Вот ведь мерзость какая!
- А это я у тебя хотел спросить! Где твое хваленое воображение?
- Погоди, я еще не присмотрелся!..
Вой в это время достиг своего предела в истошном визге и исчез, перейдя в ультразвук. В наступившей тишине, покачиваясь от вибрации, они подошли еще ближе, прямо к границе появления существ. Присмотрелись.
- Этого не может быть! - изумился Фома.
- Почему же? - спросил Доктор простодушно.
Фома хохотал:
- Какой размах, Доктор!
- Что здесь смешного?
- Ничего, - ответил Фома. - Кроме того, что они имеют бедный холм. Статья не помню какая, групповое изнасилование неодушевленных предметов.
- Сто тридцать первая, - подсказал Доктор.
- Господи, Док, откуда? И зачем тебе, пустыннику?
- Кодекс надо чтить. Особенно уголовный, насколько я понял, общаясь с тобой.
Фома хмыкнул:
- Пойду, гляну ближе. Это ж какое устройство надо иметь, чтоб так землю дол-бить?
- А это уже интересно! - донеслось вскоре от холма. - Холм-то живой! Или еще живой, несмотря на обращение, подпадающее под 131 статью. Это даже не холм, а холмица...или холмища! Видел я всяких девиц... Поправь, если совру...
И Фома продекламировал в ультра-тишине:
- Я знал красавиц недоступных, холодных, чистых как зима, неумолимых, неподкупных, непостижимых для ума... Так вот, Доктор, это не о ней... Это, похоже, матка!
- Не подходи близко к холму, пока мы с ним не разобрались, - Доктор опять достал свой приборчик, манипулируя. - Слышишь?.. Мне это все не очень нравится.
- Доктор, а когда тебе что-нибудь нравилось? У народа праздник, может быть, единственный. Бог знает, где они мокнут все остальное время, в какой слизи!..
Фома оказался по колено в необыкновенно вязкой слизи.
- Тебе что сам этот процесс не нравится или что? Ты вообще трахаешься когда-нибудь, все время забываю у тебя спросить? Знаешь, хоть одно теплое чувство, кроме пописать на руки?
И Фома, продолжая рассуждать о природе столь необыкновенного явления, обходил холм. Странные, низкорослые, чуть выше половины бедра Фомы, существа ползли на холм, не обращая на него никакого внимания, как зомби. Похожие на обезьянок, но только неуклюжих, словно сделанных наспех из двух-трех чурочек и палочек, обтянутых бледной кожей, они дурно пахли. Все достоинства и примечательности их, кроме тяжелого запаха, были сконцентрированы в одном мес-те, в том органе, которым они долбили холм. Зато орган этот был развит гипертрофически и составлял не меньше, если не больше, половины общего веса, так что аборигены представляли из себя пушку на огромных колесах-яичках, у кото-рой снизу хилые подпорки ног, а сверху дегенеративная полупрозрачная голова - прицел, все остальное оно - возмездие эволюции.
- Доктор, статья отменяется, они не виноваты! - заключил Фома, рассмотрев их причиндалы. - С таким взведенным инструментом мне было бы тоже все равно: холм, розетка или авиабомба, - главное разгрузиться и облегчить себе жизнь! Это же Сизифы, только вместо камня у них несокрушимое либидозное томление!.. И вот что мне приходит в голову, может это и есть хозяин места, которого мы ищем?
- Эй, Матильда Долбанная Вся, я к тебе обращаюсь!.. - Ткнул он холм Ирокезом. - Это ты все так хорошо придумала?
Раздался истошный визг.
- Назад! - крикнул Доктор, но было поздно.
Существа, среди которых бродил Фома, уже не обращая на них внимания, словно по команде набросились на него и их вместе с Фомой понесло прямо к холму. Холм похотливо выгнулся навстречу ему, как желанному гостю. Вой и вибрация снова достигли предела, а с холмом произошла странная трансформация. Это была уже почти человеческая анатомия, более того, действительно женская! На Фому наплывал, причмокивая губами из-за приоткрывшихся покрывал, суперорган - органа гроссо!
- Доктор! - завопил Фома, стараясь перекричать вой. - Меня сейчас кажется тоже будут забивать в холм!..
Невероятным усилием он сбросил с себя верещащих тварей и увидел в открытом зеве такие дали, о которых, собственно, мечтал всегда...
На несколько секунд Фома ослеп от резкого перехода из инфракрасной среды в обычную и невольно прикрыл глаза. Когда же он снова обрел способность видеть, то был приятно поражен изменениями в обстановке. Он оказался в огромном с восточной роскошью убранном зале, нечто вроде турецкого сераля или персидского гарема, какими он их себе представлял, хотя никогда там не был. В центре зала сто-ял такой же огромный, под стать ему и словно вытесанный из сталагмита, будуар. А там...
Среди ниспадающих газовых тканей его возлежала самая прекрасная женщина, которую Фома когда-либо видел. У него перехватило дух от такой вызывающей и вместе располагающей красоты. Женщина была совершенно обнажена и лишь слегка прикрыта прозрачным газовым покрывалом. Прикрыта так, чтобы разить наповал, что Фома немедленно и сделал: онемел и застыл. Сказать, как она была прекрасна, он бы не смог, это было бы слишком слабо, она была совершенство, а совершенство невозможно описать, как мировую гармонию.
- Иди ко мне! - сказала Совершеннейшая, и голос ее потряс Фому еще сильнее, чем совершенство форм.
- Я? - глупо спросил он, не веря своему алмазно-рубиновому арабскому сча-стью. - Это вы мне?
- Тебе!.. Иди скорее!..
Не подчиниться этому голосу было нельзя, да Фома и не собирался. Во все глаза глядя на незнакомку, он двинулся к будуару. Казалось, сама богиня сошла с небес и просит о небольшой услуге: просто все забыть и броситься в источник вечного наслаждения. А там, где нужно бросаться в источники вечных наслаждений Фома бросался, не раздумывая, всегда...
Звериный вопль огласил небеса. Весь в крови и слизи, словно новорожденный, Фома летел, даже приблизительно не зная куда, теряя по пути обрывки сознания...
"Боммм!.." Очнулся он на теплом каменном полу в большом зале, но уже с закопченным камином вместо будуара и угрюмыми темными стенами вместо роскошных шелковых гобеленов сераля. Коптили факелы, под сводами с шумом летали какие-то неуклюжие черные птицы, изредка откуда-то доносился звон. Этот звон и вернул Фоме сознание. Доктор сидел рядом, перебирая кнопки своих приборчиков, а по залу шныряли какие-то невероятные образины в женских платьях, то ли старухи, то ли гермафродиты, то ли вообще социальные лишенцы, сервируя нищий стол. Осознав себя, Фома охнул и поискал, чем бы прикрыться, он был совершенно нагой и к тому же...
- Не стесняйся, все уже видели и восхищались, она у тебя уже около часа, - успокоил его Доктор. - Как ты не поломал его при падении?
- Дай мне чем-нибудь прикрыться, изверг, а то прямо утро в девичьем вытрезвителе!
- Сейчас тебе принесут твою одежду.
- Доктор, шо це було?.. - Фома сел было в позу лотоса, но тогда пестик торчал слишком вызывающе, и он, придурочно ухмыляясь, сделал ему домик из сложенных рук.
- Что было, говоришь?.. Исполнение твоих прихотей! Ты никогда не мечтал о большом куннилингусе с полным погружением, а, Орфей?
Фома мечтал об этом и не раз.
- Вот еще! - огрызнулся он. - Ты за кого меня принимаешь?
- Успокойся, всего лишь за поэта, - хмыкнул Доктор. - Ты знаешь, кто это бы-ла?
- П..., Доктор! клянусь вот этим... самым! - Он раскрыл ладони. - И если б не размеры, я не сопротивлялся бы!.. Но это же прямо страшный сон какой-то!..
Доктор поморщился.
- Я прошу тебя, Фома, осторожнее в своих выражениях, любых! Потише! Твое влияние на наши перемещения катастрофично.
- А что я сказал? Что мне ее писей называть, когда по ней такие насекомые ползают? Я думаю, она обидится, узнав. Кто эта красавица?
- Это Лилгва - царица ночи и разрушения. А эти несчастные насекомые попали к ней из-за своего чрезмерного аппетита. Мы, кстати, попали к ней по той же причине.
- И ты, Доктор? - ахнул Фома. - Вот уж не думал, что у тебя тоже чресл-мерный аппетит!
- Да не у меня, а у тебя! От вашего взаимного причащения я ничего хорошего не жду. Не знаю, как ей, а у тебя уже два часа эрекция при полном беспамятстве и сам ты как пряник медовый.
- Не беспокойся, Доктор, сильная эрекция при беспамятстве гораздо лучше сильной памяти при слабой эрекции.
- Слушай, что с тобой происходит? - Доктор даже четки отложил. - С тех пор, как ты побывал на Спирали, тебя словно подменили! Мало того, что ты несешь, причем постоянно, какую-то пошлятину, так ты еще становишься просто опасен и прежде всего для себя. Твои поступки под стать сумасшедшему, но не сайтеру. Ты постоянно хочешь есть, ты постоянно хочешь... ну, в общем, ты знаешь, чего ты хочешь постоянно; просто бандит на этом поприще!
- Пустое, Доктор! - отмахнулся Фома. - Ты мне лучше скажи, что произошло? Как я оказался здесь? Где мы вообще?
Фома снова заглянул под рукотворный "домик": никаких изменений, полная боевая готовность.
- И прикажи принести этим грымзам одежду, наконец!.. Ну вот опять каламбур нечаянный... Поверь, Док, это происходит помимо меня, - пожал он плечами. - Так что произошло?
- Это у тебя нужно спросить! Кто ж к даме, и с мечом?
Оказалось, что хотя Фома и был в трансе от апокалиптического видения, воя и тряски, но меча он не выронил и шагнул в гостеприимно распахнутые врата греха, как святой архангел Михаил с карающим мечом во врата ада. Что он там делал этим мечом неизвестно, но только створки, сладострастно сомкнувшиеся за ним, вдруг с воем распахнулись и Фома вылетел оттуда смачным плевком.
- Не мир принес я, но меч! - ухмылялся Фома. - Слушай, как заново родился! Что-то меня ломает всего...
Он прислушивался к странным процессам в себе. Его сгибало и разгибало изнутри, совершенно непроизвольная истома бродила по телу, будоража фантазию. Все бы ничего, но страшно хотелось разрядиться, даже руки чесались.
- Может, здесь какой-нибудь Тверской-Ямской переулок есть поблизости? А то прям звенит!..
Фома уже с интересом посматривал на снующих туда-сюда безобразных слу-жанок.
- Обойдемся инъекцией!
- Ну вот еще, губить хорошее дело химией? Не позволю! Я лучше женюсь с закрытыми глазами!
- Никакой химии, народное средство, - сказал Доктор и хлопнул руками. - Сейчас невеста выйдет. Пора уже...
Фома слегка подбоченился и стал выглядеть очень эффектно и, главное, целеустремленно благодаря перпендикулярному устройству.
- Где? - спросил он.
"Боммм!.. доннн!.. гляммм!.." - возвестили невидимые колокола неведомой церкви за стенами помещения. С последним ударом довольно заунывного боя в зал вошла женщина с одеждами в руках. Ее неестественно высокая фигура причудливо и страшно ломалась на ходу, словно тень на геометрических изломах стены в колеблющемся пламени. По мере ее приближения Фома менялся в лице. Если это и была невеста, то не его - смерти, причем смерти не по своей воле.
Шаркая огромными костистыми плоскостопиями в веревочных опорках, к ним медленно ползла старуха, бледная и тощая. Она была так безобразна и так далека от любой сексуальной фантазии, даже человека-павиана, что приснившись могла причинить умерщвление плоти. Увидев же ее наяву, можно было просто рехнуться и кастрировать себя по пояс. Это была большая мужская беда.
Друг Фомы завял, как подкошенный. Доктор беззвучно хохотал, уткнувшись в колени, а сам Фома с ужасом смотрел на приближающуюся каргу. Ему казалось, что он ее уже где-то видел. Глубоко и близко посаженные глаза ее затхло тлели из такой пропасти, что он увидел в ее глубине все разбитые надежды мира и все его печали.
- Одевайся! - сказала она, и Фома чуть снова не потерял сознание, во всяком случае руки его бессильно упали на пол, он почувствовал в себе такую стынь мертвецкую, такую безнадегу, что как бы самому не завянуть навсегда.
На него полетели одежды, старуха не удостоила даже подать их ему. Он стал торопливо одеваться, боясь, как бы его дружок не исчез совсем от такой женской близости. Доктор снова хлопнул в ладони и старуха величаво, как мороз по коже, удалилась.
- Это наверное супруга Приапа! - догадался Фома ей вслед. - Только такая могла с ним жить, чтобы не умереть!..
- Бедный мой Парамон, что она с тобой сделала? - причитал он, рассматривая то, что осталось от его бодрого и веселого друга. - Ну и подруги у тебя, Док. Я бы с ней даже в кунсткамеру не пошел, ей место на минном поле. С ней только переписываться можно. Хотя наверняка у нее такой почерк, что мама дорогая! Рак глаза сразу схватишь, катаракту! Кто это, Док?
- Это антипод Лилгвы, Пушта. Она приютила нас, только узнав о твоем подвиге.
- Здорово она помогла, - заметил Фома. - Не больно она любезна с героями. У меня внутри словно все выжгли, вынули и заморозили, пусто, как в морозилке.
Фома, сокрушаясь, потрогал живот и все остальное.
- А почему она тебе подчиняется, ведь могла бы и тебя подвялить? Это было бы справедливо!
- Ассоциации подчиняются все.
- А эта Лилгва?.. Она ж меня чуть вместо тампона не использовала!
- Так ты ж никак не обозначился, напал на нее. Я говорю, что ты опасен сам себе!
- Ну все равно, если выбирать, где пропадать, ты знаешь, где меня искать!
- Дело вкуса. А теперь пора обедать и двигаться...
- Доктор, обедать?! Что произошло? Я тебя тоже не узнаю!
- Обедать и двигаться, может быть, в этот раз мы найдем дыру, а не она нас.
- Хотелось бы, а то я устал разрываться на куски, все время кажется, что потеряю какую-нибудь важную деталь.
Но и на этот раз дыра настигла их первой. "Твою уже мать! - думал Фома, разлетаясь на куски и стараясь не отстать ни от одной своей главной части. - Обратно покойника несут!"
Разбудила его Ирина. Звонил телефон. Он заметил эту странность, если он спал рядом с ней, то не слышал ни звонков, ни криков - ничего, словно включалась какая-то защитная программа или, наоборот, выключалась тревожная.
- Звонит уже полчаса, - сообщила она ему, как о протечке крана...
Гамлет, вспомнил он, банкет... Через четверть часа мистер Безупречность сидел у него на кухне, Ирина в свою очередь недвусмысленно заперлась в комнате, давая понять, что Гамлет не банкет, а трагедия.
Фомин достал бутылку коньяка и попросил Доктора быть кратким. Доктор - был. Фомин ещё не допил первый бокал, как узнал, что жизнь его описывается теперь тремя простыми словами: дыра, замок и привет. С того света. П-ц!..Такой краткости Фомин не ожидал, он только начал жить, в театр сходил... Но ясное лицо Доктора говорило, что все это суета. И тогда Фомин уперся.
- Этого не может быть! - твердил он, не желая принимать тот факт, что теперь дыра - это его судьба, родина и принцип существования. - Не верю!
И хватал бокал за бокалом. Поздний постулат Станиславского стал его последним убежищем, даром, что только из театра имени метода Мейерхольда.
Бутылка стремительно опорожнялась. Реальность - менялась. Здравый смысл исчезал. Фомин восхищался дикостью ситуации и грозил разобраться во всем этом. Еще ему очень хотелось дотянуться до лица Доктора - попробовать его анемичную лепку.
Он орал, что знает, чьи это проделки, насквозь видит всяких лекарей! В конце концов он совершенно неожиданно выдохся, как будто сдулся, и заявил, что идет спать, тем более, что бутылка была пуста, а Доктор пусть сам и нейтрализует эти невесть откуда взявшиеся замки. Вот дверь...
- Ты же не спишь, насколько я знаю. Так что не теряй время, погоняй пока пару дыр туда-сюда. А у меня Ирина. Вам аптекарям этого, конечно, не понять, но...
- Да ушла твоя Ирина давно!
- Куда ушла? - ехидно передразнил его Фомин, снова совершенно пьяный. - Док, запомни, Ирина не дыра, чтобы приходить и уходить, Ирина это...
- А ты что, не слышал? - удивился Доктор. - Я думал, ты специально двери в кухню закрыл, чтобы мы не виделись.
- Что ты несешь, оборотень, какие специально двери?!
Фомин бросился из кухни, ломая косяки...
Ирины, конечно, не было. В комнате стоял легкий запах её духов. Она ушла совсем недавно!.. В ярости Фомин закрыл дверь и Доктором, хотя бы до утра...
Брякнул телефон и какая-то деваха томно прошептала в трубку:
- Фома-а, ты идешь?.. Мне уже раздеваться или ждать?
Он вырвал телефон из розетки, предварительно посоветовав в трех словах, что именно надо делать шептунье. Посмотрев на часы, он даже не понял, сколько спал и уснул, так и не выпустив шнур из руки. И сразу попал в один из своих обычных кошмаров.
Снился ему Доктор во главе отряда участковых милиционеров, пришедших его забирать. Они звонили в дверь, а Фомин кричал им, что без постановления прокурора он никого не пустит - кто это знакомится со своим участком ночью? Но милиционеры прикидывались соседями, кричали, что у Фомина разводной ключ на двадцать два, а весь дом без горячей воды, и звонили, звонили, звонили...
А Фомин плясал, плясал, плясал и корчил им рожи за дверью, хотя понимал, что без горячей воды много не попляшешь, да и бежать некуда...
Тут из комнаты выходила Ирина, "авроры северной алей", и заявляла, что если он откроет дверь, он ее больше не увидит. Фомин не понимал, почему, но уже начинал беспокоиться прямо во сне, потому что если до этого момента сон шел как по накатанному - всегда одинаково, то в этом месте, как правило начинались неожиданности...
Предчувствия его не обманули. А ты посмотри, сказала Ирина, открывая глазок, который оказался форточкой, стекло которой сферически выдавалось в коридор. Вы-сунув голову он обомлел: на лестничной площадке и маршах, насколько хватало обзора вверх и вниз, стояли голые девицы в милицейских фуражках и их тела бесстыдно наслаждались тугими портупеями и кобурами, некоторые тут же позировали перед кинокамерами. Одна из них, самая ню-ожиданная, с наручниками и волчьим капканом вместо стрингов верности, подошла и чмокнула в стекло форточки алой бабочкой губ.
Фомин отшатнулся...
Раздалась заливистая трель звонка, такая громкая, словно звонок был в самой голове. Он выплыл на поверхность сна. Звонок бил, рыдал, умолял и требовал открыть дверь. Он наконец сообразил, что это Доктор. С участковыми. Какого черта?.. Конечно, нельзя было рассчитывать, что он уйдет совсем (надо сильно не знать оборотней), но все-таки какая-то элементарная этика должна быть?
Пребывая сразу в двух реальностях, сне и яви, Фомин поплелся в прихожую. В глазок не стал смотреть из какого-то крайнего цинизма, он знал, в таком состоянии навь сильнее яви. Он даже фразу приготовил в духе сурового гостеприимства, но в дверях стояла Ирина.
- О! - только и смог сказать он. - Ты куда...
"Пропала", хотел сказать он, но осекся - Ирина за это время успела стать блондинкой в самом вульгарном, пергидролевом смысле.
- Ты зачем...
И снова осекся... Ирина, не говоря ни слова, влепила ему поцелуй и сняла плащ. Повесив его, он повернулся к ней, с тем же вопросом и увидел, что она подает ему уже платье, поэтому вопрос опять не получился - только курлык какой-то поперхнулся в горле.
А Ирина снимала уже все остальное...
Батюшки Фрейды!.. И все это молча, с ясной приветливой улыбкой, то ли сошла с ума, то ли потеряла дар речи и это был такой язык жестов - стриптиз.
Не дождавшись, пока Фомин закроет рот, она положила туда указательный палец - плавно, как со сцены. Потом забросила ногу ему на плечо и стала пружинисто тренировать растяжку, закатывая чулок.
- Я занимаюсь этим из удовольствия, - сообщила она. - Было бы обидно приподнимать настроение за деньги...
О чем это она? Какие деньги?.. Фомин и так не особенно понимал, что происходит, но после этих слов на него снизошла светлая бездна непонимания. Что она несет?.. Когда она успела - и главное зачем? - стать блондинкой?.. И эта балетная растяжка... она никогда раньше не демонстрировала свое тело со столь спортивной бесстыжестью, словно фашистская девушка из фильмов Лени Рифен-шталь...
Ирина между тем достала ногой свой затылок и каким-то фантастическим способом, стопою, сорвала с себя бюстгальтер. Обе груди выстрелили в него как в аттракционе. Я сплю, уверял себя Фомин, и ему становилось легче. А Ирина, изгибаясь и скручиваясь, не вынимая пальца из его рта, избавлялась от последних одежд. И все без слов, словно опять онемела. Язык растяжек и обнажений. Абсурд.
Наконец она предстала перед ним в ослепительной наготе, даже не сбив дыхания. Дыхание было сбито у него. Надо сказать, что он постепенно привыкал к тому, что она уже блондинка, хотя это потрясает - вот так, с утра, открыв дверь, - но оказалось, что Ирина перестала быть брюнеткой вообще, то есть - везде. Про это уже мало было сказать, что потрясает. Про такое он даже не слышал - про скорость и целеустремленность такую. Он подумал, не сходит ли он сам с ума - она потратила полночи на это?!
- Мне не нравится, если я не достигаю оргазма, - доверительно сообщила Ирина, хватая его за руку и волоча в комнату.
Он шел за ней и думал: а кому это может нравится?.. Но говорить об этом - какой-то высший шик пошлости: когда само собой разумеющиеся вещи, сообщают с апломбом открытия, как острое словцо. Нет, это все-таки она не в себе, не он, решил Фомин, стараясь не перечить ей...
Было стойкое впечатление, что Ирина сбежала из квартиры, хорошенько "вмазалась" (после этого найти парикмахерскую среди ночи, а тем более перекраситься, не представляло уже никаких трудностей) и еще не совсем очнувшись, вернулась обратно, раздавая одежду как ненужный атрибут трансцендентности.
Он мысленно читал молитвы первоклассника (мама мыла раму), почему-то только это приходило в голову, пока Ирина кувыркала его в постели и как заведенная шептала о своей проблеме, надувала губки и расширяла глаза. Она напоминала целлулоидную красавицу с обложки журнала, который оставила - принимала те же соблазнительные позы, говорила страстным шепотом, но словно не знала, что со всем этим делать дальше.
Может, она каким-то непостижимым образом слышала их разговор с Доктором и теперь мстит ему?
- Возьми меня страстно! - прошептала Ирина, словно подтверждая его догадки.
- Послушай, а ты уверена, что хочешь этого, а не отдохнуть? Сняться коньячком?..
Нет, ей хотелось именно "этого" и не нравилось, если этого она не получала...
Он заглянул в ее пустые глаза и испугался, Ирины там не было. На самом деле, ей нужен был душ, а потом горячий чай с медом и коньяком, но ему даже вырваться из ее объятий не удавалось. Он лихорадочно соображал, что же такое удесятеряющее силы она могла принять вместе с секс-наставлениями для блондинок, но так и не сообразил. Весь свой арсенал он тоже применить не мог - перед ним женщина, существо, при всей силе, хрупкое, начнешь действовать по-настоящему, поломаешь чего-нибудь...
Доктор появился, когда Фомин был наполовину вбит в софу. Ирина сидела на нем и мерно колотила тазом, чирикая что-то о фабрике оргазмов. Фомин уже даже не пытался ей объяснить, что таким способом она вряд ли получит что-либо с этой фабрики. Ему совсем не показалось, что Доктор не вовремя, некстати или как-то нарушил этикет, ворвавшись в чужую спальню. Переход был воспринят им, как спасение...
Дыра, как будто подкарауливала их, они не успели ничего сказать друг другу, как пришлось срываться с маршрута абы куда. Доктора сразу снесло в сторону и он исчез, а Фомин несколько томительных мгновений испытывал ни с чем не сравнимое чувство родства со всей Вселенной, как будто его "развесили" как гирлянду от одного ее края до другого.
Он на себе почувствовал, казавшуюся в студенчестве странной и надуманной, теорию струн и проникся ею всем своим звенящим остовом. По сравнению с этим дознание на средневековой дыбе или подгонка на прокрустовом ложе могли показаться разминкой в фитнес-клубе. Если бы мог, Фомин бы орал, но он не мог - только переходил из состояния болевого шока в бессознательное и обратно.
Где-то он читал, что в состоянии боли субъективное время идет на порядок медленнее, чем в обычном состоянии, то есть секунды кажутся минутами, но чем сильнее боль - тем выше порядок различия. Фомину его "провал в бездну" казался вечностью.